Сказки тряпичного толстяка

Александр Дубинин

От автора

Вообще-то я попал в этот дом случайно. Меня подарили какие-то друзья семьи. Хотя сначала, еще в магазине, меня хотел купить довольно представительный господин с коричневым портфелем, бакенбардами и солидной плешью. Но у него видимо не хватило денег или еще что-то. Уж я не знаю. И в итоге я оказался там, где я есть.

Ростом я не больше книги. Не какого-нибудь там большого словаря или толстой энциклопедии, а самой что ни на есть обычной книги, романа, например, или сборника рассказов. Наверное, поэтому меня и поставили на полку рядом с книгами. Я сделан из какого-то тряпичного материала, мои бока, руки, ноги и плечи накрепко сшиты двойным швом. Так уверял моих покупателей продавец в магазине. А голова и кисти рук у меня из самого настоящего фарфора. Хотя это не повод гордиться, однако вселяет чувство собственного достоинства. Одет я в яркий праздничный костюм арлекина, красный с желтым, с золотыми пуговицами, а на голове надет большой колпак с металлическим шариком на конце. Колпак загнут так, что этот шарик всегда болтается слева от моего лица. На моих ногах обуты особые ботинки с загнутыми кверху носами. Один ботинок красный, а другой – желтый, и на их загнутых носах тоже есть блестящие металлические шарики. Уж не знаю, кому это вдруг пришло в голову сделать меня арлекином? Ведь в душе я совсем не веселый и не забавный, каким должен быть. Мне тоже иногда бывает грустно, особенно по ночам. Но видно на то воля моего создателя. И еще, этот чудак сделал меня толстым: не слегка пухлым, и не так, чтобы уж очень большим, а так, средней толстости. Интересно, о чем он думал? Впрочем, это не такая уж и большая беда, если поразмыслить хорошенько. Многие появляются на свет совсем не такими, какими хотели бы быть. И вот как часто получается: снаружи видишь одно, а внутри совсем другое. Не знаю, правда, что у меня там внутри, да и не хочу знать. Похоже, что-то теплое и мягкое.

В тот осенний день, когда меня принесли в дом, все время лил дождь. Это был мамин день рождения. Мама была высокая и нарядная в своем голубом платье. Она взяла меня, оглядела со всех сторон и очень мило мне улыбнулась. Все они обрадовались мне, особенно сын. Это был смешной пятилетний мальчик с кудрявыми светлыми волосами. Он никак не мог усидеть на месте и все время ползал под столом, в ногах у гостей, или пытался пройти по комнате на руках, но у него ничего не получалось. Он шлепался на спину и громко смеялся.

Меня передавали с рук на руки, тискали, мяли мне живот. И каждый из гостей непременно считал нужным отпустить шутку в мой адрес или сделать мне комплимент. Нельзя сказать, чтобы такое обращение и вся эта суматоха могли мне сильно понравиться. Но я все равно был рад. Потому что люди были рады мне.

Папа тогда взял меня на руки, улыбнулся и спросил у тех, кто меня принес:

– Где вы откопали такого тряпичного толстяка?

Это совсем не было мне обидно, потому что он сказал это с улыбкой, как-то по-дружески. Потом он посадил меня на полку в стенном шкафу на самое видное место, в большой комнате. Тут-то я и сижу до сих пор.

Вот так, в тот пасмурный день и началась моя жизнь в этом доме. Совсем забыл: с того дня за мной и закрепилось это прозвище: «Тряпичный толстяк», или просто «Толстяк» – так меня зовут для краткости. Что ж, имена ведь тоже не выбирают, да и мне досталось не самое плохое. Значит, можете звать меня Толстяком.

Моя жизнь на средней полке

Начну с того, что меня посадили на среднюю полку в шкафу. То есть надо мной была еще одна полка и одна внизу. Это было не слишком низко, и не слишком высоко. Со своего места я хорошо видел телевизор, а еще кусочек улицы за окном. Думаю, можно сказать, что место у меня было отличное. Об этом мне еще говорила Стеклянная кошка, которая сидела на полке подо мной. Что? Вы не знали, что стеклянные кошки умеют разговаривать? Не знаю насчет остальных стеклянных кошек, но эта уж точно умела. Погодите, я вам еще и не такое расскажу.

Иногда, обычно это бывало по выходным, мама брала меня, пересаживала на край телевизора и протирала пыль на моей полке. Мне это очень нравилось, потому что я не люблю пыль.

Когда наступала ночь, можно было немного поразмяться. Вы никогда не поверите, что творилось в комнате ночью. Цветы, которых много стояло на подоконнике, начинали переговариваться. Мадам Герань обычно жаловалась соседям на то, что мама редко ее поливает, а маленькое деревце Бансай, которого перенесли в большую комнату из спальни, наоборот, радовался как тут светло и тепло бывает днем, и всем говорил, как хорошо ему теперь стоять на этом самом окне. Стеклянная кошка, про которую я вам уже рассказывал, потягивалась, сходила со своей стеклянной подставки и начинала прогуливаться по своей полке взад и вперед. Она была белого цвета с рыжими пятнами, такая тонкая и красивая, и имела длинный-предлинный хвост. И еще на шее она носила теплый белый шарф, который свисал почти до самых кончиков ее лап. Стеклянная кошка почти никогда не ходила дальше своей полки. Видно было, что она всем довольна и никуда больше не хочет. А я слезал со своего места и обычно шел проведать своего лучшего друга. Да-да, представляете, у меня завелся друг. Он тоже стоял на окне и его звали Цветок. Почему? – спросите вы. Почему ни Кактус, ни Комнатная Роза или, например, Диффенбахия? Ведь у всех цветов есть имена. Да, все это так. Только настоящего имени моего друга не знал никто, даже мама с папой. Поэтому мы все звали его просто «Цветком». Он и выглядел не так, как другие цветы: из темно-зеленого горшка с белыми полосками, где он рос, расходились во все стороны множество отростков, похожих на щупальца осьминога, и они были все в шипах. Но, что было странно, так это то, что они почти совсем не кололись, как, например, шипы розы. Вот этого я никак не мог понять. А раз или два в год мой друг цвел каким-то необычным коричнево-пятнистым цветком. Вот такой был у меня друг. Я забирался по шторе к нему на подоконник, садился рядом с ним и мы оба глядели в ночь. Во дворе, на который выходило наше окно, был всего один фонарь. И его света нам было достаточно, чтобы видеть небольшой магазинчик около нашего дома, часть дороги, припаркованные машины и редких ночных прохожих. В темноте все они были черными и серыми. Наблюдать за прохожими было нашим любимым занятием. Мы всегда пытались отгадать откуда и куда они идут? Почему ночью они не спят в своих постелях, как другие? Цветок сказал мне, что, наверное, некоторые люди, как и я, могут жить только ночью. Похоже на то. А еще мы видели ночное небо. Оно тоже было темным, как и сама ночь, но было усыпано множеством звезд. Какие-то светили ярче, какие-то чуть слабее. Наверное, они были старше тех, ярких звезд и уже устали светить, поэтому-то не слишком старались. Так думали мы с Цветком. Но самое главное, на небе была Луна. Цветок сказал мне, что она старше всех этих звезд, и больше их, и светит ярче, потому она и главнее. И я соглашался с ним. Это ведь от Луны исходило столько света, что даже если погасить фонарь под нашим окном, все равно будет неплохо видно.

Кстати, знаете ли вы что ночь на самом деле совсем не темная? То есть, конечно, она темнее дня, но ее нельзя назвать темной. Так считают только те, кто не дружит с ней и не знает ее. Как-то я слышал, как по телевизору один человек сказал «темный как ночь». Уж он-то точно с ней не дружил. Что можно назвать по-настоящему темным, так это тени. Потому что даже у самой темной ночи есть луна и звезды, чтобы ее освещать, а ни у одной тени ничего этого нет. Можете мне поверить. Я видел много ночей.

Иногда, особенно в летние ночи, когда на небе не было облаков, Луна казалась очень близкой, казалось, она спустилась почти к самому нашему дому и заглядывает в наше окно. В такие ночи мне очень хотелось как-нибудь залезть на нее и посмотреть на все оттуда, с самого неба. Думаю, если ее вежливо попросить, она бы согласилась покатать меня на загривке. Я спрашивал об этом у Цветка. Но он отвечал, что Луна очень далеко от нас, и, если ее попросить, то она не услышит, поэтому залезть на нее никак нельзя.

Иногда лил дождь. Он стучал по карнизу с другой стороны окна, совсем рядом с нами. А зимой шел снег. Снежинки медленно кружились и падали в свете одинокого фонаря, и мы с Цветком всегда любовались ими. Особенно красиво было, если это был первый снег. Вы знали, что первый снег обычно выпадает ночью? То-то же. Мы всегда были очень ему рады. Представьте, что вы вдруг встретили хорошего друга, с которым давно не виделись. Также радовались и мы тогда. На наш дворик, усыпанный желтыми листьями, на серую дорогу, всю в замерзших лужах, на голые деревья, медленно опускались снежинки. И всё: кусочек двора, который мы видели, крыша магазинчика и машины, всё постепенно становилось белым-белым. Казалось, этот дворик за нашим окном ждал снега. Мне и сейчас так кажется. Так мы с моим другом проводили ночи.

А иногда ночью я просто оставался сидеть на своей полке. Тут тоже можно было узнать много всего интересного. Замечу, что шкаф, в котором я жил, был книжным шкафом, и на всех его полках стояло множество книг. Может быть, я открою вам секрет, но книги страшно болтливы. Когда наступает ночь, они очень любят поговорить. Точнее, они не говорят, а только шепчут то, что в них написано. Их язык очень тихий и понять его нелегко. Особенно, когда они говорят все сразу и перебивают друг друга. Но если прислушаться хорошенько, то и их вполне можно разобрать.

