Дерек Джармен — художник, кинорежиссер, сценограф, его первая персональная выставка-шоу прошла в галерее Лиссон в 1969 году. Он создавал декорации и костюмы для театральных постановок («Джазовый календарь» с Фредериком Эштоном и Рудольфом Нуриевым в Ковент-Гарден, «Дон Джиованни» в Колизеуме и «Голос ночи» с Мишей Бергезе). Он работал художником на фильмах Кена Рассела — «Дьяволы» и «Дикий Мессия», одновременно с этим снимая свои фильмы в «Супер 8», такие как «В тени солнца», ставшие впоследствии классикой андеграундного кинематографа. Затем он снял «Себастьян», «Юбилей», «Буря», «Разговор ангелов», «Караваджо», «Воображаемый октябрь», «Военный реквием», «Прощальный взгляд на Англию», «Сад», «Эдвард II», «Виттгенштейн» и «Голубизна», работал с различными актерами от сэра Лоуренса Оливье до Адама Анта. Его автобиографические книги «На твой риск», «Караваджо», «Танец на краю» и «Современная натура». Он вернулся к живописи (выставки в Королевской академии и ICA) и дизайну (Rake's Progress во Флоренции), снял ряд видеоклипов, в том числе для Smiths, Pet Shop Boys и Марианны Фейтфул. Его видео для REM «Losing My Religion» стало лучшим клипом на МТВ в 1991 году. Он «вышел» из художественной школы вместе с Дэвидом Хокни и Патриком Проктором, дружил с Робертом Мэпплторпом и серийным убийцей Мишелем Лупо. Святой Дерек был канонизирован активистами гомосексуальной группы «Сестры Вечного терпения». Джармен стал значимой медиа-фигурой в политических и социальных сражениях против гомофобии и СПИДа. В 1986 году у него диагностировали ВИЧ. Он жил в маленькой квартирке в центре Лондона и деревянном коттедже рыбака на побережье, рядом с атомной электростанцией в Дандженессе, в Кенте. Гей-мученик для одних, бунтарь от трансгрессивного искусства для других, он говорил в интервью для «Rapid Eye» в 1985 году:

«Ты не со мной, но мысленно я все равно с тобой. Ты не искусство, но фатальное видение, чувственное, ощутимое. Чувствовать — значит видеть?»

На внутренних уровнях философии, литературы, теологии и метафизики, истинные мастера развивали серьезные эзотерические идеи, основывая новые школы мысли путем синтеза с древними учениями. Самым знаменитым стало учение Джабира эль-Хайана, более известного на Западе как «Гебер». Существительное «гиббериш» — это производное от его имени и очевидной неразборчивости алхимических текстов в целом…

Я иду в лучах утреннего солнца вдоль разрушенной части Чаринг-Кросс-Роуд, из открытых окон неподвижной металлической змеи, тянущейся в сторону центра, доносится звуковое многообразие современного мира. Пока проходишь от огромного «БМВ» до крошечной «Тойоты», создается ощущение, что ты слушаешь пост-интеллектуальный хип-хоп «Cabaret Voltairе». Эл-Би-Си, Би-Би-Си, «Кэпитал», сообщения о действиях ИРА, сливающиеся с «С-Экпресс», Теренсом Трентом Д'Арби и «Eurithmics» — Энни Леннокс говорит с ангелами… «Да да до да-да да да дааа дааа». Некоторые это даже понимают.

Дерек Джармен сидит на стуле в своей маленькой уютной комнате, окруженный лабиринтом своего «гиббериша» и, в буквальном смысле, самим собой — одна рука на затылке, другая — за спиной, он беспрестанно раскачивается всем телом, точно сидит в приемной у зубного врача. Позади него огромное окно, перед ним — огромный письменный стол, пустой, на нем только ежедневник. Двуспальная кровать, в голове которой стоит большой самодельный книжный шкаф, заваленный сотнями книг — психология, биографии, художественные альбомы, оккультизм. Выглядит впечатляюще. Из угла смотрит классический гипсовый слепок головы Мавзола — оставшийся в 60-е от «Слейда», разрушенного, чтобы дать дорогу потоку модернистского американского гигантизма. Белые стены оттеняют прекрасные миниатюры, созданные Джарменом — призрачные золотые фигуры и черепа, нагие серебряные тени и иероглифы, небрежно написанные черной краской c помощью толстой кисти, все миниатюры под стеклом, в тяжелых рамах. Цилиндрическое магическое зеркало, использовавшееся в средневековых лазерных шоу, свешивается с потолка, оно отражает уличную жизнь за окном. Джармен знаком с магией зеркал.

В атмосфере неприглядного соцреализма, «взрослые» фильмы перегружены Содержанием (вся эта чепуха о распавшихся браках). Выпускники, одержимые повествованием о кухонных раковинах и ослепленные американской актерской школой, делают ставку на создание Картины. (Всегда «Картина». Не Кино, не Фильм и уж никогда, ни в коем случае, не Мечта). Все они оставляют маленькую комнату, или возвращаются к ни на чем не сфокусированному визуальному кинематографу Джармена.

За последнюю пару лет он превратился в значительную медиа-фигуру. Но зачастую он оказывается востребован не из-за того, что он делает, а из-за того, что говорит. Человек, привнесший искусство в свою жизнь, больше чем в свою работу.

Бескомпромиссный, абсолютно независимый, Джармен более далек от британского кинематографического истеблишмента, чем любой другой ведущий режиссер, поскольку его по-прежнему считают представителем «серьезного», «артхаусного» кинематографа, который они не желают ни поддерживать, ни понимать. Но он и не стремится быть понятым, используя непопулярный язык художника, язык ангелов, безо всякого сожаления.

Мне случалось встречать его и прежде, он всегда казался мне вежливым, но поглощенным своими мыслями. Поглощенный своей работой, что в случае такого художника-индивидуалиста, честного автобиографа, означало — быть поглощенным собой. Когда Джармен работает, он становится одержимым и кажется, парит над землей, неосязаемый, неприкосновенный, игнорируя всех и вся вокруг себя. Реминисценция «Куин Мэри», покидающей гавань, и в такие моменты самое разумное, это предоставить человеку пространство.

Творец такого масштаба всегда остается загадкой, скрывающейся за фасадом самоуверенности. Отчужденный не только от Мира Кино, но так же и от потребности в аудитории.

Дерзкий и подчас циничный, но к счастью, никогда ни за что не извиняющийся, как большинство менее решительных художников. В обществе, столь неприязненно настроенном по отношению к Миру Искусства и циничном по отношению к гей-мафии, которая им заправляет, легко испытывать к нему недоверие. Одни считают Дерека чувствительным мальчиком из среднего класса, только что вышедшим из частной школы и застывшим перед искажающим магическим зеркалом, которое преувеличивает его дарования и красоту. Как Квентин Крисп в «Голом чиновнике», как клонированные мальчики в униформе в зеркальных туалетах Хейвена, опьяненные эфиром и потому верящие в то, что они видят в зеркале, точно оно обладает сознанием, точно оно не может солгать. Возможно, анти-мода, образы старого мира и налет эксцентричности привлекают Джармена так же, как копии влечет к оригиналу. Он культивирует свой собственный имидж, веря в собственную славу, и все более дистанцируя себя от истеблишмента Искусства/Кинематографа, которые никогда не были о нем особо высокого мнения. Он делает это без всяких объяснений, для самопознания и, возможно, из эгоизма, и возникает вопрос, может быть, Джармен просто стремится поддерживать свой образ жизни, навсегда застряв в 60-х, в группе Эндрю Логана, тем более что сам Джармен говорит о той эпохе — «потрясающе».

Потакает ли он лишь себе, существуя лишь для себя, может он просто (грубо говоря) идиот? Зачем кому-то вникать в чьи-то личные видения, расшифровывать его мистические сигналы, когда мы можем просто заглатывать поп-культуру в приглаженных колонках МИК? Бой Джордж и ему подобные — куда менее горькие пилюли в качестве культурных крестоносцев для нас, современных, либерально настроенных людей. Джордж — представитель безобидной эксцентрики, которую якобы любят англичане, почти свободен от артистического солипсизма. И, возможно, это более честное, более «реальное» отражение 1980-х, нежели то, что видно в пестром зеркале Джармена.

