Принципиальный протест читателя предсказуем, ибо пойдет разговор о том, чего в романе «Евгений Онегин», как известно, нет. Поэтому в качестве компромисса уточним заголовок: размышление о том, почему в романе Пушкина нет развода и мог ли он быть. Импульс заняться этим вопросом подал нам сам Пушкин. Эпиграфом к восьмой главе романа он взял две строки из цикла Байрона «Стихотворения о разводе» (Poems of Separations):

Спор о том, на что намекает эпиграф, идет много лет, и были разные суждения. Подчеркнем лишь сам факт: описывая последнее объяснение Онегина и Татьяны, Пушкин держал в уме «Стихотворения о разводе».

 

Драма непонимания или пародия?

Еще Достоевский заметил, читая лекцию о Пушкине в 1880 году, что «вопрос, почему Татьяна не пошла с Онегиным, имеет у нас, по крайней мере в литературе нашей, своего рода историю, весьма характерную…». Последующее столетие значительно увеличило объем сочинений на эту тему.

Два подхода к «Евгению Онегину» как к роману о любви уже отмечались и, на наш взгляд, звучат как банальный анекдот о пессимисте и оптимисте: это роман о несостоявшемся счастье или роман о состоявшейся любви. Тема построения и разрушения семьи в романе все время на плаву. Этим заняты главные герои. Проблемы в браке Пушкин отмечает у родителей Татьяны, у Ольги после смерти Ленского, уходящей из сюжета с уланом. У родителей Онегина были свои трудности: отец «давал три бала ежегодно и промотался наконец», но почему-то отсутствует мать. Зарецкий – «отец семейства холостой». Жалобы на семейную жизнь видим даже у няни с Ваней.

Брачные отношения почти не занимали молодого Пушкина: свободная любовь была важнее. По первоначальному замыслу, он формировал роман «вроде Дон-Жуана» (письмо Вяземскому от 4 ноября 1823 г.), и русский Дон-Онегин, согласно своей литературной генетике, просто обязан был волочиться, подобно самому Пушкину, за каждой встречной юбкой. Даже геттингенский романтик…

Тут слово «конечно», написанное в Одессе в 1823 году, вполне соответствует состоянию Пушкина того времени и отражает отношение к женитьбе не Ленского, но самого поэта. Этого нет, но спросим себя: что было бы, ответь Онегин Татьяне сразу взаимностью в начале романа? Скорее всего, ранний брак его с Татьяной продолжался бы недолго, – герой сам ей об этом сказал. Они б разошлись по причине неусидчивости и скуки Евгения, и Татьяна вернулась бы к родителям, – куда ж еще деваться? Важнее то, что в конце романа срабатывает некая наследственная коллизия, упоминаемая Пушкиным в начале: мать Татьяны, наслышанная от княжны Алины о романтических адюльтерах,

И мать, выйдя замуж помимо своей воли,

Последняя мысль в главе второй «Онегина» заимствована Пушкиным из романа Шатобриана «Рене» и будет – вторично, как бы замыкая круг в главе восьмой – завершением жизни Татьяны Лариной. Однако Онегин – не ленивый домосед типа Дмитрия Ларина. Пушкин неоднократно подчеркивал «антисемейность» Онегина. Молодой холостяк не дождется смерти дяди, чтобы получить наследство и начать его проматывать. Он спервоначалу весьма циничен по части супружества, которое «было б мукой». Серьезность любви другого человека вообще мало заботит сего эгоцентрика. Если бы не лень, он не остановился бы перед тем, чтобы скуки ради отбить Ольгу у Ленского, а впрочем, мимоходом начал это делать. Его альтернатива браку – стереотипный круг: влюбленность – достижение цели – охлаждение – смена объекта, и все – «без цели, без трудов».

Онегин, по выражению Достоевского, являет собой тип «несчастного скитальца в родной земле». Достоевскому возражали, что он, призывая к нравственному усовершенствованию, избежал политических причин существования подобного типажа на Руси. Споря с Достоевским, Глеб Успенский оценивал Алеко и Онегина как скитальцев, оторванных от народа, беспочвенных, чуждых своей стране.

Достойна уважения энергия пушкинистов, доказывавших, что Онегин формировал светлые идеалы борцов за правое дело: «Формула деревенской жизни Онегина – «вольность и покой замена счастью». Содержание этой формулы (в высшем, духовном ее проявлении) – выработка, уточнение передового общественного мировоззрения…». Но ведь следом Онегин называет свободу «постылой» и говорит: «Я так ошибся». Ошибся в чем, съязвим мы: в том, что не женился на Татьяне или… что не вырабатывал передового мировоззрения?

Набоков отмечает двойственность характера Пушкина, отраженную в двух персонажах: Онегине и Ленском. Но и объединяют Пушкина оба они, раздвоение сливается, как лед и пламень. Добролюбов в известной статье «Что такое обломовщина» обратил внимание на перемену в Онегине. Убив Ленского, он убил в себе романтика, близкого Ленскому, то есть расстался с остатками романтизма, энтузиазмом, собственной юностью. Когда в конце Онегин снова встречает Татьяну, дело не только в том, что она в другом статусе и недостижима, дело еще и в том, что сам он другой. Того Онегина, которого она любила в юности, больше нет.

Сделаем еще шаг: молодой Пушкин также недостижим в конце романа: и он в другом статусе. Достоевский относит Алеко к первому периоду, а Онегина – начало к первому, а конец ко второму периоду Пушкина. Отсюда восьмую главу «Онегина» можно считать написанной другим или, точнее, изменившимся Пушкиным. Теперь брак для обоих – героя и его создателя – есть способ перейти в другой жизненный круг.

Не раз отмечалось, что перемещение Татьяны от неудачной любви к браку по расчету может рассматриваться как центральная линия романа. При дефиците женихов в деревне по сути подходящий ей Ленский выбирает (в нарушение традиционного старшинства) ее более жизнерадостную младшую сестру. Онегин тоже флиртует с Ольгой. Тот, кого Татьяна полюбила, становится убийцей сестриного жениха. Во сне медведь помогает Татьяне перебраться через ручей, чтобы соединиться с Онегиным. Онегин провозглашает монстрам: «Мое!» В психоанализе сна Татьяны средний род, употребленный Пушкиным вместо логического «моя», объясняется просто как «тело». Во сне Татьяны Евгений кладет ее на скамью, сейчас свершится это, но в неподходящий момент являются незваные Ленский и Ольга.

Потебня рассматривает роковую линию Татьяны с точки зрения традиционной свадебной символики. Татьяна бесспорно ищет возможности соединиться с Онегиным. Незамерзающий ручей есть комплекс препятствующих обстоятельств. И, согласно русской обрядной традиции, еще до сочиненного Пушкиным окончания можно было предсказать нелюбимого суженого, уготованного Татьяне, то есть генерала. Турбин замечает, что выход замуж обеих сестер именно за военных тоже предсказан в романе:

«И вышло все так, как и было предсказано Акулькой какой-нибудь: и Татьяна, и Ольга обрели военных «мужьев» – безымянного улана и безымянного генерала».

Неубедительность образа Татьяны, по мнению Глеба Успенского, в том, что она «предает себя на съедение старцу-генералу», хотя любит скитальца. Успенский обвинил Достоевского, превозносившего подвиг Татьяны, в «проповеди тупого, подневольного, грубого жертвоприношения». Боратынский писал Пушкину о романе, что «старая и новая Россия проходят перед глазами».

