Иллюзия любви. Ледяное сердце

* * *

— Матерь Божья! Что же я наделала-то! Как же теперь быть-то?.. — Полина Матвеевна судорожно сглотнула, прижала ко рту ладонь и, испуганно моргнув, застыла на месте.

— Что там у тебя стряслось? — Громыхнув железной ручкой ведра, Тамара Климентьевна отставила швабру в угол, бросила тряпку в воду и с удивлением посмотрела на регистратора.

— Ой, что теперь будет… что буде-е-ет… — Не отнимая руки от лица, Голубева безнадёжно вздохнула и в который раз, будто надеясь на чудо, провела пальцем по чернильной строке. — Нет, так оно и есть… Ой! Страсть-то какая!

— Да что там у тебя? На тебе чтой-то лица совсем нет! — Климентьевна вытерла мокрые руки о край фартука и подошла к рабочему столу подруги. — Что ты так убиваешься, записала, что ль, чего не туда? Подумаешь, документ — вахтенный журнал, возьми да исправь — и вся недолга! Нужен он кому больно? — Она подошла к Полине Матвеевне и заглянула в исписанную тетрадь. — Где напутала-то, покажи, может, ещё ничего, не заметит никто?

— Томик! Я такое сотворила… — Полина Матвеевна подняла глаза от журнала, её лицо выражало полное отчаяние. — Всё, пиши пропало. Последний день мы с тобой вместе работаем. Уволят меня завтра. Даже не завтра, а прямо сегодня, — уверенно проговорила она и для убедительности несколько раз утвердительно качнула головой.

— Да за что же?!

Глянув в тетрадный листочек, ровнёхонько расчерченный на вертикальные столбики и заполненный сверху донизу аккуратным почерком, Климентьевна непонимающе вскинула брови: разруби её на куски, озолоти с головы до ног, ей самой так не управиться с этой бумажной писаниной ни за какие коврижки.

— Помнишь, ночью нам позвонили из реанимации и сообщили, что у них там умерла какая-то Тополева?

— Ну… — сосредоточенно протянула Климентьевна, и её брови начали медленно приближаться одна к другой.

— Мне бы, дуре, как другим, оставить это до утра, а я — нет, сознательная, схватилась за телефонную трубку, будь она неладна! — Голубева с досадой взглянула на старенький телефон с треснутым корпусом. — И дёрнул же меня чёрт! — Она механически поправила отошедший край изоленты, намотанной вокруг аппарата в несколько слоёв.

— Когда это было, чтоб за доброе сердце с работы увольняли? Не выдумывай ты Христа ради! — отмахнулась Климентьевна.

— Это ж угораздило меня так маху дать! — Не обращая внимания на слова подруги, будто не слыша их, Полина Матвеевна шумно вздохнула. — Эх, грехи наши тяжкие… Очки нужно было одевать, вот что. Но кто же знал, что их двое? Ты только посмотри! — Она ткнула пальцем в середину листа. — Это ж надо такому приключиться: одна — Тополева, другая — Тополь, и обе, как на грех, в реанимации. А эта, сменщица моя, пишет как курица лапой, не поймёшь, где какая буква!

— Да неужто… — Озарённая внезапной догадкой, Климентьевна затаила дыхание и скосила глаза на подругу.

— А ты говоришь «доброе сердце»… — расстроенно проговорила Голубева и издала языком странный звук, похожий не то на щелчок, не то на причмокивание. — Ты представляешь, какой сегодня будет скандал? Господи, срам-то какой, хоть под землю со стыда провались!

— Так что ж ты сиднем-то сидишь? — ахнула Тамара Климентьевна. — Бери скорее трубку да звони, говори, что ошибка вышла, даст Бог, всё ещё обойдётся!

— Я уже туда три раза звонила — без толку, никого нет. Скорее бы смену сдать, что ли. — Голубева с надеждой взглянула на круглые настенные часы, повешенные прямо напротив входных дверей, и вдруг её лицо побледнело.

За толстыми двойными стёклами больничных окон стоял молодой человек лет двадцати, то и дело вскидывающий руку, явно ожидая открытия. По-видимому, он очень нервничал, потому что беспрерывно курил. Но делал он это исключительно для того, чтобы хоть чем-то занять себя, потому что, не докурив одной сигареты даже до половины, он бросал её в урну и тут же затягивался следующей.

— Вот он, красавчик, с самого утра явился — не запылился!

— Думаешь, он? — Тамара Климентьевна близоруко прищурилась и оглядела парня с ног до головы. — Вряд ли.

— «Вряд ли»… — едко откликнулась Голубева. — Ничего не «вряд ли», сама ведь знаешь, за столько-то лет глаз намётанный. Кто ж в больницу без сумки приходит? У нас тут не курорт.

— И то верно.

— Ладно, чему быть — того не миновать. — Полина Матвеевна поправила выбившуюся из пучка прядь и снова заколола волосы шпилькой. — Знаешь что, перед смертью не надышишься: открывай-ка ты дверь, Томик, да впускай сюда этого страдальца.

Неуверенно поведя плечами, словно сомневаясь, не лучше ли будет выйти на крыльцо и объясниться с молодым человеком с внешней стороны дверей, Тамара Климентьевна провела по волосам рукой, зачем-то оправила на себе фартук и неторопливо пошла к дверям.

Услышав, как щёлкнул тяжёлый засов, молодой человек тут же загасил окурок о край урны и стал подниматься по ступеням, ведущим ко входу. На территории больницы никого не было видно, только у соседнего корпуса, въезжая в узкое пространство между фонарным столбом и какой-то кирпичной постройкой, пыталась припарковаться старенькая иномарка.

— Сынок, ты случаем не Тополь будешь? — Пожилая уборщица встала посреди прохода так, что волей-неволей Семёну пришлось остановиться. — Ты уж извини, что я спрашиваю. — Она доброжелательно улыбнулась и бросила незаметный взгляд через стекло, отделяющее тамбур дверей от основного коридора.

— Тополь… — Молодой человек с удивлением посмотрел на женщину в цветастом фартуке поверх платья с коротким рукавом. — А что вы хотели?

— Понимаешь, какое дело… — замялась та. — Даже не знаю, как тебе сказать… — Она снова покосилась на конторку, за стеклом которой ни жива ни мертва сидела её подруга. — Ты только не бери близко к сердцу, ладно?

— Вы о чём? — Неожиданно сердце Семёна пропустило несколько ударов, и по всему телу начала разливаться противная слабость. Ощущая в кончиках пальцев тихое покалывание, он задержал дыхание и с трудом сглотнул. — Я вас не понимаю.

— Ох, горе горькое… — чувствуя себя как на иголках, Климентьевна набрала побольше воздуха в грудь и ринулась в омут с головой. — В реанимации ночью умерла не твоя мама, а совсем другая женщина.

— Что?! — от смуглого лица Семёна вмиг отхлынула вся кровь, и оно приняло какой-то странный серовато-зеленоватый оттенок.

— Понимаешь, уж больно ихние фамилии схожие, твоей матери и той, что померла. Твоя-то — Тополь, верно? А у покойницы — Тополева, через это и путаница случилась, вот оно что. — Глядя в ошарашенное лицо молодого человека, Климентьевна сердобольно причмокнула губами и махнула рукой куда-то наверх, в сторону лестницы, по всей вероятности туда, где располагалось отделение реанимации.

Семён обвёл взглядом узкое пространство между двумя дверьми, открывающимися в разные стороны, и почувствовал, как его колени начали мелко-мелко трястись. Будто крошась, окружающее пространство расслаивалось, раскалывалось на отдельные кусочки с битыми и острыми, как бритва, краями, и, осыпаясь, резало Семёна по живому.

— Как же так?.. — С усилием шевельнув губами, он скользнул взглядом по тёмно-серому железу дверей, и перед его глазами отчётливо и до боли ясно проступили глубокие безобразные царапины на прямоугольных металлических ручках.

— Ты уж прости, что так вышло. — С беспокойством вглядываясь в пепельно-серое лицо молодого человека, Климентьевна коснулась его локтя, но тот, словно обжегшись, отдёрнул руку и полоснул по женщине взглядом.

— Как вы могли?! — От неимоверного напряжения голос Семёна вдруг сорвался и зазвенел тонким, почти женским фальцетом. Давясь, он глотал слёзы, так и не выступившие на глазах, а отчего-то запёкшиеся в горле горячим тягучим сгустком. — Ненавижу! Как я вас всех ненавижу! Вчера вы похоронили мою мать, а сегодня меня самого!

— Что ты такое говоришь, типун тебе на язык! — испуганно проговорила Климентьевна и со страхом махнула рукой в его сторону. — Разве так можно?!

— А как можно, как?! — сложив ладони в кулаки, Семён изо всех сил ударил по железу дверей, а затем неожиданно развернулся и, не разбирая дороги, пошел прочь, благодаря и проклиная небо, в один день вернувшего жизнь его матери и поставившего крест на его мечтах о собственной свободе.

* * *

— Пап, у тебя с деньгами как? — Семён накрутил на вилку макароны и обмакнул их в томатный соус.

— По сравнению с Кондесю — плохо, — осторожно вывернулся Леонид. — А что, проблемы?

— Не то слово… — Семён помрачнел и отложил вилку в сторону. — Понимаешь, так получилось, у меня в институте ещё с лета остался один хвост. Другие предметы я проскочил как-то удачно, а тут — ну ни в какую. Я и так к профессору, и эдак, а он упёрся — вот вынь ему и положь все до единого конспекта за семестр. А где ж я их ему возьму? Ты же понимаешь…

— Чего легче — взял бы у кого-нибудь из соседнего потока на денёчек. — Леонид удивлённо пожал плечами. — Дел-то…

— Не поверишь — я так и сделал, — едко усмехнулся Семён. — Только этот старый гусак раскусил меня в два счёта. Пока я готовился к ответу, он пролистал тетрадь, а потом взял мой листочек, на котором я писал, и сравнил почерк.

— Какой дедушка молодец! — Леонид восхищённо цокнул языком. — Нет, что ни говори, а старый конь борозды не портит.

— Не знаю насчёт борозды, но крови он мне попортил много. Экзамен я ему сдавал раз восемь, не меньше, и всё равно он, паразит, оставил меня на осень. Я попробовал в сентябре к нему сунуться — снова неудачно. А потом закрутился, понимаешь, то одно, то другое, — расстроенно протянул Семён. — Между прочим, возле деканата как-то вывешивали списки тех, кого за старые хвосты к зимней сессии не допустят, — меня там вроде не упоминали.

— Думал, с кондачка проскочишь? — ковырнул Леонид.

— Думал — да, но не тут-то было. Неделю назад появились свежие списки, так моя фамилия там написана дважды, не иначе как особо злостного должника. Я — тыр-пыр, а этот дед, чтоб ему неладно было, куда-то уехал, в санаторий, что ли? — Он набрал воздуха и в голос выдохнул. — О-о-ох, что теперь делать — ума не приложу. Если бы этот хрыч никуда не свалил, я бы его как-нибудь уломал, но где ж я его теперь найду? Я — в деканат, так, мол, и так, а они — в отказку: ничего знать не знаем и ведать не ведаем, положено, чтобы экзамен принимал Преображенский, вот к нему и все вопросы.

— И за какую же сумму почтенные работники умственного труда согласились закрыть глаза на твои милые шалости? — Уголки губ Тополя-старшего дрогнули.

— Тебя интересует сумма в у.е., или можно назвать в рублях? — огрызнулся Семён. — Какая разница, если у тебя всё равно ничем не разживёшься? И что мне за родители такие достались? — тёмно-синие глаза Семёна полыхнули обидой. — Вон, Ванька подкатился к своим — они ему всё в клювике принесли, разве что ленточкой не перевязали. А мне — как хочешь, так и крутись. У тебя — голяк, мать — та вообще ничего слышать о деньгах не хочет, сдавай, говорит, долги, как все прочие люди.

— Значит, Надька морали читает? — Довольный услышанным, Леонид по-кошачьи прищурился. — А ты не пробовал ей объяснить, чем всё это может для тебя закончиться?

— После того как она в мае чуть на тот свет не отправилась, ей вообще ничего объяснить невозможно. — Семён криво усмехнулся. — Хочешь, говорит, учись, не хочешь — ступай в армию. Вот и весь разговор.

— Круто она с тобой. И давно вы так?

— Да как из больницы вышла, — с неохотой проговорил Семён. — Я ведь тогда к ней так ни разу и не зашёл.

— А чего?

— Да не знаю, — ещё больше помрачнел Семён, — не сложилось как-то. Когда выяснилось, что умерла вовсе не она, а какая-то другая тётка, меня как напополам перерезало. Понимаешь, ну не мог к ней прийти, и всё тут, хоть режь меня на кусочки. Ну, вот с тех пор мы и чужие.

— Надо же, как жизнь складывается. — Леонид криво усмехнулся. — Двадцать лет Надька с тобой носилась, как курица с яйцом, всё время крылья над тобой держала: как бы чего не вышло, да как бы чего не стало, и — на тебе, додержалась… — Он потянулся за салфеткой, бесшумно рассмеялся, и его узкие плечи мелко затряслись. — Вот уж точно не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Значит, говоришь, кровь из носу, деньги нужны? И как скоро?

— Вчера.

— Даже так? — Закусив губу, Тополь задумался, и его брови сошлись у переносицы.

В принципе, наличные деньги у Леонида имелись, вернее, не у него самого, а у женщины, в квартире которой он теперь проживал, Лидии Витальевны Загорской, но отдавать их все под ноль, и отдавать, судя по всему, безвозмездно, особенного желания не испытывал. Конечно, слов нет, выручить сына в данный момент, когда, занимаясь воспитательным процессом, мать ему в этом отказала, было бы очень даже неплохо, но объясняться со своей пассией, так сложно расстающейся с имеющейся наличностью…

Мысленно разговаривая сам с собой, Тополь задумчиво пожал плечами и медленно выпятил нижнюю губу. Достать деньги можно было не только из коробочки, существовал ещё один способ, правда, несколько рискованный, но зато почти не дающий осечек. Когда-то по молодости добрый сосед по коммунальной квартире, дядя Игорь, а для своих просто дядя Жорик, бывший уголовник и известный чуть ли не на полгорода карточный шулер, смеха ради научил мальчонку нескольким безобидным фокусам, которые впоследствии не раз выручали Лёнечку из беды. Честно сказать, фокусы эти являлись не такими уж и безобидными, особенно для тех, на ком они отрабатывались, и пару раз случалось, что за свои штучки-дрючки Тополь бывал нещадно бит, но покойного дядю Жорика Леонид вспоминал в своей жизни неоднократно, причём добрым словом и от всей души.

Ещё по молодости, во время учёбы в техникуме, когда, как водится, планов громоздилось великое множество, а в карманах гулял ветер, Тополь со своим приятелем, Иваном, иногда отправлялся в аэропорт, чтобы помочь какому-нибудь незадачливому пассажиру скоротать за партией в преферанс пару-тройку часов и освободить его кошелёк от ненужного груза советских денежных госзнаков. Конечно, всё это осталось в далёком прошлом, и с Ванькой, другом детства, их дорожки разошлись уже давным-давно, но пальчики помнили всё так, как будто это происходило не тридцать лет назад, а только вчера, и вспомнить всё, чему он обучался у покойного дяди Жорика, можно было буквально за час.

— Слушай, ребёнок, а ты в преферанс когда-нибудь играл? — Глаза Тополя-старшего заблестели.

— В преферанс? — Лицо Семёна вытянулось.

Высокий, смуглый, с необыкновенно яркими, тёмно-синими отцовскими глазами, он был бы точной копией своего папеньки, если бы не рост и волосы. По сравнению со стройным, красивым сыном, Тополь-старший казался кукольным, почти карманным. В отличие от абсолютно седых волос-спиралек, стоявших на голове Леонида вертикально и казавшихся одним большим шерстяным шаром, причёска Семёна выглядела почти идеальной, её даже не портили отдельные волнистые пряди, несколько выбивавшиеся из общей массы. Блестящие чёрные чуть вьющиеся локоны, ровно очерченные правильные губы, слегка заострённые линии скул и очаровательная ямочка на подбородке — короче, полный набор идеально красивых черт, способных свести с ума практически любую барышню в рекордно короткий срок.

— А чего ты вдруг спросил про преферанс?

Пушистые ресницы Семёна вздрогнули, и, глядя на взрослого сына, Леонид вдруг почувствовал необыкновенный прилив гордости за самого себя, сподобившегося двадцать лет назад сотворить такое чудо.

— Если хочешь, я могу тебе дать одну замечательную идею, где срезать по-лёгкому денежек буквально за пару часов.

— И где же?

— Так ты мне не ответил, ты с преферансом на «ты» или на «вы»?

— Ну, допустим, что-то среднее, — улыбнулся Семён.

— Обидно, досадно, но ладно… — протянул Тополь. — Это дело поправимое. Сколько у тебя есть времени до того, как тебя турнут из института?

— Не больше недели.

— О, да это просто по-королевски! — Леонид хлопнул в ладоши и с силой потёр одну о другую. — Уверен, что, узнай о нашем сегодняшнем разговоре Надежда, она в секунду открутила бы голову нам обоим.

— Так это если бы она узнала. А кто ж ей скажет? — Улыбка Семёна стала шире.

— Если так, расскажу-ка я тебе одну историю, а ты уж сам решай, надо тебе это или нет. — Тополь-старший подцепил открывалкой крышку и, осторожно наклоняя бутылку и стараясь, чтобы не поднималась пенная шапка, разлил пиво по кружкам. — Давно-давно, году эдак в пятьдесят пятом, когда я ещё был совсем маленьким мальчиком, жил в нашем дворе один замечательный человек, мастер — золотые руки, и звали его дядя Жорик…

* * *

— Я даже не знаю… — Неуверенно пожав плечами, плотный низенький интеллигент в кругленьких очёчках с толстыми стёклами застенчиво улыбнулся. — Честно говоря, я не играю с незнакомыми в азартные игры, тем более в аэропорту или на вокзале. Знаете, мало ли что… люди разные… Вы только не обижайтесь, пожалуйста, и не принимайте на свой счёт, это я так, к слову.

— Это правильно, все люди разные, и на лбу ни у кого не написано, святой он или проходимец. — Семён покрутил в пальцах коробочку с дешёвенькими картами и натянуто улыбнулся. — Вы правы, сейчас такое время, никому верить нельзя.

— Да нет, вы меня не так поняли… — Неловко переминаясь с ноги на ногу, мужчина бросил на Семёна виноватый взгляд и, наливаясь пунцовой краской до самых корней волос, торопливо забормотал: — Собственно, никого конкретно… так… в общем, так сказать, в принципе…

Смущаясь от своих нелепых обрывочных фраз ещё больше, он снял очки с переносицы, достал из очечника кусочек светлой замши и усердно принялся натирать округлые линзы. Беззвучно шевеля толстыми губами, он смотрел на поверхность стола и, не в силах поднять глаза на собеседника, испытывал колоссальное чувство неловкости оттого, что оскорбил человека, в общем-то не сделавшего ему ничего дурного. Натужно поведя шеей, будто пытаясь освободиться от давящего на кадык жёсткого накрахмаленного воротничка рубашки, интеллигент искоса взглянул на Семёна, и Тополь заметил, как самый уголочек рта мужчины часто и мелко задёргался.

— Вы меня простите, мне следовало бы подумать о том, как моё предложение будет выглядеть со стороны, — смущённо потупив глаза, словно раскаиваясь в собственной легкомысленности, Тополь очаровательно улыбнулся. — Конечно, сейчас такое страшное время: каждый норовит урвать кусок побольше, обмануть…

— Да нет, что вы, я совсем не то хотел сказать… — вконец растерялся мужчина. — В принципе, я совершенно не против скоротать время таким образом, тем более что вылет моего самолёта перенесли ещё на два часа. Просто… — пытаясь найти убедительную причину, он на миг замялся, — просто ваше предложение застало меня врасплох.

Найдя подходящую формулировку для оправдания своей оплошности, мужчина шумно выдохнул, и его плечи, расслабившись, буквально упали вниз. Почувствовав себя намного лучше, он оторвался от надраенных до блеска стёклышек очков, водрузил их на нос и, положив многострадальный кусочек замши на дно очечника, убрал его обратно в карман пиджака. Теперь, когда хотя бы частично ему удалось сгладить возникшую по его вине неловкость, он заулыбался, и его маленькие глазки покрылись тёплой масляной плёночкой.

— Ах вот оно в чём дело! — Семён пристукнул ладошкой по столу. — А я-то думал, вы меня приняли за жулика.

— Да что вы, господь с вами, какой из вас жулик? — разведя руками, мужчина рассмеялся, уже искренне удивляясь тому, что ему пришла в голову мысль заподозрить такого милого молодого человека в мошенничестве. — Что вы, — повторил он, — какой из вас жулик? Помилуйте, с такими-то глазами?

— Граждане пассажиры, прослушайте, пожалуйста, объявление! — Прокатившись многократным эхом, голос дежурной проник во все уголки огромного здания аэропорта. — Вылет самолёта Москва — Санкт-Петербург, следующего рейсом 38–29, задерживается. О времени предварительной регистрации будет сообщено дополнительно. Повторяю: вылет самолёта Москва — Санкт-Петербург, следующего рейсом 38–29, задерживается, о времени предварительной регистрации будет сообщено дополнительно. Вниманию пассажиров, следующих рейсом 34–72…

— Ну вот, опять! — Досадливо дёрнув губой, интеллигент поморщился, и на какую-то секунду Семёну показалось, что тот сейчас заплачет. — Подумать только, который час держат в аэропорту! Если бы я взял билет на «Красную стрелу», я уже подъезжал бы к Питеру. Конечно, на самолёте удобнее, ведь на вокзалах вечная грязь, толчея, неразбериха… но находиться здесь ещё два часа, а то и больше, у меня уже просто нет сил. — Приложив кончики пальцев к вискам, он болезненно сдвинул брови, и в его глазах отразилось страдание. — Боже мой… боже мой… Какая мука, в самом деле.

— На регистрацию приглашаются пассажиры, следующие рейсом 12–56, Москва… — Гул турбин самолёта, поднимающегося в небо со взлётной полосы, заглушил слова, доносящиеся из громкоговорителя.

— Который час — всё одно и то же, так и с ума сойти недолго… — Мужчина задумчиво посмотрел сквозь толстые двойные стёкла на серый асфальт лётного поля, затем перевёл взгляд на Семёна. — Простите великодушно, мы незнакомы…

— Ярослав, — тут же отозвался Тополь, — можно просто Слава.

— Какое совпадение: а ведь я тоже Слава, только Вячеслав. Вячеслав Павлович. Очень приятно. — Он низко, по-гусиному наклонил голову и тут же снова поднял её. — Какое редкое у вас имя. В наше суматошное время всё больше Саши встречаются да Сергеи. Признаться честно, ни одного знакомого Ярослава у меня ещё не было.

— В таком случае — Ярослав Первый! — Подражая особам благородных кровей, Семён надменно, прямо-таки по-царски вздёрнул подбородок.

— Да-да, точно так! — Оценив шутку, интеллигент негромко рассмеялся, и кругленькие стёклышки его очёчков мелко задрожали. — А знаете что, Ярослав Первый, может, нам и правда сгонять коночек-другой в картишки? Жуть как надоело глазеть в окно.

— Вы считаете, стоит? — Перекладывая ответственность принятия окончательного решения на потерявшего бдительность собеседника, Семён похлопал пальцами по нагрудному карману рубашки, в котором лежали карты.

— А что, есть предложения лучше?

— Да, собственно, никаких…

Набрав воздуха в грудь, Семён развёл руки в стороны и громко выдохнул, наглядно демонстрируя своё полнейшее согласие. Боясь спугнуть благодушный настрой потенциального кошелька, Семён ещё несколько секунд помедлил, а потом, как бы нехотя, подчиняясь исключительно желанию Вячеслава Павловича, растянул горловину вязаного свитера, запустил руку в карман рубашки и двумя пальцами вытащил почти новую колоду.

— Во что будем играть? Очко? Покер? Подкидной? — Он открыл упаковку и стал неторопливо перемешивать колоду, подталкивая указательным пальцем то и дело неловко выскакивающие карты.

— Нет, это всё не для меня. — Глядя на не слишком умелые движения рук юноши, Вячеслав Павлович невольно расслабился: возможно, дилетантом мальчик и не был, но профессионализмом, похоже, тут и не пахло. Знаете, Ярослав, меня не привлекают игры, в которых всё зависит от слепого случая. Как говорится, против фарта интеллект бессилен. Мне нужна игра мысли, полёт фантазии, в конце концов, математический расчёт. Вытаскивать картинку из колоды и ждать, что тебе повезёт, — не вижу в этом никакой привлекательности. Вот расписать пульку — другое дело.

— Это… конечно, но вдвоём пульку не распишешь, — пушистые ресницы Семёна наивно хлопнули, — а звать в компанию кого попало…

Услышав в голосе паренька колебание и опасаясь, что он вот-вот передумает и откажется от партии, за которой и впрямь неплохо скоротать час-другой, Вячеслав Павлович обеспокоенно поднял глаза.

— Да что вы, Ярослав, пустое! — скороговоркой пробормотал он и небрежно махнул своей толстенькой ладошечкой. — Зачем же всё видеть в тёмных тонах? Вероятно, вы не очень сильны в преферансе: загнать кого-то в гору в одиночку невозможно, поверьте мне на слово, уж я точно вам говорю.

— Вы так думаете?

— Да тут и думать нечего.

— Ну, если вы так считаете… — Семён медленно провёл рукой по тёмной волнистой чёлке и тут же боковым зрением увидел, как, получив условленный сигнал, из-за дальнего столика поднялся Стас, его институтский приятель, и направился в их сторону.

— На ком бы нам с вами остановиться? — интеллигент задумчиво поправил на переносице очёчки. — Как я рад, как я рад, что сыграю в Сталинград… — нараспев произнёс он, обводя взглядом полупустой зал ресторана.

— И-извините, м-можно у вас разжиться с-салфеточками? — Отчаянно заикаясь и старательно вытягивая шею, Станислав возник перед их столиком по всем правилам театрального мастерства, неожиданно и эффектно.

— Салфеточками? — Вячеслав Павлович окинул фигуру худенького заики оценивающим взглядом. — Отчего ж нельзя — можно, вот, пользуйтесь, пожалуйста. — Взяв стаканчик за край, он пододвинул его к Станиславу и, не зная, на что решиться, вопросительно посмотрел на Семёна.

По всей видимости, запас энергии пухлого интеллигента иссяк ещё на стадии оформления идеи, потому что, неуверенно поглядывая на Семёна, он переминался с ноги на ногу, покусывал толстые колбаски вишнёвых губ, усиленно сопел, но так и не отваживался задать сакраментального вопроса.

Понимая, что тянуть дольше нельзя, ибо пребывание заикающегося искателя салфеточек в зоне досягаемости толстого тюти не может длиться бесконечно, Семён взял инициативу в свои руки.

— Скажите, вы не в курсе, ничего не слышно относительно того, когда объявят посадку на Ленинград? — Пододвинув стаканчик ещё ближе к краю, Семён бросил вопросительный взгляд на Стаса и, покосившись на Вячеслава Павловича, увидел, как тот, благодарно заблестев глазами, мелко-мелко затряс обвисшими брылями толстых щёк.

— Н-не знаю, не так давно об-бъявляли, что рейс переносится ещё н-на-а два часа.

Войдя в роль, Стасик настолько правдоподобно начал спотыкаться на словах, что Семёна разобрало необоримое желание рассмеяться. Стараясь удержаться, он прикусил губы, но Стас изощрялся всё больше. По всей видимости, одного напряжения шейных мышц ему показалось недостаточно, и, вероятно, чтобы образ вышел более естественным, он принялся подёргивать губами, никак не желавшими расклеиваться и выдавать нужный звук.

— Я здесь с д-двух часов сижу. — Моргнув, Стас мучительно напряг мышцы лица с такой достоверностью, что Тополь невольно поймал себя на том, что он сам тянет шею вперёд, будто пытаясь помочь бедняге преодолеть сложное для произношения место.

Нет, по Горюнову точно плакала Щепка, ну, или, на худой конец, Щукинское, потому что импровизировал он на ходу, легко и, что самое главное, безо всякого напряжения.

— Скучища смертная, и с-с-сколько нам здесь ещё куковать — н-неясно. Вон, за окном с-снежище-то какой. — Стас махнул рукой в сторону толстых стёкол, отделяющих уютный зал ресторана от взлётного поля, по которому, подёргиваясь сечёными больничными бинтами, вилась мелкая колючая позёмка.

За окнами темнело. Словно просеивая муку через огромное невидимое сито, небо вытряхивало на взлётные полосы обледеневшую крупу, и та, подхваченная ветром у самой земли, рывками неслась вперёд. Наверное, сито было очень старое, или небо трясло муку впопыхах, потому что горсти белой мёрзлой пыли летели в разные стороны, сталкиваясь и перемешиваясь между собой.

— Да, погодка ещё та. — Интеллигент зябко потёр руки, словно холодный ветер с улицы мог каким-то образом проникнуть в хорошо освещённое и натопленное помещение ресторана. — Если метель не прекратится в ближайшее время, боюсь, у нас есть шанс задержаться здесь до утра.

— Н-не дай бог! — промычал Стас. — Что здесь целую ночь д-делать? Спать — не уснёшь, а хлопать г-глазами — удовольствие не из п-приятных!

— Вот именно!

Ухватившись за подходящую фразу, Вячеслав Павлович выставил вперёд руку и поиграл поочерёдно всеми пальцами, давая понять Семёну, что лучшего шанса уломать паренька поучаствовать в их невинном развлечении, может, больше и не представится. Принимать участие в переговорах с потенциальным игроком лично он, по всей видимости, не отваживался, либо боясь ненароком сказать что-нибудь не то и испортить дело, судя по всему идущее на лад, либо из природной скромности, но он был бы совсем не против, если бы эту сложную миссию взял на себя Ярослав, человек молодой и, как следствие этого, более раскованный, нежели он сам.

— Вот и мы с Вячеславом Павловичем гадаем, чем бы таким заняться, чтобы скоротать время. Хотели расписать пульку, да третьего никак не найдём. Вы случайно в преферанс не играете? — Семён как бы между делом бросил взгляд на Вячеслава Павловича и чуть не рассмеялся: многозначительно тараща глаза, упитанный интеллигент усиленно кивал, выражая таким образом одобрение происходящему.

— К-какая прелесть! — забыв о салфетках, просиял худенький заика, и лицо Вячеслава Павловича вмиг просветлело. — Я с удовольствием, а то, п-признаться, так и одичать недолго, в одиночестве. А вы тоже на Ленинград ждё-о-о-те? — с напряжением протянул он, но тут же лучезарно улыбнулся и, позабыв о только что им самим заданном вопросе, живо добавил: — Как известно, у п-преферанса есть три врага: шум, жена и скатерть. П-поскольку ни того, ни другого, ни т-третьего не наблюдается, п-предлагаю начать немедленно!

— Вот и славно! — Упитанный интеллигент легко хлопнул в ладоши и с видимым удовольствием потёр руки. — Тогда давайте сразу обговорим условия. Висты с полной ответственностью, за игру без сноса — наверх без трёх, на девятерной вистуют только женихи, студенты и попы.

— Копейка — вист? — скромно поинтересовался Стас.

— Мы не на паперти! — лихо откликнулся Вячеслав Павлович. — Нет денег — не садись. Давайте уж по десять копеек, нечего мелочиться.

— А если я крупно п-проиграюсь? — Стас забавно вытаращил глаза.

— А вы плачьте больше, карты слезу любят, — видя замешательство маленького человечка, покровительственно изрёк толстяк в очках. — Ну что, карты ближе к орденам — и поехали?

Щёлкнув замками портфеля, Вячеслав Павлович достал карандаш и чистый лист бумаги, на котором в сегодняшний вечер его гора должна была с лихвой переплюнуть Эверест.

* * *

— Не зная ни сна и не отдыха, при лунном и солнечном свете мы делаем деньги из воздуха, чтоб снова пустить их на ветер! — театрально проговорил Семён и, вытянув руки над столом, медленно, с явным удовольствием начал бросать на клеёнку одну купюру за другой.

— Ого! Вот это улов! — Леонид вскинул бровь и с удивлением посмотрел на сына. — А ты способный ученик, Семён Леонидович!

— Обижаешь. У такого учителя-то… — Картинно бросив последнюю бумажку, Семён опустился на табуретку и, забросив ногу на ногу, откинулся к стене. — Ну и пришлось же нам со Стаськой сегодня попотеть. Прикинь, нашли мы одного тютю, разыграли всё как по нотам, тот даже сообразить не успел, что произошло, как влез в гору. Понятное дело, начал отыгрываться и увяз по самые уши. Чувствует, дело пахнет керосином, заметался, начал мизерить, а кто ж ему даст из воды сухим-то выйти? — хохотнул Семён. — Зажали мы его со Стаськой с двух сторон по полной программе, повесили паровоз и начали подсчитывать, кто кому сколько должен.

— Я думаю, дяденька был приятно удивлён. — Тополь достал из холодильника тарелочку с нарезанной на кусочки селёдкой и две бутылки «Жигулей». — Паровоз — вещь упрямая.

— Удивлён — не то слово. — Семён подцепил ребристый край пивной пробки открывалкой. — Когда этот интеллигент прикинул, во что ему обошлись его игрульки, у него аж пот на лбу выступил, до того он всё близко к сердцу принял.

— Ну, это ничего, адреналин в малых дозах — вещь полезная. — Леонид взял с подоконника разделочную доску, достал из целлофанового пакета половину чёрного и начал кромсать хлеб неровными толстыми кусками. Затем усмехнулся: — Ничего-ничего в следующий раз этому субчику будет наукой, как с незнакомыми людьми садиться играть на денежки. Как вспомнит, как расставался со своими кровными, так сразу желание поиграться и пропадёт.

— Если б ты ещё видел, как он с ними расставался! — Семён подцепил вилкой кусок селёдки и уложил его на хлеб. — Представляешь, подбили мы бабки, а эта фря и заявляет, что, дескать, не имеет такой привычки, носить столько наличности в кармане, что мы можем оставить ему адресок, чтобы он смог рассчитаться с долгом позже, и что ему чрезвычайно приятно было с нами познакомиться. Прикинь? — возмутился Семён и даже вздёрнул кверху плечи.

— Ну, а вы что? — Достав из холодильника небольшой кусок сыра, Тополь тщательно к нему принюхался, видимо, пытаясь определить, годятся ли остатки былой роскоши в употребление, потом выложил его на доску.

— А что мы? — Семён отхлебнул пиво из горлышка. — Мы со Стаськой упёрлись — и ни в какую.

— Я так понимаю, два часа играли — два часа долги выбивали?

Окинув взглядом получившийся натюрморт, Леонид повернулся к окну, взял ножнички и срезал несколько перьев зелёного лука, проросшего в одной из майонезных баночек, стоящих вряд вплотную друг к другу.

— Па, Лидия Витальевна из тебя решето сделает! Она ж его на Новый год берегла, думала на салат оставить, — ухмыльнулся Семён и кивнул головой в сторону маленькой комнаты, где в данную минуту находилась хозяйка дома и откуда доносился приглушённый звук телевизора.

— Ду-у-мала… — вызывающе протянул Леонид. — Мало ли что она думала! Меньше думать надо. Вон пускай лошади думают, у них головы большие. А Лидка, если ей так надо, пусть больше сажает. — Он положил несколько перьев лука на бутерброд с селёдкой. — И потом, пока это она ещё чухнется… — Он беспечно махнул рукой. — Ну, так что, выжали вы из этого умника свои денежки?

— А то! — Семён кивнул на купюры. — Нервов, правда, нам потрепал — немерено! То у него совсем нет денег, ну, просто по определению, то есть, но не его, а казённые, то бишь командировочные. Короче — ныл, ныл, — в нос прогундел Семён. — Я думал, меня от его нытья наружу вывернет. Представь, и зарплата-то у него не ахти какая, и дома семеро по лавкам кушать просят, и матушка такая больная, что чуть ли не при смерти, и вообще, он неместный, кто бы ему самому помог по причине крайней нужды.

— А ты как думал? С деньгами-то расставаться никому неохота. — Тополь отхлебнул изрядный глоток пива. — Вон, далеко ходить не надо. — Он кивнул на стенку. — Как прощаться с деньгами, так у Лидки гипертонический криз начинается — до того жаба душит.

— Привыкла она, что ты к ней жить перебрался?

— Да как тебе сказать… — Леонид многозначительно пожевал губами. — Иногда — ничего, недели две тому назад даже заводила разговор, чтобы вроде как замуж за меня пойти. А иногда — вся надуется, как мышь, напыжится, того и гляди, скалкой по хребту приложит. Я думаю, была б её воля, вышвырнула бы она меня из своей квартиры как миленького.

— А ты что, правда, что ли, надумал на ней жениться? — понизил голос Семён и с опаской покосился в сторону большой комнаты. — На фиг она тебе сдалась? Щи готовит, носки стирает — и ладно.

— Понимаешь, какое дело… — Тополь сощурился и улыбнулся одной стороной рта. — Квартирка, в которой я сейчас живу, неприватизированная. Если поставить штамп в паспорт, пожить вместе, к примеру, годок-полтора, а потом приватизировать всё это добро, то как ни верти, а совместно нажитое имущество получается. А если старенький жигулик продать, а новенький купить, только опять же вовремя, так какая разница, на чьё имя он будет зарегистрирован?

— Ох ты!.. — Семён коротко выдохнул и, выражая своё одобрение сообразительностью отца, чуть слышно цокнул языком. — У тебя, пап, не голова, а Дом Советов. И как же ты думаешь всё это провернуть?

— Как?.. — Неожиданно Тополь осёкся на полуслове и замолк. Застыв, он какое-то время напряжённо прислушивался к звукам, доносившимся из комнаты. — Давай об этом поговорим как-нибудь в другой раз.

— В другой так в другой, — понимающе кивнул Семён. — Ладно, пап, уже совсем поздно, мать там небось икру мечет. Я, пожалуй, пойду. — Протянув руку, он пододвинул деньги к себе, аккуратно сложил их в стопочку и собрался убрать её в карман, как вдруг услышал: — Не стоит так торопиться.

Мягкий голос Леонида заставил Семёна поднять глаза. Рука с деньгами застыла в воздухе.

— Ты о чём?

— Разве порядочные люди так поступают? — Леонид растянул губы тонкой резиночкой и укоризненно посмотрел в глаза сына.

— Прости, я не понял… — Семён удивленно уставился на отца.

— Что ж тут непонятного? Ты оказался в трудной ситуации, я помог тебе советом, и не только советом… — Он сделал многозначительную паузу.

— Что ты этим хочешь сказать? — Стопка денег в руках Семёна дрогнула.

— Я хочу сказать, мой дорогой, что жадность — не лучшее человеческое качество. Даже Бог, который, как известно, на ветер слов не бросал, говорил, что люди должны делиться.

— Делиться? — Семён улыбнулся одними губами. — Пап, а это ничего, что я твой сын?

— А при чём здесь это? — совершенно спокойно поинтересовался Леонид.

— Ну как же… — Семён опустил руку с деньгами, но в карман убрать их не посмел. — А как же отцовские чувства и всё такое?

— Давай не будем путать божий дар с яичницей. Ты сегодня заработал денег, и заработал очень даже неплохо, но без меня ты этого сделать бы не сумел, а значит, часть того, что ты заработал, по праву принадлежит мне. Разве не так?

— Так-то оно так… — Семён посмотрел на согнутые пополам купюры и нервно дёрнул щекой.

— Тогда в чём дело?

— Ты же знаешь, как мне нужны деньги.

— Покажи мне хоть одного человека, кому бы они не требовались, — усмехнулся Леонид. — Мальчик мой, деньги не нужны только дуракам и святым, а в нашей семье ни тех ни других сроду не было.

— Но ты же знаешь, что произойдёт, если через неделю я не соберу всей суммы. — Семён подкупающе улыбнулся. — Между прочим, Станислав тоже участвовал в этой авантюре, но в отличие от тебя вошёл в моё положение и не стал требовать своей доли.

— Это личное дело Станислава, — пожал плечами Тополь.

— Ты меня под корень рубишь, — помрачнел Семён. — И сколько же ты хочешь?

— Половину.

— Сколько?! — От внезапно нахлынувшей слабости тело Семёна стало необыкновенно тяжёлым и непослушным, и, чтобы не упасть, он вынужден был прижаться к стене. — Пап, скажи, что ты пошутил.

— Какие могут быть шутки, когда дело касается денег?

— Ну ты и жила! — С трудом оторвавшись от стены, он отсчитал половину суммы и, всё ещё не до конца веря в происходящее, протянул деньги отцу. — Правду мать говорила, что ты за копейку кого угодно удавишь.

— Надька всегда трезво смотрела на вещи, этого у неё не отнять.

Тополь взял деньги из рук сына, тщательно, безо всякой торопливости пересчитал и, аккуратно перегнув пополам, убрал в карман.

— А ты и в голодный год не пропадёшь, — неожиданно бросил Семён, и по его голосу сложно было понять, презирает он отца за его прижимистость или восхищается его мёртвой хваткой.

— Яблоко от яблоньки недалеко падает, — усмехнулся Леонид. — Не удивлюсь, если через годок-другой ты переплюнешь папу по всем статьям.

— Очень надеюсь, что так оно и случится, но гораздо раньше.

Семён мило улыбнулся, посмотрел отцу прямо в глаза, и Тополь-старший абсолютно точно понял, что ученик уже превзошёл своего учителя и что из сына он больше не сможет выудить ни единой копейки.

* * *

Уже давно Надежда собиралась почистить столовые приборы, по совершенно непонятной причине вдруг потемневшие все разом, причём потемневшие настолько, что создавалось впечатление, будто они сделаны из какого-то специального сплава буро-желтого цвета. Почему так произошло, было неясно, ведь ложки, вилки, да и вообще всю посуду Надежда приводила в божеский вид регулярно, используя для этого обыкновенную пищевую соду или зубной порошок, а иногда, когда в доме не оказывалось ни того ни другого, просто доставала деревянный бочоночек с солью, припрятанный специально для такого случая в самом дальнем углу хозяйственного стола.

Обычно, если ложки темнели, она не откладывала дело в долгий ящик, и вовсе не из-за своей необыкновенной хозяйственности, а из-за того, что ещё с детства верила в странную примету, по которой выходило, что потемневшие кольца на руках — к болезни, а мутные ложки — к несчастью или, на худой конец, к неприятностям в доме. Возможно, всё это было самой настоящей глупостью, даже не возможно, а скорее всего, и суть суеверия состояла вовсе не в какой-то мистической особенности почерневшего металла, а в том, что неприятности сыплются на голову исключительно по лености и нерадивости хозяйки. Но твёрдой уверенности в том, что старая примета — пустые выдумки и только, у Надежды не было, да и запускать посуду до такого состояния, чтобы глаза на неё не смотрели, тоже никуда не годилось.

Конечно, полгода назад, до случившегося с ней инфаркта, она была совершенно другой. Сейчас любое движение давалось ей с великим трудом, и, заставляя себя что-то сделать, Надежда чувствовала, как руки и ноги наливаются чем-то тяжёлым и всё её тело становится чужим и будто деревянным. Если бы кто-нибудь сказал ей до болезни, что совсем скоро она будет сидеть в кресле, откинув голову на мягкую спинку, и раздумывать, стоит ли вставать ради того, чтобы включить пылесос и снять из угла паутину, или лучше отложить подобные мелочи на потом, она бы рассмеялась. Но теперь силы были не те, и часто, глядя на мутный хрусталь фужеров или запылившиеся листья комнатных растений, она не могла себя заставить, как в былые времена, немедленно схватиться за тряпку, а только делала мысленную пометку, разделяя дела на те, что не могут ждать ни секунды, и те, ради которых не стоит ломать копий. Чайные ложки, хранившиеся в выдвижном ящичке обеденного стола, как раз относились к тому разряду дел, которые откладывались уже не единожды именно из-за того, что не являлись первостепенными.

Сложно сказать, когда до них дошла бы наконец очередь, если бы не Инуся, лучшая подруга Надежды и соседка по лестничной площадке, с которой они были знакомы уже лет двадцать или что-то около того. Решив отметить свой очередной день рождения на широкую ногу, та пригласила огромное количество народа и, только после того как её приглашения были приняты, удосужилась пересчитать имеющиеся в доме табуретки, вилки, ложки, ножи и прочие незаменимые атрибуты любого застолья.

Удивительно, что эта здравая мысль вообще пришла в Инусину легкомысленную голову, потому что подобные житейские мелочи её не интересовали в принципе. Заниматься какими-либо подсчётами было вообще не в её характере, независимо от того, что требовалось считать: тарелки с вилками или деньги в кошельке. Утруждать себя подобной ерундистикой Инуся не желала, предпочитая тратить своё время на что-то более ценное, поэтому её бдительность, проявленная за несколько дней до нужной даты, по сути, приравнивалась к героическому подвигу, правда, совершённому по чистой случайности.

Разложив вафельное полотенце на столе, Надежда до блеска начищала приборы и, улыбаясь, думала о суматошной Инке, вдруг ни с того ни с сего надумавшей устроить у себя в доме застолье. Почему вдруг абсолютно не круглую дату в сорок один ей вздумалось отмечать столь помпезно, было неясно, возможно, потому что на сорок она не собирала народ из суеверия и теперь хотела наверстать упущенное. Как бы то ни было, Надежда даже радовалось этой Инкиной фантазии, волей-неволей сподвигнувшей её совершить в доме ещё одно полезное дело.

Сегодня Семёна дома не было, как, впрочем, и вчера, и позавчера, и в любой из предыдущих вечеров, мало чем отличающихся друг от друга. Находиться дома с матерью один на один было выше его сил, вероятно, поэтому, изыскав очередной предлог, он предпочитал исчезнуть с самого раннего утра и вернуться глубоко за полночь.

Понимая, что они отдаляются всё дальше и дальше, Надежда ощущала сосущее чувство горечи и тянущей боли, за полгода притупившейся и ставшей неотъемлемой частью её жизни. В те дни, когда Семён по каким-то причинам всё-таки объявлялся в доме засветло, она пыталась завязать с сыном разговор, но он отвечал коротко, как-то нехотя, словно чужой человек, не обязанный делиться тем, что ему дорого, с первым встречным.

В последние полгода они и вправду жили как чужие люди, случайно оказавшиеся на одной жилплощади и не имеющие между собой ничего общего. Появляясь на кухне, Семён бросал в пустоту официальное «доброе утро» или «добрый вечер» и, едва взглянув на мать, доставал из шкафа одну тарелку. Молча съев завтрак или ужин, он шёл к раковине, снимал с крючка специальную щёточку, открывал воду, старательно мыл посуду, ставил её в сушку и всё так же молча, как будто находился в квартире один, отправлялся к себе в комнату.

Сидя на кухне на табуретке, Инуся молча наблюдала за отвратительными выкрутасами, исполняемыми Семёном перед матерью, и её язык просто чесался высказать этому молокососу всё, что она о нём думает. Семёна Инуся помнила ещё с того возраста, когда он сидел на горшке, крутил в руках игрушечную машинку и, присюсюкивая и пуская слюни, говорил о том, как он будет помогать матери, когда «чутоську» подрастёт.

Если бы не обещание, данное подруге, импульсивная Инуся уже сто раз открутила бы Семёну голову, но Надежда не позволяла ей вмешиваться, по всей видимости рассчитывая, что через какое-то время сын осознает свою неправоту и изменится к лучшему. С точки зрения Инуси, надеяться на то, что у мальчишки вдруг ни с того ни с сего пробудится совесть, было сродни ожиданию у моря погоды, но, видимо, у Надежды имелось своё, отличное от Инусиного, мнение, и поэтому, скрипя зубами и неодобрительно глядя вслед неспешно удаляющемуся Семёну, верная Инка молчала, хотя день ото дня сдерживаться ей становилось всё сложнее.

— Почему ты потакаешь его наглости и позволяешь обращаться с собой, словно с соседкой по коммунальной квартире? — Пыхтя от негодования, как паровоз, Инуся бросала на стену, отделяющую комнату Семёна от кухни, гневные взгляды, способные пробуравить многострадальную гипсокартонную перегородку насквозь.

— Отчего ты решила, что соседи по коммуналке — это люди, месяцами не разговаривающие между собой и смотрящие друг на друга волком? — усмехалась Надежда.

— Ты от ответа не увиливай! — Свернуть Инусю с пути было легче лёгкого, но лишь в том случае, если этого хотелось ей самой. — Этот паршивец, глядя на тебя, или кривит лицо, или вовсе проходит мимо, как посторонний дядечка! Почему ты сопишь в две дырочки, словно глухонемая?! Взяла бы ремень и вправила мозги! Только не надо мне говорить, что это непедагогично и что глаза твои на такой предмет, как ремень, не смотрят. Раз в жизни можно зажмуриться и переступить через свои гуманные принципы, ничего, как-нибудь переживёт. Надо же! Нет, ну надо же!!! — бушевала она, нисколько не смущаясь, что её слова, все до единого, хорошо слышны сквозь тонкую стенку кухни. — Когда мать горбатилась, как проклятая, на трёх работах сразу, лишь бы у него было всё как у людей, мать была хороша, а теперь, когда мать сама нуждается в помощи, он позволяет себе отворачивать рыло в сторону!

— Инуся! — Надежда бросала на подругу укоризненный взгляд, и, видя её насупленные брови, Инка волей-неволей сбавляла обороты и начинала говорить тише.

— Инуся, Инуся… А что — Инуся? Я что, не права? Что за барахло выросло? Разве сын может так поступать с матерью, положившей на него всю свою жизнь?

Выставив пухленькие губки, Инуся бросала на Надежду вопросительный взгляд, широко распахивала ресницы, и её тёмно-карие глаза превращались в две кругленькие шоколадные конфетки, покрытые блестящей глазурью. Маленькая, эффектная, разукрашенная, как заграничная картинка, в свои сорок один Инуся по-прежнему походила на молоденькую девушку. С глубокими ямочками на пухлых щёчках, с задорными, тёмно-карими глазами, она была необыкновенно мила и по-своему очаровательна, хотя её детскую непосредственность в больших количествах мог выдержать далеко не каждый. Наверное, поэтому в свои сорок один Инуся еще не вышла замуж. Надушенная, накрашенная и экстравагантно причёсанная, она порхала по жизни легкомысленной бабочкой, постоянно меняя, как и положено свободной женщине, наряды, кавалеров и убеждения. На вопрос, отчего, разменяв пятый десяток, она так и не собралась связать себя узами Гименея, болтушка Инуся предпочитала отшучиваться. Но уж если обойти острый угол было никак нельзя, то, надув свои хорошенькие губки и скромно потупив глазки, она кокетливо заявляла, что даже на пятом десятке женщина может не растерять здравого смысла и принимать знаки мужского внимания, не платя за это удовольствие мучительной трудовой повинностью в виде бесконечной стирки, глажки и тому подобных глупостей.

Надежда была всего двумя годами старше своей подруги и выглядела как раз на свой возраст, но рядом с Инусей, по-детски непосредственной и взбалмошной, казалась самой себе женщиной в летах. Невысокая, плотная, со светлыми, чуть вьющимися волосами, собранными на затылке в пучок, она смотрелась по-царски невозмутимо и строго. Резкость и энергичная деловитость, отличавшие её по молодости, с годами сгладились, стали незаметнее, а в последнее время и вовсе ушли, забрав с собой не только живость в движениях и напористость в достижении цели, но и мягкий, светлый блеск её серых глаз…

Думая о чём-то своём, Надежда неторопливо подцепляла на кончик ложки соду и, старательно распределяя её по всей поверхности, тёрла, пока прибор не начинал блестеть, как зеркало. Машинально поглядывая за окно, она видела, как, темнея, небо наливалось сине-фиолетовым студнем, похожим на канцелярские чернила, предназначенные для заправки печатей на работе.

Неожиданно в квартире раздалась переливчатая трель дверного звонка, и, ополоснув руки, она отправилась в коридор. Судя по всему, это была Инуся, явившаяся за обещанными ложками раньше времени. Обрадованная, что ей не придётся коротать вечер в одиночестве, Надежда улыбнулась и, даже не посмотрев в глазок, щелкнула замком.

— Инуська, заходи, я сейчас поставлю чай… — Последние два слова Надежда произнесла механически и настолько тихо, что едва ли расслышала сама себя. Внезапно вся кровь отхлынула от её лица, и оно стало белее простыни. — Сёма?

Едва шевельнув губами, Надежда схватилась за косяк, и глаза её расширились. В полубессознательном состоянии, весь перепачканный в крови, Семён безжизненно висел на руках двоих неизвестных мужчин, державших его за локти с обеих сторон.

— Что… случилось?! — Метнувшись птицей, сердце Надежды будто оборвалось и, сорвавшись, упало куда-то к ногам, на кафельные плиточки общего коридора.

— Это ваш сын? — Мужчина кивнул на Семёна, почти не подававшего признаков жизни.

Надежда хотела ответить, но не смогла: твёрдый шершавый ком встал поперёк горла, и из её рта вырвался лишь сухой хрип. Понимая, что нужно что-то делать, она кивнула, судорожно сглотнула и, отойдя на шаг в сторону, впустила нежданных гостей в дом. Кое-как протиснувшись в дверь, мужчины втянули неподвижное тело Семёна в квартиру и тут же опустили его на пол.

— Куда же вы его? Давайте в комнату, на постель… — Побелевшие губы Надежды едва шевельнулись. — Что произошло? Он жив? — Она опустилась на колени на пол и вгляделась в лицо сына. — Да что же это? Как же? — растерянно прошептала она и, чтобы не разрыдаться в голос, что есть сил закусила губы.

— Я не знаю, что произошло. Мы нашли его и ещё одного парня на обочине шоссе по дороге из аэропорта. Тот, второй, вообще лежал без сознания, а этот ещё трепыхался. Мы хотели сразу вызвать «скорую» и милицию, но он уперся — нет, и всё тут. — Мужчина кивнул на распростёртое тело Семёна. — Я толком не понял, что произошло, но, по-моему, эти двое разводили честных граждан на денежки в аэропорту, за что и получили по полной. Если так, то правильно! Будь моя воля, я бы таким вообще голову на сторону откручивал, как курятам.

— Этого не может быть, — с уверенностью произнесла Надежда.

— Может, я чего не так понял… — Мужчина с сомнением пожал плечами. — Но только всю дорогу ваш молчал, а тот, второй, в бреду нёс всякую ахинею про крести, козыри и прочую чушь. Короче, меня это не касается, дальше делайте что хотите, только будьте любезны, мы же не за спасибо такой крюк сделали. — Он потёр большой палец правой руки об указательный.

— Да-да, конечно, спасибо вам огромное, что вы не бросили моего мальчика на дороге! — Надежда поднялась с пола, достала из кармана кошелёк. — Дай Бог вам доброго здоровья! — Расстегнув молнию, она трясущимися руками вытащила из кармашка всё, что там было, и протянула деньги незнакомцу. — Этого хватит?

— Негусто, конечно… — явно желая получить больше, замялся тот, но, как следует разглядев достоинство купюр, вложенных в его ладонь, удовлетворённо кивнул и поспешил ретироваться, пока глупая женщина не хватилась, что отдала слишком много.

Последних слов мужчины Надежда не расслышала, потому что тот произнёс их уже за дверью. Щелчок дверного замка заставил её вздрогнуть. Подогнувшись, ноги её не удержали, и она буквально упала на пол рядом со своим сыном. Кое-как расстегнув трясущимися пальцами молнию его куртки, она крепко прижалась ухом к груди Семёна и услышала редкие глухие удары, отдававшиеся в её голове острой огненной болью. Удары следовали один за другим, обдавая голову кипятком, а она всё стояла на коленях и никак не могла понять, стучится ли это сердце сына, или, отдаваясь рефреном в ушах, разрывается её собственное.

* * *

— О-о-о, Лидочка, ты как всегда — само очарование! — Пританцовывая с ноги на ногу, Альбина Ивановна коснулась рукава подруги и, приглашая её войти, отступила от двери в глубь прихожей.

— Алечка, ты меня вводишь в краску! — Манерно поведя головой, Загорская шагнула через порог, вернее, даже не шагнула, а перепорхнула через него, будто весила не девяносто с лишним килограммов, а, по крайней мере, пятьдесят или что-то около того. — Боже мой, как я рада, что мы наконец-то встретились! — Лидия приблизилась к подруге, выставила подбородок таким образом, чтобы поля роскошной норковой шляпы не помешали ей исполнить полагающийся при встрече торжественный церемониал, и, сложив напомаженные губы кружочком, обозначила поцелуй на щеке Альбины. — Пока к тебе доберёшься, богу душу отдашь! Подумать только, сначала на метро, потом на троллейбусе! А на улице что творится, ты видела?

— Ты так говоришь, будто ехала до меня три дня на собаках, а потом шла по тундре двое суток на лыжах! — Альбина наклонилась и достала из галошницы пару мягких ковровых тапочек. — Подумаешь, труд какой — раз в полгода проехать три станции на метро.

— Ну, допустим, не три, а четыре… — Лидия повесила шубу на приготовленные плечики, аккуратно положила меховую шапку на столик у зеркала. — Между прочим, около вашего дома ни пройти, ни проехать, снега — по колено, и за что только дворнику деньги платят! Так же все ноги переломать можно! — Расстегнув молнию на сапогах, Лидия с удовольствием перелезла в тёплые шлёпки без пятки.

— Лидочка, а ты, по-моему, похудела. — Альбина Ивановна окинула взглядом упитанные телеса подруги.

— От такой жизни не только похудеть, ноги протянуть можно! — Лидия посмотрела на себя в зеркало, оправила на груди завернувшееся белоснежное жабо блузки и громко вздохнула.

— У тебя что-то случилось? — обеспокоенно произнесла Альбина и вопросительно взглянула в лицо подруги.

— Рассказать — не поверишь, — Загорская встретилась в зеркале взглядом с подругой, и одна её бровь, изогнувшись, поползла вверх.

