Москва подействовала на меня, как бокал шампанского. Сразу всё во мне задвигалось, заиграло, зашумело, даже голова закружилась. Ну, здравствуй, родная стихия! Тут и захочешь постоять на месте — не дадут. Здесь надо действовать.
Я добралась домой во второй половине дня, но домашних моих еще никого не было. Зато как радовались мне наши зверята! Мопсихи, как психи, едва не сшибли меня с ног, а Тамик так высоко подпрыгивал, что ещё б чуть-чуть и заскочил бы мне на шею, радостно свесив лапы и хвост! Пирамида то ли просто тёрлась, соскучившись, то ли сметала с меня пыль дальних странствий. А Мяус, выгнув спину и сладко потягиваясь, по-моему, даже промурчал счастливо: «Стооо-ляаа!». Как хорошо быть любимой!
Я привела себя в порядок, покормила и выгуляла радостно возбуждённую свору, и настроилась на деловой лад. В первую очередь я решила позвонить Иде. На двадцать первом гудке пришлось положить трубку. Либо ее просто сейчас нет дома, либо она, вообще, как и обещала, уехала из города. А, может, её уже… Так, не каркай, едрёна-ворона! — сказала я себе. Мне перед Сухожилиным уже неудобно. Ну, вот как ему сообщать в случае чего? «У меня тут свежий трупик, не желаете взглянуть?». Ничего, будем ещё звонить. В смысле, Иде. К Муре придётся съездить завтра на работу. Теперь, что делать с Труфановым? Может, позвонить в Электроугли, порадовать тёщу? А не нарушу ли я этим его планы? Ведь я всё-таки работаю на него. Да, раскрывать секреты ещё рано. Но позвонить туда, наверное, стоит, чтобы разведать обстановку. А вот Косте тем более ничего рассказывать не буду, пусть сам докапывается до истины, профессиональный следогляд, следогрыз, следонюх. Он мне что, командировку оплатит или часы наручные вручит от имени своего командования? От мужчин благодарности не дождёшься, особенно там, где они считают, что мы отнимаем у них кусок хлеба. Тут хотя бы не дать повода для злорадных упрёков.
Я позвонила в Электроугли. Трубку подняла Надежда Николаевна.
— Здравствуйте, Надежда Николаевна! — бодрым голосом произнесла я. — Это Ламанова.
— А, это Вы, Евстолья Анатольевна, — узнала меня женщина и вдруг… разрыдалась.
У меня отвисла нижняя челюсть. И холодный ветерок пробежал по коже, приподняв одежду.
— Что такое? Что случилось?! — я безуспешно пыталась добиться ответа.
Наконец, Надежда Николаевна взяла себя в руки.
— Алинка… Аля!
— Что с ней?!
— Она… умерла… — и снова зашлась в рыданиях.
Когда моя собеседница немного успокоилась, я спросила:
— Её убили?
— Нет… Мы от Вас скрыли, Евстолья Анатольевна. Она… кололась, — бабушка говорила отрывисто, прерывая слова всхлипываниями. — Её нашли… в заброшенном доме. Врачи говорят… передозировка. «Золотой укол». Мол, все теперь… отмучились.
Я искренне ей посочувствовала. Перед моим мысленным взором стояли восторженные глаза Алины, когда она мечтала о своей будущей поездке в Америку к отцу. Интересно, удалось ли им встретиться?
— Кто дома? — донёсся с порога Тонин голос.
Я вышла в прихожую.
— О! Столюнчик, ты приехала! — воскликнула Тося и бросилась ко мне обниматься.
Сутки дома не была, а сколько чувств. Надо всё-таки иногда разлучаться, чтобы ощутить радость от встречи. Она прижалась ко мне и прошептала на ухо:
— Я так люблю тебя!
Я улыбнулась, поцеловала её в прохладную щечку и сказала:
— Я тебя тоже.
Довольные друг другом, в обнимочку, мы пошли на кухню.
— Так, мой руки и давай обедать.
— Никого ждать не будем? Данька сейчас должен подойти.
— А зачем он нам нужен? — хитро прищурившись, спросила я.
— Не нужен! — засмеялась Тошка и, весело подпрыгивая, помчалась в ванную.
Девочка попала в нашу семью случайно. Она воспитывалась без мамы, в обстановке холодного бесчувственного изобилия и остро нуждалась в любви, ласке и внимании. А я когда-то была замужем, но своих детей Бог не дал. Вот и потянулись наши сердца друг к другу.
