Глава 3
Ветер и раны
Скитальцы не говорили больше об этом. Дорога, выступившая из-под снега, вела к горе, которую все звали Заветрь. Они шагали втроём среди остатков былого, того, что ещё сохранилось от прежнего мира — проржавевшие знаки на трассе, почерневшие руины придорожных домов. Заходить сюда и что-то искать было уже бесполезно. Эти останки давно перебрали и присвоили тысячи голодных человеческих рук.
Над миром, обещая скорый снегопад, плыли низкие тучи. Весна рождалась в муках и солнце с трудом изгоняло Долгую Зиму. Снег ещё не сошёл, даже к концу лета он не сойдёт до конца.
Начинались самые тёплые дни — лучшее время, когда люди могли свободно передвигаться в поисках пищи. Скитальцы жили сказом — тем, что увидели в дальней дороге и не привыкли держаться за единственное Тепло. Зато в пути видели многое. Охотясь за новостями, семьи сказальцев бывали там, куда уже никогда не придут остальные.
Одинокая гора возвышалась над ближайшей округой. Там не было еды и не шла охота. Всё, что там было, — это сказ. С вершины Заветри можно было увидеть многое: пересчитать дымы от костров, понять, кто смог пережить Зиму, а кто был побежден её лютым холодом. Это была самая первая, самая главная новость весны. Это скитальцы и расскажут оседлым, с которыми устроят Мен при своей встрече.
Вскоре Михаил увёл семью с пустынной дороги и вновь углубился в леса. Низкорослый кустарник здесь уже хвастался первой редкой листвой. Мир словно чувствовал — тепло будет коротким; спешил жить, спешил увидеть солнце.
С ветки на ветку скакали птицы. Анюта с любопытством следила за каждой из них и слушала весенние трели. Птицы никогда не пели Зимой, лишь только в короткое лето, а затем улетали туда, где, вероятно, было теплее. Насколько теплее? Остались ли те острова с пальмами, которые разглядывал в своих старых журналах Олежка? Отец не верил в такое. Вся Земля для него навсегда была скованна льдом.
На гору вела лишь одна небольшая тропинка, скитальцы проложили её, когда каждый год поднимались к вершине. По одному из хребтов Заветри траурным маршем тянулись скелеты проржавевших ЛЭП. На них уже давно не осталось ни единого целого провода. Гора была заброшена и совсем заросла, кустарник расправил цепкие ветви там, где раньше проходили свободно. Но как бы сложен не был путь, через полчаса люди взошли на вершину.
Ветер тут же обдал их порывами тёплого воздуха. Наслаждаясь весной, Михаил прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. То же самое, словно запомнившийся ритуал повторил и Олежка. Отец и сын встречали ветер на Заветри, как хорошего друга. Им казалось, что ветер помнит их прошлое появление и всегда ждёт новой встречи. Ветер был первым признаком долгожданной весны. Увидев на горе нового человека, крепкий порыв сорвал капюшон и с Анюты, забрался в русые волосы и заставил её улыбнуться.
— Погода во благо. Стрибог даровал. Леля пришла на смену Марене…
— О чём она? — тихо осведомился Олежка.
— О весне, — ответил отец.
В его сердце затаилась хрупкая радость. Здесь, на Заветри, Михаил завершил свои Зимние тяготы, и начал новый год, несущий надежду. Не спеша, опасаясь нарушить уединение этого места, он прошёл по вершине. Нарочно не смотрел на красоты, что простирались внизу, оставляя сказ тем, кому требовалось обучение делу скитальца. Указав рукой на окрестности, Михаил велел Олежке с Анютой запомнить всё, что там видно. Сын взял девушку за руку и аккуратно подвёл её к краю вершины.
— На юге я вижу с десяток дымов — девять столбов от людского Тепла, — Олег начал свой сказ и отец молча кивнул — всё внимание было занято землёй под ногами. Пришлось осматривать то, что было несвойственно одиночеству этого места.
— Раньше их было одиннадцать… Людей на юге стало меньше, — взглянув на Михаила, добавил сын. Жестом сказалец велел продолжать, и парень обратился на север.
— Отец, не вижу двух высоких труб, что стояли на севере! Они просто исчезли!
Михаилу захотелось посмотреть самому, но он сдержался и лишь пояснил:
— На севере стоял город Вечного Огня. Две тысячи человек искали Тепло на металолитейном заводе — это его трубы. Если их нет, значит и Тепла больше нет — что-то случилось. Смотри дальше. Что на востоке?
Сын перевёл взгляд в указанном направлении. Долго, слишком долго он ничего не говорил. Это начало казаться странным. Глава семьи бросил обследовать землю и распрямился. К его великому удивлению первой заговорила Анюта.
— Дым. Много дыма. Много людей за рекой…
Михаил быстро подошёл и встал на краю вместе с ними. На востоке за рекой Хмарью действительно поднимались тысячи дымных столбов. Широкая лента воды отделила костры от знакомого края. Было далеко, очень далеко чтобы рассмотреть, что же там происходит. Скиталец достал бинокль из рюкзака, а Анюта прильнула к прицелу винтовки. Даже с оптикой они почти ничего не увидели, но и из этого узнали достаточно.
— Серые знамёна, — прошептал мужчина, опуская бинокль. Глаза Олежки заблестели от страха.
— Серые Города начали войну?
— Да. И на этот раз они идут к нам. Вероятно, вышли в поход, когда морозы чуть ослабели. Повелитель Серых Городов разрушил Вечный Огонь на севере, вот почему труб больше нет. Они смогут переправиться через реку. Два дня, и окажутся здесь.
— Кто ж он есть? — спросила Анюта.
— Самый страшный человек, который родился среди холодов, — отозвался скиталец.
— Говорят, мать Повелителя Городов родила его в Моровую ночь, когда в их Тепле скончалось более сотни душ. В одной из рук младенец держал сгусток крови, — тихо добавил Олежка.
— Этим только пугают. А вот кем стал этот младенец, мы прекрасно знаем из его сегодняшних дел. Он вырос и захватил больше городов, чем пальцев на ваших руках. Его армии полнятся, следуя от одного города до другого. Они разрушают чужое Тепло, добывают себе пропитанье, а потом грабят дальше. Это нашествие — орда, вал от которого не спастись, и теперь Серые идут прямо сюда. После резни царствуют только холод и смерть. Орду не заботит то, что остаётся у них позади, орду манит лишь ещё не разграбленное.
— Они пойдут в Блок! — дрогнувшим голосом крикнул Олежка. — Мы должны предупредить их!
— Глупо, — отрезал отец. — Блок нам не поверит, они живут лишь собственным миром. За такие новости — нас там просто убьют. А даже если поверят, то куда они уйдут от своего Великого Жара? У них нет ни шанса устоять против Серых, но и найти новое место до холодов тоже не выйдет.
— Ты предлагаешь молчать?! — Олежка встал перед ним, и с вызовом посмотрел.
— Не всё то, что знает скиталец, должно быть рассказано, — равнодушно ответил мужчина. — Ты в Блоке бывал и видел, как они выживают. Знаешь, что за угрозу Теплу у них кара одна, — это смерть. Лишь за одну дурную новость они могут убить.
— Так значит мы не пойдем туда? Не спасем людей Блока?
— Пойдем, но не скажем. Запасы нам очень нужны, а время есть. От этого судьба остальных не изменится.
— Как ты можешь?
— Могу.
Повисла тишина. Олежка смотрел на отца, не сводя глаз. Анюта стояла рядом, нервно сжимая на плече ремень от винтовки. В этой молчаливой борьбе скиталец чувствовал, как в семье вновь поднимается стена разногласий, но на этот раз девушка была не при чём. Сын был просто другим, он не хотел понимать очевидного.
— Говорить нельзя, — повторил мужчина, выдержав взгляд Олежки. Юноша отвернулся и отступил прочь. Добро в нём было слабым, Олег пока не умел его защищать, но Михаил понимал, что однажды он не уступит. Вся жизнь пойдет прахом из-за стремления Олега следовать порядкам далёкого прошлого.