— Ты говоришь это таким тоном, словно произошло что-то непоправимое.

— Пока ещё нет, но если не принять необходимых мер, то произойдет. И скоро, — с нажимом добавила Лидия. — Ты знаешь, я попала в такую нелепую историю, что у меня голова домиком!

— Знаешь что, иди-ка ты мой руки и проходи в комнату, а я пойду заварю чайник. Что это мы с тобой в прихожей стоим, как бедные родственники? Давай за стол сядем, чайку с тортиком попьём, а там, глядишь, и сообразим на пару, что нам с твоей бедой делать.

— И то правда, — кивнула Лидия и, поправив брошку, пристёгнутую поверх жабо, отправилась в ванную.

— Догадайся, какой я торт купила! — крикнула из кухни Альбина.

— Не иначе как мой любимый, «Ленинградский»! — Лидия открыла кран, хорошенько намылила руки и, смыв пену под тёплой водой, поискала глазами полотенце. — Алечка, какое можно взять, вытереться?

— На трубе — полосатое, оно для рук! — Альбина посадила на чайник куклу с ватной юбкой и ярким, под хохлому, фартуком. — Лидочка, тебе вишнёвое варенье доставать или из абрикосов?

— Любое. — Промокнув махровым полотенцем руки, Лидия повесила его обратно на трубу и, щёлкнув выключателем, вышла из ванной. — Тебе чем-нибудь помочь?

— Да у меня уже всё готово, сейчас чайник заварится — и можно садиться.

— Тогда давай я с собой подставку захвачу. — Лидия взяла с подоконника красивую дощечку, покрытую лаком и состоящую из отдельных секций, соединённых между собой леской.

Прошлым летом, отдыхая на юге, она видела в сувенирной лавке почти такую же, но тогда ей показалось, что цена миленькой безделушки чрезмерно завышена, и, пожалев денег, она ушла из магазинчика с пустыми руками, принципиально не став переплачивать, о чём теперь, честно говоря, жалела. Нельзя сказать, чтобы эта ерундовина была так уж необходима в хозяйстве, её функции могла выполнить любая прихватка, просто Лидии становилось как-то не по себе от ощущения, что в чужом доме есть вещь, оказавшаяся ей не по карману, как это ни банально звучит.

Альбина и Лидия познакомились очень давно, настолько давно, что точную дату своего знакомства ни та ни другая никогда не называли вслух, особенно при посторонних, предпочитая не давать пищу для размышлений относительно своего возраста, который год неизменно определяемого обеими как «слегка за сорок пять». На самом деле обеим перевалило «слегка за пятьдесят», и даже не слегка, а весьма существенно, поскольку вот уже несколько лет подруги пребывали на заслуженном отдыхе, в народе называемом неприятным словом «пенсия».

Что касается Лидии, то на пенсионерку она походила мало. Экстравагантные наряды, смотревшиеся на её ровесницах, мягко скажем, чудновато, добавляли к её неповторимому образу шарма, делая её необыкновенно женственной и непохожей на всех остальных. Одень любая из её шестидесятилетних сверстниц огромную, как у Лидии, шляпу с каким-нибудь цветком или пером или клешёный брючный костюм светло-песочного цвета, и вакансия огородного пугала была бы занята моментально. Но подобные вещи Лидию не только не портили, но шли к её лицу как нельзя лучше, делая её моложе и привлекательнее и добавляя ей ту изюминку, ради которой мужчины готовы идти на край света.

Нельзя сказать, чтобы Альбина выглядела намного хуже или старше своей подруги, вовсе нет, для своих пятидесяти восьми она сохранилась весьма и весьма. Но, создавая её, природа не соизволила наделить её хотя бы на самую малость тем, что было дано Загорской прямо-таки в избытке, а именно: самоуверенной грацией женщины, ни на миг не сомневающейся в своей неотразимости. То, чем владела Лидия, можно называть как угодно: неадекватным самомнением, манией величия или кризисом кокетки престарелого возраста — суть от этого не менялась. Где бы ни появлялась Загорская, за ней с завидным постоянством тянулся шлейф из кавалеров самого различного возраста, что, к сожалению, не относилось к Альбине.

С точки зрения Лидии, подруге не повезло с самого детства, даже не с детства, а ещё с рождения, когда мать, послушавшись доброго совета деревенского батюшки, назвала дочку Альбиной. Само по себе имя Лидии нравилось, потому что было в нём что-то претенциозно-изысканное и аристократичное, и, примеряя это имя на себя, она не раз огорчённо вздыхала, пеняя собственной матушке, к слову сказать уже давно покойной, на то, что та не удосужилась подобрать для своей дочери нечто подобное. Благородное имя к её отчеству и фамилии подходило бы как нельзя лучше, и, вслушиваясь в волшебную музыку, звучащую в необыкновенном сочетании — Загорская Альбина Витальевна, — Лидия досадливо вздыхала, огорчённая простотой своего собственного.

Подруге же имя Альбина совершенно не шло, во-первых, потому что благородство его звучания полностью уничтожалось бедненькой фамилией Кусочкина и абсолютно невыразительным отчеством, а во-вторых, внешность, данная Але от природы, никак нельзя было назвать не то что экстраординарной, но и даже запоминающейся.

Что касается имени, самостоятельно обозвать собственную дочь подобным образом мать Али, скорее всего, не додумалась бы, хотя бы потому, что столь редкое и непривычное для слуха имя просто не пришло бы ей в голову. Поступить подобным образом надоумил Анну батюшка, ведавший приходом в деревне, где жила её мать, то есть родная бабушка Альбины. Когда очередная попытка родить ребёнка окончилась для Анны неудачно, отец Александр присоветовал отчаявшейся женщине назвать долгожданное дитя каким-нибудь редким именем, вероятно, для того чтобы Господу было удобнее выделить чадо из общей массы и обратить на него своё особое благословение. Вняв наказу батюшки, Анна дала зарок перед иконой Спасителя, что сделает всё в точности так, как велел ей святой отец, и через положенное время на свет появилась Кусочкина Альбина Ивановна.

Что же касается внешности, то никакими яркими чертами всевышний Алю не одарил, видимо посчитав, что она уже полностью исчерпала свой лимит неординарности, получив столь редкое имя, особенно для деревенской глуши. Чуть выше среднего роста, худая, ширококостная, Альбина с детства носила длинные волосы, собранные на затылке в безликий пучок, и за всю свою жизнь так ни разу и не рискнула отдать себя в руки парикмахера, чтобы хоть как-то изменить свой внешний вид к лучшему. Длинные фаланги пальцев в сочетании с широкими, почти мужскими ладонями смотрелись, честно сказать, странновато, если бы не маникюр и кольца, несколько скрашивающие этот недостаток. Редкие ресницы, самые обыкновенные серовато-зеленоватые глаза, выступающие углом ключицы, почти полное отсутствие талии — вот, пожалуй, и всё, на что расщедрился Господь, вдохнув жизнь в единственного ребёнка Анны.

В отличие от подруги Лидии, успевшей за свою жизнь трижды побывать замужем, дважды овдоветь и даже единожды развестись, Кусочкина предпочитала жить в одиночестве, ни от кого не завися и ни перед кем не отчитываясь. Самостоятельная и решительная, она видела все мужские хитрости, шитые белыми нитками, ещё на той стадии, когда они только зарождались в их дурных головах и когда ещё обладатели этих голов сами не подозревали о начавшемся процессе, и потому выводила представителей сильной половины человечества на чистую воду даже раньше, чем они успевали её замутнить. Понятное дело, такое положение вещей ни одного мужчину не устраивало, поскольку кому же из них могло понравиться, что женщина, предназначенная по определению находиться где-то чуть ниже мужского плеча, осмелилась высовываться, да еще столь беспардонно. И как следствие всего этого, мужики, все до единого, шарахались от Альбины, как чёрт от ладана, предпочитая не наступать на горло собственному самолюбию и не иметь ничего общего с бабой — рентгеном.

Нельзя сказать, чтобы Кусочкина являлась ярой мужененавистницей, вовсе нет, в каком-то отношении она даже жалела бедных мужчинок, в основной своей массе не способных позаботиться даже о себе, не говоря уж о том, чтобы взять на себя ответственность за кого-то ещё. Сочувственно глядя на «сильных мира сего», Альбина смотрела на этих орлов с воробьиными крыльями и думала о том, что муж в доме мало чем отличается от какого-нибудь пуделя или фокстерьера, которым для счастья нужно всего две вещи: вовремя покушать и погулять. По мнению Альбины, черепаха или хомячок в каком-то смысле даже удобнее, нежели муж, поскольку, составляя хозяйке компанию, не перечат, не прокуривают помещений и не врут, да и с экономической точки зрения, как ни поверни, хомяк обходился гораздо дешевле мужа.

Несмотря на свою твёрдую уверенность в бесполезности замужества как такового, Альбина относилась к убеждениям подруги терпимо, особенно не одобряя, но и не порицая вслух её бесконечных замужеств и романов, следовавших буквально один за другим. Если Лидии требовалась помощь, будь то денежная сумма или совет, двери дома Альбины не закрывались для подруги в любое время дня и ночи, независимо от того, чем она сама была занята и какие строила планы.

— Лидочка, осторожнее, у меня в руках кипяток, — предупредила Альбина, подходя к столу. Затем разлила по чашкам чай, порезала торт и произнесла: — Ну, теперь рассказывай, что там у тебя случилось.

— Даже не знаю, с чего начать. — Лидия покрутила в пальцах изящную мельхиоровую ложечку и шумно вздохнула. — Если коротко, то я влипла в неприятную историю и никак не могу сообразить, как из неё выбраться с наименьшими потерями.

— Опять какой-нибудь роман? — с сарказмом протянула Альбина. — Ох, Лидка, Лидка, помяни моё слово, загонят тебя когда-нибудь мужики за Можай или ещё куда подальше.

— Уже загнали, — невесело констатировала Лидия и криво усмехнулась.

— И как далеко?

— Дальше не бывает. — Лидия несколько раз брякнула миниатюрной ложечкой о край фарфоровой чашки, собираясь с мыслями, помолчала, а потом, глядя в одну точку, начала рассказывать: — Началось всё это полтора года назад, на юге, когда меня угораздило связаться с одним отвратительным типом по фамилии Тополь. Мы тогда отдыхали вместе в одном пансионате по путёвке. Сначала он мне показался очень даже неплохим вариантом: денег на подарки не жалел, комплиментами осыпал выше всякой меры, благо они денег не стоили… — Она снова усмехнулась, с шумом втянула в себя воздух. — Короче, когда отпуск стал подходить к концу, этот ромео вдруг опомнился и решил, что неплохо было бы, если бы я как-то расплатилась за его щедрые дары.

— Что ты имеешь в виду под словом «расплатилась»? Близкие отношения? — Альбина подцепила кончиком мельхиоровой ложечки кусочек торта.

— Если бы… — натужно хмыкнула Лидия. — Представь себе, этот надутый гусак решил, что, пленившись подаренными колечками, я буду настолько глупа, что, ни много ни мало, соглашусь пойти за него замуж! — Загорская с негодованием сверкнула глазами.

— Надеюсь, у тебя хватило ума отказаться. — Альбина едва заметно улыбнулась.

— Ясное дело! — Лидия картинно выставила руку ладонью вверх и растопырила пальцы. — Зачем он мне такой хороший нужен! Подумай сама: до встречи со мной он был уже четырежды женат, причём каждая из жён сдуру родила ему по ребёнку, точного возраста которых этот заботливый папашка даже не мог припомнить. Мало того что ему стукнуло пятьдесят со всеми вытекающими отсюда последствиями, на нём висело два исполнительных листа, а значит, половина его зарплаты уплывала, даже не доходя до него, так ещё и сама зарплата не ахти какая, смех сказать — инженеришка на оборонном заводе!

— Н-да, жених зави-и-дный. — Альбина прищурилась и покачала головой. — Я бы на твоём месте постаралась спровадить его поскорей — и к стороне. Было — и забыла.

— Что же ты думаешь, я поступила как-то иначе? — с напускной обидой произнесла Лидия. — Тогда плохо ж ты меня знаешь. В последний день моего отпуска, когда этот гусь лапчатый припёрся ко мне в номер требовать компенсации за истраченные денежки, я выгнала его в три шеи с таким страшенным скандалом, что тебе и не снилось. Он ругался на чём свет стоит, требовал вернуть всё подаренное назад, но я была тверда, как кремень! — Лидия гордо вздёрнула подбородок.

— Это вся твоя вселенская катастрофа? — хмыкнула Альбина. — Знаешь, что я скажу тебе, моя дорогая, ты ещё дёшево отделалась.

— Если бы на этом история закончилась, я бы, пожалуй, с тобой согласилась. — Неожиданно лицо Лидии стало серьёзным. Отложив в сторону ложечку, она нахмурилась, опустила плечи и буквально на глазах, подобно сдувающемуся шарику, сжалась вся и даже стала как будто меньше ростом. — Когда я возвратилась в Москву, первое время мне было как-то не по себе, мне всё казалось, что этот тип каким-то образом меня отыщет и станет мотать нервы дальше, но он не появлялся, и через какое-то время я успокоилась окончательно. А прошлой весной, в самом начале апреля… Нет, ты не поверишь, — лицо Загорской помрачнело окончательно, — такое бывает только в кино…

— Ты хочешь сказать, что вы снова встретились? — удивилась Альбина. — Бог мой, Москва такая огромная, неужели вам не хватило места, чтобы разминуться?

— Всё гораздо хуже, чем ты думаешь. — Загорская несколько раз нервно провела рукой по лбу. — Мы не просто встретились, а встретились при таких обстоятельствах… Короче, не знаю, как это произошло, но на одном из перекрёстков я случайно сбила пешехода, и им оказался не кто-нибудь, а растреклятый Лёнька собственной персоной!

— Насмерть? — ахнула Альбина.

— Лучше бы насмерть! — зло бросила Лидия. — Не знаю, как тебе объяснить, может, всё это плод моего больного воображения, но у меня создалось впечатление, что Лёнька сам бросился под колёса моего автомобиля.

— Быть того не может! — Услышанная новость оказалась настолько сногсшибательной, что Альбина позабыла и о торте, и о чае, и вообще обо всём на свете. — Да-а-а-а… Лучше бы ты сшибла кого-нибудь другого… — растерянно протянула она. — Надо же такому случиться — в городе двадцать миллионов народа, а тебя угораздило наехать именно на него. Нарочно не придумаешь.

— Если бы этот растяпа был один, всё бы обошлось как нельзя лучше. — Вспоминая события почти годовалой давности, Лидия с чувством махнула своей ухоженной ручкой. — Обвести его вокруг пальца не составило никакого труда: вместо обещанных ста долларов я пихнула ему в карман рубль и, пока он хлопал глазами, дала газу. Но, как назло, у Лёньки отыскался защитничек, сын от первого брака, по имени Семён. Не знаю, как ему удалось, но он буквально за три дня отыскал мои координаты, и они завалились ко мне на квартиру на ночь глядя на пару.

— Они требовали от тебя денег? — Длинные пальцы Альбины нащупали узор на скатерти и, передвигаясь по нему вверх и вниз, начали методично повторять контуры рисунка.

— Денег они с меня не взяли, хотя, знай я, что мне предстоит, лучше бы расплатилась с ними деньгами! — с безнадежностью проговорила Лидия. — Эти двое придумали вариант гораздо лучше: вместо того чтобы снять пенку одноразово и исчезнуть, они решили сделать из меня дойную корову, приносящую постоянный доход. Заявив, что у них имеется двое свидетелей наезда, они зажали меня в угол и заставили согласиться на их условия.

— И в чём же они состояли? — Боясь пропустить что-нибудь важное, Альбина даже перестала дышать.

— Под нажимом этой парочки я была вынуждена оставить у себя в квартире Лёньку.

— В качестве кого? — От изумления глаза Альбины стали круглыми.

— В качестве бесплатного квартиранта.

— И как надолго?

— Давай считать. — Лидия принялась загибать пальцы: — Апрель, май, июнь, июль…

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что Тополь находится в моём доме по сегодняшний день, а на улице уже январь.

— Он что, висит на твоей шее уже почти год?! — не поверила своим ушам Альбина.

Ничего не отвечая, Лидия несколько раз кивнула.

— Ты с ума сошла… — Напрочь забыв об остывающем чае, Альбина с возмущением взглянула на подругу. — Я тебя не узнаю. Как ты могла позволить помыкать собой столько времени?

— Это тоже ещё не всё, — дёрнула накрашенными стрелками бровей Лидия.

— Ну, знаешь что… — Альбина подняла плечи, выражая крайнюю степень своего возмущения. — Неужели после того, что ты мне тут рассказала, может быть что-то ещё хуже?

— Может, — коротко уронила Лидия. — Не далее как неделю назад папенька с сыночком сидели на моей кухне и, думая, что я ничего не слышу, строили планы относительно моей квартирки. Вернее, строил старшенький, а младшенький выступал в роли благодарного слушателя. Поскольку роль оратора Лёньке выпадает крайне редко, он распетушился, потерял бдительность и сказал то, что мне слышать не полагалось, — скривилась Лидия. — Оказывается, в скором времени мне предстоит выйти замуж ещё раз, потом, по истечении какого-то времени — приватизировать квартиру соответственно на половинных паях, а ещё через какой-то срок, как ты понимаешь, эту половину потерять. Но и это ещё не всё! — видя, что Альбина собирается что-то сказать, торопливо произнесла Лидия. — Этот прохиндей раззявил рот не только на квартиру, но и на машину. Под предлогом обмена стареньких «Жигулей» на более современную модель, он и тут рассчитывает на половину как на совместно нажитое в браке имущество.

— С машиной я поняла, а вот с квартирой концы с концами как-то не сходятся. — Альбина сосредоточенно сдвинула брови. — Приватизировать твою квартиру на половинных паях он может только в том случае, если до этой операции он никогда не имел приватизированного жилья, поскольку повторная приватизация у нас в стране запрещена, по крайней мере пока… — задумчиво проговорила она. — Допустим, что так оно и есть и его собственная квартира не приватизированная, а муниципальная. Но тогда, скажи мне на милость, как же он оттуда выпишется, чтобы перебраться к тебе, ведь тогда его жилплощадь мгновенно перейдёт в фонд государства и он сам останется в дураках?

— Я не знаю, что он там задумал, но, по всей вероятности, какая-то лазейка всё-таки есть, иначе бы он не стал строить замков на песке, — с тревогой проговорила Лидия. — Если бы Лёнька не одумался и не замолчал в самый нужный момент, я бы теперь не сидела и не ломала голову, что да как.

— Лучше всего тебе было бы выгнать его за порог и забыть эти десять месяцев как страшный сон, — раздумчиво произнесла Альбина. — Но с другой стороны, вычеркнуть из своей жизни почти год за просто так и не попытаться наказать этого подлеца по заслугам — тоже обидно. Послушай… — Неожиданно Кусочкина замолчала, и её высокий лоб пересекла жёсткая вертикальная складка. — А что, если…

— Если что?.. — затаила дыхание Загорская и с надеждой посмотрела на подругу.

Неожиданно лицо Кусочкиной осветилось улыбкой. Подняв голову, она длинно посмотрела в глаза Лидии, тихо хмыкнула и, засияв, прикусила кончик большого пальца.

— Лидка… Я придумала такую вещь… Если мы с тобой всё обмозгуем хорошо и ты не дрогнешь, то твой Тополь уйдёт от тебя голым, нищим и босым. Но на это потребуется ещё полгода. Ты готова на такую жертву?

— И ты ещё спрашиваешь? — округлила глаза Лидия.

— Тогда слушай…

* * *

В институтском буфете было многолюдно и душно. Счастливчики, которым повезло урвать местечко за одним из столиков, покидать свои места явно не торопились, а, разложив конспекты прямо между тарелками, с превеликим удовольствием поглощали мутную жидкость непонятного цвета, обозначенную на ценнике как «кофе чёрный», и по-студенчески бесцеремонно, во весь голос, переговаривались между собой. В помещении пахло чем-то кислым, на столах для грязной посуды громоздилась уже целая гора тарелок, кое-как составленных одна на другую и державшихся на честном слове.

Пытаясь пролезть без очереди, самые сообразительные передавали деньги друзьям, находящимся уже у прилавка, через головы всей остальной публики, которой, ясное дело, такое положение вещей не нравилось. Громко возмущаясь, стоящие в задних рядах очереди отправляли деньги обратно, но через несколько секунд многострадальные измятые бумажки отсылались в новый вояж, чтобы под неистовые, возмущённые крики обиженных вернуться в руки своих хозяев или, само собой, по случайности затеряться где-нибудь на полдороге.

— Ир, у тебя лекции по физике все? — Вадик отхлебнул кофе и ковырнул вилкой яйцо под майонезом — неотъемлемую часть завтрака любого уважающего себя студента.

— Откуда? — Ирина пододвинула к себе тарелку с булочкой, внутри которой, судя по обещанию на ценнике, должно было находиться вишнёвое варенье. — У меня есть первая, вторая и четвёртая, да и та не до конца. Если учесть, что их должно быть двенадцать… — Она откусила булочку и тут же сморщилась: — Фу-у-у, опять яблочного повидла напихали, чтоб им всем! Терпеть не могу этой отравы! Лучше бы я сосиску в тесте взяла, чем эту муть.

— А у кого есть, не знаешь? — Вадик старательно соскрёб остатки винегрета в одну кучку и, не долго думая, свалил и винегрет и яйца в одну тарелку. — Я у наших спрашивал, никто не сознаётся, говорят, сами на другом потоке брали. А у кого там попросишь? Если только у Ритки из одиннадцатой.

— Держи карман шире, так она тебе их и дала, — усмехнулась Хрусталёва и тряхнула своими огненно-рыжими кудряшками волос. — Она так над ними трясётся, как не каждая курица над цыплятами.

— Ну не скажи, с Риткой договориться можно, — возразил Вадик. — Вон, в прошлую сессию Тополь-то у неё тетрадь брал.

— Говорю тебе, Ритка ни с кем за здорово живёшь делиться не станет, разве что с отдельными гражданами и за о-очень большие деньги. — Лизнув повидло ещё раз, Ирина положила булку обратно и с досадой вздохнула. — Наделают всякого барахла… Слушай, а чего-то я его сто лет в институте не видела, его что, отчислили за хвосты?

— Кого, Сёмку? — Вадик поправил на переносице оправу. — Да господь с тобой! Он же пихнул денег в учебной части, так что в этом смысле у него всё в ажуре.

— Тогда чего он носа в институт не кажет, новые хвосты отращивает?

— Какие хвосты, он вторую неделю в больнице лежит.

— Чего он там делает? — удивилась Ирина. Насколько она помнила, бывший ухажёр обладал отменным здоровьем и за все полтора года близкого общения с ней не то что не заболел каким-нибудь воспалением лёгких или, скажем, элементарным бронхитом, но даже ни разу не чихнул.

— В больнице? — Вадик размял остатки винегрета вилкой. — Ну, как… болеет.

— Чем?

— Чем?.. — Под настойчивым взглядом ярко-зелёных глаз Хрусталёвой он неловко заёрзал на стуле. — Да я точно не знаю…

— Вот как?

По тому, как Францев вильнул взглядом и начал активно скребыхать вилкой по пустой тарелке, подбирая кусочки, которых не было бы видно даже при рассмотрении через микроскоп, Ирина поняла, что Вадька врёт.

Невысокого росточка, щуплый, худенький, с непропорционально коротким телом и длинными ногами, Вадик слыл отличным рассказчиком, хорошим советчиком, но совершенно никудышным врунишкой, за что и расплачивался каждую сессию, огребая «неуд» там, где любой мало-мальски обстрелянный студент легко вывернулся бы на «уд». Ловчить и изворачиваться Вадька ужасно не любил, потому что твёрдо знал, что при любом повороте событий уже через пару минут, а то и быстрее, правда всё равно вылезет на свет белый, независимо от того, хочется ему этого или нет.

— Францев, а зачем ты мне врёшь? — Ирина в упор посмотрела на Вадика, и тот, сжавшись под её взглядом, наклонился к своей тарелке ещё ниже.

Даже через толстые стёкла очков было заметно, как растерянно забегали его глаза. Стараясь не встречаться взглядом с Ириной, Вадим снова провёл вилкой по пустой тарелке, но никаких кусочков, даже крохотных, там, к сожалению, не обнаружилось, и, покрутив прибор в руке, Францев со вздохом вернул его на место.

— Почему ты решила, что я говорю тебе неправду?

— Потому что у тебя это на лбу написано, — безапелляционно отрезала она. — Ты меня, конечно, извини, Вадьк, но, глядя на тебя, можно подумать, что болезнь Тополя — тайна государственного значения, за разглашение которой положен расстрел.

— Да нет, какая там тайна — так… — Вадим махнул рукой, всем своим видом показывая, что ничего особенно интересного или необычного в болезни Семёна для Ирки нет и что разговаривать на эту тему — только терять время даром.

— Чего ж ты тогда крутишься, как уж на сковороде?

Зачем она давит на Вадима, заставляя его рассказать ей то, что явно её ушам не предназначалось, Ирка и сама не знала, но, помимо своей воли, подчиняясь только интуиции, продолжала нажимать, рассчитывая на то, что в конце концов Францев не выдержит и выложит ей всё подчистую.

Откровенно говоря, чем болен его сиятельство Тополь, гриппом или геморроем, ей было абсолютно наплевать, потому что расстались они уже больше года назад, причём расстались настолько скверно, что даже год спустя она не смогла забыть нанесённой обиды. Мало того что он посмеялся над её чувствами, продержав столько времени на крючке и в конце концов выставив за порог ни с чем, так ему ещё хватило наглости расстроить её свадьбу с Юрием, который тогда влюбился в неё настолько, что готов был бросить к её ногам не только собственную свободу, но и толстенький кошелёчек с денежками.

Никто не спорит, свет клином на Юрии не сошёлся, тем более что невелика шишка — владелец полуподвального клуба, но вмешиваться в свои дела безнаказанно она ещё не позволяла никому. Нет, что ни говори, а частично она Семёну отомстила, рассказав Надежде Фёдоровне о тайнике с наркотиками в его пианино, хотя даже разрушившиеся отношения между маменькой и сыночком — недостаточная плата за то, что ей пришлось пролететь мимо сада городского.

— Странный ты человек, Вадька. — Ирина сделала последний глоток из стакана и тут же пожалела об этом, потому что на губах осела какая-то гадость, претендующая на звание кофейной гущи, но больше похожая на мелко истолченный песок. — Нормальные люди, если хотят чего-то скрыть, просто обходят запретную тему стороной. А ты, как всегда, скажешь «А», а потом сидишь и мучительно долго соображаешь, стоило ли это делать и нужно ли теперь говорить «Б». Ведь знаешь, глядя на тебя, можно подумать всё, что угодно, например, что у твоего Семёна нашли сифилис или того хуже.

— Какой сифилис?! Совсем с ума сошла?! — Вадик с возмущением посмотрел на рыжую бестию, выдвигающую такие немыслимые предположения о его друге. — Сёмка лежит в больнице, потому что его сильно избили, а ты всякую чушь порешь.

— Ну да, избили, рассказывай больше! — с недоверием протянула Ира. — Это как же надо было избить, чтобы человек вторую неделю на больничной койке валялся? Знаешь что, ты меня за дурочку не держи и лапшу на уши не развешивай: у твоего Тополя нашли какую-нибудь гадость, это наверняка, — фыркнула она. — Ну и поделом ему, меньше будет по чужим постелям валяться, ловелас хренов!

— Я знал, что все женщины делятся на «прелесть каких дурочек» и «ужас каких дур», но ты, Хрусталёва, переплюнула и тех и других! — обиженный за своего друга, мгновенно вспылил Вадим. — Ничего такого, о чём ты думаешь, у Сёмки нет. Его и Стаську из соседней группы действительно порядочно отметелили, когда они обували лохов в аэропорту. Просто им не повезло, вот и всё. У тех, которые сели с ними играть в преферанс, оказывается, поблизости друзья были, вот ребята и погорели. А тебя — хлебом не корми, дай только Сёмку в грязи перепачкать.

— Так я тебе и поверила! — звонко рассмеялась Хрусталёва. — Да к твоему сведению, Тополь разбирается в преферансе не лучше, чем свинья в апельсинах, уж это-то я знаю.

— Знает она! Ох, держите меня шестеро! — Вадик небрежно бросил ненужную теперь вилку на стол. — Да чего ты можешь знать, тля зелёная? Между прочим, отец Тополя — асс в этом деле, и он выучил Семёна таким примочкам, что тебе и не снилось.

— Ещё скажи, что это его отец надоумил по аэропортам таскаться! — На личике Ирины появилась презрительная гримаска.

— Если хочешь знать, да! — громко выпалил Вадим, и вдруг осёкся, сообразив, что наговорил много лишнего. — Знаешь что, Хрусталёва, иди-ка ты к чертям собачьим со своими расспросами, я тебе больше ничего не скажу.

— А больше и не надо. — Неожиданно Ирина почувствовала, как от желудка к груди начала подниматься тёплая живительная волна, и довольно улыбнулась, потому что совершенно ясно поняла, что сумела ухватить за хвост шанс, который так долго и терпеливо ждала.

* * *

— Леонид… — Лидия кокетливо улыбнулась, приподняла над блюдечком крохотную кофейную чашечку и манерно отставила мизинчик. — Как ты смотришь, если к свадьбе я преподнесу тебе не совсем обычный подарок?

— В смысле — необычный? — Тополь бросил на Лидию вопросительный взгляд, и его правая бровь настороженно поползла вверх.

С точки зрения Леонида, с женщинами вообще следовало держать ухо востро, а уж с такой, как Лидия, и подавно. Несмотря на то что за последнее время его жизнь протекала достаточно ровно, без особенных потрясений и стрессов, историю полуторагодовалой давности он забывать не собирался. Тогда, истратив на курорте на эту проходимку всё до последней копейки, он оказался в дураках, облитый грязью с ног до головы и отвергнутый буквально по всем статьям как неподходящая кандидатура для такой звезды, как мадам Загорская. То, что он сейчас восседал на её кухне и попивал свежесваренный кофеёк из тоненькой фарфоровой чашечки, было результатом его сообразительности, а не нежных чувств, вдруг ни с того ни с сего вспыхнувших в душе Лидки.

Нет, конечно, само собой разумеется, что почти за год совместной жизни она не могла не дойти своим куриным умишком, что такие мужчины, как он, на дороге не валяются и что ей, безусловно, повезло, что судьба подарила ей встречу, о которой женщина может только мечтать. Но факты — вещь упрямая, и измениться к пенсии в одночасье невозможно, а посему, чтобы не оказаться в дураках вторично, он должен быть бдительным и не забывать, что своя рубашка всегда ближе к телу.

— Позволь поинтересоваться, о каком же необычном подарке идет речь? — Тополь сделал крохотный глоток кофе и поморщился: как всегда, считая сладкий кофе чем-то плебейским, Лидка не положила в его чашку ни единого кусочка сахара.

Объяснить этот факт было сложно: каждое утро, изо дня в день, на глазах у Лидии он демонстративно доставал из шкафа сахарницу, брал в руки мельхиоровые щипчики, подцеплял ими кусочек рафинада и, опустив его в чашку, тщательно размешивал, давая таким образом понять, что пить полугустую горечь, к которой привыкла Лида, он просто не в состоянии. Но как это ни парадоксально, на следующее утро в его чашке снова не оказывалось ни кусочка сахара, как будто из принципа Загорская экономила драгоценный рафинад, причём исключительно на нём, Леониде.

— В каждом доме существуют определённые традиции, и мой дом — не исключение. — Слегка улыбнувшись, Лидия ещё ниже опустила ресницы, и было непонятно, чему она улыбается, то ли тому, что собиралась сказать дальше, то ли недовольной гримасе Тополя, в очередной раз обнаружившего отсутствие сахара в своей чашке. — В каждом доме существуют вещи, которые по тем или иным причинам являются памятными, а потому особенно дорогими. Много лет назад, выходя замуж за моего папу, мама надела ему на палец вот это обручальное кольцо. — Лидия потянула на себя выдвижной ящик стола, в котором хранились ножи и вилки, и достала небольшую картонную коробочку, видимо положенную туда заранее.

Ничего необычного в коробочке не было. Серая, сложенная из шершавого плотного картона, протёртая в уголках, она выглядела абсолютно не привлекательно, и, сколько Тополь ни старался, он никак не мог сообразить, что бы такого могло в ней храниться раньше. Для спичечной она была явно велика, к тому же крышка, открывавшаяся сверху, полностью исключала этот вариант, но для хранения чего-либо ещё, например туши для ресниц, она не годилась тоже, поскольку на крышке любой косметики должна присутствовать хоть какая-то надпись.

Задвинув ящик обратно, Лидия положила коробочку перед собой и, с трепетом прикоснувшись к ней кончиками пальцев, бросила на Леонида взволнованный взгляд.

Невольно Тополь тоже ощутил что-то, отдалённо напоминающее волнение, и в груди, в предвкушении достойного подарка, разлилось приятное тепло. Конечно, как у всякого уважающего себя мужчины, у него имелось несколько золотых украшений, хотя сказать, что он просто увешан дорогими побрякушками с головы до ног, было нельзя. Пара запонок с янтарём, булавка для галстука, входившая в этот же комплект, обручальное кольцо, уже четырежды сослужившее ему верную службу, и… да вот, пожалуй, и всё, чем он располагал к своим почти пятидесяти, если не считать дорогой ручки с золотым пером, купленной по случаю около книжного у какого-то алкаша за гроши.

Происходило это вовсе не из-за экономии — стеснять себя в чём-либо Тополь не привык. Если он покупал для себя какую-то вещь, то она должна была быть чрезвычайно удобной и, что самое главное, очень качественной. Но тратить деньги на ветер слишком глупо. К чему, например, женясь в очередной раз, покупать новое обручальное кольцо, если прекрасно можно обойтись старым? Или зачем тратиться, приобретая ещё один зажим для галстука, если прежний функционирует нормально? Что же касается запонок, то их вообще почти никто не видит, поскольку большую часть времени они закрыты пиджаком.

Нет спору, если бы кто-нибудь взял на себя труд периодически дарить ему новые побрякушки, он бы с удовольствием завёл себе и третью булавку, и пятую, и двадцать пятую, а почему бы и нет? Но как-то так по жизни вышло, что безделушки подобного плана он вынужден был приобретать себе сам и оттого, зная цену деньгам, постоянным покупателем в ювелирных никогда не числился.

— Лида, мне очень приятно твоё внимание, — Тополь накрыл руку Лидии своей и буквально физически почувствовал, как стал ближе к кольцу, которое вот-вот перекочует к нему абсолютно бесплатно.

— Когда мама и папа расписывались, обмениваться кольцами было не принято. — Словно не желая расставаться с ценностью, Лидия положила ладонь на коробочку. — До последнего дня папа носил это кольцо на руке, не снимая его ни на минуту. Теперь мне бы хотелось, чтобы оно перешло к тебе. — Лидия высвободила свою руку из-под руки Леонида и медленно и чрезвычайно торжественно наконец открыла коробочку.

Тополь заглянул на дно картонки, и внезапно довольная улыбка сползла с его лица: в углу, матово поблёскивая, лежало объёмное широкое кольцо, сделанное… из чистой меди. От времени металл потускнел, покрылся тонким налётом буровато-сероватого цвета, и кольцо приняло удивительное сходство с ручкой шампуров для шашлыка, валявшихся где-то на антресолях.

— Это принадлежало твоему папе? — Брови на лице Леонида встали домиком.

— Да… — Достав из коробки кольцо, Лидия взяла Леонида за руку и, словно тренируясь, осторожно водрузила семейную реликвию на его безымянный палец. — Если бы только папа мог нас видеть… — Её глаза увлажнились. — Пусть это будет моим подарком к свадьбе. Дороже него у меня ничего нет.

— Я так тебе признателен. — Внимательно вглядываясь в подёрнутые солёной влагой глаза Загорской, Леонид никак не мог разобраться, издевается она над ним или всерьёз думает, что от её сентиментального заезда он должен прийти в полный восторг. — Лидочка, я поражён в самое сердце твоей щедростью.

— Я думаю, папа сейчас доволен, — тихо проговорила Лидия и устремила взгляд на потолок, явно намекая на то, что покойный родитель смотрит на них сверху, а Леонид, скрипя зубами от злости, невольно подумал о том, что, наверное, только покойный папа сейчас и доволен.

— Такой чудесный подарок… Я даже не знаю, что сказать — Леонид снял кольцо с пальца и положил его перед собой на стол.

— Ты ведь сделаешь мне приятное, правда? — Лидия кивнула на кольцо, которое она хотела бы видеть на своем избраннике в загсе.

— Я бы с превеликим удовольствием, Лидочка, но… — Тополь взял кольцо двумя пальцами и, помедлив немного, отодвинул от себя. — Ах, если бы не эта дурацкая примета… — Он с досадой покачал головой.

— Примета? Какая примета?

— Как, разве ты не знаешь? — Леонид удивлённо округлил глаза. — Надевать на руку чужое обручальное кольцо — к несчастью, а ведь брак — это так серьёзно.

— Что ты говоришь? — ахнула Лидия. — А я и не знала. Значит, нам придётся купить новые кольца?

— Э-э-э, кольца? — Тополь замялся и растерянно прикусил губу.

Затраты на новые обручальные кольца в смету его очередной, пятой по счёту, женитьбы не входили. Рассчитывая отделаться малой кровью, он вычеркнул из списка всё, что не представляло, с его точки зрения, круг первостатейных затрат, в том числе и кольца, которые имелись в наличии и у Лидии, и у него. И вот теперь, косясь на наследство, оставленное ему покойным отцом невесты, он старательно взвешивал все «за» и «против» и пытался выбрать из двух зол наименьшее. Представив себя, достойного перстня-печатки с бриллиантовой крошкой, в доисторическом убожестве покойного тестя, Тополь вздрогнул и вдруг отчётливо увидел перед собой тощего дрожащего гуся, окольцованного для наблюдения каким-нибудь энтузиастом-орнитологом, как две капли воды похожим на него, Леонида.

— Лидочка, разве мы с тобой не заслужили такой малости, как пара новых колец?

— Правда? И ты будешь настолько щедр, что преподнесёшь мне свой скромный подарок? — Ресницы Лидии наивно хлопнули, а на её губах промелькнула едва заметная улыбка, даже не улыбка, а лишь её слабая тень.

— Всё для тебя… дорогая, — сделал едва заметную паузу Леонид и протянул Лидии чашку с остывшим кофе, прося её налить новый, а сам, мысленно удлинив список свадебных затрат на целых два пункта, приплюсовал очередную сумму, за которую скоро его будущей жёнушке предстояло расплатиться сполна.

* * *

— Здравствуйте! — Зажав в одной руке подмороженный букетик с тюльпанами, а в другой — сумку с продуктами, Ирина вплыла в больничную палату и, озаряя всё вокруг, лучезарно улыбнулась всем присутствующим.

— Хрусталёва?! — Оторопев от неожиданного появления наглой девицы, осмелившейся показаться ему на глаза после всего того, что она натворила, Семён широко раскрыл глаза и, пытаясь приподняться, напрягся, но тут же, скривившись от боли, упал обратно на подушку. — Какого чёрта ты сюда притащилась?

— Я тоже рада тебя видеть! — Не обращая внимания на перекошенное от злобы лицо Тополя, Ира зацепила сумку за выступ трубы батареи и поискала глазами какую-нибудь ёмкость, в которую можно поставить цветы. — А у вас тут не жарко. — Она поднесла руку к оконной раме, а потом по-хозяйски пощупала край тонкого шерстяного одеяла. — Такое впечатление, что одеялки с восемьсот двенадцатого года, насквозь светятся.

Не найдя подходящей тары, Ирина отложила цветы в сторону и принялась разбирать сумку. Вытаскивая объёмистые кульки, она разворачивала газеты, сминала их в комок и выставляла на тумбочку банки.

— Ты гречку с тушёнкой ешь? — Порывшись в сумке, она извлекла столовую ложку и вилку, завёрнутые в бумагу.

— Забирай своё барахло и вали отсюда на все четыре стороны! — косясь на соседей, бросил сквозь зубы Семён.

— Я тоже гречку не очень уважаю, — как ни в чём не бывало отозвалась Ирина. — Но ты всё же поешь, говорят, она полезная, в ней железа много.

— Хрусталёва, не испытывай моего терпения, — скрипнул зубами Семён. — Скоро сюда придёт мать, так что отваливай подобру-поздорову, пока она тебя здесь не увидела и не свернула шею.

— А ещё я тебе апельсинчиков купила, — полностью игнорируя злобное шипение Семёна, снова полезла в сумку Ира.

— Ты что, издеваешься? — Глядя, как Хрусталёва извлекает из пакета сетку с апельсинами, Семён сжал губы в тонкую полосу и сверкнул глазами. — Я что, неясно сказал: через несколько минут тут будет мать, так что вали отсюда, пока не поздно… — Неожиданно он замолчал на полуслове, и на его лицо набежала тень. — Как ты узнала, где я есть?

— Подумаешь, великая тайна! — пожала плечами Ирина. — Весь институт знает, что ты, вместо того чтобы сдавать сессию, валяешься в больнице.

— Ах, весь институт? — с угрозой начал Тополь, но тут же осёкся, и его лицо побледнело. — Так я и знал… — недовольно прошептал он и, откинувшись на подушку, прикрыл глаза. — Разбирайся сама. Но если с матерью по твоей вине опять что-то случится, пеняй на себя!

— Сёмушка, здравствуй, милый, как ты? — Надежда подошла к кровати сына, наклонившись, поцеловала его в щёку и только потом обернулась на девушку, стоящую рядом. — О, да у тебя гости! Здравствуй деточка, сто лет тебя не видела. Как поживаешь? — Поставив тяжёлые сумки на стол, она сдвинула банки, принесённые Ириной, в сторонку и принялась выставлять свои собственные.

— Спасибо, всё в порядке, — мило улыбнулась Ирина. — А вы как? Как здоровье?

— Твоими молитвами, — не моргнув глазом, тут же отозвалась Надежда. — Сёмочка, ты просил книжку. Вот, — достав со дна хозяйственной сумки очередной марининский детектив, Надежда свернула клетчатую материю в несколько раз и, скатав её руликом, убрала в боковое отделение дамской сумочки. — Ну, рассказывай, как ты тут без меня? — Собираясь сесть на край постели, Надежда откинула угол одеяла, но увидела стоящую на столе невымытую чашку из-под сока. — Слушай, а минералки-то я тебе не купила. Вот голова садовая! Ладно, сейчас схожу.

— Не нужно мне никакой минералки, у меня ещё сока полно, — не желая оставаться один на один с Хрусталёвой, отрицательно замотал головой Семён.

— Одно другому не мешает. Ты можешь поставить воду в тумбочку, пусть на всякий случай стоит, она же есть не просит, — заботливо возразила Надежда.

— Мам, не суетись. — В тоне Семёна появилось раздражение. — И вообще, перестань со всей этой едой… Сядь лучше. — Он отодвинул от края постели одеяло.

— А Ира? — Надежда обвела палату взглядом в поисках стула.

— А Ира уже уходит, — холодно заметил Тополь. — Она уже выполнила поручение группы, разузнала, что и как, так что ей тут больше делать нечего.

— Так ты от группы? — В голосе Надежды послышалось явное облегчение.

— Да, меня ребята попросили съездить, — кивнула Ира.

В милой улыбке Ирины не было ничего угрожающего, но в глубине ярко-зелёных глаз, где-то на самом донышке, мелькнуло нечто такое, от чего Семёну стало не по себе. Зная Ирку как облупленную, Семён был уверен, что тащиться через полгорода в больницу только ради того, чтобы лишний раз взглянуть на его физиономию, она бы не стала. Вот если бы Ирка знала, что при встрече она сможет выцарапать ему глаза — это одно дело. Ради такой святой цели она была бы способна не есть, не пить и не спать сутками, а в случае необходимости, наплевав на слякоть и лужи, ползти от собственного дома до больничного корпуса по-пластунски. Но чтобы строить из себя сестру милосердия, таская для него на собственном горбу баночки с диетической кашкой, — это вряд ли…

— Действительно, Надежда Фёдоровна, не стоит обо мне беспокоиться, я уже ухожу, — с готовностью произнесла Ирина, и от того, насколько быстро и легко Хрусталёва согласилась подтвердить его версию, Семёну стало ещё хуже.

Особой покладистостью Ирка никогда не страдала, и мгновенно уцепиться за нелепую идею о том, будто она, как бессловесная овца, повинуясь исключительно желанию однокурсников, притащилась навещать Семёна, которого с удовольствием удавила бы собственными руками, эта штучка могла только в том случае, если ей это по какой-то причине было выгодно.

— Ну что ж, рада тебя видеть, Ира. — Несмотря на соблюдаемые приличия, по лицу Надежды было заметно, что скорый уход девушки скорее радует её, чем огорчает. — Ты передай ребятам огромное спасибо, что они не забывают Семёна.

— Конечно передам. — Ирина ангельски улыбнулась. — Хорошо, что ты пошёл на поправку, а то мы все за тебя так испугались! — Она сняла с батареи пустую сумку и, повернувшись к Надежде, как бы между делом, бросила: — Когда ребята узнали, что Сёму избили какие-то картёжники, никто не поверил — ведь он и в карты-то не умел играть… — Ирина сделала паузу и, переведя взгляд на Тополя и совершенно отчётливо увидев промелькнувший в его глазах страх, победно завершила: —…пока его отец не научил.

— Пока что?.. — не поверила своим ушам Надежда и, будто желая убедиться, что ослышалась, перевела взгляд с Ирины на Семёна.

Если бы можно было в эту секунду вцепиться в горло Ирки и давить её до тех пор, пока она, хрипя, не сдохнет окончательно, Семён сделал бы это непременно. Представив, как его пальцы сходятся на тоненькой куриной шейке этой заразы, Семён бессильно заскрипел зубами, и его руки сами собой сжались в кулаки.

— Что ты несёшь, дура?! — перекосившись от злости, процедил он.

— А что я такого сказала? Об этом все знают… — Имитируя растерянность, Ирина часто заморгала, и уголки её губ по-детски обиженно поползли вниз. — Извини, я не знала, что это запрещённая тема.

— Как же, так я и поверил! Да ты за этим сюда и припёрлась! — Уже не сдерживаясь, он с силой ударил по постели кулаками. — Господи, да чтоб ты сдохла где-нибудь под забором!

От злобного крика Семёна в палате мгновенно стало тихо.

— Извините, ничего страшного, это он так… погорячился… — Ощущая неловкость, Надежда обвела взглядом комнату, в которой, помимо Семёна находилось ещё семь больных.

Родственники, пришедшие навестить своих мужчин, непонимающе переглянулись, но, как люди культурные, тут же отвернулись и сделали вид, что ничего особенного не произошло.

— Значит, всё-таки папа… — не обращаясь ни к кому конкретно, негромко проговорила Надежда, и её тёмно-серые глаза недобро сверкнули.

— Мам, ну что ты её слушаешь? — губы Семёна испуганно вздрогнули. — Ты же знаешь, её хлебом не корми…

— От хлеба фигура портится, — оборвала его Надежда.

— Мам, ну что случилось? Почему ты готова выслушивать эту сплетницу, вместо того чтобы поверить на слово собственному сыну? — с досадой произнёс Семён. — Я могу тебе поклясться, что отец здесь абсолютно ни при чём.

— Ну, если Лёнька абсолютно ни при чём, значит, свои пятьдесят процентов он уже получил, — констатировала Надежда и по растерянному выражению, появившемуся на лице сына, поняла, что попала в точку.

— Мам, давай поговорим. — Семён проникновенно посмотрел в лицо матери, искренне сожалея, что находится в столь неудобном горизонтальном положении. — Папа ни в чём не виноват, и я прошу тебя… я тебя очень прошу: не стоит говорить ему о том, что со мной произошло. Уж если на то пошло, отец — единственный, кто не отказался мне помочь, когда у меня наступил край.

Бросив косой взгляд в сторону Ирки, Тополь недовольно сдвинул брови, ясно давая понять, что она здесь лишняя и что скромный семейный совет вполне может обойтись и без её присутствия. Но Хрусталёва уходить явно не собиралась, тем более в тот момент, когда начиналось самое интересное.

— Сынок, ты или наивный, или слепой, одно из двух, — устало произнесла Надежда. — От помощи твоего доброго папеньки ты чуть не протянул ноги.

— Он желал мне добра, — упёрся Семён.

— Тогда почему же ты, избитый, приполз ко мне, а не к нему? — не выдержала Надежда. — Как же, мать — злая, а отец — душа нараспашку! Что же эта душа не пошла в сберкассу и не сняла денег с книжки, если уж так хотела тебе помочь?

— Какая сберкнижка, мам? Отец сказал, что у него сейчас нет ни рубля!

— Я бы удивилась, если бы он сказал тебе что-нибудь другое.

— Ты хочешь сказать, что у папы деньги… были? — Неожиданно по телу Семёна пробежал неприятный холодок.

— Отчего же «были», они и сейчас у него есть.

— Но тогда выходит… — Не договорив, Семён потрясённо замолчал, и вдруг, словно очнувшись, смерил Хрусталёву с ног до головы злым взглядом. — Слушай, чего ты тут стоишь, уши греешь? У нас с матерью… — Будто споткнувшись на слове, он на мгновение замолк, а затем исправился: — У нас с мамой свои дела, семейные, и ты здесь лишняя. Забирай свои банки-склянки и проваливай, сестра милосердия, а не то я тебе их сейчас на голову одену.

— Семейка… — Губы Ирины скривились. — Живучие, как кошки, ничего вас не берёт. Да катитесь вы ко всем чертям, оба! — в сердцах выкрикнула она и, полоснув по матери с сыном ненавидящим взглядом, громко хлопнув дверью, выбежала из палаты.

— И чего я на ней не женился, вот невестка бы тебе была, а? — ухмыльнулся Семён.

— Да, сынок, что-то ты оплошал, — тепло улыбнулась Надежда.

— Ну, ничего, я исправлюсь, обещаю тебе. — Семён секунду помедлил, посмотрел в глаза матери, а потом протянул руку и впервые за последние полгода коснулся её руки.

* * *

— Лидия, ты дома? — Леонид напряжённо вслушался в тишину, царящую в квартире Загорской.

Ни в одной из комнат свет не горел, и даже на кухне, где всегда по вечерам была включена лампочка электрической подсветки, оказалось абсолютно темно. Нерешительно переступив порог, Тополь вытащил ключ из замочной скважины, тихонько прикрыл дверь, щёлкнул выключателем и невольно вздрогнул: в конусе света, падавшего из прихожей в гостиную, показалась рука Лидии, безжизненно свисавшая с дивана.

Ёкнув, сердце Леонида сделало один большой скачок и остановилось, а в голову бросилась оглушительно горячечная волна крови, которая тут же залила его шею и щёки алым. Чувствуя, как, приварившись, подошвы ботинок буквально приросли к полу, Тополь испуганно сглотнул, облизал губы и, боясь пошевельнуться, застыл на месте.

— Лидия?.. — Скользнув по пыльным бархатным шторам, шёпот Тополя мягко скатился на ободранные дощечки давно нециклеванного паркета и, низко прошуршав, растворился в пугающей тишине квартиры.

За свою почти полувековую жизнь Тополь успел многое: меняя жён как перчатки, он состоял в официальном браке вот уже в пятый раз, и, признаться, нисколько не раскаивался в том, что провёл лучшие дни своей жизни столь бурно. Не имея привычки сожалеть о том, чего уже не исправить, он почти никогда не вспоминал своих бывших, разве что в тот момент, когда, расписываясь за получаемые в зарплату деньги, видел графу отчислений по исполнительному листу в пользу маленьких Тополей, так некстати наплодившихся за два последних десятилетия. Четырежды разведённый, в общей сложности многодетный, он был готов к любому повороту судьбы, от нового развода до очередной женитьбы, но никогда, даже в страшном сне, не мог вообразить себе перспективу остаться вдовцом.

— Лидия, ты жива?

Представив себе мертвенно-бледное лицо и застывшие, закатившиеся глаза Загорской, Тополь передёрнулся и почувствовал, как его ладони покрываются липким потом. Только этого ему не хватало! Прилипнув к спине, желудок Тополя мелко-мелко затрясся, и к горлу, помимо воли, подступила противная тошнота. — Лида… — На ватных ногах он сделал несколько шагов по направлению к гостиной.

— Сними ботинки, ты же не в гостинице! — Внезапно мёртвая рука шевельнулась, и от неожиданности Тополь дёрнулся всем телом. — Что ты стоишь, поди сними свои лыжи, с них сейчас натечёт целая лужа!

— Так ты не умерла? — С трудом протолкнув в горло густые солёные слюни, Леонид по-гусиному вытянул шею, но подойти к жене ближе не решился.

— Пока нет. — Рука Лидии снова шевельнулась.

— Что значит пока? — Он приподнял один ботинок и увидел, что под ним действительно образовалось грязное мокрое пятно.

— Лёнь, я сегодня была у врача. — Голос Лидии трагически дрогнул и замер.

— И что?

Соображая, как лучше поступить — пойти разуться в прихожую или дослушать новости прямо так, обутым, Тополь нерешительно затоптался на месте и вдруг услышал, как из потёмок гостиной раздался длинный горестный вздох. Оглянувшись, будто проверяя, не наблюдает ли за ним кто со стороны, Леонид зачем-то поднял плечи и снова ощутил холодок дурного предчувствия.

— Лёня… — Лидия сделала паузу, и, поражённый до глубины души, Тополь застыл: впервые за всё время их знакомства, забыв претенциозно-официальное «Леонид», Загорская назвала его простым, человеческим именем «Лёня».

— Лидочка, что-то не так? — поспешно сбросив ботинки, Тополь шагнул в темноту комнаты и протянул руку к выключателю.

— Не надо, — безжизненно бросила она, и рука Леонида опустилась.

— Что с тобой стряслось? — Откинув угол одеяла, Тополь сел на постель и взял холодную ладонь Лидии в свою. — На тебе лица нет, — взволнованно произнёс он и, наклонившись ближе, вгляделся в осунувшееся лицо Загорской.

Откинувшись на подушках, Лидия лежала, скорбно сдвинув брови и сжав губы в одну линию. Бледная, постаревшая буквально за несколько часов, она не шевелилась, и только её карие, с жёлтой поволокой глаза смотрели на Леонида горестно и жалко.

— Что случилось, ты мне можешь сказать? — Ощущая, как подрагивают пальцы Загорской, Леонид сдвинул брови, и его красивые губы начали растягиваться в бледно-розовую посечённую резиночку.

Наверное, Лидия хотела что-то сказать, но не смогла: задёргавшись, бледный бантик её губ перекосился, пробалансировал ещё несколько секунд, как бы раздумывая, в какую же сторону ему лучше упасть, и вдруг, вздрогнув, пропал совсем, исчезнув с лица окончательно. Прерывисто втянув в себя воздух, она громко всхлипнула, и из её глаз покатились самые настоящие слёзы.

— Ты что? Ты что это?! — опешил Тополь. — Лида, не надо, перестань, слышишь?

— Лёне-ч-ка! — захлебнулась Лидия. — Я не хочу… понимаешь, не хочу!.. — Она замотала головой из стороны в сторону и, сморщившись, отвернулась. — Как всё нелепо… — хрипло прошептала она, и её плечи снова задрожали.

— Ты… у тебя… — замялся Тополь и замолк, не зная, с какой стороны лучше подступиться к деликатной теме.

Несколько минут Лидия всхлипывала, потом её плечи перестали дёргаться, и в комнате снова наступила тишина.

— У меня есть месяца полтора-два. Это всё. — Она оторвала заплаканное лицо от подушки и взглянула Тополю в глаза. — Лёнечка, как же так?..

— Боже мой, Лидочка… Как же теперь быть… — оторопело проговорил он, и тут же мысленно представил себе великую гору всяческих бумаг и бумажек, требующихся для оформления квартиры и машины… кучу документов, которую он теперь, судя по всему, оформить просто не успеет.

Лицо Лидии выделялось на белоснежной наволочке подушки тёмным округлым блином, бесформенным и студенистым, слегка расплывающимся в плотных мартовских сумерках. Сейчас, ненакрашенная и неприпудренная, без слоя дорогой импортной косметики, Загорская действительно выглядела на свой возраст. От самых уголков глаз, рассыпаясь широким веером к вискам, кожу покрывала частая сетка узких длинных морщин, похожих на застарелые бесцветные царапины, небрежно продавленные чем-то острым. Темнея некрасивыми ямами, глубокие впалые глазницы были покрыты тонкой фиолетовой паутинкой невесомых жилок, едва подёргивающихся под кожей, будто отслоившейся от лица.

Кривя губы, Лидия беспомощно глядела в глаза Леониду, словно ожидая от него каких-то слов, способных отогнать от неё нависшую беду, и её подбородок мелко-мелко дрожал.

— Лёнечка, неужели это — всё, неужели — конец?.. — Внезапно её горло перехватил спазм, и, будто подавившись, она натужно икнула. — Неужели вот так… как глупо… — хрипло выдавила она и прикусила нижнюю губу зубами. — Как же всё нелепо… нелепо и жестоко…

— Лидочка, ну ты же у меня сильная, не надо плакать, слышишь? — Леонид хотел коснуться руки Лидии, но, уже потянувшись, вдруг внезапно передумал и положил свою ладонь поверх её одеяла. — Лидочка, перестань!

Тополь осторожно покосился на жену, проверяя, заметила ли она его жест, но та, полностью погружённая в свои переживания, не придала никакого значения подобной ерунде.

— Лёня, я хотела тебя кое о чём попросить, — дрожащим голосом проговорила она и сделала глубокий вздох, как бы собираясь с мыслями. — Когда меня не станет… — Она на миг затихла, то ли прислушиваясь к собственным словам, казавшимся чужими и странными, то ли ожидая, что Тополь её прервёт. Но он молчал, и после недолгой паузы, так и не дождавшись его реакции, она продолжала: — Когда ты останешься один… мне бы хотелось, чтобы всё это, — она обвела комнату дрожащей рукой, — чтобы всё это осталось у тебя.

