Когда я впервые физически встретился с Саймоном Дуайром, это был крепкий, сильный, здравомыслящий, проницательный, интеллигентный, непреклонный человек; рыцарь, с безрассудной смелостью бросающийся вперед и побеждающий заблуждения дня.

Когда я физически потерял Саймона, он был слабым и податливым; кисть мастера дзена оставила волнистый след чернил и отчетливые метки, медленно впитывающиеся в волокна тщательно приготовленной бумаги. Он выиграл день.

Так легко поддаться соблазну в физической плоскости. Плоскость моря. Даже когда материальная плоскость кричит нам о том, что она обладает сущностью, мощной, стимулирующей и непоколебимой, мы, маленькие, сбившиеся в стаю порождения материальной хрупкости, способны видеть лишь иллюзорную поверхность. Паутинку тонкой пленки цветов и теней, окутывающую все вокруг, придающую очертания и видимость прочности.

Эта вера в то, что мы видим, дает нам возможность двигаться, перебираться с места на место, не спотыкаясь, и не сталкиваясь друг с другом. Такие случайные столкновения полны разного рода опасностей; чужие для нас языки, территориальные споры, ощетинившиеся рычащие хищники, сбившиеся в кучу толпы беженцев. Показная шумиха. Голубые предупредительные сигналы. Страх сцены.

Здесь так легко затеряться, среди миллиардов сталкивающихся вселенных, соперничающих за внимание, создающих мешанину воспоминаний о себе. Пытаясь ощутить плотность. Ты становишься буквально тем, что ты видишь. То, что ты видишь, становится одновременно инстинктом выживания и орудием. Добавить к этому водоворот ощущения ускорения и вращения и навигация представляется абсолютно невозможной как сомнение. Плечи проталкивались сквозь буран бесформенных, чужих толп, поднимая серую пыль, бормотание, «Видеть, значит верить».

Смотреть — первый шаг. Мы бредем вперед, в информационное загрязнение. Сумасшедший траффик, в надежде не натолкнуться на камень. Полагаясь, как и должно, на нашу веру, что мы тверды, и что асфальт — тверд. Что достаточное трение может придать нам эффективное ускорение по направлению к нашему пункту назначения. Если наше периферическое зрение позволит. Если наши мозги разумно переместят и отфильтруют визжащие автомобили, отдельно освободив их от визжащих детей. Если мы будем хитрить и уклоняться. Действовать твердо и сохранять пристальный взгляд и стремление, твердо замкнутое на цели. Принимая в расчет разнообразные условия в центре этой вселенной — нашего личного бытия. Тогда, если случайно представится шанс, мы сможем добраться до цели.

То, что затуманивается эффектом расстояния, должно приблизиться в фокусе. Мы все смотрим эти фильмы. Экран мерцает, все искажено и расплывчато. Ты почти можешь ощутить струящийся пот. Твоя рука невольно подрагивает. Это так реально, что ты начинаешь вытирать лоб. Постепенно, пусть даже так медленно, и без различимых моделей любого вида, амебовидные очертания, которые казались такими таинственными, озадачивающими, когда они обретали форму, изменялись, распадались на фрагменты и воссоединялись в вялом ожидании, основываясь на имеющейся информации, и начиная затвердевать.

Внезапно, Бабах! Точно из ниоткуда. Все чисто. Больше никакого бормотания. Беспорядки кончились. Бесполезные шумы исчезли. Никаких помех. Совершенная ясность. Застывшая на миг. Грузовик в мареве лос-анджелесской жары.

Наш герой остается один. Ребенок остается связанным с групповым разумом до тех пор, пока мышление не создает разделение. Наши мысли, а не наше поведение, создают «человека». Мысли, мысли в одиночестве отделяют нас от других. Эта великая потеря происходит при рождении мысли личности, и жизнь зачастую сосредотачивается на поиске возвращения к прежнему, единому состоянию. Чтобы снова стать частицей большего сознания. Чтобы странствовать за гранью материального, направляться в самое сердце сострадания.

Это самое тяжелое путешествие. Умирание — это иллюзия, что все неизменно, постоянно. Виноградные лозы, что скрывают беседку от света солнца, случайны. Поскольку они надеются на свет.

Наш герой сидит в раздумье. Убежище исчезает, столкнувшись со страхом и неизвестностью прямо пропорционально нарастанию освещения, когда лоза утрачивает материальность. В какой-то момент все заполняется единообразием, созданным светом. Клетка за клеткой. Пространство за пространством. Все, что было зримым, остается столь же зримым и лишившимся поверхности.

Плечи напряжены, расправлены, внутри бесконечного видения бесформенного, проталкиваясь, кружась, дрожа и шепча, «Верить, значит видеть».

Это наша самая большая удача, произрастать, как благословение, благодаря саймонову признанию нас, это реально, никакой существенной спиритуальной или метафизической ценности (что для меня является или должно стать равнозначным культурной ценности). Это действительно материально.

Все, что выживает за пределами петли времени, это слова и образы. Которые мы, по непонятным причинам, называем Искусством. На деле, тем не менее, выживает даже не Искусство. Выживают идеи, выкристаллизованные в форме Искусства. Даже не так. Пути видения. Волны видения. Положения, из которых нужно смотреть. Перспектива, связывающая одну перепуганную вселенную с другой, создавая мост бессмертия. Смертельный узел. Субъективную контрольную точку. К счастью для нас, для СЕЙЧАС! есть точка, в которой Физика (физическое познание) и Искусство (метафорическое познание) совпадают. Возможно, сталкиваются.

Я верю, что Саймон Дуайр понимал — его разговоры с каждым из нас должны были состояться, потому что он писал по-настоящему. В моей безграничной надежде, что вы обретете сокровища, взаимодействуя с ними, потому что слова могут говорить с каждым человеком по-разному. На миг завершая непреднамеренное разделение наших вселенных. Облегчая ваше одиночество.

После того, как вы поживете во вселенной Саймона, пожалуйста, возвращайтесь. И прочитайте эту аллегорию еще раз.

— Дженезис Пи-Орридж, Нью-Йорк, 1999 год.