ОГПУ в деле вообще не упоминалось. — СПО — Секретно-политический отдел. — Протокол по делу, которого еще нет. — Странная детоубийства. — Тайная полиция организует колхоз. — Осведомитель Иван Потупчик. — Помощник уполномоченного Спиридон Карташов. — Показательное убийство для показательного процесса. — Юбилей «недремлющего ока диктатуры пролетариата». — ОГПУ—государственная террористическая организация.

Проводя наше частное расследование, мы то и дело натыкались на препятствие, затрудняющее поиск: следствием и показательным процессом занимались чекисты, но ни на процессе, ни в печати в связи с убийством детей Морозовых ОГПУ вообще не упоминалось. Кем, как и где проводилось следствие — об этом зрители и читатели могли лишь догадываться. Любопытно, что именно эта действующая тайно организация стремилась сделать процесс как можно более шумным.

Когда ОГПУ начало расследовать убийство? Из «Специальной записки по вопросу террора», находящейся в секретном деле № 374, видно, что РУП (районный уполномоченный) ОГПУ Быков «от милиции забрал дело к себе» и начал допросы деда и Данилы 16 сентября 1932 года, то есть через десять дней после того, как обнаружили трупы детей. А 17 сентября Быков уже отправил спецкурьера в Свердловск с рапортом, что специальное задание выполнено.

Быков неточен. Его подчиненный, помощник уполномоченного районного отдела Карташов, как видно из другого постановления, забрал дело в ОГПУ 13 сентября. Но и Карташов составил постановление позже, чем принялся за работу. Еще 12 сентября Карташов провел в деревне Герасимовке собрание, выступил на нем и отправил своему начальнику Быкову «Протокол № 4». Текст гласит, что «убийство братьев Морозовых происходило по ранее намеченному плану группой чуждого элемента (кулачества и их подпевал)» и что «группа людей свой план ранее намеченный ударом ножом по несколько раз обоим братьям Морозовым привела в действительность». Собрание «просит пролетарский суд выехать на место» и эту группу чуждого элемента «привлечь к высшей мере социальной защиты — расстрелу». Одновременно неграмотные крестьяне, наверняка зная, что в деревне и в помине нет ни пионерии, ни комсомола, рапортуют наверх, что взамен выбывшего из рядов пионеров Павла записались в комсомол Чухонцев и Юдов, а Иван Потупчик и четверо других (из двадцати двух присутствующих) вступили в колхоз. Под протоколом интересная подпись: «Копия верна: РУП ОГПУ Быков». А подлинник о своевременной организации колхоза отправлен наверх, где его ждут.

Значит, 12 сентября ОГПУ организовало колхоз, и Карташов выступил на собрании от имени общественности, требуя расстрела убийц. В постановлении он воспроизвел все те политические клише, которые полагалось тогда применять к подобного рода явлениям и которые не будут сходить со страниц прессы долгие годы. Войдут эти фразы и в обвинительное заключение. Но и это не все: первый допрос Татьяны Морозовой сам Быков провел накануне собрания, 11 сентября.

Рассмотрим теперь загадочный документ, обнаруженный нами. Это «Протокол опроса по делу №...». Номер дела нс проставлен, поскольку оно еще формально не заведено. Но место для номера оставлено. Опрашивающий указывает свою фамилию и должность: «пом. уполномоченного Карташов». «Опрошенный в качестве свидетеля» — Потупчик Иван, «образование низшее, канд. ВКП(б)», «отношение к подозреваемому или потерпевшему — посторонний». На самом деле опрошенный — внук Сергея Морозова и двоюродный брат Павлика Морозова.

В этом протоколе Иван Потупчик показал, что убийство совершено «с политической точки, так как Морозов Павел был пионером и активистом, часто выступал на общегражданских собраниях и говорил за проводимые мероприятия Советской власти, а также говорил про герасимовских кулаков...». Далее перечисляются героические поступки пионера-активиста, разоблачавшего антисоветски настроенных лиц.

Но самое странное — дата на секретном документе: 4 сентября 1932 года. Ведь жители деревни и милиция узнали об убийстве только 6-го! Выходит, два человека — помощник уполномоченного районного отдела ОГПУ Карташов и его осведомитель, двадцатилетний деревенский парень, только что вступивший в кандидаты партии, Иван Потупчик — уже 4 сентября знают все подробности дела?!

Четвертого трупы еще лежат в лесу. Через двое суток крестьяне будут искать, и Потупчик «случайно» обнаружит детей. «Я их первым нашел», — гордо расскажет нам Потупчик через полвека о своем героизме, не подозревая о том, что нам известен секретный документ. Ведь выходит, что Потупчик знал, где искать!

