Viva Алёнка

Часть первая. Дом

— Вас что-то беспокоит. Скажите.

— Да. Дело вот в чём. Эксперты прогнозируют Освобождение.

— Не берите в голову. Вы же знаете, они прогнозируют его далеко не впервые.

— Но на этот раз они настаивают.

— Вот как? И каковы сроки?

— Ближайшие несколько дней. Словом, самое ближайшее время. Может быть, сейчас.

— Но ведь возможно, что эксперты ошибаются?

— Возможно. Более того, теперь возможно всё.

Папа не простит, мама не простит, да я и сам себе этого не прощу. Дело у меня было всего одно — следить за Алёнкой.

Думаете, это очень просто? Посмотрел бы я на вас, как вы за Алёнкой следите. Вам мало бы не показалось. Нет, получается, что я оправдываюсь. А прощения мне никакого нет.

Ладно, когда она ещё на потолке в углу сидит и играется — тихая, смирная, смотри себе снизу, никаких забот! Ладно, когда она из окна выпрыгивает — тогда можно её игрушечной коровой подманить и подцепить крюком. Ладно ещё, когда она начинает стены пробивать — они у нас специальные, самозатягивающиеся, и соседи привыкли, даже радуются. Но когда Алёнка начинает песни петь жалостливым голосом — тут уж я не выношу. И вот — как загорланила, я в ванной и закрылся. Не уследил.

Конечно, я её искал везде. И на невидимость проверял — сколько этой окрашивающей гадости по квартире разбрызгал! И к соседям сходил, и проверил землю недалеко от дома на свежевскопанность — ничего.

Мама придёт, папа придёт, Алёнки нет. Гостинцы они покупали кому — не понятно.

Поэтому я решил сделать вид, что Алёнка есть, а потом тихонько уйти её искать. Мол, мы вместе ушли. Не будут же проверять, честное слово.

Когда мама с папой пришли и начали показывать гостинцы, я всячески вертелся.

— Алёнка! — говорю. — Не щекочи.

И визжу, как ненормальный. А папа с мамой только смотрят рассеянно.

— Ой! — подпрыгиваю я. — Не щекочи! Не жгись! Нечестно!

И тут папа с мамой меня подвели. Они произнесли код. Я сразу почувствовал, что это код. Распознать не могу, только чувствую. Мне его пока не доверяют. Код делает одно — останавливает Алёнку. На время, конечно. Но останавливает. Другое дело — если его неправильно произнести. Тогда что угодно может быть. Тогда ещё от последствий попробуй избавься, а это долго, и не всегда получается. Надо курсы по произношению пройти, а мне говорят, не дорос пока. Может, и правильно.

— Что-то она тихая сегодня, — подозрительно сказала мама. — Даже на гостинцы не реагирует.

— Ага, — ляпнул я. — Она сегодня сама не своя.

Тут родители уставились на меня, а я испугался и растерянно заморгал.

— А чья? — серьёзно спросили они.

Родители смотрели на меня, а я смотрел на них. В носу у меня щипало.

— Ясно, — вдруг резко сказал папа, скинул ботинки и подошёл ко мне. — Пойдём, передам код. Так быстро нельзя, но ладно. Непредвиденные обстоятельства.

Я на миг представил, как я нахожу Алёнку, неправильно произношу код, как она тяжелеет на пятьсот килограмм и не хочет никуда идти. Как я произношу ещё раз код, и снова ошибаюсь, а Алёнка забывает всё на свете, и меня, и всех-всех.

— Я бы без кода… — осторожно сказал я. — На всякий случай.

— Так даже лучше, — согласилась мама. — Бери в кладовке рюкзак. Там спальный мешок, еда, магнитная сетка — всё, что нужно.

Я потоптался с тяжёлым рюкзаком на пороге и осторожно спросил:

— А вы разве не пойдёте?

— Нам про приключения неинтересно, — отмахнулась мама. — Дел полно.

Вы, может, подумаете, что Алёнка — это робот какой или другая техника. Ничего подобного, она вполне себе человек. С особенностями разве что. Все во дворе, между прочим, считают, что это очень почётно. И уважают меня как Алёнкиного брата.

Я вышел во двор, выудил из кармана трёхметровый сканер (родители не пожалели) и пошёл сканировать на Алёнку. Сканер вроде бы показал какое-то направление, что я так увлёкся, бегая с ним, даже случайно сбил с ног Мита. Мит не обиделся, а спросил:

— Кого сканишь?

— Алёнку, — буркнул я. — Кого ещё. Тащись теперь за ней.

— Всё серьёзно? — с любопытством спросил Мит.

— Сама не своя, — сказал я. — Теперь выясняй вот, чья.

Мит почесал коленку и присвистнул:

— Ну, тогда далеко укатила. Ищи теперь.

Он внимательно разглядел мой рюкзак и попросил:

— Можно, я с тобой?

Я посмотрел на Мита. Он был прямо весь рыжий, а кожа была белёсой и даже казалась прозрачной. Ресницы бесцветные, сам не загоревший. Чучело, а всё туда же — Алёнку искать! Напялил балахонистые брюки, футболку с какой-то не по делу весёлой мордой — и со мной проситься!

— У меня щуп есть, — сказал Мит, быстро-быстро показал щуп размером с карманный ножик, и тут же положил его в карман. Я сделал вид, как будто мне очень завидно, и сказал:

— Ну, пойдём.

Часть вторая. Лес

— Мне хотелось бы знать, что теперь делать.

— Это как раз известно. Ждать. Смотреть. Наблюдать. Любоваться даже, можно сказать.

— Вы шутите. Это всё бездействие.

— Вам хотелось бы что-то предпринять?

— М-м-м… Да. Есть у меня одна мысль.

— На здоровье. Хуже не будет.

— Имя у твоей сестры, понимаешь, дурацкое. Алёнка. Глупое имя, — разглагольствовал Мит, когда мы были уже за городом. — Была бы какая-нибудь Вика или Танька, или Эка там — искали бы мы её теперь? Нет! И куда смотрели твои родители? Фу просто — Алёнка.

— Нормальное имя, — расстроился я. — Не хочешь — не иди.

— Да ладно, это ж я так, для поддержания разговора, — замялся Мит и, закрыв один глаз, направил щуп на небо и что-то там нажал.

Тут над нами прошмыгнули две ленты, и Мит проворно успел ухватить одну за хвост и тут же упал на неё всем телом. Я тоже бросился на помощь — и, как лента ни пыталась вырваться, пришлось ей остаться с нами. Мит нашёл, где у неё глаза и стал в них смотреть.

— Приручаются за пять минут, — сказал Мит, не отрываясь. — С нею мы Алёнку запросто найдём.

Услышав имя моей сестры, лента беспокойно задёргалась, и мне показалось, что она что-то знает.

— Отдай сестру! — крикнул я ей, и приручённая лента свернулась в воздухе в вопросительный знак.

— Алёнку! — говорю я.

Лента поднялась над головой Мита и застыла в восклицательном знаке. Сразу было видно, что Алёнка ей чем-то понравилась. Но потом лента несколько раз свернулась в открывающуюся скобку, уменьшилась, вроде бы вздохнула и залезла Миту в карман.

— Приручай таких, — запыхтел Мит. — Только бы в спячку впасть. У меня дома десяток таких, и все свёрнуты и все в спячке.

И вдруг запикал настроенный на Алёнку сканер. Мы с Митом переглянулись, потом заоглядывались, забегали… Куда бы мы ни бежали, сканер всё подавал и подавал сигналы. Я пытался хвататься за воздух, Мит посылал ультразвуковые векторы, но ничего. И только когда Мит отбежал от меня, сканер умолк.

Теперь сканер перенастроился на Мита и его постоянно находил.

— Зато ты меня не потеряешь, — успокоил меня Мит.

Было уже совсем поздно, пора было разбивать палатку, разводить костёр и устраиваться на ночлег. Но вдруг Алёнка за это время перелетит в другую галактику? Что тогда? А вдруг создаст? Я покопался в рюкзаке и выудил коробку с «Итлом».

— Давай в «Итл», — сказал я Миту. — Поиграем чуток и дальше искать.

— Не спать неделю? — зарычал Мит. — Спасибо, конечно, но… Может, мы её раньше найдём! Хотя «Итл»… Ну разве что чуть-чуть…

Мит попереступал с ноги на ногу и согласился. Я засёк время — чтобы пять минут, не больше. Если больше — потом месяц не спать, а то и год. Я поставил таймер, мы успели сыграть три партии, и «Итл» послушно самоуничтожился. Я, выигравший один раз, получил ускоритель, а Мит, выигравший дважды — пару смыслов жизни.

— Вечно я выигрываю, и мне какая-то ерунда достаётся, — весело сказал он.

— А радуешься чему? — удивился я.

— Ерунде радуюсь, — улыбнулся Мит.

Я нажал на ускоритель, и всё вокруг нас понеслось быстро-быстро. Чуть не сбили какие-то птицы, слишком резво качались деревья, вокруг что-то скакало, какие-то бешеные кузнечики… Я сменил режим, и теперь всё было, как надо. Быстрыми были мы, а всё остальное — обычное. Мы оббежали лес, никого не нашли. То есть сестру не нашли, а нашли какого-то маленького мальчика. Ему было года четыре, он стоял посреди поляны и оглядывался. Ускоритель уже разрядился, и мы подходили к мальчику тихо, незаметно, но он нас всё равно заметил и смотрел то на меня, то на Мита. Из кармана комбинезона выглядывала игрушка, а рукава цветастого полосатого свитера были не по погоде закатаны. Мы подошли поближе, и я участливо спросил:

— Потерялся?

— Исследую, — важно сказал мальчик и представился, — Денчик.

— Что исследуешь? — спросил Мит.

— По возможности — всё, — сказал Денчик и подёргал себя за нос. — Вот вы кто?

— Мы сестру ищем, — сказал я. — Алёнку.

— Тогда вас неинтересно исследовать, — сказал Денчик и снова заоглядывался. — Я, вообще-то, ленты в спячке исследую. Отчего впадают и как выпадают.

Мит, конечно, тут же ленту ему стал дарить.

— Держи вот, — сказал он. — Она в спячке, только уже прирученная.

Денчик заулыбался и смущённо почесал затылок. Сказал скромно:

— Я вот как раз хотел… Про корреляцию приручения и спячки… Есть подозрения… — и засопел. — Спасибо большое.

Мы ему тут про Алёнку и стали рассказывать, пока он задобренный. То есть он про неё знал, конечно — кто же не знает про Алёнку! А вот что она подевалась куда-то — понятия не имел.

— Давайте, я вас по времени сдвину, — предложил Денчик и выудил из кармана на комбинезоне сдвигатель. — В комнату прямо, до того, как Алёнка попала. Вот она и не пропадёт.

Я посмотрел на него и вздохнул. Сами представьте — ветерок дует, бешеные бабочки ночные скачут, сверчки всякие, пахнет лесом… Стало немного грустно, что всё так быстро разрешится, но я кивнул. Денчик выставил параметры и улыбнулся. Мимо понеслись какие-то цифры.

Места были незнакомые и тоже лесные, и я на всякий случай крикнул:

— Алёнка!

И этот добродетель тоже крикнул. А потом засмущался и сказал:

— Я не по времени сдвинул, я дистанционно. Временного двига у меня нет. Я пошутил.

Денчик поправил сползшую лямку на комбинезоне, потоптался на месте и нерешительно улыбнулся. Он был такой славный, что я не стал сердиться и только потрепал его по макушке. И снова крикнул:

— Алёнка!

