Александр Сергеевич настолько популярен в России, что образованный человек знает поэта, его жену, друзей и врагов чуть ли не лучше, чем своих собственных жену, друзей и врагов, а возможно, и самого себя. Семейная трагедия классика давно стала нашей личной трагедией. Важность пушкинской фигуры для русской культуры привела к тому, что вот уже более полутора веков поэта используют в интересах не столько литературных, сколько политических. Пушкин давно на небе. А власти, партии, течения то и дело узурпируют право быть его толкователями на земле. Историческая трагедия Пушкина в том, что его превратили в идола, которому поклоняются, в икону, в монументы, в названия городов, улиц, библиотек, пароходов, причем реальный Пушкин плотно покрылся наслоениями грима. Другими словами, икона множество раз подменялась, сохраняя то же славное имя.

Разные роли пришлось играть Пушкину после смерти. Его объявляли то индивидуалистом, то коллективистом, то русским шеллингианцем, эпикурейцем или представителем школы натурфилософии, то истинным христианином или воинствующим атеистом, то масоном, то демократом, то монархистом. А еще – идеалистом, материалистом и даже историческим материалистом. Список (со ссылками на соответствующие труды) можно продолжить. По выражению Аполлона Григорьева, «Пушкин – это наше все». Или, как сказал о Пушкине Горький, «он у нас начало всех начал». Но один псалом дружно пелся властями всегда: Пушкин – олицетворение всемогущего русского духа, символ великой, единой и неделимой России, государственный поэт № 1.

Разумеется, такая фигура оказалась привлекательной для товарищей, пришедших к власти в 1917 году. Нигилистические призывы вроде «сбросим Пушкина с парохода современности» работали против самой новой власти, поэтому русских классиков стали сортировать по принципу полезности. Перед вербовкой на службу коммунизму дворянин Пушкин прошел чистку. Народный комиссар просвещения Анатолий Луначарский, богоискатель, марксист, бюрократ, дипломат и графоман, заявил, что «экзамен огненного порога, отделяющего буржуазный мир от первого периода мира социалистического, Пушкин безусловно выдержал и, по нашему мнению, выдержит до конца». И – «пока нам нужны помощники», – признался нарком, – Пушкину надлежит остаться «учителем пролетариев и крестьян».

Еще Ленин, как известно, сконструировал модель русской революции в виде лестницы из трех ступеней: внизу толпились декабристы (которых, кстати, как теперь подсчитано, было 337 человек), а вверху, завершая прогресс человечества, – большевики, число которых во время революции было, конечно, больше числа декабристов, но, по понятным причинам, скрывалось, преувеличивалось, и точного мы до сих пор не знаем. После колебаний и чистки Пушкину был выдан мандат представителя того освободительного движения, которое неуклонно вело к светлому будущему, то есть к Советскому государству. В какой-то момент Пушкину повезло меньше, чем Белинскому, который попросту был приравнен к партаппарату. «В наше время Белинский был бы не последним членом Политбюро ЦК ВКП(б)», – заявил Луначарский. Пушкин такой чести не удостоился.

Но биография и творчество Пушкина подгоняются под политическую доктрину. В Петербурге и Кишиневе молодой поэт был знаком с декабристами и написал несколько стихотворений о свободе. Он никогда не принимал участия в их деятельности, в зрелом возрасте взгляды его менялись, революцию он называл бунтом и относился к ней отрицательно. Этот Пушкин был сделан певцом и агитатором декабристского движения, провозглашен другом декабристов, затем декабристом, а в крайних исследованиях даже революционером. Интересно перечитать, например, труд известного литературоведа В. Кирпотина о связи понятий «Пушкин» и «коммунизм»; отдельные места этой работы легко перемещаются в жанр пародии. Кирпотин был в те годы заведующим сектором художественной литературы ЦК и, таким образом, участвовал в оценке полезности авторов.

Известно, что официальное признание Маяковского связано с несколькими словами Сталина, процитированными в передовой «Правды». Слова о Маяковском были взяты из письма Сталина, ответившего на письмо Лили Брик о пользе Маяковского делу революции и советской власти. Между тем, передовая в газете посвящена постановлению ЦИК об образовании Пушкинского комитета. В ней говорится, что Пушкин – создатель русского литературного языка, а этот язык стал достоянием миллионов трудящихся, и через любовь к Пушкину будет правильно воспитываться советская молодежь. Далее там говорится: «Пушкина знает и любит наша передовая молодежь. От Пушкина ведут свою родословную лучшие наши поэты. А о значении лучшего поэта нашей советской эпохи, о значении Маяковского сказал недавно товарищ Сталин: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи»». И чуть ниже: «Постановление ЦИК СССР о Пушкинском комитете продолжает линию, указанную в словах товарища Сталина».

Тут все сикось-накось. Язык Пушкина стал достоянием миллионов трудящихся, а юбилей Пушкина вытекает из фразы Сталина, канонизировавшей Маяковского. Тем не менее Пушкиным, как видим, заинтересовался лучший друг писателей лично. К «историческому празднику советской культуры», то есть столетию со дня смерти поэта, с 1935 года готовилась вся страна. Пушкинская комиссия во главе с Ворошиловым и Горьким, думается, работала под личным руководством Сталина. Появились специальные работы о том, как правильно понимать и толковать поэта. «Пушкин искал то, что нашел коммунизм, – писал Кирпотин, – условия равновесия и гармонии личного начала и общественного». И дальше: «Просвещенная гуманность Пушкина вливается в социалистическую гуманность обновленного мира, как могучая река вливается в неиссякаемый океан».

К 1937 году – столетию со дня пушкинской смерти, которому были целиком посвящены газеты в самый разгар массовых репрессий, когда громким чтением стихов Пушкина заглушали стоны миллионов, газеты связали поэта напрямую с Октябрьской революцией. «Пушкин целиком наш, советский, – писала «Правда», – ибо советская власть унаследовала все, что есть лучшего в народе, и сама она есть осуществление лучших чаяний народных… В конечном счете творчество Пушкина слилось с Октябрьской социалистической революцией, как река вливается в океан». Кто у кого заимствовал образы или, может быть, Кирпотин сам и сочинял оба произведения? Ответить не можем.

