Слово «покой» перестало для меня хоть что-то значить. После второго же дня, проведенного в стенах родного дома, мир снова перевернулся с ног на голову, и я уже не знал, где мое место в этом хаосе. Долгие ужасные месяцы я пытался убедить себя, что морской воздух губительно воздействовал на мой рассудок, вызывая чудовищные иллюзии, венцом которых явилась бригантина под названием «Каллисто». Я почти поверил, что не было никакого корабля и тем более ее призрачного капитана. Непрерывная череда опасностей, преследовавшая меня на суше все последнее время, объяснялась мною как чистая случайность, стечение обстоятельств.

Однако кое-что в дневнике покойного брата, кроме злосчастной фотографии, подтвердило, что я ошибался в своем рационализме.

— Что ты делаешь? — спросила меня тем вечером Агата, после того, как я решительно взялся за пуговицы своего жилета. Он полетел на пол, как и рубашка, и я с лицом, преисполненным мрачной обреченности, повернулся спиной:

— Что ты видишь, скажи? Я почувствовал ее прохладные пальчики на своей разгоряченной коже и вздрогнул, как от ожога.

— Родимое пятно. Под левой лопаткой, — ответила Агата.

— На что оно похоже? Она провела по пятну пальцем и задумчиво протянула:

— Не знаю… Немного на звезду, пятиконечную. Но я могу ошибаться. А что? Это важно?

— Это не просто родимое пятно. Оно появилось у Джеймса после встречи с «Каллисто». И у меня, кажется, тоже… Это было чистейшей правдой. Я точно знал, что проклятой метки не было у меня с рождения. Да, именно метки, потому что я больше не сомневался, что Лео Грант выбрал меня для цели, мне не ведомой и от того кажущейся мне особенно ужасной. Той ночью он вновь заговорил со мной, о сне, но теперь я узнал его голос:

— … ты мой. Разве ты не чувствуешь этого? Как кровь при моем приближении начинает бежать в обратном направлении, прочь от сердца? Расщепляется, становится водой…

— Чего ты хочешь, черт подери?! — мысленно воскликнул я, не размыкая губ, но при этом словно со стороны слыша свой истеричный крик.

— Я хочу получить тебя. Мы две части одного целого. Ты и я, навеки. На тебе моя метка, Джон, и тебе не убежать, как ни старайся. Все дороги ведут ко мне.

— Но я не понимаю!

— Ты поймешь. Позже… Я проснулся в липком холодном поту и не сразу понял, где нахожусь. Сквозь открытое окно проникал промозглый ночной воздух. Вдалеке, на пустоши, тоскливо выла собака. С тех пор и днем и ночью меня преследовал этот тихий, но проникающий даже сквозь шум майской грозы голос. Я ничего не говорил матушке, боясь еще сильнее расстроить ее — она и без того редко выходила из своей комнаты и была на редкость равнодушна ко всему, что ее окружало. Мне приходилось искать утешения в объятиях невесты, однако ее предложение занять одну спальню я решительным образом отклонил. Как бы тяжело и беспросветно ни было мое положение, я не желал подвергать Агату испытанию косыми взглядами и немыми упреками. Даже статус вдовы не давал ей право поступаться общественной моралью. И пусть она упорно стояла на своем, ночные кошмары я встречал в одиночестве. На четвертую ночь мучений произошло нечто, что чуть приоткрыло для меня завесу тайны. Я проснулся позже обычного и, хоть и проспал всю ночь, чувствовал себя неимоверно уставшим. Никто не спешил подниматься и звать меня к завтраку, так что я не стал особо торопиться, а посвятил время скрупулёзному анализу того, что открылось мне в очередном полночном видении. Я ни секунды не сомневался в его правдивости, несмотря на кажущуюся фантастичность существования самого факта так называемых вещих снов. Уверен, заяви я об этом во всеуслышание, и знакомства с психиатрической лечебницей мне не избежать. Однако я знаю как минимум одного человека, кто не только способен терпеливо выслушать меня, но и поверить услышанному. Агату я нашел в библиотеке. Она задумчиво листала толстую книгу, но по отсутствующему взгляду голубых глаз не трудно было догадаться, что содержание сего фолианта не доходило до ее сознания.

— Доброе утро! — нарочито громко поздоровался я. Агата дернулась в испуге, так что мне немедленно стало стыдно за свою глупую выходку. Нервы у всех нас были на пределе, и не стоило столь бесцеремонно нарушать тот хрупкий покой, что царил в стенах маленькой уютной библиотеки. Когда Агата повернул ко мне лицо, я с болью в сердце заметил темные круги вокруг ее глаз, покрасневших не то от слез, не то от бессонницы.

— Что ты читаешь? — я подошел ближе, но моя возлюбленная проворно захлопнула книгу и убрала в ящик стола.

— Ничего. Ничего такого, — она вымученно улыбнулась и протянула ко мне руки, — Обними меня, мне так грустно… Время замедлило бег, словно милосердно давая нам шанс просто побыть рядом, не размыкая нежных объятий и не говоря ни слова.