И кто-то рядом тоненько крикнул:

— Алёнка!

Это оказался какой-то тощий тип с определителем в руке. Он зыркнул на нас, сморщился и снова крикнул:

— Алёнка!

— Ты кого это ищешь? — спросил я.

— Сестру ищу, — сказал тощий.

— Свою?

— Твою, конечно.

Я удивлённо дёрнул головой, а тощий добавил:

— Игра такая. Все сейчас ищут Алёнку. «Найди и отпусти» называется.

— Дураки, — сказал я.

— Я два раза находил, — гордо сказал тощий.

— Идиот, — сказал я и презрительно на него посмотрел. — Она хоть что-нибудь говорила?

— Да что там запомнишь за эти пару секунд, — пожал плечами тощий.

— Ненормальный, — буркнул я и крикнул громко, как будто Мит не рядом шёл, а за километр находился. — Пойдём, Мит, тут лес ненормальных!

Мы пошли, и Денчик послушно засеменил за нами. А тощий, наверное, обиделся и глухо сказал:

— В город вам надо.

Часть третья. Город

— Мне рассказывали, что с игрой у вас не получилось.

— Точно так. Не получилось. Все увлеклись процессом.

— Но идея была вполне сопоставима.

— Да, да… Наверное, вы правы. Надо бездействовать.

— Ну что вы так сразу. Ведь хорошая была игра.

Все в городе видели Алёнку. У кого-то она поела фрукты на огороде. У кого-то посмотрела фильм и поужинала. Кто-то телепатически побеседовал с ней о жизни. В библиотеке её приняли на работу. Какому-то там учёному она помогла завершить исследования.

— Жалко, что я её всё-таки не встретил, — мечтательно сказал Денчик.

И что-то там ещё такое она успела сотворить, потому что в городе, на главной площади за день умудрились поставить в честь Алёнки памятник нечёткой конструкции. Ну, это такие, знаете — когда меняется вид памятника с заданной периодичностью. К памятнику несли цветы, конфеты и мячи. Рядом с ним работало десятка два скульпторов — создавали новые образы. В воспитательном центре нас всегда предупреждали — опасно давать Алёнке полную свободу преждевременно. Её время ещё не настало… А я посмотрел на памятник и подумал — а когда настанет? Может, оно уже идёт? И мне стало от этой мысли как-то очень приятно. Всё-таки я её брат. Значит, это немного и моё время.

Пришли дети из детского садика и стали петь про Алёнку песню и танцевать танец. Слова были очень простые, а главное — часто повторялось слово Алёнка. Денчик и Мит стали подпевать и хлопать в ладоши вместе с детьми. Ну, Денчик-то понятно, а вот Мит…

Всё это было хорошо, но для моей семьи, честно говоря, не очень! Нам Алёнка нужна была целиком и полностью, а не памятник, не песня про неё, не рассказы жителей… Никто не знал, осталась ли она в городе. Кто говорил, что она провела тут всего пятнадцать минут, кто рассказывал, что Алёнка везде — кому верить?

Мы решили дать объявление в газету. Если она у кого-то в городе — пусть вернут! В редакции нас посадили перед микрофоном и включили расшифровыватель текста.

— Только поинтереснее рассказывайте, — попросили они. — И врите побольше.

— Но нам же нужно найти… — взмолился я.

— Тогда поменьше, — согласились в редакции. — Мы вас оставляем, не перебивайте друг друга, говорите по очереди, а то расшифровыватель сбиваться будет.

— А как рассказывать? — спросил Мит.

— Повествовательно, — ответили нам и ушли.

Наврали мы, конечно, прилично. Конечно, если дело касается Алёнки — то и врать не надо. Но ведь если неинтересно — кто читать будет? Когда мы, перебивая друг друга и почти крича, дорассказывали, из редакции пришли, посмотрели на распечатки текста, кивнули и сказали:

— Книга будет через неделю.

— Мы не хотим книгу! — возмутился я. — Нам надо объявление. Чтобы найти!

Работники редакции вздохнули и сказали:

— Мы перешли на выпуск книг про Алёнку. Газету больше не печатаем. Никому не интересно.

И нам показали полки с книгами. «Алёнка и жуки», «Двадцать третье слово Алёнки», «Алёнкины сны»…

— Но я же брат! — крикнул я.

— Вот и хорошо, — сказали мне. — Мы уже имя для книги придумали. «Братья Алёнки — тоже люди» будет называться. Через недельку приходите. Ждём.

Мы им ничего не сказали, и сразу спустились в подземелье. Метро было сильно перелопачено, а на узористых станциях сидели люди и перерисовывали подземные карты. Схемы были странные, а все станции назывались одним единственным именем.

— Совершенно никакой разницы, — радостно говорили люди. — Теперь стало намного удобнее. Можно по воздуху, можно на поезде, можно мыслью. Очень хорошо.

Я стал расспрашивать их про Алёнку, они рассказывали охотно, много и бесполезно. Мит стал ныть, что он тоже хочет, чтобы у него была сестра. Я начинал беспокоиться. Невесть откуда на Мите появился значок с надписью «Алёнка» и вообще он как-то непонятно светился. А ведь раньше я его домой к нам боялся пустить — то Алёнка его в блокаторе закроет, то он ей язык покажет или даже стукнуть попытается, а потом опять три часа сидит в блокаторе. И, главное, пытается эту прозрачную недвижимую коробку передвинуть поближе к входной двери, и вид у него жалостливый. А сейчас, посади Алёнка его в блокатор, сидел бы там радостно и просил бы ещё заблокировать… Алёнка ведь ни капли не изменилась — творит, что всегда, только теперь места у неё больше…

Мит почувствовал, что я на него подозрительно посматриваю, понял, и сказал:

— Какой я раньше был дурак. А ещё имя не нравилось.

Я задумчиво постоял, покусал губы, а потом сказал:

— Я вот что про Алёнку… Помнишь нейронный суп? Когда весь двор завалило?

— Помню, — неуверенно сказал Мит. — Ты к тому, что я ещё тогда должен был поумнеть?

— Я к тому, что ерунда всё это, — сказал я.

— Сам ты ерунда, — пробурчал Мит и стал смотреть под ноги. Сначала дулся, а потом так, просто, из интереса. Я тоже посмотрел на пол — там валялся какой-то листочек. Мит поднял его, разровнял, подул, разгоняя пыль. Сверху смешно была нарисована Алёнка, а дальше вот что:

ЕСЛИ ВДРУГ УВИДИШЬ АЛЁНКУ

(правила поведения)

1. Убегать

2. Обернуться

3. Догонять

Честно говоря, я никогда раньше не видел такой полной инструкции. Ни слова лишнего, и даже движений лишних никаких. Мы, наверное, с Митом долго в эту бумажку смотрели, потому что какой-то мужчина со станции окликнул нас и немного недовольно сказал:

— Правила устаревшие.

Мы с Митом переглянулись, и Мит спросил:

— А теперь какие?

— Сложно сказать, — задумчиво сказал мужчина и прокашлялся. — Просто теперь там остался один пункт. Какой-то из них, не помню. Хотя… — добавил мужчина и махнул рукой. — Теперь-то что. Алёнки тут уже год не видно.

Мы от неожиданности с Митом решили по платформе побегать. Собственно, это была не очень платформа, потому что пружинила здорово и бегать по ней было одно удовольствие.

— Год! — кричал я, пробегая мимо Мита.

— Год! — в ужасе кричал он мне и бежал дальше.

Я бегал и злился на Алёнку. Ладно в пространстве, но во времени бегать — это просто нечестно! Уже не просто лотерея получается, а ерунда какая-то невообразимая. Хотя, думал я, довольно-таки весело скача, родство должно меня куда-то звать и вести. И ещё, думал я, Алёнка такая, что когда-нибудь её точно заметишь.

Когда мы успокоились, до допрыгали до Денчика, который всё это время рылся где-то в углу станции. Денчика окружили какие-то водящиеся здесь зверьки, похожие на летающих щенят. Денчик от них отмахивался, но щенятам это нравилось.

— Вот, — сказал Денчик и протянул нам что-то вроде карандаша с управляющим элементом. — Вроде туннелерой. Давайте используем.

Часть четвёртая. Подземелье

— Был я в этом городе… Хороший город, весёлые люди…

— Я и не сомневался. А что это вы так сияете?

— Ну, знаете ли. Человеку свойственно улыбаться.

— Хм… Кстати, эксперты прогнозируют Переход.

— Они настаивают?

— Они надеются.

Мы отошли в сторонку, незаметно пробрались в служебное помещение — там никого не оказалось. Денчик, внимательно на нас посмотрев, улыбнулся, подошёл к дальней стене и запустил туннелерой. Путь получался большой, просторный и слабоосвещённый. Откуда шёл свет, мы так и не поняли. Тем более что получившаяся в стене служебного помещения пробоина тут же затянулась. А работал туннелерой здорово — землю будто бы съедал, воздух откуда-то тащил, создавал свет и сам выбирал направление. Мы шагали уже около часа, и Мит беспрестанно повторял, как заклинание:

— Всё, что может привести нас к Алёнке, может нас к ней привести.

Когда нам с Денчиком слушать его надоело, мы включили беззлобную такую психоштуку, вроде параноителя, но попроще, детскую. Она запускается без прибора, но лучше целенаправленно и вдвоём. Просто ненадолго появляется речевая дисфункция по случайности произносимых слов. Вот Мит и стал говорить случайно:

— Может нас привести к Алёнке всё, может что нас к ней привести.

И ещё:

— Алёнке нас может что, привести-привести, ней, может, к нас.

И вот так:

— Может, Алёнке нас привести. К может привести может. Может Алёнке. Что может нас. Ней-нас. Нас-ней-что. Алёнке.

Весело было, в общем, пока Мит не заметил, что путается, а мы пока не заметили, что вокруг нас стали образовываться не земельные стены, а какие-то белые, кафельные, вроде больничных. Освещение стало яркое, даже слепящее, и туннель за нами снова затянулся. На свежезатянутом кафеле проявилась дверь. Денчик подбежал к ней, еле дотянулся до ручки и потянул на себя. Он скрылся на той стороне на какое-то время, хотя мы успели забеспокоиться, а потом появился и озадаченно сказал, виновато опустив голову:

— Там написано — «Институт».

— Какой? — спросил я.

— Никакой, — вздохнул Денчик. — Просто институт.

Тут стены пришли в движение, и по обеим бокам нашего институтского туннеля стали появляться двери. Денчик как-то забеспокоился и стал переступать с ноги на ногу. Мит рылся в карманах, то доставая свою коллекцию приборов на все случаи жизни, то пряча её обратно. Я думал об Алёнке.

На чистых, белых кабинетных дверях (а за ними наверняка находились кабинеты, ведь это же институт!) стали появляться безымянные таблички. Денчик закусывал губу, всё поправлял лямку на комбинезоне и нетерпеливо смотрел на нас, как будто хотел убежать.

— Как-то мне нехорошо, — сказал Денчик. — Что-то меня тревожит.

Меня тоже тревожило. Потому что Алёнка за секунду может такого натворить, а мы тут время теряем! Надо что-то придумать. Вот сейчас я хорошенько подумаю, и пойму… И сразу пойду по следу… Может быть, как раз в кабинете мне будет думаться лучше… Ведь тут всё так располагает, бери да понимай!