Большую половину моей полки занимали книги какой-то Алгебры, а остальную часть, неизвестно почему, заполняли девять книг из собрания детских сказок. Не знаю, что за писательница была эта Алгебра, но ее книги говорили так запутанно, да еще такими словами, что я, как ни старался, никак не мог разобрать, о чем они мне шепчут. Зато со сказками все было по-другому. Слушать их было очень интересно. Когда я придвигался к ним поближе, все они начинали наперебой шептать мне разные удивительные истории. Я выбирал какую-нибудь одну из них и прислушивался, и мог сидеть так до самого утра. В шкафу было еще полно книг, и многие из них я переслушал. У Стеклянной кошки, что жила подо мной, вся полка была заставлена разными словарями и справочниками. Все они были большими и толстыми. Некоторые даже толще меня. А ведь это меня звали Толстяком. В них было много-много всего и, казалось, если дать им волю, они могли бы шептать все время, не отдыхая даже днем. Конечно, кошка, за то время, пока там жила, успела переслушать их все. Наверно поэтому она была такая умная, редко разговаривала с кем-нибудь и держалась с таким достоинством. Казалось, она знает какой-то очень важный секрет и не спешит делиться им с другими. Из всех этих ее энциклопедий я тоже узнал немало о мире людей, но все равно они быстро наскучивали мне.

Была еще третья полка, та, что помещалась надо мной. Там никто не жил и книги стояли самые разные, без всякого порядка. Там можно было услышать плачь бедной Танечки, уронившей в речку свой мячик и совсем рядом боевой клич какого-то индейского племени, идущего в атаку на полчища бледнолицых. Пожалуй, эта полка была самой интересной из трех, но сказки так и остались моими любимыми. А знаете, какая из них нравилась мне больше всего?

Это была история про одного деревянного мальчика. Что? Скажете, мальчики не бывают деревянными? А я вам отвечу, что этот мальчик был особенный, он был кукла, совсем как я. Только с длинным носом и ростом с обыкновенного человеческого мальчика. И еще он мог говорить с людьми и не сидеть днем на одном месте. Но что меня в нем удивляло, так это множество глупых поступков, которые он совершил. Зачем, например, он сбежал из дома от своего отца? Ведь, кажется, тот был очень добрым. Я бы никогда не променял свою полку с книгами ни на что другое. Ведь тут мне было хорошо: мама почти каждую неделю вытирала у меня пыль. У меня был друг и к тому же, днем я мог смотреть телевизор. Но самое главное, чего я никак не мог понять, это то, что тот мальчик все время хотел стать человеком. Да-да, вы не ослышались, обыкновенным человеческим мальчиком. Но ведь жизнь людей так сложна! Им постоянно надо есть и пить, и еще спать. И вообще, они так много всего хотят, что путаются и не знают, чего же им хочется больше. Но самое главное, что они даже не успевают посмотреть на ночное небо, часто не замечают первый снег, на сколько я знаю, не мечтают забраться на Луну, или просто не видят, как красивы цветы, что стоят у них на окне. Поэтому иногда мне бывает их жаль.

Конечно, вы можете не согласиться со мной, потому что, честно говоря, я встречал не так уж много людей и знаю о них только из книг или телевизора. Но одно могу сказать точно: они мне нравятся.

Свый

Однажды у нас в комнате завелся Свый. В той самой, большой комнате, где я жил. Никто из нас его никогда не видел и никто не знал, кто он такой.

В ту ночь, когда он появился, я сидел на своей полке и слушал свои любимые сказки. Сын спал на диване в другом углу комнаты. Было темно, только Луна слегка освещала всё вокруг. По потолку пробегал свет от фар проезжающих машин. Они ехали где-то там, внизу, под окном. И ползли по нашему двору медленно-медленно, как-будто наощупь. Хотя по телевизору я видел, что они могут ездить довольно быстро. Думаю, они привыкли ездить днем, когда светло, и просто плохо видят в темноте. Я подумал, что хорошо бы слазить на подоконник и спросить у Цветка, ведь ему должно быть лучше известно. И только я это подумал, как услышал какой-то странный звук. Он был чем-то похож на звук машины, но потом я услышал, что кто-то скребется. Сначала мне показалось, что это моя соседка, Стеклянная кошка прогуливается по своей полке. Я наклонился, свесил голову и посмотрел вниз. Стеклянная кошка лежала, растянувшись и прищурив глаза.

– Но кто же тогда это может быть? – подумал я, и не на шутку испугался.

Мальчик заворочался на диване и проснулся. Он долго оглядывался по сторонам. Он тоже не понимал, откуда идет этот звук, и, наконец, расплакался. И тогда я понял: этот звук был под диваном. Казалось, что там кто-то ползает и ему там тесно. И тогда я подумал: раз ему тесно под диваном, должно быть он большой.

Когда на плач мальчика пришли мама и папа и зажгли в комнате свет, звук прекратился. Похоже, тот, кто ползал под диваном, все-таки испугался папу и предпочитал не связываться с ним. Потому что папа был самый большой, даже больше мамы. Мальчик плакал. Он показывал вниз, под диван и всхлипывал. Он говорил, что там сидит Свый. Так он дал имя тому, кто был под диваном. Папа покачал головой и сказал, что завтра они все вместе отодвинут диван и посмотрят, что там. Сын все еще плакал.

Тогда мама обняла его и сказала, что все хорошо, что это все ему просто приснилось, и никто больше не будет его пугать. Она гладила сына по голове, и, скоро слезы у него перестали течь, он уткнулся в мамино плечо, и только тихо шмыгал носом.

Мальчик лег в постель и накрылся одеялом. А мама взяла его за руку и сказала, что ему приснится добрый карибу, который будет играть на гитаре и петь песни. Кто такой этот карибу, я и до сих пор не знаю. Думаю, что сын тоже не знал. Но он смеялся. Потом просто улыбался. Постепенно слезы на его щеках высохли, а глаза медленно начали закрываться. Он засыпал. Казалось, он уже не помнил ни Свыя, ни своего страха. Но когда мама ушла, оставив спящего сына, мне все еще было тревожно. Я боялся, что этот Свый выпрыгнет из-под дивана и съест нас с мальчиком, а потом, может быть, и маму с папой. Но той ночью Свый больше не рычал. Думаю, он тоже захотел спать.

На следующее утро никто так и не отодвинул диван. Похоже, все просто забыли про Свыя.

– Но как они могли забыть? – думал я. Нет, они не забыли, они просто не поверили сыну и решили, что Свыя нет, и он просто приснился ему.

Меня это очень огорчило. Я никак не мог понять, почему так случилось. Знаете, в сказках люди верили во все чудеса, которые с ними происходили. И там все всегда заканчивалось хорошо. Но все эти истории были очень давно, и с тех пор что-то изменилось. Теперь, если папа потрет чайник или графин, из него не вылетит джинн и не станет исполнять его желаний, а мама не сможет стать принцессой или лягушкой, даже если очень захочет. Они думают, что этого не может быть. Им легче поверить в прогноз погоды по телевизору (хотя я сам не раз замечал, что он врет). Поэтому они не знают и не видят многого из того, что происходит совсем рядом с ними. Когда мама поливает свои цветы на окне, она и не думает, что все они могут говорить и надо просто уметь их слушать. А это также верно, как то, что я сейчас рассказываю вам эту историю.

Когда наступила ночь, и сын заснул, я перелез на подоконник к Цветку. С ним мне было не так страшно в темноте. Я спросил его, почему папа и мама не поверили в Свыя. А он сказал, что это потому, что никто из них его не видел.

Тогда я снова спросил:

– А что если они увидят его? Тогда они поверят и прогонят Свыя?

– Наверное, да, – отвечал мне Цветок.

– Тогда, – сказал я, – я выманю его оттуда.

– Тогда тебе нужно оружие, – заметила мадам Герань.

– Да, да, оружие, чтобы обороняться, – вторил ей Фикус.

– Возьми одну из моих веток, – предложил Цветок, – она вся в шипах и может сойти за оружие. Отломи, мне это совсем не больно.

– Нет, – сказал я, – твои шипы ведь не колятся, ты слишком добрый, чтобы колоться. Таким оружием нельзя победить Свыя.

– Тогда, – сказала Комнатная Роза, которая до этого молчала в своем горшке, – тогда тебе нужна ручка. Она лежит около газеты, на маленьком журнальном столике, что стоит рядом с диваном. Папа вчера оставил ее там, после того, как разгадывал кроссворд.

Я решил, что ручка вполне подойдет. Ведь я мог поразить ей Свыя, как копьем, или просто его ударить. Тогда все цветы, которые стояли на окне, начали хвалить меня, желать удачи и подбадривать. И я понял, что мне уже почти не страшно лезть под диван.

Я спустился с подоконника по шторе и пошел к столу. Забравшись на него, я взял ручку. Она была на удивление легкая, и ее было удобно держать в руках. Для верности я несколько раз взмахнул ею в воздухе. Ее острый металлический кончик слабо поблескивал в лунном свете. Мне казалось тогда, что я раздобыл очень опасное оружие, способное сразить кого угодно. И тогда я направился к дивану.