Но вот скрипнула половица в коридоре, и мы отпрянули в стороны, как застигнутые врасплох любовники. Шаги за стеной стихли, но волшебный миг был утерян, я решился поведать свой сон, повествующий о реальном событии из жизни моей семьи. Агата слушала меня внимательно, и лишь дрожь ресниц и нервные движения тонких бледных пальцев выдавали ее волнение.

— Иными словами, — резюмировала она, — Ты уверен, что смерть твоего отца не была трагической случайностью? Я кивнул:

— Да. Я своими глазами видел, как он выпил яд, понимаешь, будто я сам был там, рядом с ним… Погруженный во тьму кабинет отца в городской аптеке снова предстал предо мной, как и в сегодняшнем пугающем сне. Мое астральное тело находилось там, в то время как физически я метался в бреду в своей постели, сминая простыни. Мне было тяжело об этом вспоминать, но я осознавал всю важность увиденного.

— Самоубийство? — ужаснулась Агата и снова не угадала.

— Его заставили выпить яд.

— Но кто… кто это сделал?

— Коллинз. Агата ахнула, не сдержав чувств. Приветливый и обаятельно нелепый, Персиваль Коллинз ни у кого бы не смог вызвать ассоциаций с коварным убийцей. Безусловно, в бульварных романах злодеями всегда оказывались люди, на которых подозрение пало бы в последнюю очередь. Но жизнь не часто придерживается подобных правил, иначе расследования проводились бы как по писаному, и я с радостью сообщил Агате, что Перси не виновен. В прямом смысле.

Однако он, сам того не ведая, направил руку Ричарда Найтингейла, сжимающую склянку с отравой, ко рту. И тому было свое, совершенно невероятное объяснение. Я сам не до конца понимал истинную суть дьявольского механизма, сковывающего человеческую волю, но именно это и проделал Лео Грант с сознанием студента-ботаника. Я до сих пор отчетливо помнил его мертвый взгляд, в котором плескалось бурное море, и неестественный голос, которым он произносил вложенные в его голову чужие слова. Не может быть и тени сомнения, что нечто подобное произошло и с Перси Коллинзом. Знать бы только, как именно Грант совершает свои злодеяния так далеко от своих законных владений, и по какому принципу выбирает жертв.

— Все это так страшно, — тихо пожаловалась Агата и зябко обняла себя руками за плечи, — Я боюсь за тебя. Я ничем не мог утешить любимую, все мы были в опасности, пока над нами витала тень древнего зла. Я был как никогда близок к отчаянию.

— Ладно, хватит скорбеть, — Агата поднялась и подошла к окну, — Мы должны действовать.

— Ты права. Я, пожалуй, поеду в город, зайду в аптеку и осмотрюсь там. Агата проводила меня до крыльца и поцеловала на прощание.

Покинув дом, я почувствовал облегчение, будто с плеч сняли тяжелый груз, вдавливающий меня в землю. Повозка тряслась по ухабистой дороге, я сам правил лошадью и размышлял о том, что ожидало меня впереди. Тогда я еще не знал, что Агата Лонг тоже покинула усадьбу вместе с Перси Коллинзом и отправилась по моим следам. Пожилой аптекарь встретил меня тепло, хоть лично мы и не были знакомы. От управляющего он узнал о моем приезде и не удивился столь раннему визиту.

— Кабинет Вашего батюшки там, — он провел меня в заднюю часть аптеки и открыл дверь своим ключом, — Я ничего не трогал, все в том же порядке, что и при покойном мистере Найтингейле. Я поблагодарил старика и прикрыл за собой дверь. Тишина кабинета обрушилась на меня подобно тяжелому покрывалу. Я стоял, оглушенный, не в силах пошевелиться, как муха в янтаре. Но странное и неприятное ощущение скоро прошло, я сделал несколько неуверенных шагов и почти физически почувствовал, как разрушается плотный кокон, который опутывал это место и сохранял его в первозданном виде. Так, наверное, бывает с археологами, впервые ступающим под своды только что распечатанной гробницы. Я провел рукой по столу, стирая слой пыли. Да, теперь это был просто заброшенный кабинет, именно таким я видел его во сне и точно знал, что мне стоит искать. Преодолевая внутреннее напряжение, я нащупал в стене тайник. Если мои видения действительно так правдивы, в тайнике я найду то, что объяснит мне многое и что еще больше запутает остальное. Крошечная ниша, открывшаяся моему пытливому взору, на первый взгляд показалась мне пустой, я поднес к ней зажжённую спичку и сумел различить на дне тонкий пожелтевший от времени конверт. В нем было коротко письмо.