Вообще-то, семья, брак — это очень серьёзно и ответственно. Я считаю, что при регистрации обоим супругам надо вручать нагрудный знак «За мужество». Причём, в женском варианте это должно писаться слитно, как констатация факта — «Замужество». А для мужчин, как подчёркивание его героического поступка, с восклицательным знаком «За мужество!».
Мы покушали и теперь просто сидели за столом рядышком.
— Без тебя было плохо, — сказала Тося и доверчиво прижалась ко мне.
— Что, опять с Данькой подралась? — догадалась я.
— А чё он первый начинает? — она резко отстранилась от меня и смотрела в глаза, доказывая свою правоту.
— Да вы оба хороши, — усмехнулась я.
— Нет, ну посуди сама! Вчера вечером сидим за столом. Данька встаёт и демонстративно мне заявляет: «Я пошёл спать, но если ты, Тонька, будешь громко ковыряться в носу и разбудишь меня…». Пришлось дать ему по башке!
— Ох, беда с вами, — вздохнула я.
— Я вредная, да? — Тося опять прижалась ко мне.
— Нет, ты противная.
— А это разве не одно и тоже?
— Конечно, нет. Вредная — это та, которая приносит вред. А противная — делает всё наоборот, напротив. Может, даже и безвредно, но не так, как все, а по-своему. В этом есть свои положительные моменты.
— Столя, ладно ты будешь моей мамой? — вдруг тихо попросила девочка.
— Ладно, — так же тихо согласилась я.
Утром у всех не осталось и следа от вчерашней радости по поводу моего приезда. После того, как я протрубила утренний подъём, спев своим писклявым голосом: «Вставай, поднимайся, рабочий народ!», в спальнях началось шевеление. Первой показала свою заспанную «моську» Надежда.
— Вчера утром без тебя, Столя, мы были так счастливы, что даже опоздали на работу, — пробормотала она, полусонная.
Затем высунулся Влад.
— Столяпало! Как я тебя ненавижу в это прекрасное осеннее утро!
Шуруп молча, не глядя на меня, прошлёпала в туалетную комнату. Но и так было ясно, что она полностью солидарна со своим мужем. Данька сам не выползет, его сейчас надо вытаскивать из-под матраца. А Тосик прикидывается слепоглухонемой девочкой, потерявшей память. Но я на них не обижаюсь. Не сделай я того, что делаю почти каждое утро, они бы сами меня потом растерзали на части.
Уже за столом, допивая свой кофе, Влад выплеснул на меня остатки своего недовольства:
— Ты, Евстолья, не сыщик-девица.
Ты сама — настоящий убийца!
Я давно уже ему в отместку сочинила своё стихотворение, вернее, чуть переделала известное, народное:
— Не в лад, невпопад.
Поцелуй кобылу, Влад!
Но всё равно он не оценит. Да я и не рвусь в поэты, у меня с рифмой плоховато. Единственное, что я могу придумать, так это — «розы — морозы». Ну, ещё — «минор — ля-минор». Лучше я ему суп пересолю, если уж очень будет доставать.
Ну, наконец, все разбежались. И уже со двора раздаётся знакомая «песня» в исполнении Оладика:
— Столя, машина не фурычит, что-то газ барахлит! Сбрось, пожалуйста, ключ на четырнадцать! В кладовочке лежит!
Вроде я знаю, на четырнадцать он или на пятнадцать. И молча выбрасываю в форточку большой ключ. Слышен лязг металла и истошный крик «автомеханика»:
— Ты что, сдурела, Столопина?! Чуть не убила! Это же газовый ключ!
А какой же ему ещё надо?! Если «газ» не работает. Странные всё-таки эти создания — мужики!
Я попыталась снова дозвониться Иде, но безрезультатно. Ладно, займусь пока Мурой. И я отправилась к ней, в знакомый уже мне «Шарм энд шик».
Всё тот же «шкаф» сидел на проходе с невозмутимым выражением фэйса.
— Я бы хотела…
— Не положено, — пресёк мою попытку хотения страж порядка.
Ах, да! Совсем забыла. Я достала из кошелька зелёненькую бумажку и положила её на стол. Она в миг исчезла, но бдительный постовой проход не освободил.
Я вопросительно посмотрела на него.
— Начальству надо доложить, — сурово сказал он.
— Так доложите! Я что ли буду докладывать?
— Вы.
— А как я доложу?
— Молча.
