Жизнь Андрюхина, как школьная, так и внешкольная, шла своим заведенным чередом. Уже целая неделя прошла после его визита на улицу Пекарей, дом 221-Б, и за эту неделю он успел не только сам отшлифовать навык задавания вопросов до полнейшего автоматизма, по и обучить свою соседку по нарте («Ну, куда ж без нее», — как смущенно-снисходительно объяснял он сам себе) работе на своих чудо-тренажерах. Катька пришла в полный восторг от таблицы Теслы, а когда Андрюха выложил ей способ превращать эту табличку в тренажер, на котором можно интересно и с пользой заниматься на любой перемене, сказала ему следующее:
— Во-первых, не только на перемене, а и на некоторых уроках я бы занималась с удовольствием. А во-вторых, не знаю я, Ваткин, откуда ты все это берешь, но скажу тебе одно: табличку эту девятиклеточную придумал явно очень умный человек, а тренировалку по ней создал гений.
«Очень умный — это Никола Тесла», — хотел было скромно ответить ей Андрюха, по все же сдержался. Он перебирал в памяти все свои встречи с великими людьми прошлого: брал ли хоть бы один из них с него клятвы не делиться премудростями грамматики с человеком по имени Екатерина Степанцова?
Нет, все же определенно не брал.
Похоже, что знаниями делиться все-таки можно. А вот говорить, откуда узнал — не стоит. Потому что Катьке наверняка захочется войти с ним в серую дверь…
А разрешения на это ему не давали. Хлопот потом не оберешься.
— Слушай, Андрюха, — сказала ему Катька после одного из их обычных школьных уроков английского. — Вот смотри, у пас Аделаида Геннадьевна все время повторяет: «Зисиз зе тейбл, зисиз зе тейбл». Ты уверен, что ты это понимаешь?
— Катька, ты чего? — Андрюха был удивлен. — Ты же у нас твердая хорошистка, и с английским у тебя всегда вполне прилично было. This is — это как бы слово «это». Это есть стол. Про то, что ТО BE можно себе вообразить как знак равенства, я тебе рассказывал. Это равняется стол. Поняла?
— Да я-то это давно поняла, — мягко возразила Катька. — Но вот иногда та же Герундиевна произносит не “This is”, а “It is”.
— Это то же самое, кажется, — несколько упавшим голосом ответил Андрюха. — Я это тоже понимаю как «Это».
— А как насчет “There is”? — окончательно добила его вредная хорошистка. — Тоже ведь есть что-то такое.
— Ну, не знаю я, — смущенно признал Андрюха. — Тоже, наверно, какое-нибудь «это».
— Андрюх, а ты узнай об этом все, — попросила Катька, и добавила: — Пожалуйста!
— Да что значит «узнай»? — засопротивлялся Андрюха. — У Герундиевны ты и сама можешь переспросить. Или в учебнике поищи, — он пододвинул к ней сильно потертый учебник Афанасьевой.
— Андрюха, ведь ты сам все понимаешь, — сказала Катька. — Герундиевна тетка, в общем, неплохая, но в объяснениях не больно-то сильна. А в учебнике я искала, ничего такого не нашла. Так что вся надежда на тебя. Пойди и узнай.
— Куда это «пойди»? — продолжал ерепениться Андрюха. — Ты на что вообще намекаешь, Катька?
— Туда, — с нажимом сказала Катька. — Туда, куда ты ходишь. Узнай все про эти “this is”, “it is” и всякие прочие штучки, и мне потом расскажешь. У тебя талант объяснять, Андрюха. Я бы на твоем месте не моряком, а учителем стать мечтала. Я бы к тебе первая учиться пошла, — добавила она доверчиво.
Андрюха зачем-то сделал неприступное лицо и отмахнулся:
— Ну вот еще, учителем, — сказал он. — А сегодня я занят очень. Понимаешь, дела у меня всякие важные. Может быть, на днях выберу время, отвечу на твой вопрос.
Через полчаса запыхавшийся Андрюха уже подбегал к серой стальной двери. «Ох уж эти девчонки, — думал он. — До чего же странный народ. Пойди их разбери… Мысли она читает мои, что ли?»
Один — ноль — семь — восемь.
«Ну вот как ей откажешь», — сказал он себе, шагая за дверь.
«А все-таки хорошая она, Катька», — додумывал он свою мысль, уже стоя на плотной ярко-зеленой травке.
Уже там.
В том мире.