Между диваном и стеной было довольно большое расстояние и мне было легко протиснуться туда. Я медленно шел вперед, продвигаясь наощупь, совсем как те машины, что по ночам проезжали под нашим окном. Теперь-то я их понимал. Я все время прислушивался, боясь, что Свый в любой момент может напасть на меня. Теперь от моего боевого духа не осталось и следа. Вокруг было очень темно. Хоть я и привык жить ночью, но там, снаружи, комнату освещал лунный свет (как же мне теперь его не хватало). А здесь, в Поддивании, темнота была такая густая, что я даже не видел кончика своей ручки. К тому же, вокруг было полно пыли и паутины. А я очень не люблю пыль. Пару раз мне казалось, что Свый совсем рядом, где-то за моей спиной и вот-вот нападет. Тогда я быстро оборачивался, но никого не видел. Даже своих собственных рук. Мне страшно захотелось назад, в такой приятный, знакомый мне лунный свет, на мою книжную полку. И только я собирался повернуть обратно, как вдруг кончик моей ручки наткнулся в темноте на что-то твердое. Я так перепугался, что тут же развернулся и, изо всех сил, побежал в ту сторону, где надеялся найти выход. Я бежал в полной темноте, сам не зная, куда и почти ничего не видя перед собой. В довершении всего я упал и выронил ручку. Тут мне показалось, что бежать дальше бесполезно, что теперь-то Свый уж точно меня догонит. Я просто лежал в пыли и ждал.

Не помню, сколько я так пролежал, но все было тихо. В темноте я не услышал ни звука. Тогда я подумал, что, похоже, Свый спит и просто не заметил меня. – Тем лучше, – решил я, – ведь сонного монстра победить будет легче. И, может быть, что у меня все-таки есть шанс. Поднявшись и нащупав в темноте ручку, я направился в ту сторону, откуда только что прибежал. Теперь я твердо решил сражаться до последнего.

Когда моя ручка опять уперлась во что-то твердое, я отскочил на несколько шагов назад и приготовился к бою.

– Защищайся, – сказал я тому, кто был в темноте.

Но он мне ничего не ответил. Тогда я снова подошел и ткнул в него кончиком ручки. Она скользнула по чему-то твердому и гладкому, как мне показалось. Свый почему-то не рычал. Мало того, казалось, он и не думал набрасываться на меня. Тогда я ударил его ручкой. Он молчал. Я ударил еще, и еще, и еще. И ничего не произошло.

– Какой-то он странный, – подумал я про себя, – и ни разу не шевельнулся. Должно быть, он очень крепко спит.

Тогда я дотронулся до него рукой и быстро отдернул. Свый был твердый, гладкий и холодный, и совсем не шевелился. Я набрался смелости, и погладил его, и опять ничего не случилось. Тогда я решил наощупь выяснить его размеры. В темноте я ощупал его всего: он оказался круглым, к тому же, гораздо больше меня. Да, конечно, он был большой, но не такой большой, как я себе его представлял. Это обнадеживало. Теперь надо было как-то выманить его из-под дивана. С одной стороны у Свыя было что-то вроде двух горбов, их соединяло что-то тонкое, похожее на стебель розы, только без шипов, если вы меня понимаете. За него я и взялся. Тащить чудовище было тяжело, ведь, что не говорите, а все-таки он был довольно большой. К тому же в темноте я почти не видел дороги. Мне даже казалось, что упрямый Свый упирается в темноте и не желает покидать Поддиванию. Потому что тащить его было уж очень нелегко. Мне казалось, что пошло много времени, прежде, чем мы выбрались наружу.

Но вот, наконец, пыльные пределы Поддивании остались позади. Я вытащил Свыя в комнату. И, знаете что? Свый, который еще совсем недавно наводил ужас на всех нас, который так страшно рычал и ползал под диваном, который так напугал маленького мальчика, оказался всего лишь будильником. Да-да, простым железным будильником, с крупным циферблатом и одной обломанной стрелкой. Я видел такие по телевизору, их обычно показывали по утрам. Между нами говоря, никогда не думал, что будильники бывают такие злые и им нравится пугать людей. Я вытащил монстра на ковер и оставил лежать посреди комнаты.

– Уж теперь-то мама с папой увидят Свыя, и непременно поверят в него, – думал я и радовался, что все, наконец, закончилось так хорошо.

Отряхнувшись от пыли и сняв с рук и колпака паутину, я полез на свою полку. И только я туда залез и уселся поудобнее, как чудовище на ковре зарычало. Теперь его рычание уже не было похоже на звук машины, он хрипел и кашлял, как-будто простудился, и было совсем не так страшно, как если бы Свый сидел под диваном. Теперь мне почему-то было его жалко. Мальчик опять проснулся и стал плакать еще громче, чем в прошлый раз. Зато и мама с папой пришли куда быстрее. Когда они включили свет, Свый все еще рычал и ползал по ковру. Увидев его, мама осторожно взяла монстра в руки, повернула что-на его спине и он замолчал.

– Смотри, – сказала она сыну, – это никакой не Свый, это обыкновенный старый будильник. Он сломался, и я собиралась его выкинуть и положила на спинку дивана, а потом забыла. Наверное, он упал в щель между диваном и стеной и звонил там среди ночи. А я два дня никак не могла его найти.

– А как тогда он оказался посреди комнаты? – спросил папа.

– Не знаю, – ответила мама и улыбнулась, – может, быть у нас завелся Домовой?

На это папа ничего не ответил. Он только покачал головой, зевнул и пошел спать.

Мальчик перестал плакать, он уже лежал в постели. Поэтому мама накрыла его одеялом, выключила свет, и скоро все опять уснули.

Не знаю, как насчет Домового, я еще никогда его не встречал… Зато у них был я.

Что видела ёлка

Как сейчас помню тот радостный праздничный день. Из окна, напротив которого я сидел, в комнату лился солнечный свет. Он наполнял комнату, и можно было видеть, как по воздуху летают маленькие пылинки. Казалось, они не летали, а плавали в утреннем свете. Тогда я уже видел подобное не раз, но все равно отчего-то становилось весело и хорошо. Казалось, что скоро должно произойти что-то очень радостное.

На кухне вовсю свистел чайник и слышался звон посуды. Я знал, что это мама готовит папе и сыну горячий чай и бутерброды, чтобы они согрелись и подкрепились, когда вернутся с мороза. Сегодня папа и сын чуть свет уехали за елкой. Я тогда еще не знал что такое эта елка, но слышал, что это что-то очень большое. Мне было жутко интересно посмотреть на нее. Какая она? Понравлюсь ли я ей, а она мне? Насколько она большая? Размером с диван? Или с телевизор? Или, может быть, с маму? Все эти вопросы никак не давали мне покоя.

Но вот я услышал, как позвонили в дверь. Как мама открыла. Немного погодя, раздались радостные голоса, смех, шорох, еще какие-то звуки. Я ждал. И вот из-за шкафа, который закрывал от меня вход в комнату, показалось что-то невообразимое, что-то зеленое, такое же зеленое, как и все те цветы, что стояли у мамы на подоконнике, даже еще зеленее. Оно медленно вползало в комнату. Должен вам сказать, что меня это сильно напугало. Я никогда еще не видел ничего настолько большого и необычного. Нет, конечно, шкаф, на полке которого я сидел, был очень большой, но к нему я уже привык. А ёлку я видел впервые, может быть, поэтому так испугался. И вот что еще странно: в комнату пахнуло чем-то, мне еще не знакомым. Нельзя сказать, чтобы этот запах был мне неприятен, просто я никогда еще не чувствовал ничего подобного, потом я подумал, что может быть, так пахнет эта самая елка. Впрочем, в тот момент меня больше занимал вид. Когда она вся вошла в комнату, вслед за ней тут же появились папа и сын, которые держали ее. И тогда мне стало немного спокойнее.

- Уж в их присутствии, – подумал я с облегчением, – она точно не сделает мне ничего плохого.

А когда потом пришла мама, мне стало совсем хорошо. Теперь я просто сидел и наблюдал. Елка оказалась и в самом деле очень большой. Даже больше мамы. Когда она встала в полный рост рядом с окном, ее голова чуть касалась потолка. И знаете что еще? У нее было много-много больших зеленых лап. Они торчали в разные стороны. Они сначала так напугали меня, казалось, она вот-вот схватит тебя ими. Но елка, видимо, не собиралась никого хватать, она просто стояла рядом с окном, такая большущая и зеленая.

– А теперь, – сказал папа, – надо бы ее нарядить.

Мне было интересно, потому что я никак не мог понять, как же это они будут ее наряжать. Вот у меня, например, был свой красивый наряд. Но какой наряд мог подойти такой большой и несуразной елке? Я ждал что будет. И вот, люди принесли откуда-то коробки, похожие на те, в какие упаковывают подарки. Я часто видел такие еще в магазине. Из этих коробок стали доставать много всякой всячины: фигурки ангелов, ярких веселых человечков, блестящие звезды, мне даже показалось, что в руках у мамы я видел солнце. Там было много еды: апельсины, рогалики, конфеты, самых разных размеров. Но люди их почему-то не ели. Все это вешалось на елку, точнее на ее лапы. И она не хватала ими людей. Думаю, ей даже было приятно. Она и вправду стала такая красивая. Но и это еще было не все: ее обмотали длинными-длинными блестящими нитками и веревками, на которых помещались разноцветные лампочки. Вечером, когда на улице стало темно и в комнате погасили свет, эти лампочки вдруг загорелись разноцветными огнями и стали по очереди мигать. И это было очень красиво. Мама тогда взяла меня и пересадила прямо на ёлку, на одну из ее лап. И та нисколько не была против.