Крестьяне добиваются приезда следователя, а следователь уже находится в Герасимовке. За двое суток до нахождения трупов Карташов уже опросил свидетеля Потупчика, и бумага готова. Преступники в ней уже указаны. Убийцами названы те самые антисоветски настроенные лица, которых после расстреляют, но пока они сами еще не знают, что они убили двоих детей. Потупчик будет активно участвовать в их арестах. В документе ни слова о том, когда и как совершено убийство, но уже утверждается, что оно политическое, классовое («по кулацкой агитации»). И заявлено, что убит пионер и активист, то есть представитель революционной организации — все, что надо для показательного процесса.

На осведомителя Ивана Потупчика, милиционера Якова Титова и двух следователей ОГПУ Карташова и Быкова ложится тяжелое обвинение. Двоих из четырех нам удалось разыскать.

Итак, что известно об Иване Потупчике? «Иван пошел в школу уже взрослым, — вспоминает Королькова. — Ходил он в класс вместе со мной и Павликом к учительнице Кабиной. А после на ней женился. Прожил с ней года два и бросил». В упомянутом протоколе опроса Потупчик назван «одиноким», значит, женился он на учительнице после убийства. «Ванька сам сроду досыта не едал дома, так ямы в чужих дворах разрывает», — говорил о нем его дед Сергей Морозов в книге Соломеина «Павка-коммунист».

Учительница Кабина, бывшая некоторое время за Потупчиком замужем, рассказывала нам: «Иван часто бывал в Тавде по делам, а в деревне следил за односельчанами. Он был здоровый, энергичный, в партию первым в деревне вступил, держал дома винтовку.

Он любил по ночам поручения выполнять, в дома заходить: “Одевайся! Вези хлеб в Тавду!” Сонные мужики пугались, везли». Он грозил Арсению Кулуканову еще до ареста самолично отправить его в лагерь. В газете «Тавдинский рабочий» от 21 ноября 1932 года мы нашли два доноса на соседей. Один анонимный, за подписью «Знающий», другой за подписью Ивана Потупчика.

У Ивана имелись основания для злобы на деда. Устинья, мать Ивана, рассказывала Соломеину, что дед приходил и требовал от нее, чтобы внук прекратил доносы на соседей. Устинья пересказала этот разговор сыну. «А ему чего нужно? — закричал Ванька. — Могилу ему нужно? Вырою. Знаю, что делаю. Никому не указать!»

В квартире Ивана Потупчика, на центральном проспекте Ленина в Магнитогорске, где мы навестили его, на видном месте стоял портрет Сталина, который при нашем следующем посещении исчез. Потупчик говорил медленно (перед этим у него случился инсульт), жаловался на то, что случайные люди оттеснили истинных героев коллективизации. Подробности он рассказывал осторожно, пытаясь выяснить, что мы уже знаем. Впрочем, может, это нам только показалось, что он настороже, так как наши подозрения к тому времени зашли довольно далеко.

Потупчик охотно рассказал, что он с милиционером Титовым организовал поиски в лесу и трупы детей нашел первым именно он. «Только места убийства, на которых сейчас стоят два обелиска — Павлику и Феде, — фальшивые. Действительное место происшествия — на километр глубже в лес. Там, в высокой траве, дед с Данилой их зарезали. А близко к деревне ни один убийца не стал бы убивать».

Мы спросили у него дату, когда точно найдены убитые дети, а также дату, когда составили первый протокол. Потупчик оказался вполне готов к ответу. «За пятьдесят лет многое позабылось, — сказал он, — но числа в печати неточные. Детей убили 3 сентября, это правильно, а найдены они были сразу. Так что протоколы вполне могли быть составлены 4 сентября. Потом сюда прибыла следственная группа из Свердловска и сразу заявила: “Здесь террор”. Допрашивали полдеревни. Ну, я, конечно, участвовал, помогал. Взяли тех, на кого я указал. Никаких экспертиз не нужно было, и так ясно». Потупчик прибавил, что его вскоре перевели из кандидатов в члены партии, а затем, сразу после суда, отправили служить в карательную дивизию ОГПУ. «За заслуги в области коллективизации», — добавил он.

Об Иване Потупчике много написано. Он сделан почетным гражданином Герасимовки, почетным пионером. Газеты называли его даже следователем, который раскрыл убийство Павлика Морозова. Однако в 1961 году почетный пионер исчез с общественного горизонта, осужденный за изнасилование несовершеннолетней девочки. Вернулся он на свободу по амнистии, не отбыв срок полностью. После лагеря его опять хорошо устроили — на кадровую работу.