«Мой дорогой сын. Я был бы счастлив, если бы ты никогда не увидел этого письма, но раз уж судьба так распорядилась, что ты читаешь мои последние слова, то, смею надеяться, они тебе помогут. Мой Джон, мой любимый мальчик, я не часто радовал тебя отцовской заботой и все же кое-что я могу сделать для тебя, пусть и после своей смерти. Знай, что я всегда думал о тебе и предчувствовал опасность, угрожающую тебе с моря…»

Я ощутил, как дрожь охватывает меня с ног до головы и пальцы до белизны впиваются в желтый лист бумаги. Отец, которого я не знал и никогда уже не узнаю, смотрел на меня с ровных чернильных строк.

«… это наше проклятие. Злой рок, преследующий юные жизни.

Джеймс не справился с павшей на него нелегкой ношей, значит, на очереди ты. Мы должны были все тебе рассказать, но Лидия в который раз все решила за нас обоих. Мне страшно, но не от дыхания скорой смерти, а от того, что ты остаешься беззащитен перед надвигающейся бурей…»

Он имел в виду мамин секрет, и теперь я знал, в чем он заключался. Но отец ошибался в главном — я отнюдь не беззащитен, я оказался сильнее Джеймса, но хватит ли мне сил дойти до конца и выжить? Я не знал.

«… Он известен под многими именами, я и не могу предостеречь тебя от знакомства с ним, но ты сразу же поймешь, с кем имеешь дело. Он беспощаден и хитер и пойдет на все, дабы добиться своей цели. Его корабль несет смерть и сам он — воплощение зла. Ступив на проклятую палубу, пути назад уже не найти. Он завладел моим разумом, как проделывал уже не единожды с невинными душами, он заставил меня служить ему. Прости меня, я стар и слаб, моя жизнь теперь ничего не стоит…»

На этом месте письмо оборвалось. Несколько минут я просто смотрел на него и ни о чем не думал. В голове невероятным образом возникали картинки-воспоминания, принадлежавшие не мне, а будто бы самому этому месту, пропитанному страхом и смертью. Я видел, как отец, мой чудной старый отец, роняет чернильницу, заливая пол, запечатывает конверт и кладет его в тайник. Его руки трясутся, но взгляд тверд и решителен, как никогда раньше.

На столе уже приготовлен яд, ждущий своего часа. Я видел и Коллинза, его глаза пусты и подернуты сизой дымкой. Еще одна жертва в длинном списке загубленных жизней. Но что это? Рядом со смертельным пузырьком стоит еще один! Мутная бесцветная жидкость в нем притягивает мой взор. Отец берет со стола яд, и я, опомнившись, чудовищным усилием воли отогнал видение. Хватит! Я устал и больше не желал ничего знать. Старик-аптекарь ничем не выдал своего любопытства:

— Уже уходите? Нашли, что искали? Я рассеянно кивнул, ведь я нашел даже больше, чем хотел бы. Больше всего на свете меня тянуло пройтись пешком, без шляпы и трости, по пустоши, подставив лицо холодному ветру. Измученный неизвестностью и тревогой, мой разум жаждал покоя, короткой передышки и, наплевав на все, я велел мальчишке, что служил при аптеке, доставить повозку в усадьбу, а сам неторопливым шагом отправился домой. Путь предстоял неблизкий, но чувство свободы, что дарил привычный с детства вид бесконечных равнин и низкого фиолетового неба, радовало и успокаивало меня. Иногда мимо проезжали двуколки, я кивал и вежливо отклонял предложения подвезти.

— Мистер Найтингейл, где Ваша шляпа? Я повернулся на голос и увидел позади повозку, плетущуюся по избитой дороге, а на козлах гордо восседал Перси Коллинз и лучезарно улыбался. Его нелепый полосатый костюм и шляпа-котелок невольно вызвали у меня ответную улыбку.

— Пожалуй, и я пройдусь, — прозвучал очаровательный женский голосок, — Не надо мне помогать, я сама. И Агата, подобрав пышные юбки, спрыгнула на землю. Я поспешил к невесте, но она лишь звонко рассмеялась и сорвала с головы свою модную шляпку. Из потревоженной прически выпали белокурые пряди. Сколько же прелести было в этих нежных завитках! Коллинз восторженно присвистнул:

— А это смело! Не бойтесь, мадам, я никому не выдам Ваш секрет. Агата подцепила меня под локоть и повела вперед.

— Боже, дорогая, что ты делаешь здесь, да еще и в компании Перси? — не удержался я от вопроса.

— Прости, но я не могла сидеть дома, сложа руки на коленях. Я привыкла к помощи духов, но и сама тоже кое на что способна. Я поспешил заверить возмущенную женщину в том, что никогда не сомневался в ее уме и талантах, на что он ответила невозмутимо:

— Для тебя я сделаю все, что угодно. И тут мне открылась важная вещь. Я сделал Агате предложение, я восхищался ею, а она была добра и нежна со мной, как ни одна другая женщина, и все же подобные слова ни разу не звучали из наших уст. Я понял вдруг, что принимал все, как должное, как естественный ход событий от знакомства до свадьбы, в то время как нежные чувства — это не один из разделов медицины. Это огненный цветок, что без пищи увянет раньше срока. Я был так занят проблемами, настоящим и мнимыми, что не замечал своей неблагодарности и черствости.