Потом, когда все легли спать, и мы остались одни в комнате, я просто сидел и смотрел в темноту. В какой-то момент я услышал шепот и стал прислушиваться. Что-то шептало все отчетливее, я уже мог различить слова. Наконец я понял, что это говорила ёлка, и был очень удивлен, потому что не знал, что ёлки могут разговаривать. Нет, то ли дело мой друг Цветок, или книги, или Стеклянная кошка с соседней полки. Но чтобы ёлка! В это как-то не верилось. С кем она тогда говорила? Я до сих пор не знаю. Что не со мной, это точно. Это было похоже на то, будто бы она спит и разговаривает с кем-то во сне, точнее, рассказывает какую-то очень длинную историю. Конечно, я не знаю, что ей снилось, но думаю, это было что-нибудь очень интересное. Она рассказывала про огромные пространства, покрытые белым снегом, такие огромные, что я никогда не смог бы себе представить. И все вокруг было белым-белым. Вообще-то, я уже видел снег в окне, и он, правда, был очень белый. Так что это я понял. А еще она говорила, что над всем этим снегом висит бесцветное небо, и оно еще больше. Оно такое большое, что не видно где оно начинается и где заканчивается. И иногда по нему проплывают птицы. Проплывают стаями или по одной. А бывают такие странные, что и вовсе не похожи на птиц, но она все равно уверена, что это они, потому что у них тоже есть крылья и хвост. Они оставляют за собой в небе след и издают какой-то странный крик, какой редко услышишь там, в ее лесу, где она стояла раньше. Ха! Ну я-то знал, что это были самолеты. Но не стал ее поправлять, тем более, что она говорила не со мной. Я только слушал.

Тогда рядом с ней было много-много таких же елок, как она сама. Какие-то выше, а какие-то и пониже. И все они изредка переговаривались между собой. Мне стало интересно, о чем же они говорили с другими ёлками. Я спросил, но она не ответила мне. Она шептала, что иногда мимо нее по снегу проходил старый бородатый лось и у него были огромные рога, больше, чем он сам. Свежий снег хрустел под его копытами. И ёлке казалось, что ему тяжело носить на себе такие большие рога, она хотела бы ему помочь, но никак не могла. Лось был такой старый, а значит, обязательно очень умный. И ей было жаль, что она не понимала лосиного языка. Ёлка любовалась им, пока он не скрывался из виду среди деревьев. А еще она говорила про длинные, зимние ночи. Тогда становилось темно, и, если был ветер, лес вокруг начинал гудеть и качаться. Но это было совсем не страшно.

Тогда ей нравилось смотреть на поезда, которые с гулом проносились по железной дороге совсем рядом с ней. Конечно, она не знала, что это были поезда. По ее мнению это были какие-то огромные животные, со множеством светящихся глаз, от которых много шума и неприятный запах. А внутри, в окнах тех поездов, были люди. Они лежали, сидели, ели, говорили друг с дружкой, спали, и ёлке было интересно смотреть на них. Свет из окон падал на ее, укрытые снегом, лапы, а большой неведомый зверь все проносился и проносился мимо, унося в себе всех этих людей.

Когда приближалось утро – усталое зимнее небо потихоньку светлело, а потом и вовсе загоралось ярким пламенем. Таким ярким, что ёлка думала, что это огромный лесной пожар, который пожирает лес и скоро придет и съест ее саму. Но пожар все никак не приходил, и большой огонь сгорал на небе. И небо опять становилось грустным и больным. Еще иногда была пурга. Тогда снег поднимался и начинал петь, и все куда-то летел. – Наверное, – думала ёлка, – ему надоело лежать на одном месте, и он решил перелететь куда-нибудь еще. Тогда тоже был сильный ветер. Слабые деревья он гнул, а некоторые, старые, даже валил и те так и оставались лежать на земле. Но ёлке это было не страшно, ведь она была крепкая и пурга не особенно тревожила ее.

Так она говорила и говорила. А когда небо за окном начало светлеть, ее шепот начал понемногу стихать. Я мог расслышать все меньше. И, наконец, она замолчала совсем.

– Доброго вам утра, – сказал я ей тогда, – вы, наверное, устали. Но теперь можете спать спокойно. Вас не потревожат.

И мне хотелось верить, что она слышала и поняла меня.

Лика

Ах, как же красиво она танцевала! Маленькая, изящная стеклянная Балерина в белом платье с черными, как тень, волосами, собранными сзади в пучок. В лунном свете она кружилась, прыгала, ходила на цыпочках. И тогда во всем мире не было никого счастливее ее. Она сама мне это говорила. Не знаю, может и был в мире кто-то еще счастливее, но в нашей большой комнате точно нет. Она говорила, что не может не танцевать, что она и появилась только для этого. И каждую ночь она сходила с подставки, на которой стояла, спускалась на пол и долго танцевала. Это было очень красиво. И я всегда смотрел на нее и улыбался. Она становилась такой легкой, что, будь ее воля, она бы запросто поднялась над полом и стала кружиться в воздухе, как снег. В своем белом платье она и была похожа на снежинку. Часто она звала меня с собой, чтобы потанцевать вместе. Но ведь я же толстый, поэтому все и зовут меня Толстяком. А она такая тоненькая и легкая. Я бы никогда не смог стать таким же легким. Я всегда очень стеснялся и отказывался. Но иногда она все же уговаривала меня, и я шел только за тем, чтобы порадовать ее. Мне хотелось, чтобы ей было приятно. И она учила меня танцевать. Я никогда этого раньше не делал, но рядом с ней у меня немного получалось. Мы брались за руки и кружились, и нам обоим было хорошо. Тогда мне казалось, что я тоже вот-вот могу взлететь вместе с ней.

– Вот бы тогда цветы удивились, – думал я.

Когда нам наскучивало кружиться, мы забирались на мою полку, свешивали оттуда ноги и болтали, пока не наступало утро. Когда за окном становилось светло и показывалось солнце, она поднималась к себе, на верхнюю полку, становилась на цыпочки на своей подставке, поднимала руки и так замирала. Я оставался сидеть у себя и ждал следующей ночи, чтобы опять увидеть, как она танцует.

Как-то вечером мама принесла Лику и поставила на верхнюю полку (простите, я так увлекся, что совсем забыл вам ее представить, ее звали Ликой, хотя, вы, наверно, и так уже догадались). На вопрос папы, где мама ее взяла, мама ответила, что увидела ее на витрине одного магазина и «не смогла пройти мимо». Так она и сказала «не смогла пройти мимо». Интересно, что ее тогда удержало? Я так этого и не понял. Папа ничего не ответил на ее слова, он только улыбнулся и покачал головой. Наверно, он тоже ее не понял. Вообще, я заметил одну удивительную вещь: иногда люди почему-то не могут понять друг друга, хотя говорят на одном языке. По-моему это очень странно. Человеческий язык тоже очень странный. Взять хотя бы книги, которые стоят на моей полке. Почему я никак не могу понять, о чем говорит эта Алгебра, и с удовольствием слушаю сказки, в которых мне все понятно? Мне кажется, что у людей бывает слишком много лишних слов. А чтобы рассказать о чем-то, их нужно не так уж много.

Даже Стеклянная кошка не всегда понимала людей. Как-то она призналась мне в этом. Хотя она уже давно жила с ними и считалась самой умной в большой комнате по части человековедения.

Так вот, в первую ночь, когда Лика появилась на верхней полке, я спросил, как ее зовут.

– Я не знаю, – грустно сказала она.

Она тогда была растеряна и совсем не понимала, где она очутилась. Я все объяснил ей, показал комнату, познакомил со Стеклянной кошкой и цветами на окне. Правда, тогда мы еще не знали, как ее зовут, но это никого не смутило. Лика была очень приветлива и обходительна со всеми. Говорила им «спасибо» и «пожалуйста», и делала книксены. Вы знаете, что такое книксен? Если нет, то я вам сейчас расскажу. Чтобы сделать книксен, надо чуть-чуть присесть и сразу выпрямиться, тогда все тоже будут считать вас очень обходительными. Думаю, справедливо будет сказать, что Лика очень всем понравилась. Потом она сказала, что хочет танцевать. Я даже не заметил, как легко она прыгнула и оказалась на самой середине комнаты. Она встала на цыпочки и медленно подняла руки над головой, совсем как когда стояла на своей подставке. И вдруг закружилась на одной ноге, да так быстро, что я перестал видеть ее лицо. Лика танцевала и танцевала до утра. И так было три ночи подряд. Она спускалась на пол, едва люди засыпали, и поднималась на свою полку только тогда, когда слышала в спальне шаги сына, который просыпался раньше всех.

А однажды Лика научила меня танцевать вальс. Сначала у меня плохо получалось, хотя я старался делать все точно так, как она мне говорила, и я уже перестал надеяться, что научусь танцевать, как вдруг стало немного получаться. И мне это очень понравилось. Мы повторяли движения раз за разом, и Лика все время повторяла: «Раз-два-три, раз-два-три», чтобы я не запутался в своих ногах. И так понемногу я научился. И, знаете, в конце концов, у меня стало выходить совсем не плохо, и танцевать мне нравилось все больше и больше. Теперь мы не просто кружились, взявшись за руки, а танцевали вальс. И это было здорово.

На следующий день после того, как Лика появилась у нас, сын увидел ее и спросил у родителей, как ее зовут. Мама взяла ее с полки, долго смотрела на нее, а потом сказала, что ее будут звать Ликой. Так у Лики появилось ее имя. И оно сразу всем понравилось, как и она сама, потому что было похоже на нее. Это имя было такое легкое, и когда я произносил его, мне казалось, что оно имеет вкус карамели. Конечно же, как вы понимаете, я никогда не пробовал карамель и не мог знать ее вкуса (как и никакого другого). Но я часто видел, как мальчик закрывал глаза и улыбался от удовольствия, когда ел карамельные конфеты. Думаю, мне было также приятно называть Лику по имени.