— Лидия, не говори так! — с укором произнёс Леонид, но тут же прикусил язык, опасаясь, как бы Загорская, внемля его совету, и впрямь не замолчала.

— Я понимаю, тебе неприятен этот разговор, но у нас слишком мало времени, чтобы разбрасываться им впустую.

В словах Лидии прозвучала горечь, и на какой-то миг в душе Тополя появилось что-то похожее на жалость, но тут же, мелькнув, испарилось без следа, вытесненное более насущными проблемами, и в самом деле не терпящими отлагательств.

— Я сделаю всё, как ты скажешь, — прошептал он и, словно подчиняясь необходимости, смиренно опустил голову.

Боясь, что Лидия может заметить довольную улыбку, которую он всеми силами старался скрыть, Тополь отвёл взгляд в сторону, болезненно нахмурился, как будто это он, а не Лидия, собирался нанести скорый визит праотцам, и на всякий случай, изображая крайнюю степень скорби, даже прикрыл веки, поэтому не заметил ни хищного блеска карих глаз Загорской, ни уголков её губ, опустившихся и буквально впившихся в кожу.

— Я понимаю, насколько тебе тяжёл и неприятен этот разговор, и ещё я знаю, случись подобное с тобой, ты бы поступил точно так же. — Из-под полуопущенных век Лидия увидела, как от её слов передёрнулось лицо Тополя, и ощутила истинное удовольствие кошки, играющей с мышью по своему усмотрению.

— Лидочка, мне очень жаль… — неопределённо промямлил Тополь и несколько раз провёл языком по губам.

— Мне тоже, — в тон ему прошептала Лидия и, стараясь выдавить из себя ещё некоторое количество влаги, сглотнула и часто заморгала ресницами.

Но, видимо, лимит слёз на сегодня был исчерпан, и, хлопнув ресницами ещё пару раз, Загорской пришлось отказаться от милой женскому сердцу сентиментальной сцены. Скорбно поджав губы, словно сожалея о тщете человеческого существования вообще и своего собственного в частности, Лидия покачала головой:

— Что уж тут поделать… каждому, видно, отмерено столько, сколько отмерено, и ни днём больше, вот так… А знаешь что, давай-ка ты сбегай в магазин, возьми бутылочку приличного коньячку, мы с тобой сядем за стол, да и поговорим обо всём сразу.

— Что ж, можно и коньячку… — принуждённо улыбнулся Тополь.

Конечно, было бы лучше, если бы о делах Лидка решила поговорить прямо сейчас, так сказать, не отходя от кассы, на светлую голову, но, как говорится, выбирать не приходится: хозяин — барин.

— Лёнь, ты уж не жмись, возьми какой получше, может, в последний раз приходится… — Горло Лидии опять перехватило спазмом; не договорив, она замолчала, уткнулась лицом в подушку, с нетерпением ожидая, когда же наконец за Лёнькиной спиной захлопнется входная дверь.

Услышав тихий щелчок в прихожей, она ещё какое-то время прислушивалась к удаляющимся шагам Тополя, словно сомневаясь, не надумает ли он вернуться, потом оторвала голову от подушки, скинула ноги с постели, нащупала мягкие тапочки и опрометью бросилась к телефону. Первая партия была разыграна ею как по нотам: ненавистный Лёнька заглотил крючок, даже не подавившись! Теперь весь вопрос состоял в том, насколько глубоко этот крючок сидел.

* * *

— Ну, вот и всё! — Альбина положила руки поверх прозрачного файла с бумагами и улыбнулась Лидии. — Теперь, когда документы на приватизацию готовы, твоя душенька может быть спокойна: теперь уже в любом случае ты не пролетишь мимо сада-огорода. Пока это ещё твой Лёнька чухнется, пройдёт незнамо сколько времени.

— А вдруг ему придёт в голову мысль наведаться в мой ЖЭК и подразузнать, что и как? — Загорская настороженно повела глазами.

— Ты о нём думаешь как о какой-то звезде, — Аля провела пальцами по выпирающим углам ключиц и поправила ворот халата, — а твой Тополь всего-навсего мужик, а значит, уже ни с чем пирожок.

— Если бы ты знала, какой он ушлый, ты бы так не говорила.

— У твоего ушлого сейчас дел по горло, а ты говоришь — по ЖЭКам мотаться! — Кусочкина презрительно вывернула нижнюю губу и стала похожа на большую учёную грачиху. — Максимум, на что способен твой сожитель, — это посовещаться со своим сыночком, это в лучшем случае, ну, а поскольку у Семёна Леонидовича сейчас у самого голова домиком… хм-м… — Недоговорив, она издала странный гортанный звук, напоминающий смех, но не заливистый или частый, а единичный, как будто оторванный от общей цепочки, и потому крайне странный. — Надо же, как всё исключительно приятно сложилось! Не успела мать вытащить этого недопёска из карточной игры, как он ввязался в автоматы.

— А всего-то и нужно было, что привести его за руку, как бычка, в игровой зал и пару раз дать ему дёрнуть за ручку, — согласилась Лидия. — Золотой у тебя племянник, сообразительный и исполнительный. Попросила тётка об одолжении, он раз, два — и выполнил!

— Ну, во-первых, Борька мне не племянник, а троюродный кто-то там, — она покрутила в воздухе рукой, — короче, седьмая вода на киселе, хотя, я с тобой согласна, мальчик он уважительный. А во-вторых, вот что я тебе скажу: если бы Семёну не повезло с первого раза, может, он бы и не подсел, а так — один раз за ручку дёрнул, и тебе сразу дали столько, что честным трудом не один месяц вкалывать надо, вот голову-то и сорвало. Борька говорит, когда из щели монетки-то посыпались, у Семёна аж глаза забегали, до того он обалдел.

— Скажи, Алечка, а твой Боря не спрашивал, зачем тебе потребовалось парня на автоматы подсаживать?

— Мой Борюсик — мальчик из приличной семьи и лишних вопросов задавать не станет. Его попросили отвести молодого человека в игровой салон — он отвёл, а дальнейшее его не касается. — Альбина улыбнулась, и её лицо осветилось каким-то внутренним светом, на короткий миг став почти симпатичным. — В конце концов, мы с Боречкой квиты: он оказал мне пустяковую услугу, в обмен на которую получил ключи от пустующего гаража, так что каждый из нас остался при своём интересе. Мальчику давно хотелось обустроить там что-то вроде мастерской. Теперь его мечта сбудется. Мне кажется, он не в претензии.

— Ты отдала ему ключи от своего гаража? — Лидия поморщилась.

— Можешь не складывать свой очаровательный ротик гармошкой. — Альбина подоткнула выбившуюся из пучка прядь. — Ключи от гаража я отдала бы Борюсику так и так, поскольку обещала. Водить машину я больше не буду, ты же понимаешь, сдать эту развалюху я всё равно не смогу, ведь, прежде чем гараж сдать, его нужно ремонтировать, там же в крыше дыры с кулак, да и вообще, ткни эту железяку пальцем — так сразу насквозь отверстие проковыряешь. А так всё к лучшему: и мальчик будет при деле, и гараж починится сам собой, да и у меня, признаться честно, гора с плеч свалилась. — Альбина встала с табуретки и прикрыла форточку, из которой тянуло холодом. — Надо же, май месяц, а весна всё никак не разгуляется, ветер-то холодный. — Дотронувшись до чайника, она взяла с подоконника спички и зажгла конфорку. — Когда Борюсик заходил за ключами, я усадила его попить чайку и заставила рассказать, как происходило приобщение Семёна к прекрасному. — Её губы изогнулись в усмешке. — Сначала он мялся, жался, глупый мальчик, а потом выложил всё как на духу. Привёл он Тополя в игровой зал, наменял жетонов, усадил за автомат и рассказал в общих чертах, что к чему. Понимаешь, он сам иногда поигрывает, но не так, чтобы спустить всё под ноль, а так… развлечься. Ну вот. — Альбина обернулась на протяжный гудок чайника и разлила по чашкам кипяток. — Чего уж там и как у них было по порядку, я не знаю, Борюсик в этом отношении бестолковый, перепрыгивает с пятого на десятое, впрочем, это не самое важное. Важно то, что твой Семён не успел дёрнуть за ручку, как на него свалилась целая прорва этих кругляшков.

— И много он выиграл? — Лидия осторожно коснулась губами горячего чая, но тут же отстранилась и взяла в руки ложечку.

— Вот этого я тебе сказать не могу, — развела руками Аля, — честно говоря, мне даже в голову не пришло расспрашивать об этом Борюсика, ну, выиграл — и выиграл. Главное — в другом. На следующий день твой Тополь позвонил мальчику чуть ли не спозаранку и предложил вечером снова пойти в игровой зал. Борька вроде сначала отнекивался, мол, некогда, но тот вцепился в своего нового знакомого мёртвой хваткой, пойдём, и всё тут.

— Они оба такие, что папочка, что сыночек. Два сапога пара, — желчно заметила Лидия. — Я не удивлюсь, если Семён вытащил твоего племяшку и на этот вечер, и на следующий, и вообще, пристал как банный лист к одному месту. Тополи, они ж до денег жаднючие, порода такая.

— Борьке эти автоматы как корове гарнитур с бриллиантами. — Альбина прищурила свои серо-зелёные глаза. — Не знаю, сколько раз Борюсику пришлось таскаться с твоим Тополем, но если учесть, что у мальчика есть голова на плечах, то, думаю, что недолго. Недели две назад Боречка опять ко мне заходил, спрашивал, не буду ли я против, если он со своими ребятками откроет в моём гараже автомастерскую, и рассказал, что у Семёна проблемы.

— Вот как? — Чайная ложечка в руках Лидии застыла на полпути.

— Боря рассказал, что игрушки уже вышли твоему Тополю боком, да ещё каки-и-им! — сладко протянула Альбина. — Недели полторы-две мальчики из игрового зала прикармливали нового клиента, давая ему по мелочи выиграть, а потом что-то где-то подкрутили, и Семён влип. Если бы у него была голова на плечах, он бы мигом сообразил, что дело пахнет палёным, и быстренько убрался бы восвояси, а этот дурашка принялся отыгрываться. Ты же знаешь, игрок — не тот, кто играет, а тот…

— Кто отыгрывается, — вместе с подругой проговорила Лидия.

— Точненько. — Альбина взяла в руки нож и принялась разрезать торт. — Сначала вроде он отыгрывался на свои. Придёт вечером, просадит всё, что в карманах есть, и домой. А как-то раз заявился в заведение с толстенной пачкой денег.

— Где же он их мог взять? — удивилась Лидия.

— Ясное дело, занял.

— У кого? — Глаза Лидии округлились.

— Вот уж этого я не знаю. — Альбина подцепила кусок торта и переложила его на блюдце подруги. — Пей, а то опять остынет. Где он взял денег, не знаю, но Боря сказал, что денег было много и что к утру он всё продул вчистую. А когда очухался, та-а-ак обозлился, что принялся хулиганить, ребятам пришлось его даже на улицу вывести, вот до чего распереживался.

— Значит, Семён снова в долгах как в шелках. Это хорошо. Пусть теперь ломает голову, как будет выкручиваться. — Загорская потёрла руки и довольно улыбнулась. — Вот они, детки-то: мать всю жизнь бьётся-бьётся, а они — что ни день, чего-нибудь новенькое да изобретут. Ни одно, так другое, никакого спокойствия от них, одна морока.

— Если бы он оказался просто в долгах… — Альбина интригующе замолчала.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой Тополь, — растягивая удовольствие, снова выдержала паузу Альбина, — две недели назад снова заявился в клуб.

— Неужели пришёл отыгрываться? — Поражаясь детской наивности уже практически взрослого мужчины, Лидия широко раскрыла глаза.

Вместо ответа Аля неспешно кивнула.

— Это ж каким надо быть… Ой-й-й… — Задохнувшись от удивления, Загорская закатила глаза под потолок. — Значит, завяз по уши?

— Ещё глубже, — констатировала Кусочкина. — Теперь дело за малым, состыковать папенькины амбиции и нужды сыночка. Пусть Лёнька думает, что ты по-прежнему согласна прописать его у себя, соответственно позарившись на деньги, вырученные от продажи его однокомнатной квартирки. Ты его не разубеждай, пусть витает в облаках. Говори, мол, продадим твою жилплощадь, сделаем в квартирке приличный ремонт, поменяем машинку, ну, и всякое такое, сама знаешь, не мне тебя учить, как мужикам мозги запудривать.

— Это я сумею. — Карие глаза Лидии подернулись поволокой.

— Пусть твой Тополь мечтает, как он станет законным хозяином половины твоего имущества, а ты не мешай ему. — Альбина слизнула с ложечки крем и по-лисьи улыбнулась. — Пусть всё идёт своим чередом. Бог шельму метит, совсем скоро твой Лёнька будет кусать локти и клясть свою жадность на чём свет стоит, а пока пусть помечтает. Твоя задача — убедить его приватизировать свою квартирку, прописать туда Семёна, а потом перевести приватизацию на сына.

— И каким же образом, по-твоему, я должна внушить ему эту замечательную мысль? — Лидия с сомнением пожала плечами. — Он хоть и дурак, но не совсем же. Какой резон ему расставаться со своими квадратными метрами, пусть и формально?

— Чего уж проще? — Альбина отодвинула от себя чашку и бросила на подругу удивлённый взгляд. — Объясни мужику, что он не сможет участвовать в приватизации твоей двушки до тех пор, пока на нём будет числиться владение его однушкой.

— Думаешь, он клюнет? — Лидия задумалась.

— А чего ж нет, если от этого одни плюсы? Поскольку он уверен в своём сыночке на все сто, ему и в голову не придет, что он спустит деньги в тот же день, как станет официальным хозяином жилплощади. И потом, у вас же какая договорённость? Сначала он прописывается у тебя, потом вы приватизируете напополам твою двушечку, чтобы, в случае твоей кончины, — посмотрев на упитанную, розовощёкую подружку, лихо уминавшую приличный кусок торта, Альбина невольно хмыкнула, — площадь не отошла государству, и только после всего этого пойдёт разговор о продаже его квартиры. Если, конечно, пойдёт. Разве не так?

— В общем-то, да.

— И в частности тоже. А выйдет всё по-другому. Как только он переведёт квартиру на сына, а сам подаст свои документики на выписку, тот спустит всё отцовское богатство как пить дать, а уж я побеспокоюсь, чтобы Лёнины документики затерялись где-нибудь на стадии между выпиской и пропиской. А когда они найдутся, возвращаться ему уже будет некуда, а ты наотрез откажешься прописывать его к себе, потому что какой же тебе резон селить его на свою площадь, если обещанных денег от продажи однушки ты не получишь?

— А если он подаст в суд? — предположила Лидия. — Представляешь…

— И чего я должна представить? — Альбина наклонила голову к плечу. — У тебя приватизированная жилплощадь, ты — полная хозяйка: хочу — прописываю, хочу — нет. Пусть судится, а мы посмеёмся.

— А если его документы не затеряются?

— Как это не затеряются? А Клара Евгеньевна на что? Она же у тебя в ЖЭКе паспортисткой работает. Мы что, зря с ней каждый год в санаторий вместе по путёвке ездим?

— Зачем же ей терять такое тёплое место?

— Почему сразу терять? — Аля мило улыбнулась. — Кларочке вовсе не нужно будет нарушать закон, она просто возьмёт бумажки твоего Лёньки и положит куда-нибудь в самый низ, дожидаться, пока до них дойдёт очередь. Вот и всё.

— А если Семён не станет бросаться папенькиным добром? — Чувствуя, что весь план шит белыми нитками, Лидия досадливо дёрнула плечами. — Представь, что мы заварим с тобой всю эту кашу, а он возьмёт да и не станет разбрасываться папашкиными денежками?

— А Борюсик на что? — Альбина кивнула в сторону окна, под которым, темнея огромными бурыми пятнами застарелой ржавчины, стоял ярко-зелёный железный гараж.

Не понимая, что подруга имеет в виду, Загорская напряжённо наморщила лоб:

— А что Борюсик?

— А у Борюсика в клубе, куда повадился шляться сын твоего Лёньки, двое знакомых заряжающих.

— И что? — всё ещё не понимая, к чему клонит Альбина, переспросила Лидия.

— А то, что они посадят Семёна на мель, да так, что тому ничего не останется, как продать папочкину квартирку за долги. Вот что.

— Знаешь, как-то мне неспокойно… — Лидия глубоко вздохнула и приложила ладонь, унизанную перстнями, к своей роскошной груди. — Честно сказать, твой план держится на соплях: один шаг в сторону, и всё рухнет к чёртовой бабушке.

— Если можешь, предложи другой.

— Другого нет. — Лидия снова вздохнула. — Только знаешь что…

Но Кусочкина её тут же перебила:

— А если нет — нечего себе и голову забивать. Бог не выдаст, свинья не съест. Я тебе плохого не пожелаю. Держись за меня, и всё будет в ажуре.

* * *

— Что это вы такое делаете? — негромко спросил Семён и с удивлением посмотрел на девушку, безо всякого угрызения совести устраивавшую самую настоящую пересортицу в обувном отделе универмага.

Не удостаивая Тополя ответом, непосредственная милая личность в чёрненькой мини-юбочке нацепила на левую ногу босоножку тридцать седьмого размера, на правую — тридцать восьмого, а оставшуюся обувь, аккуратненько сложив, упаковала в одну коробку и плотно прикрыла крышкой.

— Вы ничего не перепутали? — От невиданного прежде зрелища глаза Семёна поползли на лоб.

— Шёл бы ты, куда шёл, а? — Нисколько не смущаясь присутствия постороннего, заметившего её нехитрую махинацию, девушка прошлась по коврику туда и обратно, проверяя, удобно ли сидит на ноге обувь. Спружинив на мысочках, она сделала поворот вокруг себя и, одобрительно кивнув, села на банкетку и стала расстёгивать ремешки.

— Слушай, так не делают… — посмотрев на коротко стриженный затылок нарушительницы, судя по всему не собиравшейся раскаиваться в своём поступке, Тополь растерянно моргнул. — А как же быть тому, кто возьмёт эту? — Он кивнул на оставленную коробку с босоножками разного размера.

— Слушай, тебе чего, больше делать нечего? — Справившись с ремешками, девушка подняла на Тополя глаза. — Ты зачем сюда пришёл, за ботинками? Вот и ступай, нечего около меня ошиваться.

— Ну ты даёшь! — потрясённо проговорил Тополь. — У тебя что, ноги разные?

— А у тебя чего, обе правые? — Девушка взяла босоножки в руки, поднесла их поближе к глазам и стала внимательно осматривать швы.

— А если тебя на контроле за руку поймают? Не боишься? — Семён бросил осторожный взгляд в сторону кассы.

— Если ты не поможешь — не засекут, — коротко отрезала она.

— Ну да, как же! — Семён недоверчиво хмыкнул. — Да будет тебе известно, что, прежде чем продать пару, продавцы обязательно прикладывают подошвами, так что можешь не рассчитывать: номер не пройдёт.

— А если пройдёт, тогда что? — Оторвавшись от босоножек, курносая личность бросила на Семёна ехидный взгляд.

— Если ты обдуришь всю эту честную компанию, — он едва заметно кивнул в сторону собравшихся у кассы продавцов, — я, пожалуй, пожму твою мужественную руку и раскошелюсь на мороженое.

— Твоё рукопожатие мне как коту будильник, можешь оставить его при себе, — девчонка забавно сощурилась, — а вот мороженое — это вещь. Только эскимо и прочую дешёвую дребедень я не ем.

— А что ты ешь? — Тополь поймал себя на том, что его губы растягиваются в улыбке.

— Я люблю шарики из «Баскин Роббинса»: ананасовые, фисташковые и ещё с пралине и карамелью.

— А как насчёт апельсиновых?

— Можно.

— Относительно твоих вкусовых пристрастий я всё понял. — Семён как бы между прочим засунул руку в карман летних брюк и нащупал согнутые пополам купюры. — Теперь давай решать, что будет, если выиграю я.

— Забудь, — серьёзно посоветовала юная авантюристка, — такого не произойдёт.

— Вот уж в чём не уверен…

— Хорошо, если тебе от этого станет легче, — она провела пальцем по своему курносому носу, — проси у меня всё, что придёт тебе в голову, мне всё равно.

— А если я попрошу слишком много?

— Тебе когда-нибудь в детстве мама читала сказку про золотую рыбку? — Усевшись на банкетке поудобнее, девчонка снова надела новенькие босоножки и стала старательно застёгивать ремешки.

Маленькая, круглолицая, она чем-то напоминала острую канцелярскую кнопку, способную в любую секунду больно впиявиться в обидчика. Глядя на медные пряди её волос, Семён усмехнулся и подумал, что по жизни ему почему-то везёт исключительно на рыжих. Прежняя его пассия, Ирка, тоже была рыжей, но не медной, а красновато-огненной, как кожура марокканского апельсина. Вспомнив зелёные, кошачьи глаза Хрусталёвой, Тополь невольно вздрогнул. Нет, такие контрасты явно не для него! Тёмно-янтарные, почти карие глаза этой девчонки нравились ему гораздо больше, и, что уж говорить, они лучше гармонировали с медным цветом её волос.

Стрижка у девчонки была на редкость странной. Обрезанные чуть ли не «под ноль» короткие волосинки на её голове стояли дыбом, и только у самых висков да на затылке висело несколько длинных кручёных прядей, похожих на блестящую медную стружку.

Если бы не толстые, как у одуванчика, щёки, девчонка казалась бы совсем худющей, потому что, каким-то нелепым образом цепляясь одна за другую, все её косточки образовывали выпирающие наружу острые углы. Как при такой худобе её угораздило отрастить такие пухлые щёки, оставалось непонятным, как, впрочем, и то, что, при таких ярко-медных волосах на её лице не наблюдалось ни единой веснушки.

— Ну что, готов раскошелиться?

Застегнув замочки, девчонка поднялась и, взяв свою старенькую босоножку, резко дёрнула за ремешок. Хрустнув, кожаная полоска вылетела из гнезда и жалко повисла на одной нитке. Не долго думая, эта кнопка уложила свои пыльные, затёртые босоножки в новёхонькую коробочку и абсолютно спокойно двинулась к кассе. Наверное, самообладание у данной особы было запредельным, потому что ни в её жестах, ни в выражении лица не промелькнуло ничего, хотя бы отдалённо напоминающее беспокойство или неуверенность.

Опасаясь неприятностей, Семён потихонечку, стараясь не привлекать ничьего внимания, двинулся к выходу из отдела. По его твёрдому убеждению, в случае возникновения скандала гораздо безопаснее находиться за пределами торговой территории отдела, который собиралась надуть эта бестия. К тому же его затянувшийся разговор с особой, заподозренной, как минимум, в невнимательности, мог быть расценен славными представителями торговли как предварительный сговор или того хуже, а значит, как ни поверни, ничего хорошего в будущем не сулил.

Дойдя до выхода и почувствовав себя в относительной безопасности, Тополь замедлил шаг и обернулся. Девушка с медными волосами стояла у самой кассы и, придерживая старый босоножек за оторванный с одной стороны кожаный ремешок, что-то объясняла. Указывая то на порванную полоску, то на свои ноги, она мило улыбалась, и, буквально млея от её светлой улыбки, кассирша согласно кивала ей в ответ. Лица маленькой надувательницы Семён не видел, но было понятно, что пока что всё идёт хорошо.

Неожиданно девушка повернулась спиной к кассе, подняла правую ногу, согнутую в колене и застыла в нелепой позе цапли на болоте. Чувствуя, как по его телу пробежал холодок, Семён сделал ещё несколько шагов по направлению к выходу. Для того чтобы понять, что означала эта необычная поза, огромного ума не требовалось: на подошве новеньких польских босоножек были выдавлены две маленькие, едва приметные цифры, обозначающие размер.

Тополь хотел развернуться и как можно быстрее покинуть зал, в котором с минуты на минуту должен был подняться шум. Оказаться замешанным в некрасивую историю ему не хотелось, но ретироваться таким постыдным образом означало опозориться перед этой девчонкой бесповоротно, фактически расписавшись в своей трусости, а этого почему-то не хотелось ещё больше. Возможно, если бы его ноги не приросли к полу, всё дальнейшее сложилось бы определённо иначе, но, видно, где-то наверху всё давным-давно решено за нас: крупно сглотнув, Тополь перевёл взгляд в дальний угол отдела и замер на месте, боясь не то что кашлянуть или чихнуть, но даже и пошевелиться.

Наклонившись через прилавок, продавщица прищурилась, присмотрелась к указанной цифре, потом сверила её с той, что была проставлена на коробке, и, вновь кивнув, со стуком пробила чек в кассе. То ли оттого, что его сердце стучало как сумасшедшее, то ли ещё по какой-то причине, но всё происходящее вокруг Семёна вдруг замедлилось и стало растянуто-неторопливым, как будто вытащенным из какого-то густого киселя, тянущегося до бесконечности резиной.

Неторопливо кивнув, продавец улыбнулась, протянула руку к кассе, оторвала чек и опустила в раскрытую коробку со старыми босоножками. Отсчитывая по одной монетке, она медленно-медленно положила сдачу на пластмассовую тарелочку, что-то негромко сказала медноволосой лгунишке и повернула голову туда, где стояли её коллеги.

— Господи, пронеси! — с волнением прошептал Семён, с ужасом наблюдая, как его новая знакомая, зажав коробку под мышкой, неспешно пересекала торговый зал. Медно сверкнув, кручёная прядь у виска подпрыгнула и, попав в луч света, падавшего сверху, загадочно блеснула.

— Ты чего трясёшься, денег стало жалко? — Протянув коробку Семёну, девушка убрала кошелёк в сумку.

— Ну, знаешь, у тебя и характерец! — Неожиданно Семён обнаружил, что она не такая уж и маленькая, на каблучках её голова доходила ему до плеча. — Неужели тебе нисколько не было страшно?

— Почему же, было. — Она вдруг широко улыбнулась, и её лицо стало абсолютно круглым. — Только дурак не боится. Но не покупать же две одинаковых пары? Что я с ними потом стану делать, у помойки выставлять? — Она щёлкнула замком сумочки и решительно потянула коробку на себя. — А ты себе ничего не приглядел?

— Да уж куда там… — неопределённо протянул Семён.

— Зря. — Она тряхнула медными свисающими локонами. — Ну что, спорщик, пойдём тебя разорять, или ты уже передумал?

— Обещание надо держать.

— Обещанного три года ждут.

— Мне кажется, от тебя таких героических усилий не потребуется, — усмехнулся Семён. — Тебя как зовут-то?

— Да как хочешь, так и зови, — легко отозвалась она.

— Что значит как хочешь? А если мне придёт в голову фантазия звать тебя Акулиной или, к примеру, Аполлинарией? Тебя родители-то как назвали?

— Думаешь, я знаю?

— Как это? — не понял Семён.

— Я из детдома, — не поднимая головы пояснила она. — Там меня звали Александрой, а как на самом деле, наверное, и они не знают.

— Александра… — Тополь улыбнулся. — Здорово. А я Семён.

— Только не зови меня Сашей, терпеть не могу, — предупредила она.

— Почему?

— По кочану.

— Исчерпывающе.

— Для первого раза вполне достаточно, — деловито проговорила она, и Семён поймал себя на мысли, что он постарается сделать всё от него зависящее, чтобы за первым разом последовал второй.

* * *

— Слушаю. — Официант наклонил голову, имитируя лёгкий полупоклон, и, профессионально улыбнувшись, занёс карандаш над блокнотиком.

— Я не знаю, что будет дама, мне — один коньяк, пожалуйста, и, если можно, подайте на стол пепельницу.

— Закуски не желаете?

Никаких видимых признаков неудовольствия столь незначительным заказом клиента вышколенный официант не выказал, но на долю секунды в его глазах промелькнуло что-то такое, что сразу дало понять: в качестве источника щедрых чаевых прижимистый заказчик рассматриваться не может, а значит, на особенное обслуживание и уважение рассчитывать не должен.

— Знаете что, пожалуй, принесите мне лимончика, только без сахара, — словно делая одолжение, слегка шевельнул пальцами правой руки Семён.

— Больше ничего?

— Нет.

По-прежнему ничем не выдавая своих эмоций, официант сделал пометку в блокноте и перевёл взгляд на девушку, сидевшую напротив молодого человека:

— Что желает барышня?

— Барышня желает приличную бутылку белого вина, двойную порцию чёрной икры, рыбное ассорти, — Александра перевернула страницу меню, — и… салат из крабов.

— Крабы… — Коротенький карандашик чиркнул по листочку, и губы официанта едва дрогнули, обозначая довольную улыбку. — Если барышня любит рыбное, я бы посоветовал вам попробовать наш фирменный шашлычок из осетра.

Сама предупредительность, официант нагнулся чуть ниже, и его боковому зрению предстала картина, полностью окупившая неудовольствие от мизерного заказа жадного мальчишки. Склонившись над своим экземпляром меню, синеглазый жмот в замшевом пиджачке посмотрел на цену предлагаемого деликатеса, и его лицо вытянулось, подобно груше. Видимо, прикидывая, во что ему обойдётся пыль, пускаемая в глаза, он на миг застыл на стуле, облизнул губы и приложил левую ладонь к груди, то ли проверяя присутствие наличности в кармане, то ли готовясь к неминуемому сердечному приступу.

— Сандра, а как же?.. — Семён неловко скривил губы. — По-моему, ты говорила, что любишь мороженое. Или я что-то не так понял?

— Ой, какой ты молодец! Про мороженое-то я и забыла! — Александра лучезарно улыбнулась и подняла сияющие глаза на официанта. — У вас шоколадное есть?

— Есть, с вафельной крошкой, орехами и жидкой карамелью.

— Замечательно. Тогда мне ещё мороженое и, пожалуй, порцию вашего необыкновенного шашлыка из осетра.

— Бутылка белого, икра, рыбное ассорти, крабы, шашлык, мороженое, коньяк и… лимончик без сахара, — почти с нежностью проговорил официант. Глядя на долговязого подавальщика в тёмно-бардовом фирменном костюме, Семён ясно представил хозяина харчевни «Три пескаря», щедро накормившего глупенького Буратино тремя корочками хлеба.

— Я смотрю, ты любишь исключительно рыбу? — Не зная, как приступить к скользкой теме оплаты заказа, Тополь бросил в спину удаляющемуся официанту недоброжелательный взгляд и вытащил из-под тарелки сложенную углом льняную салфетку.

— Почему же, мясо — тоже вещь хорошая.

— А я думал, ты клюёшь, как птичка.

— Ага, и сыта исключительно духовной пищей! — Александра перевернула свою салфетку уголком вниз и с интересом посмотрела на вышитый гладью вензель. — Честно сказать, я не так часто бываю в ресторане, всё больше в студенческой столовке.

— А что так, бюджет не позволяет? — попытался уцепиться за материальную сторону вопроса Тополь. — Или ты на свои не ходишь принципиально?

— Кто же ходит в ресторан на свои? На свои не грех наварить дома трёхлитровую кастрюлю борща, а в ресторан нужно идти на чужие, — как о чём-то само собой разумеющемся проговорила Александра.

Вопрос о том, кому предстояло расплачиваться по счёту, становился ясен. Стараясь не показывать паники, Семён ещё раз пролистал глянцевые странички ресторанного меню, прикинул приблизительную сумму, с которой ему предстояло расстаться уже через полчаса, и по его позвоночнику скатились холодные капли пота. Даже округлённый в меньшую сторону, счёт почти вдвое перекрывал наличность, имевшуюся у него в кармане, это уже не говоря о том, что за обслуживание молоденькому халдею полагался какой-то процент, вполне официально включённый в общую сумму.

Конечно, купить мороженое на улице оказалось бы гораздо проще, но, как назло, ему захотелось произвести впечатление. По большому счёту, ничего плохого в этом не было. Принимая в расчёт цену ресторанного мороженого, он смог бы купить этому ненасытному одуванчику и две порции, и три, и даже с учётом фужера коньяка у него на всё про всё хватило бы с запасом, но на чёрную икру и осетрину он, признаться честно, не рассчитывал.

Неожиданно у него в голове мелькнула заманчивая мысль встать и под предлогом перекура просто уйти из ресторана, предоставив расхлёбывать кашу самой Сандре. С одной стороны, поступать таким образом несколько не по-мужски, но с другой — нечего было заказывать прорву дорогостоящей еды, даже не поинтересовавшись, есть ли у него возможность за всё это расплатиться. Безусловно, такой поворот событий Сашке бы не понравился, зато запомнился бы на всю оставшуюся жизнь. Вообще-то, самым приемлемым выходом из сложившейся ситуации было бы снять заказ, пока не поздно, и под каким-нибудь благовидным предлогом уйти. Конечно, отмена заказа — процедура не из приятных, но лучше уж сгореть со стыда в полутёмном зальчике ресторана, чем подписывать протокол в районном отделении милиции…

— Ваш коньяк!

Задумавшись, Семён пропустил тот момент, когда у него из-за плеча вынырнул официант с подносом, и даже вздрогнул от неожиданности.

Изогнувшись крючком, халдей мгновенно переставил со своего подноса на стол пузатый, наполненный едва ли на треть фужер с коньяком, плоскую маленькую тарелочку с тонко нарезанными кусочками лимона и чистую пепельницу. Обогнув стол, он выставил перед Сандрой тарелку с рыбной нарезкой, открытую бутылку белого вина и крохотную плетёную корзиночку, в которой стояли четыре тарталетки с чёрной икрой.

— Салат сейчас подадут, а горячее минуточек через двадцать.

Положив рядом с тарелкой завёрнутые в салфетки приборы, официант исчез, растворившись в полутёмном зальчике, и только тут Семён сообразил, что если уж он собирался снимать заказ, то нужно было сделать это сейчас. Тяжело вздохнув, Тополь взял фужер, поднёс к лицу, вдохнул в себя терпкий, чуть горьковатый аромат и подумал о том, что одна из двух возможностей хоть как-то выкрутиться из положения пропала.

— Ну как? — вопросительно кивнула Сашка и, не дожидаясь, пока за ней начнут ухаживать, налила себе вина.

— Замечательно. — Едва пригубив коньяк, Тополь поставил фужер на скатерть. — Слушай, Саш… — Напрочь позабыв о том, что девушка не переносит, когда её имя произносят подобным образом, он глубоко вздохнул. — А что бы ты сказала, если бы я предложил тебе…

— Ты считаешь, меня можно купить за бутылку вина и два куска солёной рыбы? — Сашка накрутила на палец прядь у виска и вскинула одну бровь.

— Ты неправильно меня поняла. — Тополь помрачнел.

— Да ладно, всё я поняла правильно. — Она отпустила шелковистую прядь, и медная стружка, выскользнув, запружинила вверх-вниз. — Хватит изобретать лампочку Ильича, нет денег — так и скажи, нечего кругами ходить.

— Мне очень неловко, — начал Тополь и почувствовал, как по щекам разливается горячий румянец. — Дело в том…

— Ваш салат, пожалуйста. — Поставив перед девушкой тарелку, официант, не задерживаясь, отправился разгружать поднос к соседнему столику.

— Дело в том, что ты банкрот. — Девчонка подцепила кусок рыбы на длинный, блестящий зубец вилки и с удовольствием положила его в рот. — Вкуснотища-то какая! Хочешь попробовать?

— Саш, у меня не хватит денег, чтобы оплатить счёт.

Глядя на переплетающиеся нити льна, Семён потянулся в карман за сигаретами. Возможно, не будь его кожа настолько смуглой, щёки полыхали бы ярко-алым, как огромный коммунистический стяг, но сейчас его лицо напоминало перезрелую вишню, успевшую спечься на жарком летнем солнышке.

— Я тебе сейчас скажу одну вещь. Только по секрету, ладно? — Сандра копнула вилкой салат, лежащий высокой горкой и украшенный сверху зеленью. — У тебя положение гораздо лучше моего.

— В смысле? — не понял Семён.

— У тебя денег только не хватает, а у меня их нет совсем. — В тоне девушки не чувствовалось ни волнения, ни хоть сколько-нибудь заметной тревоги.

— Ты хочешь сказать… — Семён обвёл взглядом небольшой зал ресторанчика и почувствовал, как в груди начало разливаться что-то нехорошее. — Ну мы и влипли…

— Чертовски жаль, что из тебя не вышло приличного спонсора, — с набитым ртом проговорила Александра.

— Что же теперь делать? — задумчиво протянул Семён. — Может, ты посидишь здесь, а я возьму машину и съезжу домой за деньгами?

— Больше ничего не придумаешь? — Сандра облизнула губы. — Надо было хлеба взять, не догадались мы с тобой. Можно вас на минуточку? — Она вскинула руку и помахала, подзывая к себе официанта.

— Ты с ума сошла, нам и так нечем платить?! — расширив глаза, процедил Семён.

— Конечно, два куска хлеба решат проблему полностью, — беззаботно откликнулась она.

— Решить, конечно, не решат… — Увидев приближающегося официанта, Семён замолчал.

— Будьте так добры, принесите, пожалуйста, хлеба.

— Белого, чёрного?

— Белого, кусочка два-три.

— Одну минуточку.

Воспользовавшись тем, что официант отправился за хлебом, Семён снова зашептал:

— Сандра, не дури, давай я слетаю домой: минут через двадцать я вернусь уже с деньгами. Подумай сама, какой будет скандал, когда выяснится, что мы не в состоянии оплатить этот чёртов счёт!

— Ну да! — Не считая нужным переходить на шёпот, Сандра с удовольствием уплетала расставленные перед ней деликатесы. — Сейчас ты отсюда выйдешь — и только тебя и видели, а я — плати за обоих.

— Ну ты даёшь… — задохнулся от возмущения Тополь.

— Знаешь что, хватит дёргаться, дай спокойно поесть. — Она проследила взглядом за официантом, направляющимся в их сторону и несущим на подносе огромную тарелку с тремя маленькими шампурами посередине. — По-моему, это наш шашлык. Ты когда-нибудь ел шашлык из осетрины?

— Нет, — коротко бросил Тополь.

— А бегать быстро умеешь?

— Чего? — Решив, что ослышался, Тополь вытянул шею.

— Ваш шашлык. — Молодой человек в вишнёвой «двойке» составил на стол последнюю тарелку и небольшую плетёную корзиночку с тремя кусочками мягкого белого хлеба.

— Спасибо огромное. — Сандра мило улыбнулась, и её янтарно-карие глаза мягко засияли.

— Приятного аппетита! — Кивнув, официант одарил Сандру ответной улыбкой и отошёл к другим клиентам.

— Так как насчёт побегать? — Она взяла крохотный шампур обеими руками, поднесла его к самому носу, втянула в себя аромат незнакомых специй и даже зажмурилась от удовольствия.

— У тебя что, не все дома? — не поверил своим ушам Семён. Представив себя удирающим во все лопатки от охранника, он снова почувствовал неприятный тошнотворный холодок, но уже не в груди, а где-то у самого горла.

— А что здесь такого? — Сашка впилась в ароматный кусок зубами, и тут же из него полился светлый горячий сок. — Я выйду раньше тебя, поймаю машину, попрошу остановиться вон на том перекрёстке, — она кивнула в окно, — а ты вылезешь попозже, скажем, покурить на улице. А чтобы не возникло лишних вопросов, оставишь на столе барсетку, она всё равно стоит намного дешевле нашего заказа. Только не забудь вытащить из неё документы! — деловито добавила она.

— И как ты себе это представляешь? — в замешательстве проговорил Семён.

— А что тут представлять? Как только я увижу, что ты вышел, попрошу таксиста подъехать к ресторану.

— Я что, буду запрыгивать в машину на ходу? Ты совсем чудная?! — Тополь растопырил пальцы рук.

— Как хочешь. — Сандра приложила к жирным губам салфетку. — Тогда я пойду.

— Что значит пойдёшь?! — Малиновое лицо Тополя приобрело сероватый оттенок. — Это что, по-твоему, порядочно, развести меня на ресторан и отчалить?

— А по-твоему, пригласить девушку в ресторан и заявить, что платить по счёту нечем, намного порядочнее? — возразила Сандра.

— Но я н-не могу… — Семён незаметно обвёл полутёмный зал взглядом. — И потом, чего ради мне идти на улицу, если официант принёс мне на стол пепельницу?

— Ну, тогда бывай! — Перекинув ремешок дамской сумочки, Александра поднялась и неторопливо пошла в сторону выхода.

— Чтоб тебя… — потерянно прошептал Тополь, взял в руки фужер с коньяком и залпом осушил его до дна.

Ситуация, в которую он попал, оказалась не просто неприятной, она была аховой. Один, в незнакомом ресторане, практически без денег, он сидел за столиком у окна и ждал у моря погоды. Единственным выходом, который ему подсказывал здравый смысл, было подозвать официанта, объяснить сложившиеся обстоятельства и, оставив что-нибудь ценное в залог, отправиться домой за недостающими деньгами.

Взвесив все «за» и «против», Семён уже приготовился поднять руку и пригласить к столику молодого человека в форме, как сообразил, что ничего ценного, способного выступить в качестве эквивалента сумме его задолженности, у него с собой нет. Каждый день, собираясь на улицу, он надевал на руку дорогие часы, подаренные матерью на последний день рождения, вешал на шею толстую золотую цепочку, эффектно смотревшуюся на его смуглой коже. Но сегодня, как назло, он не взял ни того ни другого. Мало того, в барсетке не оказалось даже паспорта, а единственным документом, удостоверяющим его драгоценную личность, был студенческий, не представляющий для халдея абсолютно никакой ценности.

Тоскливо вздохнув, Тополь посмотрел в окно, и вдруг его сердце сделало огромный скачок и в груди на миг стало нестерпимо больно: на ближнем перекрёстке, прижавшись к самому бортику, стояла машина, на переднем сиденье которой сидела Сандра. Чувствуя, как по всему его телу пробежала дрожь, а голова наполняется нестерпимым гудением, Тополь дрожащими пальцами щёлкнул замком барсетки. Словно во сне, плохо соображая, что он делает, Семён переложил студенческий и кошелёк в карман джинсов, открыл новую пачку сигарет, достал зажигалку и, оставив сумочку на самом видном месте, на ватных ногах двинулся к выходу…

— Гони!!! — перегнувшись через сиденье, Сандра хлопнула задней дверкой машины. — Гони вовсю! Платим по счётчику втрое!!!

Взвизгнув тормозами, машина выпустила струю серого дыма и, рванувшись, резко снялась с места.

— Сашка, я тебя убью! — Бессильно откинув голову на спинку, Тополь закрыл глаза, но тут же, привстав, вытянул шею и посмотрел в заднее стекло.

Ожидая увидеть суету, чуть ли не погоню, он вжал голову в плечи и приготовился к самому худшему, но никто не собирался их преследовать, мало того, на пятачке, около входа в ресторан совершенно никого не обозначилось, словно ни охраннику, ни кому-либо ещё из обслуги не было никакого дела до того, что двое посетителей удрали, не расплатившись по счёту.

— Ещё одна такая прогулка… — Семён нервно рассмеялся и провёл ладонью по подбородку. — Слушай, Сашка, ты совсем без башни.

— Угу, — промычала та и, развернувшись на переднем сиденье, поманила его пальцем к себе. — Слушай, Сём, я тут наобещала с три короба, — тихо зашептала она, — тройной тариф и всё такое… — Янтарно-карие глаза Александры подозрительно блеснули. — Может, попросим отвезти нас в Сокольники? Я там знаю такой чудный домик с двумя выходами…

— Боже мой… — состроив гримасу, Семён громко рассмеялся и вдруг неожиданно для себя подумал, что эта безбашенная бестия с медными волосами и толстыми, как у одуванчика, щеками скоро станет его женой.

* * *

— Я согласна стать твоей женой.

— Это ты говоришь серьёзно или так, для разнообразия? — Руслан насмешливо насупился, а потом резко вскинул брови и недоверчиво покосился на Надежду.

— Пятнадцать лет назад, если ты помнишь, ты предложил мне руку и сердце. — Она медленно провела указательным пальцем по щеке Руслана. — Так вот, я подумала.

— Неужели? — Он поймал её руку. — Между прочим, это запрещённый приём. А вдруг я под влиянием эмоций соглашусь, а последующие пятнадцать лет буду жалеть о своей опрометчивости?

— Надо понимать, ты раздумал на мне жениться? — Надежда прищурилась.

— Да как тебе сказать, за пятнадцать лет столько воды утекло, что я даже не знаю, как мне и быть. А что, я тебя на самом деле когда-то звал за себя замуж?

— Ах ты, проходимец! — с возмущением протянула Надежда. — Не успела девушка решить, хочется ей стать замужней дамой или нет, как ты уже пошёл на попятную?

— Я же не ожидал, что моя девушка окажется таким тугодумом, — пожаловался Руслан. — И потом, что-то я не припомню, чтобы я добровольно решился засунуть голову в петлю. Послушай, а ты меня ни с кем не перепутала?

— Даже так?! — потрясённо ахнула Надежда.

— Нет, ты меня определённо с кем-то путаешь. — Руслан с сомнением покачал головой. — Мне что, не с кем делить имущество?

— Ну ты, Маушев, и куркуль! — Тёмно-серые глаза Надежды стали огромными.

— А зачем мне жениться, подумай сама? Любовница у меня есть — Пытаясь освободиться, маленькая пухлая ручка Надежды дёрнулась, но Руслан сомкнул свои длинные пальцы вокруг её запястья, ещё крепче прижал ладонь Надежды к своей груди и продолжил: — Причём любовница неплохая, правда в годах… — Он слегка откинулся назад и смерил Надежду оценивающим взглядом.

— Что-о-о?! — От возмущения она даже задохнулась. — Да как ты!..

— Хотя с таким доходом, как у неё, на возраст можно закрыть глаза.

— Мерзавец, ты же старше меня на пять лет! Мне всего-то сорок два…

— Надо же, а на вид все пятьдесят, — серьёзно проговорил Руслан. — Кто бы мог подумать!

— И после этого ты ещё надеешься на мне жениться?! — с жаром выпалила она. — Да теперь тебе жизни не хватит, чтобы замолить все грехи!

— Если учесть, что замуж собралась ты… — Руслан усмехнулся в усы, и его светло-голубые, как речная вода, глаза чуть потемнели. — Если уж речь пошла о моей женитьбе, то я даром не дамся, так и знай.

— И во что же мне выльется это мероприятие? — Надежда скептически поджала губы.

— Ну, во-первых, на бракосочетании тебе придётся быть в фате и длинном белом платье.

— Как ты себе это представляешь? — От неожиданности Надежда даже отступила на шаг. — Ты хочешь выставить меня на посмешище? Там будут молодые и зелёные, а я…

— Так тебе же всего-то сорок два! — Чтобы не рассмеяться, Руслан прикусил губу.

— Маушев, это запрещённый приём!

Глядя на ухмыляющегося Руслана, Надежда невольно улыбнулась: десять метров белого тюля — не цена хрупкому счастью, которого они оба ждали полтора десятилетия.

— Вторым непременным условием потери моей свободы будут твои фирменные блинчики. — Руслан облизнулся. — Если ты не готова их печь достаточно часто — можешь забыть о своей идее скорого замужества напрочь.

— Что ты подразумеваешь под фразой «достаточно часто»? — Открыв пакет, Надежда отломила от батона приличный кусок, и тут же к их лавочке слетелось огромное количество голубей, желающих полакомиться свежими крошками. — Между прочим, от мучного портится фигура.

— Мало того что ты жадная, ты ещё и ленивая?! — Руслан состроил недовольную гримасу, но в его глазах плясали весёлые чёртики. — Даже не знаю, стоит ли на тебе жениться после всего, что я о тебе узнал.

— Может, теперь твоя очередь думать? — Надежда бросила раскрошенный хлеб на асфальт, и тут же, отталкивая друг друга и перебираясь по чужим головам, голуби ринулись к еде.

— Очень свежая мысль, — кивнул он. — Ещё пятнадцать лет раздумий, и у меня появится дилемма, куда лучше отправиться: в загс или сразу на погост.

— Значит, от раздумий ты отказываешься?

— Отказываюсь.

— И что это значит?

— Это значит, что, если ты не пожадничаешь и отдашь в моё личное пользование мягкие тапочки с корабликом, которые у тебя спрятаны в тумбочке в прихожей, я, пожалуй, соглашусь, — торжественно подвёл итог Руслан.

— Тапочки?

Словно размышляя, стоит ли какое-то несчастное замужество таких огромных жертв, как чудесные новенькие тапочки, Надежда задумчиво замолчала. Между тем голуби подобрались совсем близко к её ногам, и один из них, самый настырный, будто напоминая, что уже пора бы вспомнить и о братьях меньших, клюнул Надежду в туфлю.

— Ладно, чёрт с тобой, Маушев, забирай! — Она шевельнула ногой, и голуби, часто хлопая крыльями, тут же разлетелись в разные стороны. — Это всё?

— Всё.

— Тогда можешь считать, что ты уже женат, причём пожизненно и без права развода.

— По сравнению с фатой, блинчиками и тапками — это сущие пустяки, — заметил Руслан и, скрывая улыбку, галантно приложился к ручке той, которой потребовалось всего-навсего пятнадцать лет, чтобы произнести сакраментальное «да».

* * *

— Это что же за страна у нас такая, чтоб закон обратную силу имел? — Тополь поднёс бухгалтерскую распечатку к самым глазам, и его лицо вытянулось. — Где же это видано, спрашивается, чтобы от алиментов сначала отказывались, а потом подавали на них задним числом? Мало мне головной боли! Только-только расплевался с предыдущими — на тебе, — он с досадой хлопнул себя по коленке, — получите, распишитесь! Миленькое дело, накинуть мне хомут на шею аж на целых шестнадцать лет!

— Честно говоря, ты его сам себе накинул. — Черемисин сдул с пива пенную шапку и сделал огромный глоток. — Говорил же я тебе — не женись ты на этой Насте, ничего хорошего из этого не получится, нет, тебя понесло: чистый ли-ист, новая страни-ица, начну с нуля… Тебе не надоело петь одну и ту же песню?

— Два года назад эта соплюшка захлопнула перед моим носом дверь, заявив, что ей ничего от меня не нужно, а теперь что?! — будто не слыша слов друга, возмущённо проговорил Тополь. — Надо же, одним махом двадцать пять процентов от зарплаты оттяпать! Это что, шутки? У меня свадьба на носу, Лидка на честном слове держится, того и гляди опоздаешь, копыта отбросит, а эта прохиндейка вон что удумала! Нет, ты сам посуди, — Леонид запустил пальцы в седые спиральки своих волос, — я и так с приватизацией влетел в копеечку, так теперь ещё и это! — Он со злостью скомкал листочек.

— Не нравится мне это всё, Лёнь. С чего это твоя Лидия вдруг решилась тебя облагодетельствовать? То гнала в три шеи, готова была горло перегрызть, то вдруг решается последнее отдать. Странно как-то, не находишь?

— А что она эту двушку, с собой в могилу заберёт? — Тополь взял воблу и разломил её пополам. — Пока Лидка здорова была, ей такие мысли и в голову не приходили, а теперь, когда прижало, куда ей деться, не государству же всё оставлять?

— Да лучше уж государству, — пожал плечами Черемисин. — Не знаю, как тебе объяснить, но во всём этом что-то кроется… Как бы чего не вышло. Подумай сам: человек стоит одной ногой в могиле и собирается замуж — дикость какая-то.

— А как ты ещё меня в квартире пропишешь? — Тополь надул щёки и тяжело выдохнул. — И чего тебе везде страсти чудятся? Ну, даже если предположить, что Лидка темнит, хотя я могу дать голову на отсечение, что это не так, то что я теряю, объясни мне на милость?

— Лёнь, не знаю, я не разбираюсь во всех этих тонкостях, но у меня на душе неспокойно. Твоя Лидия не из тех, кто занимается альтруизмом. И потом, жениться в пятый раз… в моей голове это не укладывается. Ты ещё кого-нибудь знаешь, кто бы женился в пятый раз? Ты меня прости, но это какое-то отклонение. — Александр отделил от рыбины огромный матовый пузырь, чиркнул спичкой и начал коптить его над язычком пламени.

— Отклонение — это не взять того, что само плывёт тебе в руки! — Тополь с жалостью посмотрел на друга. — Как ты не можешь понять, человеку раз в жизни по-настоящему повезло, а ты разводишь не пойми что: душа, предчувствие у него. Больше у тебя ничего нет?

— Нет, — мотнул головой Черемисин.

— Ну и ладно! — Тополь бросил смятую бухгалтерскую распечатку на стол. — Вот это, — он ткнул пальцем в бумажный шарик, — по-настоящему неприятность, а с Лидкой — всё в порядке, главное — подсуетиться, чтобы не опоздать, а то поминки придётся раньше свадьбы справлять, — цинично усмехнулся он. — А вот с Настькой гадость вышла. Сама бы она ни в жизнь не догадалась мне такую свинью подложить! Это всё её мамаша, будь она трижды неладна! Как представлю, как она стоит. — Оттопырив нижнюю губу, Тополь скрестил на груди руки и, изображая бывшую тёщу, надменно вскинув подбородок, загнусавил: — Он будет как сыр в масле кататься, а ты из сил выбиваться и ребёночка в одиночестве растить? Нечего, пусть платит, а то жизнь слишком сладкой покажется!.. Тьфу! — смачно выдал он. — Зараза, а не баба! Если бы не она, у Настьки мозгов бы на такую подлость не хватило!

— Разве Катюшка — не твоя дочь? — удивился Черемисин.

— Моя, и что с того? — Густо-синие глаза Тополя ярко сверкнули. — У меня таких, как она, по большому счёту, четверо, по штуке от каждого брака. Что же мне теперь, разорваться, что ли? Между прочим, Настька сама на развод подала. Каким местом она думала, когда заявление в суд относила, не подскажешь?

— Ты знаешь, Лёнь, может, я не от мира сего, но я бы никогда своих детей не бросил. Это же часть меня самого, моё продолжение, как же я их без куска хлеба оставлю?

— От этой четвёртой серии я никогда ничего, кроме рёва и мокрых пелёнок, не видел. И вообще, не люблю сериалов. — Сочтя свою шутку удачной, Тополь широко растянул губы, и они превратились в светло-розовую сечёную резиночку.

— Зачем же ты её рожал?

— Я?! — Посечённая резиночка, искривившись, съехала набок. — Черемисин, у тебя что, не все дома? Будь моя воля, я бы вообще Катьку не заводил. Больно нужно мне себе жизнь портить! Это Настьке хотелось в куклы поиграть, вот и доигралась, дура набитая, и себе и мне жизнь сломала. Представляешь, ещё шестнадцать лет деньги отстёгивать неизвестно на что! — Взяв кружку, Тополь поднёс её к губам и, дёргая выпирающим кадыком, не отрываясь, выпил до самого дна. Потом, будто прислушиваясь к тому, что творится внутри него, прикрыл ресницы и несколько секунд не шевелился. — А представь, если эта фифа выскочит замуж?

— А почему бы и нет?

— Вот я про то и говорю. — Тополь взял тонкую сухую полоску воблы. — Выйдет она за какого-нибудь там Мишу или Пашу, а я, как дурень, буду присылать этому бугаю деньги.

— Деньги ты будешь присылать не бугаю, а Катьке, — поправил его Александр.

— А ты откуда знаешь, на что она их потратит? — Тополь потянулся за следующей кружкой.

— Какое твоё дело, куда она их приспособит, ты исполнил свой долг, и ладно.

— Ничего не ладно, ишь ты какой? — сверкнул глазами Леонид. — Я буду корячиться на родном заводе, света белого не видеть, а на мои денежки эта дрянь будет содержать какого-то там проходимца, да ещё и надо мной посмеиваться, дескать, плати, плати за грехи молодости!

— Слушай, Лёнь, у меня от твоей демагогии голова разболелась, — нахмурился Черемисин. — Чего ты хочешь, я не пойму?

— Я хочу, чтобы эта финтифлюшка отвечала за свои поступки: развелась — расти ребёнка как знаешь, и нечего из отца жилы тянуть.

— Если бы мы не были с тобой друзьями, я бы сказал, что ты подлец, — флегматично констатировал Черемисин.

— Да брось ты корчить из себя святошу! — скривился Тополь. — Коснись тебя такое дело — ещё неизвестно, как бы ты себя повёл. Это хорошо со стороны советы давать.

— Тоже правильно, — согласился тот.

— Вот видишь! — уцепился за его слова Тополь. — Мы все мастера, когда беда чужая, все можем совет дать, а когда к самому придёт… э-э-эх! — тяжело вздохнул он. — Кабы знать, где упадёшь, соломки бы подстелил.

Какое-то время друзья молчали. В полутёмном зале «Бравого лоцмана» звук голосов смешивался с ненавязчивой мелодией шансона, доносящейся откуда-то из-под потолочных перекладин, увитых декоративным искусственным плющом. Маленькие бра, привинченные к стенам возле каждого столика, отбрасывали мягкий рассеянный свет, расплывающийся в сумраке помещения округлыми желтовато-буроватыми пятнами.

— Слушай, Сань, у меня к тебе есть просьба. — Тополь поставил на стол кружку и скользнул взглядом по огромному аквариуму, стоящему у противоположной стены зала. — Даже не знаю, как ты на это посмотришь. — Не отрывая глаз от ярко-оранжевого пятна за стеклом, Тополь задумчиво пожевал губами. — Дело в том, что через две недели у нас с Лидой назначено бракосочетание, и я хотел бы… — Он с видимым усилием оторвал взгляд от золотой рыбки и перевёл его на Черемисина. — Как ты смотришь на то, чтобы стать моим свидетелем?

— Отрицательно.

— Отрицательно? — Леонид провёл языком по губам. — А почему?

— Мне сказать, или сообразишь сам? — Черемисин посмотрел на Тополя в упор, и под прямым взглядом его светло-зелёных глаз Леониду стало неуютно.

— Я понимаю, на что ты намекаешь, — неловко заёрзав на стуле, натянуто улыбнулся Леонид.

