1. Антициклон

Ликвидация вражеской авантюры на подступах к Петрограду завершилась быстро. Сыны далекого юга, внеся свою посильную лепту в дело разгрома генерала Юденича, снова двинулись на деникинский фронт. Декабрь застал дивизию Якира на Украине.

Сумасбродная деникинская затея захватить Москву, пользуясь численным превосходством конницы, к тому времени окончательно провалилась. Теперь Красная Армия, усиленная притоком добровольцев-коммунистов и рабочих, гнала контрреволюционные полчища от Орла и Воронежа на юг. Блестяще оправдал себя призыв партии Ленина «Пролетарий, на коня!». Против белоказачьей кавалерии нерушимой стеной стала молодая Красная конница.

12 декабря, на другой день после освобождения Полтавы, Якир собрал в своем штабе командиров бригад. На длинном пути от Глухова до Ворсклы, когда советские войска дни и ночи преследовали деникинцев, отрывать комбригов от боевых частей не было возможности. Сейчас, с выходом передовых подразделений на линию Днепра, наступила некоторая естественная пауза. Начдив воспользовался ею, чтобы обсудить с командирами неотложные вопросы.

В холодном номере гостиницы «Реноме» за сдвинутыми столами кроме Якира сидели новый комиссар дивизии Иван Клименко — бывший председатель Одесского губисполкома, начальник штаба Гарькавый, недавно назначенные командирами бригад Левензон и Голубенко, командир кавалерийского полка Михай Няга. Не было среди собравшихся лишь Котовского. Во время боев с Юденичем под Петроградом он заболел и остался в гатчинском госпитале. Вместо него теперь командовал второй бригадой начальник штаба, бывший царский капитан Каменский, о котором Григорий Иванович не раз говорил: кремень-человек.

Вглядываясь в лица командиров воспаленными от постоянного недосыпания глазами, Якир вынул из-за пояса карту, развернул ее на столе.

— У нас, товарищи, главная задача — разгром полчищ Деникина, — сказал он. — Но на данном этапе перед нами еще один враг, пожалуй, даже страшнее конницы Деникина. Я имею в виду горы трупов на железнодорожных платформах — жертвы сыпняка. Зараза косит население, косит наших бойцов…

— В Новых Сенжарах, где стоит моя бригада, в каждой хате тифозный беляк, — вставил Голубенко.

— Мы в Абазовке и Супруновке по той же причине живем в холодных клунях. И все равно нас косит сыпняк, — добавил Каменский.

— Что там больные беляки? — сказал Левензон. — Наша бригада не менее ста своих бойцов потеряла от тифа.

— Если бы не добровольцы, — проговорил хриплым голосом командир кавалерийского полка Няга, — некого было бы сажать на коней.

— Не прибедняйся, Михай, — перебил его Гарькавый. — В Глухове к тебе многие вернулись, те, кого в Вязьме свалил тиф, выздоровели.

— Вот об этом мы с комиссаром Клименко и толковали, — продолжал Якир. — А теперь хотим и вам кое-что сказать. О тифе и, кстати, о добровольцах. Задача будет такая: живые деникинские полки добивать, а мертвых беляков — хоронить.

— На сегодня главное: людям — баня, вшам — война. Вечером получите на всех новое белье, — добави Клименко. — Деникинцы не успели его вывезти из полтавских цейхгаузов. На складах остались тысячи пар белья с английским клеймом.

— Клеймо английское, а полотно тонкое, голландское, — усмехнулся адъютант начдива Охотников.

— Бойцы и от голландского нос не воротят, — заметил Голубенко.

Призывая командиров к вниманию, Якир хлопнул рукой по карте, продолжал:

— Теперь о добровольцах. Прошедший год кое-чему научил нас. Запомните: никакого партизанства! Все местные отряды независимо от их боевых заслуг выбирают одно из двух: вступают в ряды Красной Армии или же сдают оружие. Это решение партии, решение Главного командования. Третьего пути нет.

— Мы уже убедились, что есть разные партизанские отряды, — дополнил Клименко. — Теперь и петлюровцы иногда действуют под советских партизан.