«Только в сталинскую эпоху, – писал критик, служивший в ЦК, А.М. Еголин, – небывалого подъема материального и культурного уровня советского общества возможно такое счастливое и глубокое радостное явление, как превращение юбилея поэта во всенародный праздник». Никогда еще смерть поэта не превращали во всенародное ликование. На улицах Москвы висели плакаты, на которых Пушкин с постамента приветствовал демонстрацию трудящихся. Ликующие граждане несли портреты Сталина, Ворошилова, Молотова и Ежова, а также транспаранты с требованиями уничтожить троцкистские банды.

Пушкин используется для русификации народов, населяющих многонациональную страну. «Пушкин пришел и к узбекам, и к таджикам… ко всем народностям, приобщенным революцией к культуре великого русского народа». Следующей ступенью канонизации Пушкина в советские святые стал 1941 год. Среди многочисленных мифов об этой войне, которые сегодня более открыто дискутируются и бывшими советскими историками, миф о Пушкине стоит особняком, и не все в нем ясно.

Обычно государственные мифы зарождаются исподволь, их признаки становятся отчетливо видны до официального провозглашения. Однако для сталинской установки насчет Пушкина (назовем условно так) можно точно указать не только год и место ее появления, но даже день и час: вечер 6 ноября 1941 года.

Речь идет, конечно же, о торжественном заседании и докладе Сталина под землей, в метро «Маяковская», в Москве. Кто предложил идею заседать между платформами, – ведь было понастроено немало бомбо– и газоубежищ? Произошло это в канун 24-й годовщины Октябрьской революции. Так ведь и осталась, между прочим, в истории эта несуразица: Октябрьская революция – в ноябре.

Вождь упомянул в докладе Пушкина один раз, но цитата определила основную задачу пушкиноведения, советской литературы и вообще всей культуры в СССР по меньшей мере на полтора десятилетия вперед. Интересно, кто сочинил для генсека манускрипт? Чтобы оценить цитату, придется проанализировать ее контекст в речи генсека. Прокручивая пленку, я слушаю его кавказский акцент, бульканье воды, когда он пьет, и мне чудится, что стакан в его руке дрожит: вождь изрядно нервничает.

В докладе Сталин размышляет о национализме. «Пока гитлеровцы занимались собиранием немецких земель… их можно было с известным основанием считать националистами». Чувствуете: национализм в довоенной Германии оценивается как нечто рациональное, ведь надо оправдать хорошие отношения с нацистами. Это понадобится вождю для оправдания национализма в России. Далее, обращению к патриотическому чувству советских людей в докладе предшествует нагнетание ненависти к лидерам Германии.

Сталин цитирует (все источники недоступны слушателям) Гитлера, Геринга, приказы немецкого командования, которые сводятся к одному: убивай русских. Солдату не нужны совесть, сердце, нервы. Уничтожь в себе жалость и сострадание. «Вот вам программа и указания лидеров гитлеровской партии и гитлеровского командования, программа и указания людей, потерявших человеческий облик и павших до уровня диких зверей».

Он любил повторять многократно одни и те же слова, как заклинания, выучившись этому, вероятно, у Троцкого. Каким образом он перейдет от потерявших человеческий облик к Пушкину? А очень просто: «И эти люди, лишенные совести и чести, люди с моралью животных имеют наглость призывать к уничтожению великой русской нации, нации Плеханова и Ленина, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова…». Отметим здесь подтекст, который пригодится нам позже: лидер великой нации также автоматически причисляется к великим. За этим следует вывод «истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей страны в качестве ее оккупантов».

Прочитанный сегодня призыв Сталина представляется для фронтового времени обоснованным. Но мы знаем, что к началу войны Сталин и его окружение при вполне мирной ситуации уничтожили лучшую часть не только русской нации, но всех наций, населяющих Россию, в миллионах, до сих пор не подсчитанных, включая, похоже, находящегося в сталинском списке национальных героев Максима Горького.

Сталин обращается ко всем национальностям Советского Союза, но при этом говорит о величии только одной нации – русской. Сталинский нацизм был изощреннее гитлеровского. Военные ошибки Сталина приведут к гибели советского населения, десятикратной по сравнению с растратой человеческих ресурсов, совершенной во время войны рейхом. А реальность состояла в том, что именно Сталин оказался во главе борьбы с фашизмом со стороны России, и в то время он отчаянно искал для себя опору внутри страны и за рубежом.

Может показаться, что список великих русских имен, упомянутых в речи 6 ноября, случаен, просто для примера. Но – все упомянутые в нем лица известны на Западе. Имена представителей культуры связаны со «святыми местами» в России: Михайловское Пушкина, Ясная Поляна Толстого, Смоленск Глинки, Клин Чайковского, чеховская Ялта и репинские Пенаты. Все эти места уже оккупированы или обречены на захват и разграбление врагом. Суриков – сибиряк, но он – живописец народных испытаний, патриот.

И все же странно, что тут без особой необходимости названы вместе враг Ленина, отступник и меньшевик Плеханов, и даже откровенный антисоветчик академик Павлов. По-видимому, и это не случайно: не до внутренних политических игр перед лицом врага, единение – вот что в данную минуту важнее всего. И это тогда было воспринято как либерализация, очеловечивание власти. Логично также, что больше всего (четверо) в списке – инженеров человеческих душ, писателей, вдохновителей народа на подвиги во имя отчизны.

Все названные имена были затем использованы в качестве символов нации, духовных святынь, которые нужно защитить от врага, спасти. При этом только Пушкин, поставленный после Ленина первым, превзошел всех остальных. Потомки Пушкина начинают получать специальные обеды, полагавшиеся номенклатуре.