— Я не намекаю, Лёнь. Я говорю открытым текстом. Если твои свадебные фотографии, где я стою с красной ленточкой через плечо и изображаю на лице радость, сложить вместе, получится отдельный альбом. Я больше не хочу быть клоуном.

— В общем-то, я не особенно рассчитывал на твоё согласие. — Стараясь не показывать обиды, Тополь закусил нижнюю губу.

— Можешь губы не кусать. — Черемисин провёл рукой по светлой волнистой чёлке. — Сегодня ты женишься на Лидии, а через полгода — на ком-нибудь ещё. Я больше не хочу принимать участие в этом фарсе. Как ты думаешь, что я должен ощущать, глядя в глаза твоей Лидии и зная, что ты одеваешь ей на пальчик колечко только потому, что через пару месяцев она отправится к праотцам?

— Я не могу понять, тебе что, доставляет удовольствие вытаскивать наружу всю грязь? — Щёки Тополя вспыхнули. — Что заставляет меня жениться на Лидии, это моё дело. Я приглашаю тебя свидетелем на свадьбу, а не на судебное разбирательство.

— Сдаётся мне, от одного до другого — один шаг.

— Значит — нет? — Нервно дёрнув крыльями носа, Тополь вскинул подбородок и выжидающе замер.

Александр отрицательно покачал головой.

— Ну, что ж, значит, кончилась наша дружба, — уязвленно скривился Леонид. — Жаль. Мне казалось, двадцать пять лет что-нибудь да значат.

— Мне тоже.

— Надо же… — Тополь язвительно усмехнулся. — Никогда не думал, что у нас с тобой выйдет такой разговор. А говорят, мужская дружба в огне не горит и в воде не тонет, а на тебе — на поверку оказалась копеечным фантиком.

Золотая рыбка за стеклом вильнула в сторону, и Леонид, взяв бумажный шарик, развернул его и тщательно разгладил ребром ладони.

— И-то-го, — громко, по слогам прочитал он. — Ты не знаешь, Саш, почему в любой бухгалтерской бумаженции эта графа есть, а в жизни — отсутствует? — Видя, что Черемисин молчит, Тополь наклонил голову к плечу и заговорил сам: — Молчишь? Не знаешь? А я знаю. Потому что подвести итог можно только под чертой, во-о-о-т под такой. — Он провел ногтем полосу внизу бумажного листа. — Когда нас не станет, кто-нибудь нарисует карандашиком такую вот полосочку и объявит, кто из нас был святым, а кто проходимцем. Только за этой чертой лично мне будет глубоко наплевать, что он скажет и как. — Тополь поднёс руку к лицу, прикрыл глаза и глухо рассмеялся. — Чужое «ИТОГО» меня не интересует.

— Тебя не интересует даже своё собственное. — Александр с сожалением посмотрел на друга.

— Вот только не нужно вешать на меня всех собак! — Густо-синие глаза Леонида стали мутными. — Мне всё равно, что скажут обо мне люди, слышишь — всё равно! В своей жизни я в состоянии разобраться самостоятельно, без вашей помощи и ваших преданных собачьих глаз. Ты думаешь, я пьян и не вижу, как ты на меня смотришь? Да плевал я на всех вас с высокой колокольни! Мне никто больше не нужен, никто! И ты тоже! А, пошло оно всё к чёрту!

Махнув рукой, Тополь зацепил тяжёлую стеклянную кружку, и та с грохотом, похожим на пушечный выстрел, упала на каменные плиты и разлетелась на сотни острых маленьких осколков.

* * *

— Сём, пойдём сегодня со мной в театр, а? — Надежда заглянула в ванную, откуда доносился звук льющейся воды.

— Не-а!

Уткнувшись носом в зеркало, висящее над раковиной, Семён усиленно оттягивал щёку и короткими движениями водил по коже безопасной бритвой.

— Ну Сём, ну пожалуйста, — просительно проговорила Надежда.

— Чего бы тебе не пойти с Инкой? — Семён убрал руку и критически осмотрел свою работу. — Ей всё равно заняться дома нечем, вот пусть и сходит.

— Какая она тебе «Инка»? Она тебя с горшка растила.

— Это не значит, что я её до пенсии обязан звать тётей. — Он бросил в зеркало взгляд на мать и, увидев, что брови Надежды поползли вверх, примирительно добавил: — Нет, правда, мам, сходи с ней, а? Ну какой из меня театрал, ты же знаешь, что я эту муру терпеть не могу. Мало того что ты отдашь за билет фигову кучу денег, так ещё и попадёшь на такую муть, что сто раз пожалеешь, что пришёл. — Семён отложил бритвенный станок и подставил ладони под струю воды. — Вон, у Францева мать повела племянника на «Буратино», в апреле или в мае, не помню точно, ну, без разницы когда. Взяли они билеты в партер, как белые люди, мальчишка бинокль в гардеробе выклянчил, сели, свет погас. И тут такое началось! Вадькина мать не знала, куда со стыда деваться! — Семён умыл лицо и взял полотенце. — Мало того что Мальвина вела себя как публичная девка, вися на шее у богатенького Карабаса, так тот сидел в какой-то не то клетке, не то зарешеченном гараже, чёрт его знает где, и во всё горло распевал «Сижу на нарах, как король на именинах», представляешь?

— Да что ты! — широко раскрыла глаза Надежда.

— Не знаю, какое уж там у режиссёра было особенное видение произведения, но только этот гараж поочерёдно становился то тюрьмой для Карабаса, то домиком Тартиллы, то чем-то там ещё. Пока дело касалось гаража, Вадькина мать ещё как-то справлялась, но когда на сцену вынесли шайку с водой и, положив в неё обрезки бельевых верёвок, заявили, что это озеро, — Семён театрально развёл руками, — ну, ты меня прости…

— Разве можно из-за одного нерадивого режиссёра ставить крест на всём театральном искусстве? — попыталась возразить Надежда, но Семён её перебил.

— Мам, давай останемся каждый при своём мнении. Если тебе хочется выбросить деньги на ветер — дело твоё, а я найду им лучшее применение. И вообще, чего бы тебе и впрямь не вытащить с собой Ин… тётю Инну?

— Ей сейчас не до театра.

— А чего так? Очередной ухажёр? — Семён повесил полотенце обратно на крючок. — Я тут её недавно в лифте встретил с одним. Плечи — во, — он широко расставил руки, — а сам — метр с кепкой, даже смех берёт. Стоит, смотрит на Инку снизу вверх, а у самого из глаз аж масло сочится.

— Семён! — Брови Надежды сошлись у переносицы. — Она тебе что, подружка? Между прочим, этот, как ты говоришь, метр с кепкой — её будущий муж.

— У неё каждую ночь новый муж. — Семён вошел в кухню, уселся на табуретку и посмотрел на мать, явно дожидаясь, когда же наконец на столе появится завтрак. — Только не надо на меня так смотреть, как будто я враг народа. Попробуй скажи, что это не так. Зимой к ней ходил Толик, длинный такой, всё время куртка нараспашку была. По весне она обмирала по Роману… ах да, извини, по Роману Викторовичу! И где все её мужья, не подскажешь?

— Я не хочу с тобой говорить на эту тему, — помрачнела Надежда. — Ты не вправе обсуждать личную жизнь тёти Инны. Она взрослый человек, и не тебе ей указывать, что делать и с кем встречаться.

— Да мне-то что, пусть хоть полк приводит, — передёрнул плечами Семён и взял со стола чайную ложечку.

— Если тебе это интересно, Инна через три недели выходит замуж. — Проверяя, какое впечатление произведут её слова, Надежда бросила на Семёна косой взгляд и вдруг посмотрела ему прямо в глаза: — И я тоже.

— Тоже — что? — не понял он.

— Я тоже выхожу замуж. — Непослушные от волнения губы вмиг стали сухими, и Надежда была вынуждена провести по ним языком.

— Значит, ты всё-таки приглядела мне папочку? — Семён размазал масло по хлебу, подцепил кончиком вилки кусок засоленной горбуши и только тут, сообразив, что мать молчит и стоит посреди кухни без движения, перестал возиться с бутербродом и поднял на неё глаза. — Ты же пошутила, правда?

— Нет.

От напряжения, сковавшего каждую клеточку тела, спине Надежды вдруг стало больно. Ощущая, как вдоль всего позвоночника сводит мышцы, она попыталась распрямить плечи, но те, будто задеревенев, сделались вдруг неподвижными, будто каменными.

— Та-а-а-к… — Тяжёлый серебряный нож с глухим стуком упал на пластиковую крышку стола, и густо-синие глаза Семёна вмиг превратились в две узкие режущие щели. — И кто же этот счастливчик? — Его губы, точь-в-точь как у отца, растянулись в светлую посечённую резиночку, презрительно скривившись. — Хотя можно и не спрашивать, выбор невелик… — Демонстративно отодвинув от себя чашку, он откинулся к стене и сложил руки на груди. — И как скоро ожидается это эпохальное событие?

— Я не стану с тобой говорить до тех пор, пока ты не соизволишь сменить тон, — холодно произнесла Надежда и отвернулась к плите.

— А какого тона ты от меня ожидала? — буравя спину матери тяжёлым взглядом, криво ухмыльнулся Семён. — Ты объявляешь, что со дня на день в доме появится чужой человек, и ждёшь, что я начну хлопать в ладоши от радости? Чего ради?

— Я не прошу тебя хлопать в ладоши, но считаться со мной тебе придётся, — негромко произнесла Надежда и, секунду помедлив, посмотрела на сына в упор. — Поскольку у тебя короткая память, придётся её освежить. Ещё несколько месяцев назад, когда ты нуждался в моей помощи, твой тон был абсолютно другим, тебе не приходило в голову огрызаться с бесплатной сиделкой, день и ночь дежурившей у твоей постели, или звать соседку по лестничной площадке, вынянчившую тебя с пелёнок, Инкой.

— Если для тебя это так принципиально… — Он дёрнул плечом.

— Через три недели я выхожу замуж за Руслана. — Надежда почувствовала, как затёкшие мышцы спины начинает потихоньку отпускать. — Но твоя душенька может быть спокойна: ноги Руслана в этом доме не будет, — негромко проговорила Надежда и тут же заметила, как по лицу сына пробежала едва заметная тень облегчения. — После свадьбы я переезжаю жить к нему.

— Что? — Внезапно лицо Семёна вытянулось. — А как же я?

— А что ты? — теперь настала её очередь пожимать плечами. — Ты останешься здесь.

— Один?!

— А почему бы и нет? Разве ещё недавно ты не этого хотел?

Семён медленно поднял глаза и, встретившись с матерью взглядом, вздрогнул, потому что совершенно отчётливо понял, что она всё знает. Тогда, той страшной ночью, когда он получил из больницы известие о её смерти, он сидел в темноте, ожидая, когда же наконец наступит рассвет. Дрожа всем телом, он боялся признаться самому себе в том, о чём она догадалась без слов. Смерть матери тогда стала для него страшным потрясением, и, слыша, как ватная тишина, будто раскачиваясь из стороны в сторону, слабенько звенит у него в ушах, он трясся как осиновый лист. Но глубоко-глубоко, где-то в самом дальнем углу подсознания, безотрывно дёргаясь, словно гнойный нарыв, кто-то чужой и гадкий, совсем не такой, как он сам, тихонечко нашёптывал, что высокая цена за его свободу уже уплачена, а значит, глупо не взять то, что само шло в руки.

— Ты не должна так думать… — Семён бросил на мать затравленный взгляд. — Ты же ничего не знаешь. Ты не можешь знать, потому что тебя там не было. Слышишь, не было!

— Я ухожу, Семён.

Голос Надежды прозвучал совсем тихо, но парню показалось, что на него сверху обрушилась огромная лавина, словно придавившая его к полу. Задыхаясь, он с трудом сглотнул, и в его расширившихся зрачках плеснулся страх.

— Неужели ты способна променять меня на какого-то там Руслана? — прошептал он, и его лицо потемнело, став почти серым. — Всё, кончилась твоя материнская любовь, да?

— Твоего места в моём сердце никто и никогда не займёт… — начала Надежда, но Семён не стал её дослушивать.

— Хватит прикрываться красивыми словами, лучше прямо скажи, что этот мужик тебе дороже собственного сына! — закричал он.

— Как ты можешь?

— А ты?! — Он с ненавистью посмотрел на мать, ставшую вдруг чужой.

— Ну, всё, хватит! — Тёмно-серые глаза Надежды больно резанули Семёна, и, ошеломлённый выражением её лица, он мгновенно замолк. — Мне надоели твои упрёки и твой эгоизм! Ты не видишь и не слышишь ничего вокруг себя, для тебя существует только то, что удобно и выгодно тебе! Моему терпению настал конец! Я отдала тебе двадцать лет своей жизни, двадцать лучших лет, которых мне никто и никогда уже не вернёт! Я понимаю, для тебя было бы лучше, если бы я умерла год назад, тогда бы ты получил свободу, не разделив меня ни с кем!

— Прекрати! — Губы Семёна задрожали, и по всему его телу снова прокатилась отвратительная волна страха, что мать обо всём знает. Трясясь, словно в лихорадке, он плотно сжал зубы, чтобы они не стучали, и презрительно процедил: — Если для тебя моя любовь ничего не значит, уходи к своему Руслану. Я не стану тебя с ним делить, запомни. Выбирать тебе. Но двоих мужчин в твоей жизни не будет. Или он, или я!

— Семён, ну что за дикость? — огорчённо вздохнула Надежда. — Давай с тобой поговорим.

— Никакого разговора у нас с тобой не получится, мама. — Явственно уловив в голосе матери боль, Семён почувствовал, что ему становится легче. Словно мстя ей, он оторвал руки от лица, и в его глазах промелькнуло что-то, напоминающее радость. — Я никогда не соглашусь, чтобы этот человек стал твоим мужем, никогда!

— Ну что ж, сынок… Тогда мне придётся обойтись без твоего согласия.

— Ты же будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь! — со злостью бросил Семён.

— Ты знаешь, я как-нибудь с этим справлюсь. — Надежда взяла нож, стерла с него горбушкой остатки масла и спокойно, словно между ними и не было никакого разговора, стала нарезать хлеб. — Тебе ещё бутерброд сделать?

— Какой, к чёрту, бутерброд?! — заорал Семён. — Тут жизнь рушится, а она — бутерброд!

— Значит, сделаешь сам. — Женщина сняла с плиты горячий чайник и налила себе в чашку кипяток.

— Ты отдаёшь себе отчёт в том, что делаешь? — Дождавшись, пока мать сядет, Семён заглянул ей в лицо.

— Всё. Разговор окончен. — Она поднесла чай к губам и осторожно сделала маленький глоток. — Двадцатого августа мы с Русланом расписываемся. Хочешь — приходи, не хочешь — тебя никто на аркане не тянет.

— Моей ноги там не будет! — Семён сжал кулаки так, что его ногти впились глубоко в кожу. — Если ты выйдешь замуж за этого урода, считай, что сына у тебя больше нет, так и знай!

— Хорошо, я приму это к сведению, — спокойно сказала Надежда. — Но в таком случае ты тоже можешь считать себя сиротой.

* * *

— А вы не перепутали фамилию? Она точно Загорская? — Немолодая врач внимательно посмотрела на странного посетителя поверх очков и в который раз, ведя пальцем по странице сверху вниз, стала просматривать данные.

— Вы за кого меня принимаете, я что, фамилию собственной жены не знаю? — Стараясь открыто не демонстрировать своей неприязни, Тополь поджал губы.

Бог знает почему, но пожилая докторша сразу ему не понравилась. Вздорный пучок некрашеных волос, кое-как забранный несколькими грубыми шпильками, дурацкое жабо, уже вышедшее из моды лет двадцать назад, оторванный уголок нагрудного кармана халата и масса золотых безвкусных колец, нанизанных на пальцы в несколько этажей. Глядя на сморщенную кожу рук этой женщины, Тополь думал о неимущей прослойке населения, напрямую зависящей от государственного бюджета, считающей копейки и живущей буквально впроголодь.

— Вы знаете, что-то я никак не найду, — негромко проговорила Каретникова и, во избежание ошибки, снова начала перепроверять записи в своей тетради. — Заваляева, Завьялова, Запрудная, Занич, Игнатова, Исаева… Вы знаете, такой фамилии у меня нет.

— Ну как же нет?! — Леонид начал терять терпение. — Загорская, Лидия Витальевна, посмотрите получше ещё раз!

— Я вам говорю, такой пациентки у нас не числится. — Давая понять, что она больше ничем не может помочь посетителю, Наталья Игоревна закрыла тетрадь. — Поверьте, если бы женщина с фамилией Загорская состояла на учёте в нашем онкодиспансере, она бы числилась в списках.

— Почему вы не хотите мне помочь?! Это что, засекреченная информация государственной важности? Военный секрет страны? Или что?! — От переполнявшей его злости Леонид даже привстал на стуле. — Подумаешь, объект первостепенной важности, военная база нашлась — диспансер! Я что, чужой дядя? Я — муж, и имею право знать… — «когда помрёт моя жена», чуть не выпалил он, но вовремя прикусил язык. Конечно, врач и сама не святоша, но говорить вслух всё, что крутится на языке, тоже ни к чему.

— Я понимаю, что ваши действия продиктованы исключительно беспокойством за состояние здоровья вашей супруги, — интеллигентно, не повышая голоса, произнесла врач, — но, во-первых, онкодиспансер — не частная лавочка и врачи не имеют права разглашать диагнозы своих пациентов, а во-вторых…

— Я ещё раз вам повторяю, что я не посторонний, можете вы это понять или нет?! — Нервное напряжение Леонида достигло предела, и, уже не в силах сдерживать свои эмоции, он ударил кулаком по столу.

— Я попрошу вас покинуть мой кабинет, — холодно произнесла Наталья Игоревна, и её лицо стало похоже на застывшую маску. — Мало того что я пошла вам навстречу и нарушила инструкцию, вы, кроме всего прочего, позволяете себе повышать голос и стучать кулаками по столу.

— Доктор, не сердитесь. — Осознав, что махнул через край, Тополь мгновенно сбавил обороты и, просительно улыбаясь, заглянул неприятной женщине в лицо. — Вы должны меня понять: это всё от нервов. Лидочка очень больна, а я, — он трогательно моргнул, и на его лице появилось выражение детской беззащитности, — я её очень люблю. Если её не станет… — Он выразительно сглотнул и умолк, рассчитывая на то, что его несчастный вид пробудит в этой швабре с пучком элементарную женскую жалость. — Лидочка для меня — всё. — Губы его задрожали.

— Я вас понимаю, — Наталья Игоревна глубоко вздохнула, и в её взгляде действительно промелькнуло сочувствие, — но я в самом деле бессильна вам помочь. Пациентки с такой фамилией у нас не числится. И дело даже не в военной тайне. — Она слабо улыбнулась, давая понять, что не держит на Леонида зла.

— Но как же так? — удивился Тополь. — Если человек наблюдается у врача, то должна же быть медицинская карточка, талончик, ну, хоть какая-то элементарная запись. — Он растерянно пожал плечами, и вдруг его осенило. — А может такое быть, чтобы карточка находилась дома?

— Это исключено. Карты на руки пациентам не выдаются, их разносит по кабинетам специальный работник диспансера, так что дома они не могут оказаться никак. И потом, при чём здесь карта? — Наталья Игоревна поправила стопку каких-то бумаг. — Картами заведует регистратура, а у меня свои записи.

В Леониде опять поднялась глухая волна раздражения к докторице. Нет, определённо эта мымра врала ему самым наглым образом. Лидка таяла на глазах, день ото дня ей становилось всё хуже и хуже, и из-за этого им пришлось отказаться от официальной церемонии росписи в загсе, просто тиснув печати в паспорта. Может, оно и к лучшему, что так вышло, ведь, если бы Лидка была в состоянии, она бы не упустила случая покрасоваться в своих немыслимых шляпах.

Представив вышагивающую рядом с ним Загорскую, облачённую в огромную белоснежную шляпу с фатой, Леонид даже вздрогнул. Приземистая, с высокомерно вздёрнутым подбородком, надменным взглядом и в белых тряпках, Лидка смотрелась бы самым настоящим чучелом. Ему ещё повезло, что тушку Загорской не пришлось выносить из загса на руках, а не то пупочная грыжа ему была бы обеспечена: даже похудевшая женщина весила вдвое больше него.

Нет, конечно же, врачиха врёт. Если бы дело касалось выведения какого-нибудь пигментного пятна или бородавки, Лидка могла бы нырнуть в какой-нибудь медицинский кооператив, да и то вряд ли, учитывая, насколько она любит свою особу и боится всяческих осложнений. А в данном случае дело шло о жизни, ни больше ни меньше. Конечно, врачиха врёт, тут даже нечего сомневаться, причём врёт самым беззастенчивым образом. Понять её можно, должностная инструкция и всё такое. Но ему просто необходимо узнать, на что он может рассчитывать в смысле времени.

— Наталья Игоревна, миленькая, — достав из кармана деньги, Тополь положил их на стол и медленно, так, чтобы врач успела определить их номинал, подсунул купюры под бумаги, разложенные по центру стола, — я вас прошу, скажите мне правду.

— Да вы что, с ума сошли?! Заберите сейчас же обратно! — Не касаясь денег, будто боясь о них испачкаться, Каретникова приподняла стопку бумаг, лежащую сверху, и глаза её гневно засверкали.

По выражению лица докторицы и её по-лягушачьи выпученным глазам Тополь мгновенно догадался, что ошибся с суммой. Несомненно, эта матрёшка ждала большего, хотя, честно признаться, за такую пустяковую услугу и этих-то денег было за глаза. Но, видно, хороша ложка к обеду. Кроме как у этого местного светила медицинской науки надёжную информацию Леониду взять больше неоткуда, поэтому, обречённо вздохнув, он снова потянулся в карман.

— Сколько вы хотите? Двести? Триста? — Достав сложенную вдвое пачку денег, Тополь послюнявил палец и принялся, уже не таясь, отсчитывать купюры.

— Вы что, не поняли моих слов?! — побагровела Каретникова. — Как у вас хватает совести устраивать из государственного учреждения частную лавочку?!

— Вы заметно облегчили бы мне задачу, если бы назвали точную сумму, — с укором проговорил Леонид. — Мне кажется, с вашей стороны крайне неразумно поднимать крик и ставить на ноги всю широкую общественность. Давайте договоримся так: вы сообщаете мне, через какое приблизительно время я стану вдовцом, озвучиваете сумму за свою услугу, а я расплачиваюсь с вами наличными — и никто никому ничего не должен. Как вы на это смотрите? — Рассчитывая на то, что живые деньги, на данный момент всё ещё находящиеся в его руках, но с минуты на минуту готовые перекочевать в сморщенные ручки доктора Каретниковой, не могут не произвести положительного эффекта, Леонид обаятельно улыбнулся. — Так мы договоримся?

— Можете считать, что вы уже договорились!

В тоне врача Тополь уловил неприкрытую угрозу и подумал, что глагол «договориться» при желании можно трактовать по-разному.

— Послушайте, то, о чём я вас прошу, по большому счету, пустяк, а вы набиваете такую цену, будто несколько слов, требующихся от вас, — героическое деяние, связанное с риском для жизни. Уж чего такого я попросил? Вы ставите нас обоих в неловкое положение. Не проще ли прийти к обоюдному соглашению без лишнего позёрства и театральных эффектов?

— Да вы с ума сошли! — От негодования голос Каретниковой перешёл в сиплый хрип. — Или сию же минуту вы покинете мой кабинет сами, или я буду вынуждена пригласить охрану и вас выставят отсюда в принудительном порядке!

— Чёрт! Вот заноза! — искренне возмутился Тополь. — Это же надо было так насобачиться выжимать из населения деньги! Да вы просто профи! Ну, хорошо, не хотите за деньги, расскажете за бесплатно. А ну-ка, дайте сюда! — Неожиданно он вскочил на ноги и выдернул из рук упёртой докторицы журнал.

Онемев от невиданной наглости, Каретникова начала хватать ртом воздух:

— Да как вы?.. Да что?..

— Где тут у вас третье августа? — Плюхнувшись обратно на стул, Тополь положил тетрадь к себе на колени и, сверяясь с датами, указанными наверху, принялся за поиски нужной записи. — Тридцать первое, пятница, первое и второе — мимо… Ага, вот оно: понедельник, третье. Болдырева, Кучеренко, Засухина, Ко… Ко — что? — Он сощурился, пытаясь разобрать почерк. — Ну кто ж так пишет? Хотя, какая мне разница, буква всё равно не та… Минкина, Сидорова, Егорова… — палец Леонида дошёл до последней строки, и его лицо вытянулось. — Это что, всё?

— Я же вам сказала! — Поднявшись, врач обошла вокруг стола и с негодованием вырвала тетрадь из рук Тополя. — Таких наглецов, как вы, я ещё не видела никогда в жизни! Убирайтесь отсюда вон, и чтобы ноги здесь вашей никогда не было!

— Но если Лидки в списке нет, значит, третьего она на приём не приходила? — Тополь поднял глаза на доктора. — Наталья Игоревна, ради бога, вы даже не представляете, как для меня это важно!

— Нам больше не о чем с вами говорить! — На щеках непреклонной докторицы появились два ярко-малиновых пятна. — Вы вели себя как последний хам! Убирайтесь вон!

Она хотела пойти к двери, но Леонид схватил её за руку.

— Пожалуйста, ради всего святого, ещё одно слово — и я уйду сам! — умоляюще произнёс он.

— Что вы от меня хотите?! — Она с брезгливостью сбросила его руку со своей манжеты и сделала шаг по направлению к двери. — Я сказала вам правду. Никакой пациентки с фамилией Загорская я не знаю.

— Но как же… — Внутри Тополя всё похолодело.

— А теперь — вон отсюда! — Каретникова рывком распахнула дверь настежь и выставила вперёд указательный палец. — Если ещё раз вы посмеете переступить порог моего кабинета…

— Можете не беспокоиться, я больше не приду, — хрипло выдавил Леонид и, не глядя на врача, вышел за дверь.

— Безобразие какое! — гневно бросила ему в спину Каретникова.

Но её слова не произвели на мужчину никакого впечатления. Опустив плечи и загребая ногами, он медленно шёл по коридору, а в его голове не было ни одной дельной мысли. Гудя, словно от оглушительного набата, голова Тополя буквально разламывалась на куски, и от этой всепроникающей боли, заполнившей собой каждую клеточку, перед его глазами плясали какие-то красные червячки, жалкие и уродливые, похожие на кривые запятые, выведенные дрожащей детской ручонкой.

То и дело цепляясь за ступеньки каблуками, Тополь спускался по лестнице. Всё ещё плохо соображая, что он делает, Леонид смотрел на каменные розовые стены и белые переплёты недавно крашенных окон, а где-то у самого горла бились обжигающие волны отчаянной злости. Перед его глазами, словно наяву, бледная, с огромными синими подглазьями, лежала на диване Лидия, и её лицо сливалось с белой бязью постельного белья.

— Ах ты, дрянь! Ах ты, пакость! — Не в силах сформулировать свою мысль яснее, Леонид схватился за перила и что есть силы вцепился в деревяшку. Скрипнув зубами, он почувствовал, как внутри него поднимается волна слепой ярости. — Значит, так, да?! Значит, мы ведём двойную игру?! — с угрозой уточнил он, напрочь забывая о том, что занимается, в принципе, тем же самым и что его игра мало чем отличается от игры Лидии. — Ну, ла-а-адно, — тяжело протянул Тополь, — ла-а-адно. Пусть пока всё остаётся как есть. Но когда придёт время, Лидия Витальевна, я ударю вас под дых, да так, что мало не покажется, и тогда пеняйте на себя, пощады не будет.

* * *

— Сёмка, у тебя ещё шоколадка есть? — Александра взглянула по сторонам, в темноту зрительного зала, и, убедившись, что внимание соседей обращено на экран, задвинула ногой опустевший стакан от попкорна под кресло.

— Когда-нибудь ты точно лопнешь. — Тополь достал из кармана плитку шоколада и протянул её Саше. — Тебе что, кино не нравится?

— А что тут может понравиться? — Она зашуршала фольгой. — Последние десять минут эти двое, — она кивнула на экран, — тянут резину, а всего и делов-то, что подойти и поцеловаться.

— А как же романтика? — прошептал Тополь.

— Ты чего, динозавр? Какая, на фиг, романтика? Им за эту романтику деньги платят. Если бы мне предложили полчасика повздыхать под луной, а после получить такие шальные бабки, я бы тоже закатывала глаза и сопела, как паровоз.

— А без бабок ты целоваться не станешь? — Семён наклонился к шее Сашки и, вдохнув лёгкий запах её духов, почувствовал, как сердце забилось быстрее.

— Только не вздумай меня обслюнявить, — деловито хмыкнула она и дёрнула плечом.

При слове «обслюнявить» Семёну живо представился соседский бассет Наполеон, подметающий своими несуразно длинными ушами лестничную площадку и норовящий при каждом удобном случае вытереть свои слюнявые брыли о чью-нибудь одежду.

— Слушай, Сандра, мы с тобой знакомы уже почти месяц…

— Ты чего, решил оправдать билеты и попкорн? — Сашка покосилась на Семёна.

— Ты невыносима! — Он распрямился и недовольно выдохнул. — Скоро из-за твоих щёк зрителям сзади не будет видно экрана. Дай сюда! — Он потянулся за шоколадкой.

— Обойдёшься. — Вовремя разгадав его коварный маневр, Сашка отдёрнула руку с любимым лакомством в сторону. — Сладкое только женщинам и детям.

— А я и есть ребёнок.

— Тогда какого чёрта ты лезешь ко мне целоваться? Надеешься, что во мне проснётся материнский инстинкт?

— Вы дадите кино посмотреть или нет? — Шёпот слева заставил ребят на время умолкнуть.

Беззастенчиво хрумкая шоколадкой в полном одиночестве, Санька искоса посматривала на Семёна и думала о том, на сколько ещё хватит его терпения. Обычно после трёх дней общения кавалер, вусмерть измотавшись и отчаявшись, отваливал сам по себе. Если же этого по какой-то причине не происходило, Александре приходилось изобретать что-нибудь самой, что-то такое, что раз и навсегда отваживало от неё неугодного поклонника.

Первые две недели всё с Тополем шло как по маслу. Чувствуя себя раскованно и непринуждённо, Александра ничего не имела против его присутствия рядом со своей персоной и, выдумывая всё новые и новые проделки, даже получала удовольствие от его компании. Но в последние дни с ним явно что-то произошло. По масляному блеску, вдруг появившемуся в его глазах, Сашка поняла, что жизнь дала трещину и на её голову свалился очередной желающий испортить ей жизнь. В том, что Семён скоро сделает ей предложение, она не сомневалась, как и в том, что ей тут же придётся распрощаться с парнем насовсем. Замуж Сашка не собиралась, по крайней мере пока. Представляя себе перспективу замужней женщины, ежедневно разрывающейся между кастрюлями, стиральной машиной и орущим ребёнком, Сашка впадала в состояние, близкое к трансу, и говорила себе, что на подобные жертвы она ещё идти не готова. Может, когда-нибудь, ближе к старости, от отчаяния она и решится поставить на себе крест, но это будет не сейчас и не в ближайшие пару лет, это точно.

В том, что Семён станет дожидаться её ещё несколько лет, Сашка глубоко сомневалась. Ни один мужик на захочет сидеть на коротком поводке, не будучи уверенным в том, что у него есть хотя бы один шанс из сотни, да и потом она и сама не знает, хочется ли ей оставить его при себе. Конечно, Тополь милый, симпатичный и весёлый, но таких милых в Москве пруд пруди, это же не значит, что у каждого из них нужно непременно виснуть на шее.

— Слушай, у тебя есть носовой платок? — Сашка с хрустом смяла пустую фольгу и протянула её Семёну.

— Ты сама любезность. — Тополь взял обертку и достал из кармана платок. — Это пятнадцатый, предыдущие четырнадцать ты мне не вернула.

— И не стыдно тебе? Ты как в каменном веке. Нормальные люди берут с собой одноразовые, а ты всё носишься с тряпками, да ещё пересчитываешь их по сто раз на дню.

— У тебя и таких нет.

— Теперь есть! — Не церемонясь, Сашка скомкала отутюженный платок и, за неимением карманов, запихнула его себе в бюстгальтер.

— Ну уж нет! — Неожиданно рука Семёна скользнула вслед за платком, и от изумления Сашка чуть не подавилась.

— Чего?! — На какое-то мгновение она даже перестала дышать, но потом, опомнившись, развернулась и влупила Семёну такую оглушительную пощёчину, что он невольно дёрнулся.

— Вы что там, одурели на пару, что ли?! — со злостью прошипел сосед слева, и по рядам прокатился негромкий шепоток.

— Ах так?! — Семён притянул голову Сашки к своему лицу и, не раздумывая, впился в её губы.

— Да что же это в самом-то деле?! — в полный голос возмутился сосед слева. — Что вы здесь устраиваете?!

— Отцепись! — невнятно произнесла Сашка и больно укусила Семёна за нижнюю губу.

Охнув, Тополь мгновенно отпрянул.

— Поцелуй — дело добровольное, — нравоучительно прошипела она. — И забери свою драгоценность, она мне даром не нужна! — вытащив из-за пазухи скомканный платок, девчонка бросила его Семёну.

— Есть предложение. — Расправив мятый квадратик, Семён пришлёпнул его ладонью и положил в нагрудный карман рубашки. — Поскольку платков было пятнадцать, а поцелуй удалось урвать только один…

— Иди к чёрту!

— И в ближайшее время взыскать остальные четырнадцать, судя по всему, возможности не представится, — он сделал паузу, — придётся тебе, Сандра, выйти за меня замуж и таким образом расплатиться за всё сразу.

— Ты совсем спятил или как?! — охнула она.

— И вот возятся и возятся, как мыши в подполе! — Терпению любителя мелодрам, по всей видимости, пришёл конец. Пыхтя и отдуваясь, он поднялся в полный рост, бросил на бессовестную парочку разгневанный взгляд и, демонстративно наступая всему ряду на ноги, начал протискиваться к проходу.

— Слушай, Сёмка, мне кажется, ты плохо подумал перед тем, как это сказать. — С уходом сердитого дядечки Сандра немного успокоилась и решила без боя не сдавать своих позиций. — Зачем я тебе нужна? У меня же ничего нет, ничего. Ну, то есть абсолютно! Помысли, когда твоя мама узнает, на ком ты собрался жениться, её же кондрашка хватит.

— Это ещё почему? — Забыв о фильме, Семён развернулся к экрану боком.

— Ну ты сам посуди, я же детдомовская.

— И что с того?

— У меня же за душой ничего нет, как ты этого не можешь понять! — Сашка шумно выдохнула. — Мне в этом году двадцать, а у меня, кроме комнаты в коммуналке, доверху упакованной рыжими тараканами, — ни хрена!

— Что ты за чушь несёшь? Нужна мне твоя конура сто лет! — с обидой произнес Семён.

— Ну назови мне хоть один положительный момент в твоей женитьбе!

— Представляешь, мне всего двадцать, а у меня уже нет тёщи… — мечтательно протянул он.

— Больше ничего не придумал? — Сашка покрутила пальцем у виска. — Нет, бывает, я сама слышала, чтобы женились, например, из-за денег. Но чтобы из-за того, что тёща уже покойная… — От изумления Сашка надула и без того толстые щёки.

— Вон они, голубчики! Сидят и воркуют, а людям ничего из-за них не слышно! — неожиданно раздался над самым ухом Семёна голос разгневанного гражданина, о котором в пылу спора они с Сашкой уже успели позабыть. — Весь сеанс мешают. А я, между прочим, за билет деньги платил.

— Не волнуйтесь, пожалуйста, сейчас мы всё уладим. — Билетёрша одарила недовольного толстяка сдержанной улыбкой, но тот по-прежнему хмурил брови и с вызовом смотрел на бесцеремонную молодёжь, испортившую ему удовольствие от воскресного киносеанса. — Если вас не затруднит, — она легко коснулась локтя Семёна, — будьте так любезны, перейти на другие места.

— Какие другие места? Гнать их надо! — возмутился толстяк.

— Да, да, конечно. — Не желая раздувать новый конфликт, пожилая женщина в тёмно-синей униформе согласно кивнула посетителю.

— В честь чего это… — начал было Семён, но тут же почувствовал, как в его бок вонзились острые коготки Сандры. — Да делайте что хотите, — с досадой проговорил он и, поднявшись, шагнул в широкий проход.

— Сюда, пожалуйста. — Подсвечивая фонарём, женщина стала медленно спускаться по ступеням, пока не дошла до ряда, на крайнем кресле которого красовалась цифра восемь. — Вот здесь два места рядом. Приятного просмотра.

— Спасибо, — уныло буркнул Семён.

— Огромное вам спасибо! — в отличие от молодого человека, явно недовольного пересадкой, девушка поблагодарила билетёршу от всей души.

— Пожалуйста, всего доброго. — Опасаясь помешать кому-нибудь из зрителей, пожилая женщина пригнулась и быстро засеменила обратно.

— Интересно, ближе она ничего не нашла? — недовольно произнёс Семён. Закинув голову назад, он несколько мгновений всматривался в то, что творилось на экране. — Глаза сломать можно.

— Я тоже не люблю так близко. Слушай, а может, пойдём отсюда, а? Всё равно ведь не знаем, о чём фильм.

— Пойдём. — Пожав плечами, Семён снова встал и услышал за своей спиной перешёптывание посетителей, недовольных беспрерывным хождением молодой парочки туда-сюда. — Чтоб я ещё раз пошёл на мелодраму — никогда! — с досадой выдал он. — Да лучше бы я на эти деньги пива купил.

— Это совсем не лучше. — Сандра подтолкнула его кончиками пальцев в спину. — Лучше иди, под ноги смотри, а то костей не соберёшь.

— Слушаюсь, товарищ командир, — вяло отозвался Семён и медленно двинулся к выходу.

Прислушиваясь к глухим шагам позади себя, Тополь смотрел на горящие ярко-зелёные буквы над выходом и готов был рыдать от досады и разочарования. Заводить повторный разговор о женитьбе не имело никакого смысла. Здесь, в кафе или где-то ещё, Сашка по-любому снова ответит ему отказом, это и так понятно. Горькое чувство обиды, смешанное с унижением, сдавило Семёну горло так, что, казалось, ещё немного, и он задохнётся.

Взявшись за железную ручку, он приоткрыл тяжёлую дверь кинозала, подождал, пока Сашка выскользнет в образовавшуюся щель и, увидев, что она пошла направо, повернул в левую сторону. В конце концов, что Бог ни делает, всё к лучшему: если детдомовская девчонка не сумела оценить гордой фамилии Тополей, пусть идёт в свою коммуналку с рыжими тараканами, он сможет обойтись и без неё.

* * *

Подумаешь, велика важность — рыжая бездомная соплюшка, возомнившая о себе невесть что! И отчего это все рыжие девчонки такие гадючки? Одна изводила его, вешаясь на шею до посинения, другой он был нужен только для того, чтобы платить по счетам. Рыжие дуры! Нет, точно, все как одна — дуры! Спрашивается, чего этому бритому чучелу надо, кого она себе найдёт лучше? Кто позарится на её коммуналку с тараканами? Лысая, рыжая, детдомовская, да ещё и ноги разные…

Злобно хмыкнув, Тополь с силой пнул ботинком камень, но не рассчитал: вместо того чтобы перескочить через высокий бордюр, булыжник налетел на бортик и, отскочив, с силой ударил его по ноге.

— Вот чёрт! — Если бы вокруг не было прохожих, Тополь запрыгал бы от боли на одной ноге, но, вынужденный соблюдать приличия, только громко засопел. — А, чтоб тебя!

Уже собираясь отправить проклятущий булыжник куда-нибудь подальше, Семён вдруг передумал: ещё не хватало из-за собственной глупости покалечить вторую ногу. Вот не везёт так не везёт! Сначала мать всю душу клещами вытащила: а куда ты, а с кем ты, а как её зовут?.. Потом эта рыжая дурында, теперь вот булыжник… Тополь тяжело вздохнул. Бывают же такие дни — хоть в петлю полезай!

— Куда тебя чёрт несёт?! Ты что, не видишь, красный?!

Громкий визг тормозов и возмущённый окрик водителя привели Семёна в чувство. Обернувшись по сторонам, он увидел, что действительно стоит напротив светофора, но не на тротуаре, как все нормальные люди, а прямо посередине дороги, между двумя полосами движения.

— Ты чего, на кладбище торопишься, опоздать боишься?!

Не дожидаясь ответа Семёна, водитель виртуозно выругался, нажал на газ и уехал, а Тополь остался стоять посреди проезжей части, ожидая, когда переключится светофор и можно будет перейти на другую сторону.

Дожил! Не хватало ещё оказаться под колёсами! На мгновение представив себя, всего в крови, лежащего на асфальте посреди дороги, Семён содрогнулся, и по его спине побежали противные мурашки самого настоящего страха.

Да что же это такое? Всё на него, бедного, валится, всё кругом не ладится! Полоса, что ли, такая? С прошлой сессии опять хвост повис, а уже ведь начало августа, значит, через пару недель и с этим разбираться как-то придётся, опять же деньги нужны. А где их взять? В учебной части такие аппетиты — мало не покажется. Третий год жилы тянут, паразиты! Сидят на копеечной зарплате, а у каждого перед входом по иномарке. Спрашивается, откуда? Да на студенческие денежки, вот откуда. Взять бы их всех за жабры да отвести на часок-другой в прокуратурку, чтобы малость попотели!

Засопев ещё сильнее, Тополь сжал губы и от одной только мысли о том, как, покрываясь холодным липким потом, вся учебная часть будет ёрзать на стульях в прокуратуре, довольно растянул губы в злорадной улыбке. Но тут же, едва успев появиться, улыбка растворилась, исчезнув с его лица. Нет, пожалуй, никакой прокуратурки не нужно. Если всех этих кровопийц посадить за решётку и кормить за государственный счёт макаронами, а в учебную часть прислать кого-нибудь кристально честного, то лично ему, Тополю Семёну Леонидовичу, институт окончить не светит…

— Сёмка, ты?

Ощутив лёгкий удар по плечу, Семён удивлённо поднял глаза, но тут же улыбнулся:

— Борис? Какими судьбами?

— Да вот, зашёл часок-другой подёргать за ручку. — Борис кивнул на дверь, и, окончательно очнувшись от своих мыслей, Тополь понял, что стоит перед входом в «Фортуну». — А ты сегодня как, надолго?

— Вообще-то я не рассчитывал… — Он растерянно моргнул. — Ну, если уж ноги сами занесли, надо сыграть, как ты считаешь? Может, это судьба и мне сегодня повезёт?

— Да кто его знает, фортуна — девка продажная, — хрюкнул Борис и, подмигнув, затянулся сигаретным дымом.

Смеялся Борька и впрямь словно хрюкал. Издав горлом низкий хлюпающий звук, он замолкал, и только его плечи, подёргиваясь, ходили ходуном, да подпрыгивали мохнатые, не по возрасту густые и широкие щётки тёмных бровей. Фамилию Грушин унаследовал от матери, но больше от светловолосой и круглолицей матушки он не взял ничего. Такой же тёмный и кучерявый, как отец, он был очень маленького роста, чуть больше метра шестидесяти, и, стоя рядом с высоченным Семёном, казался почти карманным.

Все черты лица Бориса — и подбородок, и длинная, узкая переносица, и скулы, и уголки близко посаженных глаз — были острыми, резкими, хорошо прорисованными, и только нос, округлявшийся книзу блестящей ровной виноградиной, «не лез ни в какие ворота». Поблёскивая и плавно переходя в верхнюю губу, дрянной мякиш носа, так бесцеремонно пристроившийся к изящным чертам неотразимой внешности Бориса, портил не только изысканный профиль своего хозяина, но и его личную жизнь. Круглый и мясистый, по твёрдому убеждению Грушина, именно он являлся единственной причиной всех его неудач в амурных делах. Ни малый рост, ни густые, похожие на зубную щетку, брови не вызывали у Борьки столь сильного негодования, как этот кончик мясистого носа, который, если бы было возможно, он оторвал бы собственными руками.

Понятное дело, что природа не могла отдать всех своих богатств в одни руки, и при таком светлом уме, который был подарен Борису с самого детства, что-то обязательно должно было оказаться «с брачком». Отыграйся природа на чём-нибудь ещё, дай, например, короткие пальцы рук или родимое пятно под мышкой, он бы не обиделся, изъян не так бросался бы сразу в глаза, как этот несчастный мякиш, висящий над губой зрелой тёмной виноградиной и раздражающий его дальше некуда.

— Значит, ты сегодня ненадолго? — Глубоко затянувшись дымом, Борис вопросительно скосил на Семёна глаза и, будто убеждаясь, что ненавистный мякиш всё ещё сидит на своём законном месте, провёл по нему тыльной стороной ладони.

— Не знаю, как получится. — Тополь бросил взгляд на знакомую вывеску, по ночам сверкающую яркими огнями, и почувствовал, что на душе становится легче. — А может, и правда зависнуть на вечерок на автомате, отвлечься от всех проблем, отдохнуть?

— Почему бы и нет? — расплывчато произнёс Боря и выпустил изо рта серию мелких кругленьких колечек. — Я вчера пришёл сюда с фигой в кармане, думал, так, для очистки совести жетон-другой брошу и пойду домой, а мне так попёрло, что думал, и к утру не свернусь.

— Правда, что ли? — Глаза Семёна округлились.

— Я тебе когда врал? — Несмотря на то что у входа стояла урна, Борька кинул окурок на тротуар и демонстративно раздавил его ботинком. — Нет, правда, я вообще не знаю, чего я сюда вчера зарулил. В кармане — шиш, пустое место, едва на три жетона наскрёб. Смех, да и только, с такими копейками не то что играть, в булочную стыдно пойти.

— И много ты выиграл? — как бы между делом поинтересовался Семён, но за внешним равнодушием приятеля чуткое ухо Бориса тут же уловило зависть.

— Да не так чтобы очень…

— А всё-таки?

— Ну, скажем так, то, что я вложил в автоматы за последний год, окупилось… — он сделал паузу, — в несколько раз.

— Ого! — воскликнул Тополь, уже не стараясь скрыть зависти. — Везёт же тебе на деньги!

— Мне — на деньги, тебе — на любовь. — Чёрные угольки глаз Бориса едко сверкнули. — Каждому своё.

— Да провались она, эта любовь! — Неожиданно перед мысленным взором Семёна возникла стриженая голова Сашки, и он зло сказал: — Любовь… Слово-то какое дурацкое! Мне б твоё везение, так и никакой любви не нужно! Все они одним миром мазаны, только и способны, что деньги тянуть!

— Э-э-э, я смотрю, ты совсем с катушек съехал! — ухмыльнулся Борис.

— Достало меня всё! — Тополь уже хотел рассказать Борьке о несчастьях, резко свалившихся на его бедную голову, но в последний момент передумал. — Мне бы денежкой разжиться… Может, поделишься? А я бы потом отдал.

— Я тебе чего, касса взаимопомощи? — напрягся Борис. — Ты же знаешь, я в долг не даю.

— А под проценты?

— Под проценты? — задумчиво протянул Грушин и снова провёл рукой по своему мясистому носу. — Даже не знаю… А тебе много надо?

— Мне бы с институтом расплеваться, а то уже август.

— Расплеваться — это сколько? — осторожно уточнил Борис.

— Ну, скажем, долларов девятьсот, остальное я наскрёб бы сам.

— Так много? — Густые щётки бровей тут же сошлись на переносице. — У меня столько нет.

— Ты же сам сказал, что вчера обул «Фортуну»? — Семён кивнул на знакомую вывеску.

— Так это было вчера. — Борис правдиво посмотрел Тополю в глаза.

— Они чего, за ночь ноги сделали? — Красивые губы Семёна растянулись светло-розовой резинкой. — Или тебя жаба душит?

— Ты считаешь, деньги нужны только тебе? У меня тоже на них виды есть. Если хочешь, я дам тебе под расписку долларов двести.

— И что я с ними буду делать, — криво усмехнулся Тополь, — на лоб приклею? Ты даже не представляешь, какая в институте такса!

— Это не мои проблемы. Хочешь — бери, не хочешь — уходи, мне-то что. — Борис пожал плечами. — Двести у меня свободны, остальные нужны самому. В конце концов, ты что, убогий, чтобы милостыню просить и в долги влезать?

— А что ты мне предлагаешь, воровать? — вспыхнул Семён.

— Приехали… — Грушин громко выдохнул и закатил глаза. — Да что ж вы все дальше своего носа видеть-то не хотите? Встанут, как на паперти, руку вытянут: Боря — дай, Боря — выручи… А Боря не Сбербанк, Боря такой же, как и вы все.

— Ты же сам говорил, одному в любви везёт, другому — в деньгах…

— Да ни при чём тут везение, мозгами шевелить надо, тогда и деньги поплывут. Вот ты собираешься взять в долг тысячу долларов, а чем ты будешь отдавать такую огромную сумму?

— Твоё какое дело? У тебя же всё равно таких денег нет, — огрызнулся Семён.

— У меня нет, но я знаю, у кого есть, только они работают не из пустого интереса.

— Ну, это понятно, — кивнул Семён. — И сколько они берут?

— По-моему, процентов десять-пятнадцать, а вообще, как договоришься. Только зачем это тебе, у тебя же всё равно ничего такого нет, чтобы в случае чего могло послужить обеспечением. А без этого тебе никто ничего не даст.

— А если есть? — Синие глаза Тополя сузились.

— И что же это у тебя такого есть?

— Чего есть — всё моё, — неохотно бросил Семён. — Так я могу рассчитывать, что ты меня познакомишь с нужными людьми?

— А ты хорошо подумал? — Тёмная виноградина Борькиного носа едва заметно дрогнула. — Там такие дяди, они шутить не будут, враз стружку снимут.

Тополь тяжело вздохнул, недовольно прищёлкнул языком и молча отвернулся в сторону.

— Ладно, как хочешь, дело твоё. Если тебя уж так припёрло, я договорюсь.

— Другой разговор, — повеселел Семён. — Не трясись, Борь, всё будет в полном порядке, я тебя не подведу.

— Ты себя не подведи, мне-то что, моё дело — сторона. — Борькины глаза маслено блеснули. Нет, всё-таки плохо, когда, подарив броскую внешность, природа-матушка отказывает человеку в светлых мозгах, оставляя за ним право только на светлую память.

* * *

— Лидочка, милая, ну ещё немножко — и мы дома! — Леонид остановился на верхней ступеньке лестничного пролёта, повернулся лицом к жене и сочувствующе улыбнулся.

Имитируя крайнюю слабость, пыхтя и отдуваясь, Лидия с трудом переставляла ноги и, скорбно сложив губы, всем своим видом пыталась показать, каких усилий ей стоит каждый шаг. Вцепившись рукой в округлую деревяшку немытых перил, она с трудом подтягивала своё грузное тело наверх и бросала на Леонида испытующие взгляды, пытаясь определить, какое же впечатление на мужа производит её эффектное выступление.

С недавнего времени в присутствии Леонида Лидия начала ощущать дискомфорт. С чем это связано, понять она не могла, но, наверное, неделю назад в его взгляде появилось нечто такое, чему она не могла подобрать названия. Казалось, за последние несколько дней внешне не изменилось ничего: по отношению к тяжело больной жене Леонид по-прежнему проявлял трогательную предупредительность, но в его глазах появилась какая-то странная резь, объяснить природу которой Лидии не удавалось.

Иногда, встречаясь с мужем взглядом, она вдруг ни с того ни с сего вздрагивала, да так, что по телу бежали крупные мурашки необъяснимого страха, а в ушах начинало тонко и противно пищать. Пытаясь разобраться в странных ощущениях, Лидия с недоумением всматривалась в знакомые черты лица и чувствовала, как, проваливаясь куда-то в пустоту, её сердце начинает биться гулко и неровно. На самом дне густо-синих глаз Тополя, разливаясь непривычным холодом, находилось что-то настороженно-твёрдое, необъяснимое, но явно враждебное, а потому вдвойне пугающее.

Позавчера Лидии приснился странный сон, будто она летела над водной стихией, широко раскинув руки. Далеко-далеко, за горизонт, садилось жёлтое солнце, а на поверхности воды раскачивалась блестящая дорожка, сотканная из миллиардов отдельных капель. Ощущая сладкую жуть, она парила в воздухе, а под ней, волнуясь и глухо постанывая, перекатывались многотонные изумрудные волны.

Ветер бил Лидии в лицо, бугристая, перетекающая гладь проносилась под ней с такой быстротой, что от мелькания сверкающих изумрудов рябило в глазах, и все прозрачные капли, прессуясь в один неподъёмный пласт, вытягивали свои скользкие, мягкие щупальца, склеиваясь в голую, безлюдную пустыню, сотканную из сотен километров холодной воды.

Неожиданно жёлтое солнце начало быстро темнеть, будто подёргиваясь густым пеплом, и многотонный студень воды, остывая, стал издавать непонятные, протяжные звуки, похожие на стоны какого-то невиданного существа. Золотая дорожка, вытканная тонкими, подрагивающими стежками предзакатных лучей, медленно, словно нехотя, просела и, дрогнув, поползла в глубину, а на поверхности бескрайней глади появилась другая, серебристо-чёрная, подвижная и блестящая, как ртуть. Дорожка была узкой, и от неё веяло таким холодом, что сердце Лидии невольно сжалось.

Вдруг до её слуха донёсся какой-то неясный звук, глубокий и долгий, казалось, идущий откуда-то снизу, из глубокой бездонной пропасти, скрытой сизой толщей волн. Солнце закатывалось всё быстрее, и вместе с чёрно-бурым пеплом, оседающим на его краях, над водой разливалась темнота.

Внезапно стало очень тихо. Будто натянувшись, водная гладь разлилась ровным зеркалом, и в его отражении Лидия увидела себя, но не такую, какой она была на самом деле, а страшно старую, сморщенную и седую. Испугавшись, она громко закричала, и от её крика проклятое зеркало вздрогнуло, глухо ухнуло и вдруг, распавшись на две равные половины, начало подниматься из воды вверх. Оплывая, половинки зеркала на глазах Лидии превращались в две огромные ладони, медленно, но неуклонно соединявшиеся одна с другой. Боясь быть раздавленной, Лидия попыталась взлететь вверх, но скользкие ледяные пальцы тёмной воды сошлись вокруг неё плотным кольцом, наглухо отделяя от внешнего мира. Чем выше она пыталась взлететь, тем уже становилось кольцо. От отчаяния Лидия не могла даже кричать. Вытягиваясь всем телом, она стремилась к просвету, но небо поднималось всё выше, и скользкие ледяные руки океана уже почти касались её лица. От неимоверных усилий сковала судорога, и Лидия внезапно почувствовала, что начинает опускаться вниз.

Вдруг глухую, ватную тишину разрезал страшный шум, и, отделяясь от воды, над поверхностью вспучилась гигантская волна. Лидия следила, как, всасывая в себя океанскую толщу, волна поднималась всё выше и выше, пока не закрыла небо целиком. Затем, задрожав в самой верхней точке, она на мгновение застыла, а потом всей тяжестью, сорвавшись, рухнула вниз. Хрип Лидии растворился в жутком грохоте воды; задохнувшись от нестерпимой боли, она дико вскрикнула и, подталкиваемая неведомой силой, камнем пошла на дно. Смыкаясь над ней, бездонная сизая толща воды меркла и становилась густо-синей, похожей на что-то очень-очень знакомое… Но только вот на что, Лидия вспомнить так и не успела.

* * *

— Лидочка, ты говорила, тебе в шесть принимать лекарства. Так я тебе подам? — Сладко улыбаясь, Тополь поставил крохотный декоративный подносик с чашкой, наполненной водой, на стол и услужливо протянул обувную коробку, в которой хранились «специальные» лекарства Лидии. — Достанешь сама, или тебе помочь? — Открыв крышку, он предупредительно поставил аптечку на колени Лидии и одарил её взглядом, полным нежности и трогательной заботы.

— Спасибо, Леонид, я обязательно приму их, но только чуть позже.

Изобразив на лице царственную страдальческую улыбку, Загорская отодвинула от себя коробку кончиками пальцев. Устало откинувшись на мягкую спинку кресла, она прикрыла глаза, всем своим видом давая понять, что на данный момент дороже её покоя ничего не может быть.

— Как же позже, когда уже начало седьмого? — встревоженно проговорил он, и Лидия почувствовала, что ненавистная коробка снова придвинулась к ней вплотную.

— Леонид, я тебя умоляю, — едва шевеля губами, протянула Лидия, — дай мне несколько минут покоя. Нет никакой разницы, приму я эти таблетки сейчас или же получасом позже. По большому счёту, это теперь уже ничего не изменит.

— Лидочка, родная, — до слуха Лидии донеслось шуршание лекарственных упаковок, — ну нельзя же так, возьми себя в руки. Если доктор велел принимать таблетки в шесть, значит, это надо делать именно в шесть, а никак не позже. Скажи мне, как называется это лекарственное средство, и я позабочусь о тебе. — Судя по звукам, доносящимся из коробки, покончив с бумажными обёртками, Тополь принялся за пузырьки.

— Леонид, будь добр, оставь меня! — Роскошная грудь Лидии взволнованно качнулась. — Неужели так сложно понять, что мне сейчас не до этого.

— Кто же, как не я, должен о тебе побеспокоиться? — с тревогой в голосе произнес Леонид.

Лидия глядела на мужа сквозь полуопущенные ресницы и никак не могла понять, действительно он переживает за её здоровье или же просто, прикидываясь, морочит ей голову.

— Я беспокоюсь за тебя, Лида, и поэтому мне не всё равно, примешь ты это несчастное лекарство или нет. — Он открыл какую-то баночку с таблетками. — Можешь на меня сердиться, но я обязан следить, чтобы все назначения врача исполнялись неукоснительно.

— Я же просила русским языком: оставь меня в покое!

Не хватало ещё глотать всякую гадость! Неизвестно, когда и как всё это аукнется. Кто знает, насколько эти пилюльки мощные, может, через неделю после их приёма у неё печёнка станет дырявой, как дуршлаг, а может, и вовсе от таких мозгами тронешься.

