Глава 2.01. Валькирия

Лысый лобастый паренек, покряхтывая, приподнялся с заплеванного асфальта. Тихий стон – не от боли, от усталости.

– Ох и наплескали тебе, биток. Но тёку не дал. Уважуха. Семь маслят и ты один.

Парень обернулся. За спиной – сыто урчащий черный «BMW». Рядом с машиной – полногрудая блондинка с глуповатым лицом поигрывает ключами от машины.

– Ох, выписали в торец, да по цебару плесканули добивосом. Как автогеном тебя срезали, весь под Хохлому расписан.

Парень помотал головой, разгоняя туман в глазах:

– Ни слова не понимаю. Вы о чем?

Девушка подошла к нему поближе и внимательно посмотрела в глаза. Тени убежали чуть дальше – от девушки исходило холодное свечение.

– Да, не понимаешь.

Подала руку:

– Вставай.

– Да я сам.

Встал, отряхнулся. Посмотрел на автомобиль.

– Твоя машина?

– Моя. Поехали.

– Куда?

Девушка тяжело вздохнула. Помолчала. И голосом, наполненным тысячелетней усталостью, произнесла:

– В казино.

– Какое казино?

– Казино «Валгалла»

– А где такое? Зачем? Я не хожу в казино. Кто ты?

Блондинка скрестила руки на груди. Долго и внимательно смотрела на пошатывающегося парня. Фонарь пару раз мигнул, испуганно зашипел, в нем что-то стрельнуло, и единственный источник света во всем дворе погас.

– Да, я ошиблась.

Парень уперся рукой в стенку закрытого горелого ларька и сплюнул сгусток крови.

– Я валькирия.

Пауза. Десять секунд вечерней тишины.

– Редкое имя. Я Саша.

Острый смех.

– Валькирия – не имя.

Болезненный смех.

– Должность?

Нет смеха.

– Должность.

Усталый смех.

– А я пал в бою?

Нет смеха.

– Да. Ты пал в бою.

Саша прижал руку к животу. Сквозь пальцы тут же проступила кровь.

– Да, Саша, ты пал в бою. Хотя… какой это бой… семь малолетних отморозков налетели на одного парня, избили, ткнули отвратительным клинком в живот и смылись, забрав мобильный. Ты умер.

– Умер?

– Умер, умер. Садись в машину, все расскажу.

Они сели в машину. Девушка ткнула пальцем в какую-то кнопку, и в машине загудели гитарные аккорды. Хриплый голос завел тошнотворную песню о бандитских делах.

– Ой, извини.

Валькирия поколдовала над панелью, и машину залила классика.

– Так лучше.

Сделала тише.

– Жили-были, умерли-бумерли… ждешь объяснений?

– Жду.

Стон виолончели терся об стекла и просился наружу, в вечер.

– Я валькирия. Забираю павших, извини, жлобов и отвожу в «Валгаллу». Так как сектор работы мне достался специфический, то и в оформлении работы есть специфика. Начиная от моего внешнего вида и заканчивая точкой назначения. Роскошное казино, масса выпивки, табуны легких девочек и – время от времени – драки со слабыми, один размазывает по стенке двадцать соперников и долго хвастается победой перед такими же вояками. Районные. Сладкий мёд, отрубание кос, боевые песни – не тут, не для них.

Саша отвлекся от изучения страшной раны в животе и поинтересовался:

– А я тут при чем?

– Да ни при чем. Ошиблась я. Теперь вижу, ты не той кости. Другой. Глаза умные. Программист? Юрист? Проектант?

– Инженер-технолог.

– А почему тут жил?

– А сколько квартиры в других районах стоят, знаешь?

– Хм… извини. А лысый почему?

– Химиотерапия.

– Опухоль?

– Была начальная стадия. В семнадцать.

– А сейчас?

– Двадцать пять.

– Рано…

Помолчала, глядя в окно. Слабый дождь прошил вечерний воздух и лениво зашлепал по пыли.

– Ладно, поехали.

– Куда?

– В «Валгаллу»

– Я не хочу в ту «Валгаллу».

– Поздно. Ничего не изменишь.

Саша заорал:

– Слышишь, я не хочу к этим!