В том же номере газеты «Известия», где напечатан доклад Сталина в метро, как тогда полагалось, опубликованы были стихи – на сей раз Максима Рыльского, иллюстрирующие положения доклада Сталина, В таких случаях приближенному к редакции «дежурному» поэту звонили в любое время суток, и через полчаса поэт диктовал по телефону или лично привозил в редакцию текст.

Так идеологический миф сразу обрел художественную, поэтическую форму.

Теперь, полвека спустя, остается вопрос: зачем великому вождю понадобилась, как выразился Рыльский, «тень» великого поэта? В кинохронике, отражавшей задачи дня, войска перед отправкой на фронт уже на следующий день зашагали мимо бронзовой статуи, стоящей в задумчивости на Пушкинской площади. Воинские почести отдавались поэту: чеканный шаг, равнение на монумент. Между фальшивыми сводками о потерях и оставленных городах зазвучали классические романсы о любви на слова Пушкина в исполнении лучших солистов Большого театра. Не себя, а Пушкина предложил спасать Сталин, и это был умный ход. Но причины вовлечения Пушкина в войну лежали, мне кажется, еще глубже.

Миф о Пушкине, как это видится сегодня, представляет собой часть другого, общего мифа, который я бы назвал супермифом. Супермиф уходит корнями в далекое русское прошлое: он – о превосходстве русских над другими нациями (старший брат) и вытекающей отсюда их мессианской роли в истории, супермиф о России как Третьем Риме (а четвертому не бывать). Именно сия мессианская идея, трансформировавшаяся в коммунистическую манию освобождения всего человечества так называемой первой страной победившего социализма, просуществовала до девяностых годов нашего столетия, и есть надежда, что настал ее коллапс.

В начале войны с Германией стало очевидно, что официальная идеология неэффективна. Опасность подгоняла быструю переоценку атрибутики. Еще недавно Москва по инерции придерживалась марксистской версии девятнадцатого века о пролетариате, у которого нет отечества, – то есть идеи братской солидарности трудящихся всего мира. Считалось, что эта идея служит нашему советскому Третьему Риму: «Интернационал» поют в Москве, а слышно и в Америке, и в Африке. Война показала, что в Африке, может, и слышно, но внутри страны эти слова действовали неэффективно. Братская солидарность немецких пролетариев оказалась фикцией. Они надевали каски и шли порабощать своих братьев по классу в других странах. Война вернула красную Россию к мифу великодержавному, великорусскому традиционному «Москва – Третий Рим». Неслучайно во время войны отменили государственный гимн «Интернационал» и разогнали Коминтерн.

Вспомним: положение отчаянное, столица эвакуирована, великая паника, власть висит на волоске. В катастрофической ситуации паникующие властители готовы зацепиться за что угодно и обращаются к национальным святыням, которые испокон веков считались в России истинными ценностями. Происходит реабилитация православной церкви. В области культуры – стремительный возврат к классике. Радио начинает передавать классическую музыку больше, чем советскую (исключение составляли разве что милитаристские марши и песни), лучшие мастера художественного слова читают военные страницы русских классиков.

Великий русский поэт стал демонстрировать то, что нужно было Сталину как воздух и что было реальностью: естественную любовь человека к своему отечеству в час, когда оно стоит накануне погибели, человеческую любовь к исторической родине, в отличие от любви к партии и социалистической стране Советов, которую раньше внушал агитпроп. Национализм, такой же, как в нацистской Германии, стал использоваться в качестве основного тезиса пропаганды у себя. Правда, национализм именовали патриотизмом, но суть (великий старший брат – русский народ) от этого не изменится.

Цитата из доклада Сталина стала включаться в предисловия ко всем изданиям Пушкина, в его биографии, в исследования пушкинистов. Труды последних (статьи, доклады, книги, особенно для массового читателя) в то время, когда культура была сведена к утилитарному минимуму, сделались, таким образом, полезными для победы и издавались большими тиражами. Известный пушкинист Борис Томашевский написал важную пропагандистскую брошюру «Пушкин и родина». Сотрудники Пушкинского Дома Академии наук направились на заводы и в воинские части с лекциями о любви Пушкина к отечеству.

Один старый литературовед рассказывал мне, что в своих лекциях на фронте он сосредоточивался на Дантесе. Убийца Пушкина вернулся в Париж, где его невзлюбили потому, что его французский был с легким немецким акцентом. Оказывается, Дантес был немецкого происхождения. Вот кто убил нашего Пушкина! Затем лектор добавлял, что убийца Пушкина стал во Франции шпионом. Открытия пушкинистики работали на пользу дела, еще бы: скрытый немец убил нашего лучшего поэта, удрал в Париж и там шпионил. Дантес, между прочим, доносил русскому правительству. Но эта деталь мешала воспитанию ненависти к врагу и в лекциях на фронте опускалась.

Пушкин-декабрист и революционер стал пока не нужен. Нынче он был назначен в баталисты, чтобы воспевать военные доблести русской армии. Советский пушкинист Б. Мейлах позднее отмечал то, что «старое пушкиноведение представляло совершенно неправильно». Важность победных маршей юноши Пушкина недооценивалась. Начало литературной деятельности поэта совпало с победой русской армии над Наполеоном. Теперь этот факт пригодился для создания образа певца, поющего славу русскому оружию, сильной и непобедимой России.

Писалось, что значение темы «Пушкин и 1812 год» выдвигается в литературоведении как одна из наиболее актуальных задач изучения Пушкина. Перелистайте исследования пушкинистов этого периода, и вы увидите, что, скажем, в лицейский период мальчик только и делал, что восхищался героизмом русских в войне с французами, а будучи взрослым – вдохновлял русскую армию на победы в войне с Турцией и воспевал подвиги Петра в войне со шведами.