— Не об этом сейчас надо думать, — указал Михаил на вытоптанную под ногами землю. — Тут уже кто-то был. День или два назад.
— На Заветри? Что понадобилось на горе людям? — сын ещё не отошел от отказа, но следы определенно его заинтересовали.
— Возможно простое любопытство привлекло сюда посторонних, или же рядом есть другие скитальцы. Судя по следам — их было двое. Возвышенности наш брат стороной не обходит, если достаточно опытны.
— Куда они могли отправиться? Кто?
Ответов у Михаила, к сожалению, не оказалось. На горе больше нечего делать, нужно двигаться дальше. Если на Заветри побывали другие скитальцы, ему не хотелось встречаться. Это могли быть самые разные люди и то, что у них общее дело, вовсе не гарантировало дружелюбия при неожиданной встрече. Михаил вспомнил Светлану и её близких. Едва ли кто-то из них ещё жив. Но если так, увидеться снова станет событием не из приятных. Он не хотел таких встреч…
Дорога вновь вывела на разбитую ленту асфальта. Двое мужчин и девушка шли знакомым путем к месту отмеченному высокой трубой. Всего в нескольких километрах располагалась крупная людская община.
Блок — место обитания не менее двух тысяч человек. Это старое здание теплостанции, где работал один из котлов. Его нашли и смогли запустить, топлива тоже было в избытке. Местные умельцы доработали котёл таким образом, что теперь он обогревал только станцию. По нынешним временам — настоящий рай, если бы не то, что случилось после починки котла. Спустя многие Зимы люди жившие в Блоке изменились достаточно сильно. Они заперли себя за воротами станции, соорудив крепость недоступную для посторонних. Чужаков в Блоке не жаловали — там правил строгий порядок, о котором скитальцы знали не понаслышке. Отец с сыном не раз бывали в этой общине, вели Мен, рассказывали об увиденных в пути новостях.
Но сейчас всё было иначе — вместе с ними шагала Анюта, так что ещё на дороге глава семьи решил дать ей несколько важных советов.
— Послушай, сейчас мы дойдем туда, где будем выменивать еду и патроны. Но люди в этом месте, они… Плохие.
— Все плохие? — спросила девушка, насторожившись.
Вспомнив убитого старика, тот ответил:
— Нет. Там много женщин с детьми и их трогать нельзя. Но ещё там много опричников. Опричники подчиняются Голове — старейшему правителю поселения. То, что он говорит — закон для каждого из его людей. Это место называется Блок. Видишь большую трубу впереди?
Михаил указал рукой в сторону сорокаметровой громады. Труба мрачно нависала над окрестными землями, словно наблюдая за каждым, кто подходил к теплостанции. Так оно по сути и было — на трубе всегда находилось несколько снайперов. Любой чужак будет замечен задолго до того, как окажемся у главных ворот. Анюта посмотрела на трубу и прищурилась. Сказалец знал этот взгляд — она оценивала дистанцию для меткого выстрела. Неужели увидела стрелков на помостах? В такое верилось мало.
— Мне нужно только одно — молчи. Говорить будем я и Олежка. Слова — это наш хлеб. То, что мы расскажем, принесёт немного еды и может даже патроны. Мы уже не раз делали в Блоке такое.
— Я не сдюжила? Своё… Испытание? — с неожиданной обидой в голосе спросила Анюта. Михаил вспомнил, что на Заветри она впервые испытала себя, как скитальца. Девушка запомнила всё, что увидела там и теперь хотела кому-нибудь рассказать.
— Прошла. Но это не те люди, которые станут тебя легко слушать. Мы сами поговорим с ними, ты поняла?
Анюта кивнула, но Михаила по-прежнему терзали сомнения. Как отнесётся опричнина к тому, что они водят Навь вместе с собой? Никто не любил подземное племя, и даже в Блоке о нём уже слышали. Оседлыши всегда боялись Навьих набегов. Всё лето люди искали вокруг своих стен свежие норы, и ежели находили… Ужасу не было тогда предела.
— Одень перчатки и никому не показывай солнца у себя на руках, — велел Михаил. — Не улыбайся, скрывай свои зубы и не говори! Если что-то спросят, отвечай: «да» или «нет». Внутри делай всё, что скажу и не возражай. Запомнила?
— Да, — кивнула девушка, натягивая тёплые перчатки на пальцы. Она слушалась беспрекословно и на мгновение показалось, что всё кончится хорошо.
Начал накрапывать дождь. Вороньё расселось на нижних ветвях и громко закаркало — скоро хлынет первый весенний ливень или даже разыграется буря. Попасть в Блок до этих событий было бы вовсе не дурно. Мокрая одежда легко пропускала холод, а замерзать не хотелось.
Вскоре путники смогли увидеть стены теплостанции совсем близко. Каждая секция бетонного ограждения была укреплена толстыми брёвнами. На верхней кромке стены растянулись кольца ржавой, колючей проволоки. Но люди жившие здесь надеялись не только на защиту бетона, железа и дерева. Стены украшали алые рисунки: скрещенные мечи, черепа, замысловатые сочетания кругов, треугольников и волнистых линий. Взглянув на это, Анюта вдруг рассмеялась. На вопросительный взгляд Михаила она сразу ответила:
— Руны на покляп сделаны. Толку не буде.
— А по-нашему?
— Не спасут.
— А ты знаешь, что спасёт?
— Ведати, но не сказати. Пусть свои стены ранят по свому разумению.
— «Ранить», значит наносить руны, так? — догадался скиталец, бросив взгляд на винтовку.
— Вырезать, — поправила тут же Анюта. — А они малюют.
— Хорошо, чёрт с ними, мы уже…
Анюта вдруг резко остановилась. Михаил совсем позабыл о том, что возвышалось на пути к Блоку.
На обочинах грязной дороги стояли два ряда виселиц. Мрачной стражей они встречали всех приходивших к воротам. Руки каждого повешенного человека были крепко связаны за спиной, ветхая одежда еле как прикрывала наготу тел покойников. Здесь были мужчины, женщины и даже дети. В их плечи вцепились крупные вороны — птицы пировали уже несколько дней. Вид повешенных заставил Анюту нахмуриться и помрачнеть. Навь не ожидала увидеть здесь смерть. Столько смерти.
— Они делают это каждую весну. Подводят итог и карают виновных, — Михаил постарался хоть как-то объяснить этот вид человеческой жестокости, испытывая колкое неудобство перед подземной убийцей. Показав ей растопыренную ладонь, он добавил:
— Эти люди нарушили пять главных законов Головы: нельзя осквернять Великий Жар, нельзя воровать, нельзя лгать опричнине, нельзя прятать от них что-то или кого-то, а также — нельзя убивать.
Перечисляя законы станции, Михаил по очереди загибал свои пальцы. Анюта смотрела на это так, словно старалась запомнить каждое слово. Кажется, она начинала понимать, куда они направляются.
— Это неправда, — вдруг вмешался Олежка. Закрыв глаза, отец медленно выдохнул. Все его слова сейчас обесценятся по прихоти сына. Не следовало говорить такого при Анюте, и всё же тот начал:
— Голова просто избавляется от лишних ртов. Каждую весну они считают людей в своём Блоке, узнают, сколько нужно еды и выводят разницу — кому жить, а кому умереть. Виновные всегда найдутся, для этого и создаются законы. Но в итоге — всё делается, чтобы просто не кормить неугодных.
— Люд на требу Леле? Негодный дар, — скривилась девушка. — Весной в жертву людей не приносят. Весна для коло небесного и тёплого рада… А Голова ваш — базыга…
— Только ему этого не скажи… — Буркнул скиталец. Олежке достался его неодобрительный взгляд.