Парадокс видится в том, что Татьяна, наверное, – представитель новой России, а ее поведение – в русле России старой. Писарев вообще саркастически снимает Татьяну с пьедестала положительной героини и идеала за то, что: 1) она полюбила Онегина, еще даже не поговорив с ним; 2) она вышла замуж по расчету и 3) любя человека, который любит ее, отвергла его. Как замечает пушкинист Даглас Клейтон, «функция Писарева – образовать русскую читающую публику, поднять ее сознательность».

Отчего Татьяна отказала Онегину? Вопрос наивный, но ответы на него весьма серьезные, и они помогают проанализировать потенциальные возможности ее развода.

По Белинскому, который одним из первых построил идеологический взгляд на роман и его окончание, «досада и суетность имели свою долю в страсти Онегина». Критик, менявший свои взгляды на Пушкина не раз, отмечает у Татьяны «страх за свою добродетель», «трепет за свое доброе имя в большом свете». «…Именно отдана, а не отдалась! – пишет Белинский. – Вечная верность – кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовью, в высшей степени безнравственны». Татьяна создана природой для любви, «но общество пересоздало ее».

То ли дело пушкинская же Мария Кочубей – ее Белинский ценит выше Лариной. Ох уж это общество! Почему на Татьяну оно повлияло, а на Марию нет? «Что перед нею эта перепрославленная и столько восхищавшая всех и теперь еще многих восхищающая Татьяна – это смешение деревенской мечтательности с городским благоразумием». В письме В.П. Боткину Белинский опять пишет: «С тех пор, как она (Татьяна. – Ю.Д.) хочет век быть верною своему генералу – ее прекрасный образ затемняется». А в другой раз: «ум ее спал», «не было тех регулярных занятий и развлечений, свойственных образованной жизни», она – «создание страстное, глубоко чувствующее и в то же время не развитое, наглухо запертое в темной пустоте своего интеллектуального существования», «бедная девушка не знала, что делала» и пр. Словом, Татьяна – «нравственный эмбрион».

Достоевский строит собственную идеологическую модель: эта героиня – символ добродетельной России, тип «красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в народной правде». Татьяна отказывает Онегину, типу, «в родную почву и в родные силы ее (России. – Ю.Д.) не верующего, Россию и себя самого (то есть общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренно страдающего».

Другими словами, по Достоевскому, у Онегина нет счастья ни в себе, ни в народе, ни в Христе, а у Татьяны есть. Татьяна твердо стоит на своей почве, а Евгений – духовный нищий. Чувствуете? Слегка осовременив, Онегин – чужой, враг народа, и патриотка Татьяна любить его не должна. «Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина…». Только после политического приговора Достоевский обращается к сути отказа генеральши: «А разве может человек основать свое счастье на несчастье другого?» Аполлону Григорьеву также видится, что Пушкин как «поэт высоконравственный создает идеальный лик Татьяны», которая живет «храня на дне души, как заветный клад, нравственные понятия предков». Татьяна близка к «почвенной нравственности», а Онегин оторвался от почвы. Эта нота в советское время разрастается до мажорного аккорда: «Образ Татьяны – воплощение народной стихии».

Тынянов обращает внимание на простонародное имя Татьяна и ее идеалистический мир (Кларисса, Юлия, Дельфина). Ей бы и влюбиться в Ленского, замечает Тынянов, но тогда – рушится весь роман. Д. Благой не сомневается что у Онегина «искренняя страсть», но заявляет, что Татьяна, отказывая Евгению, «в основном, в сути дела, права». Эти рассуждения «права – не права» являют собой советский подход. Гуковский и Макогоненко, наоборот, считают, что Татьяна не права. Она не разглядела любви Онегина, обнаружила непонимание того, кого любила. Татьяна права, возвращается к Белинскому Уманская, так как в основе предложения Онегина лежит «мелкое чувство светского самолюбия и тщеславия». И совсем без чувства меры о некоей высшей правоте этой героини рассуждает Турбин: «Татьяна – учредительница, основоположница какой-то новой морали, невидимое окружающим, то есть ими не узнанное чудо».

Разброс точек зрения поистине широчайший – от трагедии до пародии. Так, Набоков видел в финале «Евгения Онегина» драму непонимания. Шкловский, напротив, считал, что Пушкин просто пародировал Татьяну, что поэт шутил. «Ирония хорошо прослеживается на всех уровнях романа», – продолжает эту мысль современный исследователь Гуменная, считая, что, когда анализируется Татьяна, об иронии забывают. Ее вечная любовь и отказ Онегину таят иронию Пушкина. Поэт пародирует светские любовные отношения, стиль жизни Татьяны описан с издевкой. В романе нет ее идеализации, каковая имеется в пушкинистике.

Иной взгляд у Клейтона. «Сентиментальная схема, которую Достоевский навешивает на роман, достигает своего апогея в его интерпретации отторжения Татьяной Онегина». По мнению Клейтона, Достоевский, сентиментализируя героиню Пушкина и превращая ее в идеал, просто освобождает семейные отношения Татьяны с мужем от какого бы то ни было сексуального контекста.

А ведь это не Достоевский, но сам Пушкин – такой вечно сексуально озабоченный, виртуозно устраняет тему секса во всех отношениях своих героев, не предвидя, что сегодня внесексуальные отношения Онегина и Татьяны японскому пушкинисту К. Касаме покажутся подозрительными. «Думается, двух героев, Онегина и Ленского, связывают не просто дружеские отношения, – пишет Касама. – В особенности это касается Онегина… И здесь нельзя не почувствовать психологическую драму ненормальной гомосексуальной любви и ненависти… Пушкин, вероятно, намекает на гомосексуальные наклонности Онегина и говорит, что Татьяна все поняла». Вот, оказывается, почему Татьяна отказала Онегину: он был в сексуальной связи с Ленским! А пушкинистика ломает голову сто пятьдесят лет…

Задолго до Флобера, провозгласившего: «Эмма – это я», Кюхельбекер написал, что «Пушкин похож на Татьяну». Отказ Татьяны, по Андрею Синявскому, имеет быть оттого, что пушкинская Муза прочно ассоциируется с хорошенькой барышней, такой, какие всегда возбуждали поэта. «Незадачливая партнерша Онегина», «хладнокровная жена генерала», Татьяна Ларина и являлась лучшей Музой Пушкина. Отсюда Синявский делает вывод: «Я даже думаю, что она для того и не связалась с Онегиным и соблюла верность нелюбимому мужу, чтобы у нее оставалось больше свободного времени перечитывать Пушкина и томиться по нем. Пушкин ее, так сказать, сохранял для себя». Пушкин для себя оставил «девственной ее, избранницу, что, как монахиня, отдана ни тому, ни другому, а только третьему, только Пушкину».

Пушкинское «я» имеется во всех героях романа. Лев Сергеевич Пушкин вспоминает о брате: «Он любил придавать своим героям собственные вкусы и привычки». Эпиграф из друга Вяземского «И жить торопится / И чувствовать спешит» говорит о Пушкине не меньше, чем о его герое: «В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь». Голоса современников, «что набросал я свой портрет», – волновали автора, и он, разумеется, отмежевывался. Но прозрачность литературного флера легко угадывалась. «А что человеку (между нами будь сказано), – замечает Карамзин, – занимательнее самого себя?».