Я не смотрел на Мита, но, наверное, ему тоже пришлось нелегко. И тут же сразу на трёх кабинетах появились надписи. На одном:

Исследовательская группа

ЛЕНТЫ И ПРОЧИЕ НЕРАЦИОНАЛЬНЫЕ

рук-ль группы, дир. инст-та Денчик

Из кармана Денчика нерешительно вылетела проснувшаяся лента и направилась к кабинету. Денчик побежал следом, снова виновато на нас посмотрел, торопливо сказал:

— Я скоро, — и скрылся в кабинете.

На другой двери было написано:

ПРИБОРЫ

опытные, экспериментальные и случайные образцы

— Посмотрим-посмотрим, — сказал Мит и шагнул к двери. — А ты пока сюда загляни.

На следующей двери красовалась надпись:

АЛЁНКА

Я уж подумал было, что тут-то я сестру и найду. Но в кабинете оказались столы, стулья, вычислительная техника и рисованные смешные рожицы на стенах. Воздух был очень свежий и лёгкий. Думалось свободно и очень рационально. Я сразу понял, что Алёнку нужно просто искать дальше. Я даже на всякий случай запустил какие-то вычисления, показал язык одному из рисунков и вышел из кабинета. Надпись тут же исчезла, а Мит прямо в ухо заорал:

— Тащи рюкзак сюда!!!

Он схватил меня за руку, затолкал в «приборный» кабинет и стал набивать мой рюкзак какими-то приборами — круглыми, квадратными, абстрактными, с пломбами и без. На полу валялся спальник, будильник и несколько банок тушёнки. Я пытался сказать, что еда нам ещё понадобится, но Мит в полном обалдении приговаривал:

— Еда нам больше никогда не понадобится…

Напоследок мы зашли за Денчиком. Он был одет в белый халат, стоял ногами на табуретке, нависая над столом с каким-то чертежом. Вид у него был впечатляющий.

— Я останусь? — жалобно сказал он. А потом бросил взгляд на мой раздувшийся рюкзак и добавил немного угрожающе. — Только под расписку.

Ради опытных, экспериментальных и особенно случайных образцов Мит был согласен на всё. Мы вышли в коридор, Денчик держал руки в карманах халата и неловко вздыхал. Мит прощупал локатором поверхность над нами, поднял высоко над головой туннелерой и активировал его. И сначала появился туннель вверх, а потом он быстро затянулся лифтом.

— Для поступления новых сотрудников, — сказал Мит.

А Денчик сказал:

— Вы ей там передайте… спасибо, в общем…

Все вздохнули, Денчик помахал нам рукой, а мы пошли дальше по коридору. Заканчивался коридор неожиданно, не стеной и не туннелем, а какой-то студенистой, желеистой массой.

— Ради Алёнки — что угодно, — сказал Мит и смело шагнул внутрь.

Часть пятая. Алёнка

— И ещё. Давно хотел спросить. А что это на вас за значок?

Я забрался следом, и мы двинулись наугад. Да и как тут не двигаться наугад! Вокруг всё одинаковое и просвета не видно. Вроде бы как желе, фиолетовое такое, и в нём дышать можно. Я оглянулся — коридора лаборатории уже не было видно. Значит, надо двигаться только вперёд. Я хотел сказать Миту:

— Что за жижица? — но попробуйте поговорить через желе.

Тогда я растянул в этой массе экран и нацарапал на нём: «Что за жижица?». А Мит в ответ нацарапал: «Это что-то гелеобразное». Тут мы немного разговорились.

— Сам вижу, что гелеобразное! — нацарапал я. — Но что это такое?

— Какая-то дорога, — начертал Мит и пожал плечами. — Такая у твоей сестры фантазия.

— У моей сестры вполне себе фантазия, — сказал я. — Только непонятно, куда идти.

— Вперёд, — предположил Мит.

— Вот и я говорю, что непонятно. Где тут перёд?

Экран закончился, и мы двинулись в непонятном направлении дальше. Мит делал вид, что плывёт, а я делал вид, что иду. Потом Мит шёл, а я летел. Мы несколько раз останавливались, разворачивали экран, но почему-то нам не о чем было говорить. Приходилось пожимать плечами и двигаться дальше. А тут вдруг фиолетовое желе на одном месте закончилось и началось оранжевое. Оно было немного пожиже (правда, мы почему-то совсем не намокали), и на вид казалось жарким. Мы тут же развернули экран, и Мит быстро нацарапал:

— Надо же, до центра земли добрались!!!

Тут было о чём поспорить, но царапать всё это было очень долго. А я вспомнил, что у меня на чёрный день оставался запас телепата, потому достал из кармана два маленьких шарика, похожие на витаминки, и одну протянул Миту. Он опасливо взял её, проглотил и тут же засмеялся. Я тоже съел телепата, и спросил мысленно:

— Чего ржёшь, придурок?

А Мит всё смеялся, и беззвучно спросил:

— А зачем ты про параллелепипед думаешь?

Я обиделся и сказал:

— Вспомнился почему-то. Что тебе, жалко, что ли?

— Нет, — смеясь, сказал Мит. — Не жалко. Смешно.

Я ещё больше обиделся и спросил:

— А ты зачем про Алёнку думаешь, что она прикольная?

Тут Мит замялся, смеяться перестал и пробурчал мысленно:

— Да просто. Алёнка и Алёнка.

А сам продолжал думать, что прикольная. Во даёт!

— Я говорю, — смущённо продолжал Мит. — Что переход она нам прикольный сделала. Землю в гель преобразовала, и лаву сделала вполне терпимой, а то бы зажарились за секунду. Теперь надо добраться совсем до центра, и там что-то будет.

— Алёнка, что ли, там будет? — удивился я.

— Неизвестно, — сказал Мит. — Главное, этот центр найти ещё.

Тут в оранжевом геле мы заметили тёмное пятно. Мит схватил его, и оно оказалось связкой блестящих указателей. Мы развернули скрепление, и указатели выстроились в две параллельные прямые. Получился как будто тротуар, где указатели — бордюры. Мы встали посередине воображаемой тропинки и двинулись туда, куда указывали стрелки. Они простирались до самого центра нашей планеты. В точке абсолютного центра было небольшое завихрение, как будто планета отсюда начинала скручиваться. Мит остановился, повернулся ко мне и сказал:

— Интересное это дело оказалось, искать твою сестру. Даже жаль, что сейчас найдём.

— Может, и не найдём, — сказал я.

— Ничего ты в своей сестре не понимаешь, — буркнул Мит, смело шагнул внутрь завихрения и пропал.

Мне деваться было некуда, и я шагнул следом.

Мы вместе с Митом вывалились на какую-то поляну. Сразу было понятно, что это другая планета. Небо было совсем не наше, трава была чужеземная, дышалось необычно, но как-то легко. Было лето, жарило солнце, вокруг бегали туземцы, размахивая копьями и вполне нашей, современной техникой. Шло строительство — везде виднелись строящиеся шалаши, высотки, бункеры, летающие дома. Лица строителей были очень удивлёнными. Кто-то из них пытался работать по старинке, вручную, кто стройавтоматикой… Было видно, что видят они эту стройавтоматику впервые, но действуют вполне уверенно.

И посреди всего этого безобразия стоит Алёнка, смотрит на всё это и довольно потирает ладони. Мит просто светился от счастья и торопливо прятал значок. Я подошёл к сестре и встал рядом.

— Приветствую вас, братья по разуму, — сказала нам Алёнка. — Добрались.

— Алёнка! — удивился я. — Как это?! Ты нормально разговариваешь? Нормально стоишь? Почему на месте? Почему тебя не дёргает?

— Смена статусов, — сказала Алёнка. — Сначала я была сама не своя. Потом я стала человечества, потом их, — она кивнула в сторону туземцев, и те приветливо замахали в ответ. — А потом мы поменялись. Когда тебе принадлежит народ, тут не до многочисленных действий.

— Чего? — переспросил я.

Мит недовольно пояснил:

— Теперь она их вождь. А сначала она принадлежала нашей планете, потому ей пришлось сделать для неё столько всего. Но, когда она появилась тут, её обрёл этот народ, и она ему подчинялась. Но они поменялись местами, и теперь они ей подчиняются, а Алёнка освободилась.

— Долго вы, — торопливо сказала Алёнка и погладила Мита по голове. Тот зажмурился и весь светился. — Обычная малоходовка. А если напрямую, то сразу.

— Напрямую? — снова не понял я.

Мит вздохнул и снова сказал:

— Надо было её искать сразу с центра земли. Это же просто. Мы не додумались — пошли в обход.

Я хлопнул себя ладонью по лбу, и тут же вспомнил, что в ванной я закрылся, когда Алёнка пела песню «Ядро победы». Ведь мог бы догадаться! Сколько времени потеряли! А если использовать точку перехода «Сразу К», то мы бы за мгновение тут оказались.

Наверное, продолжал действовать телепат, потому что Мит тут же откликнулся:

— Это мы ещё молодцы. Если бы мы в центр не смогли попасть, то пришлось бы нам по космосу путешествовать, пока бы эту планету не нашли. Так что мы ещё быстро.

Я улыбнулся, а Алёнка взяла меня за руку. Туземцы бросали на нас завистливые взгляды, но и сами были счастливы. Я задрал голову. Какая она всё-таки высоченная, моя старшая сестра Алёнка. Выше на целую голову.

Алёнка нетерпеливо заговорила:

— Мне срочно нужна мотивация, объединяющий дух и рост численности. Мы идём войной на другое племя. Тактика. Убеждать, менять свойства воздуха, махать неранящим оружием.

Мит не стал дожидаться, пока я переспрошу, и сказал:

— Идём захватывать другое племя. Но жертв не будет. Все останутся довольны. Грядёт необычная битва!

Алёнка подбросила в воздух маленького туземчика, тот радостно забарахтался и прямо по воздуху поплыл к родителям. Мне хорошо было рядом с сестрой, но я всё думал — зачем мы ей нужны? Она вот какая. И сама справится.

— Вы там… — замялась Алёнка. — Следите за мной, пожалуйста. Вдруг буду буянить.

— Я останавливающий код знаю, — выпалил я.

Алёнка резко повернулась ко мне, приблизилась нос к носу, застыла так и прошептала:

— Ай-яй-яй.

Так мы стояли, а туземцы позади нас шумели, кричали «Viva Алёнка!» и послушно выстраивались в ряды.

* * *

Мы с сестрой сидели на верхушке туманной горы и смотрели в небо. К нам подплыло дерево, и мы сорвали несколько спелых ягод. Алёнка любила это место, и устроила вокруг горы сад, который плыл прямо по воздуху — новым растениям и деревьям не нужно было земли.

Я спросил:

— Алёнка, ну как тебе это удаётся — управлять целой планетой? Я никак не пойму!

Алёнка потрепала меня по макушке, и сказала:

— Помнишь, ты был совсем маленький, а я постарше. Ты бежал, а я сказала тебе: «Замри на месте!» — и ты остановился?

— Помню, — кивнул я.

— Ну так вот, — вздохнула Алёнка. — Начинать нужно с ма…

— Знаю-знаю! — воскликнул я. — Начинать нужно с малого!

Алёнка растянулась на траве и прищурилась от здешнего солнца:

— Да нет же. Начинать нужно с маленьких. С маленьких нужно начинать!

 

Ведомые Ивкой

Нещадно жарило солнце. Я прикрывал обгорающие плечи руками. Дома я сказал, что жарко, и ушёл в одних шортах. Мама крикнула что-то вдогонку, но я уже убежал. Впереди нас стремительно шагала Ивка. Гордая, как сто тысяч отстоявших в углу. Мы послушно семенили следом.