В машине гулко грохнуло, и во все стороны брызнул яркий свет. Там, где мгновением раньше сидела пошлая крашеная блондинка, сейчас источала сияние великолепная дева в зеркальных доспехах. Ледяные глаза, тонкое лицо.

– Ничего не изменишь, Александр. Ничего.

– Нет!

– Да. Время.

Взревел мотор, и черный металлический зверь унесся в небо, заглушая своим рычанием отчаянные крики и стук кулаков по стеклу. Дождь стал сильнее, старательно убирая следы и запахи того, кто уже не вернется.

 

Глава 2.02. Гарпия

Сон не шел. Настя ворочалась с боку на бок, уже несколько раз пыталась начать читать нудную книгу, чтобы сморить себя, и откладывала ее в сторону. Глаза слипаются, голова чугунная, но сна нет.

Как хочется есть. О господи, как хочется есть. Съесть хоть что-нибудь. Кусок хлеба. Сыр. Заварное. Корейской морковки. Хоть крошку. Присутствие холодильника в кухне ощущалось почти физически – всего пятнадцать шагов, пятнадцать шлепков мягкими тапочками по ламинату.

Настя повернулась (под тяжелым телом жалобно скрипнул диван) на другой бок и в мазохистском упоении стала вспоминать, что в холодильнике.

Баночка с тертым салом. Белые комки, присыпанные специями и травками – намазать бы на попку черного хлеба да впиться зубами. Куриные ножки в горчице, утром приготовила в духовке. С хрустящей корочкой, нежная плоть отслаивается от тонких косточек – нужно лишь чуть потянуть зубами, едва-едва потянуть. Соления – целая батарея банок и баночек с огурцами, помидорами, перцем – толкотня вкусов, каждый кусочек стремится устроиться поближе к стеклянной стенке – «вот он я, вот прямо здесь, вытащи меня». Наваристый, жирный суп – зачерпывать ложкой со дна и глотать, постанывая от удовольствия. А потом вымазывать дно тарелки куском хлеба и быстро, пока не пришло ощущение сытости, есть. Свернувшаяся змея домашней колбасы – злой, чесночной, жирной. Отрезать кусок и – без хлеба, торопясь, будто сейчас отберут. Господи, да там на каждой полке столько всего. Дура, дура. Зачем пошла? Зачем согласилась? Разве нельзя по-другому? Господи, как живот-то урчит.

Стала снова прокручивать ленту произошедшего сегодня. Тесная комната в Центре коррекции веса. Двадцать женщин, жаждущих похудеть. И откровенно тучные, и вообще-то нормальные аппетитные женщины с волнительными округлостями в нужных местах, поддавшиеся общему психозу. Настя пришла с подругой, скорее за компанию. Никогда с весом не боролась, давно махнув рукой на все. Кому надо – оценит.

Неприятный запах в комнате. Тонкая женщина с птичьим лицом, злые движения и острые глаза – убеждает, гипнотизирует, увещевает.

Методика была обманчиво простой – просто не есть. Не есть ничего. На протяжении долгого времени. Две женщины отказались и ушли. Оставшиеся восемнадцать и Настя (дура! дура!) в их числе подписали соглашение. Не есть в течение четырнадцати дней – правило, «соблюдение которого Центр обязуется обеспечить». Только питье и витамины. Только питье и витамины. Эта птичья женщина была настолько стремительной, настолько убедительной… сейчас все выглядело глупо, глупо.

Настя очнулась от воспоминаний. О господи. Погрузившись в воспоминания, она лунатично пришла в кухню. И открыла холодильник.

Еда манила. Немножко. Чуть-чуть. Кусочек. Маленький. Крохотный. Всего кусочек. «Кусочек», думала Настя, отламывая от сыра прямо в холодильнике. «Кусочек», подумала Настя,

рассматривая его – близко, прямо перед глазами.

– Один кусочек, – застонала она, медленно поднося сыр к губам.

Хлопнуло окно, и в комнату влился запах. Знакомый запах. Неприятный, гнилой, неописуемо чуждый. Мелькнуло, ударило по пальцам.

Та самая, из Центра. Стоит, дышит тощей грудью, в руках – пакет, набитый едой. Прячет Настин сыр в пакет. Быстро огляделась по сторонам и отрывисто, резко:

– Мы гарантируем соблюдение условий соглашения.