 

Антитатьяна

Болдинской осенью 1830 года одновременно завершались два процесса: холостая жизнь поэта и многолетняя работа над «Онегиным». То и другое заканчивал уже другой Пушкин – начала тридцатых годов. Вот уже полгода, с апреля, он в новом статусе, жених. Вынужденное сидение в Болдине, в карантине, позволяет ему пересмотреть свои взгляды, страсти, желания. Бесшабашному гуляке предстоит превратиться в оседлого мужа-домоседа, помещика, чиновника.

Удивительное предвидение: любимую свою Татьяну Ларину он сперва назвал Натальей – за десять лет до женитьбы и вычеркнул это имя как не подходящее к образу любимой героини. Теперь имя пришло к нему, так сказать, в живом виде.

Создавая роман всю основную часть зрелой жизни, Пушкин лепил в нем свой земной идеал женщины, которая постепенно превратилась в идеальную модель его собственной будущей жены. Собственной, а не Онегина.

В год женитьбы Пушкина в «Московском калейдоскопе» появилась статья М. Макарова «Тверской бульвар», а в ней стихотворение о гуляющих по бульвару:

Кто б ни был тот обруганный Пушкиным классицист, поэт тут вместе с двумя подругами: Татьяной и женой. Брак Пушкина нужен русской литературе, – вот как это тогда мыслилось и что писал приятель поэта Я.И. Сабуров: «…Здесь не опомнятся от женитьбы Пушкина; склонится ли он под супружеское ярмо, которое – не что иное, как pool pure (ставка в игре), и часто не слишком верная. Как справится он с тем, чтобы нарушить привычный ритм своей жизни? Впрочем, мы ничего не теряем. Во всяком случае, на худой конец, больше будет прекрасных строф; итог писателя – это его книга, а как он к ней приходит – его дело. Пусть брак, семья станут лишним томом в его библиотеке материалов – я согласен: она будет лишь богаче и плодотворнее». Если бы это было так!

За два года до помолвки, в 1828-м, окончив шестую главу «Евгения Онегина», Пушкин написал: «Конец первой части». Полного сюжетного скелета все еще не было, текла «даль свободного романа», неясная самому автору. Однако вполне можно предположить, что он намеревался постепенно создать вторую часть, соразмерную первой, то есть еще пять-шесть глав для симметрии. Через три месяца после начала восьмой главы холостой поэт становится женихом. Большая часть этой главы пишется Пушкиным в течение полугода, когда он размышляет о семейной жизни и готовится к свадьбе.

Естественно предположить, что к этому событию поэт хочет завершить свое главное произведение. Окончание романа спрессовывается. Две главы изымаются. Хочется скорее свести концы, и самый легкий выход – глава «Большой свет», встреча двух героев. 19 декабря 1830 года Вяземский записывает в дневнике, что Пушкин привел в порядок главы восьмую и девятую, «ею и кончает». «Пушкин заторопился «окончить» роман, оставив его неоконченным», – отмечает исследователь. Развязка оказалась «нетрадиционной для жанра романа». ««Евгений Онегин» оборван как бы на полуслове – конца нет».

Не найти другого писателя в русской литературе, у которого бы персональное и литературное так сближалось, как это происходит у Пушкина. В «Онегине» личное и романное соединились в одном дыхании творца, как еще никогда не было. Современные попытки объяснить единство звучат так: «Единство романа «Евгений Онегин» – это единство автора; это, можно сказать, роман автора, уже внутри которого заключен роман героев, Онегина и Татьяны». Полемика с этим взглядом: «Вернее будет сказать обратное, что роман автора входит внутрь романа героев». Думается, все-таки, что перестановка слов ничего по сути не меняет.

В творчестве – такое единство автора и материала, присутствие автора во всех его персонажах и, так сказать, «Татьяна – это я». А в жизни – Наталья Николаевна оказалась полной противоположностью Татьяне. Почему же из всех ста тринадцати женщин, которых он любил, выбрал он Антитатьяну?

И сам не оказался исключением: захотел запретный плод. Впрочем, даже соединение Ольги не с Онегиным, которому она, очевидно, подходит больше, а с Ленским отражает жизненное противоречие Пушкина. Обе линии «Онегин – Татьяна» и «Ленский – Ольга» предвосхищают жизненную коллизию их создателя. Парадокс этой коллизии в том, что поэт дружил с умными женщинами, описывал скромных, а любил легкомысленных; перемена азимута произошла с его решением жениться, причем из более подходящих невест ни одна ему не приглянулась.

Ахматова назвала Пушкина моралистом, который жаждал высшей и единственной правды. Можно добавить: в каждый данный момент. За пять лет до работы над восьмой главой в «Графе Нулине» поэт рассмотрел измену жены мужу весьма игриво. Хозяйка вовсю кокетничает с гостем, и, хотя дает пощечину графу, пробравшемуся к ней в спальню, все остальное свидетельствует о весьма вольных нравах и мужа, и особенно жены при наличии намека на молодого холостого соседа.

«В начале, – считает Мирский, – Татьяна близко привязана к прогрессивному дворянству, бардом которого был Пушкин тех лет… Татьяна восьмой главы, с одной стороны, апофеоз знатной леди, высшее выражение аристократизма, к которому Пушкин сам примкнул, а с другой – нравственный пример образцовой жены для Натальи Николаевны (выделено нами. – Ю.Д.), которая, будучи отдана Пушкину, относилась к нему без особой симпатии, как Татьяна к генералу, но ее будущее поведение в замужестве было основным элементом пушкинского вхождения в «высшие круги»».

Этот перелом во взглядах Пушкина замечает Клейтон: «Сие наверняка суеверная перестраховка со стороны поэта, который раньше стремился наставлять рога, а не читать моральные нотации своим невестам». Сентенции в текстах Пушкина иногда, как известно, отличались от его повседневной практики. Содержание восьмой главы «Онегина» сам поэт сформулировал и однажды проверил в лабораторных условиях за пять лет до этого:

И явилась генеральша Керн, не сказав, однако, что будет навек верна нелюбимому генералу, которому отдана. Напротив, все произошло легко и просто, а Пушкин потом назвал ее дурой и хвастался приятелю, что он ее, если перевести с необщеупотребимого на более уместный, заполучил. В стихах «К Родзянке», тогда же написанных для приятеля, измена мужьям с юмором провозглашается как нечто обязательное в семейной жизни:

Весело давать советы другим, однако не до юмора, когда это происходит с тобой. Пушкин погиб, так как сам он таким благопристойным мужем быть не пожелал.

По мнению Цявловского, поздний и печальный финал Онегина с Татьяной отражает связь Пушкина с Каролиной Собаньской летом 1830 года, параллельную его сватовству. По письму, написанному им к деду невесты, он уехал от нее из Москвы, «чтоб привести дела в порядок», по письму к Вере Вяземской – «Признаюсь к стыду моему, что я веселюсь в Петербурге и не знаю, как и когда я вернусь». Его страстные стихи и письма не производят впечатления на Собаньскую, внезапная влюбленность, замечает Цявловский, «запоздала на несколько лет». И еще: «Для письма Онегина к Татьяне поэт в большей мере черпает мысли, обороты и жизненную силу из своих писем к Собаньской».