И тут до меня снова дошло.
— Сколько?
— Столько же, — пожал плечами вышибала.
Я достала из кошелька ещё одну бумажку и положила на стол. Трюк с исчезновением денег снова был выполнен безукоризненно.
— Проходите.
Да, мысленно согласилась я, с начальством надо делиться, иначе можно лишиться доходного места. Я зашагала по длинному коридору, не зная, в какие двери теперь сунуться.
— Вы кого-то ищете? — передо мною возник яркий молодой мужчина.
Набриолиненные волосы с прямым пробором, тоненькая полоска усиков и слегка лоснящееся от косметики лицо делали его похожим на купеческого сына. Но прикид, конечно же, был не по карману даже купцу первой гильдии! Блестящий чёрный пиджак со светлыми полосками, белые брючки. Розовая атласная рубашка с открытым воротом, а на шее коротко повязанный ядовито-зелёный шарфик. И завершали композицию лакированные туфли антрацитового цвета. Я застыла с открытым ртом. Картина неизвестного художника «Ну ни фига себе!».
Он остался очень доволен произведенным эффектом.
— Разрешите представиться, — расплылся красавец в сладенькой улыбочке, — директор модельного центра Жомов Вениамин Венедиктович. Но для молодых красивых женщин я — Вений.
— Столик, — ляпнула я сдуру.
— Простите, это фамилия или Вы ищете мебельный салон? — вежливо уточнил директор.
— Это — пароль, — попыталась выкрутиться я.
Улыбка стала сползать с его лица. А когда я достала из сумочки своё удостоверение сотрудницы ФСБ, то персонажа известной уже нам картины пришлось изображать ему.
— Прошу ко мне, — сказал Жомов и, крутнувшись на каблуках, пошёл вперед.
Его кабинет находился за углом и был не менее экстравагантен, чем сам хозяин. Из всего нагромождённого здесь, пожалуй, только стол выглядел по-человечески нормальным, если не обращать внимания на его покрытие в шахматном стиле. Причём, с квадратами синего и зелёного цветов. Всё остальное имело уродливо-модерновый вид, будто скорчилось в гримасе выпендрежа. Я с интересом рассматривала интерьер.
— Да Вы художник! — воскликнула я. — У Вас тут всё в движении, летит, бурлит, трансформируется.
Вениамин Венедиктович смутился. Он был явно польщён.
— Вот уж не думал, что в органах работают такие тонкие чувствительные натуры, — затем окинул меня оценивающим взглядом. — А мы бы смогли с Вами сработаться.
Но я знала себе цену.
— Спасибо, но все мои достоинства — увы! — только внутри. И я к Вам по важному делу.
— Да, да, конечно, — Жомов принял серьёзный вид и от этого стал очень… несерьёзным.
Я чуть не прыснула.
Мы уселись. Директор за свой стол, а я на что-то, имитирующее стул.
— У Вас работает моделью некая Мура, — начала я.
Вениамин Венедиктович, бывший до этого момента в напряжённом неведении — чего это вдруг им заинтересовались органы безопасности? — расслабился, но не успокоился, а, наоборот, разнервничался. Он схватил со стола ручку и завертел ею в руках.
— Мура, Мура… Мура!
— Что Вы можете о ней рассказать?
— Теперь только хорошее.
— Нас интересует всё, — этим я хотела напомнить ему, какие структуры я представляю.
— Мура была послушной девочкой, очень перспективной.
«Стоп! Почему — была?»
— Она что, уволилась? Уехала?
— Как, Вы разве не знаете?! — он даже сам изогнулся вопросом.
— Нет.
— Она же попала под машину!
— Жива?! — быстро спросила я.
Жомов прискорбно покачал головой.
Я чуть со стула не свалилась. Опоздала! Говорила же мне Ида, что надо предугадывать события. Так я и предугадала. А толку? Знать — значит мочь. А я знала, но не смогла. Эх, ты, сыщик-прыщик! — ругала я себя.
— Расскажите, как всё это произошло? — попросила я.
— Случайность! Нелепая случайность, — горько недоумевал руководитель модельного центра. — Мы так беззащитны в этом мире. Врачи стремятся жизнь человеку продлить, даже хотят сделать его бессмертным, — пустился он в философские размышления. — Да любой кирпич, упавший ему на голову, сведёт на нет все их гениальные старания. Вот, пожалуйста, автомобили. Удобно, быстро, комфортно. А сколько людей из-за них гибнет. Правда, Мура была взволнована и даже очень и, наверное, нарушила правила…
— Она села за руль?