* * *
Андрюха оглянулся вокруг. Нет, это явно был не Лондон; ни Вестминстера, ни собора Святого Павла нигде на горизонте видно не было. Кроссовки Андрюхины стояли на типично английском ухоженном газоне. Оп поднял глаза.
Впереди, в десятке метров от него, стоял старинного вида внушительный каменный дом в три этажа со стенами, увитыми плющом. Андрюха оглянулся вокруг. Этот же дом был слева и справа от него, и сзади был он же — не такой же дом, а именно этот самый: трехэтажный дом был построен в виде пустого внутри квадрата.
В середине квадрата большой ярко-зеленый газон. А точно в середине газона — он, Андрюха.
— Please step off the lawn, sir! Пожалуйста, сойдите с газона!
Андрюха бросил взгляд влево и увидел стоящего в дверях здания статного мужчину в старинном камзоле (но не кожаном светло-коричневом, как у Шекспира, а темно-темно-зеленом, «бархатном», как сформулировал для себя Андрюха. Волосы у незнакомца были длинные, и Андрюхе в первую секунду даже показалось, что это парик — кажется, что-то похожее он видел в учебнике истории, какой-то там Людовик, что ли… Голос у мужчины был спокойный и доброжелательный, но его тембр, как пишут в книжках, «Выдавал привычку повелевать». Лицо незнакомца было волевым и породистым.
«Большой начальник какой-то», — сделал первый вывод Андрюха. — «А лицо ишь какое, мог бы в боевиках сниматься, Шварценеггер с Брюсом Виллисом в сторонке бы отдыхали», подумал он, приблизившись к длинноволосому.
Тот сердечно улыбнулся Андрюхе и протянул ему руку.
— Айзек Ньютон, — представился он. — Увлекаюсь физикой. А вас, сэр, зовут Уоткинсон, и вы желаете узнать о моих трех законах.
— Аг-га, — на секунду слегка подрастерявшись, поддакнул Андрюха. — Как-то так. О трех, да.
Неожиданная осведомленность зеленокамзольного товарища особого удивления у него не вызвала — к этому за время своих путешествий он уже практически привык.
«Кто-то меня здесь довольно крепко опекает, ну и ладно, и спасибо ему за это, — пронеслось у него в голове. Смешало его мысли другое. — Неужели Ньютон? Неужели тот самый? Которого мы по физике проходим? Который кучу всякого придумал, в том числе и дедукцию хваленую?
Так, сейчас спрошу его, где это мы находимся. Как учил Холмс, сперва мысленно составляем ответ — пускай будет хоть «Мы на Марсе».
We are on Mars.
Ага, значит, we ARE. Вот кто в этой фразе самый главный, значит, его и вперед бросаем».
— Where are we, sir? — церемонно спросил он Ньютона.
— В Кембридже, дорогой сэр, в Кембридже. На лужайке славного своими точными пауками Септ-Тринити-колледжа, самого нового и современного из наших учебных заведений. Основан в 1546 году, так что ему даже ста двадцати годков еще нет.
«Колледж Святой Троицы, — перевели Андрюхины мозги на автомате, а сам Андрюха отметил: «Красиво у них школы называются! А в какой же это меня, выходит, год занесло?»
— Заходите в мою классную комнату, сэр, она пуста, мои классы на сегодня уже закончились.
Ньютон отворил дверь и сделал широкий жест рукой.
Классная комната хоть и отличалась от той, в каких нашему герою доводилось сидеть в XXI веке, но главные атрибуты — доска с мелом и парты — были на месте.
Андрюха, не дожидаясь особого приглашения, уселся за первую нарту, а великий физик принялся неторопливо расхаживать туда-сюда перед доской.
— Итак, мистер Уоткинсон, давайте спросим себя, что представляют собой эти три закона механики. Те самые три закона, которые многие называют моим именем.
— Не помню, — честно признался Андрюха. — Мы проходили, но я не помню ничего.
— Вы, дорогой Уоткинсон, в этом совсем не оригинальны, ибо абсолютному большинству моих кембриджских студентов эти законы влетают в левое ухо, а через секунду вылетают из правого. И тем не менее, я вам их сейчас кратко напомню.
Итак, первый закон Ньютона.
Корифей мировой науки провел на доске горизонтальную линию, а на ней изобразил нечто вроде прямоугольника. «Кирпич на столе», — определил Андрюха.