Существовало и другое толкование. 25 января 1828 года Ольга Сергеевна Пушкина венчалась ночью, тайно от родителей. Поэт поддержал сестру, но мать так и не простила дочери этого шага. «Ты мне испортила моего Онегина: он должен был увезти Татьяну, а теперь… этого не сделает». Так, по воспоминаниям Л.Н. Павлищева, Пушкин сказал сестре.

В последней главе ощущается насилие автора над материалом. Важнейшая часть романа превратилась в эпилог, и автору пришлось кратко распорядиться с героями. Сочиняя Татьяну, Пушкин делал ее почитательницей и последовательницей Дельфины, героини одноименного романа мадам де Сталь. Дельфина бунтовала во имя свободы чувства, протестовала против установленных норм поведения по воле г-жи де Сталь. Результатом этой стализации Татьяны и было ее чересчур открытое объяснение Онегину в любви.

Поведение Татьяны в конце романа прямо противоположно. Пушкин сам согласился с замечанием Павла Катенина, что переход от Татьяны – уездной барышни к знатной даме слишком неожидан и необъясним. Получается, что Пушкин навязал своей героине свободную манеру общения с мужчинами, которую осуществляла мадам де Сталь, а потом сам отобрал эту манеру, поскольку решил, что Татьяна должна стать носительницей конформной морали.

Развязка романа привела в удивление современников. Она вызывала бы и наше удивление, но мы к ней приучены с детства как к данности. Придуманное Пушкиным стало для нас как бы историческим.

 

Тень генерала и его идеальная жена

По неясной причине, не исключая возможность торопливости, мы почти не видим очень важного героя романа, у которого даже нет в романе имени. Он остался непрорисованным. Почему «какой-то важный генерал», когда он муж главной героини и старинный приятель главного героя? Потеряла имя и Татьяна: она больше не Ларина, и народ наш не знает фамилии своей любимой героини, вышедшей замуж. Фактически она теперь для нас какая-то важная генеральша.

Между тем, подразумевается, что безымянный генерал – значительная личность. Он вполне конкурентоспособен, если не более интересен, чем Онегин. И Татьяна, по-видимому, счастлива с ним. К мужу Татьяна относится с большим уважением, чем к своей первой пассии. Во всяком случае, вряд ли она посмела бы отчитывать его, как она позволила себе это делать с Онегиным. В то же время тень генерала в каком-то смысле пародирует командора из «Каменного гостя». Живой памятник, герой войны, отводит руки потенциального любовника от своей жены, руководит ее поступками.

«Этому-то старику-генералу», – небрежно бросил фразу вслед за Пушкиным Достоевский. Неясность образа князя породила толкования, далекие от замыслов Пушкина. Нехватку сюжетного материала у Пушкина почувствовал либреттист оперы Модест Чайковский. Тут появилось имя Гремин – имя гремит, с доминирующими нотами ре и ми, мог быть и До-ре-мин. В первоначальном варианте либретто третье действие начинается так: «Появление генерала. Он влюбляется в Татьяну. Она ему рассказывает свою историю и соглашается выйти за него замуж». Чайковский тоже не почувствовал любви Татьяны. Романтика уложена в сундук:

И она вроде бы холодно предпочитает жить без любви. Подправляя Пушкина, Чайковский в финале сперва заставил Татьяну падать на грудь Онегину, а в это время входил седой генерал.

Ноту иронии по отношению к старому генералу добавил постановщик «Евгения Онегина» в Пражской опере, – мы слушали ее в 1995 году. Генерал выезжает на сцену в инвалидном кресле, крутя колеса руками. Но если отбросить модернизированный подход, все равно генерал остается тенью, и симпатии читателя к нему не возникает, скорее наоборот. Между тем, Лернер справедливо замечает, что после Наполеоновских войн генералами становились рано. Друг Пушкина Николай Раевский – младший, к примеру, получил генеральское звание в 29 лет, Михаил Орлов – в 26. Муж Татьяны вспоминает с Онегиным «проказы, шутки прежних лет» – значит, они сверстники, а Онегину в это время 28. Стало быть, князь молод, да и любит Татьяну не меньше, чем Онегин, не ведая, что с ее стороны один расчет.

Фрагментарность сюжета вот уже полтора столетия как бы призывает к домысливанию окончания романа. Дискуссии о законченности «Онегина» не закончены, и, пожалуй, наиболее полный взгляд предлагает Тынянов: его идея состоит в том, что конец мог бы быть любым.

Недописанная глава «Путешествие Онегина» осталась половинчатой, ибо автор не решил, где и как все-таки его герой путешествовал. Заграницу поэту увидеть так и не довелось; описывать красоты Европы без личного впечатления – получилось бы нечто вторичное. В результате, как доказал еще Набоков, Онегин беспросветно долго едет из своего имения в срединной России на юг, в Одессу, которую Пушкин знал. Онегин попал к Татьяне, как Чацкий, с корабля на бал, но не было ни корабля, ни дальнего путешествия. И именно это, возможно, привело Пушкина в Болдине к мысли выкинуть главу «Путешествие Онегина» вообще, чтобы быстрее закончить роман. Осталось завязать последний узел.

Завершая многолетний труд перед свадьбой (будет ли время продолжать?), поэт в который раз примеривает разные варианты брачных отношений героев, как часто у него, вольно или невольно соотнося их с личной ситуацией. Биографические параллели усматриваются во многих плоскостях. Опыт Онегина в «науке страсти нежной» не помогает ему в отношениях с Татьяной, как отмечал пушкинист. А разве не такая же проблема была у живого поэта? Онегин в Татьяну «как дитя, влюблен» тогда же и так же, как Пушкин в Наталью. Неужто опытный ловелас Пушкин не может вскружить голову девочке? Но таково реальное состояние поглупевшего перед последней невестой поэта, который чувствовал себя мальчиком-неумейкой. Последовательность его (и Пушкина) душевных состояний: влюбленность – кажущаяся неприступность («запретный плод») – растерянность – неуверенность в себе – смена привычного флирта на серьезность намерений.

Тертый калач, Пушкин не может не понимать, что его реальная избранница далека, если не противоположна выработанным им параметрам. Но он влюблен и закрывает глаза, он старается убедить самого себя и всех на свете, что это не имеет значения, что противоречия между созданной моделью и реальной кандидатурой вовсе нет.

Мужья для самого поэта никогда не были помехой, и ханжой он не был. В романе появившийся у Татьяны супруг также не является препятствием Онегину. Но в этот момент прочность брака, супружеская верность жениху Пушкину представляется едва ли не важнее любви, чего он, пожалуй, ни за что не высказал бы всерьез ни раньше, ни некоторое время спустя после свадьбы.

Вообще-то едва Пушкин выдал Татьяну замуж, практически перед автором остается не любое окончание, а только два пути решения сюжета: Татьяна уходит от генерала к Онегину (победа любви над долгом и общественным мнением) или – Татьяна говорит «нет» (победа морали над чувством, незыблемость и торжество брака, крепость семейных уз). Правда, есть еще запасная, третья развязка через смерть, но об этом чуть позже. Пока же уточним опять, что это не для Пушкина, а для нас видятся две развязки сюжета «Евгения Онегина».

