…Мне снились люди, стоящие за рекой. Стояла ночь, кажется, полнолуние, и я стоял у реки, дрожа от холода ее несущихся мимо темных вод. Сердцу моему было очень больно и одновременно очень радостно, так что я думал — оно может расколоться на куски. Люди молчали, только смотрели, и в ясном сиянии огромных, неправдоподобно ярких звезд, а может, то падал свет от городских стен, — я видел их лица, белоснежные (кажется, седые) волосы. Они все были одеты в длинные белые котты или какие-то плащи, одного вроде бы возраста, лет тридцати — (рыцари, рыцари, это рыцарский орден), но при этом среди них различались старшие и младшие, это читалось ясно даже с другого берега. И одного из них, того, кто казался старше двоих, стоящих от него по сторонам, я, кажется, узнал. Он опирался на копье и стоял легко, как человек очень радостный среди своих братьев; он был поэт — не говорите мне, что я с кем-нибудь перепутаю поэта!.. Не знаю, узнал ли он меня, но он окликнул, и голос его прозвучал очень красиво, и я обрадовался тому.

— Кто ты?..

…Да, то светила луна, и полная луна, и в ее ярком, белоснежном свете я увидел, как дрожат мои колени. Горло мне сдавило — не страхом, но печалью, ибо я не знал, как ему отвечать.

— Кто ты? — повторил он, и я в смятенье закрыл глаза, которые наполнялись горячей влагой, и сжал кулаки до боли, чтобы собраться с силами и ответить… Но боль оказалась слишком резкой, и она разбила сон, и я проснулся в слезах — а на мою подушку светило яркое зимнее солнце.

…Зато теперь я знаю, что надо делать. Отец говорил мне, когда я был мал — если сразу, то не больно. Только не забыть перекреститься, когда придет время, и нас всех, наверное, соберут там по зову трубы, ибо вострубит. А пока дай руку, друг, мы будем идти и ждать, и не будем останавливаться.

Как говорил мессир Анри, плашмя ударяя вассала мечом по плечу — будь храбр и честен. Все остальное — вода.

КОНЕЦ.