— Так вот, третьего пути нет, — продолжал начдив. — С полтавскими вожаками Огием, Лесовиком, Матяшом договорились. Они беспрекословно подчинились нашему командованию. Из партизанских частей начнем формировать новый триста девяносто девятый полк, поскольку один из наших полков остался в сорок четвертой дивизии еще под Житомиром. Разумеется, медлить нельзя, но мы обязаны тщательно проверять каждого добровольца. Только при этом условии можно уберечься от вражеских агентов. Сейчас им легче всего проникнуть в наши ряды. За счет партизан и добровольцев придется пополнять и другие наши части, поредевшие из-за тифа. Теперь Деникину надеяться не на кого, поэтому он обязательно попытается, как и раньше, подтачивать нас изнутри. Но вы, надеюсь, все помните уроки прошлого.

— Помним, товарищ начдив. Не забыли «Скорпиона». Есть слух, он командует у Деникина офицерским полком. Пошел в гору, гад, — ответил за всех Голубенко.

— Да, Плоское не должно повториться, — продолжал начдив. — Сегодня латышами, червонными казаками Примакова, дивизиями Саблина и Эйдемана освобожден Харьков. Никакая Антанта, никакие немецкие колонисты, никакие «скорпионы» и кожемяченки уже не помогут Деникину. Четыре месяца, с июня по сентябрь, бушевал шальной и жестокий деникинский циклон. В октябре у него еще хватило сил захватить на неделю Орел. Но вот с середины октября, с тех пор как червонные казаки, латыши и кубанцы ударной группы четырнадцатой армии на полях Орловщины опрокинули белогвардейские полки генерала Кутепова, а затем конный корпус Буденного разбил Мамонтова и Шкуро под Воронежем, задул наш, советский, буйный антициклон, накрывший и сковавший циклон Деникина. Впрочем, вы все это знаете не хуже меня.

— Нет, Иона Эммануилович, кое-чего, пожалуй, наши командиры еще не знают, — негромко произнес Клименко.

— Это верно, — отозвался Якир. — Прежде всего они не знают своих ближайших боевых задач. — Якир придвинул к себе карту-трехверстку. — Смотрите сюда, товарищи. Мы будем двигаться вслед за передовыми частями к Днепру, на линию Каменское — Екатеринослав. Дивизия пойдет тремя колоннами и захватит фронт в полсотню верст. Сегодня товарищ Гарькавый даст вам на этот счет приказ.

— А как настроение людей? — спросил военком дивизии, обращаясь одновременно ко всем командирам частей.

Первым ответил Левензон:

— В нашей первой бригаде настроение боевое. Помните, что было шесть недель назад в теплушках на станции Вязьма? Мы говорили бойцам: «Красный Питер ждет нашей помощи!» А они отвечали: «Питер, конечно, тоже надо защищать. Но почему идем на Питер, а не в Бессарабию?» Да и на Днестре, помните, в августе шли разговорчики: «Бросаем свое, идем защищать чужое».

— Так говорили не только рядовые красноармейцы, но и некоторые командиры, — подтвердил Охотников.

— Ну, а когда стояли в Гатчине и пришла телеграмма о переброске на юг, — продолжал Левензон, — ликованию не было конца. Бойцы поздравляли друг друга. Поздравляли и своих новых товарищей пополненцев Словом, сейчас в бригаде настроение самое боевое, неожиданно закончил комбриг-один.

— У нас в бригаде то же самое, — сказал Каменский. — Правда, тоскуют люди, ждут Котовского, а настроение революционное. С энтузиазмом лущат пайковую воблу и шумят: «Хоть жрать нечего, зато жить весело!..»

— Что я могу сказать о настроении? — вставая, проговорил Голубенко. — Люди рвутся вперед, и перед глазами у них Приднестровье, Бессарабия, Лиманы. Спрашивают: почему идем на юг, а не на юго-запад? Если бы не этот проклятый сыпняк…

— Ну что ж, настроение, видать, на должном уровне, — подвел итог Клименко. — А теперь послушайте, что вам скажет еще начдив.