Каждый, кто жил в СССР, знает, кто занимается «кадрами». Печать снова начала писать о нем как о герое, но уголовный розыск вскоре информировал газеты, и Потупчика перестали упоминать. Следователь уголовного розыска города Магнитогорска Яковенко, у которого мы навели справки, хорошо знал Потупчика и сказал о нем: «Почетный пионер изнасиловал пионерку. Как правило, такие люди совершают преступления неоднократно, но не попадаются». Мы уже заканчивали работу над книгой, когда узнали, что Иван Потупчик умер.

Остановимся на второй фигуре из числа должностных лиц — на милиционере, а точнее, участковом инспекторе Якове Титове. «Я, участковый инспектор 8-го участка Управления РК (рабоче-крестьянской. — Ю. Д.) милиции Титов, принимал протокол-заявление от гражданина Морозова Павла, за ложные показания предупрежден по ст. 95 УК 1932 г. 27 августа в 9 часов дня я, Морозов Павел, пришел к Морозову Сергею за своей седелкой, где меня Морозов Данила избил и говорил, что я тебя в лесу убью. Больше показать ничего не могу. Протокол со слов записан верно, прочитан мне вслух, в чем подписуюсь — Морозов. Протокол принял участковый инспектор 8-го участка — Титов».

Это заявление имелось в деле № 374, но мать Павлика сначала утверждала, что он к милиционеру ходил, а потом — что не ходил. Титов знал, что он имеет дело с ОГПУ, понимал, что в одно мгновение сам окажется на скамье подсудимых в числе тех, кто погубил Павлика, если не найдет виновных, и хотел застраховаться. И правда, незадолго до показательного суда в газете «Уральский рабочий» репортер В. Мор писал: «То ли по политической близорукости, то ли по другим причинам, участковый милиционер не успел вмешаться в дело». Что это за «другие» причины? Халатность Якова Титова, нежелание заниматься этим «мокрым» делом или — его соучастие в убийстве подростка, не дающего жить деревне?

Милиционер сперва участвовал в расследовании дела, но был быстро отстранен. Потом его сделали свидетелем на суде. Затем суд решил привлечь Титова к уголовной ответственности за то, что он не защитил Павлика от кулаков. Причем ему инкриминировали не должностную халатность, а политическую близорукость. Участкового Якова Титова арестовали вскоре после показательного процесса.

Как сообщил нам Иван Потупчик, делом милиционера занимался помощник уполномоченного районного отдела ОГПУ Карташов. «Карташов не любил Титова за то, что тот лез не в свое дело», — сказал Потупчик. Не исключено, добавим мы, что Титов что-то подозревал или знал об убийстве, и Карташов с ним рассчитался. Титова судил военный трибунал Урала. Ему дали семь лет. Он отсидел, вернулся, жил в Тавде. Умер он задолго до нашего приезда. Соучастником убийства детей Морозовых Титов не был.

Первые секретные документы следствия по делу об убийстве детей, как помнит читатель, подписаны работниками ОГПУ Карташовым и Быковым. Сколько мы ни искали в печати тех лет эти имена, встретить их не удалось. Никто из очевидцев, включая Ивана Потупчика, этих имен не назвал. Однажды пожилая библиотекарша в Свердловске вынула из папки и протянула нам газетную вырезку, которую она хранила для очередной выставки, посвященной пионеру-герою. Под статьей «Песня о нем не умрет», опубликованной в газете «Восход» маленького уральского городка Ирбит, что неподалеку от Тавды, стояла подпись: «С. Карташов».

Через 31 год после убийства, 3 сентября 1963 года, следователь ОГПУ вдруг заговорил о себе в газете. Отбросим словесную шелуху о герое-доносчике и отметим важные новые детали. Следователь сообщает, что Федор убит обухом топора, а не ножом, что трупы «сложили» рядом. Что нашел убитых детей Данила, который стал кричать, решив, что это снимет с него подозрения. А самое главное, в статье утверждалось, что Павлик с братом ушли в лес и убиты не 3 сентября, как всегда считали, а на сутки раньше. Карташов — единственный человек, который назвал эту дату.

Почему же Карташов, тщательно избегавший славы, вдруг заговорил о своих заслугах, и не к круглой дате, а тридцать один год спустя? Решил, что дело за давностью лет списалось? Или хрущевская «оттепель» развязала язык? Сомнительно. Главное то, что Карташову как раз исполнилось 60 лет и он пытался оформить персональную пенсию. Для этого давно выкинутому из секретных органов больному человеку надо доказать свои выдающиеся заслуги перед партией и спецслужбами, а документов у него на руках осталось мало. Расчет опытного чекиста оказался точным: персональную пенсию ему начислили.

