Когда надежда, устыдясь, Уйдет, склоня главу, Как Ростопчин отдай приказ: «Сожги свою Москву!» До крови зубы сжав, сожги — О бред! – родную мать, Чтоб не могли ее враги Позорить и топтать. …Пройдут года, пройдут века, Развеется зола, И будут заново сиять Златые купола. Московский милый говорок, А не чужая речь — Лишь потому, что кто-то смог Ее, рыдая, сжечь.

И куда нам теперь деваться, Где нам спрятаться, где спастись? Мы – заложники атомных станций, Рваный рубль стоит наша жизнь. Для чего нам теперь бороться? Нету воли, нет веры, сил… Нас бесшумный сапожек горца Равнодушно к земле придавил. И поэтому, может статься, Даже лучше для нас, что мы Лишь заложники атомных станций, Дети ядерной Колымы…

Безумно страшно за Россию, И обоснован этот страх. Как обескровлен, обессилен Колосс на глиняных ногах! Нет, жизнь свою отдать не страшно, Но что изменится, скажи? Стоит почти столетье башня На реках крови, море лжи…

И есть ли смысл в том, Что ты В постель из вечной мерзлоты Упал? — Догнал свинцовый овод… Нет, это вовсе был не бой, И сотни падали с тобой… Какой тут смысл — Да никакого! В тебя стрелял В ГУЛАГе брат И вроде был не виноват — Он делал по приказу это… Но как же дальше Жить тогда? Где Справедливости звезда? Легло на смысл жизни вето. Что ж, дать в забвенье утонуть Прошедших этот адский путь? — Тогда он снова повторится. Листайте Прошлого страницы, Переправляя в Правду боль… Моя страна была рабой, Теперь ей надо стать собой. Как это трудно — Распрямиться…

«Проезда нет. Впереди тупик!» — Веселое объявленье… Неужто правда, что мы, старик, Проклятое поколенье? Неужто правда, что жизнь свою Напрасно сожгли жестоко Одни в ГУЛАГе, Одни в бою, Другие – на дыбе шока? О боль прозренья! — Кого винить? Живем как под вечной пыткой. Одна надежда, Что жизни нить Гнилой уже стала ниткой. Что нам недолго терпеть, старик, — Кончается поколенье. «Проезда нет. Впереди тупик!» …Прищурившись, смотрит Ленин.

Дети вышли на площадь Без лишних слов. Только в каждом зрачке — Звезда. Их бы в общих гробах Хоронить пришлось, Если б танки Пришли сюда. Испугались детей!.. А ведь мы вчера Их принять Не могли всерьез. Над юбчонками куцыми До бедра Хохотали матроны До слез. И с презрением Пялились на серьгу У мальчишечек: «Голубой!» Эти дети Прикрыли и нас собой — Как я их Позабыть могу?.. Принимала и я Кое-что с трудом, А теперь слепоты стыжусь. Им обязан спасением «Белый дом», Перед ними Склонилась Русь. Отшумит В наших душах больных Метель, Успокоятся города. Не забудьте — Сияет в глазах детей Чистой, тайной любви Звезда… Пел бард Под простуженную гармошку, Влюбленные дули, Смеясь, на картошку, И все это было б До боли знакомо, Когда б не случилось У «Белого дома». Когда бы не мерзли Ребячие цепи, Когда бы Гаврош, Сдвинув на ухо кепи, Со многими В страхе успел поделиться, Что ищут По моргам его и больницам. Когда б не шутила В салопчике бедном Старушка, Что кончится все Хеппи-эндом, А Бога о чуде Беззвучно просила… Тогда ничего-то Не знала Россия. Я видела замерзшую мадонну, Что парня прикрывала пальтецом. Он спал, умаявшись, Пред «Белым домом» С беспомощным младенческим лицом. Девчушка улыбалась через силу — Уже сама две ночи не спала. Она была на редкость некрасива, Она в тот миг красавицей была… Я не возьму Булыжник с баррикады. Нет, он для памяти Не нужен мне. Есть у меня Высокая награда — Сознанье: Не осталась в стороне. Что сувениры? К черту сувениры! Забуду ли, Как шли по мостовой Поодиночке, Семьями, Всем миром — Как в черном сорок первом Под Москвой? Девчушка тихо Вспоминала маму, Афганец ногу волочил С трудом. Мы прямо из метро Спешили к храму — Навстречу плыл Наш белоснежный дом. И вдруг легко подумалось, Без боли: Я на войне Перехитрила смерть. Подумалось, что нет Прекрасней доли, Чем у подножья храма Умереть… Если было бы Мне двадцать лет, Натворила бы я Много бед. Увела бы мужика Из-под венца, Что другой быть верным Клялся до конца. Я бы с рокерами Ночи напролет Превращала бы Сердца прохожих в лед. Понесла бы я Нелегкий крест — Как пить дать Мне б покорился Эверест. Если было бы мне двадцать — Что ж, В стукача всадила бы Кухонный нож. Не смирилась бы С поганцем из Чека, Что нам в спину Бьет наверняка… Если было бы мне двадцать, Брат, «Белый дом» Мне так же был бы свят. Так же я молилась бы Без слез За всех тех, Кто жизнь сюда принес. Спасибо тебе, о Боже, Что сейчас, На исходе дня, Ты сделал вдруг так, Что ожил Огонь в душе у меня. Что сердце пошло чечеткой, Что рвутся на свет слова, Что я понимаю четко — Юность моя жива. И в смертной, должно, истоме Увижу сквозь слезы вдруг Студенточек в «Белом доме» В кругу фронтовых подруг.