— Ты не думай, я ведь всё понимаю. — Тополь сочувственно свёл брови на переносице. — Доктор сказала не обращать внимания на твою раздражительность, потому что это ведь не ты злишься, это в тебе говорит твоя болезнь.

— Доктор?! — От неожиданности глаза Лидии широко раскрылись. — Какой ещё доктор? — При мысли о том, что без её ведома Леонид нанёс визит онкологу в диспансере, в груди похолодело и сердце забилось часто-часто, как у зайца. — Ты что, ходил к врачу? — ни жива ни мертва выговорила она и сглотнула густую, вязкую слюну.

— К чему такие волнения, Лидуся? — Леонид вытряхнул таблетку на ладонь и плотно закрыл баночку крышкой.

— Кто тебя просил?.. — не в состоянии переварить услышанное, ошеломлённо заморгала Лидия. — Как ты мог?! Кто тебе позволил за моей спиной вытворять такие вещи?! — Жадно вглядываясь в знакомые черты, Лидия пыталась догадаться, что же могло произойти в кабинете врача, но лицо Тополя было непроницаемо, как маска. — И что же он тебе сказал?.. — Вцепившись в мягкие ручки кресла, Лидия даже привстала, и от волнения её кожа и впрямь приняла нездорово-серый оттенок.

— Лидия, тебе нельзя так волноваться.

В глазах Тополя опять мелькнула холодная резь, и Загорской вдруг стало по-настоящему дурно.

— Я спрашиваю, что тебе сказал врач? — Её губы задрожали. Если Лёнька знает всё, то сегодняшний разговор до добра не доведёт. Если же доктору хватило ума не распространяться перед чужим человеком, тогда… Она набрала в грудь побольше воздуха. Даже если шансов всего один на миллион, глупо не использовать его. — Он сказал тебе, сколько мне осталось? — Лидия не узнала собственного голоса.

— Сказал, — глухо бросил Леонид.

Сердце Загорской упало куда-то на дно желудка и, кажется, перестало биться совсем.

— И сколько же?

Глядя Лидии прямо в глаза, Тополь едва заметно усмехнулся.

— Что же ты молчишь? — От затылка вниз, по спине, покатилась обжигающая волна панического страха.

— Зачем мне что-то говорить, когда ты сама всё знаешь?

Густо-синие глаза Леонида сузились, и внезапно перед мысленным взором Лидии появились стылые ладони океана, смыкавшиеся над её головой в ночном сне.

— Я… я не понимаю… О чём ты? — Под пристальным взглядом Леонида она вздрогнула.

— О том же, о чём и ты. — Не отрываясь от глаз Лидии, Леонид взял чашку с водой и протянул таблетку. — Пей.

— Может, позже… — губы её не слушались.

— Зачем же откладывать? — В лице Леонида появилось что-то хищное и неприятное, как у хорька. — Зачем же нам откладывать на потом, если можно сделать это сейчас? — с нажимом повторил он, наклонился к Лидии совсем близко и поднёс руку с таблеткой. — Посмотри, что у меня для тебя есть, любимая. — Его шёпот становился всё глуше, переходя в шипение.

— Нет… нет… Не-е-е-т!!! — не выдержав змеиного, гипнотического взгляда мужа, закричала Лидия и почувствовала, как на неё наваливается ледяная толща воды.

— Мне что-то добавить ещё или достаточно? — Немигающие глаза Леонида холодно впились в лицо Лидии.

— Довольно.

Загорская закрыла глаза, откинулась на мягкий подголовник кресла и почувствовала, как, навалившись всем весом, безликая многотонная волна потянула её за собой в бездонную, бескрайнюю пропасть.

* * *

«Обязуюсь вернуть к первому ноября одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года». Семён поставил точку и довольно оглядел красивую, как картинка, расписочку:

— Это хорошо, что в баксах, а то с этими рублями — словно фантики в руках держишь.

— Отдавать будешь тоже в долларах. — Приземистый, плечистый парень ткнул пальцем в низ расписки: — Число проставь.

— Само собой. — Семён обменялся взглядом с Борисом, стоявшим чуть поодаль, у стены. — Жалко, что до двадцать пятого никого в учебной части нет, а то бы я в понедельник смотался — и к стороне. Нет, правда, чувствуешь себя с этими хвостами как Муму с камнем на шее… — Тополь посмотрел на незнакомых парней и осёкся: судя по выражению их лиц, им всем было глубоко до фонаря, какого числа начнёт работать учебная часть в его институте и как завершит свои дни бедная тонущая собачка. — Число… — Чувствуя на себе взгляды окружающих, Тополь снова склонился над листком. — Пятнадцатое августа тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Теперь всё?

— Всё. — Взяв расписку, парень сложил её вчетверо. — Только не забудь, первого ноября ты отдаёшь не две, а две пятьсот.

— Мы же договаривались на десять процентов! — От названной суммы лицо Семёна вытянулось.

— В месяц. — Будто укладывая волосы, парень медленно провёл по бритой голове ладонью. — А ты берёшь на два с половиной. Считать умеешь?

Не в силах скрыть раздражения, Тополь нахмурился.

— Я чего-то не понял, ты хочешь даром? — Парень повёл плечами и покрутил шеей так, словно ему жал воротничок рубашки.

— Да нет, всё в порядке. — Тополь нащупал в кармане доллары и, будто опасаясь за их сохранность, вцепился в них пальцами. — Просто Борис сказал, что вы даёте под десять процентов.

— Так мы тебе под десять и дали. — От стены отделилась ещё одна фигура. — Если тебя наши условия не устраивают…

— Нет, всё в порядке, — замотал головой Семён.

— Тогда мы пойдём.

Парень, взявший расписку, подошёл к Борису, пожал ему руку и молча двинулся к дверям, а вслед за ним потянулись и остальные.

— Ну у тебя и друзья! — Дождавшись, пока за последним амбалом закроется дверь и их голоса смолкнут, Семён перевёл дыхание и взглянул на Бориса. — Я думал, они меня прямо тут и похоронят.

— Ты поменьше думай, ребята как ребята.

— Неприятные какие-то… — нахмурился Тополь.

— Тебе с ними что, детей крестить? — Боря выразительно посмотрел на товарища.

— За какой надобностью их пришла такая прорва? — вспомнив внушительные фигуры, молча стоявшие у стены, невольно поёжился Семён. — Подумаешь, какие деньги…

— Вот и подумай, — холодно оборвал его Борис.

— А чего тут думать-то? Ты назначал встречу в клубе двоим, а их шестеро ввалилось. Это как понимать?

— Так ты тоже не две тысячи просил, а полторы.

— У меня изменились обстоятельства, — пояснил Семён. — Эти дни, что остались до учёбы, мы с ребятами проведём на Селигере. Войди в моё положение, тысячу нужно оставить на институт — мало ли что? Долларов двести — триста съест поездка, там одна дорога в копеечку станет. Ещё столько же — приодеться к новому учебному году, не в рваных же джинсах идти на занятия? И потом, не с пустым же карманом ходить, верно? Вот и выходит, что меньше двух тысяч брать не резон, правильно?

— Не знаю. — Борис хлопнул себя по карману и вытащил пачку сигарет. — Это твоё дело, сколько и подо что тебе брать. А что за поездка-то, вроде ты никуда не собирался?

— Не собирался, — Тополь тяжело вздохнул, — а теперь вот взял и собрался.

— А чего так вдруг? — Борис чиркнул спичкой. — Вроде, говорил, у твоей матери свадьба намечается. Ты что, не пойдёшь?

— Чего я там не видел?

— Понятно… — неопределённо протянул Борис. — И когда назад?

— Билеты на двадцать четвёртое.

— Значит, тебя всего неделю не будет?

— Ну, что-то вроде этого.

— Не люблю комаров кормить. И чего хорошего — спать на земле, жрать тушёнку и пить местный самогон? Никогда не мог понять дешёвой романтики. Если бы меня позвали в такую дыру, я бы ни за что не поехал.

— Поэтому тебя и не зовут. Ладно, — Тополь нащупал в кармане купюры, — пойду я, Борь, спасибо, что помог. Мне ещё баксы в обменке скинуть надо да кое-что из продуктов прикупить.

— Тушёнку, что ли? — ехидно поинтересовался Борис.

— И её тоже, — беззлобно усмехнулся Тополь.

— Может, останешься? — Кустистые Борькины брови смешно зашевелились. — Мало ли, из института позвонят или ещё что, а тебя нет? Всё-таки, хвост…

— Да ладно, не впервой, — отмахнулся Тополь, — прищемим. И потом, скажи мне, что может измениться за несколько дней?

Он беззаботно улыбнулся и пошёл прочь, даже не задумываясь о том, что иногда, для того чтобы перевернуться с ног на голову, жизни вполне достаточно и десяти минут.

* * *

— А где же их сиятельство? — Инуся заглянула в гостиную и вопросительно посмотрела на Надежду.

С того времени, как Семён вдруг ни с того ни с сего, возомнив себя взрослым, стал называть её исключительно Инкой (правда, за глаза и не в полный голос), она перешла на официальное «Семён Леонидович» или «их сиятельство», причём каждый раз, именуя Семёна подобным образом, она понижала голос чуть ли не до шёпота и, округляя глаза, комично наклоняла голову, будто и впрямь речь шла об особе благородных кровей.

— Он сегодня с друзьями отправился на Селигер. — Надежда вытерла руки о кухонное полотенце, переброшенное через плечо.

— Значит, они на свадьбе присутствовать отказались. А что так?

— Да чёрт с ним, пускай едет куда хочет, — вздохнула Надежда, — не тащить же его силком?

— А чего сказал?

— Да ничего. Вчера заявился домой уже в десятом часу, бросил на пол сумки и заявил, что утром уезжает и будет дома только двадцать пятого.

— Хорош гусь, — хмыкнула Инна.

— Пусть делает чего хочет, мне всё равно, — в сердцах бросила Надежда. — Хочет ехать на Селигер — пожалуйста, надумает на Луну — скатертью дорога, я его держать не собираюсь, слава богу, двадцать лет из соски кормила. Хватит!… А это что такое? — Надежда кивнула на небольшую эмалированную кастрюльку, выставленную подругой на стол.

— Компенсация, — коротко отозвалась Инуся.

— Какая ещё компенсация? Чего ты выдумываешь? — Надежда открыла крышку. — Оливье. — Она перевела взгляд на Инку и строго спросила: — И что всё это значит?

— А это значит, что послезавтра никакой свадьбы у меня не будет, так что салатиков поесть не удастся. — Она натянуто улыбнулась.

— Как не будет? — Не отводя взгляда от лица подруги, Надежда вернула крышку на место и медленно села на табуретку. — Он что, отказался в самый последний момент?

— Да нет, Витька готов бежать в загс хоть сегодня, только мне этого уже не надо, — негромко проговорила Инна и тоже опустилась на табуретку.

— Я ничего не понимаю. Какая муха тебя укусила? У тебя что, появился кто-то другой?

— Никого у меня нет. — В тёмно-карих, почти чёрных глазах мелькнула лёгкая тень не то обиды, не то насмешки. Инка вздёрнула подбородок, усмехнулась, и на её пухлых щёчках появились глубокие ямочки. — Ты знаешь, Надька, наверное, семейная жизнь не для меня. Я привыкла, чтобы мне дарили цветы, говорили, какая я замечательная, и сдували с меня пылинки.

— Ты знаешь, это только к памятникам всю жизнь с завидной периодичностью носят цветы, особенно если памятники кладбищенские. — Надежда неодобрительно покачала головой. — Чем тебя Витька-то не устроил? Молился на тебя как на икону, глаз не мог оторвать. Чего тебе ещё надо?

— Правильно, молился! Только ты спроси, о чём он, гад, молился?

— Ну, я не знаю, со стороны, так он в тебе души не чаял… — растерянно произнесла Надежда.

— Вот именно, что со стороны! — мгновенно вспыхнула Инна. — Людям пыль в глаза пустить — это он мастер. Подумать только: и ручку подаст, и дверь придержит — чем не образец! А на самом деле что? Ещё когда ухажёром был, как-то за собой следил, а как переехал ко мне на ПМЖ, — житья никакого не стало! Придёт с работы, злой, как собака, голодный, всем недовольный, брови домиком выгнет, — Инуся поднесла к лицу указательные пальцы и, изображая Витькино недовольное лицо, соединила их уголком на переносице, — обувь в прихожей швыркнет, как будто не дома, а в гостинице, и прямиком на кухню, жрать.

— Так мужики все такие, что ж ты хотела, чтоб он по воздуху летал? — возразила Надежда. — Вон, Сёмке всего двадцать, а тоже ботинки по прихожей расшвыряет — и на камбуз, хорошо, если руки удосужится помыть.

— Ты божий дар-то с яичницей не путай! Сын — это своё, кровное, даже если и дерьмо выросло. Куда ж ты его денешь? А этого я почему терпеть должна? — возмутилась Инуся. — Ладно, если бы такое безобразие было изредка, а то каждый день. Хорошо пристроился: наестся до отвала, ни тарелки в раковину не поставит, ни табуретки за собой не задвинет, просто встанет и пойдёт. А чего утруждаться, если нянечка есть? Сядет в комнате в кресло напротив телевизора, ноги вытянет: не трогайте его, он устал!

— Может, правда, уставал очень?

— От чего? От того, что бумажки с места на место перекладывал? Я понимаю, если бы он мешки грузил, а то кофе с клиентами с утра до вечера пить — работа! Подумайте, какой адский труд, с ног валит! Ты понимаешь, может, я бы всё это спустила на тормозах — мужик же, чего с него взять? Но ведь мало того, что он приходит хмурнее тучи, так ещё с претензиями. Чего ни попросишь — ничего делать не хочет, живёт, как в общежитии, на всём готовом, а сам палец о палец не ударит. А чего зря горбатиться, не его же квартира!

— Ин, погоди, не кипятись. — Надежда коснулась руки подруги. — Ну не бывает же так, чтобы всю жизнь одни цветы и конфеты? Когда встречаешься — это одно, а когда вместе живёшь — совсем другое. Может, надо быть потерпимее?

— И ты туда же! Если он такой, пока ещё не женился, дальше-то что будет?! Нет, правильно мама говорит, хорошие кобели ещё щенками разобраны. Всё, что осталось после двадцати пяти, — сплошной брак, а раз так, нечего и ковыряться в отбросах.

— Ин, тебе ведь уже сорок.

— Ну и что? — удивилась Инна. — Из-за того, что мне сорок, я должна поставить на себе крест и возблагодарить Создателя, что он мне послал такое счастье, как Витька? Неужели ты думаешь, что я стану обслуживать это ничтожество до конца своих дней, лишь бы в паспорте стоял штамп, а на руке блестело колечко? Да провались оно, это колечко! — Инка посмотрела на безымянный палец правой руки. — Я никому в прислуги не нанималась. Сорок… Ну и что, что сорок? Сколько мне осталось — всё моё, пусть никого это не касается. Ты-то ещё не передумала замуж идти?

— Пока нет, — улыбнулась Надежда.

— Думай поскорее, а то потом поздно будет. Все они одним миром мазаны. — Инка открыла кастрюльку, поднесла её к лицу и с удовольствием втянула аппетитный запах. — Знаешь что, подружка, доставай-ка ты рюмки, а то такая закуска пропадает!

— А ты потом не будешь жалеть о том, что сделала? — Надежда поднялась с табуретки, открыла кухонный шкафчик и внимательно посмотрела на Инусю.

— Жалеть? Вот ещё глупости! — Инкино личико просияло. — Ты же знаешь, я вообще никогда и ни о чём не жалею, потому что это бесполезно. Жалей не жалей, того, что было, не вернёшь, а того, что будет, всё равно не узнаешь.

* * *

— Слышь, Семёныч, в Москве, говорят, какой-то дефолт. — Толик покрутил ручку радиоприёмника, стараясь поймать волну почище, но из динамиков старенькой «Селги» по-прежнему доносилось неприятное шипение, сквозь которое изредка прорывались отдельные фразы и непонятные обрывки слов. — Ты не знаешь, часом, чего это такое?

— И знать не хочу, — поморщился Тополь. — Охота тебе всякую ересь слушать? Я тебя прошу, будь человеком, выключи ты эту шипящую бандуру, дай хоть недельку пожить без цивилизации. Кругом такая красотища — глаз не оторвать, а ты упёрся в свой ящик.

— Нельзя же совсем как дикари ничего не знать, — возразил Толик. — А вдруг там какая-нибудь революция или ещё что?

— Конечно, а как же иначе? — иронично усмехнулся Тополь. — Приедешь ты, Толь, в Москву, а там снова царская династия правит, а заместо наших рублей — керенки. У тебя случайно под матрасом заначки нет?

— Как же, килограмма три, и всё в валюте. — Потеряв надежду разобрать хоть что-нибудь, Толя с силой затряс радиоприёмником, но шипение лишь усилилось. — Не пойму, то ли он сам по себе ни шиша здесь не ловит, то ли нарочно глушат.

— Может, хватит, а?! — Недовольно сдвинув брови, Тополь воткнул в землю около погасшего кострища маленький топорик.

— Чего ты лаешься-то? — Толик щёлкнул регулятором громкости, и внезапно на поляне стало тихо.

— А то, что сейчас ребята из деревни вернутся, а у нас ещё конь не валялся. Лучше бы вместо этой хрени, — он кивнул на «Селгу», — взял бы топор да вбил поглубже колья, самому же палатка ночью на голову рухнет.

— Чего орать-то? — Толик неохотно поднялся. — Две минуты твои колья вбить.

— Вот и вбей! — Тополь коснулся мыском кроссовки ручки топора. — Хоть чем-нибудь займись, а то целыми днями сидит, ручку крутит. Между прочим, мы с тобой ещё обещали лапника нарубить. Сегодня ночью от земли холодом тянуло.

— Странный ты человек, Сёмка. — Толик подошёл к палатке, встал на колени и, повернув топор лезвием вверх, принялся укреплять первый кол. — Как можно не интересоваться тем, что в мире происходит?

— Я могу пожить одну неделю в своё удовольствие? — Тополь взял палку и принялся сгребать остывшие угли. — Мне в Москве все эти «Новости» надоели — во как! — Он провёл ребром ладони по горлу. — И вот переливают из пустого в порожнее: заседали, постановили, первое чтение, второе… Кстати, чего-то наших давно нет, вроде, и деревня недалеко.

— Пока — туда, пока — оттуда, пока найдут, у кого взять…

— Как бы они там чего лишнего не взяли, а то у деревенских быстро: дрын из забора выдернут… — Семён вытянул шею и прислушался. — Нет, показалось. Сколько их уже нет, часа два?

— Может, и больше. — Толик поднялся на ноги и принялся отряхивать джинсы. — Во сколько мы макароны варили, в три?

— Наверное.

— Потом ребята минут сорок кастрюлю песком оттирали, а потом они и пошли. Ну да, часа в четыре, может, чуть попозже. А сейчас уже сколько?

Семён вскинул руку и посмотрел на часы:

— Без пятнадцати восемь.

Несколько минут они стояли молча, чутко прислушиваясь к звукам, но вокруг было тихо, только где-то за деревьями несколько раз хрипло прокричала какая-то птица.

— Чего-то мне не по себе. — Толя передёрнул плечами и всмотрелся в кромку леса, казавшегося с поляны абсолютно чёрным. — Как думаешь, у наших всё в порядке?

— Что ты паникуешь, сам же сказал: пока — туда, пока — обратно… — Стараясь не показывать беспокойства, Тополь полез в карман за сигаретами. — Будешь?

— Давай. — Толик вытащил из пачки одну, оторвал от неё фильтр и принялся разминать бумажную трубочку пальцами. — Чего-то я не знаю… до деревни километра три-четыре, где их носит?

— Да чёрт их знает. — Тополь чиркнул спичкой и уже хотел прикурить, как вдруг замер. — Они?

— Вроде как они. — Прислушиваясь к голосам, с каждой секундой доносившимся всё отчётливее, Толик с облегчением улыбнулся. — Точно, они, кто ещё будет так горланить?

— Ну наконец-то! — Тополь вытащил сигарету изо рта и убрал её обратно в пачку. — Не прошло и года.

— Да ладно тебе ворчать, пришли — и слава богу. Чего ты всегда всем недоволен? — Толик не скрывал своей радости. — Смотри, они нам чем-то машут. Что-то не пойму, чего это такое?

— Отсюда не видно. — Семён прищурился, но из-за сумерек, спускавшихся на поляну, ничего разобрать не смог. — Похоже на какие-то белые платки.

— Платки лёгкие, а это что-то тяжёлое, смотри, Бяшка над головой эту штуку крутит так, будто она несколько кило весит. Знаешь, на что это похоже? На курицу, вот на что!

— На курицу? — Семён внимательнее вгляделся в то, что вращал над головой Серёга Белов, и его лицо побледнело.

— Точно тебе говорю, курица! — засмеялся Толик. — И не одна, смотри, у Гешки такая же, а у Димки — две. Ну, добытчики! Вот они из-за чего так долго.

— Чего ты скалишься? — Семён почувствовал, что кончики его пальцев стали ледяными. — Ты хоть представляешь, что сейчас будет?

— Ужин. — В предвкушении свежего куриного мяса, поджаренного на шампурах, Толик потёр руки. — Сейчас мы этих цыпочек ощиплем…

— Сейчас тебя самого ощиплют, дуропляс! — Семён с беспокойством обвёл взглядом поляну, две палатки, только что закреплённые ими намертво, и его сердце испуганно ёкнуло.

В том, что по деревне уже прокатился слух о наглых москвичах, без зазрения совести изъявших у местных жителей кур, можно было не сомневаться, как, впрочем, и в том, что подобную выходку никто безнаказанно оставлять не собирается. Самый лучший выход из ситуации — вернуть живность обратно, предложив деревенским что-нибудь приятное в качестве отступного, но, судя по тому, как безжизненно моталась голова курицы в руках Бяшки, возвращать было уже нечего.

— Через полчаса здесь будет вся деревня! — с отчаянием воскликнул Семён.

— Чего ты такая зануда, Тополь? И каркает, и каркает… Да иди ты знаешь куда? — Толик недовольно поморщился. — То ему радио мешает, то куры… Отстань ты ради бога! Чего деревенским здесь делать? Не пойман — не вор, поди докажи, чьи куры.

— Никто ничего доказывать не станет, просто вытащат из забора слегу и перешибут хребтину!

— Слушай, Тополь, ты достал! — не выдержал Толик. — Если ты так уверен, что через час тут будет бойня, собирайся и уматывай. Чего ты настроение людям портишь?

— Э-ге-ге! — Держа птицу за ноги, Бяшка подошёл к костру. — А мы с уловом! Как вы тут?

— Всё нормально. — Толик провёл пальцем по мягким светлым перьям. — Гляди-ка, ещё тёплая!

— Свежачок-с. — Бяшка бросил мёртвую курицу на землю. — Такой в Москве не купишь.

— Вы чего так долго?

— А ты попробуй её поймай! — подошедший к костру Димка положил свою добычу рядом с трофеем Бяшки. — Это она только с виду — клуша, а бегает не хуже хорошей скаковой лошади.

— Сёмк, а ты чего такой хмурый? — Гешка тоже прибавил свою курицу к общему столу.

— Не догадываешься? — Лицо Семёна стало каменным.

— Нет… — растерянно моргнул Гешка.

— Тогда вон туда посмотри. — Тополь кивнул на кромку леса, вдоль которой двигались какие-то люди.

— Ты думаешь… Да не может быть, нас никто не видел.

— Вот сейчас и узнаем, видел или нет.

— Чего теперь делать-то? — едва слышно промямлил Бяшка, и его губы задрожали.

— Раньше надо было думать, когда в курятник лезли! — Густо-синие глаза Семёна злобно сверкнули. — Где у нас лопата?

— Здесь… — Анатолий взял сапёрную лопатку и протянул её Тополю. — Ты чего, закапывать их собрался? Бесполезно, будет заметно, что слой свежий. Теперь уж чему быть, тому не миновать, всё равно придётся драться.

— Ты хоть видишь, сколько их?! — Взяв у Толика лопату, Тополь схватил кур за лапы и нырнул в палатку. — Быстро! Помогайте! Разрывайте лапник, закопаем, сверху прикроем и бросим спальники.

— Ты чего, за дураков их держишь? Они же знают, что москвичи в сарай лазили! — возразил Толик.

— Они вас видели? — Изо всех сил орудуя лопатой, Тополь вгрызался в землю.

— Говорят тебе — нет! — Встав на колени, Бяшка начал отгребывать в сторону землю.

— Тогда шанс есть. Мало ли здесь москвичей отдыхает? — Задыхаясь, Тополь копал, изо всех сил налегая на лопату, но земля оказалась достаточно твёрдой. — Бяшка останется со мной, остальные — на улицу! Димка, разводи костёр, Толик, вскрывай тушёнку, должны же мы чем-то ужинать, а ты, Гешка, дренькай на гитаре, ясно?! Да посмотрите, чтобы вокруг ни одного пера от курицы не валялось!

— Я не умею на гитаре, ты же знаешь! — испуганно выдохнул Гешка.

— Так научись!!! — Глаза Тополя озверело блеснули. — Или через пять минут ты будешь играть, как Паганини, или через шесть нас всех похоронят!

* * *

— Почему это мы должны доплачивать за билеты? — округлив глаза, изумлённо уставился на проводницу Бяшка. — Здорово у вас получается, прямо не государственный вокзал, а какая-то частная лавочка. Что значит, доплатите по двести за каждый? Где я возьму деньги, напечатаю, что ли?

— Но я тоже не могу везти вас за свой счёт.

По лицу женщины в синей форменной жилетке было видно, что ей приходится пускаться в подобные объяснения не впервые и что ей стоит немалых усилий, чтобы удержаться и не нагрубить столь непонятливым пассажирам.

— Нет, ну вы подумайте сами, куда же нам деться? Нам что, оставаться тут навечно? — Серёга возмущённо втянул носом воздух. — По-вашему, мы должны заночевать на платформе? У нас билеты, понимаете, би-ле-ты! — отдельно проговаривая каждый слог, со злостью произнёс он.

— Молодой человек, не нужно повышать на меня голос, я здесь ни при чём. Все вопросы — к администрации вокзала, а не ко мне. Билетные кассы работают в круглосуточном режиме, в любой из них вам обязаны обменять билет, как только вы произведёте соответствующую доплату.

— Да где я её возьму, эту доплату?! — От досады лицо Белова в один момент стало ярко-алым, словно панцирь рака, опущенного в кастрюлю с кипятком. Он с возмущением смерил взглядом проводницу, не пускавшую их в вагон, несмотря на то что билеты в плацкарт были куплены ими ещё десять дней назад. — Как вы не можете понять, нам нечем доплачивать, не-чем!

— Я вас понимаю, — стараясь держать себя в руках, проводница натянуто улыбнулась, — но поймите и вы меня. Если за билеты не будете доплачивать вы, то это придётся сделать мне. А я не могу возить пассажиров за свой счёт. Извините, — бесцветно произнесла она и переключила своё внимание на только что подошедших к вагону пассажиров. — У вас четвёртое купе, проходите, пожалуйста. Граждане провожающие, не задерживайтесь долго, через десять минут отправление состава.

— Значит, по этим билетам вы нас пускать не хотите? — обиженно протянул Бяшка.

— Моё желание здесь ни при чём. — Она бросила взгляд на часы, и Сергей понял, что проводница ждёт не дождётся момента, когда поезд наконец тронется.

— Слушайте, у вас совесть есть?! — Серёга повернул голову в ту сторону, где дожидались результатов его переговоров все остальные. — Поймите, у нас действительно безвыходное положение. Если бы у нас были деньги, мы бы уже давно заплатили, а не стояли бы тут перед вами с протянутой рукой и не канючили бы Христа ради!

— Я всё понимаю…

— Да чего вы понимаете? — взвился Бяшка. — У нас исключительный случай, непредвиденные обстоятельства! Неужели нельзя сделать на это скидку?!

— У меня тут после дефолта полный вагон таких исключительных, как вы, однако никто не скандалит. Постановление общее для всех.

— Какого ещё дефолта? — Понимая, что через пять минут доказывать что-либо станет уже поздно, Бяшка с отчаянием сжал кулаки. — Да человек вы или нет?! У нас правда нет денег!

— Я проводник!

Видимо решив, что с нищей компании станется заскочить в вагон на ходу, она встала в проёме двери, крепко ухватившись руками за поручни.

— Господи, что за отдых такой! — в сердцах воскликнул Бяшка. — Два дня назад деревенские нас чуть не отправили на тот свет из-за каких-то кур, вчера посреди леса у нас от палатки спёрли рюкзак, а сегодня и вовсе… — Не окончив, он махнул рукой, скрестив ноги, сел на асфальтовое покрытие платформы, и тут же, сообразив, что переговоры Серёги зашли в тупик, с места снялась вся его компания.

— Что вы делаете? — Проводница бросила обеспокоенный взгляд на подошедших молодых людей с огромными рюкзачищами за спиной. — Я всё равно не смогу пустить вас в вагон, даже если вы ляжете поперёк рельсов.

— А что, это идея! — Семён, серьёзно нахмурившись, скинул рюкзак и шагнул к краю платформы. Все остальные, переглянувшись, сделали то же самое.

— Да вы что, ненормальные?! — закричала проводница, как только пятеро парней уселись на край перрона и свесили ноги вниз. — Поезд же сейчас тронется! Вам же все кости переломает! Господи!.. — Спустившись на нижнюю ступеньку, она уцепилась за поручни и окинула взглядом платформу, но, кроме провожающих, как на грех, никого поблизости не было. — Да что же это такое? Где их всех носит-то?!

— Товарищ проводник! — Неожиданно один из хулиганов встал и подошел к ней вплотную. — А может, договоримся, а? По двести за билет у нас нет, а вот по сто будет. Может, мы скинемся и обойдёмся без кассы?

— Без кассы?.. — Проводница ещё раз бросила взгляд на перрон, потом на часы. И с сомнением произнесла: — Вы понимаете, что будет, если вас найдут? Меня же уволят.

— А если не найдут? — Семён полез в карман джинсов, и тут же вся компания как по команде поднялась на ноги. — Ну, так что, договоримся?

— Стоило бы отправить вас всех в милицию… — неуверенно протянула она и вдруг улыбнулась.

И Семён с облегчением вздохнул: дорога на Москву была открыта.

* * *

— Нет, главное дело, этот меня под танки бросил, а сам — моя хата с краю. — Бяшка мотнул головой в сторону Семёна и потянулся за бутылкой с минералкой, стоявшей на столике у окна. — Яму-то он выкопал, кур туда бросил, а засыпать всё это землёй у него времени не хватило!

— И чего ты людям мозги компостируешь? — Тополь вырвал бутылку из рук Серёги. — Кур я в яму покидал, маленько земелькой присыпал, а сверху лапником завалил. Мало того лапник, там же ещё два спальника было — чем не перина?

— А про лопату ты забыл? — с укоризной протянул Бяшка. — Кур-то ты зарыл, а сапёрную лопатку куда дел, не скажешь?

— Под лапник пихнул.

— Вот почему тебе её не пихнуть загнутыми краями вниз, а? — Бяшка сморщился и потёр рукой правый бок. — Нет, как назло, он уложил её остриём кверху!

— Хорошо, что хоть так догадался, а то бы этой самой лопатой нам всем головы раскроили, — заметил Толик, взял свою бессменную «Селгу» и уже хотел настроить её на какую-нибудь волну, как поймал возмущённый взгляд Тополя. — Нет, а чего? Запросто огрели бы каждого по разику — и ищи свищи! — Решив попусту не обострять отношений, он с сожалением вздохнул и поставил радиоприёмник на столик.

— Ну да, тебе легко говорить, ты у костра банки с тушёнкой вскрывал, а мне эта лопата в бок врезалась. Лежу я, калачом свернулся, за живот держусь, а самого и вправду чуть не тошнит. — Бяшка вцепился пальцами в свой рыжеватый чуб, свисавший на глаза светлой линялой тряпицей. — В палатку-то их всего двое залезло, а по голосам слышу, что их там целая толпа набежала.

— Человек, наверное, двенадцать было, да? — Гешка повернулся к Толику. — А может, пятнадцать.

— Да ну, скажешь тоже, — отмахнулся тот.

— А сколько же?

— Ну, восемь-десять, не больше.

— Может, их там было и немного, мне же не видно, но орали они так, будто вся деревня собралась, — пояснил Бяшка. — Заходят эти двое в палатку — и давай рюкзаки потрошить, причём на меня — ноль внимания, фунт презрения, словно я там для мебели. Вытряхнули всё, потом ухватились за край спальника и меня на землю скинули, как щенка, честное слово! — Бяшка возмущённо фыркнул. — Потом слышу, ещё какие-то голоса. Эти двое тоже услышали, обыск прекратили и переглянулись, видимо, голоса незнакомые.

— Это ребята с соседней стоянки подошли. Они тоже деревенских заметили, вот и подтянулись к нам, чтобы, если что, москвичей побольше было, — пояснил Гешка.

— Да они не из Москвы, — Толик взял гитару и принялся её настраивать, — они из Астрахани, тоже на недельку на Селигер приехали.

— Какая разница, откуда они. Главное, что вовремя подтянулись, а то ещё неизвестно, чем бы это всё закончилось.

— Да, когда деревенские увидели, что силы, в принципе, равны, разговор пошёл другой, — согласно кивнул Толик.

— А помните, как этот, который всё круги вокруг костровища нарезал, упёрся — и ни в какую: видел я этого рыжего у сарая, и всё тут! — вступил в разговор Димка. — Мы ему — у него отравление, не мог он находиться у твоего сарая никак, а тот — я своими глазами видел. Упёртый, чёрт.

— Да, когда астраханцы подошли, деревенские малость обороты сбавили, — усмехнулся Гешка.

— Ещё бы не сбавить! Только у них дубины в руках, а у нас — топоры да лопаты…

— Да ладно тебе, всё равно бы ты этим топором никого не убил. — Толик наклонился к деке и прислушался к звуку, издаваемому струнами.

— На самом деле, это ещё неизвестно, кто кого, — сидя в безопасности в тёплом вагоне, расхрабрился Бяшка. — Да если на то пошло, деревенским ещё повезло, что мы не полезли в драку.

— Уж если на то пошло, ничего бы не случилось, если бы вас не понесло в чужой сарай, — тут же остудил его пыл Тополь.

— Ну ладно, теперь всю жизнь будешь вспоминать! — Бяшка скорчил недовольную мину. — Нашёлся правильный!

— Если бы ребята вовремя не появились, ещё неизвестно, чем бы всё это закончилось. — Тополь потянулся за своей гитарой. — Да этих кур проще было купить.

— Да? И кто бы нам их продал?

— Ты чего, голодал, что ли? Полные рюкзаки жратвы!

— Ага, полные! — Бяшка язвительно сморщился. — Чего ж вы нас тогда в деревню-то оправили?

— Начнём с того, что вас никто никуда не отправлял. — Семён расстегнул мягкий чехол, в котором хранилась гитара.

— Может, хватит, а? — не выдержал Толик. — Давайте закончим этот разговор. Вы мне лучше скажите, кто точно знает, что такое дефолт?

— Опять ты со своей политикой! — недовольно проворчал Семён. — Ты можешь не грузить нас всякой чушью?

— Нет, интересно, из-за этого дефолта мы чуть на перроне не остались, а тебе опять всё до лампочки! — удивился Анатолий. — Между прочим, пока ты вчера с удочкой закатом любовался, я поймал одну интересную волну…

— Ну, началось… — Тополь откинулся назад, всем своим видом показывая, что не намерен вникать в навязчивые бредни Толика.

— Ты сначала дослушай, а потом морду криви! — Внезапно в голосе Толика, как правило всегда идущего на компромисс и старающегося обойти острые углы, послышалось раздражение.

— Ты чего заводишься? — оторопел от неожиданности Семён.

— В чём-то ты такой умный, прямо куда бежать, а в чём-то… — Он замялся, даже в запальчивости не желая прибегать к ненужным эпитетам. — Между прочим, курс доллара в Москве почти тридцать вместо шести, как было. Тебе это ни о чём не говорит?

— А о чём это мне должно говорить? — беспечно хмыкнул Тополь. — Ну, подорожает там что-то, не смертельно же! Оно и так каждый месяц дорожает, и без дефолта. Поверь мне, Толька, это всё игрушки власть имущих: сегодня доллар стоит тридцать, завтра — снова шесть или десять, тебя-то это каким боком касается? Ты что, миллионами ворочаешь?

— Ну ты даёшь… — растерянно протянул Анатолий и провёл ладонью по аккуратно стриженной бородке.

— А что — даёшь? Вот пиво выпустили, девятку, это меня касается, «Роллинг Стоунз» в Москву приехал — событие. А то, что там папа римский на пару с Фиделем разрешил на Кубе отмечать Рождество, мне, признаться, до фонаря, жили они тысячу лет без Рождества, и ещё бы пусть тысячу жили, мне-то что?

— Слушай, при чём тут папа римский? — обалдело заморгал Толик.

— А при том, что нечего захламлять свою голову всякой чушью. Сегодня доллар такой, завтра будет другой, а послезавтра — третий, что ж мне теперь, не жить?

— Я не знаю, жить тебе дальше или как, но вчера америкашки вещали такое, что в голове не укладывается. Я, правда, не всё понял, глушили сильно, да и с английским я не очень, но кое-что разобрал.

— И что же?

— Что в Москве почти как во время войны, продукты скуплены под ноль, даже лежалых макарон и тех нет.

— На хрена мне макароны? — усмехнулся Тополь. — От них только брюхо пухнет.

— Может, макароны тебе и ни к чему, — задумчиво протянул Толик, — только я вот о чём подумал. Ты говорил, что перед отъездом занял деньги, причём в долларах, и тут же перекинул их в рубли.

— Ну? — неожиданно лицо Тополя начало бледнеть.

— Сколько ты занял-то, две?

— Две.

— Значит, чтобы отдать их обратно, тебе придётся две тысячи покупать в обменке?

— Ну, да… — Сглотнув, Тополь замер, в его ушах тоненько-тоненько начало звенеть. — Две с половиной на тридцать… — Губы Семёна вдруг стали непослушными, и он ощутил, как, провалившись куда-то в пустоту, его сердце почти перестало биться. Либо через два месяца и пять дней у него на руках окажутся семьдесят пять тысяч рублей, либо ему не поможет никто, ни добрый Фидель, ни папа римский, ни сам Господь Бог.

* * *

— Привет, какими судьбами? — Францев перебросил через плечо спортивную сумку и протянул руку Семёну.

— Да такими же, какими и ты, — не замедляя шага, Тополь пожал руку Вадима и повернулся чуть боком, демонстрируя свой рюкзак. — И когда эта физкультура только закончится? Третий курс, а мы всё как проклятые круги по стадиону нарезаем. Ближний свет — Лужники. Мне эта Южная арена уже осточертела.

— Так не ходил бы, всё равно за сессию платишь.

— Если бы мог, не ходил, — уклончиво отозвался Семён.

— Ты с хвостами-то разобрался?

— Разобрался, — Тополь тяжело вздохнул, — почти.

Вадик уже открыл рот, чтобы спросить, что означает это многозначительное «почти», но, увидев нахмуренные брови друга, передумал. Если бы Сёмку выгнали за неуспеваемость, он бы сейчас не шёл в том же направлении и не нёс бы в рюкзаке спортивную форму, а значит, вопрос об отчислении он как-то урегулировал. В конце концов, это дело Семёна, и напрашиваться на неприятности, засовывая свой нос куда не просят, не стоило.

— Слушай, мы тут с ребятами решили в последние выходные сентября поехать на природу: шашлычки там и всякое такое… Ты как?

— Даже не знаю, дел полно, — неопределённо пожал плечами Семён.

— Да их всегда полно. — Вадим поправил на переносице тяжёлую оправу очков. — Давай-ка, плюнь на все дела и поехали с нами. Игорёк к себе на дачу звал, это где-то во Владимирской области. Говорят, там по осени грибов — прорва, сходили бы. Тем более что не на электричке, Мишка и Денис на колёсах будут, так что на всех места хватит. Кстати, ты, наверное, ещё не знаешь, Дэн своей машиной обзавёлся. Он же всё на отцовской рассекал, а на этот день рождения его папенька расщедрился и купил ему «четвёрочку», правда бэушную, но всё же. Мы, когда у Ирки на сорока днях были, он на ней приезжал. Такого цвета, — Вадик неопределенно покрутил в воздухе рукой, — как бы тебе сказать, не то тёмно-зелёная, не то цвет морской волны… как-то он говорил…

— Мурена, что ли? — подсказал Семён.

— Точно! — просиял Вадим. — Мишка на отцовской «Волге» был, а Дэн на своей птичке. Знаешь, как он её зовёт? Головастик. Правда, смешно?

— Головастик? — Семён улыбнулся. — Это в духе Дэна. Слушай, а про какие сорок дней ты говоришь?

— Как же… — Францев растерянно заморгал. — А ты что, ничего не знаешь?

— А чего я должен знать?

Семён мельком взглянул на запылённые окна кафешки, в которой почти каждый раз, возвращаясь с физкультуры, они пили коктейль. Тёплый, кислый, с упругой белой пеной, напиток, по правде сказать, был отвратительным, но выбирать не приходилось, потому что в меню этой забегаловки ничего другого просто не значилось.

— Ну как же… — снова повторил Вадим, — Ирка… Хрусталёва Ирка. Она же ещё летом умерла.

— Как это умерла? — От неожиданности Семён даже остановился. — Ты чего болтаешь-то, Францев?!

— Ничего я не болтаю, — обиделся Вадим. — Об этом весь институт знает, и, если бы ты почаще там появлялся, тоже бы знал. На сорок дней почти вся группа пришла, кроме тебя. Я ещё подумал, что вы с Хрусталёвой были в контрах, вот её мать тебя и не позвала.

— А чего мне никто сказал?

— Я звонил, но тебя разве застать? — попытался оправдаться Францев. — То ты с кем-то в кино, то у кого-то на даче, потом мать сказала, что ты на Селигер уехал. Между прочим, мог бы и сам хоть разочек за лето позвонить.

— И когда? — пропуская ненужную лирику, хмуро спросил Тополь.

— А вот когда ураган в Москве был, тогда всё и произошло. Тогда ещё по телевизору говорили, что девушку деревом убило, слышал? Только всё было по-другому. Ирка уже почти до подъезда дошла, когда в этот чёртов тополь молния попала. Одна из веток отломилась и упала на провода, те и оборвались! Если бы посередине, может, ничего бы и не произошло, Ирка бы успела до подъезда добежать, а так — где-то у самого столба. Ты же понимаешь, сколько на асфальте воды было? А провод под током, упал вниз, представляешь, какое там напряжение? Ну, вот и всё… — Вадик развёл руками. — Больше нечего рассказывать. Это семнадцатого июня произошло, а двадцать шестого июля мы все у неё и были. Я ещё тогда подумал, надо же какое совпадение, ветка отломилась не от какой-нибудь берёзы или ясеня, а именно от тополя. Представляешь?

— Что ты этим хочешь сказать? — с вызовом произнёс Семён.

— Да ничего. — Глаза Вадика беспокойно забегали, и лицо приняло растерянно-виноватое выражение. — Так, к слову пришлось…

— Пусть больше не приходится, — жёстко отрезал Семён.

— Хорошо… Ладно… — Под колючим взглядом Тополя Вадим весь сжался, втянул голову в плечи и стал казаться совсем маленьким. — Ты не обижайся, Семёныч, я глупость сказал. Бывает…

— Бывает, что и коровы летают, — недовольно проговорил Семён. — Надо же, вот новость-то, кто бы мог подумать…

Несколько минут Семён шёл молча, уставившись на трещины серого асфальта, расползающиеся в разные стороны угловатыми змейками, а Вадим торопливо семенил рядом, безуспешно пытаясь подстроиться под широкий шаг приятеля.

— Слушай, Вадька, ты не знаешь, у кого можно месяца на три стрельнуть денег? — думая о своём, вдруг неожиданно спросил Семён.

— Денег? — Сообразив, что Тополь переключился с гибели Ирки и его бездумно сказанных слов на что-то своё, Вадим с облегчением вздохнул. — А тебе много надо?

— Да как тебе сказать… тысяч пятьдесят.

— Сколько-сколько?.. — Открыв рот, Францев вытянул шею и изумлённо захлопал ресницами. — Кто ж столько даст? И потом… — Не зная, что сказать, Вадим растерянно развёл руками. — Сём, у тебя что, чёрная полоса, да?

— Чёрная дыра, — глухо бросил Тополь.

— Пятьдесят тысяч — это ж такая охренительная сумма… — На лице Вадима появилось беспомощное выражение. — Это что, как-то связано с институтом?

— Да брось ты! — Уже сожалея о вырвавшихся словах, Тополь нахмурился, и его брови сошлись на переносице. — Какой, к чёрту, институт? Тут — так, семечки.

Он протяжно вздохнул, хотел ещё что-то добавить, но в последний момент передумал. Затем неожиданно остановился.

— Семёныч, ты чего? — Францев непонимающе уставился на друга, ставшего вдруг похожим на манекен, осторожно коснулся его рукава, но тут же, будто опасаясь очередной вспышки его гнева, отдёрнул руку. — Тебе что, плохо?

Не отвечая на вопрос, Тополь наклонил голову и пристально вгляделся в трещины на асфальте, словно видя в них нечто такое, что мог разглядеть только он.

— Слушай, Вадь, сделай для меня доброе дело, а? — С усилием заставив себя оторваться от созерцания тротуара, Семён поднял голову и в упор посмотрел на Вадима. — Скажи физкультурнику, что я заболел, ладно?

— Заболел?! — округлил глаза Францев. — Ты чего, не пойдёшь на стадион? Потом же отрабатывать придётся. Федосеич тебя и так не жалует.

— Да чёрт с ним, с Федосеичем, — небрежно бросил Тополь. — Я тебя прошу, просто скажи, что я нездоров, и всё, а дальше я разберусь сам, хорошо?

— Как скажешь. — Пожимая плечами, Францев подумал, что путь до Лужников — не ближний свет, чтобы мотаться туда-сюда просто так, но благоразумно промолчал. Спорить с таким, как Тополь, — всё равно что плевать против ветра, выйдет себе дороже, да и бешеной собаке, как известно, семь вёрст — не крюк. — Семёныч, а если он спросит, чем ты болеешь, что ему сказать?

— Скажи, осень, обострение началось, — отмахнулся Семён.

— А чего обострилось-то, гастрит, что ли? — не желая попадать в неловкую ситуацию, уточнил Вадим.

— Да чего хочешь. Что придумаешь, то и обострилось.

— Ты учти, Федосеич это просто так не оставит, он потребует справку. Может, передумаешь, а? Зачем тебе дополнительные неприятности? Он же в деканат накапает.

— Знаешь, по сравнению с тем, что надо мной уже висит, очередной заскок Федосеича — детская забава. Пусть себе развлекается, плюсики и минусики в тетрадочке рисует. Ты просто скажи, как я просил, ладно?

— Ладно-то ладно, да как бы хуже не вышло… — неуверенно проговорил Вадим. — А ты… — он хотел добавить «куда», но вовремя вспомнил, что Тополь ужасно не любит, когда кто-то в его присутствии «кудакает», полагая, что все несчастья в дороге происходят именно из-за этой дурной привычки. — Слушай, насчёт денег… — Неловко замявшись, Вадик переступил с ноги на ногу. — Может, бросим по нашим клич, пусть скинутся, кто сколько сможет, хоть сколько-нибудь да наберётся, а?

— Спасибо тебе, Вадьк, но ничего кидать мы не будем. — Семён протянул Вадиму руку. — Мне кажется, я знаю, куда мне ехать и что делать, чтобы разрубить этот гордиев узел одним махом.

Ничего больше не добавляя, Тополь развернулся и быстро зашагал к метро, а Вадим поправил на плече тяжёлую сумку с формой и отправился за очередным плюсиком к грозному Федосеичу, без согласия которого о допуске к экзаменационной сессии нечего было и мечтать.

* * *

— Аля, я так больше не могу! — заломив руки, страдальчески воскликнула Загорская. — Ты не представляешь себе, какая это мука — быть всё время под наблюдением этого удава! Нет, я больше не выдержу, ещё немного — и я загремлю в сумасшедший дом на постоянное жительство! Ты не можешь себе представить, какая это пытка.

— Лидочка, милая, тебе осталось потерпеть совсем чуточку! — Альбина накрыла своей по-мужски жёсткой ладонью руку Лидии и с сочувствием посмотрела на подругу. — Боречка сделал всё, что смог: Семён уже запутался — дальше ехать некуда! Ты только подумай, как вовремя разразился этот дефолт: Тополь-младшенький весь в долгах как в шелках.

— Да мне-то что с этого?! — всхлипнула Лидия.

— Да как же? Всё идет у нас как надо. Вчера Борюсик разговаривал с этим недотёпой, Семёном. Оказывается, тот ходил к какому-то Юрию, хозяину клуба, где они по вечерам дренькают на своих гитарах. Этого Юрия лично я не знаю, но Боря говорит, что он чуть не женился на какой-то Хрусталёвой, с которой у Тополя года два назад был роман, и что будто бы эта девица недавно умерла… Так, что ли?.. В общем, там какая-то тайна, покрытая мраком. — Кусочкина пренебрежительно махнула рукой, давая понять, что все эти мелочи не особенно и важны.

— Что за девица? — Лидия удивлённо вскинула брови. — Я о ней никогда ничего не слышала.

— Да какая разница, тем более что её уже и в живых-то нет. — Боясь уйти в сторону от основной мысли, Альбина снова махнула рукой. — Чёрт с ней, с этой девахой, дело-то в младшеньком, ты же понимаешь! Боречка — мальчик здравомыслящий, зря бросаться словами не будет. Так вот, Боречка говорит, что, со слов самого Семёна, тот ходил просить денег у этого Юрия, причём предлагал оставить в залог квартиру своего родителя.

— Вот как? — Лидия заметно оживилась. — Я надеюсь, этот Юрий согласился?

— Нет, конечно!

— Нет?! — опечалилась Загорская. — Какая досада!

— Да что ты, Лидочка! — Альбина встала с табуретки, погасила газ под кастрюлей, в которой варился картофель, прихватила ручки кухонным полотенцем и стала аккуратно сливать воду в раковину. — С какой стати взрослый мужчина станет давать деньги не пойми кому?

— Он же предлагал оставить в залог квартиру.

— Лидочка, я тебя умоляю, какой залог? Зачем этому Юрию лишние проблемы? Он что, заработает на этом деньги?

— Вряд ли… — задумчиво качнула головой Лидия.

— Тогда зачем выискивать себе проблемы? — Альбина взяла из стакана с водой пучок свежего укропа и принялась мелко нарезать его на доске. — Борюнчик сказал, что твой младшенький просил у этого мужчины в долг пятьдесят тысяч. Если учесть, что вернуть Боречкиным друзьям он должен семьдесят пять, — она посыпала зеленью картошку, — то двадцать пять у него ещё осталось, я так понимаю.

— Эх, если бы он разменял сразу все… — Лидия сжала пухлый кулачок и пристукнула им по столу.

— Если бы он в августе грохнул всё сразу, ничего бы у нас не вышло, что Бог не делает, всё к лучшему. — Альбина отрезала приличный кусок сливочного масла и отправила его в кастрюлю следом за укропом. — Через полтора месяца ему отдавать деньги, а взять-то их и неоткуда. У папеньки ни гроша, у маменьки тоже проблемы. Её же попёрли из бухгалтеров, я тебе не говорила? — Альбина положила дольку чеснока в пресс и сильно нажала на ручки.

— Откуда ты знаешь?

— Если бы не Боречка, я бы ничего и не знала, это он у меня, как почтальон, вести с фронта приносит. — Она выдавила ещё одну дольку чеснока, накрыла кастрюлю крышкой и принялась встряхивать содержимое, пытаясь как можно лучше перемешать все ингредиенты. — Семён вчера ему рассказал, что как только дефолт-то грохнул, так мать его и попросили. Не знаю, чего там и как, Боря говорит, он не особо распространялся по этому поводу, но только сразу после её свадьбы, прямо на следующей же неделе, мамашу и выгнали.

— Вот странно! Лёнька болтал, что его первая бывшая жена работала в этой организации лет пятнадцать и что её так уважали, что облизывали чуть ли не с ног до головы. Правда, после того как ей дали инвалидность, она всё больше дома работала, а в контору раза два в месяц заезжала, чтобы отчёты сдать.

— Значит, нашли того, кого облизывать не надо. — Аля заглянула под крышку. — Готово. Пусть теперь немного постоит, чтобы пропиталось, а я пока займусь скумбрией. Ты знаешь, Лидочка, ведь сейчас никто ни с кем церемониться не станет: не согласен — найдут другого работника, более сговорчивого. Уж не знаю, чего там у Лёнькиной бывшей приключилось, но турнули её с насиженного места, это я точно знаю. А Семён завис. Мама с папой — не помощники, в долг никто больше давать не хочет, а самому взять неоткуда.

— Я всё понимаю, но зачем он брал, если не знал, чем будет отдавать? — удивилась Лидия. — Какой же нормальный человек станет влезать в долг, если не знает точно, подо что берёт?

— Ну, во-первых, у него не было выхода, институт-то горел! — Альбина накрыла разделочную доску газетой, положила жирную золотистую скумбрию и взялась за нож. — Во-вторых, ты не забывай, что он брал не семьдесят пять тысяч рублей, а всего двенадцать, разница есть?

— А что, двенадцать тысяч — не деньги?

— Деньги, — кивнула Кусочкина, — но деньги подъёмные. А вот семьдесят пять — петля на шею, да и только.

— Интересно, что же он теперь будет делать?

— Теперь он пойдёт отыгрываться. Если бы у него не осталось ни копейки, это одно, а у него тысяч двадцать-то есть.

— Почему ты думаешь, что он понесёт их в автоматы?

— А куда ему ещё их нести? — Альбина ловко вспорола брюхо рыбины. — Боречка сказал, что провёл воспитательную работу. Клиент заглотил крючок как надо и сегодня вечером пойдёт искать приключений в «Фортуну». Ты же понимаешь, что он оставит там всё, что принесёт, если не больше?

— Да мне-то что? Даже если он спустит в этих чёртовых автоматах всё до единой копейки, мне-то что за дело?

— Ну как же? — Альбина вытерла нож о край газеты и взглянула бесцветными глазами на подругу. — А долг Бориным товарищам, разве рассосётся сам собой? Сегодня у нас пятнадцатое сентября, а это значит, что через полтора месяца твоему «сыночку» придётся заплатить.

— Какой он мне сыночек?! — мгновенно вспылила Лидия, но почти тут же, будто выпустив лишний пар, задумчиво проговорила: — За полтора месяца этот сопляк денег не найдёт, и если Борины мальчики его прижмут покрепче, то, кроме как папиной квартирой, ему расплатиться будет нечем. Вот тогда-то он её и продаст… — Она шумно вздохнула. — Только как мне продержаться эти полтора месяца?

— А какие проблемы? Знай себе тяни резинку.

— Если бы ты видела, какими глазами Лёнька на меня смотрит… — Вспомнив взгляд своего благоверного, Лидия аж передёрнулась. — И потом, нельзя же держать документы на прописку в паспортном столе вечно? Он и так почти каждый день в ЖЭК бегает, узнать, когда же, наконец, придут его бумаги.

— Вечно — нельзя, — согласно кивнула Альбина, — а вот временно — так это пожалуйста.

— Они и так уже полтора месяца там.

— Где полтора, там и три, мало ли, какие накладки могут возникнуть. — Кусочкина неопределённо передёрнула плечами. — Знаешь что, а давай-ка мы позвоним нашей знакомой в ЖЭК, а ещё лучше я туда сама схожу, переговорю с ней с глазу на глаз.

— И что это даст?

— Пусть она забракует какую-нибудь важную справку. Чего проще? Если бумажка заполнена не по форме, документы же могут вернуть. Пока твой Лёня переделает одну справку, выйдет срок годности по другой. — Она завернула рыбные отбросы в газетный кулёк и кинула его в помойное ведро. — Ты же понимаешь, у каких-то справок срок действия полгода, у других — два месяца, а ведь есть и такие, у которых всего лишь две недели. У них там, в ЖЭКе, сам чёрт ногу сломит. И вообще, пока у нас в стране такой бардак, нас не победить. Пусть твой Тополь побегает, пока его сынуля с квартирой не управится, всё при делах будет, как считаешь?

— А твоей знакомой что-нибудь надо будет заплатить? — осторожно прозондировала почву Загорская.

— Ну, не у всех же женщин стойкая аллергия на золото, драгоценные камни и мех животных, — хихикнула Кусочкина. — Я думаю, чем-то тебе придётся поделиться.

— Но… — Лидия замялась, — эта твоя Клара Евгеньевна, я надеюсь, берёт взятки в пределах допустимого?

— Во-первых, не взятки, а благодарность, а во-вторых, смотря что ты подразумеваешь под термином «допустимое».

— Надеюсь, коробки конфет будет достаточно? — наивно поинтересовалась Лидия.

— Лучше кулёк карамелек. — Лицо Альбины стало серьёзным. — А ещё лучше пакетик монпансье. Ты ничего не перепутала, подружка? Человек второй месяц на свой страх и риск документы в ящике держит, а ты крохоборничаешь!

— Но не покупать же ей на самом деле шубу? — Щёки Лидии покрылись румянцем.

— Шубу — не шубу, но конвертик принести придётся, — поджала губы Альбина. — Ты что-то совсем зажадничалась, Лидочка.

— Другие в ЖЭК с шоколадкой идут, и ничего. — Стараясь не встречаться взглядом с подругой, Загорская опустила глаза.

— Что хохлу хорошо — свинье смерть! У нас не тот случай, чтобы являться к человеку с пачкой печенья. Неизвестно ещё, сколько времени придётся придерживать бумаги, — возразила Альбина. — А если случится так, что младшенький выпросит у Бориных мальчиков отсрочку, тогда что делать будем?