И всё же Анюта его впечатлила. Неужели те, кто жил на поверхности оказались ещё хуже навьих понятий? Но стоило выкинуть такие опасные мысли, чтобы не проговориться. С людьми Головы ещё предстояло выйти на мен…
На свои предплечья Михаил повязал белые ленты. Олежка тоже закрепил известные знаки скитальцев — он знал, что стоит преодостерчься. С лентами можно надеяться, что стрелять сразу не станут. На вопросительный взгляд Анюты, Михаилу пришлось пояснить:
— Обереги. Чтобы люди за этой стеной не стреляли. Надень.
Она кивнула и позволила завязать на себе такую же ленту.
Каждый, кто приходил к Блоку был вынужден пройти через висельников. Это место служило не только судилищем, но и предостережением для чужаков — посторонним тут были не рады.
Отец и сын не смотрели по сторонам, но Анюта не могла удержаться. Каждую вещь, встреченную на поверхности, она изучала с большим интересом и всё запоминала. Мертвецы ничего не могли ей сказать, но сама смерть говорила о многом. Навь ведь тоже привыкла к убийствам, но ради другого — ради выживания, ради пищи, ради племени. Поймет ли она тех, кто жил на поверхности? Представляет ли себе ужас, что царил в этом месте? Этого Михаил знать не мог, но заметил, что на повешенных детей девчонка старается не смотреть.
— Стой!
Резкий голос из-за стены прозвучал неожиданно. Глава семьи аккуратно поднял руки вверх и это же сделал Олежка. Анюта, посмотрев на людей, повторила незнакомый ей жест.
— Несём своё слово из дали, расскажем о том, что в пути видали! — традиционное приветствие скитальцев прозвучало от Михаила как можно громче. Ответивший голос показался знакомым — это был привратник Головы — один из опричнины. С Григорием они уже не раз встречались, и тот тоже узнал старика.
— Жив ещё? Я смотрю, и Олежка с тобой.
Железные ворота заскрипели, меж приоткрытых створ вышло несколько человек. Их тела покрывала не одежда, а то, что от неё осталось. Многочисленные свитера, рубахи и даже лоскуты женских платьев полностью опоясывали опричников. В руках стражники Головы сжимали ржавые автоматы. Из такого оружия можно было скорее убить себя, чем кого-то другого. Но проверять работоспособность «стволов» совсем не хотелось. Тем более, что пока всё складывалось вполне удачно.
Григорий был человеком в возрасте. Через всю левую щёку привратника тянулся старый ожог, полученный в юные годы. Как он сам рассказывал: во время драки с «парочкой» шатунов, его завалили в костёр. Сейчас шрам кривился улыбкой, делая ту похожей на медвежий оскал.
Михаил улыбался в ответ, но рук своих не опустил. Напарники, стоявшие рядом с Григорием, были явно из молодежи и они не знали пришедших. Глаза юнцов задиристо блестели, а оружие было снято с предохранителей. Григорий, видя беспокойство «старого друга», кивнул новобранцам.
— Всё в порядке. Это скитальцы, они не со злом к нам пришли.
Затем, обернувшись уже к Михаилу, спросил:
— Есть ли что нового в мире? Что видно после Долгой Зимы?
— Любой сказ краше хлеба в сто раз…
— Верно, этим вы и живете. Незавидная доля, — Григорий будто бы со знанием дела покачал головой. Он перевёл цепкий взгляд на молчавшую рядом Анюту.
— Что за девица нынче с тобой? Никогда её прежде не видел…
Не успел Михаил открыть рот, как Анюта ответила за себя:
— Да.
— Что «да»? — нахмурился старый служака.
Анюта замялась. Из тех вариантов, что дали ей для разговора, особо выбирать было не из чего.
— Нет? — неуверенно сказала охотница и с надеждой заглянула в глаза привратнику.
— Она у тебя что, придурковатая?
— Боится просто. Ты большой дядька с автоматом, да ещё и с дружками, а они на новую девку, как волк на кусок мяса смотрят, — постарался Михаил всё свести в шутку. — Она — невеста Олежкина, из глухих мест. Сам же знаешь, где мы ходим. Там судьбу свою разединственную сынок мой и повстречал.
— Ну, положим, она тоже не с зубочисткой пришла, — кивнул Григорий на меховой чехол за плечами Анюты — в нём явно угадывалась снайперская винтовка.
— Оружие сдайте. Сам знаешь, таков порядок. Никто не отнимет.
Скиталец снял с плеча винтовку и передал её в руки Григорию, Олежка отдал свой автомат. А вот Анюта ещё некоторое время топталась на месте — «Пера» чужих рук не любила.
— Давай, девочка, ничего с твоим оружием не случится, — по-отечески улыбнулся Григорий. Лицо Анюты перекосилось в попытке проявить дружелюбие, но так и не улыбнувшись, она отдала «раненую» винтовку привратнику. В голубых глазах Нави в этот миг стыл такой лютый холод, что стало ясно — она готова расстаться скорее с руками, чем отдать кому-то «Пера». Григорий был слишком опытен, чтобы не заметить такого. Его улыбка чуть потускнела — он принял гостей, но за Анютой явно будет приглядывать.
Привратник первым шагнул за ворота. Остальные опричники отрезали путь к отступлению, специально отстав от общей группы. Семья скитальцев была здесь чужой. Хоть по мнению опричнины вполне безобидной и не раз допускавшейся, но всё же — чужой.
За воротами открывался мир, который был создан людьми за десятки Зим пребывания на теплостанции. Здесь защитные «руны» встречались повсюду: вырезались на дереве, плелись из ветвей и вышивались на старых, обветшалых полотнищах. Оборванные ветром стяги с красными символами стелились даже с многометровой трубы.
Дождь начал лить сильнее. Непогода быстро превратила землю под ногами в кисель из грязи и снега. Свет солнца померк и от этого стены Блока стали ещё более мрачными. Изображения, написанные красной краской намокли, и сделали каждое здание похожим на обагрённый влажной кровью булыжник.
Несмотря на непогоду, людей во дворе было много. Народ настороженно наблюдал за пришедшими, стараясь держаться подальше от хмурых опричников. У многих почти не было на себе никакой одежды, лишь самые простые портки да рубахи из мешковины. Старики, молодёжь, дети — все очень худы и грязны телом, но каждый старался работать изо всех своих сил — укрепляли стены, собирали остатки снега или готовились идти на охоту, сооружая силки. Из-под кособоких тряпичных навесов на чужаков всюду смотрели голодные глаза. Картина была абсолютно безрадостной. Широкий двор теплостанции заполнился шелестом глухих голосов. Они обсуждали пришельцев, знали, что в общину заявились скитальцы.
Заметив, как разглядывает Анюта местное население, Михаил наклонился к ней и шепнул:
— Не надо, не пялься. Не нужно этого, — девушка подняла голову, вопросительно на него посмотрела. Пришлось добавить к приказу деталей. — Знаю, они почти раздеты, но здесь так заведено. Чем больше тёплой одежды на человеке, тем он значительнее, тем ближе к котлу. Те, кто мало значит для Блока, работают снаружи в том, что им выдадут. Часто замерзают, но от их смертей остальным становится легче…
Олежка услышал их перешёптывания и встрял в разговор:
— Лучше бы сразу убили, как тех несчастных у входа.
Он говорил так же тихо, но отец прекрасно знал, что Григорий услышит.
— Те, кто хорошо прижился здесь, просто используют остальных. Отбирают всё для себя. Другие же обречены на холод, болезни и голод. Жара хватило бы каждому, но опричники запускают внутрь только Зимой, и далеко не в самое тёплое место на станции.
— А твой сын не изменился, — хрипло засмеялся Григорий. — Мы ведь его чуть не пристрелили в прошлый раз. Помнишь?
— Да, — отец помнил.
В прошлом году Олежка высказал накипевшее одному из стражников, да ещё пытался подкормить запасами молодую мать с маленьким сыном. За Олежку заступился Григорий, чем и спас его. Опричники их отпустили, а вот мать и ребенка…
— Мы не будем создавать проблемы сегодня. Просто расскажем свои сказы для Мена и тут же уйдём.