Снова «хлеба и зрелищ!» — Выше помыслов нет. И небрежно плечом Отодвинут поэт. Только я не в обиде За это плечо. Мне бы только не думать Ни о чем, ни о чем. Потому что опять Призывают народ Прикрывать амбразуры И бросаться на дот. Да и вправду в последний Поднимается раз И угрюмый Донбасс, И суровый Кузбасс…

Давным-давно Сгорела наша осень, И заметает память снег густой… Совсем не милосердия Мы просим — Мы просим Справедливости простой. Мы вдовы тех, Кого зовут «герои», Кто пал в Орле, у Волги, у Карпат. Но почему Так свысока порою На нас, старушек, Юные глядят? Опала жизнь, Как парашютный купол, Судьба по нас проехалась, Как плуг… Слезинки падают В тарелку супа, И ложку поднесешь ко рту Не вдруг. Сегодня мы Голодными не ляжем. Похоже, что и завтра… Дай-то Бог! Для памяти Об этом дне завяжем На штопаном платочке узелок. Пускай давно Сгорела наша осень, Пусть заметает память Снег густой — Совсем не милосердия мы просим, Мы просим Справедливости простой.

Еще держусь я на плаву, Но тянет, тянет дно. Всем кажется, что я живу, А нет меня давно. Еще я принимаю бой, И кто б подумать мог, Что я туда ушла с тобой, Откуда нет дорог?.. Я знаю – все бы ты простил, Когда б пришел назад. А у меня хватило б сил Забыть про этот ад, Про ту пустыню, Где сто лет Я без тебя брела И не могла найти твой след… Ты б не попомнил зла… Но мне тебя не воскресить, Всем сказкам — Грош цена! Не ты Тропинку проторить, А я К тебе должна… Не так-то просто умереть, Живу, себя казня. Как видно, Разводящий – Смерть Забыла про меня…

Ветераны в подземных Дрожат переходах. Рядом – старый костыль И стыдливая кепка. Им страна подарила «Заслуженный отдых», А себя пригвоздила К Бесчестию крепко. Только как позабуду Отчаянных, гордых Молодых лейтенантов, Солдатиков юных?.. Ветераны в подземных Дрожат переходах, И давно в их сердцах Все оборваны струны. Ветераны в глухих Переходах застыли. Тихо плачут монетки В кепуре помятой. Кепка с медью — Осиновый кол на могиле, Над могилою юности нашей Распятой…