— А ты научи племянничка заранее, что да как. — Лидия шумно вздохнула. — Ладно, раз ты так считаешь, давай подъедем к твоей барышне с чем-нибудь подороже. Французские духи подойдут?

— Если они не с вьетнамского рынка — вполне. — Кусочкина поставила на стол две тарелки. — Я думаю, флакон приличных духов и долларов сто на первый раз достаточно, а там жизнь покажет.

— За эти полтора месяца Тополь меня в могилу сведёт. — В голосе Лидии опять появилась безнадежность. — Если бы ты только знала, Алечка, как невыносимо его присутствие в моей квартире!

— Держать мужчину в доме вообще негигиенично, я тебе всегда об этом говорила, — невозмутимо произнесла Кусочкина и достала из ящика стола вилки. — Ладно, Лидусь, не грусти, переедем мы твоего Лёню по всем правилам стратегического искусства, только дай срок. Через два месяца всё это тебе уже будет казаться страшным сном. Только вот одно плохо… — Стараясь не рассмеяться, Альбина прикусила губу.

— Что? — испугалась Загорская.

— Придётся тебе вместо Лёньки искать нового квартиранта.

— Ну уж нет, хватит с меня нахлебников! — воскликнула Лидия. — Если я сумею выпутаться из этой истории, я вообще на мужиков смотреть перестану.

— Будешь хомутать не глядя? — выдвинула предположение Кусочкина.

Лидия хотела возразить и даже уже недовольно сдвинула брови, но неожиданно её лицо озарила улыбка и тёмно-карие глаза покрылись тёплой плёночкой янтарной поволоки. Не отвечая, она сняла с кастрюли крышку и подцепила самую большую картофелину.

К чёрту все диеты! К чёрту все правила и привычки! Пусть жизнь всё сама расставит по своим местам, а в случае чего, мы ей поможем это сделать правильно.

* * *

— А это ничего, что я на них пятнадцать лет жизни истратила? — Стараясь сдержать слёзы, Надежда запрокинула голову, прикусила губу и принялась внимательно разглядывать потолок, как будто это не простая, крашенная водоэмульсионкой поверхность, а экран кинотеатра, на котором вот-вот покажут что-то хорошее. — Значит, пока доллар не скакнул, я была для них хороша, а сейчас вдруг они вспомнили, что я инвалид и что для моего пошатнувшегося здоровья работа главного бухгалтера чрезмерно утомительна?

— Надюш, — обаятельно улыбаясь, Руслан присел на мягкий подлокотник кресла и легонько чмокнул жену в макушку, — ты же не маленькая, всё прекрасно понимаешь, что к чему.

— А что толку от моего понимания? — Не удержавшись, Надежда всхлипнула, ещё сильнее закусила губу и на какое-то мгновение затихла, пережидая, пока от горла отхлынет противная горьковато-солоноватая волна. — Русь, ну это же смешно: двадцатилетняя соплюшка никогда не справится с этой работой так, как я! И потом, какой из неё главный бухгалтер совместного предприятия, в двадцать-то лет?! Господи, это же глупость! Ну посуди сам, что она умеет — кофе подавать и улыбаться?

— Надюш, взгляни на вещи реально. — Руслан провёл рукой по волнистым волосам Надежды, распущенным по плечам. — Вероятнее всего, эта девочка ничего не соображает в бухгалтерии, и опыта работы у неё тоже никакого нет в силу её возраста. Но эта соплюшечка ослепительно улыбается всем и вся, кому надо и кому не надо. И потом, она согласна числиться главбухом всего лишь за двести долларов в месяц.

— Вот именно, что числиться! — горячо откликнулась Надежда. — Какой от неё толк?

— Надюш, видимо, у начальства несколько иное видение этого вопроса.

— Да какое там видение? Какое может быть видение, если эта вертушка ещё три года назад школьную форму носила?! Дело же не в двухстах долларах.

— И в них тоже. Зачем платить восемьсот, когда можно обойтись двумя сотнями? Ты же не будешь работать за такие деньги, правда?

— Да что ж я, Богом обиженная?! Сегодня доллар тридцать, а завтра опять к шести скатится, и что останется от зарплаты — кошкины слёзы? Соображать же надо головой, а не другим местом. Ты что же думаешь, как только этот несчастный доллар откатится обратно, дирекция тут же побежит восстанавливать бухгалтерии прежнюю зарплату? Это же какой надо быть наивной, чтобы рассчитывать на такое.

— В двадцать лет мы все были наивными, Наденька. — Руслан снова улыбнулся. — Этой девочке глубоко всё равно, что будет завтра, её интересует сегодня, а её сегодня ей очень даже нравится.

— А как быть мне?

— А что, кроме твоей конторы, других организаций нет?

— Почему ты решил, что в других организациях меня примут с распростёртыми объятиями? Мне уже сорок два, я инвалид, и у меня нет, как у этой куклы, коротенькой мини-юбочки в складочку.

— Так давай купим.

— Издеваешься?

— Хорошо, не хочешь юбочку, купим шубу. — Он наклонился, приподнял тяжёлую копну её слегка вьющихся волос и коснулся губами шеи жены.

— Руслан, прекрати. — Надежда недовольно дёрнула плечом. — Я говорю о серьёзных вещах, а ты снова пытаешься перевести всё в шутку. Я не могу и не хочу жить содержанкой и висеть у тебя камнем на шее.

— Какой камень? Зачем ты меня обижаешь? Я мужчина, а значит, содержать семью — моя прямая обязанность. Будешь ты работать или нет — дело твоё…

— Да как же ты не поймёшь, что я не могу повесить на тебя все свои проблемы и проблемы моего сына.

— Надя, — тяжело вздохнув, Руслан выпрямился и провёл ладонью по волосам, — я понимаю, что мои слова тебе не понравятся, но когда-нибудь я должен тебе об этом сказать. Твой сын уже взрослый мужчина, ему двадцать, а ты всё никак не хочешь отпустить его от себя. Пока ты не найдёшь силы сделать это, он останется маленьким инфантильным мальчиком, который никогда не научится брать на себя ответственность за свои слова и поступки.

— Семён достаточно самостоятельный человек, чтобы…

— Это тебе так кажется, — перебил Руслан. — Что бы ты ни говорила, как бы ты не объясняла свои решения, коснись твоего мальчика малейшая неприятность — и ты немедленно раскроешь над ним крылья. И самое страшное, что он об этом прекрасно знает.

— Ты предлагаешь мне бросить сына на произвол судьбы? — напряглась Надежда.

— Никто не предлагает тебе бросать ребёнка… — начал Руслан, но Надежда его тут же перебила:

— Я поняла, что ты хочешь сказать. Пока я работала, тебе было всё равно, помогаю я Семёну или нет, но теперь, когда я оказалась у разбитого корыта, ты не собираешься содержать лишний рот. Конечно, — полные губы Надежды презрительно изогнулись, — кому нужна такая обуза?

— Прекрати немедленно. — От смуглого лица Руслана отхлынула кровь, а на скулах заходили желваки.

— Кому же нужна такая обуза — чужой ребёнок? — будто не замечая бледности мужа, холодно повторила она. — Вам и свои-то не очень нужны, а уж чужие и подавно. Неужели ты думаешь, что в угоду тебе я откажусь от сына?!

— Что за бред ты несёшь? — Глаза Руслана потемнели. — Разве я предлагал тебе подобный выбор?

— А как ещё мне расценивать твои слова? — нахмурилась Надежда. — Пока я ворочала тысячами, тебе ни разу не пришло в голову учить меня жизни и диктовать свои условия.

— Если ты не изменишься, твой Семён никогда не вырастет из коротких штанишек.

— Да тебе-то какое дело, в каких штанишках он ходит?! Ты не имеешь к моему сыну никакого отношения! — в сердцах бросила Надежда. — Ты для него чужой дядя, и не тебе решать, чем и как ему жить, ясно?!

— Ясно, — бесцветно уронил Руслан, и от тона, с которым он произнёс это слово, Надежде вдруг стало страшно.

Съёжившись, словно озябший воробей, она несколько секунд сидела в кресле неподвижно, боясь пошевелиться. Что-то огромное, неподъёмно-тяжёлое и очень страшное легло ей на плечи, буквально вдавив в мягкие подушки. С каждой секундой, поднимаясь всё выше, где-то внутри, усиливаясь и раздваиваясь, дрожал какой-то странный звук, перекрывавший собой все остальные. Силясь освободиться, Надежда сжалась и до боли напрягла мышцы. Внутри, вибрируя на самой высокой ноте, не вырвавшийся крик всё звенел и звенел, заполняя каждую клеточку тела оглушительной болью, заставлявшей дрожать Надежду с головы до ног. Боковым зрением она видела, как Руслан прошёл в прихожую. По шороху, доносившемуся оттуда, она поняла, что он шарит в карманах своего плаща.

Откуда у неё взялась уверенность, что он ищет ключи от квартиры, она сказать не могла, но знала это совершенно точно. Не деньги, не зажигалку, не записную книжку — он искал именно ключи, которые через несколько секунд лягут на узкую полочку у зеркала и разрежут их жизнь на две половинки.

— Я ухожу. — Аккуратно положив связку ключей на стеклянную полку, Руслан надел ботинки и взял плащ.

— Останься. — Преодолевая охватившее её оцепенение, Надежда заставила себя поднять голову и посмотреть Руслану в лицо.

— Нет.

— Почему? — Задеревенев, непослушные губы едва шевельнулись.

— Потому что родным я для тебя никогда не стану, а быть чужим — не могу.

Тихо открыв дверь, Руслан перешагнул через порог, собачка замка негромко щёлкнула, и восемнадцать лет жизни, крошась на мелкие кусочки прожитых недель и дней, рухнули в никуда.

* * *

— Девушка, я хожу в ваш проклятый ЖЭК уже второй месяц, и всё без толку! — Леонид наклонился к небольшому окошку, за которым сидела женщина средних лет с коротко стриженными волосами, крашенными хной. — Я не могу понять, в чём, собственно, дело?!

— Как ваша фамилия? — Оторвавшись от бумаг, женщина подняла на него ничего не выражающие глаза.

— Моя? Тополь! — Леонид грозно сдвинул брови, готовый в любую секунду взорваться. — Меня зовут Тополь Леонид Семёнович, То-поль! — по слогам отчеканил он. — Второй месяц я пытаюсь оформить прописку, но почему-то каждый раз, когда я прихожу в вашу дурацкую контору, возникают всё новые осложнения, взявшиеся неизвестно откуда! Неделя за неделей вы тянете резину. Ну нельзя же так, в самом деле! Что ж вы за люди-то такие!!!

— Прекратите орать. — Женщина с неприязнью посмотрела посетителю в лицо, пододвинула к себе ящик с бумагами и принялась просматривать титульные листы тощих папок. — Базилевская, Берцов, Вахмистров, Даневич… — Беззвучно шевеля губами, она стала перебирать бумажки одну за другой. Изредка, зацепившись взглядом за чью-нибудь фамилию, она останавливалась, а потом снова принималась за дело. — Кравцов, Крикун, Куклева, Лукина, Татищева, Торцева, Туру-у-усов… — нараспев протянула она и, пробежав глазами последние две папки, бесцветно бросила: — Ваших документов у меня нет, зайдите через недельку. Следующий!

— Что значит «следующий»? — мгновенно вскипел Леонид. — Я два часа отстоял в очереди и не собираюсь уходить отсюда с пустыми руками!

— Ничем не могу вам помочь, видимо, они ещё не готовы, придите через недельку, а ещё лучше дней через десять. — Постучав карандашом по столу, она мотнула головой, и её чёлка взметнулась кверху. — Следующий.

— Никаких следующих не будет!!! — Гневно сверкая глазами, Тополь расставил локти и загородил собой весь просвет небольшого окошка. — Я пришёл сюда за своими документами и, пока не получу их на руки, отсюда никуда не уйду, так и зарубите себе на носу!!!

— Можете драть горло, сколько хотите, от этого ничего не изменится.

— Я пойду к вашей заведующей, где она есть?!

— По коридору направо. — Не меняя выражения лица, паспортистка махнула рукой куда-то вбок. — Только сегодня приёма населения нет. Приходите во вторник с двух до семи.

— Да мне плевать, чего у вас тут есть, а чего нет!!! — Не выдержав, Тополь с силой ударил кулаком по перегородке.

— Прекратите хулиганить! — Ниточки крашеных бровей паспортистки гневно изогнулись. — Я не виновата, что ваши бумаги по какой-то причине задержались, и не нужно тут устраивать цирковое представление. Вас — миллион человек народа, а я одна! Что-то не устраивает — идите к начальнику ЖЭКа, а мне нечего нервы трепать!

— Да вы же сами мне назначили этот день две недели назад! — Чувствуя, как сзади и сбоку на него напирает толпа, и опасаясь, как бы его не оттеснили от заветного окошечка, Тополь с удвоенной силой упёрся локтями в деревянную планку, прибитую к стене толстыми гвоздями. — Как же так, вы же сами сказали мне прийти сегодня к пяти часам, вы что, не помните?!

— Мужчина, я ещё раз повторяю, у меня ваших документов нет!

— Да что же это такое?! — Леонид с отчаянием сжал кулаки и ощутил, как к голове прилила горячая волна крови. — Вы что, издеваетесь надо мной?! Второй месяц я хожу сюда каждую неделю, как привязанный, и каждый раз одно и то же! — Слыша глухой гул раздражённых голосов, сливающийся в душном помещении в одно сплошное гудение, Тополь раздражённо дёрнулся всем телом, пытаясь освободиться от толпы, налегающей на него с каждой минутой всё сильнее и пытающейся оттеснить его от окошка. — Что за чертовщина у вас тут творится?! Назначаете день, срываете человека с работы! Я что, мальчик, сто раз бегать туда-сюда?!

— Послушайте, мужчина, вы тут не один! — Выставив свою дамскую сумочку с металлическими замочками как таран, женщина в синтетической блузке попыталась прорваться к окну. — Всем нужно успеть, не задерживайте людей!

— Подите вы к чёрту! — Не сдавая своих позиций, Леонид отпихнул гнутые железные загогулины сумки и снова втиснулся в окно. — Когда наконец всё это закончится?! У меня больше нет сил терпеть подобное безобразие!!!

— Да прекратите же на меня орать! — не выдержав, тоже повысила голос женщина. — Откуда я знаю, почему ваши бумаги до сих пор не пришли?!

— А кто знает?! Кто?!! — По вискам и шее Леонида от напряжения и страшной духоты потекли капли пота. — Вы работаете паспортисткой в ЖЭКе, и знать, когда придут те или иные документы, — ваша прямая обязанность!!!

— Моя обязанность — принять от населения документы и отнести их в паспортный стол отделения милиции! И я не обязана спорить с вами до хрипоты, доказывая, что входит в мои обязанности, а что — нет. Если у вас есть претензии, я ещё раз вам говорю, кабинет начальника — направо по коридору.

— Послушайте, девушка!.. — побелел Леонид.

— Слушай, мужик, до закрытия всего час! Неожиданно на помощь барышне с сумочкой пришёл мужчина, комплекция которого не оставляла сомнений в том, кто из возможной рукопашной схватки выйдет победителем.

— Девушка, посмотрите, пожалуйста, вот справка, которую я приносила вчера. — Воспользовавшись секундной заминкой, милая барышня с сумочкой просунула в образовавшуюся щель чуть помятый бланк какой-то справки. — Вот здесь написано: исправленному верить, и печать. Так пропустят?

— Женщина, куда вы лезете? Сейчас моя очередь! — Опомнившись, мужчина плотной комплекции оттолкнул Леонида в сторону и начал теснить пронырливую даму.

— Я только спросить!

— Я тоже стою только спросить! — негодующе фыркнул он.

— Какого чёрта?! — зло рявкнул Леонид и попытался расчистить себе обратно дорогу локтями, но публика уже плотно сомкнула свои ряды и напрочь отрезала ему путь к волшебному окошку. — Да что же это за бардак?!! — Хватая ртом воздух, Тополь сделал шаг в сторону, и услужливая толпа буквально вынесла его из переполненной комнатушки в коридор. — Идиотизм! — Рванувшись, Леонид ринулся по узкому коридору, расталкивая всех на своём пути.

Маленькое душное помещение, судя по всему бывшее когда-то простой трехкомнатной квартирой, располагалось на первом этаже девятиэтажного жилого дома, справа от лифта. Возможно, для квартиры комнаты были очень даже ничего, но для жилищной эксплуатационной конторы они явно не годились. Тёмные, с низкими побелёнными потолками, они соединялись между собой дополнительно прорубленными в стенах проёмами, а уж о коридорчике, тянущемся от бывшей кухни через прихожую, и говорить нечего.

Стоя плечом к плечу, граждане буквально дышали в затылок друг другу, но были абсолютно счастливы, потому что большей части желающих повезло ещё меньше. Все, кто не смог уместиться в тесных комнатушках, подпирали стены подъезда, терпеливо ожидая, когда же освободится хотя бы крохотное пространство внутри помещения жилконторы.

Ощущая необыкновенный прилив злости, Тополь врезался в плотную толпу счастливчиков, переступивших порог входной двери, и, не обращая внимания на ругань, сыпавшуюся на его голову со всех сторон, пробрался к железной двери начальства.

— Сегодня приёма не будет! — Высокая плотная женщина, чем-то похожая на ту, которая сидела за заветным окошком паспортного стола, посмотрела на Тополя сверху вниз.

— Мне нужен начальник ЖЭКа.

— Я вам говорю: сегодня приёма населения нет, приходите во вторник во второй половине дня.

— Но я не могу ждать до вторника! — в отчаянии воскликнул Леонид. — Мне нужно срочно.

— Всем нужно срочно, — философски заметила женщина, — но мы не можем сидеть в ЖЭКе сутками. Разрешите!

— Чёрт бы вас всех подрал!!! — громко выругался Леонид и вдруг почувствовал, как голову словно сжало горячим обручем.

Испуганно приложив кончики пальцев к вискам, он вслушался в учащённое биение пульса и со страхом подумал о своём здоровье, которое ему никто не восстановит. Продолжая прислушиваться к тому, что творилось в его организме, он огляделся по сторонам и стал спешно продвигаться к дверям. Бумаги, справки, заявления — всё это, несомненно, важно, но не важнее его пошатнувшегося бесценного здоровья.

Выбравшись на воздух, Тополь несколько секунд постоял у подъезда, прикрыв глаза и зачем-то держась рукой за сердце, а потом неторопливо пошёл к дому. Тратить нервы в этой богоугодной лавочке не имело никакого смысла. Рано или поздно, документы всё равно вернутся в паспортный стол ЖЭКа, а пока… пока этого не произошло, есть прямой резон заняться умирающей подругой, судя по всему, собирающейся пережить его самого.

* * *

Леонид пошарил по карманам в поисках ключа от собственной квартиры и выругался:

— А, чтоб тебя…

Нет, было бы понятно, если бы он забыл зажигалку, или пачку сигарет, или даже документы, которые всегда носил при себе во внутреннем кармане плаща или пиджака, но ключи… Ну надо же! Семён наверняка в институте или где-нибудь ещё — всё равно не дома. И как он забыл, что вчера выходил на улицу в плаще?

Ну, конечно же, паспорт и единый Леонид переложить в пиджак удосужился, а о ключах даже не подумал. Подумаешь тут, как же, когда в голове такая каша. А всё из-за проклятущей Лидки, что б она сдохла на самом деле! Как же, помирать она собралась! Так он ей и поверил, врушка чёртова! Который месяц комедию ломает, всё ждёт, что он не выдержит, плюнет на всё с высокой колокольни и передумает прописываться к ней в квартиру. Ха-ха, как бы не так! Жди, милая, у моря погоды.

— Игорь, я тебе завернула всё в фольгу… Незнакомый женский голос за дверью собственной квартиры заставил Тополя вздрогнуть.

— Какая ещё фольга? — оторопело прошептал он и на всякий случай посмотрел на блестящий самоклеящийся номерок на дерматиновой обивке двери. — Что за чёрт?

Застыв, он прислушался к тому, что творилось внутри.

— Я же просил тебя, Даш, не крути ты мне с собой такие кульки. Ну куда я всё это дену? — В какой-то момент низкий мужской голос стал слышен совсем отчётливо, а потом зазвучал глуше, и Тополь ясно представил себе, как мужчина, минуя прихожую, сворачивает в узенький коридорчик, ведущий к кухне. — К чему ты всё это собираешь? Скажи, разве нормальный человек способен столько съесть? Как на Маланьину свадьбу, честное слово… — Удаляясь, голос затих, и до Леонида теперь доносилось неразборчивые обрывки отдельных слов.

Прислушиваясь к шарканью домашних тапочек, Тополь стоял в оцепенении за дверью и не мог поверить собственным ушам. Какие-то незнакомые Даша и Игорь ходили по его квартире, возможно, в его домашних тапочках, несли всякую чушь, в то время как он, Леонид Семёнович Тополь, законный хозяин этих квадратных метров, обтирал стены подъезда и выворачивал свои карманы в поисках ключей.

Всё ещё не понимая, что же всё-таки это могло означать, Леонид медленно поднял глаза, сверился с номером квартиры и, чтобы уж точно не произошло никакой ошибки, потрогал его пальцем. Нет, две пластмассовые циферки, покрытые тонким слоем металлизированной фольги, были те самые, которые он покупал в хозяйственном на углу несколько лет назад.

— Игорь, больничный я переложила в нагрудный карман свежей рубашки. Она на стуле, в комнате. Не забудь отдать, а то опять как в тот раз получится, придётся заказывать дубликат. Ты меня слышишь? — Шаги женщины раздались в прихожей, буквально в метре от Леонида. — И не забудь, ты сегодня обещал мне поменять прокладку в кране — вторую неделю течёт.

— Вторую неделю? — поперхнулся Леонид. — Какого…

— Даш, прекрати цепляться, я же болел, — донёсся из кухни голос неведомого Игоря.

— Чтобы ложку поднять, у тебя силы были!

— Ложку?!

Смуглое лицо Леонида покрылось красными пятнами. По какой-то непонятной причине в его квартире жили чужие люди, причём жили уже не первый день, а он, законный хозяин жилплощади, ничего об этом не знал! Для чего Семёну потребовалось впускать неизвестных жильцов, было неясно, тем более без его на то согласия. Несомненно, ситуации в жизни бывают разные, но, прежде чем впускать посторонних, сыну не мешало бы поинтересоваться, что обо всём этом думает он. В конце концов, Семён сам тут на птичьих правах, и разводить самодеятельность, разрешая жить на жилплощади отца кому не попадя, как минимум, некрасиво.

— Даш, хватит мотать мне нервы, а? — В голосе мужчины появились недовольные нотки. — Если тебя уж так раздражает этот чёртов кран, могла бы за две недели вызвать сантехника, а не дожидаться у моря погоды. Каждый должен заниматься своим делом. Я не водопроводчик, чтобы копаться в вонючих трубах.

— Такое ощущение, что кран течёт только у меня!

— Ты хочешь, чтобы я за две недели из дерьма конфетку сделал? — громыхнул невидимый Игорь. — Так не бывает! Я же не фокусник, чтобы из этого сарая за четырнадцать дней слепить царские апартаменты!

— Сарая?! — Вытаращив глаза, Тополь секунду помедлил, а потом что есть силы нажал на кнопку звонка.

Зная расположение всех косяков и коридорчиков как свои пять пальцев, он наглядно, буквально до миллиметра представлял, где сейчас находятся эти двое, представлял настолько явственно и чётко, словно перед ним не было никакой двери, скрывающей от него лица и фигуры наглой парочки, по какой-то непонятной причине угнездившейся в его квартире.

Тон, которым произнесли презрительное «сарай», настолько поразил Леонида, что, не задумываясь, как это выглядит со стороны, он принялся долбить мыском ботинка в дверь, как будто для того, чтобы сообщить о своём присутствии, одного звонка оказалось недостаточно. От усилий, прикладываемых Леонидом, ноготь на его указательном пальце побелел, а перед глазами запрыгали чёрные мушки.

— Да открывайте же вы, чёрт вас дери!

Перестав стучать ботинком, Тополь принялся биться в дверь плечом. Неожиданно замок щёлкнул, и Леонид чуть не влетел в образовавшийся дверной проём.

— Ты чего, спятил? — На плечо Тополя легла огромная рука мужчины, одетого в домашний халат. — Чего ты вытворяешь?

— Ты кто такой?! — Пытаясь сбросить руку, Леонид резко дёрнул плечом.

— Это я тебя хочу спросить, кто ты такой, — с удивлением произнёс Игорь. — Врываешься ко мне в дом, орешь, как чумовой… Ты откуда взялся?

— Я хозяин этой квартиры. А вот кто ты?! — Последнее слово Леонид произнёс с особенным ударением.

— Начнём с того, что хозяин этой квартиры — я, — с расстановкой заявил Игорь.

— Ага, я тут двадцать лет прожил, а на двадцать первом вдруг ты, умник, объявился! — язвительно констатировал Леонид.

— Может, вы этаж перепутали? Или дом? — глядя во все глаза на Леонида, испуганно проговорила жена Игоря.

— Слушайте, хватит мне мозги компостировать! — зло бросил Тополь. — Ничего я не перепутал. Я живу здесь уже двадцать лет, и что-то за все эти годы ни разу вас здесь не видел. Откуда вы взялись на мою голову?

— А вы нас и не могли видеть раньше. Дело в том, что мы всего две недели назад сюда переехали…

— Даш, подожди! — прервал жену Игорь. — Чего ради ты оправдываешься перед этим психом? Мы не знаем, кто он такой, откуда взялся и что ему здесь надо. Мало ли ненормальных, ты что, перед каждым собираешься бисер метать?

— Но он говорит…

— Да мало ли кто кому чего скажет.

— Вы что, с ума тут все посходили, что ли? Или за дурака меня держите?! — Тополь возмущённо насупился. — По какому праву вы здесь расположились? В чём дело?!

— Да что такое?! Ты кто есть-то?! — не выдержал Игорь. — Катись отсюда, понял?!

— Ты сейчас сам отсюда выкатишься! — Глаза Тополя гневно сверкнули.

— Да пошёл бы ты куда подальше! — Схватив Тополя за воротник пиджака, Игорь подтащил его к порогу. — Ещё раз тебя тут увижу — убью, понял?!

— Отцепись! — Леонид изо всех сил рванулся, и в этот миг раздался треск разрываемой ткани.

Звук оказался несильный, но неожиданно привёл драчунов в чувство: словно опомнившись и устыдившись своего поведения, они на миг замерли, а потом опустили руки и отошли друг от друга на несколько шагов.

— Слушай, ты можешь объяснить толком, чего тебе надо, а? — Стараясь успокоиться, Игорь засунул руки в карманы халата, но наполовину, так чтобы в случае чего не пропустить момент, когда психованному гостю снова придёт в голову лезть в бутылку. — Пришёл, разорался как у себя дома…

Внезапно смысл слов Игоря дошёл до сознания Тополя:

— Ты хочешь сказать, что это твоя квартира?

— Моя, а чья же ещё, — пожал плечами тот. — Между прочим, я её купил на свои кровные, и вовсе не для того, чтоб какие-то ненормальные вламывались сюда без спроса.

— Погоди, — озадаченно произнёс Леонид, — я что-то никак не пойму…

— А чего тут понимать-то? Две недели назад мы с Дашкой купили эту квартиру. Всё официально, через риэлторов.

— Как это «купили»? — Не в силах поверить услышанному, Тополь с трудом сглотнул и тупо уставился на детину в халате. — Как вы её могли купить без моего ведома?

— А почему тебя кто-то должен был спрашивать?

— Как это почему?.. — От изумления Леонид никак не мог подобрать нужных слов, чтобы объяснить, что всё происходящее — полнейший абсурд, не имеющий под собой никакой юридической основы. — Но Сёмка не имел никакого права продавать мою квартиру…

— Ну, уж это не моя головная боль. Это уж вы сами решайте, кто из вас на что имел право, а меня увольте от всего этого.

— Но это неправильно. Вы же ничего не знаете!

— И знать не хочу. — Потеряв терпение, Игорь начал теснить незваного визитёра к дверям. — Ступай отсюда, пока я тебе все кости не переломал. И не вздумай здесь больше появляться, а то я найду на тебя управу. Имел… не имел… Моё-то какое дело? Я брал квартиру чистой, так что всё по закону.

— Но мне-то теперь где жить? — Из-за гула в ушах Леонид почти не расслышал собственного голоса.

— Да где хочешь, меня это не касается. — Тесня бывшего хозяина к выходу, Игорь встал в проёме. — И не ходи сюда больше, нечего тебе тут делать.

— Но Семён… — ошарашенно прошептал Тополь.

— Вот и разбирайся со своим Семёном, а нам нервы не трепи. — Мужчина сделал ещё шаг вперёд, и Тополь оказался вытесненным на лестничную площадку.

— Но не на помойке же мне жить… в самом деле.

— А это как тебе больше нравится. А если ещё хоть раз сюда завалишься…

Замок щёлкнул, и вокруг Тополя сомкнулась пугающая тишина. На миг в дверном глазке мелькнула тень, но тут же исчезла, и стеклянный кругляшок снова стал тёмным. Чувствуя, как сердце тяжело ударяется о грудную клетку, Тополь ощутил во всём теле безмерную слабость. Жизнь неожиданно дала огромную трещину, и именно тогда, когда он меньше всего этого ожидал.

* * *

— Тётенька Алечка, выполнил я ваше задание, теперь этому чумовому ни в жизнь не вывернуться! — Тёмная виноградина Борькиного носа дёрнулась, и на лице появилась слащавая улыбочка, делавшая его похожим на крысёныша. — Теперь труба вашему Тополю, крышка.

— Борюсик, ягодка моя… — Альбина Ивановна обошла стол, приблизилась к родственнику со спины и поцеловала его в курчавую тёмную макушку. — И в кого ты у меня такой способный, даже не знаю?

— Конечно в вас, тётя Алечка, в кого же ещё? — Он запрокинул голову назад и, беззвучно смеясь, затряс плечами. — Да тут и способностей особенных не потребовалось. Этот ваш Семён — дурак из дураков, сам на рожон полез, даже подталкивать не пришлось.

— Как всё вышло-то?

Теребя батистовый носовой платочек, Лидия, зашедшая к подруге, бросила на парня нетерпеливый взгляд. То ли из-за природной медлительности, то ли для пущего эффекта Борис тянул кота за хвост, обходя молчанием самое интересное.

— Ну, как… — Густые брови Бориса шевельнулись. — Ещё в августе он взял взаймы у моих ребяток денег, да так удачно взял, что лучше и не придумаешь. Это надо же было ему так вляпаться!

— Вовремя дефолт ему по башке шарахнул. — Альбина одобрительно погладила Бориса по плечу и подошла к серванту, за стеклом которого стоял парадный чайный сервиз для особо важных гостей. — Ничего не скажешь, счастливчик он редкостный.

— Когда у нас тут всё с ног на голову перевернулось, его в Москве не было, они с ребятами на Селигере ры-ыбку удили, — умильно протянул Борис. — Только рыбка-то золотая вышла. Это в первые два дня можно было доллары на марки махнуть и с кондачка проскочить, а потом же все обменки опомнились и лавочку прикрыли. Когда их сиятельство прибыли с отдыха, поезд уже ушёл и даже рельсы с собой забрал.

— Как он ещё с Селигера сумел вернуться?! — Альбина взяла чашки с блюдцами и осторожно переставила дорогой фарфор на стол. — Вон, наши соседи за стенкой, Стебаковы, Раиса с Владиславом, они как раз в это время в Турцию отправились, на солнышке погреться. Нет чтобы куда-нибудь поближе, в Подмосковье, так нет, дёрнул их чёрт так далеко забраться! Улететь-то они улетели, а как обратно выбраться — и не знают. Билеты-то на самолёт подорожали, а у них к концу отпуска денег — с гулькин нос. Они телеграфируют: так, мол, и так…

— Да бог с ними, с твоими Стебаковыми, — возмутилась Загорская. И что у Альбины за манера такая, перескакивать с важной темы чёрт знает на что? Тут у людей жизнь решается, а она… Лидия разочарованно покачала головой и глубоко вздохнула: вот ведь характер какой взбалмошный! Где-то такая умная, что прямо оторопь берёт, а где-то — чучело набитое. — Боря, ты не томи, говори, что и как оно дальше-то. — Положив локти на стол, Лидия наклонилась вперёд и внимательно вперилась в лицо Алькиного племянника.

— А что дальше? — Борис привычным жестом провёл указательным пальцем под своей тёмной виноградиной, и Загорская невольно поморщилась: надо же, мальчику всего каких-то там двадцать лет, а уже такое уродство. — Дальше всё было как по нотам: ребята потребовали отдать деньги, у Тополя их не оказалось. Тогда они дали две недели сроку, чтобы он продал папашкину квартирку и выплатил долг по расписке. Тополь поразмыслил хорошенько и решил, что скинуть папенькину хату — меньшее из двух зол.

— И как же ему удалось её продать… так скоро? — От нетерпения Загорская даже заёрзала на стуле.

— А какие проблемы? Сейчас это просто. Правильно я говорю, Боречка? — Альбина достала из серванта пачку салфеток с необыкновенно красивым цветочным узором.

— Правильно, тётя Алечка. — Он разгладил рукой край скатерти.

— А за сколько он продал Лёнькину квартиру, ты случайно не знаешь? — При мысли о деньгах, свалившихся за просто так на голову этому паршивцу, глаза Лидии хищно блеснули. — Говорят, сейчас однушечка тысяч на тридцать в зелёненьких тянет.

— Это если с умом продавать. А если впопыхах… — Губы Бориса искривились в высокомерной улыбке.

— И сколько же ему дали? — Нижнее веко Лидии нервно дёрнулось. — Двадцать пять, двадцать? Или ещё меньше?..

— Не знаю, наврал он мне или нет, но, когда у нас с Сёмкой зашёл разговор о деньгах, он сказал, что за скорость риэлторы содрали с него приличную копеечку и пришлось ему, бедолаге, согласиться на восемнадцать с половиной.

— Это ж почти даром! — ахнула Лидия, и её лицо невольно покрыла бледность, как будто наглое агентство по продаже недвижимости выманило доллары не из кармана Лёнькиного сыночка, а из её собственного. — Надо же, согласиться на такой грабёж!

— А у него что, имелся выбор? — Борис покрутил в руках крохотную мельхиоровую ложечку, прилагающуюся к дорогой чайной паре. — Конечно, можно было подыскать какую-нибудь другую контору, более порядочную и более щедрую. Но на это нужно время, а его-то у Сёмки как раз и не было. Он же до последнего дня всё надеялся, что каким-то невероятным образом деньги сами свалятся на него с неба и что ему не придётся ощипывать пёрышки папашке. А когда времени осталось всего ничего, он и чухнулся.

— Значит, говоришь, восемнадцать с половиной… — задумчиво протянула Лидия. — Значит, на сегодняшний день деньги у него есть.

— Были, — поправил её Борис.

— Что значит «были»? — Помножив шестнадцать тысяч долларов, оставшихся у Семёна после отдачи долга, на тридцать и получив какую-то нечеловечески огромную сумму с энным количеством нулей, Загорская изумлённо захлопала ресницами. — Подожди-ка, это ж почти полмиллиона денег! Это ж чёртова прорва…

— Вы так считаете? — Борис снисходительно хмыкнул. — Для умного человека — да, а для… — Не договорив, словно сочтя ниже своего достоинства продолжать вслух всем понятную мысль, он манерно дёрнул шеей, взял ложечку двумя пальцами и, аристократически отставив мизинец в сторону, принялся размешивать в чашке сахар. — Насколько мне известно, на сегодняшний день у Тополя-младшего на руках остались сущие крохи, так… не больше пяти-семи тысяч или что-то около того.

— Куда же можно деть такую сумму за две недели?! — В тоне Лидии послышалось недоверие. — Ты же не хочешь сказать, что он их проиграл на своих автоматах?

— Именно это я и хочу сказать.

— Но это же невозможно чисто физически!

— Кто вам такое сказал? — Борис вытащил ложечку из чая, облизал её и подцепил вишнёвое варенье, разлитое тёткой по розеточкам. — Понимаете, это долго объяснять. Если вы никогда не имели дела с системой игрового автомата, вам будет сложно понять то, что любому заряжающему ясно и без объяснений. Существует определённый процент отдачи выигрыша, напрямую зависящий от программы, устанавливаемой…

— Ой, для меня все эти штучки — тёмный лес! — Лидия коснулась висков кончиками пальцев и болезненно сморщилась. — Я всё равно не пойму ни слова из того, что ты будешь говорить. Я никогда не вникала во все эти тонкости и не собираюсь делать этого сейчас.

— Тогда вам придётся поверить мне на слово.

— Ты хочешь уверить меня в том, что за день в игровом зале можно оставить семьсот долларов?

— А вы неплохо считаете, — одобрительно проговорил Борис. — Для женщины это редкое качество.

— К твоему сведению, деньги женщина способна посчитать гораздо быстрее мужчины, — брякнула Загорская, но тут же, позабыв о своих словах, произнесённых скорее машинально, чем сознательно, переключилась на другое. — Но тогда выходит, что все эти две недели он просидел в игровом клубе, так, что ли?

— Лидуся, тебе-то какое дело, где и как он профуфыкал отцовские денежки? — Альбина поставила заварной чайник на подставку и тоже села за стол. — Берите конфеты, очень вкусные. — Она пододвинула хрустальную вазочку поближе к племяннику. — Где он их потратил, на что, какая разница? Главное, что теперь на руках у него этих денег нет, а значит, твой Лёнька остался ни с чем. За пять тысяч не купишь даже комнаты в коммуналке.

— За пять — нет, а за семь — можно… — усомнилась Лидия.

— Ну-ну, попробуйте. — Борис с удовольствием отхлебнул из чашки горячего чая. — За пятнадцать — можно, а у бомжей можно и за двенадцать, но за семь с вами никто не захочет торговаться даже за куриный насест, не то что за комнату.

— Это правда. Вот у нас на первом этаже пьяницы продавали свою… — начала Альбина, но, поймав возмущённый взгляд Лидии, осеклась на полуслове. — Чего ты меня сверлишь? Ты просила, чтобы твой разлюбезный Леонид остался с носом, тебе помогли. Чего не так?

— Я не знаю… — нахмурилась Лидия. — У меня такое ощущение, что мы где-то просчитались.

— Просчитались? — удивилась Альбина. — Что ты этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что у меня какое-то дурное предчувствие, уж как бы мы не перехитрили сами себя.

— Лидуся, это у тебя нервы размотались. — Альбина тихонько похлопала подругу по руке. — Ещё совсем чуточку, и всё это закончится. Ты мне веришь?

— Конечно, но…

— Никаких «но», дорогая. Просто верь и ничего не бойся. Хуже, чем было, уже не будет, правда, Борюсик?

— Конечно правда, тётя Алечка, — хрюкнул Боря и потянулся ложечкой к розетке. — Тополь — дерево хрупкое, а старый тополь — вдвойне, особенно если его вовремя подпилить.

* * *

— Надька, открывай!!! — Набычившись, Тополь исподлобья бросил тяжёлый взгляд на дверь, за которой притаилась его бывшая, и пьяно икнул. — Открывай, зараза!!! — Размахнувшись, он два раза что есть силы ударил в дверь ногой, но тут же, видимо ослабев от прикладываемых усилий, ткнулся лбом в мягкую дерматиновую обивку, закрыл глаза и замер.

— Кто там?

Испуганный голос Надежды заставил Леонида разлепить тяжёлые веки.

— Открывай, я сказал… — Его нижняя губа дёрнулась, и на лице появилась неприятная гримаса.

Шумно втянув воздух, Тополь оттолкнулся от дверного косяка, принял почти вертикальное положение и постарался встать так, чтобы его светлый лик был хорошо виден в глазке. Сохранять равновесие оказалось чертовски сложно. Существуя как бы сама по себе, отдельно от тела, голова Леонида то и дело заваливалась то к одному, то к другому плечу, и следом за ней, теряя равновесие, всё его тело оседало на один бок. Растрачивая последние силы в этой неравной борьбе, Тополь мотал шеей, стремясь восстановить исходное положение, но чугунная, гудящая голова нахально игнорировала строгие требования хозяина и продолжала упорно наклоняться в свою сторону.

— Открывай, пока я не разнёс твою хибару к чёртовой матери!!!

Снова ткнувшись носом в вишнёвый дерматин, перетянутый тонкими нитями стальной проволоки, Тополь почувствовал, как ему в нос ударил запах кожзаменителя.

— Ты в своём уме?

Приоткрыв дверь, Надежда оторопело взглянула на Леонида и невольно покосилась на соседскую квартиру. Дверной глазок сто сорок третьей был абсолютно тёмным, но каким-то шестым чувством Надежда поняла, что с той стороны, словно часовой на посту, стоит бдительная Петровна, первая собирательница подъездных сплетен и законодательница общественного мнения дома, и, затаив дыхание, ожидает кульминации любопытного действа.

— Зачем ты сюда заявился? Соседей смешить? Уходи сейчас же! — воскликнула Надежда.

Она уже хотела закрыть дверь, но Тополь издал какой-то нечленораздельный звук и, навалившись плечом, буквально упал в квартиру.

— А-а-а, не жда-али?.. А я — вот он, здесь!.. — Сморщившись, Тополь коснулся верхней губой кончика носа, гнусаво рассмеялся и уставился в середину лба Надежды, словно стараясь просверлить в нём дыру. — Чего ж ты не предложишь мне раздеться и пройти к столу-у?..

Цепляясь мыском левого ботинка за пятку правого, Тополь попытался разуться, но неведомая сила толкнула его в бок и повалила на вешалку. Вскинув бровь, он несколько мгновений постоял в раздумье, прикидывая, стоят ли Надькины полы прикладываемых им стараний. Взвесив все «за» и «против», Леонид пришёл к выводу, что лишние церемонии в данном случае абсолютно ни к чему, поэтому, избавив себя от напряжённого ритуала разувания, просто встал на плюшевые мягкие тапочки, попавшиеся ему под ноги, и тщательно обтёр о них подошвы.

— Ты что, рехнулся? В честь чего я должна тебя куда-то звать?! — опешила Надежда.

Первым её порывом было наклониться, поднять с пола перепачканные тапочки и надеть их на уши бесстыжему Лёньке, но она вовремя остановила себя, не дав эмоциям взять верх над здравым смыслом. На трезвую голову Тополь никогда не поднял бы на неё руку, но что у него в голове сейчас, сказать было затруднительно.

— Значит, жрёте вы на мои денежки, а пригласить меня к столу — и в голове нет? Хороши… нечего сказать… па-а-адлы… — Выпятив губы трубочкой, вцепившись в чей-то плащ и не сводя с Надежды осоловелого взгляда, он неторопливо разинул рот, провёл пальцами по растянутым уголкам губ и обтёр ладонь об себя. — Ну и как, жировать на дармовщину удобно?

— Чего ты несёшь?! — Надежда окинула фигуру Леонида неприязненным взглядом. — Иди домой, проспись для начала.

— Домо-о-ой? Вот ты ка-а-к?.. — Он прищурил один глаз. — А этого не хочешь?! — Медленно, словно боясь промахнуться, Леонид поднёс к языку большой палец, хорошенечко его облизал и вдруг, сделав фигу, ткнул Надежде ею в лицо. — На-ка, выкуси! Думаешь, я дурнее паровоза? Не-е-ет… Пока ты и твой сопливый сосунок не вернёте моих денег, можете даже не рассчитывать — я с места не тронусь. Ясно тебе?! — Распрямив узкие плечи, Тополь криво ухмыльнулся. — Нашли дурака — домой… Домой?!! Где он теперь… дом-то, а?! Где, я тебя спрашиваю?!!

— Ты что, повредился в уме? Какой паровоз? Какие деньги?! — Надежда отступила на шаг и с испугом посмотрела на бывшего мужа. — Что ты городишь?! Уходи немедленно. Сейчас же уходи и никогда здесь больше не появляйся. — Стараясь говорить уверенно, Надежда вскинула подбородок и прибавила в голос металла, но внутри неё что-то непривычно задрожало. — По какому праву ты вваливаешься в мою квартиру и учиняешь здесь пьяный дебош?

— А ты не знаешь, да? Не зна-а-аешь… — Оторвавшись от вешалки, Леонид шагнул к Надежде, и её обдало отвратительным запахом перегара. — Хорошо устроилась: я не я и хата не моя. Хватит дурочкой прикидываться! Говори, куда вы спрятали мои деньги?!! — Качнувшись, он хотел схватить её за воротник блузки, но промахнулся и царапнул ногтями по шее.

— Перестань! — отшатнувшись, вскрикнула Надежда и машинально приложила руку к горящей коже, но тут же её отдёрнула, потому что ощущение было такое, будто кто-то провёл по шее раскалённым утюгом. — Что ты идиотничаешь, Тополь? Какие ещё деньги?! Шёл бы лучше проспался!

— Никуда я отсюда не пойду! Где мои доллары?!!

— Какие доллары?! — в панике переспросила Надежда.

— Зелёные! — со злостью прохрипел он. — Такие шуршащие зелёненькие бумажечки с добрым дяденькой посерединке! Или ты таких денежек никогда в глаза не видела… др-р-рянь?! — Выплюнув изо рта раскатистое «р», он с шумом втянул в себя воздух. — Двадцать тысяч. Где они? Лучше скажи, а иначе… — Расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, Тополь уставился на Надежду в упор и медленно, с удовольствием, потёр руки.

— Двадцать тысяч? — поразилась Надежда. — Какие двадцать тысяч? О чём ты?

— Только не нужно делать вид, что ты ничего не знаешь! — Тополь взглянул в бледное, без единой кровинки, лицо бывшей жены. — Две недели назад твой шелудивый щенок продал мою квартиру и исчез. С деньгами. С моими деньгами! — Чувствуя, как обида и злость, поднимаясь к самому горлу, делают новый виток, он хрустнул пальцами рук, а на самом дне его глаз плеснулось что-то такое, от чего по всему телу Надежды побежали мурашки.

— Что ты такое говоришь?.. — потрясённо прошептала она. — Этого не может быть. Я бы знала.

— А ты не зна-аешь… — хрипло выдавил он. — Как же, поверил! — Неестественно рассмеявшись, Тополь сделал несколько неуверенных шагов вперёд. — Ищи себе другого дурака! Ясно? — Постояв несколько секунд, словно раздумывая, как же поступить дальше, Леонид качнулся вперёд и на ватных, подгибающихся ногах двинулся в большую комнату. — Значит, не хочешь говорить… ла-а-дно, я сам найду.

— Леонид, ради всего святого, прекрати, что ты делаешь?! Я ничего не знаю ни о каких деньгах! Подожди… Послушай… Да подожди же ты!!! — Она вцепилась в его рукав. — Тут какая-то ошибка. Семён не мог так поступить!

— Много ты о нём знаешь! — Дёрнув рукой, Тополь отбросил Надежду и подошёл к секретеру. — Сама откроешь или ломать?

— Твоих вещей там нет. — На щеках Надежды проступили красные пятна. — Ты не смеешь обыскивать мой дом, у тебя нет на это никаких прав. Я не позволю тебе это сделать.

— Стану я спрашивать, — скривился он. — Если найду деньги — удавлю Сёмку, как щенка. Если не найду — удавлю обоих. Поняла?

— Поняла… — Превращаясь в две узкие режущие щели, глаза Надежды сузились. — А теперь слушай меня внимательно. Или ты немедленно выметешься из моего дома, или я отверну тебе голову, как курёнку, и ты даже пикнуть не успеешь.

— Испуга-ала… — сдавленно проговорил Леонид, но его рука, уже потянувшаяся к ключу секретера, застыла на полпути.

— Ты меня знаешь. — Скулы Надежды дрогнули.

— Чёртово отродье, воровская семейка! — по-бабьи взвизгнул он, и в его лице появилось что-то крысиное. — Отдайте мне мои деньги! Отдай мне мои деньги, Надька… — издав горлом звук, похожий на хрюканье, он сморщился, пару раз вздрогнул, и вдруг из его глаз покатились крупные пьяные слёзы. — Куда же мне теперь?.. Деться мне, куда? — Сотрясаясь от рыданий, Тополь прижал ладони к лицу.

Ни Надежда, ни Леонид не слышали, как, потихоньку повернувшись, в прихожей щёлкнул замок.

— Некуда мне и-идти… понимаешь ты это или нет?.. — Ноги Тополя подогнулись, и он с размаху, словно тяжёлый мешок с картошкой, бухнулся на пол. — Нет у меня больше дома… нету-у-у… — Всхлипывая, точно ребёнок, Леонид ещё сильнее прижал руки к лицу и принялся раскачиваться из стороны в сторону. — У меня ничего… ничего нету… ничего…

— Лёнь… — Надежда с жалостью посмотрела на скорчившегося на полу бывшего мужа, и её сердце болезненно сжалось. — Лёнь… — тихо повторила она и, не зная, что сказать, замолчала.

— Он ограбил меня… — Хлюпнув носом, Тополь громко высморкался. — Он вор… и ты тоже… вы оба заодно. Вы всегда были заодно, а я всегда был… чужим…

Неожиданно в прихожей раздался слабый скрип, словно кто-то, стараясь не шуметь, крался на цыпочках.

— Семён, это ты? — Надежда вскинула голову и прислушалась, но странный звук не повторился.

— Семён?.. — встрепенулся Тополь. Пытаясь подняться на ноги, он встал на колени, но дальше этого дело не пошло. — Где этот сукин сын?! Пусть он придёт и посмотрит мне в глаза!

— Успокойся, Леонид, его нет дома. Мне показалось.

— Показалось… — досадливо хлюпнул носом Тополь и снова осел на пол. — Пусть он придёт… пусть скажет, куда дел мои деньги… пусть ска-ажет… — От жалости к себе Леонид тихо заскулил.

Пьяные слёзы были тёплыми и солёными и лились непрерывной рекой. Размазывая их по лицу, Тополь что-то невнятно бормотал себе под нос, и его неразборчивое гундение, прерываемое частыми всхлипами, походило на одну сплошную жалобу, исполняемую на каком-то тарабарском языке, понятном ему одному.

Внезапно странный звук повторился в прихожей снова, и Надежда чётко услышала, как под тяжестью чьих-то шагов слабо скрипнули паркетные дощечки.

— Кто там?!

Неожиданно Надежде стало не по себе. Вздрогнув, она напряглась, и её ногти впились в ладони. На самом деле, нужно всего-то просто пройти в прихожую, а не накручивать себя, гадая на кофейной гуще и представляя всякие ужасы, но её ноги, вдруг став неподъёмно-тяжёлыми, намертво приросли к полу.

— Кто там? — ещё раз повторила она и отчётливо услышала, как едва слышно щёлкнул замок входной двери.

— Это был он, да? Он? — Тополь поднял на Надежду осоловелые глаза. — Сволочь… Чёртово отродье… Да будьте вы все прокляты!.. — Прижавшись лбом к полу, он громко взвыл, потом мелко-мелко, словно в чудовищном ознобе, затрясся и вдруг, икнув, без признаков жизни повалился на бок.

— Лёня…

Побледнев лицом, Надежда в страхе опустилась перед Тополем на колени, и в этот момент из его горла вырвался хриплый, протяжный храп. Дойдя до предела, сознание Леонида отключилось, а его телу в данный момент было абсолютно всё равно, где оно находится и что с ним случится дальше.

* * *

— Посмотри мне в глаза и скажи, что этого не было, — глухо произнесла Надежда и выжидательно посмотрела на сына.

— Мам, ну о чём ты говоришь? — Семён с удовольствием принялся намазывать на хлеб красную икру. — Тоже мне, нашла кому верить. Такое ощущение, что ты отца первый день знаешь. За столько лет могла бы уже и привыкнуть к его выходкам.

— Такого не выдумаешь. — Надежда, не отрывая взгляда, смотрела на Семёна.

— Значит, он выдумать не мог, а я мог. Чудненько! — язвительно отозвался сын. — Лучше поверить какому-то там пройдохе, только не собственному ребёнку, правда?

— Семён, я тебя прошу, не лги мне.

— Чего ради мне тебя обманывать? — Вскинув на мать свои тёмно-синие, опушённые густыми ресницами глаза, Семён подкупающе улыбнулся. — Да я и знать не знаю ни о какой квартире. Не иначе как у нашего папеньки произошёл заскок. И вообще, я не понимаю, к чему весь этот разговор? Я сказал тебе, что не имею к этой истории никакого отношения, чего тебе ещё нужно?

— Почему ты считаешь, что вокруг тебя живут одни дураки? — с неприязнью произнесла мать, и внутри Семёна, будто предупреждая его об опасности, тренькнула тоненькая струнка беспокойства.

— При чём здесь это? — Отложив в сторону нож, Семён поднял глаза и дёрнул тугими желваками. — Не знаю, зачем тебе нужен скандал, но, по-моему, последние несколько дней ты его усиленно провоцируешь. Неужели на тебя так подействовала пьяная истерика отца? Этот негодяй придумал какую-то глупость, ей-богу, а ты, вместо того чтобы вытолкать его в три шеи и забыть весь этот бред, мотаешь нервы и мне и себе. Неужели тебе недостаточно моего слова?

— Твоего слова?.. — усмехнулась Надежда.

— Мама, любому терпению есть предел, в конце-то концов! — Решив, что лучшая тактика защиты — это нападение, Семён вскинул подбородок и оскорблённо выпятил губу. — С какой стати я должен перед тобой оправдываться? Если я сказал, что не имею никакого отношения к отцовским выдумкам, значит, так оно и есть. Я не знаю, зачем ему потребовалось валять перед тобой ваньку, это его дело, но мне непонятно, по какой такой причине его выкрутасы должны отражаться подобным образом на мне?!

— Ну ты и артист! — восхитилась Надежда. — И в кого ты такой талантливый, даже не знаю. Жаль только, что сволочь первостатейная, а так — цены бы тебе не было.

— Что-что?! — От неожиданности лицо Семёна вытянулось.

— Что слышал.

— Ну, знаешь ли…

Какое-то время Семён молча смотрел на мать, пытаясь подобрать подходящие слова, но, как на грех, в голову не приходило ни единой мысли.

— Тебе дать слово что чихнуть — ничего не стоит, — укоризненно произнесла Надежда.

— Меня оскорбляет твоё недоверие. — Всё ещё пытаясь как-то реабилитироваться в глазах матери, Семён поджал губы, но уже через секунду понял, что все его попытки оправдаться — детский лепет, который лучше оставить при себе.

— Что ж ты, милый ребёнок, не удосужился убрать его подальше от моих глаз, а? — Опустив руку в карман фартука, Надежда извлекла из него небольшую вишнёвую книжечку в прозрачной полиэтиленовой обложке. — Давай-ка посмотрим, что бы это такое было, как ты думаешь? — Зажав паспорт двумя пальцами, Надежда с презрением посмотрела на сына, вдруг ставшего белее мела. — Молчишь? Наверное, не знаешь. Тогда я тебе помогу.

— Не стоит. — Желваки на скулах Семёна заходили ходуном.

— А я всё же помогу. — Открыв документ на страничке с пропиской, Надежда поднесла паспорт к глазам сына. — Ещё что-то объяснять нужно?

— Значит, опять лазила по карманам?! — зло процедил он. — Терпеть этого не могу!

— Не терпи.

— Какая же ты… — на мгновение он запнулся, подыскивая нужное слово, — отвратительная! Какая же ты противная и гадкая! — с ненавистью выдавил Семён. — Если бы ты только знала… если бы ты только могла знать…

— Ни к чему всё это. Меньше знаешь — спокойнее спишь, — обрезала его Надежда. — Вот что я тебе скажу, милый мальчик. Свою патетику ты оставь при себе. С определённого времени твоё мнение меня больше не интересует.

— Да что ты? — Стараясь сохранять видимость того, что всё идёт как нельзя лучше, Тополь едко усмехнулся. — И с каких же это пор тебе наплевать, что я о тебе думаю?

— С тех самых, как ты похоронил меня в реанимации… наследничек, — низко добавила она. — С отцом ты разделался лихо, нечего сказать. Насколько я понимаю, следующая — я?

— Мне не нравится твой тон, — огрызнулся он.

— Другого не будет.

— В таком случае и разговора у нас с тобой не будет!

— А вот это мы ещё посмотрим. — Не дожидаясь ответа сына, Надежда поднялась с табуретки и, ни слова не говоря, направилась в комнату Семёна.

— Чего тебе там надо? — грубо поинтересовался он, но, видя, что она никак не реагирует на его слова, вскочил на ноги и бросился за ней следом.

В том, что мать собирается устроить обыск в его комнате, Семён не сомневался. Если бы денег в квартире не было, он бы, пожалуй, пошёл на принцип и закатил такой скандал, что чертям стало бы тошно. Но доллары находились тут, вернее то, что от них осталось. Завёрнутые в пакет, они были аккуратненько приклеены к обратной стороне сиденья стула прозрачной клейкой лентой. Конечно, ничего необыкновенного в подобном тайнике нет, но ничего более оригинального Семёну в голову не пришло, тем более что ни в духовку кухонной плиты, ни в барабан стиральной машины, ни на дно того же мусорного ведра положить деньги он не мог.

— Если ты посмеешь перевернуть в моей комнате хоть что-нибудь, я за себя не ручаюсь! — зло полыхнув глазами, прошипел Семён. — Ты не имеешь никакого права переворачивать тут что-то вверх дном. Это моя комната!

— Ничего твоего тут нет, — парировала Надежда. — За всю свою никчемную жизнь ты не принёс в этот дом ни копейки, так что всё, что тут есть, — исключительно моя заслуга.

— Ну ладно… хорошо… приступай… — Выдвинув стул на середину комнаты, Семён уселся на него, сложил руки на груди и забросил ногу на ногу. — Давай-давай, не стесняйся, приступай, ищи… а я погляжу, как это у тебя получится. И посмеюсь.