— Я верю, — отозвался Григорий. Но в этот раз в голосе привратника не было и тени напускного веселья. — Голова сегодня здесь, с нами. Он не в духе из-за дурных снов. Ты же знаешь — он почти всё лето бродит в видениях и ищет ответы. Народ о многом спрашивает Долгой Зимой… Всегда спрашивает. Особенно, когда становится слишком холодно. Люди боятся смерти, и только Голова может их успокоить. А этим летом он и вовсе никак не уснет. Говорит, что ему мешает серое пламя: будто оно колышется на ветру в дальних землях. Мы уже и не знаем, как толковать эти знаки. Только чую — Жару нашему угроза грядет. Кто-то задумал недоброе. Не видел ли ты в пути чего странного? Не видел серого пламени?
— Нет. Пламени не видел, — сердце заколотилось. Михаил ждал, что Олежка не утерпит и сейчас же вмешается. Но сын только молча шагал вперёд по холодной грязи.
— Жаль. Мы думали, что со скитальцами придёт и ответ, и что Голова, наконец-то уснёт, — произнёс старый опричник, глядя через плечо. — Но на «нет» и суда нет.
Григорий повёл чужаков в теплоблок, где работал тот самый котёл. Этот котёл был не просто куском металла с подведёнными к нему топкой и трубами. Здесь, эту чадящую дымом машину звали не иначе как «Жар». И даже более того — обожествляли.
Михаил не знал, когда у жителей станции появился первый Голова, и сразу ли он начал внушать всем свои суеверия. Но теперь это было именно так.
Только Голова умел разговаривать с огненным сердцем котла. Огонь для него был даром богов, умилостивить которых мог лишь знающий человек. Голова стал основой для жизни общины. Слепое поклонение рождало страшные мороки. Жители верили, что Голова знает ответы на все их вопросы, может предвидеть будущее и даже сделать Зиму теплее. Чужой страх поставил старика над людьми. Он опирался на страх даже больше, чем на оружие опричнины. Любой, кто был с ним не согласен или начинал сомневаться — лишался Тепла. Мелкие проступки служили поводом для показательных казней. Слово Головы было здесь равноценно закону.
— Ты поведёшь меня прямо к нему? — спросил Михаил у Григория.
Это была одна из немногих встреч с властителем Блока. Весной Голова уже обычно спал долгим сном. Он был словно медведь, который вместо лета предпочёл для дел Зиму. Михаил сомневался, что Голова мог беспробудно спать целый месяц, но именно в это верили жители станции.
— Он не пропустит вашего появления. Ты знаешь — эта весна особенная. Случилось много необычного и ваш приход сюда не случайность. Ему будет интересно увидеть, а главное услышать то, что вы скажете.
— Почему наш приход особенный?
В ответ Григорий лишь загадочно улыбнулся и толкнул тяжелую дверь, ведущую в Блок.
Повеяло теплом.
Вдоль стен следующего коридора стояли грубо сколоченные нары. Сухая трава в них служила постелью, в воздухе царил удушающий запах. Температура едва превышала уличную, но и тут жили люди. Они считали этот коридор своим родным домом. С нар смотрели старики и малые дети — все те, кто «ещё» или «уже» не мог работать снаружи. Слышался надрывный кашель. На растянутых всюду верёвках висело вымокшее в непогоде бельё. К одной из стен прижалась тонкая, слегка тёплая труба, что и служила единственным источником отопления.
— Не хотел бы я жить в таком месте, — тихо проговорил Олежка. — Костёр на зимнем ветру и то жарче греет.
Григорий сразу отреагировал на новую реплику.
— Огонь священен. Его нельзя выносить за пределы топки — это новый закон Головы.
— Как же они тогда греются во время работы снаружи? Как готовят еду? Год назад всё было иначе…
— За многие прегрешения против Жара священный огонь лишил их своей милости. Этой весной мы повесили слишком много народу. Слишком многие пошли против законов. Остальные усвоят урок и, возможно, Боги разрешат Голове вернуть огонь людям.
— Как много к тому времени погибнет или заболеет? — Олежкин вопрос ушёл в пустоту, Григорий ему не ответил.
Опричник вёл семью через внутренности теплоблока, и с каждым шагом воздух становился всё жарче. Каждый метр коридоров станции был занят убогим людским жильём. Чем дальше скитальцы двигались вглубь, тем плотнее стояли кровати. Люди здесь не работали, их постели были чище. Начали даже встречаться застланные тряпьём отдельные койки. Поверх каждой кровати сидели женщины с недобрыми лицами. Словно хищные птицы они охраняли своё место, глядя на чужаков, как на пришедших без спроса захватчиков.
Защитные рисунки встречались и здесь. Со стен на людей пялились безглазые идолы. Сколько зимних ночей провели в этом душном мраке жители Блока? Что здесь происходило и какой морок царствовал, когда снаружи свирепствовали холода? Рука Михаила невольно сжалась на своём плече, пытаясь нащупать ремень от винтовки. Без оружия он чувствовал себя неуверенно, взгляды местных обитателей сверлили его с затаённой враждой. Скиталец очень редко забредал так глубоко в центр Блока, но Голова хотел видеть лично. Он ждал в самом сердце станции, у священного Жара.
То, что они приближались к Теплу, было ясно без слов. Труб становилось всё больше, они стали толще и температура воздуха разогрелась. Пришлось расстегнуть куртку и время от времени смахивать пот. Сказальцы шли вдоль стройных рядов железных кроватей, что стояли друг к другу просторней. Каждая кровать в Блоке — это дом для целой семьи. Трое, а порой и пятеро человек умудрялись умещаться на одной узкой койке. Ведя малоподвижный образ жизни всю Зиму, они грелись у протянутых труб. Более двух тысяч человек в одном месте — для Михаила это был настоящий ад, в котором он никогда бы не хотел оказаться. Уж лучше одинокая дорога и риск замёрзнуть в морозную бурю…
Но когда они приблизились к центральному котлу, лежанок, нар и кроватей вблизи уже не было. Это место почиталось здесь, как священное. Лишь тихое бормотание помощников Головы выдавало людей в душном сумраке. На полу и стенах горели свечи из животного сала, неприятный запах самодельных светильников безбожно смердел. Здесь было столь жарко, что, казалось, всю кожу пекло открытое пламя. Священный котёл заслужил своё имя, хотя Жар работал сейчас в половину своих мощностей. Вероятно, Зимой находиться здесь и вовсе было нельзя, но эти люди привыкли. Более того, почти все они были укутаны во множество одеяний, тугими слоями натянутых поверх грязных тел.
Последняя дверь открылась с чудовищным скрипом. Её поверхность украшали символы солнца и на мгновение рисунки показались знакомыми. Михаил взглянул на Анюту — запястья Нави тоже отмечало ярило. Но сейчас лучистое солнце скрывалось в тёплых перчатках. Девушка мужественно выносила жар, не сняв даже своего опушённого капюшона.
Ступив внутрь святилища, путники погрузились в багровое зарево. Большой зал наполненный трубами, гудел от бившегося в топке огня. Рядом с огромным котлом лежал заготовленный уголь. При каждой такой куче работал жилистый кочегар. Они без устали бросали топливо в яркое пламя, распаляя котёл до нужной температуры.
В голове всё поплыло, было чудовищно душно и жарко. Казалось, что руны, нарисованные на стенах, ожили и выстроились в хоровод. Алые кони, рогатые люди, кольца и линии — всколыхнулись. Рисунки спустились со стен и окружили семью, как в горячем бреду.
Голова наблюдал за людьми. Старик затаился в тёмном углу, чуть в стороне от раскалённой топки. Его глаза мутно сверкали в отблесках пламени. Несмотря на тряпьё укрывавшее тело лицо старика отдавало смертельной бледностью. Он вечно мёрз и не мог согреться даже возле котла.
Олежка ещё не заметил властителя станции. Тронув за рукав сына, Михаил развернул его к Голове. Анюта же, каким-то звериным чутьем сама отыскала хозяина Блока. В темноте девушка отступила назад, стараясь держаться за спиной старшего. Вид того самого «базыги», которого она проклинала в пути, Нави совсем не понравился.