— Я люблю тебя, — признание вырвалось само собой, и я поразился тому, как обходился без него до этого, — Люблю. Агата только загадочно, немного грустно улыбнулась и сменила тему разговора:

— Я ездила в судоходную кампанию.

— Зачем? — насторожился я.

— Разузнать про «Лавинию», корабль, на котором служил твой брат. Дело в том, Джон, — ее чуткие пальцы чуть сильнее сжали мой локоть, — дело в том, что твоего брата не смыло за борт, как было написано в извещении о смерти. Он спрыгнул сам. Ее слова произвели на меня эффект, сравнимый с ударом молнии.

— Но откуда ты это взяла?

— Мне очень жаль, правда. Владелец кампании назвал мне имя человека, который своими глазами видел смерть Джеймса. Как водится, ему никто не поверил. Я отвернулся, чтобы скрыть волнение, однако мне это не удалось.

— Все будет хорошо, — Агата безошибочно угадала мои мысли, — Ты сильнее и старше Джеймса, ты найдешь другой выход. Ради себя.

Ради меня. Но я его не видел. Мной завладели тоска и уныние. В чем смысл бороться, если конец один и его не избежать? Я пожалел о том, что рассказал Агате о найденном письме и попросил помощи. Беседа с духом отца уже ничего не решит. После короткого дневного сна состояние мое улучшилось, и я нашел в себе силы провести время с семьей за чашкой чая. Однако, спустившись в гостиную, застал там только матушку. Она словно постарела за последние несколько дней, что прошли с моего приезда. Несколько дней, что тянулись как вечность, будто я умер и попал в ад.

— Агата еще не спускалась? — спросил я, целуя протянутую руку.

— Она просила ее не беспокоить. Она… она работает. Мы оба понимали, что это означает, но предпочли умолчать.

Лучшая в Лондоне леди-медиум пыталась выполнить мою скоропалительную просьбу, и я также знал, что ей это не удается — дух моего несчастного отца оставался глух к ее призывам. В том месте, куда он попал после смерти, они были, видимо, не слышны.

Мама первой нарушила молчание:

— Мой мальчик, я во многом была не права, но я стремилась уберечь тебя от беды. Ты веришь мне?

— Да, конечно, матушка, — я не понимал, к чему она клонит, но готов был выслушать.

— Ты последний из моих сыновей. Женись на миссис Лонг, живи спокойно и счастливо. Это все, чего я хочу, — она всхлипнула и прижала к лицу белый кружевной платок. Я все еще не понимал, что именно она желала сказать. А может и ничего особенного, просто оправдания старой женщины, слишком долго хранившей ужасный секрет.

— Так и будет, мама. Я вернусь в Лондон, женюсь, и каждое лето буду привозить Вам внуков. Обещаю.

— Не надо! — воскликнула она отчаянно, — Не обещай ничего, ты солжёшь! Джеймс тоже обещал вернуться домой. На крик прибежала миссис Гроув, и я оставил рыдающую матушку на попечение верной экономки. Оставшись в одиночестве, я с новой силой почувствовал прилив тоски. Мне было душно и тесно в доме, душа рвалась куда-то, вдаль, туда, где ей будет легко. Это было новое для меня чувство, я не замечал в себе тяги к путешествиям и перемене мест. Наоборот, родные стены вселяли в меня уверенность и дарили чувство защищенности и душевного комфорта.

Что же изменилось? И сам я себе горько ответил — все. Трудно сказать, что именно осталось прежним. И все же неясная тревога не давала мне покоя.

— Сэр, просили Вам передать. Я принял из рук горничной кожаный кисет, но судя по ощущениям, лежал в нем отнюдь не табак.

— Кто передал?

— Мистер Коллинз. Я оттолкнул девушку в сторону и выбежал на крыльцо, однако Перси и след простыл. Я развязал шнурок и вытряхнул на ладонь содержимое мешочка. Это оказался маленький флакон с мутной бесцветной жидкостью. Первым моим порывом было выбросить эту дрянь, меня передергивало от одного только его вида, а прикосновение стекла к коже вызывало отвращение. Я догадывался, что вижу перед собой еще одно из изобретений отца, но не вытяжка из лекарственных трав, а нечто куда более мерзкое и опасное. Я не желал держать это в руках и вообще вносить в дом, но и выкинуть не мог — что-то во мне тому сопротивлялось. Никто из нас и не подозревал тогда, что близился финал этой запутанной истории. Итак, тревожное чувство, что лишало меня покоя и сна, стремительно нарастало. По совету невесты, я перебрался в гостиничный номер в городе, но это никак не облегчило моих мук, к тому же, находясь в одиночестве, оторванный от любимых людей, я в удвоенной мере ощущал чудовищный груз, давящий на мой рассудок и в большей степени на саму мою душу. Не выдержав и суток, я позорно бежал под крыло родного дома, гонимый первобытным страхом лишиться всего того, что делало меня мной.