Упор пропаганды делался на героизм русской нации. Вот типичная статья в газете «Известия» под названием «Мы – русские!». Автор ее Аркадий Первенцев, тогда военный корреспондент, а впоследствии лауреат Сталинской премии; его книги, как отмечала литературная энциклопедия, «несут отпечаток культа личности». С фронта Первенцев писал: «Сейчас, в годы суровых испытаний и всенародного подъема, мы с гордостью можем обратиться к нашим предкам… Благородные качества русского характера, руководящая роль русского народа… помогли объединению и сплочению всех народов нашего Советского государства… Мы должны помнить слова нашего вождя о врагах, о гитлеровцах…». И далее следует уже упомянутая цитата из доклада Сталина.

Вскоре та же газета публикует редакционную статью о Горьком под названием «Великий русский писатель» с употреблением военной терминологии для литературы: «Русский писатель – это совесть народа, передовой разведчик народа».

Тень Пушкина ожила и принимала участие в войне. Его имя начертано на танках, кораблях, самолетах. На пушкинской конференции после войны сообщалось, что артиллеристы-балтийцы осенью 1941 года посылали врагу свои смертоносные снаряды под лозунгом «За Пушкина!».

Известный писатель и пушкинист Иван Новиков, которому тогда было за 65, жил в эвакуации в Каменске-Уральском. В юбилейные даты Пушкина партийные органы организовали ряд платных вечеров, на которых Новиков читал главы из своих романов и лекции о Пушкине. Сбор – свыше 100 тысяч рублей – пошел на постройку самолета. В июле 1943 года в город пришла телеграмма: «На собранные вами средства построен боевой самолет-истребитель «Александр Пушкин», который 28 июня передан в Военно-воздушные силы Красной армии летчику капитану Горохову». Позже сообщалось: «В боях «Александр Пушкин» сбил девять фашистских самолетов». После войны стареющий писатель сочинил стихотворение под названием «Самолет «Александр Пушкин»». Заканчивается оно стилистически не очень удачно, но гордо:

Получается, что поэт ковал себе самолет вместе с нами. Но Пушкин действительно воевал. Учителя должны были на уроках увязывать его патриотизм с героизмом солдат на фронте. На выставках демонстрировались томики Пушкина, простреленные пулями. Очерки военных корреспондентов рассказывали о солдатах, умиравших с его стихами на устах.

Само собой, пушкинские даты (дни рождения и смерти) использовались для организации митингов, на которых говорилось о мести врагу, посмевшему посягнуть на наши святыни. Во многих газетах рассказывалось о бойцах Калининского фронта, которые, рискуя жизнью, зимой совершили рейд в село Михайловское в глубоком немецком тылу, чтобы привести в порядок могилу поэта. Торжественно, с салютами, праздновалось освобождение святых пушкинских мест.

Пресса сообщала о зверствах и разрушениях в этих районах. Была создана специальная правительственная комиссия во главе с писателем Алексеем Толстым. Члены комиссии на месте зафиксировали уничтожение культурных ценностей, и газеты наполнились призывами отомстить фашистам за надругательство над великим нашим поэтом. На деле эти места оказались разрушенными во второй раз: первый раз все разворовали, разорили и пускали красных петухов отечественные трудовые массы под руководством красных комиссаров во время революции и гражданской войны.

Теперь все объекты, где жил или бывал Пушкин, превращаются в национальные святыни. В Михайловском, родовом имении Пушкиных, возле разрушенной могилы поэта в Святогорском монастыре были наклеены надписи: «Великому Пушкину – от танкистов энской бригады». «Пушкину – от сталинских соколов», «Пушкин, ты в составе нашей роты дойдешь до Берлина» и пр.

Материалы о Пушкине в центральных газетах публикуются на видных местах, но теперь, в связи с успехами на фронте, рядом со славословиями товарищу Сталину, а также со списками награждений работников НКВД за освоение Дальнего Востока (читай: за строительство новых лагерей – в особенности для немецких и своих военнопленных – и организацию труда в них). Там, в лагерях, тоже чтут Пушкина, и КВЧ (культурно-воспитательные части зон) организуют митинги, на которых в первом ряду сидит руководство лагерей, и зеки читают со сцены стихи великого поэта-патриота.

В газетах пишут об успехах в восстановлении города Пушкина (бывшего Царского Села). «Памятник Пушкину – на прежнем месте» – гордо сообщает заголовок. Когда Красная армия отступала, скульптуру Пушкина «советские патриоты сняли и закопали глубоко в землю». В январе 1944 года солдаты ворвались в город и обнаружили только расколотый постамент. Монумент был выкопан и поставлен на прежнее место. Гитлеровцы во время отступления разрушили город, а в нем лицей и дачу, где поэт жил с молодой женой. Теперь от имени Пушкина власти требуют возмещения ущерба: «Загублены величайшие ценности. Германии придется оплатить счет сполна». Начинается ответный грабеж Германии.

Советские войска освобождают Восточную Европу, заодно, естественно, ее оккупируя. В пушкинистике возникает новая тема. Научные сотрудники Института русской литературы Академии наук проводят беседы и лекции о Пушкине в частях Красной армии и на кораблях Краснознаменного Балтийского флота. Митинги, посвященные 145-летию со дня рождения Пушкина, состоялись в Ленинграде и в городе Пушкине. Срочно восстановили Дом культуры, который заполнили жители, офицеры Красной армии и пр. Литературовед В.А. Мануйлов рассказал (теперь именно это важнее всего) о мировом значении Пушкина. Газеты педалируют новую актуальную задачу. Вера Инбер, известная тогда поэтесса, закончила свою речь стихами:

Разумеется, это, так сказать, дежурная лирика, написанная к событию. Но Вера Инбер политически точно соединяет в своем стихотворении три фактора: великого Пушкина, предстоящую великую победу и великую страну – Россию. Инбер была племянницей Льва Троцкого и всю жизнь боялась последствий этого родства, что наложило отпечаток на пафос ее поэзии.

Война двигается еще дальше на Запад. В секретных планах Сталина зреет умысел освобождения всей Европы. Требуется доказать, что русская культура выше и лучше западноевропейской. Значит, как говорится, сам бог велел ей господствовать над другими культурами. Естественно, происходит дальнейшее возвышение Пушкина: он должен работать на сегодняшний день, на партию, на коммунизм.