Пора было начинать Мен. Михаил откашлялся и произнёс:
— Несём своё слово из дали, расскажем о том, что в пути видали!
Они пришли сюда не просто так и даже если новости придётся предлагать самому Голове, без запасов уходить никто не собирался.
— Скиталец-сказалец, — медленно протянул Голова. — Зачем явился? Что можешь предложить нам, живущим у Великого Жара?
— Мир широк, а путь наш далёк. Всё, что видел в миру, тебе расскажу, — через силу улыбнулся мужчина. Холодный приём никогда не смущал, но Голова видимо действительно не был настроен на душевные разговоры.
— Почему ты решил, что нам вообще есть дело до мира? — проскрипел старик. Его голос отдавал хрипотцой, а при каждом слове в горле что-то клокотало и булькало. — Великий Жар дарован нам Богами огня. Мир за стеной с каждым годом гибнет всё более. Скоро Долгие Зимы убьют всех людей, останемся только мы. Блок — наша святая земля. Всякий, кто греет тело и душу возле Великого Жара останется жив. Даже когда мир накроют снега и всё остальное погибнет…
— Или пока уголь не кончится, — тихо пробормотал Олежка. Отец улыбнулся, ведь угля у Головы было ещё предостаточно. Теплостанция когда-то отапливала целый город, но теперь работала на один-единственный котёл. Старик и его подданные могли здесь сидеть ещё сотню лет. Так что в чём-то религиозные бредни местных были правдивы.
— Ну, говори, раз пришёл. Что видит свет? Что дарит весна? Кто жив, а кто нет? — словно даруя великую милость, произнёс Голова. Он даже извлек из-под груды тряпья свою пухлую руку и взмахнул ей, разрешая развлечь себя новостями.
— Однако, знай, сказалец, что удивить меня тебе будет не просто.
Михаил только пожал плечами. Новости, которые они приносили всегда были в Блоке востребованы. Ни к чему было набивать себе цену.
— При первом ясном дне мы направили стопы к Заветри. Взойдя на вершину — насчитали на юге девять костров. Два Тепла на юге погасли. Не стало селений…
— Об этом я знаю, — неожиданно отмахнулся Голова. — Говори дальше, что видел на севере?
— Две трубы на севере, что были даже больше труб благословенного Жара — исчезли. Так, словно их и не было никогда. Вечный Огонь погашен силами, о которых…
— Не ведаешь… — закончил за скитальца старик.
Его осведомленность начала настораживать Михаила. Неужели Голова и вправду мог заглянуть за стены своей жаркой крепости при помощи рун? Эта мысль была настолько нелепой, что пришлось её сразу отбросить. Но Голова явно наслаждался моментом — скитальца было нелегко поставить в тупик при разговоре.
— А на востоке тишь да река, несущая воды в края далекие и неизведанные. Как же там пелось…
Обрюзгший старик начал вдруг что-то припоминать:
— «Воды холодные, в земли безлюдные. Окрест деревья лесные, над курчавой волной облака расписные». Хорошие слова, красивые. Ты ведь тоже любишь красиво говорить… Верно, скиталец? Да только они тебя переплюнули. Те, кто до вас тут уже побывал.
Сердце Михаила дрогнуло. Ещё по взгляду и словам Григория он понял — в Блоке что-то не так. Его семья была не первой, кто приходит к Голове с новостями. Здесь побывали другие скитальцы, это их следы остались на Заветри!
— Кто? — спросил он, чувствуя, что положение стремительно ухудшается.
— Мужчина и женщина — молодая, красивая. Голос, словно у певчей птицы. Она играла и пела, складывала слова так, как ты никогда не сумеешь. Их было двое, и они рассказали все новости, которые ты бы мог мне сейчас предложить. И даже более того, их путь был гораздо длинней твоего, а истории интересней. Порадовали меня ещё и ручною зверушкой. Псов я давно не видал, а при них был щенок. Он звенел от чистой души, как дождь по талому снегу. Презабавная животина.
Голова рассмеялся. Ему довелось видеть настоящее выступление с музыкой, песнями, новостями и даже редкой собакой — их же почти всех съели! А те, что бежали прочь от людей, встретились в лесах с волчьим братом. Даже если бы сказальцу удалось вспомнить сейчас лучшие из своих истории, это не затмило бы появление незнакомцев.
Михаил молчал. Стоял и молчал, глядя на ухмыляющегося старика. Нет для скитальца участи хуже, чем молчанье на Мене. Семья не смогла бы достать здесь припасов при всём желании. Оставалось надеется, что хотя бы выпустят со своим. Но судьба продолжала ехидно портить им планы.
— Ты побеспокоил меня в неурочный час, скиталец, не имея на то серьёзного повода. Такое должно иметь плату. Ты пытался бездарными россказнями отобрать крохи отложенные на чёрный день, но у тебя ничего не вышло. Однако, во славу Великого Жара, я позволю тебе развлечь меня в последний раз. Расскажи то, что удивит меня. Пронзит в самое сердце. А лучше, — Голова перевёл влажно заблестевшие глазки на стоявшую позади всех Анюту, — пусть она мне расскажет! Признаюсь: женский голос для меня стал приятен.
От напряжения у Михаила закололо кончики пальцев. Олежка осторожно толкнул его в бок — в глазах сына читалась мольба. Он просил рассказать о Повелителе Серых Городов и предупредить Голову об угрозе. Это не только «поразит его в самое сердце», но и заставит всё жирное тело трястись. Однако, едва ли после этого можно будет спокойно выйти из Блока. После подобных рассказов их точно не выпустят, задержат до самого прихода Серой орды. Но, даже если удастся поразить Голову другим своим сказом, тот наверняка не сдержит данного слова. Михаил чувствовал ложь старика, как чувствуют запах в испорченной пище. И Анюта… Зря он потащил молодую девчонку на поклон к этому сластолюбцу!
— Она только учится нашему делу, косноязыка и…
— Тебя я уже слышал, теперь её очередь! Раз она скиталец, пусть расскажет мне что-нибудь. Пусть поразит! — рявкнул властитель Блока, приподнявшись на месте.
На краю зрения забеспокоились тени опричников, раздались щелчки приготовленного оружия. Медленно, очень медленно Михаил обернулся к Анюте и взглянул на неё. В глазах цвета лазури не было страха и не нашлось места растерянности. Лишь застывшие воспоминания блестели на дне широких, как озёра зрачков. Губы девушки шевелились, произнося только ей одно ведомое.
— Анюта…
Но вдруг она сама вышла вперёд и откинув с головы капюшон, расправила русые волосы. Из угла послышалось хищное урчание Головы.
— Возле Жара черно, как при самой тёмной ночи. Вечной ночи, когда мир был пуст и безбрежен. Не было люда, не было зверя, и Богов, что над нами, средь нас и под нами Богов тоже не было.
Михаил слушал, затаив собственное дыхание. Что Навь хотела рассказать Голове? Но, как видно, старик оказался заинтригован. Он не ожидал услышать такого, ведь скитальцы приносили новости лишь из реального мира.
— Что же было тогда, если не было ничего? — облизнув губы, старик покосился на священный котёл.