В ту теплую весеннюю ночь я сидел на верхней полке и слушал книгу. Сейчас уже не помню, какую именно. Лика, как обычно танцевала на полу, в лунном свете, и вместе с ней на полу танцевала ее большая тень. Вдруг, неизвестно откуда, в комнату влетела большая ночная бабочка и села на полку рядом со мной. Я никогда раньше не видел таких больших ночных бабочек. Да она была больше моей головы, вся черная-пречерная и, насколько я смог разглядеть, еще и мохнатая. Да-да, на спине у нее была довольно густая черная шерстка, совсем как у кошек или собак. Она сидела рядом и, казалось, не обращала на меня никакого внимания. Она смотрела на Лику. Видно, бабочке тоже нравилось, как она танцует. А я все никак не мог оторвать глаз от бабочкиной шерсти. И только я протянул руку, чтобы погладить ее, как она вспорхнула с полки и стала кружить под самым потолком, около люстры. Вдоволь налетавшись, бабочка села на полу, рядом с тем местом, где начиналась полоска лунного света, и, слегка помахивая легкими черными крылышками, опять стала смотреть на Лику. Я подумал, что теперь бабочка решила разглядеть ее поближе. Книгу я уже не слушал, мне стало жутко интересно, что же будет дальше. А дальше было вот что…

Лика вдруг перестала танцевать, обратила внимание на бабочку и стала ее разглядывать. Она сделала несколько шагов в ее сторону, но бабочка, казалось, совсем не боялась. Я думал, что, вот сейчас, еще один шаг, и она непременно улетит (я знал, что бабочки – нежные и пугливые, и с ними надо обращаться очень деликатно). Но не тут-то было. Лика подошла к бабочке и погладила ее между больших черных крыльев по мохнатой спинке. Вы можете представить себе такое? Видимо, бабочке это понравилось, (как понравилась и сама Лика) и тогда она взлетела и стала кружить вокруг Лики, как вокруг горящей лампочки. Ведь всякие ночные насекомые очень любят свет. Об этом мне говорила Стеклянная кошка. Да и мы с Цветком много раз видели из окна, как они летали вокруг фонаря во дворе. Цветок говорил мне, что они просто боятся темноты, вот и стараются держаться поближе к свету.

– Почему же тогда они живут ночью, когда могли бы летать днем? – спрашивал я.

Цветок отвечал, что днем летают другие насекомые. Почти все они яркие и красивые. Взять хотя бы дневных бабочек или шмелей. А ночные насекомые: мотыльки и разные мошки, да и бабочки тоже, все бледные или черные, и совсем не такие красивые. Вот они и стесняются летать днем. Тут уж я не мог с ним спорить. И мне ничего не оставалось, как только согласиться с ним и пожалеть бедных ночных насекомых.

Так вот… На чем я остановился? Ах, да. Лика снова начала танцевать. Она кружилась на одной ноге, и вокруг нее летала большая черная бабочка. И теперь на полу танцевали уже две тени…

Когда Лике надоело танцевать, она села рядом со мной на своей полке, а бабочка еще немного покружила по комнате и куда-то улетела.

– Какая красивая бабочка, – сказала Лика и улыбнулась.

– Это еще что, – отвечал я, – дневные бабочки куда красивее и ярче. Я был горд тем, что мог рассказать ей что-то о дневных бабочках, которых она еще никогда не видела.

– Нет, – не согласилась она, – эта бабочка самая красивая из всех.

– Но ты ведь еще не видела дневных бабочек, – удивился я, – откуда же ты знаешь, что эта самая красивая?

– Потому что она, как и я, любит танцевать, – невозмутимо ответила Лика, все так же улыбаясь, – и поэтому никаких других бабочек мне не нужно.

– Вот уж не думал, что бабочки умеют танцевать, – сказал я удивленно.

– Она танцует по-своему, как только бабочки умеют, – отвечала мне Лика.

Я не понял ровным счетом ничего из того, что она мне тогда сказала, хотя еще недавно считал, что знаю обо всем куда больше нее. Что ни говори, а по части танцев Лика разбиралась очень хорошо. И я подумал, что ей неинтересно будет говорить со мной на эту тему, а потому не стал дальше спрашивать ее ни о танцах, ни о бабочках.

Пыльная история

Я не рассказывал вам про Соловья? Погодите, сейчас расскажу. В ту теплую весеннюю ночь все было как обычно, если не считать того, что в этот раз люди оставили окно открытым. Видно, им было жарко. А почти всегда, когда наше окно было открыто, к нам прилетал Соловей. Хотя, если быть точным, прилетал он не совсем к нам, а скорее к Стеклянной кошке.

Когда я впервые увидел у нас Соловья, то был очень удивлен. Я не понимал, какие дела могли быть у кошки, пусть даже и стеклянной, с птицей. Но стоило мне немного понаблюдать за ними, как все стало ясно. Оказывается, Стеклянная кошка ловила для него тараканов, которые по ночам очень любили бегать по книжному шкафу. А Соловей, в свою очередь, очень любил есть тараканов. А Стеклянная кошка очень любила слушать соловьиное пение. Вот так.

– Какие жирненькие, какие аппетитные у вас сегодня тараканы, – говорил обычно Соловей Стеклянной кошке, – вы такая умница, если бы не пятеро голодных птенцов и молодая жена, я бы поселился у вас жить, честное слово.

– Ах, вы мне льстите, – с улыбкой отвечала Стеклянная кошка и щурила глаза.

Они обращались друг к другу только на «вы», потому что каждый из них очень уважал и ценил другого.

Когда Соловей съедал своих тараканов, он, довольный и сытый, перелетал на дерево, что росло около нашего окна, усаживался поудобнее и начинал петь для нее (надо сказать, он был прирожденным артистом, как и почти все соловьи). А Стеклянная кошка сидела на окне, совсем не шевелясь, и тихо мурлыкала, так ей нравились песни, которые пел Соловей. Он заканчивал свои концерты ближе к утру и улетал к себе домой. А в следующую ночь прилетал снова. И у Стеклянной кошки всегда были приготовлены для него свежие тараканы.

Уж что-что, а ловить тараканов она умела. Как я уже говорил, Стеклянная кошка почти не сходила со своей полки, но это ей было вовсе не обязательно. Стоило только ей увидеть какого-нибудь заплутавшего таракана, она тут же одним прыжком ловила его (хотя тараканы, как вы, наверное, знаете, очень шустрые). Ловля тараканов была, пожалуй, единственным ее увлечением, если не считать прогулок туда-сюда по нижней полке.

И, наверное, еще долго бы Стеклянная кошка ловила тараканов для Соловья, а Соловей пел бы ей песни, если бы не произошло кое-что. А именно: в большой комнате появился один, совершенно особенный, таракан. Первая его особенность была в том, что он был черный (тогда, как все тараканы, которые жили у нас до этого, были исключительно рыжими). А вторая – в том, что он любил есть буквы из книг, и это меня очень огорчало.

Впервые я узнал о его появлении, когда слушал одни замечательные детские стихи (кстати, они тоже были про одного страшного таракана). В какой-то момент книга стала запинаться и пошли такие слова:

– Влк т спг скшл дрг дрг. Бднй кркдл жб прглтл. слнх, вс држ, тк сл н ж…

Я очень удивился, ведь там должно было быть совсем не то. До этого я много раз слушал эти стихи, и всегда все понимал.

Я решил, что просто ослышался, и попросил книгу повторить это место еще раз. И услышал то же самое. Тогда я позвал к себе Лику и Стеклянную кошку и попросил послушать их. И они сказали, что слышат то же, что и я.

– Может эта книга заболела? – робко предположила Лика.

– Ерунда, книги не болеют, они могут только порваться или потеряться. Это самое страшное, что может с ними случиться, – сказала Стеклянная кошка, – Тут дело нечисто – заключила она.

– Тут, и правда, не очень-то чисто, – сказал кто-то сзади нас.

Мы обернулись и увидели черного таракана, который сидел прямо на книгах с Алгеброй.

– Вы давно заглядывали за свои книги? – продолжал он, – ведь просто ужас, сколько там пыли! А я, знаете, не очень люблю пыль и, вообще, всякую грязь.

– А я слышал, что обычно тараканы очень любят грязь, – сказал я.

– Может быть, обычные тараканы и любят грязь, только я совсем не обычный таракан, – с гордостью ответил Таракан и посмотрел на нас сверху вниз, – от грязи и пыли у меня случается аллергия, и я начинаю чихать, – и он громко чихнул, потом достал откуда-то из-за спины носовой платок и высморкался – кроме того – продолжал он – я питаюсь не как все тараканы, а ем буковки из книг, и хочу, чтобы там, где я принимаю пищу, всегда было отменно чисто.

– Как же можно есть буквы из книг? – спросил я.

– Что такое эта арелгия? – спросила Лика.

– Ахахаха! – рассмеялся Таракан – как же вы, должно быть, глупы, раз не знаете, как можно есть буквы. Некоторые я проглатываю сразу, а те, которые мне особенно нравятся, я люблю сначала хорошенько разжевать – сказал он мечтательно (наверное, в тот момент таракан представлял себе, как разжевывает буквы).

Вопрос Лики про аллергию он почему-то оставил без ответа.

– А какие буквы вам особенно нравятся? – снова не удержалась Лика.

– Видите ли, я предпочитаю гласные – улыбнулся Таракан – на завтрак, например, особенно вкусны «а», «у», «е» и «ы», на обед – «о», «э», «ё», «ю» и «я», ну а на ужин я обычно ограничиваюсь «и». Стараюсь не есть после шести часов вечера, чтобы быть в форме.

И только он это сказал, как Стеклянная кошка, которая во все время нашей беседы сидела спокойно, бросилась на него. Это было так неожиданно, что я даже вздрогнул, и подумал про себя, что не хотел бы быть на месте этого таракана. Но не тут-то было. Таракан, похоже, и правда был не совсем обычный, и успел прошмыгнуть за книги.

– Не очень-то вежливо с вашей стороны, – сказал он оттуда, – а я ведь просто хотел познакомиться с новыми соседями.

– А разве мы с вами соседи? – удивилась Лика.

– А как же, – ответил Таракан, – я живу здесь уже четыре дня и прекрасно себя чувствую. Я остановился там, за шкафом, под обоями, и уже подумываю перевезти сюда всю семью. Представляю, как бабушка будет рада. С ее больной поясницей ей нельзя быть на сквозняке, а тут как раз совсем не дует.