Якир окинул взглядом присутствующих:

— То, о чем я вам скажу под строгим секретом, имеет прямое отношение к настроению людей. Помните август? Почему мы оставили юг Украины? В основном из-за Махно. Такая тогда сложилась ситуация, что мы его боялись пуще огня. Не оружия его боялись, а демагогии. Есть товарищи, которые считают любое отступление позором. Но вы сами знаете, это не так. Наше отступление к Житомиру превратилось в наступление, в нашу победу. Мы сберегли от махновской заразы несколько десятков тысяч бойцов. Сейчас ситуация изменилась. Красные войска сами будут искать встречи с Махно. Мы с товарищем Клименко просили командарма Уборевича и члена Реввоенсовета Орджоникидзе так наметить нашу линию движения, чтобы сорок пятая на пути к Днестру и Черному морю обязательно захлестнула «махновское царство».

— А где сейчас войско Махно? — спросил Каменский.

Гарькавый повел карандашом по карте:

— Недалеко от Александровска, вот тут, дислоцирован его второй корпус. Первый и третий корпуса занимают район Томаковка — Марганец. Четвертый корпус находится в районе Евтеево — Никополь. Всего под черными знаменами трижды проклятого батьки насчитывается сейчас до сорока — пятидесяти тысяч человек. Из них две тысячи — старая махновская гвардия.

— Вот именно гвардия, — продолжал Якир. — Две тысячи! Остальной контингент — это не сторонники Махно, а его попутчики. По мере нашего приближения они будут все больше и больше рвать с анархией. Это знает наше командование, знает и Махно. Теперь гуляйпольская лиса начнет юлить. Затеет переговоры. Начнет выставлять свои заслуги: «Отвлекал, мол, на себя десять деникинских дивизий». Будет добиваться встречи с командармом Уборевичем, а то и с командующим фронтом Егоровым. Но мы не повторим прошлых ошибок Антонова-Овсеенко, затеявшего переговоры с атаманом Григорьевым. С Махно не разрешено встречаться ни мне, начальнику дивизии, ни вам, командирам бригад. Как только мы раскидаем деникинские полки, что стоят между нами и махновцами, командарм Уборевич пошлет ультиматум Махно. Передаст этот приказ-ультиматум батьке кто-либо из наших комбатов. Если Махно подчинится, мы тронемся дальше, но уже прямо на юго-запад, к Днестру. Не подчинится приказу, пустим в ход оружие. А что у него против нашего впятеро штыков больше, не столь важно. Суворов учил бить врага умением, а не числом. Вот, товарищи, и все. Я уверен, что по пути к родной Бессарабии наши бойцы не то что Махно, а самого дьявола опрокинут.

После этого совещания минуло десять дней. Красная Армия продолжала гнать деникинцев к югу. Воспользовавшись ударами советских дивизий с фронта, Махно в тылу у белых захватил Екатеринослав.

В районе Ново-Московска 1-я бригада 45-й дивизии встретилась с «войском» одного из махновских атаманов. На предложение командования расформировать «войско», влить его в состав бригады, немолодой уже атаман, щеголявший в генеральской шинели, ответил категорическим отказом. Козыряя своим рабочим происхождением, справкой политкаторжанина, он стал доказывать комбригу, что в Советской республике, дескать, нет свободы, что большевики куют новые цепи рабочему классу. Тогда Левензон обратился с речью к «войску» атамана. Седовласый главарь вольницы посмеивался, убеждая комбрига, что его-де и слушать никто не станет. Однако атаман ошибся. Двести человек сразу изъявили желание вступить в Красную Армию. Остальные постановили разойтись по домам. Лишь небольшая кучка закоренелых махновских командиров под предводительством вожака ускакала в сторону Екатери-нослава.

 

2. «Я опущусь на дно морское…»

24 декабря 1919 года Деникин приказал генералу Шиллингу занять район Екатеринослава. Отсюда по замыслу «верховного правителя» Юга России должно было начаться наступление трех пехотных дивизий — 13-й, 34-й, 5-й, группы генерала Склярова и 3-го танкового отряда, чтобы нанести сокрушительный удар по правому флангу 14-й армии Уборевича.