Предстоит гигантская по своему размаху кампания русификации Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии, Молдавии, стран Восточной Европы. Пушкин со своими произведениями для всех возрастов, связями с Европой и ее авторами видится компетентным органам в качестве, так сказать, идеального коммивояжера для сбыта русской культуры, книг, а прежде всего – насаждения русского языка в этих странах. Чуть позже на всех континентах, кроме Антарктиды, начнут создаваться филиалы московского Института русского языка имени Пушкина, которые КГБ будет использовать для вербовки своих агентов в разных странах. Если вы любите нашего славного поэта и наш великий русский язык, почему бы вам не помочь добрым дядям, которые тоже состоят при Пушкине?

Но это будет позже, а пока, в 1944-м, в Москве проводится конференция о роли русских ученых в развитии мировой науки. И, конечно, высшим достижением цивилизации на ней объявлены два человека, всемирные гении. Ректор МГУ И.С. Галкин заявляет: «Величественное здание русской науки увенчивают имена гениев человечества Ленина и Сталина».

В день победы, 9 мая 1945-го, газеты публикуют статью известного официального драматурга, героизатора истории партии Николая Погодина. Погодин вспоминает начало войны и речь Сталина 6 ноября 1941 года. «И в те часы на устах Иосифа Виссарионовича прозвучало имя Пушкина… какая это была светлая, возвышенная мысль гордой, пламенеющей души!». Погодин цитирует большую часть одного из самых постыдных, шовинистических стихотворений Пушкина, инвективу «Клеветникам России», написанную в 1831 году по случаю реакции Запада на подавление русскими восстания в Польше и сразу же опубликованную.

Стихотворение отражало озлобление русского правительства в связи с западными попытками вмешаться в русско-польские дела. История старая, как мир, но – снова весьма актуальная для послевоенного переустройства Европы. Что делать с захваченной Польшей, Сталин хотел решать сам. Западные союзники отыграли свою роль, и теперь им можно показать кузькину мать. Пушкин и тут оказался кстати.

В конце статьи Погодин снова цитирует две строки из того же стихотворения, где говорится, что Россия готова уничтожать и дальше любого противника:

Я учился в московской школе после войны, и это большое стихотворение учительница требовала выучить наизусть. Помню, как звонко я его декламировал. Между тем во времена Пушкина друзья резко критиковали поэта за крайне правую позицию, в нем выраженную. Стихотворение это углубило духовный кризис поэта. Многие отвернулись от него, обвинив в политическом ренегатстве, лизоблюдстве и даже сотрудничестве с тайной полицией. Теперь постыдное стихотворение по логике идеологии опять заработало, на сей раз – на новую имперскую систему.

Было ощущение, теперь уже забытое, будто Россия снова готовится к войне – на этот раз со всем миром. Разгоралась холодная война; советские солдаты вернулись из Европы домой, и власти не хотели, чтобы разительный контраст жизни в России с жизнью на Западе привел к недовольству, как это случилось после 1812 года.

Суть публикаций в газетах такова: Пушкин вместе с советским народом стал победителем, проявление любви к Пушкину есть «доказательство советского патриотизма», «сознательности и общественной активности гражданина». Биография поэта в эти годы переписывается, приноравливается к текущим событиям. Пушкин учил гордости, утверждению идеи, что мы, русские, – лучше всех.

Прошлое нужно было для подтверждения, что победа есть закономерное явление истории России, а значит, закономерны и великая партия, приведшая советский народ к великой победе, и ее великий лидер. Академик В. Потемкин, историк, дипломат, тогдашний нарком просвещения, заявляет, ничего не доказывая и не вдаваясь в подробности: «Уже первые шаги русского народа предвещали будущее величие России».

Далее в той же статье Потемкин сопоставляет западные культурные ценности и русские: «Духовные властители Запада – Лейбниц, Вольтер, Гримм, Дидро (странный подбор. – Ю.Д.) будут дивиться, видя, какими исполинскими шагами шествует по пути прогресса русский великан. Русская литература засияет созвездием таких имен, как Радищев, Державин, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Крылов, Тургенев, Достоевский… Корифеи марксистской науки – Ленин и Сталин, большевистская партия подняли Россию на небывалую высоту».

Корифеями марксистской науки вместо иностранцев Маркса и Энгельса академик Потемкин объявил наших Ленина и Сталина. Оставим без комментария утверждение о том, что Россия благодаря этим корифеям и их партии оказалась поднятой на небывалую высоту. Самое занимательное – заявление о том, что Лейбниц, Вольтер и Дидро, умершие в восемнадцатом веке, будут восхищаться русскими писателями, жившими в девятнадцатом. В июне 1945 года умер Вересаев – выдающийся биограф Пушкина, и даже некролог используется для толкования биографии Пушкина, чтобы сказать о нем полезные в данный момент пропагандистские штампы.

В 1949 году празднуется новый юбилей: 150 лет со дня рождения поэта. В рапорте сообщается, что в чествовании поэта приняли участие триста пушкинистов. 24 мая Сталин отдал приказ произвести праздничный салют в честь Пушкина. Чувство меры улетучилось: «150-летие со дня рождения А.С. Пушкина праздновалось в знаменательной обстановке мощного объединения прогрессивных сил всего передового человечества вокруг первого в мире социалистического государства». Советское литературоведение опять подводит итоги своей работы по созданию нового образа поэта, работающего на социализм, ведь «Пушкин близок и дорог людям Сталинской эпохи».

Пушкинистами стали руководители Союза советских писателей, которые выступили на торжестве в Большом театре. «Теперь, – докладывал Александр Фадеев, – в среднем каждая семья в нашей стране имеет произведения Пушкина… великое наследие Пушкина подняла и несет в своих руках вся новая советская индустриальная и колхозная Россия, все народы Советского Союза». Константин Симонов раскрыл в своем докладе суть классовой борьбы вокруг Пушкина (сократим длинные пассажи): реакционеры, состоявшие на содержании у российского капитализма: Анненков, Дружинин, Фет, Минский, Розанов, Сологуб, Соловьев и многие другие – пытались отнять Пушкина у народа и присвоить его себе.