Для жениха-автора, ищущего семейного пристанища и только что вырвавшего у будущей тещи согласие невесты на брак, уход любимой героини от мужа к любовнику вряд ли уместен: «Была бы верная супруга и добродетельная мать», – вот что ему и всем нам в подобной ситуации надо. По меньшей мере странным выглядело бы наставлять сейчас главную героиню стать неверной супругу. Восторгаться неверностью мужу и счастьем развода накануне собственной женитьбы и в начале семейной жизни, согласитесь, нелогично. Неприемлемость развода в конце «Евгения Онегина» определялась не столько правдоподобностью сюжета, сколько настроем Пушкина в его конкретных обстоятельствах; альтернатива ему лично была в то время ни к чему. Вот почему посягатель на прочность брака Онегин наказывается. Пушкин теперь почти издевается над своим добрым приятелем: «Онегин сохнет…» и т. д.

Пушкин делится секретом: «Вообрази, какую шутку выкинула со мной Татьяна: замуж вышла». Толстой пересказывает: «Моя Татьяна поразила меня, – говорил Пушкин, – она отказала Онегину. Я этого совсем не ожидал…». Разумеется, тут игра, но важна степень произвола писателя. Он сгибает характер Татьяны; не она с ним, а он, автор, с ней выкинул шутку: Татьяна подавляет в себе любовь к Онегину.

Конечно, писать должно, как поэт сам заявил, «по законам, им (художником. – Ю.Д.) самим над собою признанным». Но, добавим, и нам, читателям, не запрещено иметь свои законы восприятия. Резкий финальный отказ говорит о Татьяне не меньше, чем все долгое описание ее жизни. Мережковский, например, весьма жестко определяет ее чувство: да, Татьяна любит Онегина, но эта любовь стерильна, она по сути мертва. Если так, то ее решение вполне прагматично.

Итак, любовь – некая малость, не нужная ни сердцу и ни уму. Татьяна стыдит Онегина, иронизирует, издевается над ним. Сергей Булгаков вспоминает: «Мне рассказывал Л.Н. Толстой (в одну из немногих наших встреч) со слов какой-то современницы Пушкина, как он хвалился своей Татьяной, что она хорошо отделала Онегина. В этом рассказе одного великого мастера о другом обнаруживается вся непосредственность творческого гения».

Переводя это на современный лексикон, Клейтон пишет: «Татьяна – инструмент для его (Онегина. – Ю.Д.) наказания». И еще: «Психологический уровень увязан с глубокой структурой сюжета, в котором она – инструмент судьбы». Добавим от себя, продолжая эту мысль в феминистском ключе: Татьяна наказывает Евгения за то, что не женился на ней вовремя. Она рассчитывается с Онегиным от имени многих женщин, которых он оставил. Сюда включен и расчет от имени сестры Ольги за убийство Ленского, если хотите, месть. Мстительная Татьяна – это вовсе не такая уж идеальная женщина, как писано в хрестоматиях.

Но если «нет» Татьяны твердое, как камень, то ее мораль под вопросом. Прикидываться, что любишь, и жить с нелюбимым, обожая старую пассию, или не прикидываться, но тем не менее жить с одним, а любить другого, – что в одном случае, что в другом – какой тут ореол святости? То и другое часто встречается в жизни, но глубоко безнравственно. В таком контексте своеобразно смотрится идеал, провозглашенный Достоевским. Звучит он и в формуле Аполлона Григорьева: пушкинская Татьяна «является нашей русскою мерою чувств…».

Некоторые более современные «патриотические» прочтения главной героини Пушкина еще более идеалистичны: Татьяна – миф, в котором чувство меры в оценке ее вообще исчезает: «Татьяна – учредительница, основоположница какой-то новой морали, невидимое окружающим, то есть ими не узнанное чудо», – пишет В.Турбин. И чуть ниже: «Пользуясь выражением, которое ныне стало расхожим, Татьяна – обыкновенное чудо».

Но позвольте, тот простой факт, что Татьяна нисколько не сопротивлялась, когда ее везли на ярмарку невест, спокойно приняла брак по расчету, при этом все еще любя другого (смотри конец седьмой главы), – факт этот никак не говорит в ее пользу. Она отказывает Онегину вовсе не потому, что верна мужу, а потому что по натуре расчетлива.

Скептические голоса в оценке Татьяны в российско-советской литературе традиционно отсутствовали, да и в западной малочисленны. Исключение – В. Шкловский, который задумывался над вопросом, не пародия ли это в духе Лоренса Стерна. Действительно Пушкин рыдал или он шутил? Вслед за Набоковым Майкл Катс называет традиционный подход «стандартным советским комментарием к роману, твердящим основную тему». Никакой особой русской святости, считает он, в Татьяне нет: модель ее дидактического поведения взята в западной литературе, а именно в романах Ричардсона. Ирреальность Татьяны отмечал Хаев: «Татьяна предстает в финале романа как носительница высшей нравственности, свойственной идиллическому человеку». Американская славистка Керол Эмерсон замечает, что ее статья «вызвана удивлением и даже раздражением, которое во мне вызывает культ пушкинской Татьяны». К концу романа, в сущности, звучат феминистское сознание победы на мужчиной, торжество от того, что он больше не нужен. Она получает удовольствие от отказа. Татьянино «нет», считает известный американский фрейдист, есть мазохизм.

Почему же весьма средняя, плохо воспитанная девушка стала на полтора столетия моделью положительной героини для поколений русских девочек? Мифологическая идеальная жена, олицетворяющая половину населения России, заполнила соответствующую нишу в идеологической доктрине. Но поскольку реальные российские женщины и раньше, и сегодня значительно умнее и обаятельнее Татьяны, умеют более изощренно понравиться мужчине и при этом самостоятельны, то следует признать, что этого искусства они достигли вопреки вдалбливавшейся им с детства модели.

 

Развод как шаг к счастью

Проблема треугольника решается без затей в написанном одновременно с окончанием «Евгения Онегина» стихотворении, оставшемся при жизни Пушкина неопубликованным. В нем красавица-испанка, а перед ней двое влюбленных рыцарей. Оба предлагают ей демократическим путем, без конфликта, выбрать любимого:

Подтекст восьмой главы романа, в отличие от этих стихов, представляется весьма значительным. Между простодушной и от этого чрезмерно искренней провинциальной девицей, объяснившейся Онегину в любви, и весьма прагматичной княгиней, блистающей в свете («я богата и знатна»), описанной в восьмой главе, пролегла солидная дистанция. Какие варианты Татьяна, женщина зрелая и поумневшая, терзаясь перед решающим диалогом с Онегиным, тайно проигрывала вечером, а может, и бессонной ночью, лежа в постели рядом с постылым мужем? Очевидно, вариантов для выбора перед ней немного, но они есть.

Татьяна взволнована. Еще бы: наконец-то реально достижима ее связь с любимым. Победа ее любви. Онегин у ее ног, завтра может стать ее любовником. Пришло реальное счастье, которому не удавалось осуществиться даже во сне. Для Пушкина-автора тоже это было бы важно: не скучные нотации в браке, над которым он всегда насмехался, а именно измена, тайная любовная афера делают произведение европейским, интересным читателю. «Евгений Онегин» остался, однако, даже не платоническим, но по-детски целомудренным романом.

Через тридцать пять лет Всеволод Крестовский в «Петербургских трущобах» драматизировал онегинский сюжет, сделав (если сохранить имена) Онегина – женатым на женщине, которую он не любит, а Татьяну – беременной от Онегина. Все конфликты у Крестовского теряют романтический налет; сексуальность, напрочь отсутствующая у Пушкина в романе (в отличие от его жизненной практики), занимает большое место.