С точки зрения классического оперативного искусства замысел Деникина был безупречным. Многие приближенные незадачливого кандидата в диктаторы России считали его план нового наступления на большевиков даже гениальным. Но на исходе 1919 года уже не та была обстановка на фронте, чтобы деникинские планы и замыслы пунктуально выполнялись войсками. Теперь диктовала не «Ставка Вооруженных сил Юга России», как высокопарно именовал Деникин свой штаб, а Ставка Красной Армии.

Пока деникинские генералы и полковники уточняли детали «плана верховного», на линию Днепра фронтом в шестьдесят верст вышли три бригады 45-й дивизии, прикрыв правый фланг 14-й армии. Так «герою Одессы» генералу Шиллингу и не довелось стать героем Екатеринослава. Отступавшие с киевского направления его полки, пораженные сыпняком, все еще барахтались в снежных сугробах вокруг Пятихатки.

А 14-я армия продолжала гнать белогвардейские войска генерала Слащева на юг. 41-я дивизия Осадчего наступала из Павлограда на Синельниково, 46-я под командованием Эйдемана — из Лозовой на Чаплино.

Колоссальная по тем временам армия Махно, занимавшая территорию от Апостолова до Кичкаса, шумно отмечала рождественские праздники. Шитая белыми нитками пресловутая хитрость Махно заключалась в том, чтобы, уклоняясь под разными предлогами от активной борьбы с белогвардейцами, очищать театр военных действий для столкновения своих противников. Махно полагал так: чем больше измотают друг друга на последнем, решающем этапе деникинцы и большевики, тем в большем выигрыше останется его анархическая вольница. Махно считал себя искусным дипломатом. Но со своей кулацкой политикой и куцым кругозором хуторянина он так же напоминал Талейрана, как кобчик орла.

Части 46-й дивизии, прикрывая правый фланг 14-й армии, двигаясь от Екатеринослава по обоим берегам Днепра, 4 января 1920 года вышли на линию Ново-Покровка — Александровск. К вечеру того же дня силами бригады Левензона Александровск был освобожден от деникинцев. Левензон двинул авангард бригады дальше на юг, к реке Колке. Он точно выполнил приказ начдива: выставил у Кичкасской переправы крепкую охрану, обязав ее оставаться там до подхода частей бригады Каменского. В это время в освобожденный бригадой город ворвались орды шумных всадников. Назвав себя махновцами, они сообщили, что вскоре сам батько придет в Александровск с двумя полками конницы.

Пока махновские квартирьеры подыскивали для батьки хоромы, Левензон слетал на станцию, связался по железнодорожному телеграфу с Якиром. Начдив приказал комбригу немедленно вернуть авангард бригады в Александровск, кроме того, разместить в городе конный полк Няги, назначить своего начальника гарнизона и своего коменданта.

— Конфликтов с Махно избегайте, — предупредил Якир, — но переправу берегите пуще глаз.

Левензон расположил полки бригады в рабочих окраинах города. Махновцы разместились на центральных улицах, а под штаб заняли гостиницу. Ночью по сонным улицам города, мирно беседуя, расхаживали советские и махновские патрули.

5 января к комбригу Левензону явился Белаш — начальник штаба махновской «армии». Он просил передать Якиру, что «командарм» Махно хотел бы видеть его у себя в штабе в Александровске. Вечером Якир сообщил ответ. Смысл его был таким: повстанческая армия обязана неукоснительно выполнять приказы советского командования, боевой приказ для Махно готовится в штабе Уборевича, а он, начдив 45-й, занят срочным делом и в Александровск приехать не может.

В расположении советских полков появились махновские агитаторы. Они затевали горячие дебаты. В дебатах принимали участие и местные рабочие. Махновские демагоги терпели явный провал. Красноармейцы лишь посмеивались над их речами в защиту анархии. Многие агитаторы действовали напрямик — доставали из переметных сум фляги с самогоном, щедро угощали красноармейцев, потом начинали трезвонить о «золотой свободе» в армии Махно и о «старорежимной неволе» в Красной Армии. Убедившись, что их потуги напрасны, они стали выкрикивать свой анархо-босяцкий лозунг: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!»