Все твердим о каком-то храме, Хоть огонь в алтаре погас… Ну и времечко выбрано нами! Нет, то выбрало Время нас. Обманут, унижен, забит, Все сносит, все терпит народ… Терпение – что динамит: Чем больше – страшнее рванет! Мечусь. И все ж, куда ни двину, тянет Меня в страну нескладную, в свой дом, Хоть там друг друга слышим мы с трудом — Уже почти что инопланетяне…

Есть в России святые места. Если друг тебя в горе кинет, Если вдруг на душе пустота, Ты пойди приложись к святыне. Поброди вдоль тригорских прудов, По михайловским ласковым рощам — Как бы ни был наш век суров, Там все сложное станет проще. И над Соротью голубой Вдруг обратно помчится время. Ты свою позабудешь боль, Обретешь ты второе зренье…

Какие только не случались были — Сравнится ль сказка с правдою иной?.. Тригорское, Михайловское были Всего лишь селами, разбитыми войной. И в тех аллеях, что для сердца святы, Там, где поэт бродить часами мог, Фельдфебель из Баварии впечатал Следы своих подкованных сапог…

Вздыхает ветер. Штрихует степи Осенний дождик – он льет три дня… Седой, нахохленный, мудрый стрепет Глядит на всадника и коня. А мокрый всадник, коня пришпоря, Летит наметом по целине. И вот усадьба, и вот подворье, И тень, метнувшаяся в окне. Коня – в конюшню, а сам – к бумаге. Письмо невесте, письмо в Москву: «Вы зря разгневались, милый ангел, — Я здесь как узник в тюрьме живу. Без вас мне тучи весь мир закрыли, И каждый день безнадежно сер. Целую кончики ваших крыльев (Как даме сердца писал Вольтер). А под окном, словно верный витязь, Стоит на страже крепыш дубок… Так одиноко! Вы не сердитесь: Когда бы мог – был у ваших ног! Но путь закрыт госпожой Холерой… Бешусь, тоскую, схожу с ума. А небо серо, на сердце серо, Бред карантина – тюрьма, тюрьма…» Перо гусиное он отбросил, Припал лицом к холодку стекла… О злая Болдинская осень! Какою доброю ты была — Так много Вечности подарила, Так много русской земле дала!.. Густеют сумерки, как чернила, Сгребает листья ветров метла. С благоговеньем смотрю на степи, Где он на мокром коне скакал. И снова дождик, и снова стрепет — Седой, все помнящий аксакал.

Веет чем-то родным и древним От просторов моей земли. В снежном море плывут деревни, Словно дальние корабли. По тропинке шагая узкой, Повторяю – который раз! — «Хорошо, что с душою русской И на русской земле родилась!»

И опять ликованье птичье, Все о жизни твердит вокруг. Тешит зябликов перекличка, Дятлов радостный перестук. Поднимусь, соберу все силы — Пусть еще неверны шаги. Подмосковье мое, Россия — Душу вылечить помоги!

Пахнет лето Земляникой спелой — Снова реки Повернули вспять… Снова сердце К сердцу прикипело — Только с кровью Можно оторвать. Пахнет лето Земляникой спелой, Скоро осень Загрустит опять. Может, это времечко Приспело — Уходить, От сердца отрывать?..

Зима, зима нагрянет скоро, Все чаще плачут небеса. Пошли на приступ мухоморы — Горит разбойная краса. С ножом – как тать! – под дождик мелкий Бреду на поиски опят. Свернувшись, в дуплах дремлют белки, Лисицы в норах сладко спят. Стал молчаливым бор отныне, И грусть разлита в тишине. Бреду одна в лесной пустыне, Кипенья лета жалко мне… Но вот другое обаянье Меня в другой берет полон. То обаянье увяданья — Осенний сон, осенний сон…

До чего весною четки Очертания дерев! Две сороки, Две трещотки Тараторят, одурев От слепящей шалой сини, От смеющихся лучей. Через камень, Выгнув спину, Гибко прыгает ручей. …Можешь, милый, Хмурить брови — Обижаться все вольны. Но ничто не остановит Приближение весны. Это значит, это значит — Перечеркнут счет обид. К солнцу, как веселый мячик, Сердце пусть твое летит. Там, в звенящем поднебесье, Там, в пустыне голубой, Только птицы, Только песни, Только мы вдвоем с тобой.