— Если кто-то начнёт бояться, сразу скажите, что трус и уходите, — не поворачиваясь, сказала она.

— Ладно, — прогудели мы.

Мы — это все дети нашего двора. Нас много. Ивка старше и главнее. Она наш вождь, и мы без неё никуда.

Кнопка стянул свитер и протянул мне:

— Надень.

Я послушно натянул жаркий и колючий свитер, закатал рукава. Кнопку всегда так одевают. Жарко ли, холодно ли — на нём одежды больше, чем нужно.

За те три часа, что мы идём по городу, вокруг заметно позеленело. Лето к нам приходит в один день, и всегда неожиданно. Вчера было минус двадцать, утром объявили прогноз на лето. Учителя поспешно выставили оценки и отправили на каникулы. Может, короткие, может, длинные — словом, пока лето не закончится.

За ночь стаял снег, подсохла земля. К утру прилетели птицы. Мы проснулись, а в окно уже светило солнце.

— Куда мы хоть идём, Ивка? — заныл Макс. — Ивка, скажи!

— На пустырь, — отрезала Ивка и побежала.

Мы старались не отставать.

Поднималась летняя пыль, отцветали деревья. Зажелтели первые одуванчики.

До пустыря было бы проще всего добраться на автобусе. Но сегодня все автобусы, машины — словом, весь транспорт, не ходил. Он выставил лапы фотоэлементами вверх и подзаряжался на солнце до следующего лета. Ведь кто знает, вдруг уже послезавтра — снова зима? Автобусы, на которые наползала тень от деревьев, лениво подымались, шагали на солнечную сторону и укладывались на асфальт.

Мы с ужасом думали, сколько же нам ещё шагать? Ивка, казалось, не думала ни о чём. Она просто была впереди, вот и всё.

На пустыре никого не было. Пышные сорняки уже вымахали ростом с нас. Ивка забралась на холмик и скрестила руки на груди. Мы стояли снизу, смотрели на неё и молчали. Кнопка вытащил из упаковки съедобную пластинку и выставил её на ладони. Летом бутерброд быстрого приготовления — это минутное дело. На зимнем солнце он готовится минут за пять, не меньше. Мы завистливо посмотрели на Кнопку и зашумели. Тот благосклонно раздал всем по пластинке. Теперь мы жевали бутерброды и смотрели на Ивку. Мне казалось, нас там было миллион человек. Рыжий Митька, весёлая Алинка, читающий Анти, рёва Агнешка, беспокойный Вадька, Ленка с пятого этажа, близнецы Горька и Андрей…

— Налопались, малявки? — недовольно сказала Ивка.

— Я сегодня даже не завтракал, — пожаловался представительный Тин, но Ивка только хмыкнула. На её макушку приземлилась стрекоза.

— Я открываю школу полётов, — заявила она. — Вы приняты.

— Ивка, ну какая школа! — сказал я и потёр через свитер плечо. — Каникулы ведь.

Ивка отвернулась и посмотрела вверх.

— Вы что же, — сказала она, не глядя на нас. — Не хотите научиться летать?

— Так мы не умеем, — сказали мы.

— Но я же вас научу, — сказала Ивка, повернулась к нам и, кажется, улыбнулась.

— Тогда ладно, — сказал я.

Ивка спустилась с холма, прошлась между нами, построила в ряды и сообщила:

— Занятия каждый день по четыре часа. Не ныть, не клянчить, не отлынивать.

Мы попереглядывались, пожали плечами и вздохнули.

— Сорок семь приседаний, — сказала Ивка. — Начали.

— Ивка, но… — начал я.

— Не ныть! — сказала Ивка.

Мы стали приседать, настроение у всех было кислое.

— Радоваться, — приказала Ивка.

— Чему радоваться-то? — спросил Алька.

— Лету радоваться, — тихо и серьёзно сказала Ивка, и мы почему-то повеселели.

Мы сделали сорок семь приседаний, оббежали пять с половиной кругов вокруг пустыря, постояли на одной ноге сколько-то там минут.

— Ивка, — рассудительно сказал Кнопка. — А ты уверена, что именно так учат летать? Ведь никто во всём мире летать пока не умеет!

— Конечно, уверена, — коротко сказала Ивка.

Мы стояли, расставив руки в стороны, уже пятую минуту. Я подумал, что нам ещё предстоит возвращаться домой. Больше трёх часов по закатному, но уже нежаркому солнцу. И ещё подумал — что завтра мы тоже пойдём сюда пешком. И каждый день будем приседать, бегать, стоять на одной ноге — пока не кончится лето.

Ветер катил по земле берёзовые серёжки. Одна из них застряла на моём носке, я хотел смахнуть её, но вдруг перекувыркнулся в воздухе и упал на спину. Кнопка парил в метре над землёй. Другие приподнялись ненамного, но потихоньку всё смелее возвышались над землёй. А Кнопка уже летал над нашими головами. Из карманов его джинсов сыпались ключи, монеты, жвачки, какие-то бумажки и прочая ерунда. Я собрался с духом и неумело, боком, подлетел к нему.

И посмотрел вниз, на Ивку. Теперь она казалась маленькой, куда меньше нас.

— Ивка… — сказал я сверху, пробуя набрать скорость. — Скажи мне, Ивка, а это лето будет долгим?

— Конечно, долгим, — коротко сказала Ивка.

 

Данькой Ведомые

Лека свешивалась с балкона и запускала мыльные пузыри. Чем дальше летел мыльный пузырь, тем лучше. Если ветер заносил мыльный пузырь на Данькин балкон, то это было совсем хорошо. Потому что Данька может заметить и выглянуть. Он даже может подумать, что это Лека его вызывает, и правильно он тогда подумает. Папа Леке всегда говорил, что люди должны думать правильно, а если они начинают думать неправильно, то это неправильные люди. Данька человеком был очень даже правильным, жил этажом ниже и ещё был порядочно взрослым — в школе уже не одну зиму проходил. Но он всё равно возился с малышнёй — такой, как Лека.

С сегодняшнего дня Данька уходил на летние каникулы. Хотя никуда он на самом деле не уходил — а наоборот, оставался дома. Ведь без него — ни в прятки весело не поиграешь, ни во дворе не повозишься — что там одним делать? В шкафу у Леки лежала картонная коробка, в которую она складывала самые вкусные и дорогие пластинки, которыми её угощали. Зачем они ей зимой? А вот, думала она, придёт лето — они все во дворе соберутся, позовут Даньку, возьмут большое покрывало, найдут траву высоченную. На траву — покрывало, сами сверху упадут, чтобы трава примялась, выставят на летнее солнце пластинки, — вот это будет пир горой! И ещё Данька скажет, какие они молодцы. Он всегда так говорит, когда они молодцы. И когда не очень молодцы, тоже говорит, что молодцы. Поэтому Данька — хороший.

Лека посмотрела на улицу. У подъезда Гилька мучила заряжающийся автобус. Она прицепилась к его лапе и ныла:

— Ну подвези-и-и до второго подъезда! Ну подвези-и-и!

Гилька умела так противно ныть, что Лека тут же подумала: «Ну подвези ты её, не отцепится ведь!». Но на автобусе упорно горела красная лампочка. Гилька посмотрела на неё и сморщила нос. Схватилась за автобусную лапу и попыталась перевернуть её фотоэлементами вниз, но только сама и перекувыркнулась. Подпрыгивала, пытаясь загородить солнце, но то ли солнце было большое, то ли Гилька была мелкая.

«Сейчас за зонтом пойдет», — подумала Лека и запустила в воздух ещё одну стаю мыльных пузырей.

И правда, Гилька сбегала домой и вернулась с большим пляжным зонтом и большой сестрой.

— Вот этот не хочет меня подвозить! — обиженно тыкнула пальцем в автобус Гилька.

— Нашла проблему, — хмыкнула сестра и пошла обратно.

— А-а-а! — заныла Гилька, раскрыла пляжный зонт, чтобы загородить автобус от света, и тут её начало сносить подувшим ветром. Упираясь ногами и пытаясь сложить зонт, Гилька успела посмотреть на дом и заметить Леку на балконе. Она подтащила сложенный пляжный зонт к стене и сказала:

— Лека, помоги, он меня катать не хочет!

Но Лека только дунула на неё мыльными пузырями, и те разлетелись в разные стороны.

— А-а-а!!! — завопила Гилька. — Ты вредная, Лека!!!

Приличные люди рядом на асфальте рисовали термомаркерами. Все любили термомаркеры, даже взрослые. Тепломаркеры работали только летом и рисовали очень ярко. Чтобы они заработали, нужно было, чтобы на стержень попал тёплый солнечный луч. В остальное время они лежали без дела. Если разобраться, то тепломаркерами было сложно пользоваться — зимой они не работали, в дождь они не работали (да ещё и все рисунки смывались водой), ночью они не работали, дома они не работали… Но зато как все радовались, когда тепломаркерами можно было пользоваться! Они сами по себе были настоящим праздником.

Гилька нетерпеливо высунула язык и подошла к девчонкам.

— Дайте зелёный маркер, очень-очень срочно, — выдохнула она и переступила с ноги на ногу. Те, не глядя, протянули его, и Гилька тут же побежала к автобусу. Она встала сначала на лапу, потом на подножку двери, и попыталась дотянуться маркером до лампочки, чтобы перекрасить её из красного в зелёный. Гилька зловеще улыбалась.

Автобус легко спихнул её на землю, нехотя поднялся, зажёг зеленый свет и открыл дверцу.

— Ура! — завопила Гилька. — Глупый автик!

Пока автобус лениво шагал ко второму подъезду, Лека посмотрела в небо. В нём летели радужные полупрозрачные шарики. Лека подула ещё — и представила, будто мыльных пузырей миллион, и за ними даже не видно неба, только что-то синеватое…

— Хорошо дуешь, — донеслось снизу. — Молодец. Только слабо. Ты сильнее дуй.

— Данька! — обрадовалась Лека. — Наконец-то!

— Ты дуй давай сильнее. Вот так, молодчина. А то скажут, что ты каши мало ешь, ещё и в школу не возьмут!

— Возьмут, куда денутся, — сказала Лека и улыбнулась — пусть говорит вредное, но зато Данька! Даньке можно.

— Я вот дорасту до отметины, — добавила Лека, — и сразу возьмут.

Ей до отметины дорастать, наверное, лето и ещё одну зиму. И ещё одно лето, конечно, потому что кто же летом в школу ходит? Только это если следующая зима будет не длинной, как иногда случается.

А отметина — обычная такая отметина на дверном косяке. Или холодильнике. Где угодно. У каждого она разная. Как-то там вычисляют, вымеряя и взвешивая тебя при рождении. Дорос до школьной отметины — шагом марш учиться. Некоторые глупые люди, когда их родители мерили, приподымались на цыпочках, чтобы скорее в школу пойти. Лека решила, что она, наоборот, будет приседать слегка — вдруг мама не заметит? Хотя она помнила страшную историю, как один мальчик приседал-приседал у отметины, а потом как выпрямился, так сразу до отметины взрослого дотянулся. Но самое страшное в этой истории то, что ему всё равно пришлось учиться, только ускоренно. Вся школа за два дня — даже представить себе сложно.

— А знаешь историю? — спросил Данька. — Один мальчик ходил-ходил в школу, и вдруг стал уменьшаться, и доуменьшался ниже своей школьной отметины.

— И что?! — нетерпеливо закричала снизу Гилька.