Происходившее можно назвать новой чисткой поэта. Перед пушкинистами партией поставлена задача отмести «лженаучные буржуазные, идеалистические и космополитические концепции в трактовке творчества Пушкина», показать «связь великого поэта с современным ему революционным движением, подчеркнуть великое братство народов нашей социалистической Родины». Разве еще не отмели, не показали, не подчеркнули? Видимо, недостаточно.

Теперь именно разоблачение загнивающего Запада – один из актуальных аспектов пропаганды, и передовик Пушкин участвует в этом процессе. «Растленной культуре американо-английских империалистов и ее представителей, являющихся лакеями своих хозяев, противостоит светозарный облик величайшего гуманиста и жизнелюбца Пушкина, разоблачающего всякое стяжательство».

Снова подправляется биография Пушкина, начиная с детства. Не война теперь в центре лицейской жизни поэта, а нечто другое. В образовании Пушкина исчезает полностью французский язык, остаются только русские сказки. Осуждаются авторы, писавшие, что в лицее были иноземные влияния. «Нет, – пишет Б. Мейлах, – лицейская система была системой русской передовой национальной педагогики, основанной на высокой идейности и патриотизме… Пушкин был в лицее предводителем самой передовой группы молодежи». А затем, оказывается, он стал одним из вождей русского просвещения. И опять: «Всю свою жизнь Пушкин посвятил патриотическому служению родине и народу».

А еще через год, в июне 1950-го, то есть спустя девять лет, Сталин вдруг опять вспомнил о Пушкине, и тут что ни фраза, то выдающееся открытие. Судите сами.

«Со времени смерти Пушкина прошло свыше ста лет. За это время были ликвидированы в России феодальный строй, капиталистический строй. Стало быть, были ликвидированы два базиса с их надстройками и возник новый, социалистический базис с его новой надстройкой. Однако если взять, например, русский язык, то он за этот большой промежуток времени не претерпел какой-нибудь ломки, и современный русский язык по своей структуре мало чем отличается от языка Пушкина».

Суть умозаключения Сталина (если это писал он сам) в том, что русские говорят по-русски. И литературоведы делают вывод: «Гениальные указания И.В. Сталина об историческом неувядаемом значении языка Пушкина открывают новую страницу в пушкиноведении». В одной из работ мы прочитали пространные доказательства, что в соответствии с указаниями товарища Сталина Пушкин поддерживает положение о неразрывности языка и мышления.

В программном заявлении, подписанном коллективно всем Институтом русской литературы (Пушкинским Домом), говорится: «Первостепенное значение имеет изучение языка Пушкина в свете гениальных трудов товарища Сталина о марксизме в языкознании… Совершенно очевидно, что изучение сталинских работ о марксизме в языкознании имеет решающее значение не только для исследования языка Пушкина, но и для подъема на высшую ступень всего пушкиноведения». В одной литературоведческой работе находим, что пушкинистикой занимался не только Ленин, но и Берия: «Так, красочно переданная Пушкиным фраза: «…до пламенной Колхиды», получившая прекрасное применение у Ленина (Л. Берия. К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье. 1948, с. 123), назвавшего великого Сталина «пламенным колхидцем», связана была у поэта с самым занимательным мифом – о походе аргонавтов…». Но, безусловно, главным пушкинистом теперь становится лично товарищ Сталин.

Разъясняется историческая функция поэта Пушкина. Он «подготовлял величие нашей эпохи». И поэтому «наше ленинское, сталинское время со всею своею открытой душой принимает Пушкина». В вопросах истории и политэкономии Пушкин начинает мыслить в унисон с главным пушкинистом, становится критиком ненавистного капитализма: «Непрочность здания старившегося капитализма Пушкин чувствовал очень глубоко, и здание это было омерзительно ему».

Культ Пушкина становится частью культа Сталина. Как выразился известный тогда литературовед Н.Ф. Бельчиков, только что вступивший в партию, после чего принятый в члены Академии наук, только наша советская эпоха под руководством партии Ленина – Сталина способна сказать новое, исторически правдивое слово о Пушкине. Миф о Пушкине преображается в связи с задачами кампании борьбы с космополитизмом.

Теперь главная заслуга Пушкина состоит не только в том, что он был великим русским поэтом, что воспевал победы русского оружия, что создал «представление о России – спасительнице Европы, подтвержденное историей». Важнее всего, оказывается, что Пушкин был русским и даже, как было сказано о нем еще в прошлом веке, «самым русским».

Известный полуанекдот о разговоре Пушкина с Александром Тургеневым и Вяземским, когда Пушкин стал ругать заграницу, а Тургенев ему посоветовал: «Да съезди, голубчик, хоть в Любек», теперь называется «борьбой Пушкина с А. Тургеневым и П. Вяземским за передовую национальную культуру». Притом совет съездить в Любек (то есть за границу) ловко убран из диалога.

«Критика Байрона со стороны Пушкина, – объясняет Н.Ф. Бельчиков, – была критикой политического друга, видевшего слабости и отставание передового человека Запада. Пушкин видел это как передовой русский человек и осудил Байрона». Б. Мейлах идет еще дальше, заявив теперь, что наш Пушкин вел борьбу с Байроном и даже – «борьбой против подражательности иноземной словесности… была проникнута вся деятельность Пушкина». Оказывается, Рылеев в оде «На смерть Байрона» писал:

не зная, что Пушкин радовался его смерти. И вообще: «Величие Пушкина символизирует и отражает величие выдающейся русской нации».

В войну Пушкин боролся с внешними врагами, теперь он борется с врагами внутренними. Это называлось «идейно-творческой эволюцией Пушкина», и состояла она в «борьбе за русскую передовую национальную культуру». Подчеркивалась связь «его патриотизма с прогрессивными тенденциями исторического развития». О, великий и могучий русский язык!