И прыгнула в окно.

Настя, скорее всхлипнув, чем вскрикнув, подбежала к окну и навалилась дрожащим животом на подоконник. Всего второй этаж, но все же. Разбилась?

На крыше киоска под окнами тощая женщина, присев на корточки, хватала руками еду из пакета и быстро глотала, время от времени мотая головой из стороны в сторону. Почувствовав Настин взгляд, подняла голову вверх и засмеялась с набитым ртом. Даже не засмеялась – заклекотала.

– Мы гарантируем соблюдение условий Соглашения, толстуха! Гарантируем! Тебе плохо? Ты страдаешь? Ты обязалась страдать две недели!

Потом вдруг подпрыгнула, по-птичьи взмахнула тонкими руками, и упала-присела на подоконник. Глаза в глаза. И снова клекот, зловонное дыхание:

– Или ты готова страдать больше? Хочешь стать мной?

 

Глава 2.03. Кумо

– Карина?

– Сергей?

Мужчина в изящно небрежном костюме пожал руку белокурой красавице. На ее тонком запястье тихо звякнуло украшение, невесомая нить с капельками алмазов.

– Вы звонили в среду?

– Да, по поводу шелка.

– Идите за мной.

Мужчина пошел следом за холодной царицей. Полумрак салона, в темноте угадывается какая-то мебель, у дальней стены, на лакированной полке – отрезы ткани под яркой лампой.

Карина остановилась и протянула руку:

– Вы принесли фото супруги?

Сергей засуетился, роясь в кейсе:

– Да-да, принес.

Карина ждала, не опуская руки. В уголках губ мелькнула и исчезла едкая смешинка. Сергей наконец-то нашел фотографию и передал хозяйке салона. Карина вошла в пятно света и внимательно, ощупывая карим взглядом каждый миллиметр, изучила черно-белое изображение. Потом молча, не глядя, протянула руку с фотографией назад – возьмет, естественно. Схватит и вздрогнет, когда пальцы соприкоснутся. Схватил и вздрогнул. Готовься, пища, готовься. Его супруге – платье.

– Ваша супруга смелая?

– В смысле?

– У нее великолепное тело. Она любит свое тело? Стесняется его демонстрировать? Откровенную одежду носит?

Голос из-за спины:

– Да. У нее есть платье с таким декольте… австрийский посол, помню, даже…

– Понятно.

Обиженное хмыканье в спину. Сильную, загорелую спину. Он пялился, Карина это точно знала, что он пялился. Ласкал ее взглядом, осторожно пробуя на вкус мысль «а если, а вдруг».

– Красный газ как символ огня и счастья, серебряные птицы как символ свободы.

Быстро черкнула ручкой на бумажке:

– Вот стоимость.

Сергей удивился:

– Немало.

Карина приподняла одну бровь:

– Немало за что? За фабричные тряпки, которые ткут на станках безразличные рабы, или за тончайшую ткань ручной работы? Моя частота нитей в два раза превышает частоту нитей у китайских мастеров, Сергей. Я душой и телом творю, душой и телом. Если вам нужен ширпотреб – вперед, в «Дом тканей» у цирка. Двадцать минут на машине – и вы вписались в ваш скромный бюджет.

Сергей нахмурился:

– Карина, мой бюджет потянет и не такое. Я должен быть уверен, что качество…

– Кто вам дал мои координаты?

– Премьер.

– Он мой клиент уже пять лет. Вам нужны еще гарантии?

– Да, вы правы. Извините.

– И вы извините, Сергей.

Она протянула ему руку. Мир.

– Ступайте к супруге. Вот мой номер счета. Ткань будет готова через неделю после оплаты. Всего доброго.

И она снова повернулась к нему спиной. Почувствовала его недоумение на грани с оскорбленностью. Обиженное, неуверенное «до свидания». Аккуратно закрываемая дверь.

Хлопок в ладоши – стена отъехала в сторону. Сорок четыре ступени, сорок четыре осторожных шага,

сорок четыре тихих звука.

Карина вплотную подошла к тучному парню, замотанному в кокон паутины. Черная стена, на стене – белесые нити пут, сонное одутловатое лицо с полузакрытыми глазами. Тонкие пальцы Карины медленно прошлись по лбу, носу, подбородку:

– Здравствуй, мой сладенький. Здравствуй, мой сахарный. Ты ждал меня, мой медовый?