В потоке юбилейных статей к 50-летию подвига героя-пионера имя Карташова появилось второй раз. Свердловский писатель Балашов в журнале «Уральский следопыт» назвал Спиридона Карташова старым чекистом, «кому мы обязаны тем, что дело об убийстве Павлика Морозова стало известно всей Советской России». В интервью впервые открыто говорится, что делом Морозова занималось ОГПУ. Карташов вспоминает, что он узнал об убийстве Морозова, когда находился в соседнем селе Городищи, выполняя другое задание. Поинтересовавшись, начал ли следствие Титов, и выяснив, что нет, он поехал в Герасимовку, арестовал всех кого надо, и за ночь арестованные признались.

В 1982 году мы приехали к Спиридону Карташову в Ирбит. Сидя с нами в захламленной и убогой комнате, похожей на ночлежку, вспоминая свою жизнь, персональный пенсионер Карташов рассказывал: «У меня была ненависть, но убивать я сперва не умел, учился. В Гражданскую войну я служил в ЧОНе (часть особого назначения). Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и расстреливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был живой, и я его прикончил».

Одно время Карташов служил в Одессе в погранотряде и с группой чекистов задержал пароход с людьми, пытавшимися бежать от большевиков. Всех их построили на берегу моря и расстреляли. Потом наступила коллективизация, и Карташова, выросшего из солдата в помощника уполномоченного районного отдела ОГПУ, прислали в Тавду. Ему давали разнарядку, сколько людей раскулачить. Карташов вспомнил, как он с солдатами карательного батальона сгонял под конвоем в церковь зажиточных крестьян со всего района. Оттуда без суда их сразу отправляли в ссылку.

«Коллективизацию проводили всяко, — вспоминает он. — Бывало, сгонял единоличников в помещение, и кто не хочет вступать в колхоз, сидит на собрании под дулом моей винтовки до тех пор, пока не согласится». Карташов всегда носил два нагана: один в кобуре, другой, запасной, в сумке.

В 1932 году районный аппарат ОГПУ получил секретный приказ выявить, кто в деревнях антисоветчики и кто выступает против колхоза. Возле их фамилий в списках ставили букву «Т» — террор. В Герасимовку Карташов стал часто ездить потому, что там никто не хотел вступать в колхоз. Осведомителями у него в этой деревне числились Иван Потупчик и еще двое.

«Вечером 11 сентября (новая дата, а не 13-е, как в журнале «Уральский следопыт». — Ю. Д.) я приехал в Герасимовку и остановился на квартире у Потупчика, — рассказывал Карташов. — Детей уже похоронили, и осталось привлечь убийц. Никого Потупчик сам не арестовывал. Он был у меня осведомителем. Он только нашел трупы. Лица, настроенные антисоветски, уже были в списках с буквой “Т”, они и убили детей. Я их сразу арестовал. На место убийства я не ходил, так как все было ясно. Никаких экспертиз не было. Преступники сознались — зачем же проверять?»

Карташов вызвал конвой из Тавды. Пришли пять солдат, и арестованных этапировали туда. «Конвоирование врагов советской власти на деревню подействовало хорошо, — сказал Карташов. — Тут же было организовано собрание, чтобы зачислить крестьян в колхоз».

Мы спросили помощника уполномоченного о его начальнике.

— Быков в Герасимовку вообще не приезжал, — ответил Карташов, — он руководил из района. Без меня с этим делом Быков бы не справился. А командовали нами из Свердловска и Нижнего Тагила. Быков потом еще недолго работал и исчез.

— Куда исчез?

— А куда все. Работа у нас такая.

И Спиридон Карташов показал нам приказ по ОГПУ о себе: ему объявлялась благодарность «за преданность, дисциплинированность и стойкость при исполнении служебных обязанностей».

Многое выветрилось из памяти Карташова за истекшие полвека. Простим помощнику уполномоченного районного отдела ОГПУ его стремление все заслуги в расследовании убийства приписать себе. Авторы книг о Павлике Морозове его вообще не упоминали, работа Карташова в те годы была не из легких. Вот запись нашего разговора.

— Я подсчитал, — скромно сказал он, — мною лично застрелено тридцать семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что выстрела не слышно.

— Это как? — удивились мы.

— Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю вплотную. Меня только теплой кровью обдает, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это делать — убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушел. Припадки были еще до войны, но я не придавал им значения. А в войну попал в госпиталь.

В медицинском заключении говорится, что Карташову в связи с эпилепсией противопоказано нервное перенапряжение.

Мы спросили о протоколе от 4 сентября.

— Не помню такого, — ответил Карташов. — Это Потупчик врет. Я в те дни находился в Тавде, с Быковым, в Герасимовку приехал 11 сентября.

Разговор наш закончился после полуночи, и Карташов, несмотря на возражения, заявил, что проводит меня до гостиницы. Он порылся в какой-то тряпке и сунул под пиджак за пояс солдатский клинок. «Немецкий, — сказал он, — сталь хорошая. А то у нас на улицах, бывает, балуются. Вы идите впереди, а я сзади». Мы молча шли в полной темноте минут двадцать. Спокойнее стало, когда показался фонарь возле гостиницы. Через лестничный пролет я увидел, как Карташов подошел к дежурной гостиницы и что-то записал на клочке бумаги, — наверное, сведения обо мне.

Вернемся еще раз к событиям в Герасимовке осенью 1932 года, когда теоретическая база террора против крестьян была узаконена. Политические убийства санкционировались сверху. «В борьбе против врагов Советской власти, — писала «Правда», — мы не остановимся перед зверством». За четыре месяца до убийства Морозовых в Москве организовали покушение на немецкого посла. Покушавшихся задержали, и ОГПУ объявило, что они действовали по приказу Польши. На самом деле они являлись секретными сотрудниками ОГПУ и инсценировка понадобилась властям для разжигания конфликта между Германией и Польшей. Так же Сталин и его подручные использовали убийство лидера партии Кирова для расправы по всей стране с реальными и выдуманными оппонентами. Аналогий слишком много, чтобы их перечислить. Проще говоря, если имелось подходящее убийство — его использовали, если нет — без труда организовывали.

За десять дней до смерти Павлика и Феди вышло постановление советского правительства, предписывающее расправляться с кулаками, подкулачниками и спекулянтами на месте, без суда и без права на амнистию. Обжалование беззакония запрещалось, на местах узаконивался произвол ОГПУ. Для показательного процесса на Урале требовалось показательное убийство. А в Герасимовке, где районному аппарату Секретно-политического отдела предстояло организовать процесс над кулаками, уголовного дела не произошло. Мирные крестьяне убивать друг друга не хотели, и им следовало помочь.

Попытаемся представить себе, как осуществили убийство.

Следствие, пресса и суд немало потрудились, чтобы орудие убийства (один нож, два ножа, палка, обух топора и т.д.) и количество убийц остались невыясненными. Криминалисты и патологоанатомы, которых мы ознакомили со всеми имеющимися в нашем распоряжении материалами, утверждают, что непосредственный убийца, судя по ряду прямых и косвенных улик (способ убийства, действия после преступления и пр.), был один. Факт тем более весомый, что он противоречит всей логике следствия, стремившегося сделать виновными группу лиц. Вопрос в том, кто этот один.

Итак, из Тавды в Герасимовку для выполнения специального задания направляется должностное лицо. Для простоты мы будем именовать его «исполнителем».

Чтобы в Герасимовке исполнителя не увидели, он останавливается в соседнем селе, в часе езды верхом, под предлогом расследования там уголовного преступления (чем он не занимается). Хотя исполнителю в принципе известно, что по будущему процессу пойдет семья Морозовых («Спецзаписка по вопросу террора»: «перечисленные неоднократно в рабочих сводках проходили как лица, настроенные антисоветски»), он собирает дополнительную информацию от осведомителей — сам или через подставных лиц. В частности, он узнает об угрозе деда Сергея внуку Пашке за донос на отца. Исполнителю также становится известно, что мать Пашки Татьяна просила Данилу зарезать ей теленка. Мясо она повезла в Тавду, а Павел с братом ушли в лес на Круглый Мошок (место за деревней, где много клюквы) и там, возможно, заночуют.