6 января вышедшие из подполья члены большевистского партийного комитета Александровска вместе с большевиками бригады организовали в городе манифестацию. На центральные улицы города вышли тысячи рабочих и членов их семей с красными знаменами и плакатами.

Махновцы попытались было отобрать у демонстрантов плакаты, но им помешали красноармейские патрули. Тогда Махно прибег к одному из своих излюбленных маневров. По городу пронесся слух: «В порту обнаружены склады с деникинским добром!» Вопреки ожиданиям Махно, колонны манифестантов не только не рассыпались, а стали еще более внушительными, собранными. Все же советский комендант послал своего помощника на пристань узнать, в чем дело.

Как оказалось, в одном из пакгаузов махновцы действительно обнаружили кипы английского обмундирования и уже успели подраться из-за добычи.

Помощник советского коменданта, расталкивая пьяных махновцев, подошел к их начальнику, стоявшему к нему спиной, положил ему на плечо руку. Тот круто повернулся, полный возмущения, поправил на глазу черную повязку и вдруг в недоумении широко раскрыл рот.

— Трехсот тридцати трех святителей барбос! — закричал Гайдук. — Жив, Свирид! Видно, ты крепко пришвартовался до причала Махно! Уже в начальниках ходишь. Ну здорово, друг!

— Здорово, Ионул. Как видишь, пока ни пуля меня не свалила, ни вошь не взяла. А ты как? — пытливо рассматривая земляка единственным глазом, спросил Халупа.

— Да так… — неопределенно ответил Гайдук. — Жалко, не встретил тебя в бою. А зараз, понимаю, руки коротки. Промеж нас не то союз, не то перемирие.

Из-за галдежа в пакгаузе Халупа не расслышал ответа Гайдука. Выхватив клинок и грозно размахивая им, он стал выгонять махновцев на улицу. Не без труда справившись с этим делом, усталый, опустился на тюк. Гайдук сел рядом. Халупа достал из кармана коробку трофейного кэпстена, протянул ее земляку. Закурили.

— Вот тут хапали робу наши хлопцы, — начал Халупа. — Думаешь, нужда? Нет. Что схватили — в торбу и в тачанку, а сами в обносках ходят. А тебе, Иона, не нужно? Возьми шинелку, хоч две, хоч три, хоч всю кипу…

— Мне очень нужно, — ответил Гайдук. — Я возьму не одну кипу, а все.

— Ну, это шалишь, — махнул рукой Халупа. — Помнишь, как ты делил сало на хуторе возле Цебрикова? «Шмот мне, шмот тебе». Так и я поступлю: кипа нам, кипа вам. И не обижайся, земляк. Такая установка батьки! Он коммунистов не очень милует, а до красноармейцев всей душой. Тебе, Иона, я вижу, шинелка не нужна. Твоя, как и моя, первый сорт, охвицерская. Сейчас все обозники в английских шинелях ходют. А в таких, как наши, только боевики.

— Да, Свирид, боевики крошили головы белякам, а вы, видать, за их шинельками только и шастали. Мы вон уж где побывали, аж за Москвой. И теперь опять же гоним Деникина, а вы все на одном месте мурыжитесь. Прилипли, что ли? А как ты сам, Свирид, думаешь добираться до нашей Бессарабии? На Махно надеешься? Плохая надежда.

Не отвечая на вопросы Гайдука, Халупа ударил себя по коленкам:

— Забыл совсем… Встрелись как в великий пост. — Он отвернул полу шинели, достал бутылку, содрал с нее станиолевый колпачок, ловким ударом вышиб пробку. — За встречу хлебнем господского. Коньячок первый сорт! Хапанули мы его в обозе самого генерала Слащева. Это, брешут, ему подарок от наивысших французских буржуев. Теперь слащевский коньячок пользуют наши вожди анархии да вот мы с тобой, Ионул, — катлабухская батрачня. Давай за нашу Бессарабию!

— Не буду! — покачал головой Гайдук. — А скажи, Свирид, у вас за пьянку не расстреливают? Вот, я знаю, у нас одного командира чуть не шлепнули за полстакана бражки, за то только, что пахло у него изо рта. Вот какая она строгость в Красной Армии! А не будь ее, вряд ли встретились бы мы с тобой, Свирид.