Но на деле, какими бы озадачивающими или идеализированными не казались бы нам подчас образы Джармена, перед нами подлинная жемчужина в дерьме «экспериментального» кинопроизводства. Дерек эрудирован, забавен и совершенно очарователен, но главное, этот человек настолько притягателен и обворожителен в своей претенциозности, подчас он дурит всех нас, изображая Королеву Марию, но из теней его фильмов явственно проступает человеческое лицо. Как и в любом «стоящем» искусстве, будь то фильмы, музыка, литература, комедия или что-то еще, когда маска сброшена, то неприкрытое лицо становится похожим на твое (а это подчас малоприятно). В фильмах Джармена, целое значительнее частного, твои чувства шлифуются, оттачиваясь для восприятия «лица души». Не жирного лица Америки. Не лица, которое желает видеть у нас телевидение, лица, которое мы являем миру в Брайдсхеде или Бруксайде. В фильмах Джармена находится место для реальных людей. Реальные, странные люди беззвучно скользят по экрану в его смутных аллегорических, изобразительных, настроенческих историях, где ловушки времени и места пересекаются и выходят за рамки, и где «смысл» зависит от смотрящего. В мире, живущем в медиа-среде, настоящие люди способны жить так, как им хочется. Людям дозволено покидать Бруксайд. Плохие актеры существуют в сценариях, данных им «Лоримар» и «Гранадой», взамен же они способны противостоять своим самым диким желаниям и жить, потому что они видят себя на экране.

Подобная эскапистская филантропия для Джармена, возможно, просто является результатом его собственного стремления жить. Он просто показывает свое зеркало «Реальности» или «Контролю», как и Бой Джордж. Но в зеркале Джармена, вместо подтверждения, Контроль видит свою «реальность» искаженной, и, с точки зрения Джармена, более «реальной». Этот образ не может быть частью Великого Плана, который возможно может объяснить, почему Дерек Джармен до 1986 года оставался единственным британским режиссером, создавшим три значительных фильма, но при этом ни одна из его работ не была показана по телевидению. «Ай-Би-Эй» запретило планировавшиеся «Каналом 4» показы точно так же, как они запретили трансляцию «Ночных ястребов» Рона Пека (удивительное совпадение, Джармен в этом фильме сыграл небольшую роль).

Попытки чрезмерно интеллектуализировать столь неуловимое и субъективное Искусство, неизбежно обречены на провал, даже в том случае если это делается с целью расшифровать и понять, поэтому-то творчество Джармена выпадает из сферы восприятия Мелвина Брэгга и журнала «Тайм-Аут», или отвергается по более практичным соображениям. Но, наверно, не стремясь к работе на «Позднем Шоу», мы можем просто сказать, если вы никогда не видели его работ, что лишь Джармен в состоянии делать такое на первый взгляд скучное кино столь притягательным, и необходимо вслушаться в его слова, доносящиеся из динамиков «Саньо»…

Он говорит о Британском Институте Кино, финансировавшем его столь долгожданного, разрекламированного «Караваджо», о своем давнем сотрудничестве с Дженезис Пи-Орриджем и группой Coil (от «В тени солнца» до «Глашатая ночи»), о художественном контроле над таким гигантским процессом, как современное фильмопроизводство, о Деньгах…

«Для того чтобы снять фильм требуется невероятное количество денег. В других сферах, например на производство музыкальных записей, требуются по сравнению с этим сущие копейки».

RE: Стало быть, ты завидуешь людям, работающим в других сферах? Тебе хотелось бы быть свободным, как музыканты, с которыми ты сотрудничаешь, как, например, твои приятели из «PTV»?

«О, я ГОРАЗДО свободнее, чем Джен! Потому что у меня нет никаких теорий, сдерживающих мое развитие. Он же пытается любить то, что не является частью его самого».

RE: Меня удивляет твоя точка зрения. У Джена, например, всегда имеются основательные причины, чтобы что-то делать…

«У меня тоже есть причины».

RE: Хорошо. По каким же причинам ты решил снять «Караваджо»?

«Гммм… Какой ужасный вопрос! Ну, я не знаю».

RE: Ну, если говорить о Джене, он всегда точно знает, он всегда тщательно анализирует то, что делает, ты ведь это знаешь.

«Да, я тоже анализирую. Просто я в своем самоанализе закапываюсь настолько глубоко, что люди перестают понимать язык, на котором я говорю, это становится невозможным. Знаешь, моя работа, это настолько глубоко личное, об этом нелегко рассказать. Понимаешь, о чем я?» [Что-то я не уверен, что понял.]

RE:… Чувства?

«Да, чувства и тому подобное. Поэтому я не могу объяснить это с точки зрения теории. Лично я вообще больше не вижу смысла в общении».

RE: Почему? Потому что все уже сказано, или потому что людям нечего сказать?

«Потому, что я не думаю, что об этом необходимо говорить. По моему ощущению, все это сконцентрировано вокруг тех, кто посылает сообщения другим людям. Мне кажется, что они посылают их людям, которые расположены получать чьи-то сообщения. Человек не может обратить многих. Мне кажется, я — плохая публика. Я не люблю публику. Никто не обязан идти и что-то смотреть, они идут и делают это для себя. А значит, теоретически это является помехой даже в случае Джена. С другой стороны, в несовершенном мире, в котором я вынужден жить, я вынужден делать фильмы. Поэтому… Я делаю это ради денег!»

RE: Да, разумеется, но ты сейчас слишком легкомыслен, ведь ты же не думаешь только об этом.

Он и не думает, в «теории». Но, правда в том, что в этом несовершенном мире Дерек Джармен почти банкрот, и его самые масштабные фильмы, такие как «Караваджо» и «Сад», если и не сделали его богатым, то, по крайней мере, позволили ему расплатиться с крупными долгами. В этом заключена важная идея — в совершенном мире у нас бы не было необходимости тратить большую часть нашей энергии на то, чтобы выжить, но так же не было бы и необходимости становиться культурными хищниками, роясь в мозгах, как правило, весьма глупых музыкантов, кинорежиссеров, модных дизайнеров, художников и романистов для того, чтобы найти объяснение Жизни. Мы были бы слишком заняты поисками самих себя. Мораль, выходящая за пределы любительских записей, о которой он упоминает, сходная с теми устремлениями, с которых в конце 70-х начался «Rapid Eye», гораздо ближе Джармену. В теории, по крайней мере, вся «альтернативная» деятельность «Лэндброк Гроув» осуществлялась только для себя, а не удовлетворения потребностей публики. Это то, чего никогда не смогут понять Звукозаписывающая индустрия и Музыкальная Пресса. В приемлемых областях культуры (нечто предназначенное для «Молодежи») все решают чарты и рейтинги. Джармен это очень хорошо понимает. Публика — это все.

«Публика всегда была опасна. Она может стать огромной».

Не желающий становиться частью поп-культуры, Джармен произносит слово «огромный» так, точно подразумевает — «чудовищный».

«Точно публика слушает какого-то оратора, велящего им идти и убивать людей. Я не верю в публику, поэтому мне чрезвычайно трудно быть честным с людьми, объясняя что-то в таком искусстве. Я говорю только для посвященных, теперь я достаточно хорошо знаю структуру внешнего мира для того, чтобы понимать, что, уверовав во что-то, ты можешь ослепить себя своей верой».

RE: Значит, ты не знаешь, какие чувства хочешь вызвать у людей, выходящих с просмотра твоего фильма, а?

«Нет, не знаю. Даже этого. А что изменится, если я стану думать о том, как это впоследствии поймут другие люди. Результат в любом случае будет очень сильно отличаться от замыслов творца. К тому же не стоит верить в то, что ты можешь контролировать ситуацию и знать, каковы будут последствия. Ты можешь сказать: «я намерен сделать вот это», — но в итоге всегда получается нечто совершенно иное…. В конечном счете, все оканчивается прямо противоположным… Грубо говоря, то, что задумывалось, как Мир и Любовь, превращается в Войну и Ненависть. Все так просто».

Его разум подхватывает нить.

«В чем я согласен с Дженом, так это в том, что если кто-то, что-то делает, то он должен поощрять людей включаться в работу потому, что чем больше людей занимаются делом, тем более интересным и живым оно становится».

RE: Как же оно может быть живым, если никто ни с кем не взаимодействует?

«Потому что все это целиком и полностью строится на внутренних вещах. Вот к чему все это сводится. Не существует никакого внешнего мира. Единственная представляющая интерес вещь — это мир внутри нас и его взаимоотношения с внешним миром. Это выматывает, и это создает Искусство».

Объяснение в духе для фильмов, которые ни о чем не говорят. Домашние фильмы сделанные кем-то и для кого-то. Дерек Джармен — человек одержимый поиском собственных объяснений, необходимых для материального воплощения своей собственной реальности. В этом контексте, иронически, Джармен — человек скромный. Обычное для него отсутствие очевидной пропаганды, идеалов, посланий выглядит куда менее бесцеремонно для зрителя чем то, что мы, например, видим по телевизору. Телевидение, по своей природе, может смешивать миллионы человеческих ощущений — их мнения, политику, мораль, воспоминания — в одну безвкусную, скучную массу, которую формирует кто-то с достаточно большой рукой (люди, подобные Мэри Уайтхаус и Дугласу Херду). Поскольку многие «альтернативы» этому по большей части представляют собой высокомерные, перегруженные и абсурдные реакции на правую пропаганду, которая доминирует на теле- и киноэкранах страны, немодная художественность Джармена кажется глотком свежего воздуха. Если его фильмы должны иметь социальное значение, то вуайер может сам выискивать эти «внутренние объяснения». Человек начинает с того, что пытается понять, что это за хренотень, о чем его фильмы, а потом соображает, что они и не должны быть «о чем-то», и начинает отыскивать в них то, что интересно ему лично, свои потаенные мечты. Он знает много способов содрать скальп.