— Ничего, — сказал Данька. — Совсем уменьшился, исчез. Так что вы лопайте кашу, лопайте, — тут Данька улыбнулся. — Но не сейчас. Сейчас мы идём путешествовать!

— Ура, путешествовать! — заорали приличные люди, рисовавшие на асфальте.

— Он нас подвезёт, — сказала Гилька про автобус, и тот тут же остановился и замигал красным. — Или не подвезёт.

Мы собрались у подъезда и ждали Даньку. Нас было много — я, Лека, пробежалась по дому и собрала всех Данькиных подопечных. Почему-то это были сплошь девчонки, хотя мальчишки в нашем доме тоже вроде водятся. Мы думали, Данька сейчас выйдет с большим рюкзаком, а он вышел налегке, на нём была ярко-оранжевая рубашка и широченные шорты. Мы тоже оделись по-летнему. Хорошо, что у нас теплеет за один день! Правда, если будешь долго спать, то проспишь весну. Поэтому в первый день лета все просыпаются рано (а некоторые вообще не ложатся спать), и день получается очень длинным, почти бесконечным.

— Я поведу вас на пустырь! — сказал Данька. — Что-то мы давно там не были.

— Мы никогда там не были, — поправила его Гилька.

— Молодец, — сказал Данька. — Тебя не проведёшь.

— Проведёшь! — заявила Гилька. — Проведи меня на пустырь, Данька!

— Только наберитесь терпения. Нам пешком долго идти. Автобусы ведь не ходят. Вдохните.

Мы вдохнули.

— Выдохните.

Мы выдохнули.

— Набрались терпения?

— Немножко, — сказали приличные люди.

А Гилька подняла над собой зелёный маркер и решительно направилась ещё к одному заряжающемуся автобусу.

— Вези! — сказала она. — А то закрашу.

Автобус послушно поднялся и открыл двери, и Гилька первая запрыгнула в салон. На автобусе появилась вывеска «Дети». Он неслышно переступал по асфальту, а мы высовывались в окна. Какой наш город стал непохожий на то, каким он был вчера! Вчера кругом снеговиков было налеплено, а теперь на деревьях ягоды зреют.

А на пустыре было не пусто! Там бегали какие-то люди вроде нас с предводителем, совсем не похожим на Даньку. Мы спрятались за холмом, Гилька грозно поднимала над головой зелёный маркер как оружие массового поражения, Данька шептал, чтобы мы сидели тихонько. Холм был такой удобный, что нас за ним совсем не было видно.

— Я открываю школу полётов, — заявила эта девчонка там, за холмом. — Вы приняты.

— Слышали? — шепнул Данька. — Мы приняты.

— Это они приняты, — шепнула я.

— Ну, ты же слышала, что принята? — спросил Данька.

Я кивнула.

— Ну и вот, — сказал Данька. — Я всех нас поздравляю. Мы молодцы.

А эта незнакомая нам девчонка сказала:

— Занятия каждый день по четыре часа. Не ныть, не клянчить, не отлынивать.

— Ясно? — переспросил Данька, и все закивали.

Кто-то назвал её Ивкой, и теперь мы тоже знали, что эта грозная девчонка — Ивка. Данька сказал повторять все упражнения за той компанией. Данька тоже повторял и всё говорил нам, что мы молодцы.

— У вас хорошо получается! — подбадривал нас Данька. — Не сдавайтесь! Держитесь до последнего!

Мы не ныли, потому что были сильными — Данька вечно нас тренировал, чтобы мы с ним в мяч играли не как малявки, а как сильные соперники. У нас было две команды. В одной команде были все мы, в другой — один Данька. И мы всё равно умудрялись его обыгрывать!

На пустыре никто нас не замечал, а мы хорошо прятались. И только когда они стали бегать вокруг пустыря, мы тихонько пристроились сзади и тоже побежали. Все тамошние так устали, что даже внимания на нас не обратили. И только Ивка нас заметила. Она еле слышно хмыкнула и гордо посмотрела на другую сторону.

Первой из нас полетела, конечно, Гилька. И сразу столкнулась с этим важным мальчишкой в тёплом свитере. Он хмуро посмотрел, и Гилька на всякий случай показала ему маркер — мол, не лезь, я вооружена!

Я поднималась над землёй осторожно, боясь не спугнуть полёт. Посмотрела на Даньку, протянула ему руку и сказала:

— Давай, Данька, взлетай. Ты молодец.

 

Летят

Они летели над городом, который по-летнему зеленел, листва деревьев становилась всё гуще и гуще. Они видели внизу Гильку, которая была уже совсем взрослой, и впереди неё двое детей. Гилька неслась за ними, преграждая путь, и дети бежали в другую сторону. Они летели над Лекой, которая сидела в парке и рисовала весёлый летний народ. На её голове была смешная панама, и Лека чему-то смеялась. Пролетали над Данькой, который тренировал женскую сборную по чему-то там. Летели над хмурым мальчишкой в докторском халате, над Кнопкой и всеми его изобретательскими конструкциями. Летели куда-то дальше, потому что случилось то, чего не должно было случиться.

Может быть, будет именно так, но теперь они в любой момент могут подняться в воздух и взлететь.

Они летели, согретые первым летним солнцем, и держали за руки Ивку, которая пока ещё не умела того, чему научила остальных. Ещё бы — ей теперь надо будет приседать, бегать, отжиматься…

А впереди, далеко в небе, они увидели совсем невероятное. К ним летел ещё кто-то. Когда пятно в небе приблизилось, то все увидели другую ребячью стаю. А в ней были: ещё одна точно такая же Гилька, хмурый мальчишка в точно таком же тёплом свитере, светловолосая Лека, сияющий Данька… Там были все. Над пустырём встретились то, чего не могло быть и то, что произошло. Вот они, в летнем небе, совсем неразличимые.

Гильки визжали носились друг за дружкой, вымазываясь в зелёных маркерах.

Ивки приблизились, взялись за руки и зависли в воздухе.

— Выучить имена всех и завтра быть здесь, прямо с утра, — заявили они. — Мы открываем школу невидимости.

И хорошо! Пусть Ивок будет много!

 

Свободная зона

Утром мама сказала: дети не должны жить дома. Мы с братом собрали вещи и ушли. Ромек посматривал на меня немного боязливо, но я улыбалась ему — не бойся, глупыш, всё хорошо. Ромек хватался за руку и пытался отобрать у меня вещи, чтобы помочь. Мы шли по улице — куда-нибудь.

Мне двенадцать, а Ромек совсем ещё маленький — всего четыре года. Ему без мамы тяжело. Я поставила на асфальт сумку, взяла Ромека за плечи, внимательно на него посмотрела, а потом взъерошила ему волосы — чёрные-чёрные, просто непроглядные. Ромек стал хихикать и вырываться, и только тогда я отпустила его.

Теперь он был весел и стучал палкой по заборам. Бросался к бродячим собакам, трепал их за уши и приговаривал:

— Хороший пёс, хороший.

Я напевала песенку и посматривала на чужие двухэтажные дома, в которых всё ещё было нормально.

— Мы не будем пока далеко уходить, хорошо? — спросила я.

Ромек только повторил:

— Не будем далеко уходить, — и тут же сел на разогретый солнцем бордюр.

Я села рядом и, прищурившись, посмотрела на небо. Мимо прожужжала какая-то насекомина. Ромек слюнявил подорожник и приклеивал его на колено.

— Тебе приклеить? — спросил он.

— Зачем?

— Полезно, — пожал плечами Ромек. — Очень полезно.

Я улыбнулась и толкнула его плечом:

— Балда. Полезно — это если рана. А так?

Ромек задумался, подёргал себя за губу:

— А так можно падать, и потом раны не будет. Это заранее. Полезно.

Я вздохнула:

— Тогда лепи.

Потом мы съели по яблоку и двинулись вдаль от коттеджных домов к высоким зданиям. Рядом был пустырь. Мы попинали с Ромеком найденный лопнувший мяч, а к вечеру развели из сухих веток костёр и испекли картошку. Когда солнце начало садиться, мы зашли в пустое здание с выбитыми стёклами и забрались на крышу. Оттуда было хорошо видно, как идут к нам дети в возрасте от трёх до шестнадцати лет. Пинают найденный нами продырявленный мяч, находят в костре оставшуюся картошку, забираются на крышу. С нашей мамой всегда так. Это, наверное, какой-то сбой системы — сообщения ей приходят на несколько часов раньше, чем всем остальным.

Нам с Ромеком то ли повезло, то ли нет. Мы всегда впереди событий, всегда знаем, что будет. Но и всегда же — нам первым достаётся. Я подумала — ведь это как сегодня Ромек со своим подорожником, приклеенным загодя. По мне, так лучше уж совcем не падать.

Дети нашего города уже поднимались на крышу — плоскую, с высокими бортами. Она была прогрета за день, а вдали были красное солнце и облака. Чуть позже стемнеет, и тогда мы будем светить вверх, в небо, фонариками. Слетится мошкара, ну и что ж. Зато красиво. И, если можно как-то выразить протест, мы выразим его так.

Но, пока не стемнело, все шумели, толкались, болтали. Ромек собирал и разбирал конструктор. По-моему, из Ромека вырастет толковый человек, если я постараюсь. Ещё я ему читаю книжки и учу буквам. Пока что многие умеют читать. Но что будет дальше? Школу отменили. «Детям не стоит ходить в школу». Конечно, конечно. Тогда многие радовались.

Рядом с нами пристроился какой-то незнакомый мне мальчишка. Может, чуть постарше меня. Наверное, он переехал к нам недавно. Хотя какая разница — везде одно и то же.

Мальчишка подошёл к Ромеку:

— Хочешь, покажу, как можно сделать?

Но Ромек только сердито отвернулся, закрывая от мальчишки конструктор:

— Не надо, я сам.

— Хорошо ведь получится.

— Уйди…

Мы переглянулись с новеньким, я улыбнулась ему, и он сел рядом.

— Томаш, — сказал он.

— Эда.

Я крепко пожала ему руку, и мы засмеялись. У Томаша была хорошая улыбка. Честная.

— Ты быстро нашёл свободную зону, — похвалила я Томаша..

— Да чего там искать, — отмахнулся Томаш. — Смотришь, куда все идут, и сам — туда же. В вашем городе одна зона?

— А бывает больше? — удивилась я.

Томаш кивнул:

— Говорят, бывает. Две-три, не больше. Я только не понял. Такое большое здание… Почему вы влезаете на крышу?

Я поёжилась:

— Сырой дом. Нехороший.

Мы посмотрели вниз, на улицу. Дежурные вели малявок — тех, у кого нет старших братьев и сестёр. Которых родители выгнали из дома — а те совсем не знали, куда идти. Малявки не ревели и не капризничали. Спать они будут в палатках, на пустыре — на крышу им нельзя. Мало ли.

Я посмотрела на Томаша. Почему-то мне показалось, что ему можно говорить всё, прямо как себе. И сказала:

— На крыше хорошо. Очень далеко видно. Дальше, чем на самом деле. Как будто что-то есть впереди. А спустишься вниз — всё пропадает.

По моим ногам прополз Ромек, добрался до Томаша и, пыхтя, поставил на томашеву голову деталь от конструктора.

— Не дёргайся теперь, — приказал Ромек. — А то развалишь.

Вот счастья-то. Теперь у Томаша на его белобрысой голове вырастет какая-то башня.

— Ромек! — прикрикнула я.

— Пусть строит, — сказал Томаш. — Не жалко.

Ромек обрадовался и снова пополз по моим ногам к деталькам.

