Долго ли Павлик занимался доносительством? — Федя — личный осведомитель старшего брата. — Особые домашние задания учительницы. — Школа соглядатаев. — Угрозы родственников. — Как писатели изобретали новые способы доносов. — Очевидцы уличают прессу во лжи.
Литературные источники единодушны в том, что героический период жизни мальчика Морозова начался после доноса на отца. Желание авторов растянуть это время понятно: чем дольше герой совершает подвиги, тем выше его заслуги. В большинстве источников дата суда над Трофимом — и, следовательно, первого подвига Павла — отсутствует. Второе издание Большой советской энциклопедии указывает на 1930 год («разоблачил своего отца»).
Однако следственное дело № 374 содержит три более весомые даты начала доносительства Морозова. «В ноябре месяце 1931 года выказал своего родного отца». И даже еще точнее: «25 ноября 1931 года Морозов Павел подал заявление следственным органам о том, что его отец...» Там же героический период определяется так: «...на протяжении текущего года...» — то есть только 1932 год. Учительница Кабина сказала, что суд над Трофимом состоялся в начале 1932 года.
Наиболее авторитетной для отсчета представляется дата регистрации первого доноса — 25 ноября 1931 года. Тот, кому Павлик донес, оставался в деревне несколько дней. Затем прошло еще трое или четверо суток, пока отца арестовали. Следствие продолжалось три месяца. Трофим жил до суда в деревне еще три дня. Итак, между доносом и судом прошло не менее трех с половиной месяцев. Следовательно, суд состоялся в марте 1932 года. Выходит, героическая деятельность пионера Морозова продолжалась с марта по начало сентября — не более шести месяцев.
К суду в деревне уже знали, кто донес на Трофима. С легкой руки деда юного секретного агента прозвали «Пашка-куманист» (то есть коммунист) и кидали в него камнями. Его ругала и стыдила родня. Дедушка Сергей, с которым до этого жили одной семьей, после суда над сыном Трофимом перестал не только помогать, но и пускать невестку и внука к себе во двор. У отца решением суда конфисковали имущество. Сделали это в старой семье, так как в новой у него ничего не было. Таков непредвиденный результат доноса: Татьяна с детьми осталась уже совсем нищей. Она вынуждена была зарезать и сдать государству единственного теленка. Дома стало тяжело, детей кормить нечем.
Авторы с удовольствием сообщают нам подробности нового этапа жизни юного доносчика. Уполномоченного, с которым Павлик имел дело, повысили в должности, и тот уехал. Теперь Морозов целыми днями торчал в сельсовете, слушал, о чем там говорят. «Каждый новый приезд работников из района, разговор с ними все больше воодушевлял Павлика Морозова», — писал Соломеин в газете «Всходы коммуны». В книге он отмечал скромность мальчика: «Павлик не понимал еще всей важности своего геройства».
Зато после успешного первого доноса мальчик ощутил себя в новом качестве. Соломеин пишет: «Наутро, по дороге в школу, Павка, проходя мимо двора Кулукановых, услышал какой-то разговор. Он притаился у ворот». Он подслушивал, о чем говорят люди, собравшись кучкой, заглядывал в щели, выясняя, что происходит за заборами. «Нынче стены ушатые», — твердил соседям его дед. Дядя Кулуканов называл Павлика «первейшим соглядатаем на селе». Слово «соглядатай» употреблено в Библии. Оно означает не просто добровольного доносителя, но человека, который выполняет поручения.
Разумеется, мальчиком руководили взрослые. Он оказывался пешкой в играх личных и политических. Сперва в конфликте матери с отцом, потом — деда и родных с матерью, наконец, крестьян с советской властью. Но если верить сочинениям советских авторов, он был не пассивной пешкой: он сам хотел делать ходы.
Уполномоченные в деревне что-то искали. «Павлик-активист тут как тут на страже интересов соввласти, он донес об этом», — говорил на суде Урин, представитель Уральского обкома комсомола. Павлик появлялся на обысках первым, как и полагалось наводчику. «Его глаза — как стрелы», — писал поэт Боровин. «И когда дед Паши, Сергей Морозов, укрыл кулацкое имущество, — писал корреспондент газеты «Уральский рабочий» Мор, — Паша побежал в сельсовет и разоблачил деда».
В деревне начали распространять облигации госзайма, которые никто не хотел покупать. Павел якобы пошел по избам и не уходил, пока не брали. А так как крестьяне его боялись и не хотели связываться, то подписывались на заем. После каждой успешной операции «Павлик чувствовал себя на седьмом небе», — добавляет Соломеин в книге «Павка-коммунист». «Павлушка еще больше начинал работать», — написано в Бюллетене ТАСС.