Главным образом Джармена критикуют за то, что он якобы просто неоромантический либертарианец. Что он далек от «политики». Но Джармен — скрытый анархист. Не нужно обладать бурным воображением, чтобы понять, что в его работе четко видна его позиция.

Фото: «Буря»: Просперо (Хиткот Уилльямс) и король Неаполя (Питер Булл). (Фото Бриджит Холм)

Посмотрите на выставку его живописных полотен, и вы обнаружите такие работы, как сардонически озаглавленная серия «Возвращение домой», ряд больших картин, представляющих собой тающую, объятую пламенем карту Британии. «Британия в тисках адского пламени, ритуальное разрушение маленькой Англии, Старой Страны — ядерными отпрысками Оппенгеймера». Джарменовское отношение к современной Британии похоже на проклятие. Проклинаемый за классовые различия, ханжеский, ксенофобский остров на Западе. Проклинаемый за то, что стал марионеткой в руках Вашингтона. Проклинаемый за то, что отдает предпочтение МТВ перед литературой и живописью. Его одержимость прошлым — в «Юбилее» панковский Лондон пересекается с елизаветинской Англией, в «Буре» он ворошит угли Шекспира, действие «Караваджо» разворачивается в эпоху Возрождения и так далее — это так же и неприятие настоящего. Несомненно, это вполне можно считать «политическим» заявлением.

Сам Джармен говорит:

«Я думаю о себе, как о «зеленом» режиссере. Наша культура всегда оглядывалась назад, в прошлое. Чем меня привлекает елизаветинская Англия — это была культурная Аркадия. Поскольку Шекспир — главный стержень нашей культуры, то изучение этой эпохи становится крайне важным. Практически каждый человек, работающий в сфере культуры, отдает должное Шекспиру. Все эти мифы о Камелоте, Блейк, Теннисон, можно вспомнить всех английских художников — все это мечты об Аркадии. Кажется, мы единственная европейская культура, в основе которой лежит эта мечта». Мечта Джармена — «донаучный мир», мир алхимических видений Джона Ди.

«Люди вновь возвращаются к этому видению, потому что оно обращается к миру живой материи — вот почему алхимия была столь важна. «Зеленые понимают, что уничтожение джунглей Амазонки, огораживание пустыни Калахари и тому подобное доказывает, что научный мир — мир хищников и, возможно, он ошибается в главном. Нам необходимы эти мечты, они должны стать частью нас, вот что привлекает меня в Джоне Ди. Алхимия — превращение материи в золото, бренность и бытие. И чистое золото — это не «капитализм», это следует понимать в духовном смысле — металл, который не разлагается…»

«Если ты жаждешь обрести этот золотой Магнит, твои молитвы должны быть обращены к Богу в поисках истинного знания, раскаяния и страдания и истинного смирения, чтобы познать и изучить три разных мира… Высший небесный мир — источник Света Духа, Второй Небесный мир — источник жизни и Души, а из третьего, начального Мира, идет Неуправляемый, небесный, но ощутимый огонь, с помощью которого усваивается и созревает то, что познано». Джон Ди. «Дух Золота».

«…Возможно, публика сможет разглядеть то, что приводит в движение механизмы внутреннего познания. Вот за чем это все, больше ни для чего. Как в случае с диктатом, верой или теориями, ты знаешь, что можешь владеть всем этим, но понимаешь, что все это может оказаться далеко небесспорным. Не только для тебя, но и для того, в чьи руки это попадает, потому что всякий истолкует это по-своему. Вспомните о художнике, про которого я рассказывал, Караваджо, он стал вдохновителем целого поколения. Некоторые художники впоследствии заимствовали из его работ, как например Веласкес, или Рембрандт, и создавали свои собственные выдающиеся произведения. А другие просто пользовались находками Караваджо, превращая их в условность».

Итак, когда Год Британского кино померк в памяти, поскольку гладко снятые фильмы, содержащие какое-то послание привлекли деньги и, следовательно, рекламу, которая гарантирует, что наши представления и образы самих себя остаются неизменными, бывшие рекламщики стали влиятельными режиссерами, а Джармен упорно продолжает свои внутренние исследования… публично.

RE: Что вы думаете о Британском кинематографе?

«Я о нем вообще не думаю, он меня не интересует. Никакие другие британские кинодеятели, за исключением моих друзей».

В отличие от остальной Европы, Британский кинематограф существует в отдельных малоизвестных фрагментах. У него никогда не было сокровищницы, сопоставимой с американской иконографией, на континенте осталось больше пространства для импровизации Фассбиндеров, Пазолини, Годаров, Росси и Антониони. Имена для заклинания духов. Здесь, в Мертвом Лесу, мастера менее прославлены.

Фото: Ванесса Редгрейв изучает дизайн в «Дьяволах» (Кен Рассел, 1971 год)

RE: Керит Вин Эванс?

«Да, я его очень ценю. Я думаю, он настоящий мастер. Мне нравится Теренс Дэвис, мне нравится кое-кто из старых режиссеров, Майкл Пауэлл. Николас Рег в определенное время, и Кен Рассел. Я люблю старые британские телекомедии, они замечательные и невероятно смешные. Мне нравятся фильмы Джона Мейбери, и Софи Уилльямс тоже. Да вообще-то мне нравятся многие фильмы, все фильмы моих друзей!»

RE: Ты недавно открывал фестиваль Молодых режиссеров в Лестере. Каково это было?

«Да, там было очень, очень хорошо. Это был весьма полезный урок. В своей вступительной речи я сказал, что это самое важное мероприятие из всех проводимых Британским киноинститутом, и это действительно так, потому что все эти люди создают свой собственный Кинематограф. Люди непричастные к этому, критикуют его потому, что это значимо только для других энтузиастов, но они упускают суть, как мне кажется, они не понимают, что такое искусство…»

RE: Как оппозиция Киноиндустрии.

«Это… темный, непонятный и очень недоброжелательный мир, оппозиция коммерческому кинематографу, да. Я оказался между двух огней, это очень неудобно, но весьма интересно. Это очень сложная проблема».

Его главные «полотна» — «Себастьян», «Юбилей», «Буря», «Караваджо», «Военный реквием», «Эдвард II» и «Сад» представляют фрагменты одного и того же фильма, выпуск которого растянулся на двадцать лет. Его короткометражки, которые он описывает скорее как «движущиеся художества, нежели художественные фильмы», появляются подобно исчезновению пенсионеров из списков фонда социального обеспечения (по одному каждые несколько месяцев, никем незамеченные). Они, как правило, встречаются глухой тишиной всеми, за исключением Мэри Уайтхаус с ее анти-сексуальными лоббистами (которые все время осуждают работу Джармена) и теми, кто занимает самые священные и продвинутые углы Института современного искусства. Можно простить того, кто не слышал о его классической короткометражке «Разговор ангелов», эффектно названном фильме об «авангардной любви», снятом в Дорсете. Саундтреком стала музыка группы Coil, и Джармену удалось заполучить Джуди Денч, которая читает за кадром четырнадцать сонетов Шекспира. Это единственный фильм, оставивший меня равнодушным, а вот «альтернативный» комик с Радио 4 Саймон Фэншо однажды сказал мне, что это единственный фильм, на котором он плакал.

Премьера «Разговора» состоялась в июле 1985 года на открытии Pride Week, доход от которой идет в замечательный фонд Теренса Хиггинса. Осмотрись по сторонам, и ты все еще можешь обнаружить его в своем местном задрипанном арт-хаусном кинотеатрике вместе с «Что мне делать с обнаженным мужчиной?» Пека. Мне интересно, сколько читателей смотрели его главный фильм 1987 года — «Прощальный взгляд на Англию», с единственной джарменовской женщиной-актрисой Тильдой Суинтон в главной роли? Возможно, это его самая откровенно «политическая», автобиографическая и спорная работа на сегодняшний день. Кого-то она привела в восторг — она получила первый приз на Берлинском кинофестивале в 1988 году, но, как и ожидалось, она была практически уничтожена реакционными критиками из газет вроде «Санди Таймс». Критиками, которые признавались, что совершенно не поняли, о чем она. Джармен был в ней великолепен; «Супер 8мм» зачастую трудно обнаружить, но оно того стоит.

Но почему он продолжает создавать их? Продолжает бороться за свой кинопроектор (у Джармена нет технического кинообразования) — запуская эти странные, медленные фильмы для любой аудитории свыше трех человек:

«Ну, гигантизм меня не интересует. Мне нравятся маленькие вещи, маленькие аудитории, кинопоказы для друзей. Это действительно личные фильмы, они создаются лишь для того, чтобы вдохновлять и иллюстрировать. Из них я также черпаю прекрасные наброски для своих идей. В известном смысле они сходны с ними и с независимой музыкой, появившейся в конце 70-х».