Парень не проснулся от ее ледяного касания. Не пришел в себя и от сочных, мясистых звуков – Карина превращалась в громадного красноглазого паука. Лишь едва вздрогнул во сне, когда жала голодного чудовища проткнули его кожу.

 

Глава 2.04. Сирена

Глаза. Ее роскошные глубокие глаза. Изумрудные вспышки, веер ресниц – магнит убийственный.

Она прикрыла глаза, подняла лицо вверх и снова запела. Ее песня – звонкая россыпь – спугнула облака, и они расступились, открывая объеденную временем Луну.

Ей не зябко, нет. Вечер теплый, вечер славный, вечер будто создан для пения. Прямо здесь и сейчас, смотрите – она стоит на крыше дома, обняв себя за плечи, покачивается и поет. Здесь и сейчас крещендо, потом затихание. Здесь и сейчас губы мягкие, губы влажные. Здесь и сейчас ветер сонный, ветер робкий.

Так не может быть, но так есть – ее голос хрупок, но слышен далеко. Голос плывет над Брест-Литовским проспектом, над суетливыми людьми, над Политехническим парком. Спускается оттуда, с крыши безвкусного небоеда со стеклянными стенами, спускается вниз и стелется невидимым туманом.

Она поет и слышит все вокруг. Шуршание шин – вот притормозил роскошный экипаж цвета венозной крови. Тихий звон – кто-то из горожан уронил пакет. Звон стекла. Всхлипнуло открывающееся окно, и кто-то с затуманенными глазами обратился в слух. Заслушался и забыл про себя. Пятый этаж, смазанное движение, три секунды полета. Первый. Она улыбнулась и открыла глаза, не прекращая петь. Губы упругие, губы сочные – здесь и сейчас. Осень теплая, осень пугливая – здесь и сейчас.

Завопил сигнал, взвизгнула резина, и черная длинная машина ударила тело красивое, тело смертное,

тело, погруженное в песню. Потерявший разум пролетел метров десять вперед – удар, хруст, негодующе скрипнули доски забора, и из тела поднялись дымчатые нити энергии. Нити, видимые лишь ей одной, поющей. Еще один сосуд откупорен. Второй. Сладко, как сладко.

Она засмеялась, не прекращая петь. Здесь и сейчас – смех тонким звенящим льдом вплелся, втерся в ткань песни. Здесь и сейчас, но ей нужен еще один, всего один.

Вот же он.

Предательски неровная земля сбила чей-то шаг, и кто-то, забывший про все на свете, упал лицом прямо в проем подземного перехода, нырнул и пропал в темноте – лишь блаженная улыбка сверкнула и растаяла, рассыпавшись на ступеньках. И снова ввысь понеслось освобожденное, пряное. Пища.

Пока хватит. Открыв сияющие глаза, она прекратила петь и посмотрела вниз. Тонкие невесомые нити впитывались ее телом – тело смакует, тело неслышно урчит от наслаждения, поглощая последние крохи чужой силы. А впрочем, почему чужой? Уже ее. Только ее. Всегда ее.

Сирена ласково усмехнулась ошарашенной Луне. Пока, подружка. Завтра мы встретимся снова, и завтра будет снова здесь и сейчас.

Зазвонило-затрепетало.

– Алло? Да? Мама, я скоро буду. У подружки была. Скоро буду, да. Была, была, ничего интересного, старье сплошное. Нет, спасибо, перекусила в городе. Хорошо. Мамуль, через полчаса, да?

И, уже входя в лифт:

– Мамусь, тебе купить чего-то вкусненького?

 

Глава 2.05. Харон

Первая за сегодня. Уже и свет в небе истончился, и потекла сквозь прохудившийся небосвод ночь, а она всего лишь первая. Плохой день, плохие лица, плохое место.

В зеркале заднего вида засияло синим, нервно и ярко. Опять торопыга на повозке отца своего. Сколько же их стало – наглых, ненасытно быстрых. Проносятся мимо ветром, сверкают громом, пахнут тем видом всесилия, который доступен только смертным. Ладно-ладно, нужно уступить. Кто справа? Справа чернь. Сзади – дороже.