Не зная, что писать об убитом вместе с Павликом Феде, авторы сделали и его соглядатаем.
«— Паш, а Паш, а я тоже не спал, — раздался шепоток Феди.
— Тихо! — предупредил Павлик Федю. — Завтра поговорим».
Если брат Федя помогал Павлику в работе, становится мотивированней и его убийство вместе с братом. Федор и раньше охотно доносил матери на отца — где и с кем он проводит время, и, по мнению Смирнова и Губарева, мать поощряла Федора в этих делах. Теперь Павлик использует Федора как личного осведомителя для мелких поручений. К Павлу в деревне относились с подозрением, мужики умолкали, когда он подходил, а через восьмилетнего Федора легче узнать, где что творится. Федор исправно доносил брату, а тот дальше — властям.
Ночью, когда Кулуканов прятал хлеб, чтобы не отобрали, Павлик шмыгнул к двери, Федор с ним. Он помог определять по теням, что за люди и куда прятали хлеб. На этот раз, если довериться фантазии нескольких сочинителей, Павлик облек Федора особым доверием: донесли они вместе. Днем к Кулуканову, крестному отцу Павла, явились вооруженные люди, яму раскопали, хлеб вывезли.
В книгах читаем, что Павел выполнял государственную задачу: выявлял в деревне кулаков. Сложность состоит в том, что критериев, кого считать бедным, а кого кулаком, в те годы не было. Судя по газетам тех лет, число кулаков увеличивалось день ото дня. И чем больше Павлик доносил, тем больше доносов требовалось.
Учительницу также обязали участвовать в этой политической кампании. Дети наивнее, чем их родители, и у них можно выпытать, что происходит дома. «Районное руководство поручило через детей выяснять, кто сколько прячет хлеба», — рассказывает учительница Кабина. В Тавдинском музее хранятся воспоминания одноклассницы Павлика Морозова Анастасии Ермаковой: «Под руководством нашей любимой учительницы Зои Кабиной и Павлика мы узнавали, кто и где прячет хлеб».
Учительница получала от уполномоченного список «на выявление». Это был прикидочный список: кто, по данным, поступившим через осведомителей, а также по подозрению районного руководства, мог прятать зерно. Учительница спрашивала детей на уроках, просила выяснить и ей сообщить. Не все дети соглашались, но Павлик всегда сообщал больше других.
Юному доносчику становилось известно и многое другое, например что Кузька Силин и Петька Саков накануне выборов выбили стекла в сельсовете, а в избе-читальне расстреливали из рогаток портреты вождей. Имеются строки, записанные со слов односельчан и учительницы, что Павлик провоцировал детей доносить на своих родителей ему.
Авторы книг о Павлике Морозове изобретали новые и новые способы доносов для своего героя. Так, Павлик якобы предложил друзьям доносить коллективно. Повесить ночью плакаты на воротах: «Здесь живет злостный зажимщик хлеба такой-то». Где вешать, указывал он сам. Заодно мальчик отмечал, зачем люди собираются, где молятся, что поют. На собрании в школе, пишет журналист Смирнов, Павлик говорил: «Мы сами знаем, наверное, все кулацкие ямки. А молчим. Как воды в рот набрали». — «А что же мы должны делать?» — спросил Яша Коваленко. «А вот хоть ямки показывать. Узнал, где хлеб зарывают, приметил — сообщай мне или прямо председателю сельсовета». Миша Книга сказал Павлу, что мать велела ему переписать «святое письмо». «Ты скажи ей, перепишу, мол, — посоветовал Павка, — а письмо это отдай мне». Это рассказывает Соломеин. Дети колебались, некоторые советовались с родителями и отказывались доносить, другие из страха соглашались. Жители деревни отвечали школьникам-доносчикам ненавистью. Их били, на них натравливали собак, гоняли палками. Позже в статьях и книгах это стало называться «разгорающейся классовой борьбой в деревне».
Павел ходил под заборами, разведывал, кто что несет, где кладет, с кем делит. Он уже, если верить Соломеину, и уполномоченным недоволен: «Приезжал какой-то Светлов, наделал перегибов и сбежал». (Светлов — имя тоже вымышленное.) Мальчик решает писать сообщения, минуя деревенского уполномоченного, прямо в район.
Его отговаривали, предупреждали. Из соседней деревни приехал дядя Иван, брат Трофима, кандидат в члены партии, пытался поговорить с Павликом: «Погубил отца, теперь хочешь погубить дядю и деда. Зачем сказал, что они рожь увезли и разделили? Зачем не держишь свой долгий язык за зубами?» Ему делали мелкие гадости: то в котелок с ухой соли насыплют, то головешкой тлеющей ткнут, то водой обольют, чтобы попугать.