RE: Но разница в том, что эти записи давали людям понять, что они легко могут создавать нечто подобное. Денег на это нужно немного, как ты уже сказал. К тому же уже существовал рынок сбыта для выпущенных пластинок. Сделать полностью независимый фильм и выпустить его в прокат практически невозможно, такой структуры не существует до сих пор. Так как же люди, которые хотят это делать, могут этим заняться?

«Мне кажется, что затея Джена с видео просто блестящая. Это сложно, но я имею в виду что-то вроде «В тени солнца», начатого в 1972 году, так ведь тысячи людей теперь могут это увидеть. И если задаться целью показать это, то его увидит куда больше людей, в отличие от многих коммерческих фильмов, снятых в тот же период».

RE: Которые неделю идут в прокате, а потом исчезают навсегда.

«Да, просто исчезают! Возможно, этот фильм посмотрело куда больше народу, чем «Экзорцист 2»!»

RE: Тебя не слишком волнует, сколько людей увидит твою работу?

«Нет, до тех пор, пока в комнате есть шесть-семь человек, этого достаточно! Ценность суждения каждого перекрывает наличные. Все просто, если ты делаешь фильм стоимостью в 22 миллиона долларов, это на самом деле просто 22 миллиона долларов, потраченных на паблисити, чтобы сказать миру о том, что ты — лучший.

фото: «Буря»: Миранда (Тойя Уилкокс) и Фердинанд (Дэвид Мейер). (фото: Бриджит Холм)

Вы просто можете посмотреть, что случилось с чем-то вроде, ну скажем, «Абсолютных новичков». За ним стоит четырнадцать миллионов и о нем пишут в каждом журнале. Но вы можете сделать фильм вроде «Караваджо», над которым я работал намного дольше, чем Джулиан (Темпл) работал над своим фильмом, а молчание просто ошеломляющее, что мне больше по душе, хотя вообще-то я люблю паблисити!»

RE: Этот фильм, «В тени солнца», мне кажется, что в нем много от сновидений.

«Да, конечно, это нечто большее, чем просто эксперимент с «Супер 8мм». Ощущение, что сновидения случайны и неконтролируемы, но зачастую неожиданно объединяются в группы, повторяются, и я думаю, что фильм в этом смысле похож на сон. Не было никакого плана, никакой концепции, каков будет фильм. Это был просто эксперимент».

RE: В таком случае это был «Плывущий под клеем».

«Да! Именно так говорил Хиткоут!»

RE: Ты всегда так работаешь?

«Думаю, да, потому что, даже если ты усаживаешься и начинаешь расписывать план, это все равно никогда не работает на практике, как мы уже говорили. Я считаю, что нужно, чтобы все шло, как идет. В этом фильме я просто собрал ряд образов, и когда я его смонтировал, из них случайно получилось то, что получилось. Это вышло совершенно случайно».

RE: Но сколь случайным бы это не было, все равно ты выбираешь, какие образы будут в фильме на первом месте. Качество и особенности работы по-прежнему зависят от личности, создающей ее, и не имеет значения, насколько случаен был процесс создания.

«Да, я и не пытаюсь отстраниться от этого. Разумеется, это был я, этот фильм точное отражение того, каким я был, когда делал его».

RE: Но ты понимаешь, к чему я клоню. Культура «разрезки», появившаяся еще во времена Джейми Рейда и нынешний интерес к Берроузу, и Дада, и всему остальному, и масса псевдохудожественных типов используют «разрезки», скрэтчинг и тому подобное, точно оправдываясь в своей лени, не так ли? Это ведь так легко, потому что и рынок, и технологии стали такими доступными.

«Точно. В экспериментальной музыке и многих экспериментальных фильмах. Хотя я думаю, все зависит от того, насколько упорно перед этим ты работал над собой. Если ты дисциплинирован и трудолюбив, даже случайные элементы могут прекрасно сработать».

Возможно, вы заметили, что Джармен — художник, режиссер, писатель и дизайнер, очень часто говорит о музыке — одной из немногих сфер, в которой он себя не испытывал. Его язвительные замечания о Звукозаписывающей индустрии соседствуют с интересом к ней, и к музыкантам. Как джарменовские герои — Рег и Берроуз, фотографировавшие и фотографировавшиеся со всеми поп-идолами (не без претензий на интеллектуальность), кажется, это взаимная притягательность. Возможно, это потому что в наши дни Поп-культура способна широко распространять идеи и создавать культурный климат гораздо более эффективно, нежели кино и литература. Поп-звезды в наше время — это превосходные сосуды, через которые приходят в мир все надежды, мечты и самые сумасшедшие идеи. Моментально востребованное обличие искусства, революции или старой доброй декадентской эксцентричности.

Рег работал с Джеггером и Артом Гарфанкелом, Берроуз — с Пи-Орриджем и «23 Skidoo», Джармен с «Coil», Ино и Стивом Боллом. И все трое — с Боуи. Намереваясь использовать его в качестве воплощения Эдварда Келли, Джармен называл его «камертоном, четком улавливающим колебания прессы… зеркалом амбивалентности и повелителем незримых нитей коммуникации», весьма ловко сочетающим все это. Однажды Боуи оставил на каминной полке дома у Джармена сигаретную пачку, тот сохранил ее как сувенир до следующего визита Боуи, и когда Тощий Герцог заметил пачку и разорвал ее, Джармен смутился, как глупая школьница. В свою очередь, Боуи именовал его «Черным Магом».

RE: Ты собирался снимать «Нейтрон» с Дэвидом Боуи, верно?

«О, это был один из тех сомнительных проектов, которые никогда не воплощаются в жизнь. Он так и не был реализован».

RE: Это была своего рода пост-апокалиптическая история?

«Полагаю, что да. Хотя я никогда не думал о ней в таком ключе. Это был Апокалипсис Иоанна-Богослова в форме сновидений, хотя у меня было шесть различных вариантов сценария. Но я никогда не работал над ним всерьез. Он так и умер на корню».

RE: У тебя было много задумок фильмов, которые так никогда и не реализовались?

«Очень много, но зачастую они вливались в то, что делалось. Так, например, в «Караваджо» нет ничего от «Нейтрона», но все равно в чем-то его присутствие ощущается».

Самый беглый взгляд на работу Джармена, на его серии иероглифов, на его интерес к таким фигурам как Иоанн Богослов, ангелам и магам, Ариэлю и Джону Ди, все это вместе дает о нем вполне очевидное представление, но Боуи прав лишь отчасти. Возможно, в чем-то Джармен — маг, но он — не Кеннет Энгер. Жадный исследователь эзотерических трудов Ди, герметического мнемонициста Джордано Бруно, физика и философа-мистика (великого магистра Приората Сиона) Роберта Флудда и загадочного Парацельса. Парацельс был центральной фигурой алхимических исследований Юнга и значительной фигурой Возрождения, он писал на языке аллегорическом, мистическом и символическом. Его словарь крайне запутан и малопонятен, это связано с его самоуверенностью и пренебрежением традиционными формами медицины, вследствие чего он не был понят и принят его современниками.

Парацельс проповедовал некую разновидность «алхимической» гомеопатии, которая, в каком-то смысле, предсказала появление антибиотиков и синтетических изменений в окружающей среде за века до их возникновения и предостерегала против неизбежных раковых заболеваний и вирусных инфекций, которые вызывает «неестественный» стиль жизни. Со старыми мастерами у Джармена связь не только эстетическая.

Рис: Парацельс

Вечная философия проявляется, когда кому-то удается пробиться сквозь тонкий слой манерного, урбанистического, созданного прессой образа Джармена. Парацельс — доктор-«натуропат» — был не понят современниками. Дерека, режиссера-«натуралиста», не понимает пресса.

Если Джармен, как говорит Боуи, Черный Маг, в таком случае здесь подразумевается некая оригинальная трактовка этого термина.

Вся алхимия зародилась в Египте — «ал кхем» (Черная земля) по-арабски. К тому же, запутывающий момент: «Черный» по-арабски произносится «фечам». А «Мудрость» — «фачам». Таким образом, истинная природа алхимических исследований была искажена. Поэтому Джармен никак не связан с сверх-эмотивным направлением Молота Ужаса Оккультизма, в этом человеке нет ничего дьявольского. Читай «Черный», как «Мудрый».

Джармен хорошо разбирается в языке ангелов — «энохианском» — невысказанном языке, который он называет «донаучным подходом к материальному миру». И в своих фильмах, воплощающих в себе «Бракосочетание Света и Материи», выступает в роли Мудреца, современного алхимика масштабов Фулканелли. Ступку и пестик заменили их эквиваленты 20-го века в мире магической масс-медиа — кино и видео.

Испытывая инстинктивный страх перед интеллектуализацией, перед стремлением «к достижению результата» и утратой силы, он становится уклончивым и загадочным, когда ему навязывают тему.

«Ну… хммм… это не основано на конкретных фактах… магия — это не хобби. Я сам — магия!»