Он снова становится декабристом, революционером, он как бы обретает партийность. Отдельные части биографии мешают Пушкину участвовать в борьбе с космополитами, поэтому они подправляются, создаются, так сказать, подмифы.

Прежде всего – национальное происхождение Пушкина. Он сам считал себя потомком негров, поскольку предок его по матери, урожденной Ганнибал, был, как всем известно со школьной скамьи, вывезен из Африки и подарен Петру Великому. Кроме того, по отцу генеалогическая линия Пушкина восходит к шведскому выходцу Радше. Теперь прелестные многонациональные корни поэта замалчиваются, подчеркивается чистокровная русскость Пушкина, его русские предки по отцовской линии без шведов, а материнская линия не упоминается. Кстати, позже, в шестидесятые годы, Пушкин станет снова потомком негров, – когда политические интересы Советского Союза этого потребуют. Пушкин будет помогать органам внедряться в Африку, на Кубу, в страны Южной Америки.

Затем – язык и литературная школа Пушкина. Он вырос в дворянской семье и среде, где все говорили по-французски. Русскому языку Пушкина учила плохо говорящая по-русски бабка, когда мальчику было пять лет. Лицей, учебное заведение, которое он окончил, был французского типа. Первые его литературные произведения написаны по-французски.

И позже форму, мысли, а иногда и содержание Пушкин охотно заимствовал из произведений европейской литературы. Разумеется, великий русский поэт писал главным образом по-русски, но и в конце жизни сообщал философу Петру Чаадаеву: «Я буду говорить с вами на языке Европы, он мне привычней нашего…». Даже подписывался поэт подчас по-французски: Pouchkine.

В новом советском мифе эти аспекты биографии отходят, заменяются абстрактными текстами о воздействии на поэта русского народа, русского фольклора. Преувеличивается влияние на него мужиков, ямщиков, станционных смотрителей, слуг, а прежде всего – русской няни Арины Яковлевой, которую он, будучи холоден к матери и отцу, действительно любил, но которая была неграмотной, большой любительницей выпить и поставляла ему в постель крепостных девушек, когда поэт приезжал в Михайловское.

Очевидное влияние на Пушкина иностранной литературы в серьезной пушкинистике преуменьшается, а в популярной и в учебниках полностью отрицается. Наоборот, подчеркивается мировой восторг творчеством Пушкина и влияние его на разные литературы, особенно, конечно, на писателей стран Восточной Европы. Пушкин превращается в борца за дружбу народов нашей страны и всего так называемого прогрессивного человечества, – само собой, под руководством старшего брата. По радио в подкрепление речей о дружбе народов звучат строки из стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» о том, что русского поэта будут знать все нации нашей страны и – «друг степей калмык». Под ритм этих стихов малые народы с юга подвергались репрессиям.

Итак, великий русский писатель-патриот, национальная святыня, живой памятник, человек-заповедник, создатель современной русской литературы и языка стал символом великой Страны Советов и олицетворением всего самого лучшего в советском народе. После победы во Второй мировой войне народ этот, согласно имперскому кремлевскому мифу, стал Мессией и обрел право вести в светлое будущее другие народы и государства. Осуществлял это право на практике великий кормчий, который стоял у руля. Таким образом, глава страны Сталин соединялся кратчайшей линией с главным поэтом, ведь, как и Сталин, Пушкин именуется «великим вождем».

Больше того: Пушкин назначается в сыновья Сталина: «Только нашей эпохе по росту великан Пушкин, и разве в круг друзей, таких, как Чкалов и другие могучие богатыри – сыны Сталина, не вошел бы со своей простодушной улыбкой мудреца Пушкин?..». Приехавший в Москву Поль Робсон то и дело повторяет со сцены два этих русских имени (впрочем, возможно, он больше и не знал). Согласно анекдоту, были объявлены три премии за лучший проект памятника Пушкину. Третья премия предложена за проект «Сталин читает Пушкина».

– Эта верна ыстарычески, – говорит Сталин, – но не верна палытычески. Гдэ генэралная лыния?

Вторая премия предлагается за проект «Пушкин читает Сталина».

– Эта верна палытычески, – говорит Сталин, – но не верна ыстарычески. Ва врэмя Пушкина товарищ Сталин эщо нэ писал кныг.

Первую премию получил проект «Сталин читает Сталина».

Говорят, вождь любил рассказывать анекдоты про Пушкина. Может быть. Но дело в том, однако, что и сам Сталин в молодости писал стихи и, видимо, мечтал стать поэтом (как Гитлер – художником), пытался переводить «Витязя в тигровой шкуре». Говорят, классик грузинской литературы Илья Чавчавадзе одобрил стихотворения молодого Джугашвили и даже опубликовал в газете «Иверия».

Поэт и переводчик Александр Ойслендер рассказывал мне, как однажды его вызвали к секретарю ЦК партии по пропаганде и дали переводить стихи с грузинского на русский. Ойслендер видел эти стихи в старом учебнике «Родное слово» для начальной грузинской школы и сразу сообразил, что они принадлежат Сталину. На грузинском языке эти стихи выставлены в музее в Гори.

Когда Ойслендер принес, вялый от страха, переводы, ему дали портфель. Дома он открыл его – портфель был полон денег. Стихи так и не были напечатаны по-русски. О причине мы можем только гадать.

Но в анекдотном ручейке тех лет любовь Сталина к поэзии освещалась несколько иначе. Пушкин пришел к вождю пожаловаться:

– Товарищ Сталин, меня не печатают.

Сталин снимает трубку:

– Товарищ Фадеев, издайте сочинения товарища Пушкина.

Пушкин продолжает:

– У меня квартиры нет.

Сталин звонит в Моссовет:

– Дайте квартиру товарищу Пушкину.

– Спасибо, товарищ Сталин, – говорит счастливый Пушкин и уходит.