— У нас за пьянку не стреляют. За другой любой пустяк — пожалуйста! А теперь ответь мне ты, Иона: может ваш командир по своему усмотрению, без суда, убить бойца?

— Только в бою, за трусость! — ответил Гайдук. — А так без трибунала никто не смеет, даже начдив или там командарм.

— То-то, — скрипнул зубами Халупа. — А у нас, по секрету тебе скажу, не то что батько или душегуб, что при нем, Задов, а каждый командир полка сам судья, сам и палач. Любого бойца может хлопнуть, и спрос с него как с гуся вода. Вот этой «свободы» я не понимаю. Даже поделиться не с кем. Тебе, как старому другу, говорю первому. — Халупа осторожно оглянулся. — С полмесяца назад сколько людей пропало! И не в бою, Иона. Батько сам расстрелял. Помнишь Абрама Полонского? От вас пришел с огромным войском. У нас командовал стальной дивизией. Как, бывало, обложат нас кругом беляки, Каретник все наблюдает фланги, а в лоб, в самое пекло, посылает Полонского. Через то от стальной дивизии остался один только полк. Так вот, хлопнул батько Полонского. Боялся, что переметнется до вас, как летом переметнулся до нас. Видать, не пришлась Абраму по вкусу махновская каша, соскучился по красноармейскому кондёру.

— Да, дорого заплатил он за измену. И поделом, — Гайдук свернул самокрутку, достал из кармана махорку, — А скажи, Свирид, по совести: не набридла ли тебе самому махновская каша? Не пора ли сменить паруса?

— Если даже и набридла, что я могу поделать? Я уже весь с потрохами в этой каше. Пожалуй, теперь я только батьке и нужен. Попадись я в руки вашему Якиру, он меня шлепнет по первой статье. Особенно за Помошную. Напакостил я тогда крепко. Раза два двинул по скулам того командира с бородкой… Того, ну как его, забыл по фамилии, у него еще адъютант девка?

— Не пощастило, Свирид, той девчонке. Кадюки шибко порубали ее под Киевом.

— Жаль, шустрая была. — Халупа тяжко вздохнул. — Видать, так уже оно планидой расписано: которые идейные пропадают, сволота живет.

— Ты о чем? — спросил Гайдук.

— Возьмем нашего Каретника, — опустив голову, продолжал Халупа. — Батьки правая рука. Слыхал, верно, деникинцы горазды золотишко вышибать у населения. Вот и этот наш тоже повадился шуровать. В Никополе созвал громаду. Наган уткнул дулом в стол, пальцем поддержал рукоятку, сказал: «Даю два часа сроку. Упадет наган, шлепну десятого». Смекнули никопольцы — пришли с мешочком золота. Сыпанули. Его хватило до полбарабана. И что думаешь? Устоял наган! Вот тебе, друг, и царство свободы… Нет, Иона, при теперешней качке я только «опущусь на дно морское», но уже, видать, не «подымусь под облака».

— Не поздно, Свирид! Плюнь на батька. Не буду я колупаться в твоей душе, а скажу прямо: давай гудок к отвалу и руби концы. Поясню для примера. Служит у нас один хлопец Макар Заноза. Тоже качнулся не в ту сторону. Только опомнился он в пору. Зараз не то что простили ему, а взвод доверили. Боевик… Явись только, Свирид, с повинной. Повинную голову меч не сечет. И чем раньше придешь, тем лучше.

— А как там мои земляки? — спросил Халупа. — Те, которых я привел из-за Днестра?

— Орлы! — ответил Гайдук. — И ты, брат, орел. Помню тебя! Только забился ты в стаю воронов.

— Задал ты мне, Иона, задачку. Буду думать над ней день и ночь, и еще ночь, и еще день.

— Смотри, чтоб не ошалел от думы. Думы думами, а дело делом.

— Ладно! — махнул рукой Халупа. — Пока нет этих наших «борцов за свободу», вызывай сани, грузи все тюки до себя. Была не была. Семь бед, один ответ.

 

3. Гордиев узел

Уж три дня стояли бок о бок советские и махновские полки.