RE: [Подчеркивая] Твои образы совершенно очевидно находятся под влиянием; или ты хочешь сказать, что дело в сходстве отношений с…

«Это опасная… ошибка, это скрыто очень глубоко, я и в самом деле не знаю, что ответить. У меня нет никаких теорий. Что я могу сказать? Ты можешь читать о магии, но это не значит, что ты станешь магом. Я практикую магию в фильмах, а не в жизни. Я всегда считал, эээ, я думаю, что это скорее алхимическая, да, нежели кроулианская магия, хотя она меня тоже интересует. Мне очень интересен Корнелий Агриппа и все маги Возрождения».

RE: Из-за их борьбы, из-за того, что их восприятие сходно с твоим?

«Да, меня привлекают подобные вещи. Все это в целом… полагаю, мне всегда чем-то нравились неудачники. Все они не имели успеха, верно? Но их время еще придет. Я хочу сказать, что Джон Ди потерпел неудачу, он ведь приобрел известность лишь как шарлатан. Самый высокообразованный человек в елизаветинской Англии, он не был шарлатаном. Его реабилитация в моих интересах, потому что в это есть нечто экстраординарное. В начале 70-х я изучал «Искусство памяти» Фрэнсиса Йейтса, и, разумеется, Юнга, который увлекся алхимией в своих поздних работах. Затем мои интересы стали шире».

Его теперешний интерес привел к страстному увлечению работами психолога, специалиста по архетипам, Джеймса Хиллмана, которые он раскопал во время набега на книжный магазин «Фойлес» неподалеку от дома. Изучив Хиллмана, можно понять причину этого интереса. Он чем-то схож с кинорежиссером, столь же пристальный, клинический интерес к облику души. Психолог без прикрас пишет об «Измене», «Мастурбации», «Покинутости» и снах.

«Я нахожу его пленительным. Потому что эта сфера меня особенно интересует. Не магия и Кроули, а более психологические вещи».

Когда он указывает на книгу Хиллмана «Несвязанные концы», я замечаю стоящий рядом с ней том о садо-мазохизме и вспоминаю, что Джармен имел какое-то отношение к постановке «Пира» Жоржа Батая в Театре Блумсбери, вместе с Кози Фанни Тутти и Теренсом Селлерсом, так же известным как Нью-Йоркская Госпожа «Беспощадный Ангел».

Сам Джармен отнюдь не чужак в преисподней потайных комнат баров и тайных знаков, подаваемых носовыми платками. Дерек посещает Хэпмстед-Хит не только ради того, чтобы подышать ночным воздухом. Хотя он ненавидит эту калифорнизированную клонированность, пришедшую вместе с «раскрепощением» («ничто не может вызвать во мне желания потрогать усы!»), кажется, он находит некоторое утешение в этих анонимных встречах со своим альтер-эго. Персонаж, способный бежать от мира Искусства и Кинематографа и сопровождающего их давления. Когда-то он писал: «Анонимный секс может быть самым прекрасным и самым мимолетным. Воображение подстегивает возбуждение. Приземленный рассудок обретает ангельское тело».

Джармен — смелый человек, он не пытался скрывать, узнав, что его реакция на ВИЧ положительная, понимая, что в современной атмосфере гомофобии — говорить об этом его обязанность.

Самое отвратительное в этой борьбе общества с гомосексуальностью, разумеется, Статья 28 Закона о местном самоуправлении (она рассматривается в другой главе этой книги), которая запретила школам, местным органам власти и другим организациям «пропагандировать» гомосексуальность.

«Последствия могут быть очень серьезные. Теоретически можно даже запретить хранение в местных библиотеках сонетов Шекспира! Ведь многие из них адресованы мужчине, как, например, сонет 20 — «тебя природа женщиною милой задумала…»»

По поводу запрета рассказывать в школах о гомосексуальности, он говорит, что это не только будет мешать подросткам понять природу их собственной сексуальности, но и к тому же затруднит пропаганду Безопасного Секса.

«Мы не можем создать атмосферу страха, в которой запрещено говорить о гомосексуализме… Мы так же должны говорить об использовании презервативов, о безопасном сексе и тому подобных вещах».

Отвратительная, апартеидовская Статья подразумевает, что кинотеатры должны дважды подумать, стоит ли им показывать работы Джармена, художественные галереи — выставлять ли Дэвида Хокни и Роберта Мэпплторпа, городские библиотеки — хранить ли книги Гинзберга, Ишервуда или Мари Рено. Список можно продолжать до бесконечности.

«В конце концов, 10 % населения земли — геи. Если люди попытаются сказать такое о черных или об ирландцах, вы подумаете, что они спятили. Я надеюсь дожить до того момента, когда эта поправка будет отменена».

Что это за общество, в котором принимаются законы, официально разрешающие травлю меньшинств, в то время, когда они особенно нуждаются в помощи, поддержке и понимании?

Во время написания этой статьи Дерек, к счастью, чувствовал себя «здоровым и энергичным», и если верить мнению врачей из Сан-Франциско, опубликованному в прессе в начале 1988 года, у него шанс 50/50 дожить до 90-х.

Я могу только восхищаться тем, как держится Дерек с момента установления диагноза, он открыт и честен, он продолжает работать и, по крайней мере, внешне держится удивительно стойко.

RE: Куда мы отсюда уходим?

«Боже, уходим ли мы куда-то отсюда…»

RE: Куда-то, где рассеивается мрак. В Италию!

«Меня здорово избили в Италии».

Упс.

«Сперва они меня ограбили. Меня сбила с ног какая-то шайка, они шарили по моим карманам, они были отвратительны, они пинали меня. Никогда не знаешь, что делать в таких ситуациях. Меня могли убить, поэтому я даже не сопротивлялся, я даже улыбался им! Я просто смотрел на них, не веря своим глазам, и удивлялся, какого хрена они делают. Помню, что сказал им: «Это и есть римское гостеприимство?» — им, которые били меня, лежачего. Это было безумие. К счастью, итальянские ботинки не такие тяжелые, как ботинки британских бритоголовых, они все носят мягкие туфли от «Гуччи», так что все обошлось сильными ушибами. Они ушли с 50 фунтами и бутылкой «Попперс»… Несмотря на это я по-прежнему люблю Италию».

RE: В Италии дух искусства сильнее. Тебя раздражает британское отношение к искусству?

«Да, там сильнее культурные традиции. Там нет такого напластования, как здесь, вся их классовая система совершенно иная, язык Италии более един… Все просто, если ты флорентинец, ты знаешь, кто такой Микеланджело, независимо от того, кто ты сам, чего никак нельзя сказать о людях в британских городах. В Лондоне не отличат Тернера от Констебля!»

RE: Тогда ты не думаешь, что здесь тебя считают просто эксцентричным претенциозным придурком, снимающим занудные фильмы? Тебя это не волнует? В Италии тебя любят.

«Да, здесь и там — совершенно разное отношение. В Италии меня называют «Маэстро». Это как титул, твое положение. Это все равно, что сказать здесь, что ты Профессор или что-то в этом роде, и ты принят. В Италии принято говорить «Маэстро». Особенно тем, кого пинают по голове!»

RE: Отношение к искусству здесь неприязненное, так что художникам приходится извиняться, защищаться, уклоняться. Это похоже на то, о чем ты говорил раньше, о том, чтобы творить для себя, а не для публики, для высшего блага. Если ты это делаешь, то общество принимает тебя, потому что ты делаешь деньги и выпускаешь продукцию, предлагаешь нечто для развлечения публики. Деньги, о которых ты упоминал.

«Да, но Искусство — это единственное, что имеет значение!»

RE: Но в стране, где господствует индустриальное викторианское отношение к труду, они не производят ничего осязаемо полезного. Если только они не «преуспевающие художники», на которых можно делать деньги. Потому что, по своей природе, художники должны быть эгоистичными ублюдками, которых интересует лишь свой внутренний мир, и которые заняты лишь собой, вместо того, чтобы угождать публике. Как ты можешь…

«Да, но я — полезный, потому что я показываю людям, что они могут сделать для себя. Это самое важное, это должен понять каждый. Сам. В этом смысл и назначение искусства. Хотя следует быть осторожным, называя себя Художником, да. Величайшее искусство — это сидеть на верхушке дуба и ничего не делать. Искусство ничегонеделания — это самое великое искусство. Мне это нравится».

RE: Боюсь, не могу с тобой согласиться, с ничегонеделанием. Ты-то все время что-то делаешь. Ты никогда не прекращаешь работать.

«Нет. Ну, я имел в виду то, что ты сказал: Запад слишком ориентирован на конечный Продукт, самая великая же вещь — это способность не создавать ничего. Но, отвечая на твой главный вопрос, который был связан с Италией… это реальность, я полагаю, что если мне позволят, я буду жить в Италии. Но я этого не хочу. Здесь гораздо интереснее, потому здесь много спорного, противоречивого. Я могу получить широкое признание, если я захочу, это подтверждают некоторые моменты моей жизни».