Счастливые крестьяне стоят в очереди, чтобы записаться в колхоз. 1932. Фотография Союзфото (ТАСС)

Колхозные активисты под руководством уполномоченного ОГПУ ищут на кладбище зерно, зарытое кулаками. 1932. Фотография Союзфото (ТАСС)

Арест стариков Морозовых. Художник В. Юдин. Рисунок в книге: Губарев В. Павлик Морозов. М., 1980

Дед Сергей Морозов

Бабушка Ксения Морозова

Мать убитых Павлика и Феди Татьяна Морозова и брат Алексей

Дядя Арсений Кулуканов

Двоюродный брат Данила Морозов

Иван Потупчик, бывший осведомитель, солдат карательной дивизии ОГПУ-НКВД, кадровик, уголовный преступник. Магнитогорск. 1981

Спиридон Карташов, персональный пенсионер, бывший помощник уполномоченного Тавдинского райаппарата ПП ОГПУ по Уралу. Ирбит. 1982

Ритуал отдания почестей у могилы Морозова. Слева: Иван Потупчик, после выхода на тюрьмы снова ставший почетным пионером. В центре: мать Павлика Татьяна Морозова. Герасимовка. 1967. Архив автора

Спиридон Карташов выступает перед школьниками у портрета героя пионера. Ирбит. 1982

Траурные торжества у подлинных могил братьев Морозовых в годовщину убийства. Герасимовка. 1933. Архив автора

Новая могила, в которой останки обоих братьев залиты бетоном. На втором плане: правление колхоза имени Павлика Морозова. Герасимовка. Фотография 1956 г. Архив автора

«ГПУ недремлющее око пролетарской диктатуры». Плакат. 1932

Сведения получены исполнителем 2 или 3 сентября. Кого убивать, исполнителю в принципе все равно, лишь бы убийство было зверским. В тот день он отправился в лес, без особого труда разыскал детей и убил их, скорее всего проколов штыком винтовки, не слезая с лошади, чтобы не оставлять отпечатков подошв. Подбежавшего младшего мальчика исполнитель уложил ударом приклада, отсюда упоминавшийся след от удара на теле и рваные раны, по-видимому, от штыка.

Выждав время в соседнем селе, 4 сентября исполнитель вызывает к себе осведомителя из Герасимовки и сообщает ему, что в ОГПУ поступили сведения о политическом убийстве в Герасимовке. Исполнитель и осведомитель отправляются на место убийства, где составляют «Протокол опроса по делу №...». Исполнитель приказывает осведомителю в силу важности преступления молчать о случившемся, пока не поступит особое распоряжение.

В течение последующих трех суток по тайге прошли дожди.

Теперь конкретные следы преступления смыло. Шестого сентября Потупчик, получив указание, организовал шумные поиски детей, и крестьяне (по разным оценкам, от семи до пятнадцати человек) обнаружили убитых мальчиков.

В деревне начались паника, всеобщий плач, вопли женщин, испугавшихся за собственных детей и готовых отдать хлеб и все, что угодно, лишь бы их сохранить. Страх сковал округу. Распространили слух, что будут судить всю деревню целиком за то, что не вступают в колхоз.

Милиционер Титов составил полуграмотный «Протокол подъема трупов». Он и сельсовет пытаются вызвать следователя из Тавды, но оттуда поступает неожиданная команда захоронить убитых без формальностей. После этого в деревне открыто появляется исполнитель и совместно с Титовым и своим осведомителем проводит обыски у ничего не подозревающих Морозова, Силина и Кулуканова.

Зоя Кабина вспоминала: «Никакого закона не было. Вошли в избу и сказали деду: “Давай ножик, которым убивал”. И сами взяли его из-за иконы». Между тем нож для резки животных всегда там лежал, о чем внуку-осведомителю было известно, и Данила, зарезав теленка, положил нож на место. Позже в печати этот хозяйственный нож превратили в финский, то есть профессиональное орудие убийства. В качестве улики при обыске забрали и одежду, которую Данила забрызгал кровью теленка, а бабушка не постирала. (К обвинительному заключению, составленному позже в ОГПУ, прикладывались нож, штаны и рубаха с пятнами крови, экспертизы которых не производилось.)

После арестов и оформления протоколов первых допросов миссия исполнителя в Герасимовке успешно завершилась и «кулацкую террористическую банду» переместили в Тавду, где следствие взял в свои руки сам уполномоченный районного отдела ОГПУ, будто до этого чекисты были к делу непричастны.

В течение двух недель продолжалось полное молчание прессы по поводу случившегося в Герасимовке. Уральские газеты сообщали о расстрелах в Москве служащих за хищения, о том, что газета «Дейли уоркер» обещает сделать Америку советской республикой, о подготовке рабочего класса всего мира к юбилею буревестника революции Максима Горького, о похищении партбилетов таких-то номеров, которые считаются недействительными, о полетах под куполом цирка акробатов Джиовани, и ни слова — об убийстве. Дело согласовывалось и увязывалось в инстанциях. Оно очищалось от ненужных улик, лишних свидетелей и подгонялось под заранее приготовленную для пропаганды форму: «Убийство пионера, представителя советской власти, кулаками и их агентурой».