Едва затих состава гром, Прорвался щебет, писк — Откуда под землей, В метро, Вдруг воробьи взялись? Откуда? Скачут, мельтешат, Беспечно, как в лесу, И что-то в клювах малышам Взъерошенным несут. Змеиный корпус распластав, От станции разбег Берет очередной состав, Безжалостен, как век. Все на своем пути снесет… Но весело над ним Щебечет воробьиный взвод, Как жизнь непобедим.

Этот город, что до слез меня потряс Черными кругами возле глаз Юных вдов, и мужеством сирот, И достоинством, что нам недостает: Всё мы плачемся, все кажется не так… Был в мгновенье стерт с земли Спитак, Погрузив Армению во мрак. Замурованные заживо – молчат, Кончился для них, должно быть, ад… А старушечка (чем дышит – видит Бог), У которой четверо в завалах, «Ты не простудился бы, сынок!» — Ласково спасателю сказала… Не уснуть. На сердце тяжкий камень. На душе невыносимый груз. Замело Армению снегами — И уже я в горы не прорвусь. Не прорвусь в палатки продувные, Чтоб людей измученных обнять… Слышу, слышу ваши позывные: «Помоги в беде, Россия-мать!» Ты уже спасла кого сумела В самый первый, самый страшный час. Но должны мы этой ночью белой Знать, что помнит Родина о нас. Этой ночью, белой от метели, Этой ночью, черной от тоски, Как бы мы почувствовать хотели Теплоту протянутой руки! Бог войны громыхает, Проходя Ереваном. Смотрит Ленин на пушки С выражением странным. Как живется вам, танки, В этой грустной столице? — Зачехленные пушки, Зачехленные лица. Что, что все это значит? Карабах… Сумгаит… Площадь Ленина плачет И зубами скрипит…

Во второй половине двадцатого века Два хороших прощаются человека — Покидает мужчина родную жену, Но уходит он не на войну. Ждет его на углу, возле дома, другая, Все глядит на часы она, нервно шагая… Покидает мужчина родную жену — Легче было уйти на войну!

Я боюсь просыпаться ночью, Не уснешь до утра потом. Будешь слушать, как мыши точат Одряхлевший, холодный дом. Будешь слушать, как ветер вьюжит, Голосит про окопный край… Отчего же такая стужа, Словно кто-то не верит в май? Словно я перестала верить, Что в одну из весенних дат Неожиданно охнут двери И, бледнея, войдет солдат.

Когда умирает любовь, Врачи не толпятся в палате, Давно понимает любой — Насильно не бросишь В объятья… Насильно сердца не зажжешь… Ни в чем никого не вините. Здесь каждое слово — Как нож, Что рубит меж душами нити. Здесь каждая ссора — Как бой. Здесь все перемирья Мгновенны… Когда умирает любовь, Еще холодней Во Вселенной…

Все говорим: «Бережем Тех, кого любим, Очень». И вдруг полоснем, Как ножом, По сердцу — Так, между прочим. Не в силах и объяснить, Задумавшись над минувшим, Зачем обрываем нить, Которой связаны души. Скажи, ах, скажи: Зачем? Молчишь, Опустив ресницы. А я на твоем плече Не скоро могу забыться. Не скоро растает снег, И холодно будет долго… Обязан быть человек К тому, кого любит, Добрым.

Живых в душе не осталось мест — Была, как и все, слепа я. А все-таки надо на прошлом — Крест, Иначе мы все пропали. Иначе всех изведет тоска, Как дуло черное у виска. Но даже злейшему я врагу Не стану желать такое: И крест поставить я не могу И жить не могу с тоскою…

В душе – словно марш похоронный… Декабрь, а дождь моросит. Как черная тряпка, ворона На мокрой осине висит. Я траурность песней нарушу, Возьму свое сердце в тиски. За шиворот вытащу душу Из мутной декабрьской тоски.