Один из таких моментов имел место в 1980 году, после его экранизации «Бури», с Тойей в роли Миранды, Хиткотом Уилльямсом в роли Просперо и Элизабет «Штормовой» Уэлч в роли Богини, он получил признание критики и даже небольшую прибыль. Теперь он мог получить реальные деньги, создать еще более значительный, искренний фильм или запродаться «Канал 4» и делать для них альтернативный кинопроект. «Все эти «божоле нуво» и убогие скандинавы, конопля в горшках повсюду… канал для любителей приключений». Но, ничего удивительного в том, что он этого не сделал. Циничные критики могут сказать, что он и не мог этого сделать. Лишь оставаясь богемным, свободным и одиноким, работая для себя, ни перед кем не отчитываясь, он может выжить просто не идя на компромисс. Но эта точка зрения — избитое оправдание для всех форм компромиссов и лени.

Во-первых, никто не обязан жениться, никто не обязан иметь детей, никто не обязан брать ссуды, покупать машину или телевизор. Это всего лишь вопрос приоритетов. И у Джармена никогда ничего этого не было. Меж тем, лос-анджелесская деревенщина упорно снимает мульти-миллионные блокбастеры, чтобы избавиться от судебных приставов, а ведь многие из них когда-то были молодыми британскими революционерами.

RE: Ты ведь мог стать капиталистом, большим человеком.

[Он в ответ на это широко улыбается.]

«Да, но я и так большой человек! Нет, конечно, не в плане денег, но я знаю, что многие были бы не прочь оказаться в таком положении. Особенно другие кинорежиссеры, потому что я считаю, что именно этим большинство из нас хотели бы заниматься. Говорю тебе, это утомительно; я никогда не отказывался от возможности продать себя!»

RE: Ты считаешь, что одиночество — это преимущество?

«Да, я не знаю, чтобы я делал, если бы кто-то все время болтался поблизости, если бы я был женат, у меня были бы дети. Человеку необходимо большую часть времени оставаться одному. Как только человек начинает брать кредиты и тому подобное, он становится частью системы и попадает под прессинг».

Многочисленные поп-клипы для «Lords of New Church», Марианны Фейтфул, Carmel и The Smiths Дерек делал ради денег, считая это своего рода видео-колесом для хомячков.

«Это убивало меня и не оставляло времени для завершения «Караваджо» и чтения Джеймса Хиллмана!»

RE: Прежде чем мы поговорим о «Караваджо», что ты можешь сказать о своем фильме «Воображая Октябрь»?

«Да?»

RE: Ты снимал то, что было под запретом в СССР до разрушения Железного Занавеса.

«Нет. В Советском Союзе разрешают снимать на 8-миллиметровую камеру, ты же знаешь».

RE: Но не на том кладбище, или это просто еще один западный миф?

«Нет, это правда, они попросили меня не снимать кладбище».

RE: Когда я смотрел этот фильм, я подумал, что в нем заложено очень четко выраженное послание.

«Да? Ты просто припер меня к стенке, верно?! Да, это так. Это послание. Это такой странный, агитпроповский фильм».

RE: И это тесно связано с тем, о чем мы сейчас говорим.

«Это был фильм, сделанный ради выгоды и под воздействием общения. Он состоит из цитат, возникших в контексте современного мира. Плюс еще элемент материализма — картины, созданные солдатами, и странное чувство, должно быть, печали, в конце. И ощущение, что все идеалы двадцатого века обернулись полной их противоположностью, получив реальное воплощение».

Их непоколебимая вера в идеалы и отстаивание своего дела привело к тому, что «то, что задумывалось, как Мир и Любовь, превращается в Войну и Ненависть», как сказал Джармен. За миллионы миль от октябрьского восстания, фильм, как и танки в Афганистане, подчеркивает то, что Джармен говорил раньше — ты можешь ослепить себя своей верой.

RE: Почему ты туда поехал?

«Меня пригласили показать «Бурю» в Союзе Кинематографистов».

RE: Тебе это понравилось?

«Нет; кое-что понравилось, но они почти ничего не говорили, все делалось через посредников, а они настоящие эксперты по уходу от ответов на нежелательные вопросы. В дискуссии в Союзе не звучали живые голоса отдельных личностей».

RE: Они восприняли фильм лучше, чем американцы? (Один критик из «Нью-Йорк Таймс» в небольшой по объему и содержанию, но крайне ядовитой статейке заявил, что это «все равно, что смотреть Шекспира сквозь разбитое ветровое стекло». Вызывает умиление то, как эти американцы гордятся своей англо-саксонской культурой).

«Ну…, - говорит Дерек, пытаясь уклониться от неприятного вопроса. — Публика в Советском Союзе очень закрытая, так что я даже не знаю».

RE: Похоже, ты не слишком любишь американскую культуру.

«Я люблю Америку. Ведь они поддерживают нашу жизнь. Если бы я был поляком, я бы чувствовал то же самое в отношении России — метрополии. Я думаю, мы полностью ими порабощены. Мы завалили всю свою землю их боеприпасами. Но мое поколение верило, что все, что идет из Америки — это хорошо, потому что оттуда приходили продуктовые посылки. В по-настоящему страшное десятилетие, в 50-е, бытовало постыдное, близорукое представление об этом, и до сих пор мы думаем в том же ключе. Это было страшное время, пятидесятые, десятилетие, которое запомнится как… стрижка. И это все, что оно заслуживает! Тогда мы все хотели уехать в Америку. Пропаганда у них была хорошо поставлена».

RE: Все в этом участвовали, в том числе и британцы.

«Да, конечно, все центры власти так делали. Если бы СССР или Китай правили миром, они бы тоже так поступали. Американцы должны были спасти Европу во Второй Мировой, иначе бы это сделали Советы».

RE: И некому было бы покупать их гамбургеры.

«Да! И ужасное смущение от сознания того, как мило с их стороны было нам помочь, и это смущение сохраняется до сих пор. Во всей нашей культуре. Интересно, что люди могут оставить в стороне свои суждения, когда они смотрят, например, фильм, который в этой стране рассматривается как «Развлечение», и в интересах каждого держать этих людей в руках и считать это просто развлечением, потому что в таком случае это не влечет за собой никаких последствий. Даже самые, так называемые, аналитические издания, такие как «Сити Лимитс» или «Тайм-Аут», они предпочитают считать это развлечением. Они не станут задумываться, откуда это пришло, что и кого представляет этот фильм. Они могут просто сказать, что это — развлечение, плохое или хорошее. Они будут говорить, что оно сделано на голливудские мегабаксы. Им следовало бы рассматривать это скорее как продукцию корпораций, как продукт американской культуры, продукт гнилой системы. В Советском Союзе были и довольно живые моменты. К искусству там относятся очень серьезно, хотя оно доведено там до полной импотенции. Особенно поп-музыка, наиважнейшая форма искусств, из всех когда-либо придуманных. К вопросу об отсутствии коммуникации! Она сохраняется в состоянии незрелости, никому не позволяется расти и задумываться. Таким образом, оно становится бесполезным. Отличная система Контроля. Она направляет в нужное русло протесты, которые в противном случае могли бы быть политическими, власти попустительствует этому. Эта «Молодежная Культура» столь же правдоподобна как «Канал 4»….»

Хотя большинство из нас, возможно, согласятся с этим, я на самом деле не могу понять, что значит «относятся к искусству серьезно», в том смысле, что Советы серьезно относятся исключительно к традиционному искусству (классические балет, опера и музыка), но нет никакого реального развития. Я не думаю, что русская система, отказывающая людям даже в иллюзии культурной революции, в этом отношении лучше. Она, на деле, просто менее резонирующая.

Я не спорю с Дереком, который, бурно размахивая руками, продолжает нападать на поп-культуру. Меньше всего мне хочется говорить с Дереком Джарменом о поп-музыке, хотя, кажется, он убежден, что любой человек моложе Клиффа Ричарда должен быть одержим ею, и продолжает втягивать меня в этот разговор, стремясь разнести все в пух и прах, и подчеркивая, что «со временем» всякий должен понять несомненное преимущество классики. Тем не менее, он с симпатией относится к «Bronski Beat».

Фото: «Себастьян» (фото Джеральд Инкандела)

«Кое-что из этого все же имеет определенную ценность. Я считаю, что «Bronski Beat» очень хорошо работают в своей области, они приносят больше пользы, чем я в своих фильмах. Но это не отменяет сказанного мной, и я уверен, что если Джимми Соммервилль прочитает это, он согласится с моими словами. Поколения сменяются каждые пять лет, поэтому это может быть полезным. Если ты знаешь, что ты занят своим делом, тогда все в порядке, но если эти люди пытаются делать какие-то заявления, значит они ненормальные. И это вовсе не поза престарелой королевы, которая, позевывая, заявляет — ну, будь мне семнадцать, я бы это слушала».