Да, я безумно боялся, и мне не стыдно в том признаваться, ни тогда, ни сейчас, ни когда бы то ни было еще. Вряд ли кто из людей способен вообразить себе тот ужас, что обуревал меня при одной мысли о бригантине под истрёпанным парусом и ее проклятом капитане. Суша более не казалась мне надежной защитой от сил зла, с коими я столкнулся на просторах седого океана. Я понимал, что настанет день, когда я не смогу больше владеть собой и по доброй воле приду туда, где окончится мой земной путь. И вот этот день настал. Как обычно бывает со смертельно больными, утро перед роковым днем я встретил в необычно бодром расположении духа. Солнце, разбудившее меня, было особенно яркое для здешних мест и радовало глаз, пустошь, на которую выходили окна моей спальни, сияла красками, незаметными в пасмурную погоду. На миг мне почудилось, что я спал и видел дурной сон, но раскрытая тетрадь на письменном столе и пара резких горьких фраз, вписанных моей рукой, а также ненавистный стеклянный флакон рядом с нею существенно остудили мой пыл. И все же нельзя было не признать, что в череде беспросветных дней это утро выделялось наиболее выгодным образом.

— Боже милостивый! — воскликнула, едва завидев меня спускающимся в столовую, миссис Гроув, — Вы улыбаетесь! Я поприветствовал домоправительницу и широким уверенным шагом прошел в столовую. И первым, кого я увидел, был Перси Коллинз — благодаря дикой расцветки фиолетовому костюму он был бы виден даже из ближайшей деревни. Коллинз тоже заметил меня и отложил приборы в стороны:

— Доброе утро, Джон. Наша добрая хозяйка сказала, что ты не спустишься к завтраку. Настроение мое резко упало после того, как я понял, что для меня не приготовили приборов, меня просто не ждали.

— Что ж, я пришел, однако прошу вас, продолжайте, я позавтракаю на кухне. И сам удивился тому, как ядовито прозвучали мои слова. Похоже, дьявольское семя засело во мне глубже, чем кто-либо мог предположить. Я повернулся, чтобы уйти, и Агата, звякнув посудой, поднялась из-за стола:

— Нет! Не уходи, я распоряжусь, чтобы тебе принесли завтрак. Ее забота была, как всегда, трогательна и мила, но момент был утерян, утро утратило все свое очарование. Возле лестницы Агата нагнала меня:

— Как неловко вышло, прости, пожалуйста, — она остановилась в двух шагах позади меня. Я отчетливо слышал ее тяжелое дыхание и легко мог представить, как горят румянцем ее щеки и вздымается грудь. И все же я не обернулся:

— Ерунда. Право, не стоит извиняться. Я вернусь к себе и почитаю. Глаза ожгло огнем, и я отстраненно отметил, что готов заплакать. Как ребенок.

— Джон, посмотри на меня. Я нехотя повернулся и замер. Увиденное повергло меня в шок. На месте Агаты стояла скорбная фигура в глухом черном платье и шляпке с длинной траурной вуалью. Женщина прижимала к груди руки в черных перчатках, пальцы нервно мяли кружевной платок. С губ моих сорвался стон, когда я разглядел заплаканное лицо незнакомки. Голубые глаза ее были полны слез и смотрели на меня с печалью и упреком. Видение длилось всего несколько секунд, но не узнать в нем Агату было невозможно. Я ни разу не видел ее в трауре, и понимал, что это значит. Она снова станет вдовой. Сердце гулко стучало где-то в ушах, барабанной дробью сопровождая мои панические мысли. Я должен бежать, иначе причиню боль самым дорогим для меня людям. Вещи из шкафа летели на пол, я хотел собрать чемодан, но передумал, руки тряслись, и я ничего не мог сделать нормально. Периодически кто-нибудь из домашних стучал в дверь и, не получив ответа, уходил. Небо темнело буквально на глазах, так же, как темнел и помрачался мой разум.

Кроме барабанной дроби в голове я не слышал никого и ничего, пока по стеклу не застучали крупные дождевые капли. Глядя в окно на потоки воды, извергающиеся на землю, я принял окончательное решение. Я или сойду с ума или умру, третьего не дано, но прежде я должен узнать, в чем смысл всего, ради чего я рисковал и с чем боролся. Только он может дать мне ответ, и я сделаю так, как он хочет. В распахнутое окно влетели холодные брызги дождя, пронизывающий до костей ветер взметнул занавески. Я знал, что стена под окном оплетена сетью тонкий прочных веревок, что служили опорой для вьющихся по каменной кладке растений. Сейчас, в середине мая, зелени еще было мало, но меня интересовала не она. Я видно был безумен в тот момент, когда перелез через подоконник и, ухватившись за веревки, начал опаснейший спуск.