Я все познала: Высоту любви — Той самой, Что единственная все же. И увлечения. И пытку ложью. И… Родину, Лежащую в крови. В крови войны. В крови гражданских битв… Нет сил ни для борьбы, Ни для молитв…

Знать, была моя жизнь Слишком яркой и пестрой Там, где счастье с отчаяньем Родные сестры. В поднебесье взлетала И падала в бездну. Мнилась хрупкой любимым, Нелюбимым – железной. Как мне было отлично! Как бывало мне плохо! И со мной, словно с мышью, Играла эпоха. Не со мною одною — Если б только со мною! — А со всею страною, Несуразной страною. Придавила Неправда Мою душу плитою. Я осталась живою, Хоть немногого стою, Потому что не месяц И не годик терпела, Погубив свою душу, Осквернив свое тело… Разорву сухожилья, Выгну слабую спину — И, быть может, плиту С бедной совести скину…

Теперь не умирают от любви — Насмешливая, трезвая эпоха. Лишь падает гемоглобин в крови, Лишь без причины человеку плохо. Теперь не умирают от любви — Лишь сердце что-то барахлит ночами. Но «неотложку», мама, не зови, Врачи пожмут беспомощно плечами: «Теперь не умирают от любви»…

И не было встреч, а разлука Как лезвие в сердце вошла. Без зова вошла и без стука — Умна, осторожна и зла. Сказала я: «Сделай мне милость, Исчезни! Так больно с тобой…» «Нет, я навсегда поселилась, Я стала твоею судьбой».

Любовь проходит. Боль проходит. И ненависти вянут гроздья. Лишь равнодушье — Вот беда — Застыло, словно глыба льда.

Я не люблю Распутывать узлы. Я их рублю — Ведь боль Мгновенье длится. Терпения покорные волы — Не создана Быть вашею возницей. Нет, если надо — Все перетерплю. Но если впереди Итог единый, Одним ударом Цепь перерублю И в ночь уйду, Держать стараясь спину. Без лишних слов, Не опуская глаз… Но сколько раз сутулюсь, Сколько раз!

Забытая тетрадь. Истертые листы… Увы, давно могу я не страшиться, Что вдруг случайно забредешь и ты На эти потаенные страницы… Я, любящая, верная жена, Всего однажды, да, всего однажды Не то что охмелела от вина, А задохнулась от смертельной жажды. Но тут рассудок приказал: «Табу! Ты не предашь единственного друга…» И лишь прорезались на гладком лбу Морщины, словно борозды от плуга…

И опять казнит меня бессонница, И опять сквозь годы и сквозь тьму Пролетает огненная конница По судьбе, по сердцу моему. Больно в грудь ударили копыта, А потом лишь цоканье копыт. Думала, душа моя убита, А она, проклятая, горит…

Как резко день пошел на убыль! Под осень каждый луч милей… Грустят серебряные трубы Прощающихся журавлей. Как резко жизнь пошла на убыль! Под осень дорог каждый час… Я так твои целую губы — Как будто бы в последний раз…

Я зиму нашу нравную люблю — Метель, что закружилась во хмелю, Люблю крутой мороз, огневощекий. Не здесь ли русского характера истоки: И щедрость, и беспечность, и пороки?.. Метель, Как ты кружишься во хмелю!

На исходе сумрачного дня Теплый луч вдруг обласкал меня. Пробежал легко по волосам, Хоть того и не заметил сам. Теплый луч, скользни по мне потом — Над моим заброшенным крестом.

Есть время любить, Есть – писать о любви. Зачем же просить: «Мои письма порви»? Мне радостно — Жив на земле человек, Который не видит, Что времени снег Давно с головой Ту девчонку занес, Что вдоволь хлебнула И счастья, и слез… Не надо просить: «Мои письма порви!» Есть время любить, Есть – читать о любви.