Я говорю, что многие критикуют «Bronski Beat» за глупость и пристрастие к евангелическим мотивам, а это не те вещи, которые привлекают софиста, сидящего передо мной.

«Но я считаю, что у них есть причины работать в этом ключе. Социальные причины, ведь они имеют дело с молодежью, которая отрицает систему».

Снисходительность выпускника частной школы? Возможно, но это не вызывает беспокойства. Джармена нельзя назвать снобом, он говорит очень искренне и это можно с тем же успехом отнести как к его собственной работе, так и к позднему «Bronski Beat», по разным причинам. Незаинтересованный в общении и стремящийся к ограничению «публики», он, тем не менее, уверен, что его работа помогает бороться с предрассудками, не используя политическую риторику.

«Я знаю, что мой фильм «Себастьян» произвел грандиозный эффект, когда был показан в дешевых кинотеатрах повсюду. Есть надежда, что и «Разговор ангелов», в конечном счете, станет известным, я так же написал автобиографию, это очень искренняя книга по всем стандартам».

Его первая книга, «Танцуя на краю», написанная в 1983 году и опубликованная годом позже — «автобиографический коллаж», составленный из заметок, дневниковых записей и киносценариев — к снятым и воображаемым фильмам — от детских лет (Джармен — сын офицера британской авиации) и до Последней академии, и далее. Темы книги, и его жизнь, снова всплывают в случайных публикациях. (Как сказал Кен Кемпбелл — отличная книга для чтения в туалете). Постоянные нападки на всю официальную культуру; Кино; Секс; Живопись; анекдоты из своей двадцатилетней артистической биографии; реабилитация Возрождения; отсылки к Старой Доброй Англии викариев и королей, пикников, развалин замков и пустынных пляжей (столь любимых Майклом Пауэллом); Оккультизм; Знаменитые друзья… и Караваджо. Фигура, зачаровавшая его еще во времена учебы в Слейд, когда юный Джармен стремился познать творчество таких же обособленных, гомосексуальных, интеллектуальных. Ишервуд, Уайльд, Жене, Сартр…

Джарменовская сексуальная ориентация очень сильно повлияла на его творчество. Даже слишком сильно, на мой взгляд. Хотя, в этом нет ничего удивительного. Если и существует какой-то шаблон, под который подходят все фильмы Джармена, то он выкроен из сексуальных фантазий Дерека. Проблема в том, что джарменовская искренность может помочь уничтожению гомофобии, но существует опасность, что на его творения могут просто навесить ярлык «гей»-фильмов, превратить в гей-иконы, которые ничего не говорят людям за пределами ограниченного гей-сообщества.

Если говорить более общо, то сравнительная либерализация мужской гомосексуальности за последние двадцать лет привела к возникновению культурного гетто. Переопределение слова «гей» принесло не только большую (и необходимую) свободу, оно так же определило стиль жизни в определенных рамках. И геи стали рассматриваться как «иные», не только потому, что они получают удовольствие от несколько иных сексуальных отношений, но и потому что они ведут иной образ жизни — стиль жизни, созданный геями и консервативной прессой. В некотором смысле геи стали более изолированными в своем освобождении, со своими клубами, своей музыкой, своей одеждой, литературой, Кинематографом и (возможно) своей идеологией. Как мне кажется, интеграция и синтез — это путь вперед. А гетто — есть гетто, как изнутри, так снаружи. В будущем все станут бисексуалами. И личные сексуальные привычки перестанут определять социальное положение.

Понимая, что существует разрыв между обществом «геев» и «натуралов», Джармен озабочен наведением мостов. Он не создает более «обычные» фильмы о гетеросексуальных парах из пригорода, но, снимая откровенные гомоэротические фильмы, он стремится к тому, чтобы эти отношения воспринимались как нечто совершенно обычное, чем они, в сущности, и являются.

Джармен различными способами разрушает границы, установленные обществом. Многие из его актеров выглядят андрогинно и привлекательно для обоих полов. В призрачном мире Дерека традиция если и не попирается, то смещается. Даже само слово «гей» убрано из его коллекции вырезок из прессы.

«Книгу «Прощальный взгляд на Англию» я сделал в форме серии интервью и, разумеется, слово «гей» встречалось там очень часто. В итоге мы решили совсем убрать его из книги, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Она набиралась на компьютере, поэтому я просто нажал на кнопку поиска по слову «гей» и удалил его везде. И получилось, что вопрос вроде «Каков был стиль жизни геев в 60-е?» превратился в «Каков был стиль жизни в 60-е?», а ответ был тот же самый, просто убраны границы гетто, заданные в вопросе».

«Караваджо», таким образом, с помощью компьютерной консоли трансформировался из Гей-Кино в фильм о художнике эпохи Возрождения.

Найджел Терри сыграл главную роль, а Тильда Суинтон — роль Лены. Другие заметные актеры в фильме — комик Робби Колтрейн в роли Сципионе Боргезе и джарменовский любимец, слепой актер Джек Биркетт, сыгравший Папу Римского. Старые панки могут также припомнить имя бывшего вокалиста из «Челси» и фотомодель Джина Октоубера (появлявшегося в различных телепередачах, а в 1978 году и на страницах нашего журнала, в статье Алана Энгера). Драматическая внешность Джина позволила ему сыграть уличного мальчишку, модель Караваджо, чистящего фрукты. Одновременно с фильмом «Темз и Хадсон» выпустили книгу Джармена о съемках фильма с потрясающими фотографиями старого друга Джармена, замечательного фотографа Джеральда Инкандела.

Караваджо — «изобретатель синематического света» — итальянский художник, живший между 1572 и 1610 годами. 29-го мая 1606 года в Риме во время игры в мяч он убил Рануччо Томаззони. Оставшиеся четыре года жизни он провел в бегах, с помощью богатых родственников, друзей и почитателей, он скрывался на Мальте, Сицилии и в различных уголках Италии, получая заказы в разных городах и создавая возможно свои самые значительные произведения, более значительные, нежели те, что он написал до убийства. Сведения о его смерти противоречивы, но большая часть данных указывает на то, что он умер 18 июля 1610 года на побережье в Порто-Эрколе, на берегу моря, в возрасте 39 лет. По иронии судьбы, в это время ему, возможно, уже собирались простить убийство, и он смог бы вернуться в любимый Рим. Эту информацию вы найдете в любой книге о художниках эпохи Возрождения, хотя лишь в немногих из них говорится о личной жизни этого человека.

Фото: «Караваджо» (фото: Джеральд Инкандела).

«Очевидно, что он был гомосексуальным художником, несмотря на то, что явных тому подтверждений в документах не зафиксировано. Хотя его с позором выгнали из Сиракуз за приставание к молоденьким мальчикам. Сейчас уже практически все пришли к выводу, что он был гей».

RE: Он из-за этого тебя так заинтересовал?

«Отчасти да, он был сложной натурой, опередившей свое время, его работы были весьма радикальны… Он был первым итальянским художником, писавшим простых людей, может быть своих друзей и подруг, например, в образе Девы Марии на одном из расписанных им алтарей. Он был новатором».

Главной причиной создания этого фильма была не гомосексуальность Караваджо, а его жизнь, опыт становления художника, столь же значимый сейчас, как и 400 лет назад.

«Все о чем мы сегодня говорили, применимо и к Караваджо. Достаточно заменить покровительство Церкви на Телекомпании, а Караваджо, скажем, на Романа Полански. Это лишь отражение культуры. Это всего лишь образы. Как они будут прочитаны, как поняты людьми и как донести информацию для того, чтобы стать «успешным», и как ты должен заключить пакт с власть имущими».

RE: И это по-прежнему актуально в наши дни.

«Именно. Это всегда было актуально. И особенно теперь».

фото: «Караваджо» (фото: Джеральд Инкандела)

«Поэтому это актуально для кого-то вроде Алана Паркера, который эффективно использует власть. Это реклама. Или Уорхол, столь успешно проделывавший это со своими картинами в 1960-х. Ты можешь творить нечто отвечающее потребностям века, если хочешь преуспеть в этом смысле, и остаться в мейнстриме. Караваджо был мейнстримным художником, он очень преуспел. Лично я думаю, что оставаться в стороне от этого намного интереснее, эта амбивалентность меня более всего привлекает… Некоторые становятся частью культуры, а другие интерпретируют ее».

RE: Хотя каждый остается продуктом одной и той же культуры.

«Да, один человек — это Действие, а другой — Противодействие. Караваджо был Действием, он был одним из самых успешных художников своего времени, и меня заинтересовало то, что некто, убийца, постоянно приглашался в разные города, разные соборы для росписи очередного алтаря. Ему пришлось бежать из Рима, потому что у него были проблемы с властями, но в других городах его принимали с распростертыми объятьями. Все равно, как если бы я кого-то убил и спокойно продолжал работать — «Пожалуйста, снимите еще один клип, мистер Караваджо!»… в итоге умер он всеми покинутый, как поп-звезда, прожившая слишком быстро».