Толстой говорил, что замысел «Анны Карениной» возник «благодаря божественному Пушкину». Подлинный источник «Анны Карениной» усматривал и Достоевский: «Мы, конечно, могли бы указать Европе прямо на источник, то есть на самого Пушкина…». Задавшись, по-видимому, естественным вопросом: а если бы Татьяна отдалась Онегину? – романист сосредоточивается именно на измене и разводе, там, где Пушкин остановился. Вдохновившись несколькими строфами восьмой главы, Толстой отвечает на этот вопрос на 375 страницах. Пушкин, так сказать, соавторствовал в работе Толстого, который реконструировал окончание «Евгения Онегина», превращая романтическую Татьяну в реалистическую Анну.

Генерал превращен в крупного чиновника и детально прописан, Вронский, как и Онегин, живет по золотым правилам. «Правила эти, – слегка иронизирует Толстой, – несомненно определяли, что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, – что лгать не надо мужчинам, но женщинам можно, что обманывать нельзя никого, но мужа можно, – что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т. д. Все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову». Читая этот катехизис светского мужчины, мы обнаруживаем, что не только Онегин, но и Пушкин в своей практической жизни, в отношениях с женщинами вполне следовал всем этим правилам, как, впрочем, и Толстой, пока ему не пристало время каяться, – за примерами ходить недалеко.

Иной стала Татьяна, превратившись в Анну, хотя в первоначальных редакциях Толстой так и звал героиню – Татьяной. Дочь Пушкина Мария становится прототипом Карениной (кажется, только по внешности). Татьяна, писал Белинский, «отстала», подпала «под разряд идеальных дев» и не «дошла» до современных идей, – потому-то и была у нее «боязнь общественного мнения». Толстой не соглашался с Белинским, который считал, что Онегина занимала «поэзия страсти», а «поэзия брака не только не интересовала его, но была для него противна». Толстой возражал, что дело в другом: в таинственном союзе любви, верности и долга, но построил сюжет, учтя именно эту позицию Белинского, как раз тогда тщательно его перечитав. Начав писать, Толстой называл роман, как и Пушкин, «свободным». Заканчивая работу, Толстой назвал роман «невольным». Моралист в нем подал голос, и этот моралист больше симпатизировал Татьяне, поэтому ее (то есть теперь Анну) надо было наказать, то есть убить.

Каренина идет дальше Лариной в осознании самой себя, говорит то, что не сказала Татьяна: «Какая же раба может быть до такой степени рабой, как я, в моем положении». Немало найдется женщин в любую эпоху, которые мечтали бы о таком рабстве: сверхблагополучная жизнь в роскоши, крепкая семья да еще и, для развлечения или компенсации, любовь на стороне. А Каренина страдает. В хрестоматийной советской литературе утверждалось оправдание, дескать, Анна изменяет мужу, так как он олицетворяет чиновничье-бюрократическую царскую империю. Но никогда не говорилось, что генерал, муж Татьяны, олицетворяет то же самое. Моральные ценности? «Все ложь, все обман, все зло», – говорит Анна. Что же – зло? Да только то, что предпочла Татьяна: нелюбимый муж. Обманутый Каренин интеллигентно предостерегает от «пучины», а Анна и Вронский едут гулять в Италию. Гипотетически в «Евгении Онегине», если муж не согласился бы отпустить Татьяну с миром, она с Евгением вполне могла бы бежать и отправиться за границу. Кстати, такой конец истории двух влюбленных Пушкин прочитал в «Бале» Боратынского и, может, не захотел повторять.

Анна отделена от Татьяны почти полувеком развития темы и в русской жизни, и в литературе. Это была уже иная Россия, более открытое общество: менее прочные домостроевские устои, но – те же семейные драмы. «Каренин – человек старой формации. Для него семья – это «нерасторжимая крепость», замкнутый мир со своими неизменными началами», – объясняет нам современный литературовед. А разве эта характеристика по сути своей не подходит к Пушкину, собирающемуся с духом перед собственной свадьбой и наставляющему невесту и нас на путь истинный «через Татьяну»? Как говорил герой Достоевского в «Бесах», я не вас, я себя хочу убедить.

«В Анне Карениной, – сказал Толстой, – я люблю мысль семейную…». Но в состоянии самого Толстого, писавшего это, зарождалось нечто более сложное, некий протест: «Со мной случилось то, что жизнь нашего круга – богатых, ученых – не только опротивела мне, но и потеряла всякий смысл». А в «Исповеди» еще больше уточняет: «Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни». Так сближается самочувствие автора и его героини. Произошло то, что мы назвали бы у Толстого, как раньше у Пушкина, навязыванием героине своего состояния. Только теперь в противоположном направлении.

Левин, счастливый семьянин, спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться. Пытается застрелиться Вронский. Анна бросается под поезд. Не многовато ли самоубийств для одного романа? Пошловатый перебор, объяснимый, конечно же, состоянием самого Толстого. Слава Богу, он решил «самоубить» своих героев, а не себя. Псевдоволю героев автор «Анны Карениной» объяснял точно как Пушкин: Толстой уже закончил главу, в которой Вронский объясняется с Карениным, стал править текст и – «совершенно для меня неожиданно (sic! – Ю.Д.), но несомненно (sic!) Вронский стал стреляться». И оказалось, «для дальнейшего это было органически необходимо».

Подобное заявление вовсе не уникально и имеет место в творчестве любого большого писателя: свое субъективное состояние автор навешивает читателю в виде лапши на уши, как некую социальную необходимость. «Постепенно, незаметно возвратилась ко мне эта сила жизни», – отчитывается Толстой в «Исповеди». Стало быть, если б заканчивал «Каренину» на год или два позже и состояние духа улучшилось, может, убавил бы число попыток самоубийства в романе? Не случайно Афанасий Фет, иронизируя над банальностью темы, предлагал дать роману другое, более нравоучительное название: «Каренина, или Похождения заблудшей овечки».

Теперь пора вернуться к несуществующему в «Онегине» разводу. Лежа с постылым мужем в ночной тиши, Татьяна, который раз в жизни, напряженно обдумывает варианты отношений с Онегиным, а значит, и переженитьбу. И следовательно, глянув на спящего генерала, развод с ним. Проблема развода в обществе того времени решалась тяжело. В христианской ортодоксии брак освящен церковью, он есть таинство, ибо союз заключен на небесах. Он вечен, нерасторжим, непостижим, «тайна сия велика есть». Брак как бы принимает форму религиозных отношений между мужем и женой. Развод есть ересь, а ересь наказуема Богом или от его имени.

В практической жизни, окружавшей его, поэт сталкивался с распадом браков то и дело с юных лет. Бабка поэта Мария Ганнибал была в разъезде с дедом; дядя Василий Пушкин со своей любовницей вез мальчика в лицей; пушкинская ранняя возлюбленная княгиня Евдокия Голицына была в разъезде с мужем; дед Натальи Николаевны был двоеженцем; мать стремилась отдать отца в психушку, а сама сожительствовала со слугами, etc.

Церковный брак расторгнуть было крайне трудно. В начале XIX века на то необходимо было получить разрешение консистории, которое утверждалось архиереем епархии, а с 1806 года – одобрением Синода. Уважительными причинами для признания необходимости развода являлись безвестное отсутствие мужа или жены, монашество, ссылка или покушение на жизнь супруга, прелюбодеяние, доказанное собственным признанием или же свидетелями, а также двоеженство, двоемужество или болезнь, препятствующая брачной жизни.