— Есть некое физическое тело, которое лежит неподвижно, а может быть, летит в неведомые тартарары вместе со всей пашей старушкой Землей, а скорее всего, и одно, и другое одновременно, — промолвил Ньютон. — И если к нему не прикладывать внешнюю силу, то оно так и будет валяться неподвижно или продолжать все то же свое движение.
— Ежу понятно! — поддакнул Андрюха и улыбнулся про себя, вспомнив, как говорил эту же фразу Дарвину.
— Не факт, Уоткинсон, совсем не факт! Не то что ежи, а и члены ученого совета Лондонского Королевского общества осмеливаются с этим спорить! Им, видите ли, кажется, что все вокруг непредсказуемо и субъективно, и что любая ситуация может измениться сама по себе, as if by magic…
— По щучьему велению, — подсказал Андрюха.
— А я им отвечаю, что они ненаучно мыслящие ослы! — Ньютон явно хлебнул лиха с этим ученым советом. — Нет уж! Если есть ситуация, она есть! Если в нее не вмешиваться, то она такая и будет!
— Или даже хуже, — кивнул Андрюха, а про себя подумал, что опровергать первый закон Ньютона может лишь полный идиот.
— Закон второй, — продолжал гений. — Сила есть масса на ускорение.
Ньютон повернулся к доске и нацарапал на ней мелом формулу:
— О! Это и я знаю! — сказал Андрюха.
— А что из этого следует? — спросил Ньютон. — Что выходит? А то, что сильнее можно стать двумя способами: либо массу наращивать — территории новые прибавлять, деньги копить, население увеличивать…
— Либо ускоряться! — осенило Андрюху. — И результат будет ничуть не хуже! Ух ты, здорово! А они там… — он показал пальцем на потолок. — Знают?
Ньютон только горько усмехнулся.
— …И, наконец, третий закон, — произнес он. — Каждому действию есть противодействие. Вы, мой милостивый государь Уоткинсон, определенной частью своего тела давите на парту, однако же и парта оказывает на вас встречное давление — причем давление, к гадалке не ходи, точно такое же.
А отсюда следует строгий математический вьвод: все силы в сумме, приложенные к этой вашей части тела (равно как и к любой другой) равны нулю.
С этими словами Ньютон размашисто нарисовал на доске жирный нолик.
Потрясенный Андрюха прислушался к ощущениям в той части его тела, которая противодействовала жесткому дереву парты. «И правда, нулю! — ахнул он. — Так вот почему мне сидеть удобно!»
— Гениальные законы, — заявил он Ньютону. — Недаром их в школах всего мира учат.
— Вы ведь, кажется, знакомы с Николой Теслой, — сказал Ньютон. — Этот человек много путешествует и часто бывает у меня в гостях. Так вот, он рассказывает, что все эти века, вплоть до времени, в котором живете вы, дорогой Уоткинсон, были и есть страны, где обучение детишек моим законам считается государственной изменой.
— Изменой? — Андрюха не поверил своим ушам. — А причем тут измена?
— Да, мистер Уоткинсон, изменой, — грустно улыбнулся Ньютон. — Правительство заявляет, что, поскольку и младенцу ясно, что их величайшему в человеческой истории народу ни за что не уразуметь все три закона, то, стало быть, преподавать их запрещается под страхом смертной казни. Как преднамеренную и явную попытку выставить его (великий и мудрый народ) идиотом! А выставить их идиотами — разумеется, есть выдача врагам военной тайны. То есть не что иное как государственная измена. Со всеми вытекающими.
Андрюха, пораженный такой логикой, просто не находил слов.
— Меня запрещали из разных соображений. Меня запрещали во имя патриотизма, анархо-синдикализма, национального социализма, а также научного коммунизма, столь же научного антикоммунизма, или ради еще какой-нибудь такой же дикой чепухи, — продолжал Ньютон. — Но итог один: открытые мной объективные законы мироздания многим не нравятся, и запрещают их довольно часто.
— Обидно вам, наверное? — Андрюха посмотрел на великого ученого сочувственно.
— Мне? Да нисколько. Я совершенно не честолюбив, и даже титул баронета, дарованный мне нашим королем Иаковом, считаю бессмысленной ерундой.
— Ну, наверное, в титуле есть какой-то смысл, — попытался возразить великому физику Андрюха. — Если люди, общество, да в конце концов и Яков этот ваш, все в один голос вам заявляют, что вы важная персона — мне кажется, вам стоит этому поверить.
