Тот мир был огромным и настоящим. Пели птицы, воздух был кристально чист, и хвойный лес, на опушке которого очутился учащийся 6 «Б», благоухал совершенно потрясающе.
Метрах в двухстах от того места, где он стоял, проходила проселочная дорога, а дальше, сколько видел глаз, шли серые дома с красными черепичными крышами. Город.
Андрюха прибавил шагу. Через пять минут он уже входил в город. По узким мощеным булыжником улицам шли прохожие в странных одеждах, которые он раньше видел лишь в голливудских исторических боевиках типа какого-нибудь «Храброго сердца». Изредка проезжали груженые какими-то мешками телеги, запряженные парой лошадей, из одного такого мешка послышался визг поросенка. Андрюха попытался обратиться к какой-то девушке в чепце и длинном платье, но та только шарахнулась от него. «дикие они тут какие-то, — с опаской подумал гость из будущего. — У кого же спросить, куда это я попал?»
Из переулка, с которым поравнялся Андрюха, вышел человек и зашагал в том же направлении, что и наш герой — от окраины к центру города. Внешность прохожего сразу же расположила Андрюху к себе. Это был мужчина на вид лет тридцати няти, в кожаном камзоле поверх белой рубахи, холщовых штанах и высоких ботфортах с пряжками. Лицо мужчины, очень интеллигентное, с небольшой бородкой и усами, светилось умом и благородством. Человек шел сосредоточенно, быстрым шагом, неся подмышкой что-то вроде большого портфеля из рыжей кожи — ни дать ни взять директор какого-нибудь креативного агентства, спешащий к себе в офис, правда, прикид странный. Портфель был небрежно расстегнут, из него выглядывала куча мелко исписанных желтоватых листов.
«Это, наверное, даже не бумага, — сообразил Андрюха. — Пергамент!»
— Здравствуйте! — обратился он к мужчине. — Скажите мне, пожалуйста, а где мы находимся? Что это за город?
— Лондон, — произнес мужчина и с доброжелательным интересом посмотрел на Ватникова.
— А какой сейчас год? — спросил тот незнакомца.
— The year one thousand six hundredth of Аппо Domini.
Странно, но Андрюха понял лондонца полностью, хотя цифру он назвал по-английски, а последние два слова сказал вообще на латыни. Год тысяча шестисотый от Рождества Христова. Андрюха вспомнил, что Герундиевна требовала называть цифры года по две — например, 1999-й произносить по-английски как девятнадцать — девяносто девять. Но здесь был явно не тот случай. От Рождества Христова…
— Меня зовут Андрей. Фамилия Ватников.
Незнакомец протянул руку.
— Уиллем Ша́кспер. Я драматург.
Происходило что-то очень странное. Уши андрюхины явно услышали “I’m a playwriter”, но он понял все, сразу и правильно! Это не был дубляж в полном смысле этого слова, в стиле переводчика Володарского — гнусавый голос, нараспев произносящий русскую фразу одновременно с английской. Нет, переводящего на русский голоса не было вообще — он просто понимал фразы как они есть!
«Писатель игр»…
— А какой сейчас год?
— The year one thousand six hundredth of Аппо Domini.
Андрюхе вдруг захотелось пошутить — спросить своего собеседника, не он ли написал “World of Warcraft”. Но он вовремя прикусил язык.
— Очень приятно, мистер Уоткинсон, — продолжал господин в камзоле. Ему явно не далась простая русская андрюхина фамилия, и он произнес ее на английский манер. — А я слышал о вас, сэр. Меня предупреждали, что вы посетите наше время.
— А кто вам сообщил обо мне?
Андрюха вдруг с досадой отметил, что разговаривать по-английски он все равно не в состоянии, даже в этом волшебном мире. Он говорил по-русски, но — о чудо! — собеседник его понимал. Тот факт, что полчаса назад он вышел из ворот своей 81-й средней школы в первой четверти XXI века, а сейчас запросто беседует не с кем-нибудь, а с Шекспиром, да еще в 1600 году — он уже воспринимал достаточно спокойно.
— Кто вам сказал, Рэйвен, да? А почему мы с вами друг друга понимаем? Это тоже Рэйвен сделал?
— Нет. Сэр Рэйвен — добрый ворон, но ему такое не под силу. Это все Главный Драматург. Рэйвен доложил ему, что вы человек с добрым сердцем и пытливым умом, и что вам для реализации вашей заветной мечты нужно знать английский язык. А он распорядился вам помочь.
— А кто этот Главный? — спросил Андрюха.
— Тот самый, что подсказывает мне сюжеты. Вы знаете, ведь я сейчас иду на премьеру своей новой пьесы. Вы бывали в театре «Глобус»? До начала еще полтора часа, но я люблю приходить заранее.
В театре «Глобус» Андрюха, грубо говоря, не бывал. Он бывал в Театре кошек Юрия Куклачева. Но об этом вряд ли стоило хвастаться самому Шекспиру.