В этом перечне нет ничего подходящего для Татьяны. На практике, правда, дело можно было разрешить также за большие взятки. Известен случай проигрыша жены в карты, в который вмешался царь и лично разрешил развод, но то была скандальная история. Практически реальным и удобным был разъезд, а длительная жизнь в разъезде могла стать основанием для развода.

Либо – муж, может думать Татьяна, оказывается благороден и отпускает меня с миром. Будем пребывать в разъезде. И Татьяна с Онегиным живут без оформления брака со всеми сложностями светской жизни, из этого проистекающими. Либо – конфликт и следующая за ним тяжкая юридическая процедура развода à 1а Каренин. Пушкин-романтик создал «Татьяны милый Идеал» – основу для мифологической русской героини. В рамках идеального романа прозаический развод с адвокатами, свидетелями и судом был бы нарушением гармонии. Развод находился за границами романа, оказался бы грубым реализмом, и Пушкин с его абсолютным вкусом это почувствовал.

Наконец – и, как нам представляется, сие тоже вполне могла обдумывать Татьяна накануне решительного объяснения с Онегиным – дуэль любовника с ее генералом. Вторая дуэль в романе не кажется такой уж невероятной. Герой Пушкина – не просто лишний человек из вереницы ему подобных, но он оказывается дважды третьим лишним. Фантастическая способность предвидения у Пушкина-человека: он дважды поставил своего любимого героя в положение Дантеса. То есть Онегин, как позже Дантес, хочет, чтобы Татьяна Дмитриевна, как позже влюбленная в Дантеса Наталья Николаевна, ушла от нелюбимого мужа и сошлась с ним. Адюльтер и опять дуэль кажутся вполне в русле идеи «Евгения Онегина».

Новый поединок вытекает из характера Евгения. И было бы вполне логично, если б он опять выступил в роли терминатора, на этот раз генерала, своего более успешного соперника. Несмотря на закольцованность романа, Пушкин не повел героев на вторую дуэль – возможно, полагая, что это повторение будет выглядеть фарсом. Однако предположим, что такая дуэль Евгения с мужем Татьяны имела место. Читателям предлагается психологический тест с несколькими неизвестными. Модель для сравнения – Наталья Николаевна выходит замуж за Дантеса. Состоялась бы счастливая жизнь Татьяны с дважды убийцей? Или на этот раз опытный вояка-генерал уложил бы поклонника своей жены? Дописывание окончаний за классиков (то, что называется remake) – модное хобби для любителей словесности, а такой сюжет, кажется, еще не возникал в многочисленных литературных мистификациях «Евгения Онегина».

Достоевский в подобном размышлении был весьма категоричен: «Если бы Татьяна даже стала свободною, если б умер ее старый муж и она овдовела, то и тогда бы она не пошла за Онегиным». Тут уж не автор, а вовсе сторонний писатель навязывает свою волю героям чужого произведения! «Предположим, Онегин женился на Татьяне, – спорит с классиком Клейтон, – был бы брак счастливым или распался от других симпатий и ревности? Потенциально такие варианты развития сюжета «Онегина» вполне прослеживаются». Жаль, что мы не можем проверить все эти рассуждения: Онегин этот брак Татьяне не предлагал. И не звал он ее отправиться с ним за границу (любимая мечта самого поэта).

Да, браки совершаются на небесах. Но судьбу Татьяны решил единолично Пушкин. Скажем теперь то, о чем нам думалось издавна, все годы пребывания в черных списках на родине и в эмиграции. В подтексте неколебимой верности Татьяны как национальной героини просматривается и еще один нерасторжимый брак. Пушкин говорил Брюллову, что сам он женился потому, что его не пустили за границу. Развод индивида с Россией веками был строго наказуем. Отделения поэта от родины не произошло, причем против его воли. Перед женитьбой он опять несколько раз просился в Европу, но ему было отказано. Он оказался навечно привязан к отечеству, и ему оставалось до конца дней пребывать на должности верноподданного. Отсюда соединение ненависти к отечеству с любовью к нему в единое целое, явление, добавим, столь характерное для постылых браков между мужчиной и женщиной.

«Да, жить у нас на родине трудно, плохо, – говорит предположительный российский гражданин, – но развода индивида с Россией быть не должно. Я обожаю с юности Италию или Францию – все равно надо терпеть. Я России отдан, я буду ей навек верен». Не может того быть, кажется нам, чтобы Пушкин с его ясновидением не усматривал столь прозрачную аналогию. В этом плане можно сказать, что в «Евгении Онегине» подсознательно отражена линия жизни Пушкина: гедонизм, соединенный с целеустремленностью к свободе, любовь к России и невозможность развода с отечеством.

 

Побег из семьи на волю

Итак, развязка романа отражала взгляды поэта в момент окончания «Евгения Онегина». Пушкин твердо решил жениться, и понятно, что семья в его иерархии нравственных ценностей стала важнее, выше адюльтера. Умный и опытный человек, он сомневался в ответной любви Натальи Николаевны и, вступая в брак с неписаной красавицей, стремился упредить ее поведение заклинанием «Я буду век ему верна». Роман проигрывал от такого дидактического окончания, но Пушкину это виделось важным для предстоящей семейной жизни.

К своему роману поэт вернулся в октябре 1831 года, спустя год после завершения романа. В восьмую главу добавляется важная вставка, необходимая для закольцовывания, – письмо Онегина Татьяне. А спустя два года в Болдине, в октябре 33-го, появляется черновая онегинская строфа, обращенная к Плетневу, с мыслью:

Дальше полутора десятка черновых строк дело не пошло. Казалось, блеснувшая идея писать продолжение «Евгения Онегина» благополучно забыта.

Пушкин часто и верно предчувствовал, но не всегда поступал в лад с предчувствием. В русском языке налицо два слова для бракосочетания, обращенных к противоположному полу: женитьба и замужество, но одно существительное развод; в английском наоборот: одно слово брак (marriage), но два для развода: separation (слово, на которое обратил внимание Пушкин, читая Байрона) и divorce. Если люди расходятся сами, точнее было бы по-русски просто сказать расход, но такого значения этого слова нет. Слово развод происходит от слова вести, то есть присутствует кто-то третий: человек, начальник, церковь, государство или же – Бог, дьявол, неведомая сила, которые разводят двоих. В самом деле, если браки совершаются на небесах, то разводы – где же? Может, в аду?

Два с половиной года минуло с женитьбы поэта, и вот в творчестве поэта появляется трагическая тема отторжения мужчины и женщины потусторонними силами. Сначала она звучит в «Пиковой даме», год спустя та же сила разъединения звучит и в «Медном всаднике». Тема была новая для Пушкина, но отнюдь не новая в мировой литературе. Мы, со своей стороны, обратили внимание на подсознательную связь мыслей о мистическом разобщении мужчины и женщины в произведениях Пушкина этого периода с растущим напряжением отношений в его собственной семье.