— А я не верю, — твердо отрезал Ньютон. — Я знаете во что верю? Я верю в то, что угол падения равен углу отражения, вот во что я верю крепко. И еще…
Ньютон понизил голос и приблизил губы к Андрюхиному уху, будто собирался доверить ему какой-то страшный секрет.
— Я верю, что, если нас с вами оставить в покое и никак нам не мешать, то мы тоже будем двигаться прямолинейно и равномерно, — сказал он страшным шепотом. — Причем я хотел бы особо подчеркнуть, уважаемый мистер Уоткинсон, — гений физики воздел кверху указательный палец. — Равномерно, а не как-нибудь там еще! Вот в это я и верю, верю всей душой! А королю Иакову и всем прочим высокопоставленным бездарям и бездельникам я никогда не верил и верить не собираюсь! — закончил он свою пламенную речь.
— И все-таки слава — это хорошо, — сказал Андрюха. — Мне бы ваш талант и вашу славу!
— Талант? — фыркнул Ньютон. — А где вы во мне увидели талант? Я ужасный тугодум и невежда, мистер Уоткинсон, и я знаю только то, что ровно ничего не знаю. А что касается славы, то я не вижу в ней ничего желательного. Допустим, что я даже был бы способен ее заслужить — тогда это увеличило бы число моих знакомых. Но это как раз то, чего я всеми силами стараюсь избегать.
«Ну и ну», — подумал про себя Андрюха.
— А законы у вас все-таки отличные, — повторил он. — Но все же я пришел к вам не ради них.
— А ради чего же? — удивился Ньютон.
— Да там мелочь, — заторопился гость из будущего. — Мне бы разницу вот эту уразуметь: когда This is, когда It is, а то еще слышал какое-то там There is…
— Так я вам, собственно, о них уже рассказал! — воскликнул Ньютон.
— Как это? — не понял Андрюха.
— А вот смотрите. Во-первых, “There is” означает «Есть»! Понимаете?
Ньютон ткнул пальцем в первый рисунок, «Кирпич на столе», как сформулировал для себя Андрюха.
— Тело ЕСТЬ! Оно объективно существует, находится, имеется, есть! И что бы там ни сочиняли досужие фантазеры и мракобесы, оно и будет находиться в том же состоянии, если только не вмешаться грубой силой!
— А можно примеры? — спросил Андрюха.
— There are many examples of such phrases, — ответил ему Ньютон. — Вот видите? ЕСТЬ!! Есть много примеров таких фраз!
И он начал быстро писать на доске.
— If there is а wish, there is а way!
— Ага, понял! — сказал Андрюха. — Если есть желание, есть и способ! Так выходит, что можно встретить не только “there is”, а и “there are” тоже? В ответ Ньютон молча написал на доске:
— Yes, there were people in our time…
— Да, БЫЛИ люди в наше время! — в полном восторге перевел Андрюха. — Не то, что нынешнее племя! Так вот оно что! Выражение это гибкое!
— Конечно, гибкое, — ответил Ньютон. — Ведь что-то может существовать (или быть в наличии, или находиться) не только сейчас, но и в прошедшем, и в будущем, и в единственном числе, и в множественном — а почему бы и нет? Вот, например, что я думаю о будущем науки, которой имею удовольствие заниматься.
In future THERE WILL BE many brightest scientists.
«В будущем БУДЕТ много ярчайших ученых, — воспринял Андрюха. — Не ярких, а именно ярчайших, окончание -EST».
— А когда меня очень уж достает наш так называемый ученый совет, — продолжил Ньютон, — я говорю им: “There is а limit even to my patience!”
«Есть предел даже моему терпению? Это надо запомнить, нужное выражение», — восхитился посланец 6 «Б».
— Итак, дорогой мой Уоткинсон, “There is” означает «Есть».
— Усвоил! — доложил Андрюха.
— Теперь переходим ко второму закону. Вот совершенно конкретная сила, — палец гения ткнул в букву F, — и она зависит всего от двух совершенно конкретных факторов: вот этой конкретной массы и вот этого очень конкретного ускорения! Понимаете, Уоткинсон? “This is” означает «Вот»! Вы тычете пальцем в предмет или ситуацию, и говорите, что конкретно вы видите!
— Не факт, Уоткинсон, совсем не факт!
— Примеры, — потребовал Андрюха.
— This is а tаblе, — указал ньютоновский палец на стол из некрашеного мореного дуба перед Андрюхиными глазами. — This is а wall, — ткнул он на стенку. — This is а boy from Future, — палец великого физика нацелился Андрюхе прямо в лоб.