— Лишь яйцо цвета альта — златое яйцо. Внутри него сокрыт Род-прародитель — начало начал и основа основ. И родил Род Ладу-любовь — силу, что незаточима. И вырвался Род из яйца разбив золото, осветил мир звёздами, сотворил океян-море. Из лица своего родил солнце, а из груди своей выпустил месяц, дыханьем своим закружил ветры и бури. Обернулся Род соколом и взял по правое крыло день ясный, а по левое крыло — ночь тёмную. И полетел над морем-океяном, путь впереди выбирая. Держал дневной сокол едино зерно, а сокол ночи — ком землицы сухой. Вот обронил чёрный сокол ком в море, обернулся селезнем и нырнул в глубины, дабы землю вознесть. Поднялась земля островом Бури, где сошлись ветры и грозы ревущие. Светлый сокол обронил в ту землю зерно своё, и поднялось ветвями могучее дерево. Воссел на нём Род и сотворил сына — могучего Сварога. В мудрости и силе своей увидал Сварог, что прячет селезень в клюве камень волшебный. Произнёс Сварог слово заветное и начал расти тот камень, пока не смог селезень его более в клюве держать. Упал бел-горюч камень Алатырь на сыру землю. Взял Сварог молот волшебный и ударил по тому камню. Рождались от каждой искры выбитой Сварогом новые Боги-Сварожичи. Средь коих в жарком мареве родился и сам огненный Бог Семаргл…
Анюта вдруг прервалась и многозначительно взглянула на котёл. В его топке с гулом билось багровое пламя. Голова проследил за её взглядом и беспокойно заёрзал. Невыносимая жара туманила людской рассудок, заставляла видеть наяву то, о чём говорила охотница. Алые руны, начертанные на стенах, переплелись в картину сотворения мира. Должно быть в этом месте старик действительно легко впадал в транс, а любой чувствовал себя одурманенным. Каждое слово в жаре воспринималось легко и проникало виденьями в затуманенный разум.
— Расскажи больше! Больше об огне — о Великом Жаре! — начал просить Голова.
— Явился Бог огня Семаргл в вихре пламени — самом чистом и другое всеочищающем. Ехал он на златогривом коне серебряной масти, и где конь тот ступал — всюду выжженный след оставался. Но селезень-ночь породил тогда Великого Чёрного Змия, который удумал силу и славу Сварога себе отобрать. Ударил Чёрный Змий по бел-горюч камню, и полетели от него чёрные искры, родившие нечисть и всех злых духов. Схлестнулся тогда Огнебог со Змием, и разыгралась долгая битва. Но не хватало сил у Семаргла одному одолеть Змия и всю нечисть им порожденную. Попросил он тогда помощи у отца своего — предка Сварога, и одолели они Змия вместе. Запрягли Змия в великий плуг и распахали мир на три части: Правь, Явь и Навь. Правь для чистых духов и благородных предков наших, Явь для живущих сейчас, а Навь — буде миром подземных душ, самых тёмных и злобных при жизни. Когда от Богов люд произошёл, Семаргл даровал им Великий Жар, что спасает от Долгой Зимы и укрепляет стены наших домов. Такой мой сказ о том, как было рождено всё сущее, как запылал огонь в наших топках. Доволен ли ты, Голова, поражен ли в самое сердце?
— Доволен, — сглотнув, отозвался старик. — Поражён. А что стало после со Змеем? Когда на нем мир был распахан, что с ним сделали?
На губах Анюты мелькнула улыбка. Медленно одев капюшон, она договорила:
— А Змий тот и доселе рядом. Серым пламенем дышит, ищет огонь, сгубивший его. Лютой смертью ползёт он на брюхе с восточных весей. Сотней тысяч голов смотрит к западу. Не сбережёшься, не уйдёшь с пути его — сам погибнешь, и весь род твой погибнет.
Закончив свой сказ, Анюта вернулась обратно к скитальцам. Голова тут же требовательно замахал Михаилу рукой, подзывая поближе. Из марева выступили два опричника, среди которых был и Григорий. После услышанного привратник смотрел на знакомого так, словно видел впервые. Михаил подошёл к Голове под охраной, и старик сразу вцепился в его рукав крючковатыми пальцами.
— Бери всё что хочешь за девушку! Оставь её мне — жрицей сделаю! Она всё знает, всё! Долгими Зимами на любой вопрос людям ответит, все знаки объяснит, все руны укажет! Не даст никому взбунтоваться, всех околдует! Когда я умру — сама здесь править будет, чего хочешь за неё проси!
Сказалец бы не оставил Анюту, даже если бы Голова предложил вернуть прежний мир с Тёплым Летом. Дело было не в Нави — Михаил знал, какой-такой «Змий» наползает с востока. Но даже не будь Серой орды, он бы не отдал девушку и за все сокровища Блока. Страх и алчность жуткого старика рождали в нём наивысшее омерзение.
— Она не останется, сама не захочет. Сдержи своё слово, Голова, нельзя её злить. Ты же видишь — девчонка сильна и знает богов. Будешь насильничать, не выпустишь нас — пожалеешь.
Посмотрев в глаза старика, Михаил приметил, как тухнут в них искры надежды. Поджав губы, Голова засопел — решение принималось не просто. Суеверия, коими он опутывал людей Блока, на этот раз сами схватили за горло. Он верил в них, ибо без этой веры был простым упырём, который уютно устроился в тёплом местечке — тираном, поработившим тысячи отчаянных душ. Бог, коим мнил себя дряблый старик не мог посягнуть на несущую слово богов. Народ не поймёт.
— Хорошо, — наконец проговорил Голова и со значением кивнул Григорию. Опричники отступили, угроза за спиной семьи скитальцев немного развеялась. — За сказы столь необычные, вы получите должное. Принесите ему запасы из того, что осталось!
В сопровождении стражи отец вернулся к Олежке. Опричники не стали больше держать их и спешно вывели из священного места. Удаляясь прочь от Великого Жара, сказалец чувствовал, как становится легче не только телу, но и душе. В этот раз его семья прошла по самому краю. Опасность часто встречалась скитальцам, с каждым годом жизнь становилась сложнее. Многие уже не хотели расставаться с едой за слова, даже если новости им узнать было неоткуда. Но сегодня пришлось оказаться в опасности совсем неожиданно.
Мужчина и молодая женщина… Играют, поют стихами, бродят с редкой собакой. Если идут той же дорогой, значит Михаилу положено о них что-то знать. В своей памяти он начал перебирать всех скитальцев, которых встретил за жизнь. Их было немного, очень немного, но никого, кто играл или пел свои новости не вспоминалось. Это была не просто обида от превосходства чужого таланта — речь шла о жизни и смерти. Если семья ещё раз попадёт в такую беду, счастливого случая может и не представиться.
Но больше известий о чужаках, Михаила поразила Анюта. Она никогда не говорила так, как вела сегодняшний сказ с Головой.
Когда скиталец видит что-то впервые, он должен это разведать, иначе рассказ его будет пустым, лишённым смысла и твёрдой концовки. Заметив в Анюте новый талант, мужчине сразу захотелось узнать — откуда он у неё? Но скиталец не рискнёт своей жизнью напрасно, если сочтет плату за знание слишком высокой. А ведь в Навьем мире могли скрываться самые тёмные души…
Опричники отвели их к складам, где хранились запасы. На грубо сколоченном столе уже ждала скромная награда: несколько горстей пеммикана — лесных ягод, смешанных с сушёными кусочками мяса, пятнадцать разных патронов, маленький мешочек драгоценной соли и полупустой коробок спичек.
Кладовщик вдруг поставил на стол ещё один ящик с хламом.
— Здесь вам на выбор. Каждый может взять по предмету. Голова разрешил.
Анюта первой присматривалась к вещам. Михаил лишь вздохнул, когда она нашла потемневшую ложку и с улыбкой сунула в свой карман — вот цена спасённых сегодня жизней — оберег от голода, ещё одна побрякушка будет пришита теперь к рюкзаку.
Следующим взымал плату Олежка. Его выбор был бесполезен, как и добыча Анюты — старый журнал, лишенный половины страниц. Но из бумаги хотя бы можно затопить костёр в случае крайней необходимости.
Добравшись до ящика, Михаил не спешил и приценивался к каждой вещице. Можно было взять лишь одно из «богатств» целого Блока. Наконец, среди груды мусора нашлось кое-что интересное — маленький информо-диск. Без проигрывателя он ничего не значил, но того, кто ещё помнил времена Тёплого Лета, всегда манили подобные вещи. Не важно, что выглядел диск бесполезным куском серебристого пластика — он хранил в себе тайну. Пусть лишь старый фильм или музыку, но воспоминания согреют душу в холоде вечеров. Если, конечно, удастся найти проигрыватель. Понадеявшись на удачу, Михаил всё же взял диск с собой.