— А пьеса моя сегодняшняя, сэр, называется так: «Трагическая история о Гамлете, принце датском».
— Длинновато как-то, — сказал Андрюха. — Может быть, назвать просто «Гамлет»?
— Замечательно! — Шекспир секунду подумал и расцвел в улыбке. — А я-то думаю — что с названием не так? «Гамлет»! Правильно!
Они не торопясь шагали в сторону виднеющейся между домами реки, оживленно беседуя на двух своих языках. Шекспир спросил, в каком году родился его юный собеседник, и, получив ответ «В 2003-м», задумчиво прошептал: «Четыреста лет… » Но куда больше пришлось ему изумляться, когда пришелец из будущего, изложив для начала пару наиболее приличных школьных анекдотов, плавно перешел к своим школьным успехам, а если уж совсем конкретно — к изучению английского языка.
— Аделаида Герундиевна — она такая… Негативный персонаж, в общем, — втолковывал Ватников великому барду. — А мне английский очень нужен, я в мореходку хочу…
— Хорошее дело, — согласился Шекспир. — Нас, британцев, вся Европа называет не иначе как “Enlightened Seafarers”, то есть просвещенными мореплавателями. Заметьте, дорогой Уоткинсон, мореплавателями, и непременно просвещенными! И мы этой характеристикой по праву гордимся.
— Да и я бы гордился, если бы стал мореплавателем, да еще просвещенным, — признался Андрюха.
— А что же мешает выучить наш язык? — спросил драматург.
— Две беды. Первая: слов учить надо жутко много; голову надо иметь просто как у слона.
— Вы знаете, мистер Уоткинсон, а ведь это миф. Я, вероятно, использую в своих пьесах несколько тысяч разных слов. За это я регулярно получаю нарекания широкой публики, желающей, дабы я был несколько ближе к народу. Если же взять тех же мореплавателей, а также купечество, духовенство, лекарей и ремесленников, то все эти столь уважаемые мною и весьма достойные люди живут в рамках трех-четырех сотен слов. Люди учатся, трудятся, нанимают ближних на работу и нанимаются сами, продают и покупают плоды своего труда, влюбляются друг в друга и признаются в любви, затем воспитывают детей, ревнуют, ссорятся, иногда строят интриги на службе, а иногда воюют — практически никогда не выходя за пределы весьма небольшого семантического ядра.
Понять, что такое это “semantic core”, Андрюхе помог шекспировский жест — тот двумя руками очертил в воздухе некий расплывчатый круг радиусом сантиметров в шестьдесят.
— И выучить эти две-три сотни слов для образованного молодого человека вроде вас — ерунда на постном масле.
В шекспировской фразе никакого постного масла, разумеется, не было; Андрюха услышал “piece of cake” («кусочек пирога»), но выражение понял правильно.
— Если желаете, сэр, я попробую назвать вам все эти слова поименно, их действительно около трех сотен.
— Вы человек занятый, мне неудобно вас сильно припахивать, — застеснялся Ватников. — Нет, не надо, я их сам в интернете найду.
— Интернет? Я знаю, что это такое, — задумчиво произнес драматург. — Главный показывал мне эту штуку во время одной из наших бесед. Вы знаете, сэр Эндрю, я давно вынашиваю идею одной пьесы. Это будет величайшая из моих драм, и это будет драма о жажде власти, как «Гамлет» был драмой об одиночестве человека в толпе. Так вот, Макбе́т — так будут звать главного героя — по сюжету будет регулярно ходить за советом к черному прямоугольному матовому зеркалу, в котором появляются различные отражения, бесплотные духи и призраки. Так какова ваша вторая помеха на пути к мечте, сэр?
— А вторая помеха, причем пострашнее первой грамматика. Это вообще ужас! Герундиевна сказала, что там времен не то 26, не то 48.
— В самом деле? — Шекспир насмешливо поднял бровь. — Сорок восемь времен? Как это? Как такое возможно?
Собеседники выходили на берег реки — разумеется, это была Темза. На другом берегу возвышалось неописуемой красоты и величия готическое здание (это был Вестминстер, но Андрюха, понятно, этого не знал), а поодаль виднелась довольно мрачная крепость с квадратными башнями, над ней вилась стая черных воронов. Андрюхе показалось, что один из них приветственно помахал ему крылом…
— Вон он, знакомый ваш, — кивнул драматург в сторону Таузра. Господа Шекспир и Ватников проходили мимо последнего на этом берегу двухэтажного дома, окруженного живой изгородью. Дальше шел мост на ту сторону, и мокрый песок у самой реки. Шекспир вытащил из живой изгороди кривую хворостину и решительно подошел к песку.
— Вы знаете, друг мой, я долго размышлял над тем, как на самом деле устроен мой язык, — произнес он. — Я постараюсь вам объяснить, как я его вижу.
Он начал чертить палкой на мокром песке.
— Вы, мой друг (как и ваша многоуважаемая школьная наставница), представляете грамматику в виде бесконечной череды каких-то не то времен, не то правил… Как-то вот так.