Люди рвались вперед, к югу, нервничали. Нервничал и Якир. То он выслушивал сообщение начальника штаба Гарькавого, которому беспрестанно звонили из бригад, то отлучался к прямому проводу для разговора с командармом.

Командарм Уборевич и член Реввоенсовета Орджоникидзе давно уже обещали выслать боевое распоряжение для армии Махно, но приказа, который должен рассечь этот гордиев узел и во все внести ясность, все еще не было. В штабе армии, вероятно, ожидали, что Махно сам приедет в Полтаву за получением директив.

Между тем главарь анархо-кулацкого движения рассчитывал установить отношения с командованием Красной Армии не на началах субординации, безоговорочного подчинения, а на равных правах. Он ждал приезда Уборевича.

Озадаченный продолжавшимся молчанием красных, Махно, что называется, зондировал почву и в низах и в верхах. Хорошо зная гуманизм большевиков, он предъявил советскому командованию внушительную заявку на медицинский персонал, медикаменты, походные госпитали, лазареты, банно-прачечное оборудование, «вошебойки». Как и деникинскую армию, махновское войско одолевала тифозная вошь.

Якир, через штаб которого шли эти заявки, ознакомившись с ними, сказал:

— Хитер, бестия! Пускает пробные шары. Раз дадут шприцы и камфару, значит, признают!

— А если признают, — продолжал Гарькавый, — давай подсуну требование на пулеметы и патроны, на орудия и снаряды. Потом нашим же ножом да нам в спину.

Якир свернул толстую самокрутку. После освобождения Кременчуга с его знаменитыми табачными фабриками махорки было вдоволь. Пустив к потолку густой клуб дыма, начдив сказал:

— Это верно, Илья Иванович. Давно уже читал я книжку путешественника Ливингстона. Он описывает любопытную африканскую рыбку коно-коно, что в переводе значит «локоть». Рыбка эта имеет плавники-ножи, которые напоминают расставленные локти. Коно-коно не прячется, не убегает даже от самого страшного хищника. Проглоченная более крупной рыбой, она изнутри рассекает ей бока своими плавниками-ножами и выходит на волю. Вот и батько Махно стремится сыграть ту же роль.

— Мы можем предоставить ему такую возможность, — сказал, дописывая политдонесение в армию, комиссар Клименко. — Пусть идет под нашим знаменем и рассекает брюхо Деникину.

— Такой вариант исключается. У него другое на уме, — заметил по этому поводу Якир. — Ссылаясь на тиф, Махно пытается остаться в нашем брюхе, в нашем тылу. А отсюда следует — надо обломать ему плавники-ножи.

— Чего с ним цацкаться, — развел руками Охотников. — Я один берусь покончить с Махно. Поеду в Александровск, прихлопну гада. Конечно, и меня там пристукнут, но раз это нужно для дела, я…

— Я, я, я… — возразил Якир. — Один герой вызвал махновскую бучу, а другой герой ее прихлопнуть собирается. Забыл, что мы не террористы.

— Не хватало еще сделать из Махно великомученика, — сердито добавил Клименко. — Мало того, сразу же вооружить против себя часть селянства Херсонщины, Екатеринославщины, Таврии. Что ни говори, а многие недовольные Деникиным шли не только в наши партизанские отряды, но и к Махно. Это тоже надо учитывать. И ляпнул же ты, товарищ Охотников! Тут ситуация тонкая. Для ее разрешения надо не одного, а десять Чичериных. Махно надо перехитрить. И хитрость эта должна заключаться в нашей большевистской прямоте. Надо сорвать с головы авантюриста венок героя, тогда не так трудно будет сорвать ему и голову.

— Ты пойми, Яков, такую вещь, — продолжал Якир. — В настоящее время махновское воинство — это пирамида из спичек. Махно только хорохорится. Знает, что, кроме его старых головорезов, никто не подымет руку против Красной Армии. Вот это самое и толкнуло его на расправу с Полонским. Махно не доверяет даже «стальному полку», лучшему в его так называемой повстанческой армии.