Сталин снимает трубку:

– Товарищ Дантес, распорядитесь насчет товарища Пушкина.

Я встретил математика, который, сидя в лагере, рассказал этот анекдот, за что ему удвоили срок.

Советский патриотизм означал, что Сталин и родина слиты. Индивиду следовало зарубить себе на носу: жизнь в Советском Союзе лучше, чем в любой другой стране мира, а счастье дал нам Сталин. Необходимо на каждом шагу подтверждать свою любовь к нему. И, конечно, к родине – самому лучшему и самому передовому в мире социалистическому отечеству.

Пушкин работал, как сформулировали пушкинисты, в качестве «учителя беззаветной преданности Родине». Цензура аккуратно выполняла требования этого тотального патриотизма. Владимир Тендряков записал в мемуарах, много лет спустя опубликованных, что после войны он читал издание детской сказки Пушкина «О царе Салтане». В тексте вместо изъятой у Пушкина строки стояли точки. Строка гласит:

И вот тут мы подобрались вплотную к одной из наиболее любопытных прорех в агитпроповском мифе о Пушкине как государственном поэте и ортодоксальном патриоте. Впрочем, темы этой, как ни странно, за ничтожным исключением, вообще избегала пушкинистика на протяжении всей своей истории.

Живой Пушкин никогда не видел заграницы, куда собирался отправиться в 1817 году сразу после окончания лицея. Павлу Катенину, встретившемуся с молодым поэтом в театре, Пушкин сказал, что «он вскоре отъезжает в чужие краи», из кишиневской ссылки он хотел удрать в Грецию, в Одессе получил два отказа на официальные прошения царю и договаривался с контрабандистами, чтобы его спрятали в трюме корабля. «…Не то взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь, – писал поэт брату. – Святая Русь мне становится невтерпеж. Ubi bene ibi patria («Где хорошо, там родина». – Ю.Д.). А мне bene там, где растет трын-трава, братцы».

Он мечтает попасть в Италию, видит во сне Францию, собирается в Африку, думает об Америке. Из Михайловского, заказав парик, Пушкин планирует побег через Польшу в Германию в качестве слуги своего выездного приятеля. Он придумывает липовую болезнь, подтвердив ее справкой от ветеринара, чтобы его пустили к врачу в Ригу, так как оттуда на корабле до Европы недалеко. «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство, – пишет он Вяземскому. – Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь».

Он бежит на Кавказ, чтобы посмотреть, мыслимо ли перебраться в Турцию, готов отправиться в Китай. Он безуспешно просится у начальника Третьего отделения Бенкендорфа в Париж. Больше того, он пишет гимны царю и патриотические вирши (в том числе военные) в надежде на благосклонность и, возможно, на получение в качестве награды поездки за границу. «Куда б ни вздумали, – обращается он к друзьям, собирающимся за рубеж, – готов за вами я…».

Россия превратила его в невыездного, в отказника, и поэт умер на цепи. За год до смерти великий патриот Пушкин жаловался в письме к жене: «Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом!» И поставил восклицательный знак, который, вообще говоря, в его письмах встречается нечасто.

Зададим простой вопрос, который еще никогда не ставило пушкиноведение: поэт хотел поехать и вернуться или – эмигрировать?

Сперва Пушкин намеревался служить за границей по дипломатической части – таково было его образование и юношеские планы. Потом он пытался просто поехать с целью путешествовать и набираться впечатлений. Ему не дали этого сделать, и тогда он стал искать пути выбраться за границу тайно. Для каждого, кто понимает традиционную русскую ситуацию, ясно, что вернуться беглецу или самовольному изгнаннику (он называл себя сам и так, и так), – значило закончить свои дни на каторге. Такую судьбу Пушкин без всякого энтузиазма примерял к себе не раз.

Побег из России на Запад автоматически отрезал любому перебежчику путь назад. Стало быть, нам придется признать, что, задумывая бегство, первый поэт России примеривался к статусу политического эмигранта: «…Верно нога моя дома уж не будет». Любил ли Пушкин свою страну? Любил. И хотел умереть на родине. Но еще никто не доказал, что эмигранты любят родину меньше, чем те, кто живет внутри.

Такова закулисная сторона биографии поэта, которая по понятным причинам всегда ретушировалась, ибо с ней трудно увязать официальный образ государственного поэта – патриота. В этом смысле, вообще говоря, советское литературоведение могло найти в истории литературы истинных официальных патриотов отечества вроде Булгарина, Греча, Лобанова, с которыми, между прочим, у литературных бонз, связанных с тайными органами, было большее родство душ.

Стало ли мифотворчество историей сегодня?

Происходит нечто любопытное. В 1999 году исполняется двести лет со дня рождения Пушкина, и к юбилею уже идет вполне традиционная подготовка. В государстве, потерявшем ориентацию в пространстве и плывущем неизвестно куда без руля и без ветрил, кажется, только он, Пушкин, и остается прочным корнем культуры, на который можно опереться.

Значение Пушкина для России бесспорно, но ситуация, похоже, все еще двусмысленная. История, литература, искусство продолжают оставаться вовлеченными в политику, и очень трудно войти в берега. Мы живем в век изживания иллюзий, а Пушкина все еще укрывают от истины. Преувеличивая интернациональное значение Пушкина, должностные пушкинисты состояли при этой государственной религии, становились монопольными толкователями мыслей святого поэта, жрецами, ведающими Пушкиным, его рукописями и даже его родственниками.

В демократическом обществе делать это труднее, но пока любое нетрадиционное слово касательно святости Пушкина все еще встречается с неприязнью. Даже читатели, приученные к отфильтрованным сведениям о поэте, подчас нетерпимы. Вместо него, живого и бездонного в своих противоречиях, нам все еще предлагают некий плакат, иллюстрирующий указания начальства, или Пушкина – истинного христианина взамен старого образа Пушкина-атеиста. Видимо, до реального Пушкина мы еще не доросли.

1992