Мстительно не включая поворотник, вильнул. Там, справа и уже чуть сзади, чья-то нога вдавила педаль тормоза в пол, чья-то рука ударила по сигналу, чьи-то губы прокричали. Да-да, да-да. Ничего с тобой не случится, девонька. Езжай тихо, езжай сообразно, твой удел женский – щебетать по правой полосе.

Пассажирка, испуганно вцепившаяся руками в собственные колени, просипела:

– Осторожнее, пожалуйста.

Таксист – мужчина с точеным загорелым лицом – лишь хмыкнул в ответ. Прибавил газу, пролетел перед самым носом у забитой вечерней маршрутки, нахально выпирающей с остановки, и включил ближний свет. Вечер, вечер. Глотка ночи уже открыта. Туда и путь, туда и дорога.

Дома с зевающими окнами неслись мимо. Дорога стала пустой и битой, как тело нищего. Дорога сужалась, дома прятались в темные деревья.

– Вот здесь направо, пожалуйста. У первого подъезда.

Направо, пожалуйста… дочь стада, ты понятия не имеешь, насколько безразлично, где ты живешь.

– Здесь остановите, пожалуйста.

Машина мягко остановилась. Девушка, протянула таксисту мятую купюру:

– Двадцать сдачи, пожалуйста.

Таксист недоуменно повертел в руках бумажку, внимательно, шевеля губами, прочитал начертанное на купюре и вдруг стал туманом. Девушка вскрикнула.

Туман сжался, обрел цвета, превратился в обезображенного старостью мужчину с рваной седой бородой. Сквозь прорехи в одежде светилось снежно-белое тело.

– Что ты мне суешь, смертная? С тебя один обол!

– Что-что?

– Один обол! Одна шестая драхмы, дочь праха!

Таксист ударил девушку в лицо коротким веслом, появившимся из ниоткуда:

– Один обол!

Девушка взвизгнула и отшатнулась от грозного старика, маша руками. Опять удар весла.

– Один обол, пища мрака!

Разбитые в кровь губы прошептали:

– Что вы делаете…

– Я перевез тебя через Стикс!

– Стикс? Днепр…

– Это твой Стикс, пир червей! Ты умерла еще час назад, глупая женщина!

Старик кричал и кричал, девушка постанывала и всхлипывала при каждом ударе. Небо проглотило звезды и стало бездонной тьмой. Тени деревьев обрели руки и лица.

 

Глава 2.06. Василиск

Великолепно. Просто великолепно. Наконец-то получилось поймать движение. Уловить, схватить динамику. Вызов. Смог ведь. Поймал именно тот миг. Кто из вас сможет так? Никто.

Критики всегда стонут от восторга. «Невероятная реалистичность», «настоящая старая школа», «ответ Мастера», «загадочный гений в черных очках». Так они сходят с ума от статики. Интересно, что начнется теперь.

Получилось. Со второй попытки – получилось. Тысяч сорок можно просить без зазрения совести. Или пятьдесят.

Ту, первую, в утиль. Или на питание. Слишком неестественной получилась фигура – поймал ее в полуприсяде. Ни эстетики красоты, ни эстетики уродства. Просто неудобная поза и разинутый в испуге рот. А вот вторая…

Он обошел кругом тонкую фигурку. Девушка метнулась бежать к стене, да так и застыла. Одна рука чуть согнута в локте, вторая вытянута. Волосы взметнувшиеся – прекрасно, прекрасно, свет из окна подчеркивает тонкое плетение этого взрыва. Темные боги, теперь все просто взвоют от счастья. Видны отдельные волоски. Вы вообще понимаете, насколько это тонкая работа? В воздухе, паутинкой сияющей, так не может никто. Никто из смертных.

Красивая была шлюшка. Кареглазая. Или синеглазая? Да какая разница… после работы они все сероглазые, навсегда. Сколько их уже было, и не упомнить. Тридцать? Сорок? Без разницы. Дешевое сырье.

На столе зазвенел телефон.

– Слушаю. А, здравствуйте, господин министр.

Слушая голос в трубке, заметил небольшое пятнышко на локте скульптуры. Зажав трубку ладонью, плюнул на крошечный дефект – розовую плоть среди камня.

– Да, помню. Да, конечно.