— На этом всё, — заключил Григорий. — Всякий раз ты приходишь в дурное время. Весной нет запасов, всё подъедено за Зиму, так что не обессудь за столь скромную плату.
— Самое ценное мы принесли вместе с собой, — взгляд Михаила был весьма многозначительным.
— Ну да, как же, — ухмыльнулся привратник.
Махнув рукой, Григорий велел кладовщику вернуть им оружие.
Получив обратно в свои руки винтовку, Михаил облегчённо вздохнул. Теперь они больше не беззащитные жертвы, с которыми могли сотворить что угодно. Мертвецы у ворот как будто бы стали дальше. Олежка проверил патроны в своём автомате и убедился, что ни одного не пропало. Анюта крепко вцепилась в «Пера», и теперь винтовку у неё не отняли бы даже силой. Губы девушки невольно разошлись в лёгкой улыбке, показав краешек заточенных зубов.
Григорий взглянул на неё и сразу всё понял. Он догадался о том, кем была эта девушка по-настоящему. Глядя в глаза опричнику, Михаил медленно встал между ними — скитальцы почти покинула Блок, проблем никому не хотелось. Лишь здравомыслие привратника могло завершить дело миром.
Склонившись к уху мужчины, Григорий проговорил:
— Не приходи сюда больше на следующий год. Умрешь…
Это был лишь совет, не угроза, но будет именно так, как он сказал — семья уходила, и не собиралась возвращаться на станцию.
Григорий поспешно вывел нежеланных гостей за порог теплоблока. Дождь заканчивался, и с ним исчезал тяжкий день. В мягких сумерках свет готовился передать место ночи.
Глубоко вдохнув свежий воздух, привратник сказал:
— Голова предлагал ночевать вам у нас…
— Нет, — моментально отказался скиталец. — Наше Тепло в пути, мы сумеем о себе позаботиться.
Оставаться в стенах Блока было небезопасно, особенно после всего, что произошло. Григорий прямо намекал им на это, да и алчный взгляд Головы Михаилу не нравился. Люди, считающие себя богами, не терпят отказов.
— Тот «змей» с серым пламенем, — вдруг поинтересовался опричник, — это ведь не только красивая сказка, верно?
Михаил промолчал. Его взгляд лишь скользнул по замерзавшим снаружи людям — худые, словно вечерние тени, они завершали работу. Каждый надеялся, что за труд их впустят сегодня внутрь — погреться.
— Ясно. Удачи в пути, — хмуро бросил Григорий. Он велел молодым опричникам проводить чужаков до ворот, а сам вернулся обратно на станцию.
Скитальцы шли молча. Олежка с Анютой не проронили ни слова. Лишь оказавшись за стенами Блока, сын вдруг спросил Михаила:
— Они все умрут? Их убьют, отец… Верно?
— То, что случится, будет целиком на совести Головы. Оседлые заперли себя здесь не видя угрозы из внешнего мира. Серые Города быстро наступают с востока, но прими старик решение скрыться, он бы успел увести в леса свой народ. Григорий знает об этом, но не посмеет предложить Голове оставить почитаемый Жар. Оказавшись на воле, люди просто взбунтуются. Никакие слова тогда их уже не остановят.
Посмотрев на виселицы возле дороги, он мрачно добавил:
— Это устрашение. Истории, что внушает Голова Долгими Зимами, призваны держать народ в узде суеверий. Но религия страха слабеет, Анюта верно заметила, что руны на стенах выдуманы и лишь похожи на настоящие. Вера Блока соткана из слухов и лжи. Не сомневаюсь, что ответы Головы на вопросы людей так же путаны. Анюта подарила тирану не просто красивый сказ — она дала ему новый инструмент управления. Он точно свяжет Великий Жар с легендой о сотворении мира. Это поможет какое-то время удержать народ в тёмном страхе.
— В Роде нет тьмы! Род тьму боре, а Боги даруют нам свет, — уверенно заявила Анюта. Она действительно верила в то, о чём говорила.
— Мы уже давно ушли от этого представления мира. Ты же знаешь, что у людей до Долгой Зимы были совсем другие боги. Более добрые, более чистые. Они больше прощали людям, чем твои первобытные идолы…
— Они не могли речь, не могли ответить…
Раздражение от попыток Анюты защитить свою веру прорвалось на поверхность:
— Чего не могли? Они всё могли! О чём это ты?!
— Не могли сказывать почему Долгая Зима к нам пришла. За что? Кто ж такая Зима? Кто приходит весной и всю жизнь подымае? Что во спасение деять? Ваши боги смолчали.
Михаил не нашёлся с ответом. Боги действительно промолчали. Он видел, как замерзают люди с молитвами на устах. Те, кому они молились, видимо, стыдливо закрыли глаза и оставили погибший мир в холоде.
— А ваши? Что говорят ваши «боги»?
— Свои имена. Наши судьбы. Дают Веды и всегда отвечают. Они — наши предки, и даруют защиту тем внукам, что идут с Правдой в сердце, слушают Совесть и Кривду отринут.
— «Говорят, отвечают», — оскалился Михаил. — Например, выпрашивают человеческих жертв. Требуют, чтобы молодых девушек привязывали к ярилу и оставляли замерзать в дар Марене!
Анюта пронзила его голубыми глазами, её взгляд был недобрым. Ничего не ответив, она зашагала быстрее, обогнав по дороге мужчин.
— Зачем ты так? — недовольно спросил Олег у отца.
— Не знаю… Разозлился! Как смеет она говорить о добре или зле?! Ты забыл, кто она? А что её племя сделало с твоей матерью? Почему я должен жить в надежде на то, что смерть Светы была хотя бы лёгкой и быстрой? Иногда мне хочется наброситься на эту Навь и задушить собственными руками…
— Она больше не Навь, она с нами! Анюта — часть нашей новой семьи.
— Ну уж нет! Она мне никогда близкой не станет!
— Ты не смирился…
— И никогда не смирюсь! — рявкнул Михаил, схватив сына за куртку. Он горячо зашипел ему прямо в лицо. — Олежка, я умру под землёй! Найду твою мать или хотя бы правду о ней, пусть даже это будет глухая могила. Делай, что хочешь, оставайся с Навью, если она действительно изменилась, возможно, у вас что-то получится. Но я не верю в хороший конец этой истории. У этой истории точно не будет хорошего конца!
Они замолчали. Скиталец отпустил сына и, наращивая шаг, поспешил прочь от Блока. Темнота и ночной холод быстро спустились на землю. Звёзды сверкнули ярче, а свет щербатой луны окрасил снега голубым. Похолодало. Зима вернулась в мир ночным хищником, заставив дневную оттепель замереть, затихнуть и скрыться до нового восхода солнца.
Ночевать предстояло в лесу, и Михаил повёл Олежку с Анютой в самую чащу, туда, где плотные еловые ветви скроют свет от огня.
После душного чрева Блока обычный костёр давал мало жара, его отблески бросали на Анюту дрожащие тени. Руки девушки тянулись к пламени, а взгляд отрешенно смотрел, как на пальцах тают снежинки. Холодные капли чертили свой путь к выколотым солнцам на тонких запястьях.
Михаил честно старался простить её, ведь по сути она была ни в чём не виновата. Это не она забрала под землю Светлану — в то время Анюта была лишь ребенком. Он смотрел и убеждал себя, что девушка действительно стала другой. Но взгляд скитальца встречался с голубыми глазами и воспоминания возвращались…
Женский крик и отчаянье охватившее его в последний день лета. Он опоздал, был так непростительно далеко! Всё, что нашлось у норы — это разорванная сумка, из которой рассыпались травы и не сделавшая свой выстрел винтовка. Навь забрала Светлану под землю, и он не смог спуститься туда, пройти до конца путь во тьме — ради мести. Дикари обрекли их с сыном на жизнь без любимого человека…
Встретив Анюту, Михаил понял, что уже никогда не простит…
Олежка стоял на посту в стороне от огня. Юноша не был охвачен ореолом неровного света, однако, видел всё, что творится на границе лесной темноты. Пока было тихо и оставалось надеяться, что до самого восхода солнца ничего не произойдёт.