RE: Раз уж мы заговорили об этом, ты принимал наркотики?

«А кто их не принимал? В 60-е все прошли через общение с наркотиками, никто даже и не думал о вреде, это было неуместно. Наркотики были просто неотъемлемой частью того времени».

RE: Я подумал, что ты должно быть принадлежишь к типу Олдоса Хаксли — принимать наркотики, чтобы «расширить границы сознания», совершенно сознательно.

«Да, его «Двери восприятия» для многих стали аргументом в пользу наркотиков. Большинство интересных художников принимали наркотики. Я говорю о Кольридже, де Куинси, Кокто… Берроузе. Многие. А если припомнить непомерное пристрастие к алкоголю, то практически все, вспомни Дилана Томаса».

Остается гадать, принимал ли Джармен наркотики, чтобы соответствовать образу художника 6о-х, живя на продуваемом чердаке с видом на Темзу в Уэппинге, прежде чем Докленд заполонили красные порше и винные подвалы. Несмотря на небогатое (или по крайней мере весьма скромное) существование, его попойки с водкой «Smirnoff» или прошлые эскапады в задних комнатах баров Европы, Дерек кажется слишком здравомыслящим человеком, неспособным бездумно погрузиться в саморазрушительную псевдоромантику.

Его монстр — «публика» — способна каким-то странным и извращенным образом написать за него сценарий его жизни. Трагедии Дина/Монро/Ортона/Вишеса и прочие привлекательны для публики, их короткие жизни, их смерть соответствуют богемному сценарию и помогают критикам и фанам избежать скуки. Это силы, которым требуется конвейерная лента мертвых художников и поп-звезд для эмоциональной поддержки. Художники, перекраивающие свою жизнь ради публики (публики, которая по большей части заперта в мире скучной работы, скучных домов и скучных браков), и выпускающие поток продаваемых сувениров — записей и печатных изданий, обеспечивающих культурное бессмертие.

То, что Дереку не повезло, и он заразился потенциально смертельным вирусом, который в главном ограничивает людей, ведущих бурную сексуальную жизнь или принимающих тяжелые наркотики, без сомнения, существенно увеличил интерес к самому человеку и его искусству. Для Дерека, тем не менее, как и для тысяч других, оказавшихся в его положении, это время неуверенности, страха, гнева, печали. Каждый день.

Это и в самом деле странное зеркало. Вспомните о последних четырех годах жизни Караваджо, жизни в страхе перед властями Рима. Караваджо, тем не менее, несмотря на все свои антисоциальные действия, был любим Истеблишментом. В отличие от Джармена. Художественный Мир не слишком-то интересуется Дереком, потому что, по словам члена Королевской 䐐кадемии Нормана Розенталя — «они относятся с симпатией лишь к т䐵м, кто упорно трудится» Ю Джармен выглядит расст䑀оенным.

«Но я считаю, что я упорно тружусь, ты же знаешь, я выставляю свои картины, я создаю декорации для опер и балетов, я на䐿исал не䑁колько книг, я снял множество фильмов, я думаю, что что䐱ы это делать, нужно быть достаточно упорным человеком. Хотя, я уверен, что есть куда более упорные люди, чем я, Фрэнсис Бэкон, например. [Джармен собирается сегодня посетить выставку Бэкона в Тейт]. Фильмы, тем не менее, включают в себя все. Живопись, музыку, дизайн, литературу, съемки. Они все это используют. Оставаться лишь художником в наши дни, все равно, что оставаться за цветным стеклом. Съемка фильма — подлинная форма искусства двадцатого века. Быть кинорежиссером чудесно. Это потрясающее эзотерическое занятие для таких как я, это отличный образ жизни».

В 23 веке имена Фассбиндера, Пазолини и Джармена, возможно, как знать, будут значить больше, чем Микеланджело, Рафаэля и Каравад6о.

В том, что кинематограф Джармена ждет долгая жизнь, нет никаких сомнений. Как он сам сказал о «Буре» Шекспира — «это величайшая пьеса, созданная на английском языке, люди до сих пор пытаются разгадать ее смысл». Проницательный Джармен понимает, что «Буря» взывает не к интеллекту, но к воображению. Точно так же и с его фильмами, публика видит нечто вневременное, потому что каждый может интерпретировать их по-своему. Когда произведение искусства становится понятным, оно абсорбируется и теряется в культуре, оно живет лишь в воспоминаниях, на нем зарабатывают деньги. И все заканчивается рекламными наклейками или картинками на банках для печенья. Оно умирает.

Используя эту логику, вы можете продолжать думать, что работа Джармена — ерунда, но нужно признать, в нем есть жизнь. О большем он и не просит.

Поэтому мы оставляем его, наедине с его записной книжкой и воображением, возможно, он сейчас на берегу в Порто-Эрколе, там, где упал мертвым Караваджо, там, где сам Джармен занимался анонимным сексом в дюнах с итальянским парнем…

КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА: Море напоминает мне о юности. О, Джон Ди, помнишь ли ты секреты, которые нашептывали в Оксфорде, как морской бриз, коды и контр-коды, тайный язык цветов… и я с желтым цветком чистотела, истинное золото нового источника знания.

ДЖОН ДИ: О, Ваше Величество, для меня вы — чистотел, тогда и теперь, бальзам против любой меланхолии.

КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА: Ах, но тогда я была молода.

АРИЭЛЬ: Тогда и теперь, тогда и теперь. Волны разбиваются о берег Англии. Белые утесы противостоят разрушению. Мы вглядываемся в морскую даль, размышляя о ночном путешествии. Солнце заходит. Луна ждет своего часа. На юге, у Тилли Уим, видение моря и ветра. На западе — серебряная роса над морем из чистого золота. На востоке — черный иней. Феникс заслоняет солнце. На севере унылый хаос и вечный черный дождь. Настало время ухода, разорвалась последняя нить, связывавшая нас. Мы дрейфуем по штормящему морю.

И вот Елизавета и Джон Ди уходят по великой дороге, и воздух над ними темнеет, точно вечером или в сумерках, раздается громкий крик феникса…

«Ужасно неуютно умирать от ВИЧ-инфекции. Точно ты сидишь в скорлупе кокосового ореха, в тебя чем-то бросают, но все отскакивает, все проходит мимо. Ты чувствуешь, как твое тело разрывается на части. Но я прожил очень бурную и очень счастливую жизнь и ни о чем не жалею. Я жил в фантастическое время. Мне посчастливилось создать фильмы, которые я хотел создать. Я бы не хотел ничего изменить. Я не отвергаю своего прошлого. Я не чувствую никакой «mea culpa»».

Мы оставляем Дерека, моющего чашки в своей крошечной кухне, среди засушенных цветов. Последний англичанин. Свидетельство конца Англии — печи закрытых заводов, тлеющих теперь среди темных дьявольских останков. Полицейские сирены визжат за его окном, в зеркале сверкает отражение ночи над Сохо. Операция Тигр/Операция Сожжение/Операция Гаечный ключ. Операция Цензор. Ангелы-хранители в перчатках приступают к своему делу по защите Мира и Любви новой Англии. Ослепив всех своей Ненавистью и Войной. Кто может усомниться в нем? Солнце восходит, Солнце садится, Мир постоянно меняет цвета.

Одержимый собой, прекрасный, эрудированный, смешной, интеллигентный, постигаемый и непонятый, мчащийся сквозь безымянные скрытые связи Времени и Места. Все они здесь, на Чаринг-Кросс-Роуд: мистер Караваджо, мистер Ди, мистер Джармен, с их несгибаемым духом, великим искусством; с их кистями, зеркалами и объективами. Сметая листья в саду, создавая совершенные, прекрасные кучи, которые, нам отрадно это осознавать, вскоре развеются по ветру. Все, несмотря на свои проблемы, счастливые люди. Наши глаза, теперь и тогда, с их небесной геометрией в micaolz olprt. Они шепчут… УХОДИМ.

Фильмы Дерека Джармена:

«Путешествие в Эйвбери» (1972)

«Маг» (1972)

«Искусство зеркал» (1973)

«В тени солнца» (1974)

«СЕБАСТЬЯН» (1975)

«ЮБИЛЕЙ» (1977)

«Джордан» (1978)

«БУРЯ» (1979)

«ВООБРАЖАЕМЫЙ ОКТЯБРЬ» (1984)

«Разговор ангелов» (1984)

«КАРАВАДЖО» (1986)

«ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД НА АНГЛИЮ» (1987)

«ВОЕННЫЙ РЕКВИЕМ» (1988)

«САД» (1990)

«ЭДВАРД II» (1992)

«ВИТТГЕНШТЕЙН» (1992)

«ГОЛУБИЗНА» (1993)

Книги Дерека Джармена:

«Танцуя на краю» (1984)

«Прощальный взгляд на Англию» (1987)

«Современная натура» (1991)

«На свой страх и риск» (1992)

«Яркий цвет» (1993)

Дерек умер в феврале 1994 года.

«Долгой спокойной ночи, Мастер».