— А насчёт того, что дальше ничего нет, — осторожно, чтобы не развалить конструктор, сказал Томаш. — Ты не права. Нужно действовать.

— Как? — хмыкнула я.

— Как-нибудь, — пожал плечами Томаш. — Подумаешь, браслеты. Ещё год назад их не было. Могут же они исчезнуть, как и появились.

Да, браслеты тогда появились на взрослых в один день, невесть откуда. Наверное, их можно было снять — щипцами там или как-то ещё. Только кто позволит?

Год, подумала я. Ровно год, как не стало моих родителей. В нормальном, человеческом понимании этого слова. Мама у меня не то, чтобы супер — но она была интересной. Да и когда просто-напросто есть мама — это уже хорошо. Мы могли с ней поговорить, могли гулять по улицам, играть с Ромеком. Я вздохнула.

Целый год мы живём в системе централизованного воспитания. Кто-то, скорее всего, не у нас на земле, посчитал, что родители плохо справляются с воспитанием детей. И будто всех надо воспитывать одинаковыми методами в равных условиях. Откуда-то шли сигналы на браслеты наших родителей. Страшно глупые, нелепые приказания. Одно предложение — задание на установленное количество дней. «Дети не должны жить дома», два дня. И, как всегда — мамы действуют, а папам всё равно. Так уж устроена система. Через два дня мы первые с Ромеком пойдём домой, чтобы проверить — стоит ли туда возвращаться. То есть сначала пойду я. А если всё нормально, пойдёт Ромек. И только потом я сделаю по всем рассылку, чего им ждать. Мы вообще были на привилегированном положении, и всё потому, что наша мама такая продвинутая, со «сбитым» браслетом, работающим раньше времени.

Было не понятно, как получается так, что сообщения ей приходят раньше? Зато и мне было хорошо. Да, я больше всех рисковала, но мне и не приходилось дежурить — возиться с малявками, готовить на всех еду.

Во введённой системе централизованного воспитания ничего толкового не было. Наоборот — дети лишались родителей. Родители оставались нормальными людьми, но всё, что касалось детей, они как будто пропускали мимо ушей. Не замечали, не видели. Как будто нас не было, кроме тех случаев, когда надо было выполнить отправленное на браслет задание. Это был какой-то эксперимент. То ли над взрослыми, то ли над нами. Иногда мне думалось про совсем страшное.

Я посмотрела на Томаша и сказала:

— Представляешь, что было бы, если бы пошли ошибки в сообщениях?

— Страшных системных сбоев ещё не было.

— Ну просто… — сказала я. — Вдруг сегодняшняя фраза пришла бы родителям без последнего слова?

Мы посмотрели на Ромека, который вдохновенно разбирал построенное здание снова на детальки.

— Если бы пришла фраза не до конца, — повторила я. — «Дети не должны жить». Что тогда?

Томаш посмотрел на меня, улыбнулся и показал язык.

— Пессимистка, — хитро сказал он. — Все бы бежали до свободных зон.

Я надулась:

— Ага, все бежали бы. Как же. Это я бы бежала до свободной зоны. А потом — остальные, это если я успею.

Было темно, светились фонарики. Томаш молчал. Я прижалась к нему, чтобы было теплее, а Ромек уже дремал на моих коленях. Мы просидели в таком странном молчании целый час. Мимо меня проходили знакомые, я им махала рукой, и только. Они издалека приветствовали меня.

— Интересно получается, — наконец сказал Томаш. — Знаешь что, Эда. Я приехал только сегодня, и сразу наткнулся на тебя.

Меня кольнула какая-то обида, но я отмахнулась от неё, как от комара. Похоже, Томаш это почувствовал.

— Это не то, чтобы было плохо. Просто в том городе, откуда приехал я, тоже есть Первая. Твоя мама ведь заранее получает сообщения?

Я кивнула.

Томаш сказал:

— Так что это не системный сбой. Это правило. В каждом городе есть своя Первая — та мама, которая раньше всех получает сообщения.

— Знаешь, что, — сказала я Томашу. — Это похоже на начало решения задачки.

— Если бы, — сказал Томаш.

Весь следующий день Ромек бегал за Томашем, как приклеенный. Они носились по пустырю, за ними бежали остальные дети. Дежурные покормили всех, провели общие уроки. Мы с Томашом больше не говорили о моём особом статусе. Так, болтали о том, откуда Томаш родом, как они переживали тяжелые сообщения. Всё было очень похоже. Вечером пошёл дождь, и нам всё-таки пришлось перебираться в здание. Мы жгли костры на пустых бетонных этажах, и тени от языков пламени плясали на стенах. Томаш без стеснения запел песню. Голос у него был высокий и красивый. Все заслушались. Только песня была невесёлой, и потом все засыпали молча.

Утром мы с Ромеком ушли домой. Ромек ждал за дверью. Мама увидела меня, посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Дети должны есть манную кашу». Ерунда. Я махнула Ромеку, мол, пойдём. Ромек зашёл в дом и осторожно уселся за стол. Я написала сообщение: «Задача: дети должны есть манную кашу», и нажала на «отправить локально». Сообщение разошлётся по нашему городу. Конечно, родителям оно тоже придёт, но они уже давно не пользуются связью. Им не до этого — они воспитывают детей.

Ромек уселся за стол и посмотрел на маму. Мама поставила перед ним тарелку манки.

— Я не хочу манную кашу, — сказал вдруг Ромек.

— Ромек… — испуганно сказала я.

— Ромек! — крикнула мама.

— Ромек, нельзя, нельзя…

— Я не хочу есть манную кашу! — плакал Ромек, размазывая слёзы по лицу. — Не хочу есть манную кашу! Я не хочу есть манную кашу!

Мама надвигалась, я закрывала Ромека собой. Мы медленно шли к двери, и как только оказались на улице, побежали к свободной зоне. Мама гналась за нами, но лишь мы пересекли границу зоны, она повернулась и пошла домой.

В свободной зоне почти никого уже не было. Наверное, все отправились по домам — ждать у порога, когда можно будет войти. Конечно, мы могли бы жить прямо на пустыре, но какая от этого радость?

Я поискала Томаша, но его нигде не было. Вечером мы на пустыре остались одни. Все остальные были дома и лопали манку. Кто с вареньем, кто с мёдом, а кто просто так. Я сердито посмотрела на Ромека, а тот недовольно пробурчал:

— Я не хочу манную кашу. Эда, я не хочу.

— Да кто тебя ею кормит, глупый, — сказала я.

— А есть хочу, — добавил Ромек.

Мы сидели на крыше и играли в кубики. Кубики были с буквами, но Ромек учиться не хотел, а пытался что-то соорудить. Когда небо окрасилось в красный, на крыше появился Томаш.

Ромек потянул его за руку:

— Томаш, давай строить.

Томаш послушно ставил кубик на кубик и посматривал на меня.

— Тоже не любишь манку? — усмехнулась я.

— Просто подумал, вдруг вы здесь.

Я благодарно посмотрела на него, а он протянул мне бутерброд. Я разломала его пополам и поделилась с Ромеком. Томаш сел рядом.

— Слушай, Эда! — бодро сказал он. — Ты же смелая, да?

Я пожала плечами:

— Это вряд ли.

— А если бы ты могла всем помочь?

— Тогда, наверное, посмелела бы. А может, и нет.

Томаш вытянул вперёд руку и раскрыл ладонь. На ладони лежал браслет. Он был не такой серебристо-чёрный, как у родителей. Он был оттенков зелёного цвета.

— Смогла бы надеть? — спросил Томаш.

Я забрала браслет. Он был тяжёлым и холодным.

— Объясни, — попросила я.

Томаш вздохнул.

— Ты же знаешь, что у родителей браслет не снять.

— Кто-то пробовал? — спросила я.

Томаш закатал штанину и показал шрам на ноге.

— Многие пробовали, — сказал он. — Снять его невозможно.

Я уткнулась в колени, раскачивая на пальце браслет.

— Этот браслет, — сказал Томаш. — Сделал я сам. Он такой же, как у родителей. Почти.

— Почти?

— Он мощнее. И сообщения на него могу передавать только я. Мы не можем снять браслет, потому что родители убеждены, что этого делать нельзя. Но если дети будут убеждены ещё больше, что это сделать можно… Понимаешь?

— Почему ты не можешь испробовать его сам?

— Я не могу отправить сам себе сообщение. Он завязан на меня, вот и всё. Невозможно.

— Тогда почему я? Ведь моя мама — Первая. Вдруг мы наоборот, навредим?

— Я уверен, что Первая мама будет всегда. Не твоя, так чья-то ещё. Заодно и выясним. Нам нужны взрослые, Эда. Без них мы не справимся. Надо с кого-то начинать.

— Присмотри за Ромеком, — сказала я и защёлкнула браслет на запястье. Мне сразу захотелось уйти, не оставаться здесь. Куда-нибудь, только прочь. Свободная зона теперь была не для меня.

— Завтра в десять, — сказал Томаш. — Будь готова.

Я покидала свободную зону почти ночью. Посмотрела на наше здание и увидела, как вверх, в небо, светят два фонарика. Один луч, Ромека, беспокойно метался туда-сюда, а другой светил вверх, до самой яркой звезды.

Утром, в десять-ноль-ноль мама сказала: «Родители должны провести время с детьми». В этот же момент, в десять-ноль-ноль, утра на мой браслет поступило сообщение: «Родители должны жить без браслета». Я помню только, как меня обволокло каким-то мягким туманом, как я сделала шаг вперёд. Помню, как странно посмотрела на меня мама. Дальше был какой-то провал. Но страшный провал, страшный! Я до сих пор помню этот страх, он мне снится, он преследует меня, скрывается за каждым углом. Помню, что тогда я знала, как правильно. И ещё было больно. А потом я очнулась.

Мама лепила пластырь к нашим царапинам. Томашу тоже прилично досталось.

— Ты-то что тут делаешь? — удивилась я.

— Надо было с тебя снять браслет, — сказал Томаш, морщась. — Одержимая. Убийца несчастная.

— Ладно врать, — обиделась я. — Всё обошлось без жертв.

— Но могли бы быть, — сказал Томаш.

Надо же, а раньше он был таким спокойным и сдержанным!

— Да ладно тебе, — сказала я и прижалась к маме. Она погладила меня по голове.

Ромек давно вокруг неё крутился и пританцовывал. На маминой руке не было браслета. Теперь она была нашей мамой, такой, как и раньше. Но сколько ещё осталось родителей! Я спохватилась:

— Надо всем отправить сообщение. «Родители должны провести время с детьми». Всем понравится. Пусть отдохнут. Впереди война.

— Подожди, Эда, — сказал Томаш. — Ты всегда рассылаешь сообщения локально? Через какое-то время, как получишь их сама?

— Как будто ты не знаешь… — буркнула я.

Томаш приблизился и шепнул:

— Моя мама была Первой.

— Была?

— Да, Эда. Рассылка сообщений всем перестала работать через месяц после появления браслетов. С тех пор сообщения рассылают только Первым…

У меня чуть челюсть не отвалилась.

— И пересылаются дальше детьми Первых, — продолжал Томаш. — Локальная отправка доставляет сообщения прямо на браслеты родителей, и тогда браслеты с воспитательной системой активизируются.

Значит, это всё из-за меня, подумала я. Всё из-за меня! Это я отправляла сообщения… Томаш, глупый Томаш, почему ты не пришёл раньше! Целый год…

— Свой город я освободил совсем недавно, — сказал Томаш. — Научил всех делать зелёные браслеты и пошёл дальше. Все, кто постарше, разбрелись по городам. Я ушёл сюда. И нашёл тебя сразу.