Чтобы не дать себе уснуть раньше времени, скиталец спросил у Анюты:
— Откуда ты знаешь эту легенду о золотом яйце?
— Услыхала под земью, подле наших костров, когда ещё была в малых годах… — Ответила девушка. Её взгляд упал на татуировки. Сжимая пальцы над пламенем, она долго смотрела на руки.
— Ты выросла в племени, ты часть их народа…Навь… Почему они с тобой так обошлись?
— Жребий пал на меня, так было велено. Мокошь плетущая судьбы всегда даёт выбор — право отречься от выпавшей доли.
— Вы можете отказаться от жертвоприношения? — Михаил был удивлён. — Почему же ты так не поступила?
— Ради тех, кто мне дорог. Ради нашего рода и ради жизни. Жертва Богам дарит Счастье в крайний день лета. Жертва, как и вся жизнь — не для себя, для других.
— Твоё ярило было не первым. Такие столбы мне встречались…
Язык Михаила медленно заплетался. Он уже и не знал: спит ли, или только впадает в дрёму. Перед глазами поплыли страшные картины из прошлого.
— В жертвах ради племени нет ничего прекрасного. Мне довелось видеть замёрзшие трупы и их перекошенные в ужасе лица. Они пытались вырваться из своих пут до того, как холод убил их.
Взгляд Анюты остановился на пляске костра.
— Каждый встречае свою долю, как може. Люд храбр настолько, насколько есть сил для храбрости. Но смерть избранных никогда не напрасна.
— Ты не держишь зла на своё племя за то, что они тебя привязали к ярилу? И была готова за них умереть?
— Злобы нет. И не буде. Это была моя доля. Род так велел.
— Почему же тогда согласилась идти вместе с нами? Ведь у Нави теперь не выйдет удачной охоты в последний день лета.
— Мокошь вплела новые нити в судьбу. Я стала Явь, как и вы — оборотилась.
— Удобно иметь в «богах» эту вашу Мокошь, — шептал Михаил, засыпая. Ему чудилось бескрайнее зелёное поле и жар ушедшего лета; виднелись золотые локоны Светланы, сияющие в лучах янтарного солнца. Она улыбалась, звала его за собой. Скиталец тянулся к жене, спешил ей навстречу, но уже знал — они более никогда не увидятся. Только во сне. Только во сне…
Выстрел.
Нет, целая очередь!
Олежка стреляет и всполохи освещают его укрытие за поваленной елью. Анюта вскакивает и ударом ноги рассыпает костёр. Она хватает винтовку и с ходу, не целясь, отвечает огнём на огонь. «Пера» гавкает, выпуская сразу три пули подряд. В темноте меж стволов хвойных древ слышится крик. Михаил перекатывается со своего места, одновременно стягивая с плеча оружие, встаёт на колено и быстро ищет первые цели. Их много. Чёрные силуэты огрызаются вспышками автоматов и всполохи остаются в глазах золочёными бликами. Люди наступают через снег, в лунной дороге видны закутанные в тряпки тела. Их больше двадцати. Звучит новый выстрел из «раненой» винтовки, и один опричник падает на спину. У него нет половины черепа. Белая земля дымится алыми брызгами.
Глаза болят после сна, но сказалец целится. Сердце слишком быстро бьется, не может никак успокоиться. Наконец, он ловит в сетку прицела одну из фигур и стреляет. Неудачно. Зло выругавшись, переводит прицел в поисках следующей жертвы. Вот кто-то из врагов сбился в группу, и Михаил сразу шлёт туда пулю. Отдача болью толкает плечо. Один из стражников Головы покачнулся и повалился на древесный ствол. Ранен? Нет — он убит, но старая ель не даёт трупу упасть на холодную землю. Автомат Олежки замолчал. Отцу хочется окликнуть его, но нельзя — они потушили костер, враги их не видят и идут сейчас в полный рост, и вслепую. В свете луны скитальцы видят их лучше. Но если кричать, то раскроешь себя и погибнешь.
Ещё раз стреляет «Пера». Анюта не промахивается, никогда не промахивается, и вот врагов уже пятнадцать, но они слишком близко. Опричники пришли за девушкой по велению Головы, проследили за семьёй, решив напасть прямо в лагере. Но охранники трусоваты и редко выходят в лес. Им нужно было дождаться, пока мужчины уснут. Их больше, и это придаёт страже Блока уверенность.
В стороне оживает автомат Олежки. Он вновь стреляет, но на этот раз аккуратно и более экономно. Отец знает, что у сына всего два рожка, и этот последний. Олег бьёт короткими очередями и одиночными выстрелами. Вражеские трассы зло шипят вокруг стоянки, врезаются в стволы деревьев, режут ветви и выбивают крупные щепки. Анюта, как призрак растворяется в сумраке ночи. Каждый следующий выстрел с нового места — она не даёт врагам взять себя на прицел. Опричников уже только десяток и они отступают. Олежка перестал стрелять — не хочет убивать зря, или просто экономит патроны.
Но Анюта стреляет — снова и снова.
Каждый новый удар считает убитые души:
Четыре. Пять.
«Хватит!»
Шесть. Семь.
«Остановись!»
Михаил отталкивает винтовку и заставляет Анюту посмотреть на себя. Лицо девушки белое, зубы скалятся, чувствуя смерть. Взгляд полон сверкающей ярости. Это — охота. Охота на людей, как в старые дни её диких набегов. Язык хищно обводит заточенные клыки, оставляя на них свежую кровь. Навь тяжело дышит, не пытаясь вырвать винтовку, но сказалец сам разжимает ладони. Он не хочет стоять даже рядом…
— Они не вернутся, — сказал Олежка, глядя на тела, упавшие в снег. Он был прав: трое выживших опричников ещё до рассвета будут у Головы. Быть может стражники пожалеют, что не остались среди погибших товарищей. Подойдя к трупам, Михаил находит того, кто был днем ещё в здравии. Григорий лежит, раскинув руки в стороны. На его груди виднеется оберег в виде соломенной куколки — у привратника остались две дочери и жена давно потерявшая разум. Он ушел в опричнину не только лишь из-за своего лихого прошлого, но и чтобы попытаться их прокормить. Григория убил снайпер, но сказалец не знал, была ли это его пуля или же выстрел Анюты. Просто не стал думать об этом.
— Голова обманул нас, — промолвил Олежка.
— Он ничего и не обещал. Я догадывался, что старик пошлёт вслед за нами. Нужно было прятаться лучше…
Позади раздался металлический звон. Повернув голову, скиталец увидел, как Анюта обыскивает мертвецов. Она много стреляла, совсем не оставив патронов.
— И ни одного промаха…
— Что ты сказал? — не понял Олежка.
— Ничего. Обыщи тела и найди для нас боеприпасы, еду — всё, что полезно. Оружие не бери, оно никуда не годится, да и унести всё равно мы не сможем…
Пока сын выполнял поручение, Михаил подошёл поближе к Анюте. Она проверяла карманы убитого, вытряхивая их содержимое на подтаявший снег. Навь что-то бормотала под нос, и сказалец услышал обрывки последней фразы:
— Беден, небожчик — ни прибытку, ни толка.
— Скудная добыча? — спросил мужчина. Руки девушки ловко вынимали у мёртвого человека пожитки. Анюта подняла голову и откинула со своих глаз капюшон. Улыбнулась.
— Нет патронов к «Пера». Ни у одного. А у меня — ничего…
Скиталец молча бросил ей четыре патрона взятые с тела Григория. Привратник был единственным, кто пришёл в лес с винтовкой. Золотые гильзы рассыпались в снегу перед девушкой. Она аккуратно собрала их в ладонь, протёрла рукой и беззаботно кивнула в знак благодарности.
— Ведь это четыре человеческих жизни…
— Хороших людей нет — все худые, — вернулись к нему сказанные утром слова.
— Да. Наверное, все…