Его стали звать «краснотряпочником», «краснодранцем», а его мать — «вшивой комиссаршей». Павлик держал в руках деревню, и, по версии Соломеина, мать его поощряла. Утром она сказала Павлу: «У Силина картошку нагребают... На базар повезут...» Павел пошел в школу и по дороге заглянул к уполномоченной, донес на своего дядю. Уполномоченной в деревне тогда была Марина Янковская, носившая мужскую одежду, сапоги, пистолет. Она явилась к Силину с обыском. Все отобрали и вывезли на четырех подводах. А вот рукописная запись показаний очевидцев, сделанная Соломеиным: «Жена Силина сообщила по секрету Татьяне, что на возу картошка приготовлена для продажи. Как узнал Пашка, не утерпел, побежал к уполномоченному. “Тут картошку кулаки продают, а вы шляпите... Хлеб прятают... Вот мой дядя Арсюха Силин сегодня ночью...” Часов в десять к Силину пришли с обыском... Силин закричал: “Не разрешаю!..” — “А мы и без разрешения поищем”, — сказала молодая женщина, уполномоченная райисполкома. “Не пущу!” — заорал Силин и стукнул ее по лицу. Она упала. Ванька Потупчик уже шарил под крышей... Через час увезли два воза пшеницы и воз кож и овчин».
Мать знала о деятельности старшего сына — в этом нет сомнения. В протоколе допроса от 11 сентября 1932 года читаем: «Мой сын Павел, что бы только ни увидел или услышал про эту кулацкую шайку, он всегда доносил в сельсовет и другие организации...» Она не только поощряла его, но и доносила сама. В приговоре суда об убийстве Павлика говорится: «О краже Кулукановым снопов Павел сказал своей матери, а последняя заявила сельсовету».
Угрозы только распаляли Павлика. «Он, — гордо написано в книге поэта Боровина, — не щадил и не боялся никого». В деревне все давно перероднились, а сверху требовали делить народ на классы, на своих и врагов. Для него этой трудности не существовало: никаких личных симпатий, все враги. И чем больше ненавидела его деревня, тем чаще ходил он к уполномоченному, который записывал, поощрял, принимал меры.
Павлик начал собирать информацию на тех, у кого было оружие. Охотились в деревне многие, и никогда это не запрещалось. Он узнавал не только у кого есть ружья, но и у кого они заряжены. «Паша сам проводил милиционера Титова до шатраковского дома, — писал в книге Яковлев. — “Ищите на чердаке ружье или под печкой”. И правда, через двадцать минут милиционер вышел на улицу с ружьем». На кого же в самом деле Морозов донес, что есть ружье, не ясно. По разным протоколам допросов — на разных лиц и даже... на группу классовых врагов с ружьями.
Герасимовцы не хотели вступать в колхоз. Старые люди говорили: кто вступит, тот лишится благословения Господня. Чтобы загнать людей в колхоз, весной в деревню приехала целая бригада. «На собранье, — рассказывали Соломеину очевидцы, — долго агитировали председатель сельсовета и особенно уполномоченный райкома. Молчали герасимовцы. Ни за, ни против». В прессе к этому присочиняется следующее: вдруг встает Павлик Морозов и начинает указывать на крестьян, у которых остался хлеб. «Уполномоченный что-то быстро записывал в карманную книжку и одобрительно улыбался», — пишет в книге журналист Смирнов. В газете «Пионерская правда» он же добавляет подробности: «А рука Павлика продолжает гулять по головам мужиков: "У тебя есть хлеб. У тебя”, — как приговор, чеканит слова Павлик. Из стороны в сторону он протягивает свою маленькую, еще детскую, но твердую и мужественную руку и разоблачает всех, кто является врагом советской власти». Чувство меры явно изменяет верноподданному автору: речь-то идет все-таки о ребенке!
Павел уже открыто следит за всеми. В школу ходить перестал, некогда. В деревню приезжали из леса ссыльные кубанцы поменять оставшиеся вещи на хлеб. Если мальчик узнавал, где они остановились, сразу спешил заявить. Павлик пытался сам разыскивать бежавших ссыльных, чтобы сообщить о них. Что в этих сообщениях имеет хоть каплю истины, вряд ли удастся установить. В книге писателя Яковлева говорится: так и надо учиться коммунизму. И Павлик учился. Как говорит поэт Боровин, защищая коммунизм от врагов, «их сумел он донага раскрыть».