— Нет, перебегала дорогу.
— А что её так обеспокоило?
— Не знаю. Примчалась ко мне, вся взъерошенная, бледная: «Веничка, миленький, отпусти меня на часок, позарез нужно!» — он сделал паузу и объяснил. — У нас тут демократические отношения.
Я пожала плечами и помотала головой, мол, без проблем.
— Я, естественно, отпустил, думал, потом всё объяснит. Уже не объяснит, — печально произнёс Веничка.
Было видно, что он искренне переживал это несчастье.
— А кто может объяснить? — поинтересовалась я.
— Вам надо с Изольдой поговорить, они с Мурчиком дружили. Я ее сейчас приглашу.
Директор нажал на кнопку в своём телефонном аппарате и пропел в микрофон:
— Лизонька, дорогуша! Найди мне срочно Изольду, — и доверительно добавил. — Тут у меня из органов… Нет! — сказал он вдруг раздражённо, — с моими органами всё в порядке!
Мы минуты три сидели молча, даже не смотрели друг на друга, пока в дверь не постучали.
— Зайди! — крикнул хозяин кабинета.
Вошла высокая белая девица с напряжённым лицом.
— Вызывали, Вениамин Венедиктович?
— Да, — Жомов вскочил с кресла. — Изольда, тут с тобой хотят поговорить. Расскажи о Муре Кондрашкиной. А я вас временно оставлю, — это он уже обратился ко мне. — Дела, знаете ли, дела. — И спешно покинул помещение.
Изольда подошла ближе. Мы обменялись приветствиями.
— Садитесь, — предложила я, потому что, когда я смотрела на неё снизу вверх, у меня задиралась голова, и непроизвольно открывался рот. Было как-то неудобно.
Она села, но всё равно торчала выше меня. Слушайте, ну почему в модели отбирают именно такой тип девушек — длинных, худых, с тупым выражением лица? Кто сказал, что это — эталон женской красоты? Я когда-то в одной книжке вычитала, что красота — есть целесообразность. Вот-вот, именно целесообразность! Ведь природа не приспосабливается к извращённым вкусам определённой прослойки властвующего пола, которая даже в женщинах хочет видеть свою «голубую мечту» — мужское тело. Природа исходит из жизненной целесообразности, наделяя каждый из полов необходимыми им качествами для продолжения рода. И женщина должна быть женщиной, а мужчина мужчиной.
Изольда сидела возле меня, белая, холодная, как кусок льда. И хотелось расколоть эту глыбу, чтобы отыскать там, внутри, истинную девушку, теплую, нежную. Впрочем, подумала я, если разбить пополам её имя, то сразу всё станет понятным. Изольда — изо льда.
— Я из органов государственной безопасности. Меня зовут Евстолья Анатольевна, — представилась я. — Сейчас в моём производстве находится одно очень серьёзное дело с рядом изощрённых убийств. И в нём фигурирует Ваша подруга Кондрашкина. Она же Тамара, она же Мара, она же Мура. Вы ведь дружили с ней, не так ли?
Изольда перепугано кивнула. Кажется, девка готова, подумала я. Только бы не переборщить, мне хорошо известны подобные истеричные особы. Сейчас впадёт в прострацию и жди потом, когда она удосужится простраться, то есть выйти из этого состояния. А мне нужно выудить из неё важные сведения о Муре.
— Так вот, — продолжила я, — мне необходимо выяснить, в качестве кого проходила по этому делу гражданка Кондрашкина: жертвы, свидетельницы, соучастницы или же… — Я глянула на девицу и смягчила слово, — главной исполнительницы. И думается мне, что смерть её под колёсами не случайность, а подстроенное убийство!
Изольда заплакала. Тушь поплыла, и она размазывала её по лицу вместе со слезами. Мне стало жалко девушку. Я хотела сказать ей какие-то ободряющие слова, но не знала, как к ней обратиться. Изольда — как-то официально-холодно, а уменьшительные имена — Изя, что ли?
Но она успокоилась сама и посмотрела на меня решительно:
— Я тоже так думаю.
Женщины и сыщики любят ушами. Правда, у женщин они напрямую соединены с сердцем, а у сыщиков с мозгами. А поскольку я женщина-сыщик, то слушала сейчас исповедь Изольды Брайнер, одновременно сочувствуя ей всем сердцем и хладнокровно наматывая всё себе на ум.