– А что такое поясница? – спросили мы с Ликой в один голос.

– Я потом вам объясню, – вмешалась Стеклянная кошка, и сказала Таракану, – Советую поскорее уйти, иначе я поймаю тебя и отдам Соловью.

– Это мне не грозит по двум причинам – невозмутимо отвечал Таракан – во-первых, я очень быстро бегаю и тебе ни за что меня не поймать, а во-вторых, когда все мои родственники будут здесь, мы долго не задержимся. Букв во всех ваших книгах нам хватит примерно на неделю. И когда они закончатся – мы уйдем.

– Так вы собираетесь съесть из наших книг все буквы!? – испугался я, – но как же тогда они будут рассказывать свои истории!?

– Меня это нисколько не волнует, – сказал Таракан, – передайте людям, чтобы поскорее вытерли за книгами всю пыль. Пчхи! А то она постоянно лезет в нос. Пчхи! А я пока пойду, вздремну. Счастливо оставаться.

И, сказав это, Таракан уполз спать.

– Интересно, когда он собирается перевезти сюда свою семью? – спросила Лика.

– Никого он сюда не перевезет, – сказала Стеклянная кошка, – я поймаю его раньше.

И она взмахнула своим длинным красивым хвостом, как делала всегда, когда была чем-нибудь недовольна.

С той ночи Стеклянная кошка и вправду принялась ловить Таракана. Она садилась на книги и ждала, когда он пойдет полакомиться буквами. А когда в темноте за книгами раздавались его шаги, Стеклянная кошка тут же бросалась туда. И, странное дело, она никак не могла его поймать. Мы очень удивлялись этому, потому что Стеклянная кошка, как я уже говорил, была лучшим охотником на тараканов. Но еще больше мы удивились, когда однажды Таракан показался сам…

Мы с Ликой сидели на верхней полке и болтали о разных разностях. Стеклянная кошка была где-то внизу, на книгах.

– Приветствую вас, – вдруг услышал я где-то совсем рядом.

Когда я повернулся, оказалось, что прямо между мной и Ликой, свесив с полки задние ноги, сидел Таракан и, как ни в чем не бывало, закручивал свои усы. Честно признаться, мы немного растерялись и совсем не знали, что сказать. Похоже, Таракан заметил это и первым начал беседу.

– Кажется, вы и вправду очень глупы, если все-таки пытаетесь меня поймать – сказал он, – можете не стараться, передайте это своей глупой кошке.

– Неправда, она совсем не глупая, – возразил я, – а даже напротив, самая умная во всей большой комнате.

– Ахахаха! – рассмеялся Таракан, – если бы она была умной, то знала бы, что нельзя поймать черного таракана да еще в полной темноте.

– Это почему? – спросила Лика.

Таракан только окинул ее презрительным взглядом и ничего не ответил. Похоже, он считал этот вопрос очень глупым, как и всех нас, может, даже глупее.

– Значит так, – сказал Таракан, – передайте людям, чтобы завтра же убрали за книгами всю пыль. Я совершенно не могу есть в таких пыльных условиях. А иначе я позову сюда своих родственников из Америки. Они приедут и съедят весь ваш шкаф.

– Как, прямо весь шкаф? – испугалась Лика.

– Да, – только и сказал Таракан, сердито нахмурив брови.

И мы даже не заметили, как быстро он скрылся за книгами.

Конечно же, ни я, ни Лика не знали, что делать дальше. Ведь раньше нам никогда не приходилось иметь дело с тараканами. К тому же, наш Таракан явно был не из обычных.

А всегда, когда я чего-то не знал, я шел за советом к Стеклянной кошке. Так я сделал и на этот раз. Стеклянная кошка очень внимательно выслушала меня и стала чесать за ухом (она всегда делала так, когда думала).

Немного подумав, Стеклянная кошка сказала:

– Если этого Таракана нельзя поймать, значит надо сделать так, чтобы он сам ушел из большой комнаты.

– А как же так сделать? – спросила Лика.

– Ему должно у нас не понравиться, – отвечала Стеклянная кошка, – что он не любит больше всего?

– Пыль, – радостно сказала Лика, – он очень не любит пыль. У него от нее арелгия, и она постоянно лезет ему в нос, так он сказал.

– Значит, – продолжала Стеклянная кошка, почесывая за ухом, – надо взять много-много пыли и разбросать за книгами, где ходит Таракан. Тогда ему разонравится есть буквы из наших книг, и он уйдет сам.

– Как хорошо ты придумала, – обрадовался я, – но где нам взять много-много пыли?

– Этого я не знаю, – грустно сказала Стеклянная кошка – но я обязательно что-нибудь придумаю.

– Я знаю, я знаю, – закричала Лика и от радости запрыгала на месте.

– Тшшш, – шикнула на нее Стеклянная кошка, – перестань кричать, а то разбудишь людей. Говори, только тихо.

– Это же очень просто, – ответила Лика уже гораздо тише, – надо всего лишь немного поскучать.

– А как это, поскучать? – удивилась Стеклянная кошка (и, надо сказать, я удивился не меньше нее).

– Просто надо сидеть на одном месте, молчать и ничего не делать, – отвечала Лика.

– А причем тут пыль? – спросил я, – разве от этого ее станет больше?

– Конечно, – сказала Лика, – пыль ведь и получается от скуки.

– Как это? – удивилась Стеклянная кошка.

– Очень просто, – улыбнулась балерина, – когда скучаешь, всегда появляется пыль. Разве вы не знали?

Мы, и правда, этого не знали. Никто из нас не любил пыль, но откуда она берется, мы никогда раньше не задумывались.

– Я помню то время, когда еще стояла на витрине в магазине, – начала Лика, – Это было ужасно скучно, потому что там я не могла танцевать даже ночью. Для этого там было слишком тесно. Целые дни я смотрела на улицу, где постоянно туда-сюда проходили люди. Кто-то из них останавливался, чтобы получше разглядеть меня, или моих соседей. Кто-то заходил в магазин и скоро выходил наружу. Но это случалось редко. Люди не задерживались там надолго. Еще реже они покупали что-нибудь.

– Почему? – неожиданно спросила Стеклянная кошка.

– Потому что там было очень пыльно и темно, – спокойно ответила Лика.

– Почему? – перебил ее я.

– Из-за Старушки Кхе, – сказала балерина, – она была хозяйкой магазина и продавала статуэтки и разные старые вещи уже очень давно. Об этом мне рассказал керамический слоник с отбитым хоботом, который жил там дольше всех. Ее звали так потому, что она постоянно покашливала и получался звук, похожий на «Кхе». Эта старушка с виду была самая обычная и не отличалась от всех остальных старушек до тех пор, пока не снимала шляпу. Мало того, что ее прическа напоминала огромное птичье гнездо, она еще была ярко-фиолетовой.

Лика рассказывала дальше, и мы узнали, что Старушка Кхе заходила в магазин рано утром, вешала на крючок свой старый бежевый плащ, который носила в любую погоду, усаживалась на свое место за прилавком и начинала смотреть в окно. За этим занятием она проводила целые дни, вплоть до закрытия магазина, прерываясь только на обед. Тут я подумал, что, наверное, Старушка Кхе ждала маленьких, очень красивых птичек, которые давным-давно покинули фиолетовое гнездо у нее на голове, но почему-то не сказал этого вслух. Еще я подумал, что возможно они нашли гнездо попросторнее или их поймали и посадили в клетки.

Лика говорила, что всегда, когда Старушка неподвижно сидела, глядя в окно, она и ее соседи по витрине слышали, как в темных углах и на полках появляется все больше и больше пыли. Она говорила нам, что этот звук похож на тихое шипение или шуршание, и если его услышишь один раз, то уже ни с чем не спутаешь.

– Но ведь мы целые дни неподвижно стоим на своих местах и ничего не слышим, – перебила Лику Стеклянная кошка, и ее хвост чуть дернулся, – разве это считается? Она, как всегда, была очень наблюдательна.

– Нет, – ответила балерина, слегка улыбаясь, – мы же постоянно смотрим, что делают люди, слушаем, о чем они говорят, а это совсем не скучно. Вот я и предлагаю немного поскучать, чтобы этот Таракан ушел – закончила она.

– Впервые слышу, чтобы от скуки появлялась пыль, – сказала недоверчиво Стеклянная кошка, – но раз ты говоришь – можно попробовать. Ведь других предложений пока нет.

И я с ней согласился.

Скучать мы решили весь следующий день и еще ночь, чтобы все получилось наверняка. Для этого мы договорились днем не следить за людьми, и потом оставаться без движения до самого утра. Это было сложно, но оно того стоило. Надо сказать, что этот скучный день был самым долгим из тех, что я могу припомнить, и во все время никто из нас не слышал ни шуршания, ни шипения или чего-то похожего. Как потом объяснила Лика, это потому, что все звуки для нас заглушали людские голоса и телевизор. Зато ночью, когда вокруг стало темно и все затихло, мы понемногу стали замечать тихий шум, о котором она говорила. Описать его словами было бы довольно трудно, но мне он напомнил звук закипающей воды. С каждым часом он становился все громче и громче (видно, мы старались на славу) и к рассвету стало казаться, что он повсюду. Он был такой громкий, что я подумал, вот-вот разбудит людей, но они почему-то спали. Когда рассвело и наступило утро, мы очень удивились, потому что поняли, что сидим в пыли. Она была повсюду: на нас, на полках вокруг, на книгах. Но мы все еще не знали, сколько пыли получилось за книгами и стало ли ее больше, потому что люди уже проснулись. Прошел еще один долгий день (правда, уже не такой скучный) и мы смогли проверить это. Нам повезло что ни папа, ни мама, ни мальчик не заметили пыли, иначе бы они обязательно вытерли ее и наш план не удался.