В речи на суде, опубликованной в газете «Тавдинский рабочий» 30 ноября 1932 года, обвинитель журналист Смирнов так сформулировал список жертв Морозова: «Павлик не щадит никого... Попался отец — Павлик выдал его. Попался дед — Павлик выдал его. Укрыл кулак Шатраков оружие — Павлик разоблачил его. Спекулировал Силин — Павлик вывел его на светлую воду. Павлика вырастила и воспитала пионерская организация». «Пионерская правда» добавила в эту речь Смирнова о Павлике заключительную мысль: «Из него рос недюжинный большевик». Весь этот абзац Соломеин переписал в свою книгу «В кулацком гнезде» без ссылки на автора.
Деревня бурлила. Семя доносительства проросло и дало плоды. Соседи указывали на соседей, спеша опередить чужие доносы. Поняв, что с мальчиком совладать невозможно и, согласно литературным версиям, кроме как на самосуд рассчитывать не на что, деревня снова возвращается к вопросу о том, как от него избавиться. Писатель Яковлев посвятил этому в книге целую главу, назвав ее «Четыре покушения».
Павла пытались утопить, он выплыл. Мать побежала жаловаться милиционеру, но тот уехал в район. По ночам им стучали в дверь, пугали. Павлик оказался не трусливого десятка. Он ругал мать за то, что не разбудила его, когда ломились в дверь: он бы вышел и посмотрел, кто приходил. Продолжать доносить, когда уже известно, кто сие делает, и когда угрожают — не это ли, согласно советскому автору, подлинная смелость? Двоюродный брат Данила избил его палкой. Павел донес на Данилу. Услышал, что дядя спрятал в соседней деревне ходок (то есть воз) хлеба, — донес на дядю. Но вот что записано в блокноте Соломеина: «Ходок не нашли».
Донос на дядю Арсения Кулуканова, по мнению авторов книг, воспевающих героя, стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Бабушка Ксения, написано в книгах о Павлике, жалела, что не утопили внука. Дед Сергей сущность вопроса сформулировал в книге Яковлева так: «В Пашке — все зло. Маленький, он такой вредный, а вырастет — он нас живьем слопает. Вона, вся советская жизнь такая, как Пашка...» Вечером накануне убийства, по словам Татьяны Морозовой, двоюродный брат Данила сказал Павлу: «Последние дни живешь». Отсюда логически проистекает убийство и вина убийц.
А теперь скажем, что реальная картина весьма далека от сочиненной авторами, которые описывали подвиги Павлика Морозова. Вот что утверждают очевидцы. «Все это раздуто, — сказал нам одноклассник Морозова Дмитрий Прокопенко. — Павлик хулиганил, и все. Доносить — это, знаете, серьезная работа. А он был так, гнида, мелкий пакостник». Учительница Зоя Кабина в одной из наших бесед подвела итог: «Павлик донес на отца, а, в сущности, больше ничего не сделал, за колхоз он не ратовал, да и не понимал он ничего».
Двоюродный брат Павлика Иван Потупчик заявил: «Серьезно можно говорить только о донесении Павлика на отца, а все остальное было прибавлено впоследствии для красоты». Родственник матери Павлика крестьянин Лазарь Байдаков разделил эту точку зрения: «Сам-то мальчик никакой роли не играл, это просто несерьезно. Ну а для чего это все делали, вам видней».
Заметим, однако, что от хулиганства и пакостей юного осведомителя, даже если имеется с три короба преувеличений, страдали реальные люди. Факт остается фактом: Морозов доносил, и тут советская пропаганда не лжет. Между прочим, еще в 1918 году Ленин, обсуждая функции ЧК, предложил «карать расстрелом за ложные доносы». Доносы Павлика были ложными, и можно считать убийство выполнением ленинского указания. На деле ложные доносы необходимы тоталитарной власти, чтобы постоянно держать в страхе всех. Но вот что примечательно: согласно той же официальной трактовке, убит мальчик не за доносы.
Дедушку, бабушку, брата и дядю Павлика приговорили к расстрелу по печально знаменитой статье 58-8. Заглянем в Уголовный кодекс РСФСР 1927 года, который тогда действовал. Статья 58-8 наказывает за «совершение террористических актов, направленных против представителей советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций».
Представитель советской власти — это, очевидно, лицо, которое состоит на службе в какой-нибудь советской организации и облечено хоть какими-нибудь полномочиями. На службе Павлик Морозов не состоял и никаких полномочий не мог иметь. Но следствие, суд и пресса утверждали, что он пионер, то есть представитель революционной организации, и убит именно за то, что он был пионером. Так ли это? Ответ на вопрос имеет не только юридическое значение. Это — точка опоры всей концепции о герое-пионере.