Проблемы у Изольды начались в пубертатном периоде. В спокойно развивавшемся до этого времени теле словно сломалась какая-то заслонка, и в него хлынули скопившиеся гормоны, стимуляторы и катализаторы. Организм будто сбился с привычного ритма, и его стало бросать из одной крайности в другую. То выросли и оттопырились уши, то стал не пропорционально большим нос. Лицо покрылось яркими прыщами. А тут ещё, ко всему прочему, её попёрло вверх, как сорняк на навозе. «Ничего страшного, успокаивали врачи, идёт период физиологического вытяжения». Какое там вытяжение! Она не росла, она подпрыгивала в высоту! А вот то, что должно было наливаться объёмом и красотой, чахло на корню. Представляете себе такое? А каково девчонке? Короче, пубертат — самая благодатная пора для разгула юношеских комплексов! И родителям ее досталось сполна. А кто же ещё виноват? Сами произвели на свет такую уродину! Ну и, конечно, сверстники не остались в стороне, подростки вообще падки на чужие недостатки. Её фамилия, Брайнер, до этого вполне нейтральная, как-то естественным путём превратилась в кличку Бройлер. Дразнили и по-другому — Дылда, Каланча. Но эта была самая обидная, потому что точно отражала суть.
Удел и спасение рослых девочек — баскетбол. Но Изольда не любила спорт. Она быстро уставала, у неё кружилась голова. И она его оставила. Но потом всё как-то поутихло и даже приняло вполне благопристойный вид. И те же родители — а кому мы ещё нужны на этом свете? — устроили её в модельный центр. И Изольда воспрянула духом! У неё, оказывается, не ходули, а шикарные ноги от ушей, изящная грудь и стройное гибкое тело! Да и вокруг были такие же рослые, красивые, незакомплексованные девчонки. Но всё оказалось не так-то просто. Естественно, Изольда не блистала выдающимися данными. Таких, как она, с небольшими вариациями, здесь имелось в достатке. И кому отдавать предпочтение зависело чаще не от таланта, который никто, кроме Бога, тебе не даст, а от отношений с руководством, удачи, везения, интрижек, наконец. Ну, а это уже дело рук человеческих. Здесь могли исподтишка, с улыбочкой, перед самым выходом на подиум, подпортить твои демонстрационные наряды. Да что там наряды, могли и личико поцарапать. Короче, жизнь во всей своей красе.
А Мура отличалась от всех хладнокровностью, ровным характером. Не теряла рассудок из-за эмоций, хотя внешне этого не выказывала. Она вместе со всеми весело щебетала, обсуждая девичьи сплетни. Но чётко определяла, кто из её верных подружек готовит ей очередную подлянку. И разбиралась с ними сама. Что она им говорила или делала — неизвестно. Но и связываться с ней после этого никто не хотел. Да и руководство относилось к ней благосклонно. Поговаривали, что у неё «высокая крыша». А с Изольдой она подружилась. Правда, близко к себе не подпускала. У Муры имелись свои секреты. Она часто куда-то исчезала, но никогда ничего не рассказывала. Иногда у неё было озабоченное лицо, но, заметив на себе взгляд, тут же непринуждённо улыбалась. А однажды призналась: «Есть у меня, Изольда, большая благородная цель. И я добьюсь её!». Глаза в тот миг блестели холодом и решимостью. В последнее время с ней творилось что-то непонятное. Она была вся, как на иголках, но виду старалась не подавать. А потом приходил тот мужчина…
— Какой мужчина? — сразу спросила я.
— Ну, такой весь… Я сама испугалась. Его Веничка привёл. Они Муру искали. Он затем беседовал с ней один на один. В этом кабинете.
— А о чём, она не говорила?
— Нет, сказала, что работу, вроде, предлагал. Но я не верю! У него была такая рожа… суровая.
— А какой он вообще из себя?
— Высокий, плотный. Челюсть массивная.
— А волосы?
— Не помню. Светлые, по-моему.
«Труфанов!» — вспыхнуло у меня в голове.
— Когда он приходил?
— Дня четыре назад.
Значит, ещё до своей смерти, прикинула я.
— А дальше что было?
— А дня через два, около двенадцати часов, её к телефону позвали. Она так разволновалась! Я спрашиваю: «Что случилось?». А она: «Потом, потом…» И побежала к Венечке.
Изольда дальше не рассказывала. Да и зачем? И так ясно, что было потом.