Когда ночью мы залезли за книги, то обнаружили там столько пыли, сколько никто из нас никогда не видел. Мы стали бросаться ей друг в друга и кувыркаться в ней, потому что она была довольно мягкой. Это было очень весело. И вот что я вам скажу: никогда еще я не был так рад пыли.

– Теперь этот большой таракан точно уйдет, – радостно сказала Лика, когда мы вылезли из-за книг.

И тут же откуда-то сверху послышались быстрые шаги десятка ножек и чихание. Стеклянная кошка, которая до этого умывалась, насторожилась и прижала уши. Она всегда делала так, когда охотилась. Шаги становились все слышнее, а чихание – громче. Стеклянная кошка долго сидела и совсем не шевелилась. Со стороны могло показаться, что она сильно о чем-то задумалась. Вдруг она резко прыгнула на верхнюю полку, и там сразу все затихло. Стало так тихо, что я слышал, как шелестят листья за окном. Даже цветы на подоконнике замолчали, а это с ними случалось по ночам очень редко. Все мы ждали, что будет дальше. Не знаю, сколько времени прошло (мне показалось, что довольно много), когда с нижней полки мы услышали громкое «А-а-а-пчхи!» Этот звук был похож на выстрел из пушки, который я недавно видел и слышал по телевизору. Мы с Ликой не успели понять, что случилось, как Стеклянная кошка оказалась рядом с нами. Тогда ее красивые глаза, которые она любила щурить, были огромными и круглыми. Она потом мне сказала, что, если бы у нее была шерсть, как у остальных кошек, она стояла бы дыбом.

Только Стеклянная кошка собралась прыгнуть вниз, как мы услышали шуршание шторы и увидели что-то маленькое и темное, летящее под самым потолком большой комнаты. Оно сделало круг около люстры и понеслось к шкафу. В какой-то момент я смог различить маленькие крылья, которые быстро-быстро махали, почти как у бабочки. Это существо было похоже на тень, потому что было темным с ног до головы (конечно, если у него были ноги и голова). Оно пронеслось совсем рядом и, казалось, врезалось в нижнюю полку, прямо под нами. Оттуда послышались сильный шорох и возня. Все мы снова замерли. Когда шум прошел, существо вылетело оттуда, немного покружило по комнате и село на подоконник. Туда падал свет от уличного фонаря, и теперь-то мы могли разглядеть его получше. Тогда мы и поняли, что это был Соловей. А в клюве у него был черный таракан. Это было так неожиданно, что Лика даже взяла меня за руку от испуга, что было довольно приятно. Таракан быстро шевелил своими ножками и часто чихал. Странное дело, почему-то теперь его чих стал другим и был больше похож на писк. Мне стало даже жалко его. Соловей резко повернул свою маленькую головку и подмигнул темным глазом. Мне тогда показалось, что он подмигивает мне, и я подмигнул ему в ответ, ведь не ответить было бы невежливо. Соловей посидел немного на окне и улетел. Черного таракана он унес в клюве, и мы никогда больше его не видели.

Соловей прилетал к нам и после. Только Стеклянной кошке больше нечем было его угостить. Но они все равно долго разговаривали и были друг с другом также любезны, как раньше. И он снова пел ей, а она слушала, слегка прищурившись и покачивая своим красивым, длинным хвостом. Это продолжалось недолго, потому, что скоро стало холодно, и люди стали закрывать на ночь окно. Стеклянная кошка сказала тогда, что Соловью пора лететь на юг. Где находится этот юг, и зачем ему туда пора, я пока еще не знал, но стеснялся приставать к ней с этим.

О том, что случилось в одну из летних ночей

Знаете, что? Я понял – мечты живые. Мы сами создаем их, и они живут вместе с нами, как хорошие друзья. Если мы в них верим и все время носим с собой – им хорошо. А если мы не верим в них, и готовы в любой момент махнуть на них рукой – им становится плохо, и, в конце концов, они улетают к тем, кому они нужны. Мечты удивительны. Они в любой момент могут исполниться. Но только в том случае, если в них очень сильно веришь. Так они благодарят нас за это. Вот как я думаю.

Было лето. И теперь по ночам я, чаще, чем обычно, навещал моего друга Цветка. Я забирался к нему, приветствовал его и его соседей, и мы, как всегда, смотрели на улицу. Теперь там уже не было ни луж, ни снега. На деревьях было много-много зеленых листьев, и те шелестели даже от самого слабого ветерка. Мы все могли его чувствовать, потому что было тепло, и окно было открыто. Больше всех этому радовался я. Ведь теперь я мог садиться на самый карниз, который был за окном, и свешивать с него ноги. Стеклянная кошка говорила мне, что это опасно, что меня может сдуть ветром, и я могу свалиться вниз. Как это однажды произошло с Карликовой Пальмой, которая тоже когда-то стояла на этом окне. Это было еще до того, как я поселился в большой комнате. Кошка рассказывала, что, когда мама вешала новые шторы, она переставила горшок с Пальмой на самый карниз, потому что он ей мешал. А потом нечаянно задела этот горшок рукой, и несчастная полетела вниз. Но меня это нисколько не пугало. Мне очень нравилось смотреть на небо. Правда, теперь его немного загораживали деревья со своими листьями. Но мне все равно было неплохо видно. Особенно мне нравилось, если не было облаков, тогда я видел много-много звезд.

Я уже говорил, что звезды бывают очень разные, одни светят ярче, другие чуть-чуть слабее. И это даже хорошо, потому что если бы они были одинаковыми, на них было бы не так интересно смотреть. Мне кажется, что это уже было бы не так красиво.

Но больше всего мне нравилась Луна. Она ведь была самая яркая. И что самое удивительное, так это то, что она тоже все время бывала разной. Иногда она была похожа на банан (или на мой загнутый колпак), а иногда на большую белую тарелку. Мне всегда было интересно, какой же она будет в следующий раз.

Иногда на карниз рядом со мной садилась Лика. Как-то она спросила меня, как выглядит Луна на самом деле? Как банан? Или как тарелка? Я не знал, что ей ответить, потому что сам никогда об этом не думал. Я спросил у Цветка. Он тоже не знал. Тогда я спросил у всех цветов, которые стояли на этом подоконнике, и никто из них не мог мне ничего сказать. Моей последней надеждой была Стеклянная кошка. Она долго чесала у себя за ухом, как-будто что-то вспоминала, но, видно, так и не смогла ничего вспомнить. И только сказала, что не знает. Как же так получается, – думал я, – что никто во всей большой комнате не может ответить на такой простой вопрос. Ведь все мы каждую ночь видели Луну на небе!

И знаете, что я тогда придумал? Спросить об этом у самой Луны. Цветок говорил мне, что она очень далеко от нас, но я подумал, что если изо всех сил крикнуть, то, может быть, я смогу докричаться до нее. Я не был уверен, что она меня услышит, и даже если услышит, то поймет ли меня? Ведь там, на небе, скорее всего, разговаривают на каком-нибудь своем, небесном языке. Но попробовать все равно стоило.

Я снова забрался на подоконник, подошел к самому краю карниза. Луна, похожая в ту ночь на тарелку, по-прежнему висела надо мной. И тогда я крикнул изо всех своих сил:

– Луна, скажите, пожалуйста, как вы выглядите на самом деле? Как банан? Или как тарелка?

Луна молчала. Она висела над всеми нами, как висела каждую ночь. Я подумал, что, наверно, она меня просто не расслышала. И только я собирался крикнуть еще раз, как сзади меня взяла за руку Лика.

– Что ты делаешь?! – зашептала она, – тише, ведь ты разбудишь людей.

Тогда я подумал, что очень удивительно, как это я, в самом деле, не разбудил их своим криком.

– Пойдем, – сказала Лика, – тебе все равно никогда не докричаться до нее.

Тогда я в первый раз не согласился с ней. Я сказал ей, что непременно хочу попробовать еще раз. Я повернулся к Луне и снова прокричал свой вопрос. Мне показалось, что на этот раз я кричал громче. Но ответа все равно не было. Луна просто светила мне оттуда.

Но когда Лика снова позвала меня в комнату, Луна стала светить чуточку ярче. Мало того, я заметил, что она становится больше. Это было почти не заметно, но я видел это совершенно точно. Луна становилась все больше и больше, и больше, и больше, и, наконец, стала очень большой. Свет от нее был теперь таким ярким, что все небо стало светло-синим, как бывает только перед самым утром. Я еще никогда не видел ничего подобного. Теперь она была так близко, что большое дерево, которое росло под нашим окном, легко дотягивалось до нее одной из своих больших веток.

– Луна склонилась надо мной, чтобы получше расслышать мой вопрос – вот как я тогда подумал.

Так я стоял на карнизе и смотрел на Луну, а она смотрела на меня. Я снова хотел крикнуть ей свой вопрос, но подумал, что если еще раз закричу, то уже точно разбужу людей. Они проснутся и увидят, что Луна спустилась к самому их окну и, наверно, очень испугаются. Я, конечно, этого не хотел. И тогда я решил, что раз уж Луна сейчас так близко, то почему бы мне не залезть на нее по большому дереву и не сказать свой вопрос ей в самое ухо. Тем более, я всегда очень хотел побывать на Луне. Только Цветок говорил мне, что это невозможно.

– То-то же он удивится, когда я помашу ему оттуда рукой, – подумал я и улыбнулся.

Я обернулся и увидел, что все стоят и любуются новой, большой Луной. Там была Лика, моя восхитительная партнерша по танцам, мой друг, Цветок, и даже Стеклянная кошка, которая спустилась со своей полки, и сидела на подоконнике вместе со всеми, и еще цветы, которые стояли в полном молчании (что случалось довольно редко). Все они были удивлены не меньше меня. Когда я опять посмотрел на Луну, то увидел, что большое дерево, которое всегда росло под нашим окном, протянуло большущую ветку прямо к моим ногам. Сначала я немного испугался, но потом понял, что оно хочет мне помочь. Я ступил на край ветки и медленно пошел по ней, стараясь не упасть вниз. Сейчас, когда Луна была совсем рядом со мной и только и ждала, чтобы я оседлал ее, это было бы очень обидно. Она бы никогда не простила мне этого.