— Ага, понимаю! — сказал Андрюха. — And this is great Newton, — указал он пальцем на своего собеседника.
Тот лишь махнул рукой, как бы говоря: «Да какой уж там я великий, не преувеличивайте», — и продолжил:
— А теперь прошу вас вспомнить смысл третьего закона.
— Там все просто, — отреагировал Андрюха. — Там ноль. Все как-то там суммируется, и в итоге получается ноль.
— Совершенно верно! — одобрил Ньютон. — Так вот, “It is” — это ноль. Ничего.
— Как так? — Наш герой ожидал чего угодно, но только не этого.
— Вам знакома ситуация, когда в английской фразе нет подлежащего? — спросил Ньютон. — Не так, что «Рене Декарт доказал», а что-то вроде «Холодно!» или «Жарко!»?
Андрюха вдруг вспомнил то самое первое свое путешествие по времени, 1600 год от Рождества Христова, свинцовое низкое небо над Темзой и спокойный голос Шекспира:
«Герой и его глагол — так должно быть всегда. Но что, если никакого героя нет? Что, если наше войско воюет без генерала? Тогда на место действующего лица ставится так называемое фальшивое подлежащее. Это слово IT!»
— Да, знакома мне такая ситуация! — радостно воскликнул Андрюха. — Выходит, что «Холодно» по-английски будет “It’s cold”, а «Понятно» — “It’s understood”, да? То есть если я захочу сказать, к примеру, «Принято снимать шляпу» или «Положено говорить здрасьте», или «Считается вежливым пропускать девочек вперед»…
— Именно так, — подтвердил Ньютон. — Вот как приведенные вами примеры выглядят в английском.
И он написал на доске:
It’s accepted
It’s supposed
It’s considered
— Во всех этих случаях в вашем языке там именно ноль, полное отсутствие подлежащего, — продолжил он, — и значит, в английском стоит IT. Излишне даже говорить, что крутить им можно как угодно, делать “It was accepted” или “It will be cold”.
«Правильно, — сообразил Андрюха. — Или «Было холодно», или «Будет холодно», хоть «Было принято», хоть «Будет принято» — в любом случае там ноль, подлежащего нет».
— Да, и вот еще что. Многим молодым ученым кажется, — продолжил Ньютон, — что этот IT может сотрудничать только с глаголом ТО BE. Отнюдь нет! После фальшивого подлежащего, точно так же, как и после любого нормального подлежащего, может стоять и простой глагол, и даже сильный. Вот вам примеры, когда IT стоит с простым…
И Ньютон написал на доске:
It suits…
It seems…
It hurts…
It happens…
(«Подходит…», «Кажется…», «Больно…», «Случается…» — на автомате переводили Андрюхины мозги. Да, по законам русского языка здесь везде нулевое подлежащее!).
— А вот я с сильным придумал! — воскликнул наш герой. — «Может случиться, что наука достигнет такого прогресса»…
— It can happen that the science will achieve such а progress… — мгновенно вернул ему английскую фразу Ньютон. — Все точно как у вас, но только в вашем языке вместо героя ноль, а в английском “It”.
… Минут через двадцать тренировки, которая выражалась в выдумывании фраз всех трех типов («Есть!», «Вот!» и «ноль»), Андрюха заявил сэру Исааку:
— Вы знаете, а ведь я уже переключаюсь между этими тремя формулами совсем без усилий. Складывается такое ощущение, будто я эти три фокуса умел делать всегда! Интересно, а как такое может быть?
— Известное дело, — с полуслова понял гостя из будущего великий британец. — Со всеми истинными знаниями именно так и происходит. Платон был крупнейшим философом Древней Греции, и, безусловно, гением, в отличие от меня — так вот, он любил повторять, что «Каждое знание есть воспоминание».
— Хм… Интересно, — задумался Андрюха. — А понимать это надо…
— А понимать это надо каждому человеку по-своему, — подвел черту великий Ньютон.
* * *
— Вот так, Катька, все аккуратненько и раскладывается по полочкам, — говорил Андрюха. — There is — это «Есть», This is — это «Вот», а It is — это ноль! А теперь давай примеры выдумывай на все три, да побольше!
— Андрюха, — глядела на него Катька восхищенно. — Нет, все-таки не матросом тебе надо становиться. А учителем! Ну, в самом крайнем случае, учителем матросов!