Через две недели, как мы уже знаем, все обвиняемые «сознались». Семнадцатого сентября уполномоченный районного отдела Быков рапортовал в Свердловск начальнику Секретно-политического отдела ПП ОГПУ по Уралу: задание выполнено. В этот же день газета «На смену!» объявила, что следствие закончено.

Теперь Павлик Морозов заполняет собой все средства массовой информации. Начинается «показательное следствие». В Свердловске возмущены теми районными властями, которые «не приняли мер по организации политического протеста против вылазки классового врага», то есть попросту еще молчат. «Никакой пощады классовому врагу», — заявила «Пионерская правда» 2 октября и сразу сформулировала суть подвига и будущий приговор суда: «Активисты пионеры Павел и Федор вскрыли и разоблачили кулацкую шайку, которая проводила в сельсовете вредительскую работу».

Корреспонденты газеты работают «совместно со следственными органами, — информировала читателей «Пионерская правда» 15 октября, — и им удалось установить полную картину преступления». В действительности журналисты даже опередили не только следствие, но и суд. Они в своих статьях доказали вину всех, кто арестован, не дожидаясь процесса, и требовали одного наказания для всех — расстрела. Вот названия статей в октябрьских номерах газет за 1932 год:

«Концентрационный лагерь — за спекуляцию»,

«Найти и судить виновных в утере тринадцати телят и одной коровы»,

«Немедленно и сурово судить растратчиков»,

«10 лет лишения свободы за воровство колхозной собственности».

Газеты печатают списки приговоренных к расстрелу в разных районах страны. Началась «волна народного негодования». Уже печатаются не письма, но списки организаций, проведших митинги и единодушно требующих «высшей меры». Тысячи мальчиков и девочек, все как один, призывают власти расстрелять взрослых. Суд, назначенный на октябрь, откладывается, чтобы политическая кампания охватила всю страну. Наконец, 29 октября в газете «Колхозные ребята» обобщение: «Пионеры и школьники СССР требуют: расстрелять кулаков-убийц!» В труде писателя Балашова о Павлике Морозове имеется поистине гамлетовская фраза уполномоченного ОГПУ подле трупов Павла и Федора: «Не бережем мы личностей при жизни».

Суд несколько задержался из-за невероятной стойкости обвиняемых, которые упорно отказывались взять вину на себя. Но наивно полагать, что путаница, ложь и подтасовки — результат несерьезно проведенного следствия. Следы преступления умело ликвидировали с самого начала. Произвол демонстрировался преднамеренно, чтобы создать атмосферу беззащитности и страха. В основном, то есть в политических формулировках, никаких противоречий не имелось. Организация колхоза в Герасимовке, прием крестьян в партию (Потупчик среди принятых), массовые собрания по всей стране с резолюциями, осуждающими обвиняемых, демонстрации — все говорит о том, что пропагандистская машина работала как раскручивающийся маховик. Через три недели после процесса праздновался 15-летний юбилей ОГПУ — «недремлющего ока диктатуры пролетариата». Сталин торжественно приветствовал работников тайной полиции, назвав их «обнаженным мечом».

После процесса одна за другой таинственно исчезали возможности дополнительного расследования убийства Павлика Морозова: сгорел дом, в котором он жил, в лагерях оказались отец Данилы, а также родственник матери Павлика Лазарь Байдаков. Осведомителя Ивана Потупчика и помощника уполномоченного районного отдела Спиридона Карташова отправили в разные концы страны служить в карательных отрядах ОГПУ, занимавшихся жестоким подавлением недовольства.

Чистка коснулась и уральской партийной верхушки. Секретарь обкома Кабаков, руководитель террора на Урале и один из инициаторов создания показательного процесса о кулаках — убийцах Павлика Морозова, арестован в 1937 году. Рядом с его фамилией председатель Совета народных комиссаров Молотов поставил знак «ВМН», что означало «высшая мера наказания», то есть расстрел. Уральский город Надеждинск на реке Какве, переименованный в царствование Кабакова в Кабаковск, два года жил без названия. Потом город назвали по имени героя-летчика — Серов.

После смерти Сталина, когда начали пересматривать дела, связанные с репрессиями так называемого периода культа личности, в тавдинские органы неожиданно для местных властей поступило секретное указание из центра срочно перенести могилу братьев Морозовых с кладбища под окна правления колхоза в Герасимовке. Вышедший на пенсию работник райисполкома, принимавший участие в перезахоронении, рассказал нам, что обычное для таких случаев торжественное перенесение праха героев на этот раз выглядело странно.