— Боюсь, что на смех у тебя времени не останется. — Надежда приблизилась к сыну вплотную, взялась рукой за спинку растреклятого стула, и сердце Семёна, ухнув куда-то в пустоту, больно ударило его между лопаток. — Как-то не по-мужски получается, не находишь? Ты сидишь, я стою. — Она наклонилась к сыну, заглянула ему в лицо, и, окунувшись в серые холодные глаза матери, Семён вздрогнул. — Ну-ка, милый мальчик, сделай милость, приподнимись.

Семён дёрнул ноздрями:

— Лучше уйди.

— Что лучше, а что хуже, решать буду я.

— Лучше уйди… — чувствуя, как перед глазами замелькал рой чёрных мушек, повторил Семён и смерил мать ненавидящим взглядом.

— Хорошо, я уйду, — неожиданно отступила Надежда. — Но сначала… — Неожиданно стул, на котором восседал Семён, качнулся в сторону, и Тополь, даже не успев сообразить, что произошло, больно приложился об пол.

— Ты что?!!

Взвыв от боли и унижения, он стремительно вскочил на ноги, выдернул из рук матери стул, перевернул его сиденьем вниз и чуть не онемел: денег в тайнике не было.

* * *

— Лидия, нам надо с тобой серьёзно поговорить.

Стряхнув с куртки воду, Леонид аккуратно расправил её на плечиках вешалки и обернулся к жене.

— И о чём же мы с тобой будем говорить? — Уперев руки в бока, Лидия встала посреди прихожей и окинула мужа с ног до головы оскорбительно неприязненным взглядом.

— Что ж, нам с тобой не о чем поговорить, что ли?

Сделав шаг в сторону, Тополь хотел обойти пышные телеса своей ненаглядной половины и нырнуть в гостиную, но она разгадала его нехитрый маневр и, намеренно загораживая проход, сдвинулась в сторону ровно настолько, чтобы не дать Леониду выскользнуть из прихожей.

— Не о чем нам с тобой больше говорить, Лёня. Не о чем и незачем.

— С чего бы это?

Увидев, что дорога на кухню всё ещё открыта, Тополь быстро скинул ботинки, шмыгнул в домашние тапочки и уже собрался направить свои стопы на камбуз, как мощная длань «умирающей» страдалицы опустилась ему на плечо.

— Ты бы ботиночки не спешил снимать.

— Это ещё почему? — Скосив глаза на широкую руку Загорской, унизанную тяжёлыми золотыми перстнями, Леонид недовольно опустил уголки губ и только тут заметил, что у самой вешалки стоят два чемодана. Ощутив под ложечкой неприятное посасывание, он поднял голову и удивлённо поглядел на Лидию. — Ты куда-то собралась?

— Я — нет. — Сочтя, что зрелище собранных вещичек деморализовало противника по полной программе, Лидия отпустила плечо Леонида и сложила губы довольным крендельком. — А вот ты уезжаешь. Так что не спеши разуваться, дружочек.

— Уезжаю?! — выпучил глаза Тополь. — Ты что-то путаешь — лично я никуда не еду!

Удачно отодвинувшись вбок, он шустро протиснулся между жировыми запасами мадам Загорской и вешалкой с куртками, и не успела Лидия моргнуть глазом, как он оказался на кухне сидящим на табуретке и крепко держащимся за сиденье руками.

— Твои детские выходки просто смешны. — Глядя на угнездившегося на табуретке мужа, Лидия с отвращением растянула свои полные губы. — Если ты считаешь, что таким образом тебе удастся уговорить меня сжалиться над тобой, то ошибаешься. Я больше не намерена терпеть твоё присутствие в моём доме. Хватит, натерпелась за полтора года!

— К твоему сведению, это теперь и мой дом, — попытался огрызнуться он.

— Это ты так думаешь, — с удовольствием протянула Лидия и, не скрывая своей радости, широко улыбнулась во всё лицо. — Квартира, в которой ты сейчас находишься, была приватизирована на моё имя ещё до того, как мы поставили в паспорта штампы, так что мой тебе совет: выброси из головы все мысли о совместно нажитом имуществе и прочей чепухе. Хозяйка этой жилплощади — я, а ты — ни пришей ни пристебай, вот ты кто.

— Между прочим, я твой муж, — вспыхнул Леонид, и его лицо покрылось тёмными пятнами, весьма отдалённо напоминающими румянец. — Мало того, я здесь прописан, так что изволь прикусить свой поганый язычок и разложить мои вещи по полкам в том порядке, в каком они лежали! — Сурово сдвинув брови, Тополь бросил на Лидию разгневанный взгляд и почувствовал, как вместе со злостью к нему возвращается его обычный апломб. — Что это за штучки — собирать чемоданы? С какой стати я должен куда-то уходить из собственного дома?! Нравится тебе моё присутствие здесь или нет — не имеет ровно никакого значения. Мне здесь удобно, а остальное меня не интересует!

— Ух ты, как распетушился, сачок ты дырявый! — Гневная патетическая речь Леонида не произвела на Лидию ни малейшего впечатления. — Прописан он тут, видите ли! И где же твоя прописка?

— В паспорте, — с неохотой сообщил он. Не желая пускаться в дальнейшие объяснения, Леонид отцепился от табуретки, потёр руки и уже довольно уверенно посмотрел на жену. — Вместо того чтобы разводить тут чёрт знает что, лучше бы на стол собрала, умирающая ты моя. Что, просчиталась, дурочка? Может, имущественных прав я на эту квартиру и не имею, это ещё надо будет разузнать у юриста, но уж жить-то я здесь имею полное право, и ничего ты с этим сделать не сможешь.

— Это тебе так кажется, — сладко промурлыкала Лидия. — Но я тебя огорчу: после моего заявления, поданного в ЖЭК, о том, что я против твоей прописки на моей жилплощади, никаких прав у тебя не осталось. Ни-ка-ких.

— Заявление? — На какой-то момент Тополь замер, будто раздумывая, чем могло ему угрожать это странное слово. — Ты опоздала, милая, документы уже в деле, так что боюсь, твои телодвижения уже ни к чему не приведут, — возразил он. — Послезавтра мне выдадут на руки паспорт, и тогда ты хоть испишись, никуда ты меня отсюда не сдвинешь.

— Зачем же ждать до послезавтра? Не лучше ли покончить со всеми формальностями прямо сейчас?

Неожиданно развернувшись, Загорская скрылась в прихожей, и до слуха Леонида донёсся звук расстёгиваемого чемоданного замка. Беспокойно оглянувшись, словно желая удостовериться, что никто из посторонних за ним не наблюдает, Тополь встал на цыпочки, сделал несколько шагов в сторону прихожей и вытянул шею, пытаясь разглядеть, чем же таким занята Загорская. В следующую секунду его лицо приобрело цвет переспелой вишни: стоя над раскрытым чемоданом с его вещами, Лидия держала паспорт в прозрачной полиэтиленовой обёрточке.

Её собственный документ имел гораздо более респектабельный вид и был обёрнут в добротную кожаную обложку, когда-то очень давно привезённую специально ради этого из Прибалтики. Нельзя сказать, чтобы Леонид завидовал этой пустяковине, вовсе нет, просто вытесненные рельефные узоры на его паспорте смотрелись бы ничуть не хуже, чем на Лидкином, и вообще, подобное украшение, несомненно, задумывалось как исключительно мужская принадлежность кожгалантереи, такая же как портмоне или портсигар.

Сомневаться, чей паспорт Лидка держит в руках, не приходилось: тонкий протёршийся в уголках целлофанчик не оставлял никаких сомнений в том, что вишнёвая корочка принадлежит ему, Леониду Семёновичу Тополю, и никому больше. Мгновенно мелькнув, страшная мысль озарила его сознание, словно разряд электрической молнии: почти двухмесячная задержка документов в паспортном столе, в один день принятое заявление от Лидки и, наконец, паспорт в её руках — не цепь совпадений, а закономерность, заранее просчитанная, выверенная и основанная, несомненно, на старых связях с кем-то из работников ЖЭКа.

Сложив все составляющие вместе, Тополь крупно вздрогнул и, сделав два шага назад, буквально упал на ближайшую табуретку без сил. То, что в графе «прописка» стоит печать о его выписке с прежнего места жительства и нет второй, подтверждающей его местонахождение в квартире у Лидки, было понятно и без слов.

— Бомж… — потрясённо прошептал Тополь, и его глаза наполнились паническим страхом. — Что же мне теперь делать?

Затрепыхавшись, его сердце запрыгало где-то у самого горла, и в голове Тополя пронеслась нелепая мысль, что вот сейчас, в этот самый момент, оно подпрыгнет посильнее и выскочит из груди совсем. И тогда всё кончится. Кончится одним разом, даже не начавшись. От жалости к себе, отчего-то обделённому судьбой гораздо больше, нежели остальные, Тополь прерывисто вздохнул, его горло перехватило острым спазмом, и по всему телу, разлилась волна безумного страха.

— Дарлинг, у меня есть для тебя подарочек. — Выплыв из-за угла, мягкое тело Загорской почти бесшумно переместилось в кухню и застыло напротив Леонида.

— Ты действительно хочешь от меня избавиться? — Понуро опустив голову, он смотрел на босые ноги своей второй половины, втиснутые в открытые аляповатые шлёпанцы с меховыми помпонами. — Отчего ты меня так ненавидишь?

— Оттого, что ты урод, Тополь. — В горле Загорской что-то забулькало, и, даже не глядя в её лицо, Леонид понял, что она смеётся. — Два с половиной года назад, на юге, на курорте, меня угораздило связаться с таким барахлом, как ты. Где была в тот момент моя голова — неясно, но самый главный из всех нас лицемер и ханжа, наш добрый боженька, заставил меня расплатиться за всё сполна.

Тополь поднял голову и удивлённо воззрился на Лидию, а потом перевёл взгляд на иконы, стоящие на полочке у окна, почти под самым потолком. Особенной религиозностью Лидка не отличалась, но чтобы так открыто поносить того, на чей светлый лик она время от времени крестилась?..

— Можешь не хлопать глазами, как молочный телок, и не коситься в угол! Я своё выстрадала, и теперь, когда на нашей с тобой истории поставлен окончательный крест, мне уже всё равно, кто там есть и чего ему от меня нужно. — Она ткнула пальцем куда-то в потолок, где, по её мнению, находился Всевышний. — Уезжая из пансионата, я рассчитывала забыть об этой истории, как о страшном сне, и никогда больше не ворошить эти скверные воспоминания, обогатившие меня на копейку, а состарившие чуть ли не на десять лет. Отделавшись от тебя, я вздохнула спокойно, но ты снова свалился на мою голову как чёрт из табакерки, и моя жизнь снова превратилась в ад, но в гораздо больший, чем прежде. Теперь я не могла развернуться и уехать, а молчала и терпела твои заскоки, потому что ты связал меня по рукам и ногам!

— Неужели у тебя никогда не было ко мне никаких чувств? — Самолюбие Тополя оказалось серьёзно задето. — Когда-то ты не могла оторвать от меня глаз, да и подарки, между прочим из драгоценных металлов, тогда не казались тебе такими уж убогими. Справедливости ради стоит сказать, что у меня остались все чеки на кольца и кулоны, приобретённые мною для тебя в пансионате два с половиной года назад. — Он вздёрнул вверх подбородок, и в его глазах загорелась обида. — Когда я тратился на тебя, я был хорош…

— Лёнька, прекрати себе льстить: для того чтобы принимать твои слюнявые поцелуи, мне приходилось зажмуриваться. Если бы я только могла предположить, во что мне выльются твои подарочки, я бы ни за какие коврижки не приняла от тебя даже медного пятака!

— Может, пятачок тебе и ни к чему, но что-то я не припомню, чтобы ты хоть раз отказалась от изделия из золота. Хорошо ещё, что половину из того, что ты из меня вытянула, я купил не в ювелирном магазине, а в комиссионном, — глубокомысленно изрёк Тополь.

— Что ты сказал?! — Загорская брезгливо сморщилась. — Ты бы ещё догадался в комиссионке прикупить для меня комплектик поношенного нижнего бельишка. Какая гадость! Ну и скопидом же ты, Лёнька!

— А ты дешёвая продажная кукла, — не остался в долгу он.

— Вытряхивайся из моего дома! Сейчас же! И чтобы ноги здесь твоей больше не было! — Швырнув на стол паспорт, Загорская торжественно указала Тополю на дверь.

— Даже не мечтай! — Неожиданно Леонид расслабился, забросил ногу на ногу, и на его лице появилось умиротворённое выражение. — Короткая же у тебя память, Лидка! А что с тобой будет, если я пойду в милицию и заявлю, что полтора года назад ты совершила на меня автомобильный наезд? Что, забыла? Вижу, забы-ы-ыла… — язвительно протянул он. — А вот я не забыл. Я помню. И как ты наехала на меня на своей драндулетке, и как смоталась с места происшествия, не оказав пострадавшему первой медицинской помощи. Я всё помню, ты не думай, — мстительно процедил он.

— Ну-ну, заявляй, заявитель… Только когда станешь писать свою каракулю, не забудь указать адрес, по которому прописан, а то не примут писульку-то. Смотри, как бы не дозаявляться, — мягко пропела она, но в её голосе отчётливо послышалась угроза.

— Лидия, ты переходишь все мыслимые и немыслимые границы! — Не зная, за что зацепиться, Леонид нахмурился. — Я не какая-нибудь пришлая собачонка, которую можно взять за загривок и вышвырнуть под дождь на улицу! Если уж на то пошло, муж имеет право проживать на жилплощади жены безо всякой прописки!

— Месяц назад я подала на развод. Послезавтра первое слушание в суде. И надеюсь, последнее, — безразлично бросила Лидия.

— Чтоб ты сдохла, отрава! — Неожиданно Леонидом овладела самая настоящая паника. — Я не дам тебе развода, понятно?! Ты у меня ещё умоешься горючими слезами! Ты ещё заплатишь за всё, что со мной сделала, стерва!

— Ну, ладно, поговорили — и хватит. — Устав от пустого сотрясения воздуха, Лидия развернулась и молча пошла в коридор.

— Что ты собираешься делать? — прислушиваясь, Тополь привстал с табуретки. — Лидия, всему есть предел, даже моему ангельскому терпению! Одумайся, что ты вытворяешь? Должно же быть в тебе хоть что-то человеческое? Подумай, куда я пойду?..

Неожиданно до него донёсся щелчок замка, потом вдруг резко потянуло сквозняком, а затем раздался страшный грохот, отдавшийся на лестничной площадке многократным эхом. Вскочив на ноги как ужаленный, Тополь бросился в коридор и увидел, что на том месте, где ещё совсем недавно стояли два чемодана с его вещами, пусто.

— Ты в своём уме?! — Его лицо перекосилось от злости и нервно задёргалось. — Иди и собирай, живо!!!

— Уже побежала, — едко процедила Загорская.

— Дура ты набитая, вот кто! — Не зная, как поступить лучше: отправиться за вещами или остаться сидеть в квартире, Тополь в нерешительности остановился. — Вместо того чтобы день и ночь благодарить Бога, что тебе выпал такой счастливый случай, ты кобенишься и крутишь носом, словно заморская царевна. Да кому ты нужна, бревно пенсионного возраста! Кто на тебя такую позарится?» — Разрываясь между страхом остаться за порогом и вполне естественным желанием сохранить свои вещи, Тополь зло уставился на Лидию. — Да на тебя же без слёз не взглянешь!

— Всё или что-то ещё? Ах да…

Подойдя к вешалке, Загорская сняла мокрую куртку Тополя, и не успел Леонид моргнуть глазом, как чудесная осенняя курточка оказалась там же, где и все остальные его вещи.

Не желая, чтобы крепкие добротные ботиночки вылетели за порог следом за всем прочим, Тополь совершил хитрый обходной маневр, нагнулся к вешалке, зацепил свою обувь двумя пальцами и вдруг почувствовал приличный толчок в бок, от которого потерял равновесие. Каким образом он оказался на лестничной площадке, Леонид сообразить так и не успел. Громыхнув, дверь Лидкиной квартиры захлопнулась, отсекая его от прежней жизни одним махом.

* * *

— Нет, ты слышала? — Надежда выразительно посмотрела на Инусю и кивнула на экран телевизора.

— Чего там опять? — Размешивая сахар, Инка мельком взглянула на экран, и её губки сложились недовольным бантиком, потому что ничего хорошего эта говорящая коробка сообщить не могла.

Вообще, с определённого времени Инка разлюбила смотреть телевизор. Может, оттого, что жизнь стала какая-то нервная, а может, ещё почему, но мир явно сошёл с ума. Копаясь в грязи, бесцеремонные репортёры вытаскивали на свет божий такие гадости, что, глядя в голубой экранчик, хотелось плеваться.

— Как, ты ещё не слышала? — удивилась Надежда. — Об этом во всех новостях только и говорят. Вчера в Питере Старовойтову убили. Прямо в подъезде своего дома, представляешь?

— Это кто такая? — Инка вытащила ложечку из кофе и лениво звякнула ею о край чашки.

— Ну ты и темнота таёжная! Ты вообще-то новости хоть когда-нибудь смотришь или как? — возмутилась Надежда. — Разве можно так жить: ты же ничего не знаешь и ничего не видишь.

— А чего я должна знать? — пожала плечами Инка.

— Но как-то же надо быть в курсе событий…

— Каких событий? Если б ещё какие события были, а то сколько раз Левински залезала в штаны к Клинтону? Да моё-то какое дело, пусть она оттуда хоть совсем не вылезает. Нашли о чём говорить! Или ещё вот: в Англии арестовали Пиночета. А кто он такой, этот Пиночет? Я его и не знаю, так, имя где-то слышала…

— Ну ты и серость, Инка!

— Да никакая я не серость, просто мне всё это надоело. Ты глаза-то разуй: на какую кнопку ни нажми, везде одни убийства и несчастные случаи, как будто в мире ничего хорошего не происходит. Найдут какую-нибудь пакость — и вот мусолят, мусолят, пока новую не отыщут! Раньше хоть чего-то хорошее рассказывали, а сейчас совсем обалдели, один негатив вытаскивают. Это ж рассудком повредиться можно.

— Как же можно жить и не знать, что вокруг тебя творится? — Надежда взяла нож и принялась нарезать яблочный пирог на куски. — Ну ладно, допустим, Левински тебя не интересует, но что в своей-то стране происходит, знать нужно.

— Зачем?

— Ну как зачем? — растерялась Надежда. — Вот смотри, недавно был репортаж с Дальнего Востока, рассказали, что в этом году там лосося видимо-невидимо, на нерест рыбы пришло — тьма.

— И что?

— И ничего, в магазинах красная икра подешевела. Связь видишь?

— А то ты без их репортажа не заметила бы, что на прилавках банка икры и банка тушёнки идут в одну цену. Да брось ты! — отмахнулась Инуся. — Тут без их новостей голова кругом. Ты знаешь, кого Верка Старцева на той неделе встретила?

— Какая Верка? — Надежда взяла пульт и убавила звук телевизора.

— Да выключи ты его совсем! — фыркнула Инка. — Ну Веерка, Верунчик… Вспоминай давай, её дочка ещё училась с твоим Семёном в параллельном классе.

— Старцева, Старцева… Я чего-то никак не соображу, кто это… — Надежда бросила на подругу рассеянный взгляд.

— О господи, ну Веерка, маленькая такая, худющая как смерть, и зимой и летом всё в одной и той же куртке ходила. Ну жёлтая такая куртка, тряпичная, а по низу и на локтях какие-то голубые заплатки. Вспомнила?

— Инусь, вечно ты всё перепутаешь. Она же не Старцева, а Стрельцова!

— Точно! — Инна обрадованно улыбнулась. — Верка Стрельцова. И как я могла забыть? То, что Веерка, помню, а фамилия совершенно из головы вылетела. Хотя, какая разница: Старцева, Стрельцова? — Она махнула рукой, давая понять, что никакого принципиального значения фамилия тощей Верки не имеет. — Я её сегодня случайно в аптеке встретила. Чудно так вышло, она меня сразу узнала, а я её — нет. Она здоровается, а я никак не могу понять, кто такая. Помню, на последнем звонке ты вместе с ней за цветы учителям отвечала, а как зовут, убей, не соображу. Уж потом, когда она начала говорить, у меня в голове чего-то щёлкнуло и я вспомнила, что ты её Верой называла.

— Хорошо, хоть так вспомнила. — Надежда подцепила кусок шарлотки ножом и положила Инусе в тарелку.

— А что толку-то, что вспомнила? Она мне про кого-то из выпускного класса Семёна рассказывает, я головой киваю, а кто?.. чего?.. Я же их никого не знаю. — Она взяла пирог руками и с удовольствием вдохнула ароматный запах поздней антоновки.

— И чего она рассказывала? — с интересом спросила Надежда. — Верка — такая шныра, тихая-тихая, а всегда всё про всех знает.

— Думаешь, я запомнила? Она говорит, а у меня всё мимо ушей пролетает. Пока мы в очереди стояли, она так и трещала без умолку. Я уже пожалела, что в аптеку заглянула, хотела уйти, как вдруг эта трещотка такое выдала, я думала, что упаду от удивления. — Понизив голос, Инка широко распахнула глаза и сообщила: — На прошлой неделе у Верки потёк кран на кухне.

— Действительно, потрясающая новость, а главное — оригинальная.

— Потёк он ни с того ни с сего, — не обращая внимания на саркастический тон Надежды, увлечённо продолжила Инуся. — Верка никак не сообразит, чего к чему и где у неё вода перекрывается. Вроде, потихоньку течёт, но ведь течёт же, ни на работу не уйти, ни ещё куда-нибудь. Она звонит в ЖЭК: так, мол, и так. Они — ждите, сейчас пришлём сантехника. Через час является этот сантехник…

— Как всегда, в дупелину пьяный, — поддержала разговор Надежда.

— Представь себе, нет, трезвый как стекло. — В тоне Инуси прозвучало что-то похожее на торжество. — Мало того что трезвый, так ещё и при костюмчике. Верка как его увидела, чуть в обморок не брякнулась. В наутюженной рубашечке, на манжетах — запонки… Угадай, кто бы это мог быть? — На пухлых, как пирожки, щёчках Инны показались глубокие ямочки.

— Да откуда ж мне знать?

— Твой бывший! Собственной персоной! — не в силах больше молчать, в два захода выдала Инна.

— Лёнька? — от удивления рука Надежды с куском пирога застыла в воздухе. — Да будет тебе врать-то… Он скорее удавится, чем пойдёт чужие толчки чистить. Ты его плохо знаешь.

— Говорю тебе! — с нажимом произнесла Инна. — Я тоже сперва не поверила: виданное ли дело, чтобы твой засранец на такое сподобился? Но Верка вертлявая, сама говоришь, она всегда всё про всех выпытает. Сначала он чего-то бурчал себе под нос, а потом Верка ему посочувствовала, напела, какой он необыкновенный, ну, он, как обычно, начал ныть: и бедный-то он, несчастный, и все кругом сволочи.

— А Вера ничего не перепутала? — с сомнением протянула Надежда.

— А чего тут путать? Она хоть твоего Тополя в лицо не знает, а как он начал ныть да тебя с Сёмкой на чём свет стоит костерить, так Верка и догадалась сразу, что к чему. Ты же знаешь Лёньку, если его понесёт гундеть, его ж не остановишь: пока всё грязное бельище не перетрясёт — не успокоится.

— И чего он ей наплёл? — При мысли о том, что Верка-болтушка теперь каждому встречному станет рассказывать о своей неожиданной встрече с Леонидом, Надежда недовольно нахмурилась.

— Чего он ей врал, я точно не знаю, она как-то всё вскользь говорила, с какими-то ужимками, — Инуся неопределённо покрутила рукой, — но что я поняла, так это то, что он сейчас работает сантехником в ЖЭКе, за служебную квартиру. Даже не квартиру, а комнату в коммуналке.

— Кто ж его на эту работу взял? У него же руки как крюки?! — поразилась Надежда. — Не знаю, может, с годами, что и изменилось, хотя навряд ли. Он же лампочку вкрутить и ту никогда не мог. Какой же из него сантехник?

— А при чём тут лампочка — и сантехник?

— А при том, что он мастер только ломать.

— Ну, не знаю… — Инка пожала плечами. — Со слов Верки, когда ты его выпроводила вон, он пошёл к своей жене, а та, особенно не церемонясь, собрала Лёнькины вещички — и на улицу.

— Быстро она его, — восхитилась Надежда.

— А чего тянуть-то? — Боясь обжечься, Инуся сделала осторожный глоток из чашки, но чай уже остыл. — Всей катавасии Верка не знает или не говорит, но она обмолвилась, что, когда Лёньку отовсюду попёрли, он приткнулся к какому-то своему старому другу. Тот и устроил его сантехником в ЖЭК. По блату.

— Хорош блат… — усмехнулась Надежда.

— А что, есть какие-то другие варианты?

— Значит, Лёнька теперь ходит с разводным ключом… — невесело хмыкнула Надежда.

— Ты говоришь так, будто тебе его жалко. — Инуся пристально вгляделась в лицо подруги. — Он тебе всю жизнь изломал, этот паразит. Будь я на твоём месте, даже и не подумала бы его жалеть. Вот как взяла бы этого ханурика за ноги, так в разные стороны бы и дёрнула!

— А я не его жалею.

— А кого?

— Себя.

— Чего это вдруг? — Не видя прямой связи между бедственным положением негодного Лёньки и пустыми терзаниями сентиментальной Надежды, Инуся высоко вскинула брови.

— А того… — Надя опустила глаза, и по её лицу пробежала едва заметная тень. — Сегодня Семён перешагнул через отца, а завтра, если ему потребуется, он без колебаний перешагнёт и через меня. Я следующая, понимаешь?

— Да нет… что ты? — оторопела Инка. — Что ты говоришь? Сёмка, конечно, обормот, я не спорю, но ты для него — святое. Кроме тебя, у него никого нет.

— Для моего сына ничего святого нет. И ты об этом знаешь. Не хуже моего, — будто роняя тяжёлые камни, с трудом выговорила Надежда. — Говоришь, святое?..

На миг Инусе показалось, что в кухне вместе с ними находится кто-то ещё. Ощущение было настолько реальным, что она вздрогнула и невольно посмотрела по сторонам.

— Святое… И ты в это веришь? — Серые глаза Надежды вдруг помертвели.

— Я?.. — подыскивая нужные слова, Инуся взглянула на подругу и вдруг отчётливо и ясно поняла, что ответить ей нечего.

* * *

— Дура ты, Сашка, проморгать такого парня! — Наталья взбила руками пушистую светлую чёлку и полусочувственно, полупрезрительно посмотрела на Александру. — Если бы мне попался такой счастливый билетик, я бы своего не упустила. Я бы знала, как к нему подступиться.

— На фига мне такой подарок? — Сашка шумно втянула в себя воздух и поморщилась. — Ну чего ты в нём хорошего нашла? Живёт у мамочки на шее, учится через пень-колоду, только и успевает, что хвосты сдавать, да ещё и крыши своей нет — тоже мне, кусок золота! Да чтобы с таким связаться, нужно совсем мозгов не иметь. Чего ради я его посажу себе на шею?

— У тебя, Сашка, глаз, наверное, нет. Чего тебе ещё нужно: красивый, высоченный, всё при нём…

— Ты предлагаешь мне его всю жизнь кормить за то, что он красивый? — Сашка протянула руку и сняла с полки забавную фигурку деда-мороза. — Смотри, какой прикольный! Купить, что ли?

— Зачем он тебе нужен?

— Подарю кому-нибудь. Через две недели Новый год.

— Вот кого-то осчастливишь! — Наталья язвительно хмыкнула, взяла игрушку из рук Александры и поставила обратно на полку. — Хватит ерундой заниматься.

— Мы сюда зачем пришли? Подарки выбирать? Вот и выбирай.

— Я вообще не знаю, зачем мы сюда пришли. — Наталья пошире распахнула воротник зимнего пальто и недовольно огляделась.

Перед Новым годом народа в магазине было полно. Сметая с полок всё подряд, люди бегали от одной витрины к другой с вытаращенными глазами, как будто, не купи они свой дурацкий сувенир именно сегодня, в их жизни случится что-то непоправимое. По правде сказать, толкаться в очередях Наталья терпеть не могла и, если бы не Сашкина фантазия, ноги бы её здесь не было.

Созерцая убогие фигурки из гипса, раскрашенные наспех кое-как, Наталья презрительно морщилась: тащить такое барахло к себе домой лично она не стала бы ни за что, хоть убей. Мало того что эти уродцы займут всю сервантную полку за стеклом, так ведь время от времени с них ещё придётся и пыль стирать! А летом? Как дико они будут смотреться летом? И о чём люди думают, даря таких страшилищ друг другу?

— Смотри, какие дивные шишки! — Довольный возглас Сашки вывел Наталью из раздумий.

Взяв с полки прозрачную упаковку, напоминающую трубу, Сандра, как зачарованная, смотрела на ёлочные игрушки. Обрызганные золотой пылью, сосновые шишки выглядели действительно чудесно.

— Ты цену видела? — Наталья кивнула на ценник, прикреплённый к полке скотчем. — Да за такие деньги можно самой все шишки в лесу собрать и краской облить. Скажи, чего сегодня на тебя наехало? Этим фигулькам три рубля красная цена, а за них целое состояние просят! Брось ты все эти кривули, а? Я с тобой поговорить хотела как с человеком, а ты — детский сад, честное слово!

— О чём ты будешь со мной разговаривать? О Тополе? — Александра нехотя вернула шишечки на полку. — Я тебе уже сказала, что такой махровый эгоист мне даром не нужен. Я не согласилась бы связаться с ним, даже если бы он в качестве своего приданого на каждое кило собственного живого веса предложил по килограмму золота. Я что, сама себе враг?

— Смотрю я на тебя, Саш, и диву даюсь: кроме твоих толстенных щёк и рыжих куделек на башке, у тебя же за душой нет ни гроша! А ты, словно заморская царевна, выпендриваешься! — Наталья снова взбила пушистую чёлку рукой. — Хорошо, замуж ты за него не хочешь — ну и не ходи, чёрт с тобой, живи в коммуналке, если ты такая гордая. Гордость хороша знаешь когда? Когда денег лопатой не разгребёшь. А когда в карманах по дыре, а дома одни тараканы — это уже не гордость, а глупость.

— А чего ты так за меня беспокоишься? — Не обращая внимания на толкавшихся людей, Сашка встала поперёк прохода и подозрительно уставилась на Наталью. — Уж не положила ли ты на него глаз?

— А если и так, тогда что? — Наталья натянуто улыбнулась. — А чем Сёмка не жених? Видный, непьющий, опять же после матери ему квартирка останется, а у мамашки со здоровьицем-то не очень…

— Если тебе хватит ума с ним завязаться, то хворая мамашка Тополя тебя переживёт, так и знай, — тут же отозвалась Сашка. — Хотя, если тебе очень хочется заняться экстримом — вперёд, с моей стороны возражений не будет.

— Саш, перестань, я же пошутила. У меня Мишка есть, зачем мне Семён? Я же о тебе забочусь.

— С твоей заботой можно ноги раньше времени протянуть. — Сашка ещё раз взглянула на ценники и огорчённо вздохнула: — Понарисуют нулей…

— А между прочим, у Тополя денежки завелись… — невинно обронила Наталья. — Я вчера с Борькой Грушиным встретилась. Он говорит, Сёмка богатый стал.

— С чего бы это вдруг? — хмыкнула Александра и, в последний раз покосившись на «кусающиеся» ценники, принялась застёгивать пальто.

— Не знаю, правду Грушин сказал или нет, но вроде как Семён обул своего папеньку на большую сумму денег, а теперь швыряется ими направо и налево.

— Врёт твой Грушин, — безапелляционно отрезала Сашка. — Когда мы с Сёмкой ещё встречались, он кое-что рассказывал про своего предка. Так вот, никаких денег у него нет.

— Чего сразу врёт-то? — обиделась за Бориса Наташа. — Не знаешь — не говори. Тополь летом прописался к отцу в квартиру, а в сентябре что-то у него там произошло, и он эту квартирку продал, а деньги от папочки зажал.

— Говорю тебе, враки это всё! — Сандра обмотала вокруг воротника тонкий трикотажный шарф с помпонами по краям. — Не знаю, как его отец, а сам Сёмка — жмот ещё тот. Если бы у него завелись деньги, он не стал бы их бросать на ветер, уж я-то об этом знаю. Когда мы с ним ходили в кино, он всегда норовил купить билеты подешевле, куда-нибудь в конец зала, а уж чтобы прийти на свидание с букетом цветов — ему такое и в голову не приходило.

— А вот Грушин говорит, что Сёмка при деньгах. Он, когда отца прокатил, засел в игровом клубе, и Борька своими глазами видел, как он каждый вечер чуть ли не по тысяче баксов там оставлял.

— И ты в это веришь? — Сашка скептически ухмыльнулась.

— А чего Борьке врать? Ему-то какая от этого польза?

— Да кто его знает? — Сашка толкнула входную дверь универмага и сразу же почувствовала, как в лицо ударил холодный зимний ветер. — Подумай сама: если бы Тополь действительно спускал на автоматах, как утверждает твой Борька, по тысяче в день, откуда у него тогда под Новый год остались бы деньги? Ему что, за квартиру отца золотые горы отвалили?

— Ну, не знаю… — глубокомысленно протянула Наталья. — Смотря что называть золотыми горами. Борька говорил, по лету Тополю двадцать четыре тысячи заплатили. По-моему, неплохо. Только когда он больше половины уже просадил, его мать каким-то образом нашла оставшееся и изъяла.

— Жаль, что она не нашла их сразу. — Сашка поёжилась и сунула руки в карманы пальто.

— Когда Сёмка обнаружил, что деньги пропали, Борька говорит, он чуть мать не придушил, но она ничего, крепкий орешек — нет, и всё тут. А недавно он их по случайности нашёл, ну и… — Наталья развела руки в стороны, — сама понимаешь, снова пошёл чёрт по бочкам.

— Добрая ты, Наташка, замуж решила сироту пристроить. — Александра искоса взглянула на подругу. — Надо же, такую свинью мне хотела подложить! А ты не подумала, что твой Тополь станет делать, когда и эти деньги прогуляет?

— Так вот о них и речь! — Наталья выразительно округлила глаза. — Зачем их отдавать каким-то чужим дядям? Будет гораздо лучше, если он отдаст их тебе.

— Ты несёшь сама не знаешь чего! — досадливо отмахнулась Сашка. — Что ты мне предлагаешь? Пойти в зал, взять его за шиворот и, вытащив оттуда силком, отобрать деньги в пользу бедных?

— А что, будет лучше, если он их проиграет?

— Наташ, я ему что, мать родная? Мать у него есть, вот пусть и ходит за ним по пятам, как тень отца Гамлета. Не моё это дело держать его за руку, как детсадовского мальчика. И потом, это его деньги, пусть как хочет, так их и тратит.

— Значит, пусть лучше он их спустит на игру? И тебе его не жалко?

— С какой это стати? — Сашка надула толстые, как у одуванчика, щёки.

— Между прочим, Борька говорит, что он до сих пор по тебе сохнет, — как бы между делом проговорила Наталья.

— А мне-то что, пусть сохнет.

— Вот дура ты и есть дура. — На этот раз в голосе Натальи послышалась неприкрытая досада. — Чего тебе стоит взять мужика в оборот? Прибрала бы к рукам и его денежки, и его самого, глядишь, может, чего бы дельное вышло.

— Постой, а тебе-то с этого какая выгода? — Сашка метнула на подружку подозрительный взгляд. — Чего-то ты темнишь… Только не пойму чего.

— А чего мне темнить? — Забыв, что волосы убраны под шапку, Наталья привычным жестом хотела взбить чёлку, но её рука в перчатке повисла в воздухе. — Моё дело — сторона, живи как знаешь. Просто мне хотелось тебе помочь.

— Не ври. Просто так ты и пальцем не шевельнёшь. Тебя Грушин надоумил?

— Ты когда-нибудь со своей категоричностью пропадёшь, — чувствуя себя не в своей тарелке, дёрнула плечом Наталья. — Вот хочешь помочь человеку, а он упирается руками и ногами. Если бы у тебя голова была на плечах, ты бы сама сообразила, что Тополь — неплохой вариант. Ты что, всю жизнь собираешься проторчать в коммуналке? Пока он по тебе вздыхает, взяла бы да и прибрала мальчика к рукам.

— Так вы с Грушиным хотите, чтобы я прибрала к рукам мальчика или его деньги? — уточнила Сашка.

— Слушай, я уже ничего не хочу. — Устав от бесполезной агитации, Наталья безнадежно махнула рукой.

— Странно это всё… — задумчиво протянула Александра. — Ну, понятное дело — ты, а вот с чего обо мне вдруг стал радеть Грушин? Что-то тут не так. Этот индюк ни о ком, кроме себя родного, и думать-то не умеет. Конечно, Тополь — большая дрянь, но Борька — дрянь не меньшая. Неужели он мог подумать, что я, как цыганка, стану из Семёна деньги тянуть?

— Ну и зря! Ты не захочешь — найдётся другая, пошустрее и порасторопнее, Борьке все равно кто, так или иначе он своего добьётся.

— Погоди-ка, погоди-ка… — Сашка остановилась и взяла Наташу за рукав. — Что значит «добьётся»? Он что, на Сёмку зуб имеет?

— А ты как думала? Что ж, Тополь по сентябрю сам по себе квартиру отцовскую продал?

— Оп-па! — Сашка удивлённо хлопнула медными ресницами. — Значит, и там без Грушина не обошлось? А ты часом не знаешь, в каком месте ему Тополь на хвост наступил?

Наташке очень хотелось сделать вид, что она в курсе всего. Если бы перед ней стояла не Сашка, а кто-нибудь ещё, скорее всего, она так бы и поступила, но с этой канцелярской кнопкой такой номер не пройдёт. Впившись намертво, она так или иначе узнает всё, что хотела, а поэтому глупое враньё в самый неподходящий момент по любому вылезло бы наружу.

— Нет… — с сожалением вздохнула Наташа. — Чего у них там произошло, я тебе сказать не могу. Но Борька роет землю копытом, а ты его знаешь. Если уж ему что в голову западёт — клещами не выдерешь. Так что твоему Тополю крышка, а то, что он в ближайшее время останется без своих копеечек, — факт. Просто мне хотелось, раз уж так дела складываются, чтобы эти денежки мимо рук не проскочили. Если бы у тебя чего вышло, ты бы меня не забыла, верно? — Последние слова Наталья произнесла совсем тихо, словно сомневаясь, стоит ли их произносить вообще.

— Про тебя попробуй забудь, — коротко хохотнула Сашка, — ты ж напомнишь. Слушай, Натусь, а что, если я тебя кое о чём попрошу, а?

— О чём?

— Ты, когда с Бориком пересечёшься, разузнай там получше, чего он относительно Тополя надумал.

— Так тебе ж всё равно? — прищурилась Наталья. — Или уже нет?

— Я пока и сама не знаю. Ты просто разузнай, и всё, а дальше время покажет.

* * *

— Надоело мне таскаться с этими разводными ключами, понимаешь? — Леонид с укором посмотрел на друга. — Вот ты говоришь, подожди, а чего ждать-то? Что изменится? Можно подумать, завтра меня пригласят чинить биде английской королевы и её внучка вдруг влюбится в меня с первого взгляда, поскольку второго не будет.

— Между прочим, у английской королевы с внучками напряжёнка, у неё одни внуки, если ты не знал. — Черемисин наклонился над стеклом витрины и стал внимательно разглядывать выставленные украшения.

— А один фиг, — обречённо махнул рукой Тополь. — Не везёт мне в жизни, Сашка, и всё тут. У людей всё как-то складывается, устраивается, а у меня — ни черта, как заколдованный круг какой.

— Ты так говоришь, будто твою жизнь кто-то складывал за тебя, — не отрывая взгляда от витрины, отозвался Черемисин.

— Я бы тоже сложил, чтобы сейчас, как ты, стоять и колечко к серебряной свадьбе присматривать, да только обстоятельства всё сложили за меня.

— Удобненько ты придумал, — заметил Александр. — А позволь тебя спросить, это обстоятельства пять раз в загсе подпись ставили или всё-таки ты?

Прислушиваясь к разговору мужчин, один из которых тщательно разглядывал товар, а другой просто стоял рядом, продавщица искоса рассматривала странную парочку и поджимала губы всё больше и больше. Это ж надо: тот, который красивый, двадцать пять лет возле одной женщины сидит, а второй, на которого без слёз не взглянешь, оказывается, пять раз женат был. И чего бабы в нём находят? Маленький, плечики куриные, глаза друг на друга наезжают, а на голове валенок какой-то!

— Ты считаешь, что я очень много от женщины хочу? — Тополь посмотрел в затылок другу, чуть ли не носом прижавшемуся к витринному стеклу. — А по-моему, совсем наоборот.

— Если бы было наоборот, мы бы сейчас с тобой кольца вместе выбирали. — Александр выпрямился. — Девушка, а вот такое, но только не восемнадцатого, а девятнадцатого размера у вас есть?

— Всё, что есть, — на витрине, — не вставая со стула, откликнулась продавщица. — Если вас интересуют девятнадцатые, то это следующий стенд, во-о-н там. — Она указала рукой на соседнюю витрину.

— Спасибо большое. — Черемисин кивнул, улыбнулся и перешёл чуть правее. — Знаешь, Лёнь, с некоторых пор я зарёкся влезать в твои сердечные дела.

— А ты злопамятный.

— Да нет, просто ты всё равно моих советов не слушаешь, чего тогда зря стараться? Как ты думаешь, вот это, с турмалином, Нине понравится?

— А сколько оно стоит? — Тополь деловито нагнулся над стеклом, сощурился, вглядываясь в цифры, проставленные на бирке, и его лицо приняло форму молодого кабачка. — Ничего себе! Они что там все, с ума посходили? И колечко-то так себе, а цену гнут запредельную! Саш, если тебя интересует моё мнение, купил бы ты лучше Нине что-нибудь попроще, к примеру серебряное кольцо. А что? — прочитав в глазах Александра невысказанное удивление, тут же подхватился он. — Свадьба-то серебряная. Вот и колечко купи серебряное. Будет золотая — купишь подороже.

— Какой же ты хозяйственный, Лёнька! — восхищённо проговорил Черемисин. — Значит, золотое колечко жене можно подарить только раз в пятьдесят лет? А если мы с Ниной не доживём, как тогда?

Первым порывом Тополя было ответить, что в таком случае вопрос о затратах даже не встанет и экономия произойдёт автоматически, как говорится, сама собой, но в последний момент его что-то остановило. Понятное дело, они с Сашкой разные, разные настолько, что, возможно, это и позволяло им столько лет поддерживать дружбу. На месте Черемисина лично он не стал бы раскошеливаться в самом дорогом ювелирном в округе, а отправился бы прямиком в комиссионный или ломбард. Переплачивать за новую коробочку не имело никакого смысла, в конце концов, её можно купить и отдельно.

Но Сашка был другим, и прикупить колечко для Нины по дешёвке ему бы просто не пришло в голову. Сама мысль преподнести жене вещь, принадлежавшую кому-то ранее, привела бы Черемисина в негодование, хотя, если отдать старенькое колечко в чистку и упаковать его в бархатную коробочку, — ни одна живая душа не отличит его от нового.

— Ты знаешь, Шур, в этих делах я плохой советчик, — не дожидаясь, пока возмущение друга достигнет опасной отметки, ловко обошёл острый угол Леонид. — Все эти штучки-дрючки не для меня. Вот если бы речь шла о перчатках или, к примеру, кошельках — тут я ас, а безделушки — не мой профиль, извини. По мне — они все красивые… — «если, конечно, за них не надо платить из собственного кармана», чуть не добавил он, но вовремя прикусил язык.

— Даже не знаю, — задумался Александр, — взять, что ли?

— А чего ж не взять, если деньги есть, — с едва заметным холодком обронил Тополь. — Лично мне делать такие подарки ещё долго не светит, хотя… — Оборвав себя на полуслове, Леонид пожевал губами. — Саш, а Саш, как ты думаешь, если я на Сёмку в суд подам, выиграю я дело или проиграю?

— В суд? — Черемисин удивлённо заморгал. — Что ж, ты будешь подавать иск на собственного сына? И у тебя ничего не дрогнет?

— А почему у меня должно что-то дрожать? У него ничего не дрожало, когда он меня выбрасывал на улицу, как шелудивого кота, так отчего же меня должна грызть совесть? И потом, мне чужого не нужно, я хочу взять своё. У них с Надькой отличная трёхкомнатная квартира, так почему бы им слегка не потесниться?

— Но ты же переписал квартиру на Семёна добровольно?

— И что из того?

— А то, что никаких материальных претензий ты теперь выдвигать не имеешь права. Знаешь, как говорится, умерла так умерла. Ну подумай сам, что ты в суде скажешь? Я прописал в квартиру сына, а он меня из моей же избушки и выгнал?

— Да, как-то смешно получается, — расстроился Леонид, — прямо сказка про зайчика. Но как же мне теперь быть? Не могу же я до конца своих дней копаться в чужой грязи и жить в засранной коммуналке? Ты пойми, Сань, я такой жизни просто не выдержу. Я уже и так думал, и сяк, и наперекосяк — ничего не получается.

— А чего бы тебе не жениться ещё разочек?

— Издеваешься, да? — обиделся Тополь.

— А что, тебе не привыкать. Найдёшь себе какую-нибудь зазнобу с квартиркой, и все проблемы решатся сами собой.

— Так я вроде как женат… — неуверенно пролепетал Тополь.

— А чего ж ты тогда теряешься? — Черемисин достал из кармана брюк кошелёк. — Не знаю, как поступишь ты, но я бы на твоём месте подавал в суд, но только не на Семёна — тут ловить нечего, — а на твою Лидию.

— По закону она имеет право не прописывать меня на своей жилплощади. Как ты её заставишь, если квартира приватизирована на неё одну?

— А вот знаешь, тут вопрос спорный. С одной стороны, так, а с другой — выбросить тебя за порог она тоже не имела права. Если бы у тебя была своя жилплощадь, то конечно, а если таковой не имеется… Когда ты выписывался из своей однушки, у тебя на руках было её заявление, то есть согласие, на то, что она ничего не имеет против твоего проживания на своей территории. Если взяться за это с умом, ещё неизвестно, как оно всё выйдет. Конечно, предсказать что-либо заранее сложно, но в этом случае есть варианты. — Александр достал из кошелька сложенные купюры. — А с Семёном я бы тебе не советовал завязываться. Слов нет, паршивец он редкостный, но по закону, как ни крути, он имел право распоряжаться своим имуществом.

— Да он к этому имуществу никаким боком не относится! — вспылил Леонид.

— Это мы с тобой знаем, а для суда он — хозяин проданной квартиры, их лирика не интересует, понимаешь? Есть эмоции, и есть факты. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят… — принялся пересчитывать имеющуюся наличность Черемисин. — Для суда твои душевные переживания… сто… не представляют ровно никакого интереса. Сто двадцать пять, сто тридцать… Их на жалость не пробьёшь.

— Но по-человечески меня понять можно?! — с обидой проговорил Леонид.

— По-человечески — да, но в суде нет такого критерия — «по-человечески». У них один критерий — закон, а Семён не совершил ничего, что бы противоречило закону. — Отсчитав нужную сумму, Александр обратился к продавщице: — Девушка, можно вас на минуточку?

— Вы решили, что будете брать? — Встав со стула, девушка мило улыбнулась и подошла к прилавку, возле которого стояли приятели.

— Будьте так добры, покажите вот это колечко.

— С турмалином? Девятнадцатое?

— Да, его. — Взяв в руки кольцо, Черемисин внимательно осмотрел его со всех сторон и протянул обратно девушке со словами: — Я его возьму. Выпишите, пожалуйста, чек.

— Хорошо. — Продавщица что-то быстро написала на узеньком бланке. — Пожалуйста, в кассу, и не забудьте проставить на обратной стороне печать. Коробочку брать будете?

— А как же, — улыбнулся Александр.

— Синюю или красную?

— Синюю или красную? — Черемисин обернулся к Тополю.

— А какая из них дешевле? — Будто боясь пропустить ответ, Леонид вытянул шею.

— Они в одну цену, — слегка усмехнулась девушка.

— Тогда бери синюю, она богаче смотрится, — посоветовал Тополь.

— Хорошо, с вас сорок рублей. Давайте чек, я впишу.

— Сколько-сколько?! А чего ж не четыреста? — потрясённо протянул Тополь и поднял на продавщицу обалделый взгляд. — Сань, сдалась тебе эта коробочка! Я знаю Нину, она не обидится, если кольцо будет в пакетике.

— Что-то ты, Лёнь, совсем заэкономился. — Александр протянул девушке чек.

— Тут заэкономишься… — От жалости к себе, несчастному, губы Тополя вдруг задрожали. — Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется?

— Чего? — Взяв чек, Черемисин двинулся к кассе.

— Ты даже не можешь себе представить, как бы мне хотелось встретиться с этим щенком, моим сынулей, лицом к лицу, чтобы он посмотрел мне в глаза, подлец! Три месяца, мерзавец, прячется за Надькину юбку! Если бы я только его встретил, я бы ему, как курёнку, не задумываясь, свернул шею, и поверь, во мне бы ничегошеньки не дрогнуло.

— Н-да… — Черемисин подошёл к очереди в кассу. — Молодой человек, вы крайний?

— Я. — Парень обернулся, и вдруг его лицо стало белее простыни. — Отец? — едва шевеля губами, прошептал он.

— Ну, вот и встретились… сынок, — зло процедил Леонид и обернулся к приятелю: — Познакомься, Саня, это Семён Леонидович Тополь, мой сын и… наследник. Прошу любить и жаловать.

* * *

— Что у тебя случилось, Лидочка?! — Альбина с беспокойством вгляделась в отёкшее от слёз лицо подруги. — Я ничего не могла разобрать по телефону. Скажи мне толком, что произошло?

— Всё пропало… — хрипло проговорила Загорская. Пытаясь удержаться от слёз, она закусила губу и, прижимая к носу скомканный влажный платочек, всхлипнула: — Он всё забрал!

— Что?.. О чём ты говоришь? Опустившись на диван рядом с подругой, Кусочкина попыталась заглянуть ей в глаза, но, замотав головой, Лидия ещё крепче прижала платок к лицу, и из её груди вырвалось сдавленное рыдание.

— У него были ключи, понимаешь?.. Когда я его выперла, у меня и в голове не было, что этот урод уже догадался сделать с них… сделать с них дублика-а-ат… И теперь… Аля! Он обобрал меня дочиста!

— Кто? Тополь?! — обалдела Кусочкина.

— А кто же ещё?! — От нахлынувшей злости слёзы Лидии вмиг куда-то исчезли, и она с ненавистью полыхнула глазами. Когда он уходил, то бросил мне в лицо, что ещё посчитается со мной за всё, но я даже не могла подумать, про что он говорит! — Кривя свои полные вишнёвые губы, Загорская теребила многострадальный батистовый платок, теперь напоминавший серую измятую тряпку. — Когда я вышвырнула на лестничную клетку его паршивые чемоданы, он даже зарычал от досады! А потом достал связку с ключами и со всей силы запустил ею в мою дверь! А я-то, дура, ещё обрадовалась, что ключики опять у меня в кармане!

— Чего ж ты за столько месяцев не вставила другие замки? — Альбина достала из кармана чистый носовой платок и протянула подруге.

— Да мне и в голову не приходило, что он на такое решится! — Лидия отбросила мокрый платок в угол дивана, но он перелетел через спинку и упал куда-то на пол. Сухо всхлипнув, она безразлично посмотрела ему вслед и едва заметно дёрнула рукой. — У него же кишка тонка, он же тля, он же ничего из себя не представлял. Кто же знал, что он сумеет набраться наглости настолько, чтобы заявиться в мой дом и выгрести всё подчистую?!

— И много он забрал?

— Всё! — хрипло выдохнула Лидия. — Всё, что можно было распихать по карманам!

— Значит, ни техники, ни книг… — начала Кусочкина.

— Какие, к чёрту, книги?! Кому они сейчас нужны, твои книги?! Макулатура! — взвизгнула Загорская. — Куда он их денет, в «Букинист» понесёт сдавать, что ли?! На черта они ему сдались?!

— Лида, успокойся. — Видя, что подруга находится на грани истерики, Альбина встала и, достав из серванта специальную серебряную рюмочку, приспособленную Лидией под капли, отправилась на кухню за корвалолом.

Безопасная доза в пятнадцать капелек, которую Лидочка каждый день принимала перед сном для успокоения нервов, сейчас явно была недостаточной. Отсчитывая капли, Альбина раздумывала, остановиться ли ей на тридцати или, в связи с чрезвычайными обстоятельствами, увеличить их количество до пятидесяти, но здравый смысл заставил её выбрать золотую серединку. Пожалуй, сорок будет в самый раз, потому как всем давно известно, что слишком хорошо — это тоже плохо.

— Во-от так. — Альбина забрала из рук Лидии пустую серебряную рюмочку и, стряхнув остатки жидкости прямо на палас, вернула её за стекло серванта. — Ну разве можно так убиваться? Ведь так можно всё здоровье растерять, а поправить его — о-о-х как сложно!

— На что я его теперь поправлять-то буду?! — Лидия посмотрела на подругу как на ненормальную. — На копеечный цитрамон? Да сейчас жизнь такая, что без денег — ложись и помирай! Ты не представляешь, сколько эта тварь из дома вынесла! Он же знал, чего и где у меня хранится! Ни денег, ни украшений — ни-че-го! Всё как корова языком слизала! Стоило мне два года назад крутить с ним шуры-муры, а потом год терпеть эту образину возле себя, чтобы остаться в конечном итоге у пустого корыта?! Он же хапнул всё, даже то, что дарил мне на югах!

— Подумать только… — на вдохе проговорила Альбина.

— Ты даже не догадываешься о масштабах его непорядочности и мелочности! — голос Загорской сорвался на крик. — Он не побрезговал сунуть себе в карман даже мелочь, лежавшую на секретере! Это о чём-нибудь да говорит?

— Лидочка, в это сложно поверить… — потрясённо проговорила Кусочкина. — Ну, я понимаю, взять кольца, серьги… но опуститься до того, чтобы своровать копейки? Я надеюсь, ты в милицию уже заявила?

— А как же — первым делом! — усмехнулась Лидия. — И знаешь, что они сказали?

— Что?

— Чтобы я с собственным мужем сама разбиралась. — Видимо, волна обиды захлестнула Лидию снова, потому что лицо её жалко сморщилось. — Достали вы все, говорит, дёргать занятых людей попусту! А сам, издёрганный, килограммов на сто сорок, наверное, тянет, не меньше!

— Да как же так? — поразилась Альбина.

— А вот так! Их двое приехало. Один, который издёрганный, за столом сидел, какие-то бумаги заполнял, а второй мотался по квартире, всё вынюхивал, не осталось ли у меня ещё чего-нибудь ценного.

— Брось ты! — усомнилась Альбина. — Это тебе так показалось. А они с собакой были?

— Какая, к чёртовой бабушке, собака?! — Поражаясь наивности подруги, Лидия откинулась на спинку дивана и закатила глаза. — Да они даже не удосужились отпечатков пальцев снять.

— А чего сказали?

— Чтобы получше за мужем приглядывала, тогда ничего из дома пропадать не будет. Ты что думаешь, они будут мои колечки искать? Как же! Да им на мои колечки — плюнуть и растереть!

— А ты бы им денег пообещала. Глядишь, они бы и зашевелились.

— Где я их тебе возьму — денег? Я же тебе говорю, этот паршивец выгреб всё до копеечки, ничего не оставил. Ты думаешь, я пошутила насчёт мелочи на секретере?

— Но должна же быть на него какая-то управа? — Альбина вцепилась в золотой ободок на пальце и принялась механически крутить его. — Не может быть, чтобы твой Лёнька мог безнаказанно выкидывать такие фортели. Ты сама-то с ним пыталась говорить?

— Куда ты мне прикажешь за ним сбегать? На деревню к дедушке?

— Странно как-то… — Рука Альбины на миг замерла, а потом стала вновь накручивать кольцо на палец. — Если бы Лёнька захотел украсть у тебя деньги, зачем бы он стал ждать целых три месяца? Чего ждать-то? Когда ты одумаешься и сменишь замки в двери?

— Что ты хочешь этим сказать? Что меня ограбил… не он?

— А ты не допускаешь такого варианта?

— Какого? Ну, какого? — Лидия уже пожалела, что позвала Альку. Конечно, она была лучшей подругой и сочувствовала её беде от всей души, но иногда её наивность граничила с глупостью. — Ключи от квартиры только у меня и у Леньки. Если замки не взломаны, какие ещё варианты тут могут быть?!

— Лид, а Лид, но это же нелогично, — задумчиво проговорила Альбина.

— Что нелогично?

— То, что ты говоришь. Зачем Тополю делать дубликат с собственных ключей, если он ни сном ни духом не догадывался, что ты его турнёшь из квартиры?

— Да кто его знает, чего у него там в мозгах… — с сомнением произнесла Лидия. — Да он это, он, я тебе говорю, больше некому. Он же обещал отомстить мне за всё разом, вот и отомстил! Как вспомню его пакостную улыбочку, так аж мурашками покрываюсь. Сейчас, небось, сидит где-нибудь в ресторане и на мои деньги своё дрянное брюхо набивает! — При мысли о том, что подлый Лёнька ест за её счёт, Лидия позеленела. — Если с умом распорядиться тем, что он у меня украл… — Загорская прикрыла глаза, и из её груди вырвался хриплый стон. — Да чтоб ты сдох где-нибудь на помойке, паразит! Я годами собирала копеечку к копеечке! — в голос запричитала она, забывая, что большая часть накопленного досталась ей за красивые глаза. — Столько лет коту под хвост, и всё из-за какого-то прощелыги! И за что мне такое наказание?

— Лидочка, не рви себе душу. Если это Лёнькиных рук дело — не принесут эти деньги ему радости. Как они к нему пришли, так и уйдут сквозь пальцы.