— А почему ты мне просто всё не рассказал?

— Ну… — замялся Томаш. — Надо же было снять с твоей мамы браслет.

— Так это… — недоумённо сказала я и посмотрела на набранное сообщение. — Значит, ничего не отправлять?

— Отправляй, — улыбнулся Томаш. — Только пусть сообщение будет: «Родители должны снять браслеты».

Это было так просто… Томаш ещё дописал что-то от себя, закрывая от меня экран, и нажал на отправку.

Мы подошли к окну и посмотрели на соседние дома.

Светило солнце.

К нашему дому шли жители нашего города.

Родители крепко держали за руки детей.

Весь наш город стал свободной зоной. Для родителей, для детей — для всех.

А впереди у нас были ещё города.

 

День выдачи заказов

Я сидел на подоконнике, обхватив колени. Окно продувало, я ёжился от холода и смотрел сквозь неплотную занавеску. В ночной темноте всё почти как у нас дома. Можно даже представить, как я слезаю с подоконника (осторожно, чтобы не наступить на паровоз от железной дороги), выхожу из комнаты, крадусь к родительской двери, потом топаю босиком в зал, ищу в темноте большого плюшевого пса и забираю его к себе. Слышу, как на кухне гудит холодильник, тикают настенные часы… Но вот кто-то заворочался на втором этаже двухъярусной кровати, неразборчиво зашептал. Где-то послышались всхлипывания. Можно пойти, поговорить, успокоить. Но я не двигался с места и просто отвернулся. За окном сыпал снег, и, кажется, был слышен хруст шагов. Нам никуда не деться, за нами следят. Дальше — забор и колючая проволока. За нею — мир. А мы — здесь. Мой город далеко, мои мама и папа, наверное, скоро меня забудут.

Нас человек двадцать — тех, кто нашёл чёрные шары.

Я хорошо помню, как это было. А было это просто. На перемене я бежал по коридору, остановился, и холодный чёрный шар размером с яблоко коснулся моей ладони. Чернота казалась такой яркой, что я невольно залюбовался. Но потом пришёл страх, я попытался сбросить шар, оттолкнуть и побежать дальше, но шар просто завис в воздухе и поплыл рядом со мной. «Чёрный шар! Чёрный шар!» — завизжали девчонки. А мальчишки просто стояли и молчали. Смотрели на меня долго, сурово и по-новому. На помощь мне побежали учителя, мне захотелось плакать, но тут перед моими глазами что-то вспыхнуло, и я переместился в купе мчащегося вагона. И подумал только: «Так вот что бывает дальше».

По-настоящему в чёрные шары не верил никто, но все их боялись. Я знал, что их не бывает, это сказал мне папа. Да, раз в год в различных частях мира пропадают дети, и это ужасно, говорил папа, но придумывать чёрные шары… Мама отмахивалась от таких разговоров. Но в школе говорили так: увидеть чёрный шар может только ребёнок, увидевшие чёрный шар пропадают и никогда не возвращаются, и никто не знает, что бывает с теми, кто увидел его. Шары появляются зимой, в один из дней, и сколько их появится, никто не знает. Но уж не больше одного шара на город. В каких-то городах они могли не появиться вовсе… И вот мы едем на поезде, в купе сидят ещё два мальчишки моего возраста и девчонка. В вагоне больше никого нет, выходы задраены, телефоны не работают… Мы ехали больше суток, почти не разговаривали, а просто сидели, укутавшись в постельное бельё. И уже потом был охраняемый дом, в который привозили других детей. Все — примерно одного возраста, лет десяти-двенадцати. Мне было одиннадцать. В доме мы прожили несколько дней, пока съезжались дети из разных частей страны.

— Я так его и не увидел, этот чёрный шар! — возмущались мальчишки. — Хоть бы показали! Может, и не было никакого чёрного шара!

— Дурак ты, был чёрный шар, вот такенный!

— Сам дурак!

Мальчишки быстро переходили к дракам, потому что было грустно, и потому что стыдно было плакать. Девчонки были тихие. За нами присматривали взрослые, но их было немного, и все они оказались неразговорчивыми. Мы жили будто в пустоте, в неизвестном городе, а за окнами постоянно падал снег.

Я слез с подоконника и направился к кровати, когда услышал, как громыхнула внизу дверь. Послышался громкий разговор, в коридоре зажёгся свет. Я растолкал наших, все тут же вскочили с кроватей. В каком-то едином порыве мы сплотились, встав посреди комнаты, и готовы были давать отпор. Дверь в нашу комнату распахнулась, полился свет.

— Всем одеваться! — прорычал мужчина. — Выдать одежду!

Мы торопливо переодевались в новые костюмы вроде тех, в которых выступают футбольные сборные.

— Скорее, скорее! — кричали люди. — Переоделись — и быстро в машину! Бегом! Все вниз!

Все шумели, и мне вдруг показалось, что я услышал мамин голос, как она зовёт меня. Нам сейчас была нужна мама. Хотя бы одна на всех.

Мы ехали в микроавтобусе по какой-то степи, нас клонило в сон, и мы один за другим обмякали в автобусных креслах. Сквозь сон я чувствовал, как нас куда-то переносят, а потом сильный гул, и на какое-то время моё тело стало невесомым. Когда я открыл глаза, то в большой стеклянной комнате кроме меня были два человека, женщина и мужчина. Точнее, какая там женщина — почти что девчонка. Лет, наверное, восемнадцати. Мы стояли друг напротив друга.

Девушка улыбнулась, и у меня почему-то потеплело на сердце.

— Ну здравствуй, Тайго, — просто сказала она.

— Я Максим, — резко сказал я.

— Ты Максим, — кивнула девушка. — Но теперь ты ещё и Тайго. Пойдём домой.

Она направилась ко мне, но я дёрнул плечом.

— Ко мне домой? — спросил я, насупившись.

— К тебе… — нерешительно сказала девушка. — К нам домой.

Она толкнула парня локтем в бок:

— Ну скажи что-нибудь!

— Привет, — буркнул парень.

— Ещё что-то, — требовательно сказала девушка.

— Привет, Тайго! — бодрее сказал парень.

— Тсс! Он Максим! — зашипела на него девушка, и парень делано закрыл рот руками.

Смешные какие-то.

— Я к маме хочу, — заметил я.

— Я твоя мама, — тихо сказала девушка.

Что?! Что за ерунда?

Я хотел возмутиться, и кричать, что это был за чёрный шар, почему меня выкрали из дома, где я, почему эта малявка должна быть моей мамой, где МОЯ мама? Уже набрал воздуха в лёгкие, как парень достал маленькую книжку из карманов штанов, скучающе её пролистал и зачитал:

— Что за чёрный шар, почему выкрали из дома, где мама, где находится, чтобы вернули, повышенные тона, — парень зевнул.

Я непонятливо заморгал и испуганно посмотрел на эту парочку.

Девушка толкнула парня кулаком в плечо.

— Ты грубый, Кори! Нельзя так с мальчишкой! Тайго, не слушай его, он глупый. Лучше пойдём отсюда. Мы тебе всё дома расскажем. Тут холодно.

Девушка поёжилась. Одета она была и правда неважно — на ней были шорты и лёгкая футболка. Хотя выглядела она, честно сказать, круто. И была ужасно симпатичной. Я даже залюбовался. Мне в ней нравилось всё, и почему-то в особый восторг меня приводила её стрижка, хотя что в ней было такого особенного?

Кори показал на экран в углу комнаты и спросил:

— Может, всё-таки покажем обучающее видео? Там всё наглядно объяснили.

— Ну что мы, сами не расскажем? — зашептала девушка. — Пойдём, Тайго. Меня зовут Акама.

— Привет, Акама, — обречённо сказал я. — Привет, Кори. Пойдёмте.

— Какое-то тут грустное заведение, правда, Тайго? — спросил Кори и махнул рукой, зовя меня к выходу.

— Правда, — сказал я.

Мы ехали на каком-то странном автомобиле, который и автомобилем-то сложно назвать. Скорее всего, дорога была магнитной, и мы плавно скользили по трассе. Город был светлым, солнечным. По улицам бегали дети, переваливались с ноги на ногу большие пушистые животные. Эти животные меня особенно поразили. У нас таких точно не было, и тут они были не дикие, а домашние и добродушные. И яркие. Не бывает таких животных! Когда я заметил второе солнце вверху, я точно понял, что я не на Земле.

— Как называется ваша планета? — спросил я.

— Тальма, — сказала Акама. — Наша планета называется Тальма. Смотришь там по сторонам?

— Смотрю, — вздохнул я.

Дом стоял на возвышении, как избушка на курьих ножках. Подниматься наверх надо было по мосту из досок и верёвок. Мост раскачивался, и я с трудом продвигался.

— Это я придумала, чтобы такой мост был, — сказала Акама. — Ты просто на ботинках переключи режим, чтобы легче было.

— А как переключать? — спросил я.

Акама задумалась:

— Надо же, я автоматически уже это делаю… Как же это… Подожди, большой палец правой ноги вверх, вниз, вверх.

— Левой ноги, — поправил её Кори.

— Левой ноги, — улыбнулась мне Акама.

Я ей тоже улыбнулся и сделал, как они говорили. Ботинки тут же будто бы приклеились к лестнице, и теперь я стоял вполне устойчиво. Я попробовал идти, и это легко получилось.

— Мы тебя вырастили, — сказал Кори, когда Акама поставила перед нами десерт.

Он задумчиво набрал пальцем крема с пирожного и сунул палец в рот.

— Ну, вроде как усыновили, — добавил он.

— Опять ты резко! — сказала ему Акама. — Привыкай, что у нас в доме ребёнок.

Я молчал и смотрел на них. А потом отодвинул пирожное и сказал:

— Вроде как своровали.

Поддельные родители искренне вздохнули. Акама села возле меня, и я смутился. Она приобняла меня за плечо.

— Понимаешь, Тайго… — сказала она, и её волосы щекотали мне шею. — Год назад мы решили, что нам пора обзавестись детьми.

— Вроде вы не старые ещё, — буркнул я.

Акама с Кори сначала непонятно заулыбались, а потом не выдержали и рассмеялись.

— Мы купим тебе бигору, — вдруг сказала она, но я не понял, о чём это она. — Как думаешь, сколько нам лет?

Я пожал плечами:

— Тебе восемнадцать… Ну в крайнем случае двадцать пять, но выглядишь молодо. Кори тоже лет двадцать.

— Сколько тебе? — спросила Акама у Кори.

Кори выглянул из-за чашки:

— Сто шестьдесят.

Акама ещё крепче прижала меня к своему плечу, серьёзно посмотрела:

— Понимаешь?

Я замотал головой.

— Так долго не живут, — сказал я. — А если и живут, то своих детей пора иметь. И зачем я вам, я же почти уже взрослый?

Кори отставил чашку в сторону и серьёзно заговорил:

— Тайго, на нашей планете очень долгий цикл развития. Я знаю, ты считаешь, что тебе одиннадцать, но у нас твой год равен восьми нашим. Восемь лет нужно, чтобы младенец достиг твоего одного года, и только через тридцать два года он будет таким, каким был бы ты в три годика… Вот потому у нас и выращивают детей сразу таких… — Кори прищурился. — Повзрослее. С которыми интересно. Этим занимается фирма. Мы делаем заказ, на внешность, на возраст, и за год они выращивают… экземпляр.

— Кори! — возмутилась Акама.