Порывы ветра пытались оторвать меня от стены и бросить оземь, ливень хлестал больнее кнута, и все же мне удалось невредимым добраться до земли. Не удержавшись на ногах от напряжения, я упал в грязь и только таким образом смог привести мысля в порядок. Стоит сказать, однако, что единственным, что занимало меня, было то, как незамеченным миновать пространство перед домом и выбраться на дорогу. Сумятица в моей голове достигла апогея. Я со стоном сжал пальцами виски. Свет горел в окнах гостиной и кухни — как раз там, где мне предстояло сейчас пройти, и я неминуемо был бы замечен. Очередной шквал ветра подтолкнул меня в спину, точно подсказывая направление. Я сделал несколько невольных шагов вперед, потом уже по своей воле обогнул восточное крыло и оказался в маленьком декоративном саду. За ним давно никто не ухаживал, и сад медленно, год за годом, сливался с примыкающей к нему пустошью. Именно туда я и направил свои стопы. Сложно описать, что испытывал я, бредя под проливным дождем и леденящим ветром по мрачной безрадостной равнине по колено в жидкой грязи. Наверное, я не чувствовал ничего, ни холода ни страха, только маниакальное желание двигаться вперед, туда, где меня ждали. Это может показаться странным, но каждый следующий шаг к цели давался мне все с большей легкостью, словно я освобождался от тяжкого груза. Из-за свинцовых туч, заслонивших от меня небо, было весьма сложно определить точное время, а часы остались лежать на прикроватной тумбе. Не знаю, почему, но меня не покидала уверенность, что я должен успеть к закату. Подвезти меня было некому — непогода оставила меня совершенно без попутчиков, отчего моя одинокая фигура посреди равнины выглядела особенно странно. Дождь прекратился внезапно, открывая моему взору пока еще маленькие и робкие островки синего неба. Солнце клонилось к горизонту, но в запасе у меня оставалось еще несколько часов.

Только поняв это, я впервые почувствовал укол страха. Несмотря на липнущую к телу насквозь мокрую одежду меня бросило в жар.

Что я делаю здесь? Зачем пришел на дикий морской берег, один и в преддверие ночи? Я верно и впрямь сошел с ума, раз поддался зову проклятой метки. Паника схватила меня за горло, дыхание вмиг перехватило. «Ты поймешь свое предназначение и придешь ко мне с радостью, как к доброму другу, — припомнил я слова Лео Гранта, услышанные мною во сне, — Я заключу тебя в объятия, и ты сразу почувствуешь наше единство. Ты был создан, чтобы стать моим продолжением, моей тенью». Я прикрыл глаза, но волнующееся темное море не желало исчезать, проникая даже сквозь опущенные веки. Что ж, раз моя история началась здесь, то пусть здесь и закончится. Я готов… Стоило мне только произнести мысленно эти два коротких слова, как ледяной шквал швырнул мне в лицо соленые брызги, и я, ослепленный и оглушенный ревом стихи, отчаянно потер глаза кулаками. За одну секунду пейзаж изменился. Со своего места я обозревал пространство на много миль вглубь залива, и ничто не могло приблизиться к берегу незамеченным. И все же вопреки законам природы на присмиревшей глади воды покачивался корабль, не узнать который было невозможно. На фоне кроваво-красного неба с прослойками сиреневых облаков призрачным светом горели огни Святого Эльма, быстрые и переменчивые, точно большие светлячки, перелетающие с мачты на мачту, с реи на рею. Это было по-своему красиво, насколько вообще может быть привлекательной смерть. Я спустился по узкой тропинке на усыпанный камнями пляж. Море только казалось спокойным, но стоило мне вторгнуться в его пределы, как тут же бурный поток едва не опрокинул меня. Под ноги то и дело попадались острые камешки и ракушки, мокрые брюки мешали идти, и я уже с дрожью представлял, что придется плыть, а ведь нас с «Каллисто» разделяло немалое расстояние. Опасения мои не оправдались, ибо от парусника отделилась шлюпка и медленно и ровно, ничуть не страдая от возмущенных волн, направилась ко мне. Я похолодел, насколько это было возможно по пояс в холодной воде. С ужасом следил я за высокой фигурой на носу шлюпки.

Волосы мужчины развевались на ветру, и весь он казался нереальным, древним божеством из морских легенд. Я запомнил его другим, сейчас же он напоминал больше человека из плоти и крови, нежели бестелесного духа, но назвать его Лео Грантом я уже не мог. Тот, кого я знал под этим именем, не более чем мираж, маскировка для истинной сущности. По мере приближения все отчетливее вырисовывалась мощная рослая фигура капитана, скуластое лицо с упрямым волевым подбородком и благородным носом. Под черными нахмуренными бровями горели огнем глаза. Я встретился с ними взглядом и пропал окончательно.

— Ты пришел, — произнес «Грант» глубоким чарующим голосом, — Я долго ждал именно этого дня. Лодка остановилась в нескольких ярдах от меня, и протяни мы оба руки, наши пальцы соприкоснулись бы. Никогда еще смерть не была ко мне так близка, я почти чувствовал на лице ее леденящее дыхание, а может просто морской ветер так холодил разгоряченное лицо.