Когда я дошел до конца большой ветки, меня со всех сторон окружили зеленые листья и ветки поменьше. Они уже совсем не шелестели, и среди них было очень тихо. Я посмотрел наверх, и там, наверху, тоже было очень много листьев, и веток. И сквозь них ко мне пробивался лунный свет.

– Что же мне теперь делать? – спросил я сам у себя.

– Лезь вверх, – вдруг раздался суровый голос со всех сторон.

Если честно, я тогда порядочно перетрусил, но потом понял, что это дерево говорило со мной, и улыбнулся.

– Спасибо, – сказал я дереву и полез вверх.

Это было трудно. Те, кто когда-нибудь лазил по деревьям, знают, о чем я говорю. К тому же, если вы еще не забыли, меня звали Толстяком не просто так. Пока я лез, я все думал, как легко Стеклянная кошка забралась бы наверх, будь она на моем месте. Ведь она была такая ловкая. Да и кошки ведь только и делают, что лазают по деревьям, по крайней мере те, что не живут на книжных полках.

Так я лез и лез наверх. И чем выше я забирался, тем светлее становилось от Луны, и тем яснее я ее видел. Наконец я забрался на такую высокую ветку, с которой вполне мог бы достать до нее. Луна уже была совсем рядом, и я пошел по ветке ей навстречу. Я очень волновался.

– Ответит ли она на мой вопрос? Не сочтет ли его слишком бестактным? Да и вообще, не каждый день, точнее, не каждую ночь, доводится поговорить с самой Луной.

Когда я дошел почти до конца ветки, она была прямо передо мной. Луна была такая большая и очень ярко светила. Сейчас мне уже трудно судить о ее размерах, но тогда я подумал, что она будет где-то с нашу большую комнату. Ее свет был не такой, как у солнца, он не грел и не слепил, и это было хорошо, иначе я бы, наверно, мог обжечься и ослепнуть. Я протянул руку и дотронулся до Луны, она была холодная и вся в небольших бугорках и ямках, которые издалека раньше были совсем не заметны.

– Простите, – обратился я к Луне, – скажите, пожалуйста, какая вы на самом деле? Как банан? Или как тарелка?

Но Луна молчала.

– Теперь-то уж она не могла меня не расслышать, – подумал я про себя, – она просто не может мне ответить, потому что не знает земного языка.

Но она все понимала, это я знал теперь точно. А потому попросил, так вежливо, как только умел:

– Извините, пожалуйста. Не позволите ли вы мне забраться на вас, чтобы я мог увидеть сверху то, что видите вы и узнать, на что же вы похожи. Я так давно об этом мечтал, – вот примерно то, что я тогда сказал.

И, представляете? Луна разрешила мне. Нет, она ничего не ответила. Она только опустилась чуточку ниже, чтобы я мог легче вскарабкаться на нее. И тогда я, что было сил, ухватился за Луну обеими руками и стал карабкаться по ней вверх. Надо сказать, мне здорово повезло, что Луна вся была в маленьких бугорках и ямочках. Я цеплялся за них и медленно лез все выше и выше. И это было даже труднее, чем когда я карабкался по дереву. Но Луна, казалось, была совсем не против того, что на нее карабкались. Она висела спокойно и никуда не собиралась улетать.

И вот, я, наконец, влез на самую макушку, присел отдохнуть и посмотрел вниз, на наше окно. Там были все мои друзья: Лика, Цветок и Стеклянная кошка, не говоря уже обо всех остальных цветах. Когда Луна стала медленно подниматься вверх, они что-то долго кричали мне, Лика махала рукой. Но я их уже не слышал, потому что был слишком высоко. Я только сидел, улыбался им и махал в ответ. Постепенно они становились все меньше и меньше, и, наконец, исчезли совсем, как и наше окно. Зато я увидел много интересного. Я увидел весь наш дом. Оказывается, он был куда больше, чем я думал, и на нем было много окон, точно таких, как у нас. Потом Луна поднималась все выше, и я видел в утренних сумерках разные города: большие и поменьше. В них было множество огней, которые напоминали мне звезды, только на земле. Под нами проплывали дороги, поля, леса, реки и озера, а когда и они исчезли, то показалось огромное море. И я испугался его, такое огромное оно было. У него совсем не было границ, только вода, кроме которой я ничего не видел. Мне казалось, что оно такое же большое, как и небо. Но когда Луна поднялась выше, я увидел, что и море имеет свои начало и конец. Потом, когда я увидел океан, оно показалось мне просто маленькой лужицей. А потом и вся Земля стала маленьким синим шариком. Совсем как те, которые люди вешают на ёлку. И я никак не мог поверить, что где-то на этом шарике было одно окно, из которого кто-то смотрел на меня.

Я и забытые мысли

Знаете, я ошибался. Луна размером не с нашу большую комнату, а гораздо больше. И на банан или тарелку она похожа только издалека. Сидя здесь, я долго думал, на что же она похожа на самом деле. И никак не могу придумать. Могу сказать только, что здесь очень просторно и почему-то пахнет дыней. Тут я всегда могу делать что захочу, и мне вовсе не обязательно сидеть на одном месте, не шевелясь. Потому что на Луне всегда ночь. Вокруг меня только темно-синее ночное небо и звезды. И этому небу тут не видно конца, совсем как на Земле. Похоже, оно, и правда, бесконечное. Наверное, единственная бесконечная вещь, которую я знаю. Теперь, сидя здесь, я люблю смотреть на Землю, так же, как когда-то любил смотреть на Луну. Конечно, я иногда скучаю по большой комнате, по своим друзьям и по людям. Но каждую ночь Луна приближается к Земле и висит так, что, если нет облаков, я всегда могу видеть наше окно. И там всегда стоят Цветок и Лика. Они смотрят на меня, и Лика машет рукой, совсем как в ту ночь, когда я покинул большую комнату. А если окно бывает открыто, я спускаюсь туда на луче из лунного света. И мы, как раньше, болтаем о разных разностях. И тогда я снова слышу, как ветер шелестит в листьях и мадам Герань по своему обыкновению жалуется, что мама редко ее поливает. И Лика танцует для меня, а я смотрю. Когда мне приходит время возвращаться назад, я прощаюсь со всеми и желаю им хорошего дня, потом сажусь на лунный луч, и он поднимает меня обратно.

А когда на Земле день, я люблю танцевать вальс, которому научила меня Лика. Я кружусь и кружусь, и мне весело, ведь тут я могу стать, легким, как снежинка. Стоит мне только оттолкнуться ногами, и вот, я уже лечу. Разве раньше я мог бы позволить себе что-то подобное?

А иногда я слушаю забытые мысли. Может быть, я открою вам еще один секрет, но Луна полна человеческими мыслями, которые люди почему-то забывают. Стоит только какому-нибудь человеку на Земле что-нибудь забыть, как его мысль тут же летит сюда, на Луну, и остается здесь. Иногда насовсем, а если ее вспоминают, то она летит обратно, к своему хозяину. Эти мысли очень легкие, почти невесомые, и они летают по Луне, как им только вздумается. Я слушаю их, как слушал книги в своем книжном шкафу. Только, если книги в шкафу когда-нибудь все равно заканчивались, то этих мыслей тут сколько угодно, и уж они-то никак не могут закончиться. Они влетают в одно мое ухо, и вылетают в другое. Среди них попадаются и очень занятные. Иногда это целые поэмы, или истории, без начала или конца. И мне приходится их досочинять. И это очень интересно. А иногда это бывают какие-то непонятные знаки и цифры, в которых я не могу разобрать ровным счетом ничего. Я удивлялся и удивляюсь до сих пор, как много всего бывает у людей в голове. Могу сказать точно, из этих забытых мыслей, которые постоянно кружат вокруг меня, я узнал гораздо больше, чем из книг. Это, благодаря им здесь я научился читать и писать. Ведь когда люди учатся читать и писать, им тоже часто случается забывать что-нибудь из этого.

А когда я научился писать, то решил написать историю о себе и своей жизни в книжном шкафу. Ведь, как ни крути, а мне там нравилось. Вы спросите, как же я мог что-то написать, если у меня не было ни бумаги, ни чернил, ни ручки? Все очень просто: я взялся писать пальцем на белом лунном песке, которого тут сколько хочешь. Так я писал и писал, и написал обо всем. Надо сказать, получилось довольно много, потому что, когда я закончил и огляделся, то передо мной было огромное поле из букв. Но оно не заняло и половины Луны. Вот такая она большая. Поэтому, боюсь, вы не разглядите на ней то, что я написал. Хотя, если вы это читаете, значит, кто-то все-таки разглядел.

Помните, я говорил, что если верить в сказку, она обязательно закончится хорошо? Так оно и вышло. А это значит, что вы все же верите мне. А еще это значит, что сказки не умерли, что они есть и сейчас. Мало того, они встречаются на каждом шагу, надо только уметь разглядеть их под своей подушкой или в старом чулке. И поверить в них. Честное слово, им будет очень приятно. И если это у вас получится, ваша сказка будет всегда с вами. Вы можете носить ее на голове под шапкой, или в кармане, или, если у вас нет шапки и карманов, просто на плече. И когда-нибудь, она непременно отблагодарит вас. Тогда вы сможете все, что вам будет угодно: стать большим, как дом, или научиться петь, как кузнечик, ну, или забраться на Луну, как я. Хотя мне почему-то кажется, что со временем у вас это и так получится. Вы мне верите? Что ж, тогда до встречи на Луне.