И Шекспир набросал палочкой на мокром песке нечто вроде бесконечно длинной таблицы.
— А разве не так?
— Нет, не так. Английский устроен ничуть не сложнее, чем любой другой язык на свете. Главное — соблюдать незыблемое и нерушимое правило: в любом предложении должно быть подлежащее и должно быть сказуемое. Герой и его дело. Вот есть принц датский, и он пронзает шпагой царедворца Полония. Или есть мавританский воевода, и он душит свою жену. Или королева по имени Гонерилья подсыпает яду своей сестре Корделии… В общем, есть кто-то, и этот кто-то делает что-то. Причем именно в таком порядке. Сначала действующее лицо, а потом его действие.
— Да это же вроде и во всех языках так, — сказал Андрюха и тут же вспомнил, что в русском подлежащее и сказуемое спокойно могут меняться местами — «собака бежала» и «бежала собака». А второе, что ему подумалось — что в русском есть миллион фраз вообще без подлежащего, типа «Уже вечереет» или «Рано темнеет». Когда он попытался объяснить Шекспиру о фразах без героя, тот понял с полуслова.
— Да, разумеется, и у нас этот случай есть! Но закон мы, британцы, уважаем. Сказано, что герой должен быть — значит, он должен быть. Всегда. На тот случай, когда войско воюет без генерала, у нас припасен следующий прием: так называемый фальшивый субъект. Фальшивое подлежащее. Некая пустышка, манекен, символ действующего лица. Это слово IT («оно»)!
Так что «Вечереет» по-английски будет «ОНО вечереет». Принцип соблюден, подлежащее и сказуемое — оба на месте. Понятно?
— Понятно! — заулыбался Андрюха.
— Итак, с героем нам все ясно. Он есть, он стоит в начале предложения, и даже если его нет, он все равно есть. Теперь переходим к самому важному. К сказуемому, то есть к глаголу. Глагол чаще всего бывает простой, обычный — да вот хотя бы один из этих: to want, to like, to love, to hate, to work, to play, to fight, to rest…
«Хотеть, нравиться, любить, ненавидеть, работать, играть, сражаться, отдыхать», — понял Андрей.
— Глаголов, конечно, великое множество. Но, как мы с вами уже условились, гнаться за их количеством не стоит. Намного важнее выучить сотню самых ходовых и главных; только выучить очень твердо, — продолжал Шекспир.
— А почему перед каждым глаголом вы произносите ТО?
— Эта частичка делает из глагола неопределенную форму, инфинитив, — продолжал бард. — Именно «Делать», а не «делаю». Вот это ТО и есть первое правило простых глаголов. Инфинитив нам не нужен до тех пор, пока глагол у нас один, типа «Я живу». Но иногда глаголов два. «Я хочу пить» или «он желает воевать». Вот второй в паре и есть инфинитив. Поэтому там, в зазоре между первым и вторым, и стоит это самое ТО.
I want TO sleep.
You need TO fight.
They dream TO rest.
Теперь правило номер два простых глаголов. Вы в курсе, что значит «третье лицо»? Не я и не вы, а «некто третий»?
— Знаю, — отвечал мистер Уоткинсон великому барду. — Он, она или оно.
— Точно! Так вот, в случае, когда подлежащее принадлежит к третьему лицу единственному числу — именно «Он, она, оно» — мы ставим в конце глагола букву S. Вот смотрите:
I want to go…
— Я хочу пойти! — повторил Андрюха по-русски.
— You want to go…
— Ты хочешь!
— Но вот Ее Королевское Величество, Елизавета Первая… WANTS!!!
— Хочет-с! У нас в русском до революции тоже так было! — закричал пораженный Ватников. — Я вот однажды фильм старый смотрел, так там говорили «Их благородие почивать изволят-с». Как бы из уважения… Причем буковку эту ставили именно на третье лицо, «он»! Вот оно откуда идет!
— Отлично! Отлично! Вот вам и первое домашнее задание. Повторите пару десятков глаголов — но не просто повторите, а сделайте из них максимальное количество комбинаций. Ведь это уже сотни фраз! Только помните про два правила — S и ТО! Ты хочешь знать, я хочу спать, Джон Гловер желает продать…
— Джон Гловер желает-с! — заулыбался Андрюха. — Эх, жаль, что нас вот так не учат! Просто ведь!
— Подводим первые итоги! — Шекспиру явно нравилось объяснять азы грамматики понятливому юноше из следующего тысячелетия. — Если у нашего героя есть действие, то есть обычный простой глагол, один или пара, то мы включаем два правила — S и ТО.
С этими словами он нацарапал на песке человечка и рядом написал “simple verb” — «Простой глагол».
— Однако глаголы бывают и другие…
Шекспир выдержал длинную драматическую паузу. Он посмотрел на заходящее солнце, перевел взгляд на свинцового цвета неприветливую Темзу, а затем на Андрюху.
— Глаголы, сэр Эндрю, бывают и непростые. Я бы сказал, очень даже непростые.