— Какого дня? — слова проталкивались как сквозь терновник, я мог поклясться, что они давались мне почти с физической болью. Я заставлял себя говорить, потому что пришел за этим — узнать правду.

— Ты прав, Джон. Время правды пришло, — капитан без труда прочитал мои мысли и, к удивлению, не стал таиться. От нетерпения я забыл о своем неудобном положении и об опасности, которая оставалась все такой же реальной. Единственное, что смущало меня, это то, что я не был приглашен на борт корабля, а сам капитан не спешил сходить на берег. Впрочем, это не самое странное, что происходило со мной, так что, превратившись в слух, я забыл об этой нестыковке.

— Ты желаешь знать, и ты узнаешь, но прежде запомни, что это ничего не изменит. Я был не согласен, однако не нашел в себе сил воспротивиться.

Вместо этого я посмотрел в глаза своему главному страху, тем самым предлагая начать.

— Что ж, этот день. Он совершенно особенный. Ровно шесть лет назад я выбрал тебя и поставил свою метку. Она защищала тебя от опасностей, далеких от мира живых, от мира людей.

— Защищала? — не удержался я от вопроса, — Но разве не стала моя жизнь лишь опаснее с ее появлением?

— Безусловно. Она как запах крови для акул, но из всех бед ты выходил невредимым. Это ли не доказательство моих слов? Я готов был возразить, но вовремя вспомнил, с кем имею дело, и промолчал. Становилось холоднее с каждой минутой, а солнце уже наполовину скрылось за горизонтом.

— Но зачем все это? В чем суть? Я не понимаю. Капитан посмотрел на меня со странным, почти отеческим выражением, однако меня от него бросило в дрожь.

— Представь себе, Джон, долгую, очень долгую жизнь в одиночестве, посреди океана, в вечном плавании. Представь себе бесконечные агонию и отчаяние, тяжесть проклятия на почерневшей душе. Я не был Злом, меня им сделали. Я попал в капкан и не могу выбраться! А ты мое спасение, мой билет обратно на землю. Я отступил на шаг, содрогнувшись от внезапной и жуткой догадки:

— О Господи! Ты хочешь стать человеком… Но как?! В напряженном до предела воздухе вокруг нас разнесся зловещий торжествующий смех, но черные глаза, устремлённые прямо внутрь меня, оставались пугающе серьезны:

— Мы поменяемся местами. Твой дом станет моим домом, а мой корабль — твоей тюрьмой. В лучах угасающего солнца искрой блеснул стеклянный флакон, точная копия того, что покоился в моем кармане.

— Я, капитан Леонард дель Кастильо, стану доктором Джоном Фредериком Найтингейлом. И да будет так. Далекий раскат грома подтвердил его чудовищные слова. Нет!

Никогда не быть этому, я лучше умру, но не стану заложником чужой тюрьмы! Моя отчаянная решимость не прошла мимо Леонарда, но скорее не напугала, а позабавила его.

— Мне так нравилось с тобой беседовать, доктор, там, на «Мэри Джейн». Знаешь, как я там оказался? — капитану, видно, хотелось поговорить на прощание, — Я ведь сотни раз пробовал вернуться на сушу, вновь обрести земное тело и прожить настоящую жизнь. Но всякий раз что-то шло не так, я начинал испытывать ужасные муки от каждого шага по твердой земле, я возвращался в море с первым попавшимся судном и искал «Каллисто», мое сокровище, единственного моего союзника. Так было и в последний раз, но я увидел тебя и почувствовал незримую связь, возникшую между нами.

Только ты можешь стать моим спасением и никто больше.

— Ни за что! Ты убил моего брата, моего отца, заставил страдать мою мать, сестер и даже невесту. Я никогда не стану тебе помогать. Исчадие ада! Этот крик стоит мне последних сил. Задыхаясь и отчаянно дрожа, я понимал, что теряю чувствительность и очень скоро замерзну настолько, что даже не смогу покончить с собой. Капитан с легкостью вольет мне в рот свое зелье и переправит на «Каллисто» и тогда все, я никогда не стану прежним.

— Ну же, Джон, не сопротивляйся, от судьбы не уйдешь. Он надвигался с неотвратимостью бури, и сердце мое участило ритм. Я выставил перед собой дрожащую руку:

— Не надо, прошу. Инстинкты заставляли меня молить о пощаде, и только усилием воли, еще не скованной колдовским эликсиром, я сдерживался от истерики. Нос шлюпки почти уперся мне в грудь, и теперь я мог прикоснуться к капитану, а он ко мне. Это обстоятельство лишало меня последних сил к сопротивлению. Похоже, выхода нет.