— Ты, как всегда, в своём репертуаре — нашла чем утешить. Да что толку-то, что они от него уйдут, если ко мне всё равно не вернутся?! — Загорская с силой ударила кулаками по дивану. — И зачем я только с ним связалась?! Ведь чувствовала, что дело добром не кончится.

— Лид, не изводи ты себя. Чёрт с ними, с этими деньгами, а? Ну нет их — и забудь. Вообще всё забудь, и про деньги, и про Лёньку своего чумурадного. — Альбина с жалостью взглянула на подругу.

— Чего-чего?! — Выщипанные полоски бровей Загорской высоко подпрыгнули, и на её молочно-белом лбу образовались частые горизонтальные складки. — А больше ты ничего мне не посоветуешь? Значит, он, подлец, будет жировать на мои денежки, а я должна всё это проглотить?! Ну и медуза же ты, Альбинка!

— Да никакая я не медуза, просто здраво смотрю на вещи! — Кусочкина поправила шпильку, выскочившую из пучка. — Что ты можешь сделать, если даже милиция не стала браться за это? Самым лучшим для тебя было бы наплевать на этого Тополя, врезать в дверь новые замки и забыть всю эту катавасию, словно её и не было никогда. Ну что толку из себя жилы-то тянуть? Денег ты всё равно не вернёшь, только изведёшься. Послушайся меня, Лидочка, сделай, как я скажу, — ласково проговорила Альбина. — Поменяй замки, успокойся, разведись с ним, и пусть Бог его накажет.

— Значит, предлагаешь дожидаться, пока у Бога дойдут руки до этого проходимца, да? — Загорская криво улыбнулась. — А если они не дойдут никогда?

— Да что ты, милая, Бог всё видит. — Альбина боязливо понизила голос.

— Боюсь, я тебя огорчу, подружка, но твой ненаглядный Бог — слепой, глухой и больной на всю голову, и если дожидаться, пока он чухнется, то можно остаться без порток! — Зло усмехнувшись, Загорская смерила подругу сочувственным взглядом, и Кусочкина ясно поняла, что дожидаться милостей от неба Лидия не намерена.

* * *

— Я тебе ничего не должен! — Затравленно оглянувшись по сторонам, Семён по-волчьи сверкнул глазами и с ненавистью посмотрел на отца. — Никаких денег я тебе отдавать не буду, можешь даже на это не рассчитывать! Ни половины, ни четверти, ни рубля, понял?

— Ах ты, зверёныш… — Леонид ожесточённо заскрипел зубами. — Значит, так?!

— А как ты ещё хотел?! — Бросая по сторонам косые взгляды, Семён попятился, его лицо исказила неприятная гримаса. — Ты что же думал, я буду бросаться тебе в ноги только потому, что ты соизволил вспомнить о моём существовании, так, что ли?

— Ах ты… мразь! — задохнулся Леонид.

— А ты кто?! — Перестав пятиться, Семён сжал кулаки и с угрозой взглянул на отца сверху вниз. — Ты-то кто?! Пятнадцать лет ты преспокойно плевал и на меня, и на мать, потом объявился, а теперь ждёшь сыновней любви?

— Ох, как ты заговорил-то… — Синие глаза Тополя-старшего сузились до щелей. — Выкормила Надька на свою шею… гадёныша, — тяжело бросил он. — На черта мне сдалась твоя любовь? Отдай мне деньги и катись со своей любовью на все четыре стороны!

— Как трогательно, папа. — Взгляд Семёна стал маслянистым. — Неужели ты настолько наивен, что думаешь, будто сумеешь выжать из меня хотя бы копейку? Хотя… подожди-ка… — Сосредоточенно нахмурившись, Тополь-младший полез в карман куртки. — Сейчас… у меня тут для тебя кое-что есть. Не знаю, правда, пригодится ли тебе?.. — С трудом вытащив руку из кармана, Семён разжал ладонь, и Леонид увидел горсть мелочи. — Подать? Или обойдёшься? — Семён с ненавистью полоснул взглядом по узкому лицу отца, заставляя его вспомнить мартовский день восемнадцатилетней давности, когда, не задумываясь, в ответ на просьбу о помощи Леонид бросил Надежде под ноги такие же жалкие гроши. — Ну, так что, сочтёмся… папа? — холодно процедил Семён и швырнул отцу под ноги монеты. Оглушительно брякнув, медяки запрыгали по каменным плиткам универмага. — Теперь мы в расчёте!

С нескрываемым удовольствием глядя в исказившееся от злобы лицо отца, Семён сделал шаг в сторону, но Леонид тут же вцепился в его рукав.

— Ты что же, принимаешь меня за слабоумного?! — Бледный как смерть, он шумно выдохнул, и его лицо исказила судорога. — Ты отдашь мне мои деньги!

— Всё это время я ждал момента, когда смогу поквитаться с тобой за всё. — Семён высвободил свой рукав. — Как же я рад, что ты оказался на помойке, дорогой папочка!

— Я тебя удавлю, выкормыш поганый!

Чувствуя, что в голову бросилась горячая кровь, Леонид рванулся к сыну, но в последний миг Черемисин его удержал:

— Прекрати, это ничего не даст. А ты поганец! — Зелёные глаза Черемисина с осуждением скользнули по долговязой фигуре Семёна.

— А вы вообще не лезьте не в своё дело! — Тополь демонстративно провёл по рукаву дублёной куртки ладонью, словно счищая грязь, оставленную пальцами отца. — Никаких денег этот, — он кивнул на Леонида, — от меня не дождётся, так и зарубите себе на носу. Оба. А если ещё раз он посмеет распустить руки, я найду на него управу.

— Ну и гниль же ты, Семён Леонидович! — с нажимом проговорил Александр. — Такая гниль, что и сказать страшно.

— Тогда лучше молчите, — с издёвкой посоветовал Семён. — Тоже мне, нашлись… святые угодники! — переведя взгляд с Александра на отца, он громко хмыкнул. — Чтоб тебе, дорогой папа, за все твои подвиги сгнить где-нибудь в помойном углу в нищете и одиночестве!

— И в кого ты такая отменная сволочь?! — в сердцах бросил Леонид.

— Не догадываешься? — Густо-синие глаза Семёна засияли. — Да я же в точности твоя копия, только чуть моложе, чуть расторопнее и гора-а-аздо умнее! — Запрокинув голову, он громко рассмеялся, а потом развернулся и неторопливо двинулся к выходу.

— Поганец! — Трясущимися руками Тополь попытался застегнуть пуговицу пальто. — Если бы я только мог дотянуться до его горла… — мучительно проговорил он и вдруг почувствовал, как его всего, целиком, захватила горячая волна жалости к себе.

Сдавливая сердце, волна выталкивала его куда-то к горлу, норовя выпихнуть совсем, и от того, что глупое сердце упиралось, раздирающая боль каталась по гортани вверх и вниз. Сосущая, вяжущая боль ширилась и ползла к солнечному сплетению, и, как бы предчувствуя её скорое появление, желудок Леонида мелко и противно сжимался.

— Если бы я только мог… если бы только мог… — Жалко изогнувшись, губы Леонида затряслись.

— Лёнь, давай я тебя провожу до дома. — Черемисин взял друга под локоть и с беспокойством вгляделся в его серо-зелёноё, нервно подёргивающееся лицо.

— До дома?! — Истерично рассмеявшись, Тополь высвободил свою руку. — А где он, мой дом, не подскажешь?! Может, и вправду на помойке?

— Лёнь, перестань, на нас люди смотрят, — негромко проговорил Александр.

— Ну и пусть смотрят, — огрызнулся Леонид, но вдруг в один миг сник, плечи его опустились. — Что же мне теперь делать, Санька?.. Как же мне теперь жить дальше?..

— Знаешь что, Лёнь, поживи какое-то время у нас с Ниной, а там видно будет.

— У вас? — Вишнёвая полоска тёмных губ растянулась светло-розовой посечённой резиночкой. — А зачем?

— Ну, всё ж не один, — растерянно пожал плечами Черемисин. — А правда, Лёньк, поехали ко мне?

— Да нет… к чему? — Леонид дёрнул плечом. — Пойду я, пожалуй, Сань.

— Давай я тебя подброшу?

— Нет, я сам. Ты это… кольцо лучше Нине пригляди, праздник всё же…

Не дожидаясь ответа Александра, Леонид повернулся и, не оглядываясь, поплёлся к выходу. Говорить с Сашкой не хотелось. Ощущая, как ноги, налившись тяжестью, стали неподъёмными, Тополь засунул руки в карманы и нащупал ключи от квартиры.

Квартира… Вспомнив изгаженную комнатку в коммуналке, Леонид с отвращением поморщился. Жёлтые, в какой-то меленький нелепый цветочек обои на стенах, крошечный подоконник с одним-единственным кривобоким кактусом, выпирающие пружины казённого дивана и ржавые подтёки на бортах общей ванны — вот и вся квартира.

Поднимаясь откуда-то снизу, к груди снова подкатила кислая волна обиды. Стараясь не дать ей разлиться по всему телу, Леонид нащупал в кармане острые бороздки длинного ключа от входной двери и что есть сил сжал пальцы. Под ногами сочно чавкала подтаявшая снежная жижа. Утопая в холодной полужидкой каше мокрого снега, Тополь с трудом переставлял ватные ноги, и в его голове, монотонно гудя, кружились обрывки несуразных мыслей.

И за что только дворникам платят деньги, если на тротуарах по щиколотку водищи? Наберут участков, нахапают, а убираться и не думают… А действительно, чего убирать, если можно насыпать соли? Какая им разница, разъест у кого-то ботинки месяцем раньше или месяцем позже, ботинки-то не их… Какие чёрные стали стволы у кустов, всё равно как углём обмазанные, чудно… Вот интересно, когда их весной подстригают секаторами, им больно или нет?.. А в кармане пальто — приличная дыра. Забавно, если ключ упадёт в неё бороздками вниз, его круглая железная болванка зацепится за мешковину или же вся связка ухнется в это холодное пересоленное месиво на тротуаре?..

Задумчиво глядя под ноги, Леонид вдруг услышал какой-то звук. Усиливаясь, неприятный гул разрезал пространство и заполнял собой всё вокруг.

Ничего не понимая, Тополь повернул голову в ту сторону, откуда доносилась эта страшная какофония, и неожиданно перед его изумлённым взором мелькнули знакомые светло-карие глаза с бархатистой янтарной поволокой. Когда-то очень давно, чуть ли не в другой жизни, он видел точно такие же… только вот когда и где…

Вспомнить, где и когда это было, Леонид не успел. Не снижая скорости, легковушка ударила его в бок. Отлетев, он неловко перевернулся в воздухе, ударился головой о выступающий бордюр мостовой и ощутил, как голову мгновенно залило обжигающей волной. Тупая адская боль обручем сжала затылок и виски, а потом рассыпалась перед глазами миллионами обжигающих искр. Вспыхнув, золотисто-синие точки слились в одну белёсую муть и стали постепенно гаснуть. Бледнея, они отодвигались всё дальше и дальше, и следом за ними, теряя свою остроту, из сознания Леонида уходили запахи, звуки и цвета. В последний раз вздрогнув, золотистые искры рассыпались где-то совсем далеко, и на Тополя сползла густая липкая пустота, в которой не было ни земли, ни неба.

* * *

— Алька, я его убила! — Вытаращив глаза и судорожно хватая ртом воздух, Загорская шлёпнулась кулём на диван и дрожащими руками обхватила голову.

— Убила? Кого ты убила? — не поняла Альбина. — Что ты такое придумала, Лидочка? Опомнись, милая, кого ты могла убить?

— Кого-кого, Лёньку, конечно…

— Как это «убила»? Подожди, я не понимаю, у вас что, состоялся ещё один разговор? — поразилась Альбина. — Зачем тебе это было нужно? Мы же договорились, что до суда между вами не будет никаких разговоров. Ты же не можешь не понимать…

— Какой разговор? О чём ты? — Трясущимися руками Загорская расстегнула замок своей сумочки и достала пачку тоненьких лёгких сигарет. — Какие разговоры, Аля? Какие могут быть разговоры?! — Тщетно поискав глазами пепельницу, Лидия протянула руку к подоконнику и сняла с блюдца один из цветочных горшков. — Не знаю, как у меня хватило решимости… — Несколько раз нервно чиркнув зажигалкой, Лидия глубоко затянулась и откинулась на спинку дивана.

— Я что-то никак не пойму, ты ведь выражаешься фигурально? — Альбина бросила хмурый взгляд на импровизированную пепельницу Лидии, но делать замечания не стала. — Насколько я понимаю, Леонид…

— Покойный Леонид, — хрипло выдохнула Загорская, и её лицо нервно дёрнулось.

— Ч-то? — Споткнувшись на слове, Кусочкина ошалело взглянула на подругу. — Ты в своём уме? Что за чушь ты мелешь? — Чувствуя, что её не держат ноги, Альбина медленно осела на диван.

— Это не чушь! — Загорская выпустила изо рта струю дыма. — Я его задавила. Машиной. Только что.

— На-асмерть? — сдавленно выдохнула Альбина.

— Надеюсь…

— Лидка, — растерянно заморгала Альбина, — что же ты наделала? Что же теперь будет?.. — Представив, какие последствия повлечёт за собой необдуманный поступок взбалмошной Лидки, Альбина в ужасе прижала кончики пальцев к губам.

— А что теперь будет? — Лидия с силой надавила недокуренной сигаретой на середину блюдца. — Ничего не будет. Если, конечно, ты подтвердишь, что весь сегодняшний день я провела у тебя.

— Как же ты смогла… — будто не слыша последних слов Лидии, с ужасом проговорила Альбина, — как ты смогла решиться на… такое?

— На какое такое? — Выпятив нижнюю губу, Загорская с неодобрением посмотрела на подругу. — Этот подлец измывался надо мной два года, я терпела его выкидоны, надеясь, что этому когда-нибудь придёт конец, но, видимо, такое положение вещей его устраивало и конца и края этому безобразию не предвиделось! Сначала он использовал мой дом в качестве бесплатной гостиницы, потом обобрал меня до последней нитки, а под конец и вовсе подал в суд, чтобы урвать половину моей жилплощади! И что я должна была делать? Смотреть, как станут разменивать мою квартиру?!

— Лидка, ты… убила человека… — В серо-зелёных глазах Альбины плеснулся страх.

— Это Лёнька-то человек? Зараза он, а не человек! — зло выплюнула Загорская.

— Как же так… — От шума в ушах Альбина плохо слышала свой голос. — Как же ты осмелилась решать, кому жить, а кому — нет? Какой бы он ни был, никто не давал тебе права отмерять чужую жизнь. Да ведь ты же… ты же теперь… — Не договорив, Кусочкина потрясённо замолчала.

— Алька, перестань, честное слово! — На щеках Загорской появились малиновые пятна. — Какое удовольствие — устраивать из всего фарс? Тополь был порядочной дрянью!

— А ты? Кем теперь стала ты? — осуждающе уронила Альбина.

— Не надо меня чернить! Если бы тебе пришлось перетерпеть столько, сколько мне, ты бы пела по-другому!

— Никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах я не смогла бы убить человека… даже такого гадкого, как твой Леонид. Ненавидеть — да, смогла бы, досаждать — сколько угодно, но чтобы пожелать смерти…

— Ой-ой-ой, подумаете, какие мы чистенькие! — Загорская смерила Альбину презрительным взглядом. — Да собаке — собачья смерть! К твоему сведению, я даже не жалею, что всё так вышло. Надо же, нашла о ком плакать — ворьё проклятое! Да чтоб у него… — «руки отсохли», хотела добавить Лидия, но вовремя вспомнила, что отсыхать у Тополя уже нечему. — Вот ведь как бывает, — Загорская снова открыла сумочку, чтобы убрать в неё пачку с сигаретами, но в последний момент передумала и положила их на диван возле себя, — вот ведь как бывает, Аль: хапнул Лёнька денег, ободрал меня подчистую, а попользоваться не удалось. А знаешь почему? Потому что они ему поперёк горла встали, вот почему! Нет, есть всё-таки Бог на свете, только уж больно он тормозной — пока не подтолкнёшь, куда надо, сам не додумается.

— Лида… — Шокированная тем, что подруга приплетает божье имя к такому жуткому делу, Альбина испуганно заморгала.

— А что «Лида»? Я что-то не так сказала? — Постепенно волнение утихало, и лицо Загорской мало-помалу приобретало свой естественный цвет. — Если бы не моя помощь, сидел бы себе добрый боженька где-нибудь на облачке, покачивал ножками, обутыми в сандалики, прихлёбывал нектар с амброзией и ковырял пальцем в носу, а у самого и в голове бы не было наказать эту сволочь, Лёньку.

— Конечно, без тебя бы он не разобрался, — с горечью проговорила Альбина. — Что-то тебя, Лидуся, заносит в последнее время. Ты хоть понимаешь, что ты наделала? У тебя же руки по локоть в крови! Как ты дальше жить-то собираешься?

— Я к тебе что, за нотациями пришла? — Лидины брови мгновенно метнулись к переносице. — Как я буду жить, дело моё, и, пожалуйста, прекрати меня воспитывать — поздно. Пусть моя бессмертная душа сама решит, как и с кем ей дальше жить. Ты мне лучше скажи, если потребуется подтвердить, что весь сегодняшний день я пробыла у тебя в гостях, я смогу на тебя рассчитывать?

Какое-то время Альбина сидела молча, глядя на Лидию не то с осуждением, не то с сожалением, а потом нерешительно отвела взгляд.

— Как это понимать? — Внутри Загорской тревожно тренькнул колокольчик.

— Лидочка, прости меня, если сможешь, — виновато произнесла Альбина и, стараясь не встречаться с подругой взглядом, опустила голову ещё ниже.

— Это что же, ты мне… ты мне отказываешь? Я правильно понимаю? — Разрастаясь, тревога постепенно переходила в тихую панику.

— Лида, прости меня, ради бога, прости! — Неожиданно Кусочкина всхлипнула, и по её худым щекам покатились слёзы. — Мне нужно было сказать тебе это ещё утром…

— Ты о чём? — Глядя на вздрагивающее, сплошь изрезанное узкими неглубокими морщинами лицо Али, Загорская устало поморщилась.

Истерика подруги в её планы не входила. Признаться честно, она надеялась на Алькину доброту и сознательность, а ещё на то, что друзья, как известно, должны идти друг за другом в огонь и в воду. То, что Альбина никуда идти не собиралась, существенно усложняло и без того деликатное положение, а уж слёзы, так некстати навернувшиеся ей на глаза, и вовсе путали все карты.

— Аль, перестань, мне и без твоих завываний несладко. — Лидия достала носовой платок и протянула его подруге: — На, возьми и прекрати разводить сырость.

— Лидочка, девочка моя, я перед тобой так виновата… — Непрерывно всхлипывая, Кусочкина прижала тонкий платочек к носу. — Если бы я только могла знать, чем всё это закончится, я бы не стала медлить ни единой минуточки!

— Алька, говори по-человечески, что у тебя произошло?! — Мокрое хлюпанье начало выводить Лидию из себя. — Будь человеком, Алька, перестань скулить и скажи, наконец, в чём ты виновата. Из-за твоего шмыганья носом я никак не могу понять, в чём дело.

— Вчера вечером… — стараясь удержаться от слёз, Кусочкина глубоко и прерывисто вздохнула, — ко мне приходил Борис. Это было часов в десять, в начале одиннадцатого. Обычно он приходит раньше, потому что не хочет меня беспокоить так поздно, ты же знаешь, какой он милый и воспитанный мальчик…

— Знаю, знаю, — поторопила её Загорская. Боясь, как бы в Алькину голову не пришло в сотый раз перекладывать старую песню на новый лад, она быстро закивала, заранее соглашаясь с тем, что краше и умнее её страхолюдины-племянника нет в целом свете. — Зачем он к тебе приходил?

— Так ведь скоро Новый год, — мокро всхлипнула Альбина. — Сначала мы обменялись с Борюсиком подарками. Он принёс мне чудесный чайный сервиз, — она кивнула на коробку, перевязанную огромным малиновым бантом и стоящую нераспечатанной на полке серванта, — а я подарила ему чудесный тёмно-синий галстук с таким разводами, как… знаешь, как…

— Ну понятно, с узорами, — перебила её Лидия. — И что было дальше?

— Дальше мы сели попить чайку с печеньем. Я вчера напекла печенья из творога, Боречкино любимое. Я понимаю, что кушать сладкое на ночь вредно…

— Но вы всё-таки покушали, — сократила её бесконечные излияния Лидия.

— Сначала Боречка рассказывал мне о себе, о своём институте. У них только что началась зачётная сессия… хотя, впрочем, это не так важно, — прервала она сама себя, и, поняв, что институтской саги о зачётах и экзаменах ненаглядного Борюсика счастливым образом удалось избежать, Лидия с облегчением вздохнула, а Аля продолжила: — Боречка уже допивал чай, когда вдруг вспомнил, что хотел рассказать, и отложил чайную ложечку.

Чайная ложечка Борюсика не интересовала Лидию нисколько, но перебивать Альбину снова она не решилась. Растерявшись вконец и переутомившись от сильных переживаний, Алька могла пойти на новый круг всхлипываний, и тогда драгоценного времени потерялось бы вдвое больше, нежели оставь она всё, как есть сейчас.

— Когда он начал говорить, я уже почувствовала что-то неладное, что-то такое, что невозможно объяснить словами, — Альбина жалостливо сложила уголок бровей, — а когда он закончил, поняла, что не ошибалась.

— Ты скажешь когда-нибудь, что поведал тебе твой обожаемый Борюсик, или так и будешь переливать всякую сентиментальную чушь из пустого в порожнее?! — не выдержала Лидия.

— Леонид… покойный Леонид, — часто моргая, поправилась она, — к краже в твоём доме не причастен.

— Как это? — опешила Загорская.

— Твою квартиру обчистил не он.

— А кто? — Глаза Лидии стали огромными.

— У тебя в доме был его сын. Семён.

— Что-о-о? Быть того не может!

— Может. — Альбина снова хлюпнула носом. — Когда Боря увидел, что карманы его дружка буквально распирает от денег, он спросил, откуда у Семёна такое богатство. Ну, тот и влупил ему в лоб: «Стряс с бывшей папашкиной пассии». Боря: «Как стряс?» А тот: «Сделал дубликат с отцовского ключа». Ты понимаешь… — лицо Альбины, сморщившись, превратилось в печёное яблоко, — мне бы, дуре, тут же позвонить тебе да и рассказать обо всём, а я — нет, захотелось с глазу на глаз. — Она горько усмехнулась. — Позвони я вчера вечером, на твоих руках не было бы Лёниной крови. Что же я натворила-то? — Безвольно опустив руки вдоль тела, она закусила нижнюю губу.

— Так выходит, что он моих денег не брал? — потрясённо произнесла Лидия.

— Выходит, что он к твоим деньгам не имел никакого отношения, — с трудом выговорила Кусочкина.

— Так, значит, я… — Бессильно обмякнув, Лидия откинулась на мягкую спинку дивана. — И как же мне теперь развязать этот узел?

Она с надеждой посмотрела в лицо Альбины, но та, отведя глаза, молчала, и Лидия поняла, что узел ей рубить придётся в одиночестве.

* * *

— Ба-а-атюшки, какие люди-то! — Разведя руки в стороны, Семён удивлённо захлопал ресницами, а потом присел в глубоком нескладном реверансе. — Каким ветром?

— Попутным. — Александра окинула взглядом высокую фигуру Тополя. — Гуляете?

— Гуляем, — довольно протянул он. — А ты завидуешь?

— Делать мне нечего, — буркнула Сандра и покосилась на полуоткрытую дверь квартиры, из-за которой доносились голоса и громыхание музыки. — Выйти можешь?

— Зачем?

— Разговор есть.

— По-моему, мы с тобой уже обо всём переговорили. — Тополь мстительно улыбнулся. — Если мне не изменяет память, ты предпочла остаться с клопами в своей зачуханной коммуналке. Теперь что? Передумала? — с издёвкой поинтересовался он.

— Слушай, ты, первый парень на деревне, — неприязненно поморщилась Александра, — если ты думаешь, что я пришла повиснуть на твоей тощей шее, выброси это из головы, понял?

— Так уж сразу и выбросить? — сально ухмыльнулся Тополь. — А может, не стоит так торопиться? Как я понимаю, земля слухами полнится.

— В смысле? — нахмурилась Сандра.

— Девочка, не стоит думать, что ты самая умная, а вокруг тебя все сплошь дураки, ладно? Ты ведь притащилась сюда неспроста. — Ухмыльнувшись, Тополь похлопал себя по карману джинсов. — Денежки любят все: и продажные, и святые. Ты ведь здесь из-за этого? — Он коснулся пальцем подбородка Александры. — Все вы одним миром мазаны, разница только в стоимости: кто-то просит подороже, кто-то — подешевле. А может, договоримся? По сходной цене?

— Тополь, не действуй мне на нервы. — От удивления Сашка не смогла даже как следует рассердиться. — Мне на твои деньги глубоко наплевать, и на тебя, любимого, тоже.

— Тогда зачем же ты сюда притащилась? — Он прислонился спиной к косяку и с вызовом посмотрел на девушку. — Деньги тебе не нужны, я — тоже, тогда какого рожна ты здесь потеряла?

Тяжело вздохнув, Александра надула толстые, как одуванчик, щёки:

— Какой же ты, Тополь, идиот! Сказано тебе, разговор есть. Хочешь — выползай на лестницу и закрывай дверь, в таком грохоте я горло драть не намерена. Не хочешь — катись ко всем чертям, мне по барабану.

— Ну, допустим. — Сделав шаг на лестничную площадку, Тополь прикрыл за собой дверь, и в ту же секунду на этаже стало почти тихо. — Что дальше?

— Ты обороты-то сбавь, звезда! — Сандра откинула капюшон и тряхнула яркими спиральками волос. — По большому счёту, мне не стоило тебе этого говорить, тем более что ты не заслуживаешь, чтобы вокруг тебя скакали приличные люди…

— Это кого ты называешь приличным человеком, себя, что ли? — со смехом перебил Семён. — Тогда ты себе льстишь.

— Нет, думала я, что ты убогий, но не настолько же! — возмутилась Сашка. — Стоило бы сейчас обидеться на тебя и уйти, и разбирайся со всей этой помойкой сам, уродец!

— Ты язык-то прикуси, соплюшка, а то как бы чего не вышло! — Густо-синие глаза Тополя сузились. — Я добрый-то добрый, но до поры до времени. Так что лучше меня не зли.

— А катись-ка ты к чертям собачьим! — мгновенно вспылила Сашка. — Ему одолжение делаешь, а он ещё выкобенивается! Да пусть Грушин сожрёт тебя со всеми потрохами, я теперь даже пальцем не пошевельну, чтобы ему помешать!

— Ты мне на Борьку не наговаривай, мы с ним друзья, а мужская дружба посильнее бабьей зависти будет! — В голосе Тополя появилось нескрываемое презрение.

— Какой же ты слеподырый! — разозлилась Сашка. — Этот друг скоро оставит тебя без порток, так и знай! Не говори потом, что я тебя не предупреждала!

— Слушай, ты, одуванчик! — Семён сделал шаг вперёд и с угрозой взглянул на девчонку. — Если ты немедленно не прекратишь чернить моего друга, я возьму тебя за твои толстые щёки, встряхну пару раз, как полагается, и не поленюсь — спущу с лестницы кубарем! — Представив, как он трясёт Сашку за её выпирающие круглые щёки, Тополь довольно ухмыльнулся. — Не знаю, зачем ты пришла, но уйдёшь ты в любом случае ни с чем. Полгода назад у тебя был шанс вылезти из своего клоповника — ты отказалась. Теперь локти кусать без толку: даже если ты вывернешься наизнанку — ты мне больше не нужна. Можешь свои прелести демонстрировать кому-нибудь другому. Ты меня больше не интересуешь ни с доплатой, ни без.

— Да кому ты нужен, дырка от бублика?! — возмутилась Сашка — Ноль, пустое место, ничтожество! Озолоти, я не стану иметь с тобой никакого дела! Через месяц, самое большее — через два ты окажешься на той же помойке, где сдох твой папаша!

— Что ты сказала, стерва?! — Сорвавшись с места, Тополь подскочил к Александре и, схватив её за отвороты капюшона, прижал к стене. — Что ты там бормочешь про моего папеньку? Что-то я не расслышал.

— А ты сходи у своего друга Бори спроси. — Сашка попыталась отпихнуть Семёна, но он её держал крепко.

— Стой, не дёргайся! — сквозь зубы процедил он. — Ни к какому Боре я не пойду, ты сама мне всё расскажешь. Что значит «сдох»?

— Ничего я тебе рассказывать не буду! — разозлилась Сашка. — Хотя… почему бы и нет? — Она язвительно улыбнулась. — Три дня назад твой папаша отправился к праотцам засвидетельствовать своё почтение. И знаешь, каким транспортом он туда поехал? — промурлыкала она. — Автомобилем. Белым. «Жигули». Номер сказать, или сам догадаешься?

— Чего ты мелешь?! — округлил глаза Тополь, и, воспользовавшись его замешательством, она скинула его руки со своей куртки. — Три дня назад я встретился с отцом в универмаге.

— Следующая ваша встреча произойдёт на том свете, — цинично брякнула Сашка. — Причём эта встреча не сулит тебе ничего хорошего.

— Это ещё почему? — оторопел Семён.

— Потому что твоя пятая мамочка угрохала твоего папочку за грехи, которых он не совершал! — Александра многозначительно фыркнула. — Говоришь, денежки у тебя завелись? Откуда бы им взяться, не подскажешь?

— Ты что, шантажировать меня пришла? — В тёмно-синих глазах Тополя промелькнуло нечто, похожее на животный страх.

— Больно ты мне нужен… пачкаться, — с вызовом бросила Александра.

— Вот и правильно. Вот и не пачкайся, — зловеще протянул Тополь. — А то ведь так испачкаться можно, что и не ототрёшься.

— Да провались ты со своими угрозами! — закричала Сашка. — Глаза б мои тебя больше никогда не видели!

— Возможно, так оно и будет, — Семён подошел к девочке вплотную, — но сначала ты мне скажешь, откуда у тебя такие потрясающие познания о том, чего тебе знать не положено, — голос Тополя перешёл в шёпот и стал напоминать шипение змеи.

— Если я тебе скажу, что от твоего сердечного друга Бори, ты поверишь? — Ощущая в районе желудка противную дрожь, Александра незаметно сглотнула.

— Нет, конечно!

— Тогда мне больше нечего тебе сказать, — глухо произнесла Сашка. — Твой эгоизм сделал тебя слепым, глухим и недалёким. Живи как знаешь, только, когда в твоём доме случится беда, не пытайся искать виноватых! — Не прощаясь, она развернулась, и её каблучки часто-часто застучали по лестнице вниз.

— Больше сюда не ходи, поняла?! — Перегнувшись через перила, Тополь бросил взгляд на рыжую стриженую макушку девушки и победно улыбнулся: с такими, как он, подобные штучки не проходят.

Молнией мелькнувшая мысль заставила его вздрогнуть. Отец, белые «Жигули»… Да нет, глупости это всё, сказки! Отгоняя неприятные думы, Тополь закрыл глаза и тряхнул головой. Никакая девка не заставит его прыгать под свою дудку, и никакие гадкие интриги не разрушат мужской дружбы, крепче которой ничего нет в целом свете.

* * *

— Надюшка, я пришёл к тебе мириться. — Руслан протянул Надежде огромный букет заснеженных хризантем. — Как ты смотришь на то, чтобы я остался сегодня у тебя?

— Отрицательно. — Счастливо улыбнувшись, Надежда спрятала лицо в пушистых лепестках цветов.

— А что так?

— Сегодня ты останешься, а завтра — снова хвост трубой?

Аромат хризантем наполнил маленькую прихожую свежестью. Руслан наклонился к Надежде и нежно коснулся губами её виска:

— Хватит, Надюш, набегались мы с тобой, а? Мне, кроме тебя, никто не нужен. Скажи, ты по мне скучала?

— Оч-чень, — неожиданно из кухни появился Семён. — Ну что, нагулялся, назад пришёл? — Он окинул оценивающим взглядом крупную фигуру отчима. — А ты ничего, с умом. Конечно, у чистой бабы под боком гораздо лучше, чем в бегах.

— Как ты говоришь о своей матери, сопляк?! — Смуглое лицо Руслана мгновенно вспыхнуло.

— Я пока что говорю о тебе, а не о ней, — нагло ухмыльнулся Семён.

— Зачем ты влезаешь в то, что тебя не касается? Тебе что, доставляет удовольствие трепать мне нервы? — Надежда с укором посмотрела на сына. — И что ты за человек? По-моему, твоего мнения никто не спрашивал.

— Я думал, этот ушёл совсем, — Семён кивнул в сторону Руслана, — уже обрадовался, да не тут-то было — шиш его отсюда выкуришь.

— Не лезь на рожон, Семён, — холодно предупредила Надежда.

— Какой ты молодец: цветочки, комлиментики… — Тополь протянул руку и, ухватившись за лепестки, пощупал их, словно материю на рынке. — Надо же, сообразил потратиться! И правильно, окупится.

— Я бы попросил тебя не влезать в наш разговор. — Опасаясь, как бы его слова снова не вызвали неудовольствие Надежды, Руслан бросил на жену осторожный взгляд.

— А чего ты косишься на мать, боишься, что опять останешься не у дел? — Семён сунул руки в карманы джинсов и вальяжно откинулся назад.

— А ты не боишься, что не у дел можешь оказаться ты? — напрягся Руслан.

— Я?! Ты сам-то понял, чего сказал, дядя? — От подобной нелепости Семёну захотелось рассмеяться. — Да мать из-за меня любого на куски порвёт! Ты не очень-то зарывайся, а то как бы твоя глупость тебе боком не вышла. Неужели ты думаешь, что она променяет меня на какого-то пришлого мужика? — Не сомневаясь, что мать при любом раскладе примет его сторону, Семён пренебрежительно хмыкнул и, уверенный в своей полной безнаказанности, покровительственно взял отчима за верхнюю пуговицу зимнего пальто. — Значит, так, Руслан… как там тебя по батюшке? Хотя, какая разница, если тебя никто так называть всё равно не собирается? Если хочешь тут остаться, слушай меня внимательно и запоминай, второй раз повторять не стану. Хочешь здесь жить — живи, но помни своё место. В этом доме хозяин уже есть, так что или ты принимаешь мои условия нашего с тобой коллективного существования, или одному из нас придётся отсюда выкатиться. Надеюсь, ты догадываешься, кто это будет? — едко протянул он.

— И каковы же эти условия? — В лице Руслана ничего не изменилось, лишь мелькнула едва заметная тень.

— Во-первых, тебе придётся свыкнуться с тем, что твоё драгоценное мнение — не истина в конечной инстанции. По большому счёту, оно здесь вообще никому не интересно. Спросят — скажешь, нет — будешь держать рот на замке и посапывать в две дырочки, пока о тебе не вспомнят.

— Та-ак… Во-вторых? — На скулах Руслана заиграли желваки.

— Во-вторых, здесь тебе не гостиница и не студенческая общага, чтобы ходить с чемоданами туда-сюда, когда тебе этого пожелается. — Очередная гадость, вываленная на голову ненавистному отчиму, как-то сама по себе, причём крайне удачно, совпала с заботой о матери, и, гордясь своей неподражаемой изобретательностью, Семён ощутил себя в роли ангела-хранителя. — Ещё раз ты позволишь себе заставить мать переживать — можешь связывать свои вещички в узелочек и пилить отсюда к ядрене фене, мне здесь такие ходоки ни к чему.

— Семён, как ты можешь… — почти шёпотом проговорила Надежда.

— В-третьих, — пропуская мимо ушей слова матери, как всегда по достоинству не оценившей его ловкого хода, продолжил Тополь, — ни на какое имущество ты претендовать не будешь — ни сейчас, ни потом, ни ещё когда-либо, — так что все мыслишки относительно того, что ты поживишься за наш с матерью счёт, можешь оставить при себе. А чтобы такой идеи у тебя никогда не возникло, завтра же… нет, сегодня же ты поедешь со мной к нотариусу и подпишешь договор, по которому, в случае чего, ни о каких материальных претензиях к нам с твоей стороны речи идти не будет. Дальше…

— Это ты всё сам придумал? Или тебе подсказал кто-то умный? — Руслан отцепил пальцы пасынка от своего пальто.

— Семён, чего ты добиваешься? — Прижав букет к груди, Надежда непонимающе посмотрела на сына. — Когда ты попал в беду, Руслан, не задумываясь, вытащил тебя из неё…

— И поэтому я теперь всю жизнь должен вылизывать ему ботинки? — Не собираясь подбирать выражения, Семён явно шёл на конфликт. — Протри глаза, мама! Этому человеку нет до меня никакого дела, ему плевать на меня с высокой колокольни, потому что он чужой. Если бы не ты, он бы ради меня и пальцем не пошевельнул! Он же меня ненавидит, но терпит из-за тебя, а ты, как слепая, ничего не хочешь видеть!

— Руслан — благородный человек…

— Конечно, благородный, один я — сволочь. — Семён переплёл пальцы и с силой хрустнул суставами. — Вот что я тебе скажу, милая мамочка. Возможно, это жестоко, но усидеть на двух стульях ещё не удавалось никому. Хочешь ты или нет, но тебе придётся делать выбор: или я, или он. Двоим нам под одной крышей не ужиться!

— А ты, оказывается, жестокий… — Губы Надежды задрожали.

— Лучше отрезать по живому один раз, чем мучиться всю оставшуюся жизнь, — безапелляционно заявил Семён и бросил на отчима сочувственно-презрительный взгляд. — Ну что… папочка, сам упакуешь вещички или тебе оказать посильную помощь?

Нисколько не сомневаясь в выборе матери, он уверенно подошёл к шкафу, стоящему в прихожей, открыл створки и, сдвинув все вешалки вместе, приготовился сбросить вещи Руслана прямо на пол.

— Убери руки! — Руслан посмотрел на Надежду долгим взглядом, наверное ожидая от неё хоть каких-то слов, но потом, видя, что она по-прежнему молчит, отвернулся и, оттеснив Семёна локтем, принялся снимать с вешалок свою одежду.

— Тебе, может, чемоданчик приглядеть или в узелок свяжешь? — заботливо поинтересовался Тополь и, обойдя отчима, с притворным сочувствием заглянул ему в глаза. — И как ты всё это понесёшь? Барахлишка-то — вагон! — Потянувшись, он уже собирался помусолить в пальцах полу плаща, но наткнулся на обжигающе неприязненный взгляд Руслана и, решив, что перегибать палку всё же не стоит, нехотя отступил. — Какое счастье, что ты ошивался здесь недолго, а то одним бы узелком дело не ограничилось, пришлось бы самосвал к подъезду подгонять. Хотя нет, самосвал — дело опасное. Узелок хоть развязать можно, посмотреть, не прихватил ли ты чего по ошибке чужого, так, в спешке, в суете, — деловито пояснил он. — А то, сам знаешь, замешкаешься, а нужной вещички-то уже и нету…

То, что произошло дальше, было настолько диким и невероятным, что не укладывалось ни в какие рамки. Издав странный хриплый звук, Надежда подняла руку и с перекошенным от злости лицом вдруг со всей силы залепила сыну увесистую оплеуху.

— Ты что?! — Почувствовав, как по лицу полоснуло крутым кипятком, Семён схватился за щёку обеими руками, и на его глаза навернулись слёзы. — Ты что, не в своём уме?! Бить меня из-за какого-то пришлого кобеля?! — Зло сверкая глазами, он отступил в дальний угол прихожей. — Я не любил тебя, никогда не любил, а теперь просто ненавижу! — не владея собой, выкрикнул он. — Ты должна была выбрать меня, ты не можешь остаться с ним!

— Ты не оставил мне выхода. — Серые глаза Надежды холодно блеснули. — Всё, Семён. Уходи. Я ничего тебе больше не должна. Всё, что тебе причиталось, ты получил с лихвой.

— Ты же будешь жалеть о сегодняшнем дне всю оставшуюся жизнь…

Оторопело уставившись на мать, Семён с трудом пропихнул в горло обжигающий терпкий ком.

— Возможно, — устало проговорила Надежда. — Уходи, Семён. Я сделала выбор. Втроём под одной крышей нам не ужиться.

— Но… — всё ещё не в силах поверить в происходящее, Семён часто заморгал, — куда же я пойду? Мне некуда идти… — Жалко дрогнув губами, он зло прищурился. — Уходить? Из собственного дома? Да за кого ты меня принимаешь? Надо же, нашли дурака — уходить! Не нравится — катитесь отсюда сами, а я не собираюсь обтираться по помойкам только потому, что родная мать променяла меня на первого попавшегося проходимца!

— Изволь замолчать! — резко крикнула Надежда и вдруг, схватившись за сердце, начала медленно оседать.

— Надюшка, что с тобой? Сердце? — Руслан бросил вещи на пол и, побледнев, подскочил к жене.

— Нитроглицерин… там… на кухонной полке, возле чашек… — с трудом проговорила она.

— Не стой столбом, беги за лекарством! — Обняв жену за плечи, Руслан вскинул на Семёна встревоженный взгляд. — Ты что, не слышал: на кухонной полке, возле чашек…

— Тебе надо, ты и беги! — Семён выпрямился и вызывающе посмотрел на отчима. — После того, что она тут наговорила, пусть хоть сдохнет, я и пальцем не шевельну.

— Какой же ты подонок! — скрипнул зубами Руслан.

— Не больший, чем ты, — лениво отозвался Тополь. — Ладно, вы тут развлекайтесь, а я, пожалуй, пойду, а то вдруг что случится, как же я тогда?

— Побойся Бога, это же мать! — Руслан осторожно прислонил Надежду спиной к двери, и Семён увидел, что его лицо приобрело нездоровый землистый оттенок.

— Слушай, а может, вы на пару того, а? — с надеждой проговорил Тополь. — А что, как в книжках: жили долго и счастливо, а потом — бах! — и в один день. Ты подумай, и вам бы повеселее было, и мне бы хлопот поменьше.

— Уйди!!! — в бешенстве закричал Руслан, и его глаза налились кровью.

— Ладно, ладно, ты не очень-то. — Семён сдёрнул куртку с вешалки и ретировался к дверям. — Не ори. Я уйду, только не рассчитывай, что насовсем…

— Надюшка, милая… — Не слушая разглагольствований Семёна, Руслан бросился в кухню и в поисках лекарства загремел посудой.

— Ты там потише, чашки-то не казённые! — вытянув шею, крикнул Семён.

Не услышав ответной реплики, он пожал плечами, застегнул молнию на куртке и, не глядя на мать, открыл дверь. Чувствуя спиной её тяжёлый, молчаливый взгляд, на какую-то долю секунды Семён замялся, а потом решительно шагнул за порог.

В том, что случилось сегодня вечером, его вины не было. Предпочтя сыну постороннего, мать свой выбор сделала, а значит, что бы ни произошло дальше, как бы ни сложилась их жизнь — хорошо ли, плохо ли, — отныне они чужие.

* * *

— Так и сказала — «уходи»? — Борис озадаченно потёр тёмную виноградину носа, и его густые брови дёрнулись. Сложно поверить, но удача сама шла к нему в руки, без каких-либо усилий с его стороны. Не далее как позавчера добрейшая тётушка Аля попросила его об услуге, и вот уже сегодня, практически не шевельнув пальцем, он может выполнить её маленькую просьбу. — Зачем же ты связался с отчимом в открытую? Неужели не хватило ума до поры до времени помолчать?

— Почему я должен ходить на цыпочках в своём собственном доме, я что, не в своём уме?! — с негодованием бросил Семён. Борис невольно усмехнулся: для того чтобы вылить ведро помоев на голову отчиму, да ещё в присутствии матери, огромного ума не требовалось.

— Ну, не знаю… — задумчиво протянул он. — Конечно, у тебя есть своё мнение, но, если тебя интересует моё, я бы не стал нарываться на открытый скандал. Зачем биться лбом о стену? Рано или поздно твой Руслан где-нибудь да прокололся бы, и тогда можно было бы свернуть его в бараний рог, ничем не рискуя.

— А до тех пор летать по воздуху и расшаркиваться перед этим олухом? Ну уж нет!

— Может, конечно, и так… — Борис с сомнением пожал плечами. — Только как-то странно получается: ты, светоч ума и сообразительности, вынужден мотаться по улицам, как последняя дворняга, а он, человек недалёкий и ограниченный, как ты говоришь, олух, сидит себе сейчас в тёплой кухоньке и попивает ароматный чаёк с конфетками. — Боря покосился на Семёна и явственно увидел, как того передёрнуло. — Боюсь, мои слова тебе не понравятся, но, кто из вас двоих больший олух, ещё нужно разобраться.

— Мы с тобой разные люди. — Несмотря на все старания сделать вид, будто слова приятеля его абсолютно не задели, в тоне Семёна послышалось явное раздражение. — Знаешь что, давай закроем эту тему, а не то я снова взбеленюсь! При воспоминании о его наглой ухмылочке меня всего колотит! — Вопреки собственным намерениям успокоиться и больше не возвращаться к неприятной теме, Тополь завёлся снова. — Если бы ты только видел, как этот негодяй, опустив глазки, с постной миной на лице, собирал свои вещички! Ни дать ни взять — праведник!

— А мать на его гримасы как реагировала?

— А я что, смотрел на неё, что ли? — удивился Тополь.

— Ты что же, даже не допёр поглядеть на выражение её лица?

— Она что, картина, чтобы на неё любоваться? — скривился Тополь. — И потом, мать обязана была в любом случае принять мою сторону. — С обидой поджав губы, он зло сверкнул глазами. — Кто же знал, что она в один момент переметнётся? Тоже… тихой сапой… Молчала, молчала, чего-то там у себя в голове шурупила, а потом вдруг — бац! — на тебе, уходи. Я сначала ушам не поверил, а уж этот-то гадёныш как сразу встрепенулся! Весь подобрался, изнутри засветился, как лампочка Ильича, а сам всё глазки в пол, чтобы мать, упаси бог, не углядела! — Изображая подлые выкрутасы отчима, Семён сложил губы колечком и стыдливо опустил ресницы.

— А твой Руслан не промах, — восхитился Борис. — Если бы ты не начал выкобениваться, у него бы не было ни единого шанса тебя к ногтю прижать. А теперь он потерпевшая сторона, а ты хам трамвайный и махровый эгоист. Складно.

— Ладно, давай больше об этом проходимце не будем: из дома я никуда не уйду, ты же это прекрасно понимаешь, а вот небо ему в алмазах устрою непременно.

Зябко передёрнув плечами, Тополь поднял повыше воротник. Чёрт знает что такое! И почему перед каждым Новым годом в Москве обязательно должен пройти дождь? Да если б ещё дождь был, а то так, недоразумение — сыплется на лицо какая-то гадость, не то снег, не то мокрая пыль. Да ещё и на нервы действует — на носу праздник, а снег как языком слизало!

На улице действительно шёл дождь. Наверное, за год небелёная холстина неба поистёрлась окончательно, и сквозь ветхую ткань, истончившуюся до основы, проскальзывали невесомые острые крупинки. Становясь от влаги ноздреватым, снег тяжелел, оседал и постепенно таял, а на земле появлялись некрасивые сиротские проплешины.

Проведя пальцами по рукаву кожаной куртки, Тополь недовольно сморщился:

— И что за жизнь пошла? Скоро дойдём до того, что вокруг ёлки будем в резиновых сапогах хороводы водить!

— Не зуди, завтра снег обещали, правда с дождём…

— Вот именно, что с дождём, — глухо буркнул Семён.

Благодаря наезду мамочки и хитроумной тактике поганца-отчима, настроение было испорчено напрочь. Нет, конечно, инициатором неприятности явился он сам, но кто же думал, что всё так паршиво обернётся? Толочь воду в ступе, по десятому разу костеря новоявленного папашу, не хотелось, молчание тоже действовало на нервы, и, поскольку Борька инициативы не проявлял, Тополь заговорил сам.

— Ты знаешь, я недавно Сашку видел.

— Сашку? — Борис, потянувшись за сигаретами, замер. — Встретился, что ли где?

— Да нет, представляешь, сама в гости притащилась.

— В гости? — Неожиданно Борис почувствовал между лопатками странный холодок. — А что ей было нужно?

— Да какую-то чушь несла… — Остановившись, Тополь похлопал руками по карманам в поисках сигарет. — Тьфу ты, вылетел из дома пробкой, как голову-то не позабыл! У тебя подымить найдётся?

— Не вопрос. — Борис достал из кармана пачку «Мальборо» и протянул её Семёну. — Говоришь, чушь?

— Сашка-то? — Семён глубоко затянулся и с удовольствием выпустил густую струю дыма. — Ты не представляешь, чего она городила! Мне от неё аж дурно стало. Между прочим, и тебе досталось.

— А мне-то чего? — нахмурился Борька.

— Скажу — не поверишь! Это чучело утверждает, что ты планомерно толкаешь меня к краю пропасти.

— Да ты что? — От слов Тополя Грушину невольно стало не по себе. — И в чём же это выражается?

— Этого она сказать не успела.

— Почему?

— Потому что я её вытолкал к чёртовой матери в три шеи, — гордо выдал Семён, и на душе у Бориса сразу стало легко и спокойно. — Представляешь, чучело заморское, целое шоу устроила, не иначе как локти кусает, что полгода назад дурой оказалась.

— А это вариант, — поддакнул Грушин.

— А то нет! — Тополь откинулся назад и, выпуская дым, презрительно рассмеялся. — Она думала, что за такой звездой, как она, мужики будут косяками ходить, да больно она кому нужна? Спасительница отечества, героиня. Я её бредни даже слушать не стал.

— Ну и правильно. — От Борькиного сердца полностью отлегло. — Я её тут тоже не так давно видел. Точно ты сказал — звезда: рыжая, наглая, нос картошкой, а уж гонору…

— Забудь, — небрежно отмахнулся Тополь и снова зябко поёжился. — Какая же муть зелёная на улице! Давай забуримся куда-нибудь с горя, что ли? Может, по пиву?

— Да ну его, только булькать, — поморщился Борис.

— Тогда на автоматы?

— Слушай, тебе ещё не надоело за ручки дёргать?

— А что?

— Да ничего. — Борис презрительно скривился. — Пора уже привыкать к хорошему.

— В смысле? — не понял Тополь.

— Не знаю, как тебе, но меня тошнит от этой общественной забегаловки. Ну что это, ты сам подумай: полутёмный зал, даже не зал, а какой-то собачий закут, три ящика с ручками, куча железяк в кармане, а вокруг тебя — одни маньяки: глаза горят, ничего дальше своего носа не видят, знай ручку накручивают!

— Раньше тебе нравилось. — Отчего-то Семёну слова Бориса были неприятны.

— Раньше — да.

— А сейчас чего же?

— Так пора из коротких штанишек вылезать, не дети уже. — Борис бросил окурок на талый снег, и тот, зашипев, мгновенно погас. — Если есть деньги, так существуют места поприличнее.

— Например? — прищурился Тополь.

— Например, казино. Там и зал — конфетка, и публика — элита, хотя… ты знаешь, Сём… туда абы кого с улицы не пустят. Там ведь только по рекомендации. Сам понимаешь…

На миг Тополю показалось, что приятель сожалеет о том, что сболтнул лишнее. В густых сумерках выражение лица Борьки разглядеть было невозможно, но Семёна не покидало ощущение, что тот сейчас многое бы отдал за то, чтобы этот разговор вдруг прервался сам собой.

— Значит, говоришь, элитное? — Чтобы сосредоточиться, Семён опустил глаза и напрягся, внимательно вслушиваясь в малейший оттенок голоса друга.

— Да как тебе сказать… — протянул Борис.

Но Семёна обмануть было уже невозможно — теперь он не просто чувствовал, он точно знал: всеми силами Борька намерен выкручиваться из неловкого положения, в которое загнал себя исключительно по своей неосторожности.

— Борь, а попасть туда можно?

— В принципе — да, — неохотно промямлил Грушин. — Только для этого нужна рекомендация. А я сам там без году неделя. И потом, большая игра — большие деньги. В казино можно сорвать такой куш, который на твоих кривобоких автоматиках даже и не снился, но со стольничком туда идти не принято — засмеют.

— А почему ты решил, что, кроме стольничка, у меня ничего в карманах не водится? — с вызовом бросил Семён.

— Ты же вроде говорил… — смутился Борис.

— Ничего я тебе не говорил. — Странно, но от неловкости Грушина Семён вдруг почувствовал своего рода удовольствие. — Так ты меня туда отведёшь? — Он в упор посмотрел на Бориса. — Только давай без китайских церемоний: да или нет?

— А надо?

По тону Бориса Семён догадался, что тот всё ещё надеется, что ситуация сможет разрешиться сама собой, и слегка усмехнулся.

— Ну и жук же ты навозный, Грушин! — Тополь негромко хохотнул. — Так да или нет?

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — с неохотой согласился Борис. Скрывая ухмылку, он опустил глаза и подумал, что новогодний подарок тётушке Але, по большому счёту, обошёлся ему не так уж и дорого.

* * *

— Что-то совсем у меня цветочек загнулся. — Надежда взяла ножницы и вскрыла пакет с землёй. — Даже не знаю, чего с ним такое: рос, рос, а потом вдруг стал чахнуть на глазах. Что-то ему не нравится.

— Это он тебе мстит. — Руслан усмехнулся в усы, перелистнул страницу газеты и поднёс к губам чашку с кофе. — Сама говорила, что он какой-то горный и ему каждый день порция льда из холодильника полагается.

— Какой лёд? Это совсем другой цветок, Мичурин ты мой! — Надежда расправила завернувшийся угол газеты. — Это азалия лёд любит, а декабристу он зачем? Смотри-ка, все листья жёлтые стали и мягкие, как тряпки. Странно… Вроде цвести собирался. Может, Сёмка форточку на ночь открыл, а он примёрз?

— Конечно, на улице же минус двадцать. — Руслан бросил взгляд в окно, по карнизу которого барабанили редкие тяжёлые капли. — Да по такой погоде его можно было бы на ночь на балкон выставить.

— И то верно. Скоро мы будем встречать Новый год в трусах и в майке… — Неожиданно её голос изменился. — Это что ещё такое? — Перевернув цветочный горшок набок, она уже приготовилась подцепить землю ножом, как вдруг, отделившись от керамической стенки, цветок вывалился сам. — Боже мой… — Приподняв растение над столом, Надежда изумлённо посмотрела на переплетённые корни бедного декабриста, обрезанные чуть ли не по самое основание. — Где ж тут цвести? — Отложив изувеченное растение в сторону, она перевернула горшок с остатками грунта на газету, и… из него выпал небольшой целлофановый пакет, туго перетянутый резинкой и предусмотрительно присыпанный сверху землёй.

— Вот это да… — Отодвинув чашку с кофе подальше от края, Руслан встал, подошёл к жене и взял из её рук небольшой свёрточек. — И что бы это такое могло быть?

Поражённая до крайней степени, Надежда молча смотрела на то, как муж снимает с целлофана перекрученную в несколько раз резинку, и по её лицу разливалась бледность. В принципе, открывать пакет было ни к чему: даже испачканный в земле, он позволял видеть, что находится внутри.

— Смотри-ка, какой Клондайк! — Справившись с резинкой, Руслан высыпал содержимое тайника прямо на газету с землёй, и перед глазами Надежды предстали золотые женские украшения, больше тянущие на драгоценности. Массивные, увитые тяжёлой золотой вязью, они были не просто дорогими, а очень дорогими, и в этом не оставалось никакого сомнения. — Неплохая заначка на безбедную старость… — Руслан удивлённо присвистнул и провёл пальцами по переливающимся камням. — Интересно, где такое раздают и почему я не в этой очереди?

— Откуда это? — побелевшими губами пробормотала Надежда и, чувствуя, что её перестают держать ноги, схватилась за край стола. — Да что же это такое… — Она вдруг вздрогнула, и её и без того бледное лицо покрылось каким-то серым налётом. Медленно, словно пересиливая себя, она протянула руку и вытащила из общей массы дешёвенькое колечко с феонитом, непонятно каким образом попавшее в одну компанию с вызывающе дорогими украшениями. — А говорят, что упало, то пропало… Не может этого быть… — Её голос упал до шёпота. — Этого просто не может быть… — Опустившись на табуретку, Надежда сжала ладонь, и кольцо впилось в её кожу. — Ну, вот и свиделись, Леонид Семёнович, — негромко выдохнула она.

— Ты знаешь, чьё оно? — удивился Руслан.

— Двадцать лет назад было моим. — Она подняла глаза на мужа, слабо улыбнулась, и вдруг из её глаз покатились горошины крупных слёз. — А яблоко-то от яблоньки и впрямь недалеко падает. Как же мне теперь жить, Русенька? Как мне теперь с этим жить?! — Всхлипнув, она замерла и вдруг вздрогнула, потому что явственно услышала, как её маленький мир раскололся на части.

Всё, чем она жила, о чём мечтала, — всё в одно мгновение рассыпалось в пыль, и ничего исправить или изменить уже нельзя. Её единственная звёздочка, её свет в окошке оказался миражом, к которому она стремилась долгих двадцать лет, не подозревая о том, что стремиться было просто не к чему.

Надрываясь от крика, занемевшее сердце Надежды рвалось на части и, не понимая, чем оно провинилось, молило Бога о помощи, но, видно, у Всемогущего свои игры и боль грешных человечков была ему не интересна. Сосредоточенно пересыпая песок времени с одной тарелочки на другую, он безучастно взирал и на боль, и на радость, одинаково равнодушный и к жизни, и к смерти, и к собственному бессмертию, так кстати придуманному глупыми людьми.

Холодея от восторга, Семён всё выше и выше поднимался по освещённым ступеням шикарного казино, а петля безысходности всё туже затягивалась на шее Надежды, но бесконечно безразличный, добрый и справедливый боженька был по-прежнему нем и глух, предоставляя глупым маленьким человечкам идти своей дорогой и отказывая им в возможности хоть когда-нибудь достучаться до холодных небес.