Проблема эта по традиции игнорировалась официальной пушкинистикой. Тлея понемногу, кризис в семье Пушкиных постепенно доходит до предразводного состояния. Раньше мы наблюдали побег холостяка-поэта, решившего поставить точку после № 113 в своем Донжуанском списке, – в семью; теперь, четыре года спустя, – из семьи на волю. В 1835 году долги Пушкина достигли 60 тысяч рублей. Под залог сданы шали, жемчуга, серебро. Половину мая поэт, оставив семью, проводит в Тригорском и возвращается, когда Наталья Николаевна уже родила сына Григория. Две недели спустя Пушкин испрашивает у царя через Бенкендорфа разрешения уехать в деревню на три или четыре года. Поэту отказано, но обещана помощь деньгами (10 тысяч рублей) и отпуск на шесть месяцев.

В тот год по мотивам романа Джона Беньяна The Pilgrim’s Progress создается поистине исповедальное стихотворение «Странник», не опубликованное при жизни, – о метаниях человека в семье и стремлении вырваться из нее. В сущности, Беньян – лишь отправная точка, а мысли Пушкина, и форма, и осуществление – свои, близкие ему, выстраданные: одиночество и непонимание.

И у героя назревает план побега из семьи.

Судя по обилию черновиков, нюансы состояния давались автору огромным трудом, он тщательно избегает прямо сказать о своем состоянии, но имеющийся текст все же достаточно открыт и биографичен.

Было бы ошибкой прямолинейно увязывать творческую фантазию и хронологию жизни художника, но и игнорировать этот источник для понимания происходившего глупо. Две буквы, проставленные Пушкиным под этим стихотворением, не позволяют прочесть дату: 26 ию835 – июня или июля? Мы склоняемся «к июлю», когда Пушкин, будучи в долгах, опять стремится уехать из дому. Если так, то получается, что в тот же день, 26 июля, он пишет нижайшую просьбу выдать ему из казны 30 тысяч рублей. Спустя двадцать дней Николай I приказывает деньги выдать. 7 сентября Пушкин снова оставляет жену и детей и уезжает в Михайловское и Тригорское почти на два месяца.

Через три дня – 10 или 11 сентября – он уже в Михайловском и Тригорском. А между 11 и 18 сентября отправляет письмо в Псков Алине – Александре Беклешовой (Осиповой). Роман с ней был еще в михайловской ссылке:

Стихи остались неопубликованными. Однако Алина вписана двадцатой в Донжуанский список. Теперь ей 27 лет, и она два года как жена капитан-лейтенанта полиции. Судя по письму Пушкина, все это не имеет для него значения: «Приезжайте, ради Бога… У меня для Вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться».

Первым ситуацию прокомментировал Бурсов: «Он (Пушкин) противопоставляет этому образу жизни жизнь, основанную на совершенно иных духовных установках, противоречивших его натуре, как и всему тому, что уже случилось с ним. Наталья Николаевна, как он в том несомненно был убежден, не была подругой, способной пойти вместе с ним на намечаемый им подвиг… Ему нужна была подруга, которая шла бы с ним рука об руку в его творческих делах».

Пушкинская модель семейной идиллии в силу известных читателю причин дала трещину. Следующий за Онегиным Печорин, на создателя которого бесспорно повлияла смерть Пушкина из-за жены, уже будет произведен в фанатики безбрачия: «Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы своей не продам». В упорстве своем Печорин все же растерян: «Отчего я так дорожу ею? что мне в ней… куда я себя готовлю? чего я жду от будущего?.. Право, ровно ничего… Когда я был еще ребенком, одна старуха гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от злой жены (выделено Лермонтовым. – Ю.Д.); это меня тогда глубоко поразило: в душе моей родилось непреодолимое отвращение к женитьбе».

Особо примечательно в этой связи, что мысль о недоразвязанном окончании «Евгения Онегина» не просто осталась в сознании Пушкина, но что поэт возвращается к ней именно тогда, когда аналогичная проблема возникла в его собственной жизни. В середине сентября 1835 года поэт вдруг пишет подряд три стихотворения, продолжая диалог с друзьями, и в частности с Плетневым, на эту тему.

Плетнев действительно не раз предлагал роман продолжить, считая его прерванным. Да и сам Пушкин называет «Евгения Онегина» оставленным. Он вроде бы согласен с Плетневым хотя бы уж тем, что продолжает писать на эту тему: «роман не кончен», «нет причины его прервать…». Нам представляется, что раньше была личная причина прервать роман, а теперь, может быть по ассоциации, возникло желание начать думать снова. «К тому же план счастлив», – пишет Пушкин. Может, у него возник какой-то новый, счастливый план? Счастливый для кого: для Онегина, Татьяны или – для автора? Какой именно – мы этого никогда не узнаем.

Два из трех неоконченных стихотворений на эту тему, обращенные к Плетневу, датируются в академическом собрании сочинений первой половиной сентября 1835 года, а третье датировано Пушкиным 16 сентября. Похоже, все они написаны в Михайловском, куда поэт приехал из Петербурга не раньше 10 сентября. Стало быть, и первые два наброска сделаны не раньше, чем 10, и не позже 16 сентября 1835 года. В те же дни идет письмо Алине Беклешовой с призывом продолжить любовную связь десятилетней давности, то есть разрушить формулу 1830 года:

Имелась, так сказать, техническая трудность перед Пушкиным, если бы он решил продолжить «Евгения Онегина». Как строить дальше сюжет, если Татьяна уже сказала в восьмой главе «нет»? Нам видится, будто Пушкин оставил такую возможность. Татьяна провозгласила открыто, что: а) любит Онегина; и – б) в то же время остается верной мужу.

Нюанс этот весьма важен. Одно дело, если б только нам, читателям, автор потихоньку пояснил от себя, что она, оказывается, все еще любит его. Но нет! Приняв решение отказать, Татьяна сама объявляет Онегину о наличии любви к нему. Для чего, спрашивается? В нашем мужском понимании – чтобы он продолжал добиваться ее еще более настойчиво и ей пришлось бы сдаться, свалив грех измены мужу на непобедимого возлюбленного. «Нет», сказанное Татьяной под прессингом Евгения и, добавим, при участии автора, постепенно превратилось бы в «может быть», а «может быть» – в «да». Как в ветхом анекдоте: если девушка говорит «нет», то это значит «может быть».

Пушкин возвращается к вроде бы исчерпанной теме. Похоже, он ищет тональность. В третьем наброске вариация повторяется:

Наконец, в четвертом черновике на ту же тему, писанном 16 сентября 1835 года, мы воочию видим возврат к знакомой онегинской музыке стиха, в сущности, доказательство движения мысли поэта в сторону продолжения романа или, может быть даже, непосредственно само продолжение, которое мы бы назвали частью вступления к новой главе:

Почему Пушкин остановился, не доведя дело до развода? Ответа на сей вопрос нет. В советской пушкинистике в лоб по-стариковски это объяснялось тем, что поэта отвлекла «тема классовой борьбы» (Бродский). А может, Пушкин, исходя из собственного опыта, решил, что его любимому герою лучше не обременять себя семьей?

Но… терпение нашего читателя иссякло. Он требует прекратить поиски прямых аналогий меж биографией и творчеством поэта. Мы послушно остановимся, заметив, однако, что размышлять невероятно интересно. Представим на мгновение, что Пушкин прожил дольше и решился продолжить «Евгения Онегина» («из лабиринта вывесть вон», как сказал он сам). Тогда роман получил бы другое окончание. И, возможно, Льву Николаевичу не удалось бы создать «Анну Каренину»: она была б уже написана его дальним родственником Александром Сергеевичем, причем в стихах.

1996