Операцию назначили на ночь, так как боялись волнений в округе. Район оцепили спецвойска. В свете автомобильных фар прибывшие сотрудники КГБ вскрыли старую могилу, где лежали два почти сгнивших гроба. Скелеты обоих детей рубили лопатами. Все найденное побросали, перемешав с землей, в один ящик. Переносили его под усиленной охраной.

Другой очевидец нам рассказал, что впопыхах один череп в темноте потеряли, школьники нашли этот череп и играли им в футбол. Опущенные в новую глубокую яму останки пионера-героя и его брата залили двухметровым слоем бетона, на котором поставили скульптуру мальчика в пионерском галстуке. Перенос останков таким способом санкционирован сотрудниками органов, которые начали опасаться подлинного расследования дела. После этого заплечных дел мастера могли спать спокойнее: ревизия могилы практически невозможна.

Об изъятии или засекречивании во всех архивах материалов, связанных с делом об убийстве Морозова, мы уже говорили. Даже местные газеты с наиболее важными материалами, связанными с процессом, в библиотеках Москвы и на Урале в открытом доступе отсутствовали. Достать их нам помогали наши добровольные помощники. С ними мы откровенно обсуждали, кто же все-таки совершил эти два убийства в Герасимовке.

Как уже заметил читатель, в картине убийства, нами выше набросанной, реальные имена осведомителя, уполномоченного ОГПУ и исполнителя (то есть профессионального убийцы) опущены, хотя весьма прозрачно проглядываются. Опущены имена потому, что это гипотеза, в которой есть значительный процент вероятности, но — не окончательный ответ. Для того чтобы вписать имя убийцы, у нас недостаточно юридических доказательств.

Карташов и Потупчик отрицательно отвечали на вопросы, их компрометирующие. Титова и Быкова мы не застали в живых. Можем добавить то, что говорили нам некоторые свидетели. Учительница Позднина: «Карташов — страшный человек, а больше ничего не скажу». Врач психиатрической больницы, в которой лежал Карташов: «Он на себя наговаривал, как он детей штыком колол и на лошади топтал». Именно эти двое, чекист и его осведомитель, указали в документах виновных: деда, бабушку, дядю и двоюродного брата Павлика — «банду кулаков».

Спросим опять: для чего, с точки зрения здравого смысла, старому крестьянину убивать подростка-внука — помощника в делах, в тяжелом крестьянском труде, да еще убивать с помощью другого внука? Какие мотивы? Не достаточно ли снять с внука штаны и выпороть, чтобы не глупил? Но даже если возникла ссора с Павликом, зачем дедушке «спланированно» убивать маленького Федю? Он-то уж точно, даже и по официальной легенде, не был ни доносчиком, ни пионером. У деда имелось множество возможностей убить одного Павла. И если совершать «заранее спланированное убийство», то убить так, чтобы и следов в тайге не нашли.

Отсюда следует, что тот, кто убивал, не мстил Павлику, он был исполнителем. Он и совершил действительно спланированное, «показательное» и действительно политическое убийство двоих детей. Кто бы ни был исполнителем, убийство либо совершено руками ОГПУ, либо им преднамеренно спровоцировано. Преступные действия ОГПУ остаются даже в том случае, если удастся доказать, что убийство двух мальчиков совершено родственниками. Сотрудники тайной советской полиции сделали все, чтобы это убийство состоялось.

Мы не знаем всех секретных документов по делу об убийстве Павлика Морозова, не знаем и всех лиц, этим делом занимавшихся. Скорее всего, подлинные указания поступали устно, а подлинные документы если и были, то тщательно уничтожены, как уничтожена подлинная могила. Но, кроме упомянутых следователей, можем назвать еще пятерых организаторов дела № 374. Это уполномоченный второго отделения Секретно-политического отдела Полномочного представительства ОГПУ по Уралу Шепелев, временный начальник того же отделения Воскресенский, начальник Секретно-политического отдела Прохоренко и заместитель начальника ОГПУ по Уралу Тучков. Их подписями скреплены итоги труда ОГПУ — обвинительное заключение по делу Морозовых. Наконец, нужно прибавить тогдашнего начальника Уральского ОГПУ Решетова.

Все они в 30-х годах проживали в Свердловске и Нижнем Тагиле. Кто из них уцелел и умер своей смертью, мы не знаем. Это они — подлинные герои сложившейся системы, участники не придуманной, а реальной государственной террористической организации. Вряд ли их, живых или посмертно, будут когда-нибудь судить, но мир должен знать их имена.