— Выпьем же за твою вечную жизнь, — он откупорил свой пузырек, и я вдруг против желания потянулся в карман за своим. Я хотел сжать кулак и раздавить эту мерзость, но пальцы не слушались меня. Дьявольский взгляд черных глаз прожигал насквозь:

— Пей, — приказал он, — Пей до дна. Собственное тело восстало против меня. И в тот момент, когда края флакона почти коснулись губ, я услышал чужой голос. Леонард зарычал. Это было самое кошмарное, что я видел — его черные глаза вспыхнули синим огнем, а губы искривились, обнажая желтоватые крупные зубы. Я прислушался и снова услышал:

— Джон! Джон, я пришла за тобой! Внутри у меня все похолодело. Зачем Агата рискует собой? Как она меня нашла?

— Уходи, женщина! — взревел Леонард. Мои скрюченные пальцы еще сжимали пузырек, но все слабее. Я повернулся к берегу и на самом крутом и высоком уступе скалы увидел Агату. Ее золотые волосы развевались, и я невольно залюбовался ею. Рядом исходил бессильной злобой капитан. Я удивился тому, как он отреагировал на появление третьего лица, ведь беззащитная женщина, да еще и на таком расстоянии от нас, вряд ли могла помешать ритуалу. Но Леонард просто вышел из себя:

— Ты не нарушишь мои планы, ведьма! — он кричал и изрыгал проклятия.

— Да, я ведьма! А кем была та девушка, что прокляла тебя? Тоже ведьмой? Я понял, наконец, что моя невеста знает гораздо больше меня и ее слова действительно могут мне помочь. Капитан не ответил на вопрос, но потому, как он затих и успокоился, было заметно, что он напуган. Но чего же он так испугался?

— Если ты начнешь колдовать или приблизишься хоть на шаг, я его убью. Ледяное прикосновение призрака заставило меня застонать. В нем было море тьмы и зла и бесконечный холод.

— Ты не успеешь! Джон, прости меня, любимый, но духи не знают иного способа. Я едва слышал ее слова, но догадывался, что что-то грядет:

— Агата! Что ты задумала? Света уже не хватало, чтобы разглядеть ее лицо, но следующие несколько секунд уже никогда не исчезнут из моей памяти. Под вой чудовища за моей спиной Агата шагнула к краю и рухнула вниз. Я видел, как ее хрупкое тело ударилось о камни и скрылось под водой. Я вырвался из лап Леонарда и рванулся, с трудом преодолевая сопротивление волн, к берегу. Тело снова слушалось меня, но мне было все равно, я даже не обратил на это внимания.

Все мысли мои заволокло туманом от горя. «Агата, Агата, Агата», — билось в мозгу. Сильный удар в спину опрокинул меня, я пытался всплыть на поверхность, но не мог — течение закружило меня, бросая из стороны в сторону. Когда мне, наконец, удалось вздохнуть, море накрыл ураган. Сквозь потоки дождя и брызги мелькали зеленые огни. Они устремлялись к небу и взрывались тысячей мелких искр. В сгустившейся тьме они горели необычайно ярко и умирали навсегда. «Каллисто» больше не было, проклятый корабль исчез без следа, быть может, море поквиталось с ним за все то время, что вынуждено было его терпеть. Очередной шквал швырнул меня на прибрежные скалы, и от удара я потерял сознание. Это была ужасная ночь, шторм не прекращался до самого утра, и я бы не смог никому рассказать, с чего все началось, если бы волны не сжалились надо мной и не выкинули на пляж. Меня нашли на рассвете. Только меня одного…

Так закончилась последняя история из моего дневника. Кому-то он покажется интересным, кому-то — сборищем деревенских баек, но если случайный читатель хоть на мгновение поверит написанному, то непременно ужаснется, потому что я писал только правду, от первого до последнего слова. Проклятие капитана Леонарда дель Кастильо, того, которого я знал под именем Лео Гранта, началось с женщины, возненавидевшей его всей душой, и женщиной же было снято, и капитан скончался в тот же миг, а море поглотило его останки. Мы никогда не узнаем правды о том, что совершил он для того, чтобы так разгневать женщину, да и не нужно нам этого знать. Иногда правда бывает опаснее лжи, и я не раз в этом убеждался. Прошел год, я вернулся в Лондон после продолжительной болезни, что вызвана была не столько переохлаждением, сколько нервным расстройством. Образ Агаты, летящей в пропасть, не выходит у меня из головы, но я стал замечать, что с каждым разом он приносит меньше боли, а только лишь светлую грусть и невыразимую благодарность. Была ли моя любовь такой же огромной и всеобъемлющей, что и ее? Не знаю. Однако я никогда не забуду Агату, даже если однажды встречу новую любовь. Метка исчезла с моей кожи, но в глубине души остался след, который намного сильнее любого знака на теле. Если когда-нибудь со мной случится нечто столь же экстраординарное, я начну новый дневник, и он послужит лучшим доказательством моих слов. Самая главная история в моей жизни закончилась. Я не жалею об этом, но буду часто возвращаться к ней мысленно и вновь переживать те приключения, что выпали на мою долю, потому что теперь я могу себе признаться в том, что только тогда я жил по-настоящему. Это и была моя жизнь, и я переворачиваю страницу, чтобы начать сначала.