Плоть моментально превратилась в серую каменную поверхность. Теперь дефектов нет. Завершенность.

– Господин министр, позвольте вас перебить.

В трубке рыкнуло, осеклось и замолчало.

– Господин министр, я же вам уже говорил – я не работаю на заказ. Никогда. Ни за какие деньги. Даже за ваши полмиллиона. Это принцип, дурь, блажь, воспринимайте как хотите. Я ничего не делаю на заказ и вообще не работаю людей известных. Это навсегда, господин министр… нет, и вашу жену тоже… и даже собаку… нет, нет и еще раз нет. Прощайте.

Хватит. Нервные разговоры и напор сильных мира сего всегда иссушали. Сработать кого-то из высокопоставленных – раз плюнуть, в прямом и переносном смысле. Но поди объясни потом, куда исчез некто очень известный. Сразу после посещения мастерской. Этих-то, шлюшек подзаборных, никто не хватится. Плюс двадцать, минус двадцать – улица восполнит потери и не спросит. Ничего не спросит. Улица молчит и всегда готова.

Урча животом от голода, он подошел к первой, неудачной скульптуре, отломил каменные пальцы руки и стал задумчиво жевать. Интересно, а получится ли групповая композиция? Надо будет попробовать. Посмотрим, посмотрим.

 

Глава 2.07. Нурикабэ

Артем одним движением поставил подпись на последней странице, рядом с усердными закорючками клиента, и молча толкнул соглашение по сияющей столешнице. Клиент понимающе кивнул головой. Это не хамство, нет; просто каждый хранит свое пространство, вежливо обозначив границы. Ты здесь, я тут. Между нами метр. Идеально просторный кабинет, тут не бывает тесно.

– Артем, и все же ответьте – как вы это сделаете?

Артем улыбнулся искренне и успокаивающе:

– Не беспокойтесь. Никакого криминала, крови, шантажа, грубости. Он не успеет.

Клиент чуть-чуть наклонил голову вбок и проговорил-пропел задумчиво:

– Артем, Артем… если бы мне вас не порекомендовала моя хорошая знакомая, я бы вам не поверил. Постышев – как таран. Я с трудом представляю себе, как ему можно помешать. А тут еще и ваша таинственность.

– Он не успеет.

– Точно?

– Гарантируете?

– Да.

– А если успеет?

– Пункт 5 нашего соглашения. «Штрафные санкции». Штраф будет гигантским. Но что намного страшнее, умрет моя репутация.

Клиент помедлил. Нарисовал что-то в блокноте.

– А ваши финансовые возможности позволят выплатить такой штраф? Я без намерения оскорбить, но все же… сумма может показаться… даже несмотря на ваши гонорары…

Артем улыбнулся. Равный равному:

– Я езжу на такой же машине, как и вы.

Клиент улыбнулся. Достойный – достойному:

– Я знаю. Понимаю. Простите.

Артем посмотрел на прозрачный ромб часов и кивнул:

– Пора. Встретимся завтра.

– До завтра, Артем. Еще раз – Постышев должен опоздать. На час. Совещание должно пройти без него. На кону миллиарды. Раньше в таких ситуациях убивали.

– Мои объекты всегда опаздывают. До завтра.

Без рукопожатия. Аккуратно прикрыл дверь, прошел мимо сгносшибательной красоты референта – вежливый поклон в ее сторону.

Лестничная площадка. Слепая зона без камер. Артем растворился в воздухе. Удобное место, удобный момент – никто не видит, никто не изумится.

На улице осмотрелся по сторонам. Вот и объект. Пискнула сигнализацией и моргнула фарами машина. Объект – тучный низкорослый мужчина – прятал на ходу брелок в карман и толкал дорогими туфлями Землю, заставляя ее вращаться чуть быстрее. Опустив голову вниз, он приближался к зданию Фонда.

Ударился головой в нечто невидимое, упал. Вскочил, испуганно огляделся – чьего разума или рук дело? Не видит ли кто?

Внимательно посмотрел под ноги. Потом, сжав губы, снова ринулся вперед – пятно безумно дорогой неутомимости. Ударился во что-то. Медленно сполз вниз, не веря себе и миру. Вскочил, чертыхнулся шепотом и ринулся вперед. И снова натолкнулся на невидимую преграду.