— Человека, — сказал Кори. — Там какой-то очень ускоренный цикл, когда за год создаётся тело любого возраста.

— Да нас просто крадут с Земли!

— Тихо, Тайго, — шепнула Акама и крепко сжала мне руку. — Слушай…

Кори рассказал, что нужно не только вырастить человека, но и воспитать личность. Потому выращивается сразу мозг, который погружают в виртуальную жизнь. Ещё не созданный человек ускоренно проживает десять лет. У него есть мама, папа, иногда братья, сёстры… Он учится в школе, живёт день за днём. Если этого всего не будет, получится попросту взрослый младенец, ничего не понимающий, которого нужно учить с нуля…

Я не выдержал:

— Вы всё врёте! У меня есть мама и папа! Мама боится лягушек! Папа немного картавит! Я живу на восьмом этаже в доме спального района, из окна чуть виден парк, по ночам я слышу железную дорогу! Вы хотите сказать, я всё это придумал?!

Акама всхлипнула. Ну, Акама, не реви, вам просто задурили голову…

— Нет, — сказал Кори. — У тебя была настоящая жизнь. Только виртуальная…

— Почему же моими мамой и папой были мои мама и папа, а не вы? — с вызовом спросил я.

— Говорят, что это нельзя контролировать… — тихо сказал Кори, а потом посмотрел на Акаму. — И правда всё это очень тяжело.

Я опустил голову и глухо сказал.

— Нас везли по степи на газели, плакала Иринка, окна заметало снегом…

— Рождаться всегда тяжело, — тихо сказал Кори.

У меня в голове всё смешалось. Ну не может моя память быть неправдой! Вот я иду по весенней луже босиком, натыкаюсь пальцем на стекло… Вот бегу домой с охапкой осенних листьев… Мама жарит оладьи, я вдыхаю их запах и прижимаюсь к маминой руке… Это всё правда, правда!

С Кори говорить бесполезно.

Я повернулся к Акаме:

— Понимаешь, Акама, нас просто стянули из наших семей, своровали, к каждому из нас приплыл чёрный шар, понимаешь, Акама, чёрный шар! — я увидел, как пугается Акама и продолжал. — Это страшно, Акама! Нас усыпили, но я помню, что мы летели! Эта ваша фирма, она просто похищает детей с Земли и доставляет на космическом корабле к вам на Тальму!

— Тайго, Тайго! — в отчаянии крикнула Акама. — Жизнь существует только на Тальме! Нет больше обитаемых планет! Инопланетян не существует!

Получается, это я — тот инопланетянин, которого не существует?

Я спохватился — ведь можно доказать им, что нас выкрали! Поспешно стал стягивать носок и положил ногу прямо на стол, чтобы всем хорошо было видно.

— Видите? Вот вам шрам! Порезался в пять лет, сильно!

Кори залистал маленькую книжицу.

— «Воспоминания материализуются в подробности строения тела. Это касается шрамов, хронических заболеваний (которые легко устраняются впоследствии), зубных пломб»…

Я выхватил у него книжку. «Пособие по новому ребёнку». Замечательно. Ага, раздел «Шрамы»… Раздел «Теория космического корабля»… «Ложная память о художественной литературе и шоу-бизнесе»… Раздел «Предметы с Земли»… Я перелистнул на «Предметы с Земли» и прочитал: «Иногда в новых детях материализуются так называемые предметы с Земли. Это могут быть скрепки, ручки, записки, фотографии — всё это является частью материализации ментального процесса. Объясните ребёнку, что так происходит с каждым, и это просто часть его виртуальной памяти»… Я посмотрел на названия других разделов: «Кризис полугода в семье», «Понимание», «Адаптация»…

— Тайго, мы ведь выбрали тебе внешность. Ты похож на нас, Тайго… — прошептала Акама.

Нет, я был мало похож на них. Да, во мне было что-то от Кори, и, может, что-то неуловимое от Акамы… Но больше всего я был похож на моих родителей, настоящих. И даже если то, что мне рассказали, правда…

— Я никогда не смогу называть вас мамой и папой, — сказал я.

— Если хочешь, я буду тебе как сестра, — сказала Акама.

— Как-то слишком круто для сестры, — покачал я головой.

— О чём это он? — непонятливо встревожился Кори.

Они мне понравились, Акама и Кори. На них здорово было смотреть, когда они вместе спорят, Кори показывал мне планету, Акамой я любовался.

Я пошёл в здешнюю школу, программа здесь не очень отличалась от земной. Зато для меня теперь тоже замедлился цикл развития, и теперь каждый год моей жизни я буду жить целых восемь лет… В нашей школе не училось ни одного «выращенного» ребёнка, поэтому мне не с кем было об этом поговорить. А поговорить хотелось, и я пытался разглядеть на улицах земного человека.

Бывало, когда я вечером шёл к себе в комнату спать, бывало, Акама окликивала меня:

— Тайго, балбес, пойдём фильм смотреть!

— Сама балбес, — говорил я, и радостно плюхался на кресло. — Мама мне не разрешает подолгу сидеть перед экраном.

— Всё мама да мама, — обиженно говорила Акама.

Я научил её делать пельмени и варить кисель. На кисель Кори ругался плазмой и отказывался его пить.

— Это вкусно, Кор, — говорил я ему, но тот опасливо отодвигал чашку.

Я смеялся — вот трус!

Наверное, меня и правда вырастили. Я как-то слишком быстро и легко привык к новой семье, а ведь должен был сопротивляться, бороться… Вот если бы они оказались гадкими, или просто я отказывался бы разговаривать… Я представил, как я отказываюсь разговаривать с Акамой, и как ей от этого плохо, и сразу отмахнул от себя эту мысль.

Наверное, они не научились быть родителями, потому что постоянно советовались и считались со мной, как будто я был таким же взрослым, как они. Но мне было от этого хорошо.

Я прочитал всё пособие по «новому ребёнку», и оно страница за страницей убеждало меня, что я появился здесь, на этой планете, что чёрный шар — это выход из стадии развития в стадию жизни, что переход сложен, что ещё не придумали, как создавать личность с чистым листом вместо памяти…

Акама купила мне бигору — такого домашнего зверька размером с медведя. Я выбрал жёлто-красного, и Акама призналась, что всегда хотела купить бигору, только была для этого слишком взрослой.

— Да ладно тебе! — хмыкнул я. — Тоже мне, тётенька нашлась.

— Мне всё-таки за сто пятьдесят, — сказала Акама.

— Никому этого не говори, — посоветовал я.

Однажды мы шли по улице с моим бигорой Баком, и я встретил Генку. Он был в нашей группе, когда нас забрали с Земли… Или просто выращивали.

Генка встретил меня словами:

— Что, запудрили тебе мозги, Макс?

Меня неприятно дёрнуло от старого имени. Меня звали Тайго, и я к этому привык…

— Вырастили, значит, как хризантему! — орал Генка на всю улицу. — Медведя жёлтого подарили! На, сынок, радуйся! Уроды, а?

Хорошо, что рядом не было Акамы, и что она этого не слышит…

Я осторожно спросил:

— Генка… А ты… ты не веришь, что нас вырастили?

Генка посмотрел на меня как на дурака.

— В это верить? — спросил он. — Бигору мне не купили! У этих новых родителей пятилетний младенец, он орёт! И они тоже на меня орут! У меня были нормальные родаки! Не цеплялись ко мне со всякой ерундой! Конечно, нас не вырастили! Спёрли у нормальных родителей и отдали идиотам!

Я отступил на шаг. Бак проурчал.

— Прости, меня Акама ждёт, — пробормотал я.

— Мамаша? — зло спросил Генка.

— Сестра, — сказал я и ушёл.

Иногда Акама задумывалась. Тогда она невпопад отвечала, смотрела рассеяно, могла размешать сахар в чае вилкой…

— Тебя ведь надо как-то воспитывать, Тайго? Как это делается, научи…

— Можешь меня поставить в угол, — предложил я.

— Треугольника? — не поняла Акама.

— Комнаты, — вздохнул я.

— Ну, становись… — с сомнением предложила Акама.

— Но сначала мне надо провиниться, — сказал я.

— Сложно как-то, — махала рукой Акама и говорила. — Пойдём погуляем, Тайго.

Всегда запоминаются вроде бы неважные мелочи. Однажды ночью я проснулся, потому что хотелось пить. Пошлёпал босиком к холодильнику, достал молоко (или что-то, очень похожее на молоко), налил в кружку. В дверях кухни стоял Кори и сонно тёр глаза. Он протянул мне чашку, я налил и ему. Мы сели за стол друг напротив друга. Я набрал в рот молока, посмотрел на Кори, и мне вдруг почему-то стало смешно. И Кори отхлебнул из чашки и завис. Каждый знает, как это сложно, когда вот так хочется смеяться, и не можешь глотнуть. Мы смеялись одними глазами, а потом собрались с силами, проглотили молоко и захохотали во весь голос. У меня даже пресс заболел, а на шум прибежала Акама.

— Что это у вас тут? — растерянно спросила она.

Кори подмигнул мне и сказал Акаме:

— Ничего. Пить хочешь?

Мне исполнился год. Или один шаг к двенадцати годам. Акама дала мне денег и сказала, чтобы я купил всё, что хочу. Она хотела пойти со мной, но я сам сбегал в магазин, в котором продавались всякие редкости с непонятным назначением. Я рассматривал раздел головоломок, и вдруг увидел на полке чёрный шар.

Он не казался таким ярким, его слегка покрывала пыль.

Но всё как будто вернулось. Тот день, год назад… Родители, школа, моё исчезновение, дорога…

И это было правдой, потому что чёрный шар из кошмаров земных детей лежал на полке с безделушками.

Я закричал и помчался прочь. Я был почти у дома, и мне казалось, если я забегу на мост, то буду в безопасности. Я кричал и убегал, но холодный чёрный шар прикосновением почти обжёг мне ладонь. Помню, что испуганная Акама мчалась по мосту ко мне. А потом я исчез.

Мы летели по магнитной дороге, я рвался к двери машины, пытался открыть её, кого-то ударил… Меня усадили на место, но я брыкался, вырывался, кусался…

Мне сделали укол, и последнее, что я запомнил, это был Генка. Он навис надо мной и кричал:

— Всех раскусил, понял, да?! Бигору они не купили! Всех вернут, ясно?! Воруют детей, нормально, а?! Ща полетим обратно, Макс, пусть утрутся!

Мне захотелось врезать ему, но лицо Генки расплылось, как в тумане.

Очнулся я уже в машине. Она неслась по знакомой трассе моего города. Земной трассе. Было темно, горели светофоры, на остановках толпились люди, многие курили. Меня высадили у подъезда и уехали. Я нехотя поплёлся по лестнице на свой третий этаж. Позвонил в дверь. Открыли папа с мамой.

Мама крикнула:

— Максим! — и ринулась ко мне, но я увернулся, побежал в свою комнату и упал на кровать, пахнущую постиранным бельём.

Я рыдал, не скрываясь, я пинал подушку кулаками. Мама сидела рядом, брала меня за руку, которую я выдёргивал, и говорила:

— Успокойся, Максимка, сыночек…

Но я рыдал, в голове у меня шумело, а в вокруг всё было так же, как год назад…

Мама поднялась и, закрывая лицо ладонью, вышла из комнаты.

А я затих и прислушался к шуму в голове. И в моих мыслях встревоженно, но бойко шептала Акама:

— Не бойся, Тайго, мы скоро прилетим, не бойся, Тайго, мы скоро прилетим, не бойся, Тайго…