— Из всей махновской армии только эта бывшая федьковская пехота и воевала до сих пор по-настоящему против Деникина, — вставил Гарькавый. — Махновские полки горазды лишь грабежом заниматься.

— Может, на сегодня хватит? Уже полночь, — поднялся Клименко. — Иди, молодожен, домой. Небось заждались тебя…

Клименко имел в виду жену Якира, недавно возвратившуюся в дивизию. Из Одессы она выехала три месяца назад, побывала в Киеве и других городах Украины. Встретилась же с мужем после восьмимесячной разлуки лишь здесь, в Екатеринославе.

«Махновская проблема» волновала в те дни не только командование 45-й дивизии. Она задевала в какой-то мере и всех красноармейцев. Махно, подтянув к Александровску два вернейших полка атамана Фомы, решил захлестнуть ими «забитых советской муштрой красноармейцев». На всех площадях и улицах Александровска, как в семнадцатом году, вспыхивали митинги, происходили горячие дебаты. Махновцы хвалились своими боевыми успехами, богатыми трофеями. Красноармейцы же корили их за летнюю измену, за все муки тяжелого Южного похода. Махновцы щедро угощали бойцов 45-й английским табаком, пытались спаивать самогоном. Красноармейцы отвергали угощение, резонно заявляя, что для них Советская власть, за которую они пролили немало крови, дороже самогона и английского табака. Даже и тогда, когда боец дивизии сталкивался один на один с махновцем, он не раскисал от сладких посулов, не отбивался, а сам переходил в наступление. Каждый красноармеец, как умел, выполнял роль агитатора.

6 января в городе появились тысячи листовок, прямо противоположных по своему содержанию. Советские и махновские воззвания печатались в одной и той же типографии, на одной и той же машине, одними и теми же печатниками. Идеологическая война между красными и махновскими силами не прекращалась ни на один день. Однако никаких видимых результатов она пока не приносила ни той, ни другой стороне.

По-иному обстояло дело в районе Ново-Покровка — Чумаки. Там бригада Голубенко вошла в контакт с Черноморско-Азовским корпусом махновцев. На шумных митингах многие рядовые бойцы заявили: если батько не подчинится Советской власти, они сами перейдут в Красную Армию. А тут еще пошло гулять по рукам воззвание, написанное коммунистами, входившими в состав «черного реввоенсовета» повстанческой армии. Воззвание убедительно разоблачало авантюристический, антисоветский характер махновщины и заканчивалось призывом:

«Все в ряды Красной Армии! На последний решительный бой за Советскую власть — власть рабочих и крестьян!»

Раздосадованный недавней манифестацией в Александровске, Махно приказал Каретнику, своему начальнику гарнизона, провести в городе 7 января военный парад. Узнав об этом, Якир дал Левензону распоряжение вывести в тот день все наличные советские силы, находившиеся в Александровске и его окрестностях.

Сам Махно на парад не явился. То ли потому, что прихворнул, то ли по какой другой причине. Ходили, между прочим, слухи, что, лично расправившись с атаманом Григорьевым, он в последнее время опасался, что кто-нибудь может учинить такой же самосуд и над ним. От внезапной пули не могли его обезопасить ни контрразведчик Воробьев, ни кровавый телохранитель Левка Задов.

На трибуне рядом с Левензоном стоял Попов, член «черного реввоенсовета», организатор левоэсеровского восстания в Москве. Каретник провел через площадь колонну махновской конницы. Вид у кавалеристов был бравый. На тачанках, проследовавших за конницей, блестели сталью новенькие станковые пулеметы, в большинстве своем английские. Махновцы заметно отличались от красноармейцев и добротностью зимней экипировки: не один деникинский обоз попал в их руки!

Однако, как ни внушительно выглядела конница Махно, она не производила впечатления грозной организованной силы. Зато красноармейцы в своих шапках-богатырках и одинаковых шинелях, пройдя мимо трибуны четким строевым шагом, поразили зрителей хорошей выправкой, дисциплинированностью. Сразу чувствовалась настоящая регулярная армия.

После парада состоялся митинг. Махновцы окружили трибуну. Попов, горячий оратор, показывая рукой на застланные дорогими коврами тачанки с пулеметами, принялся расписывать достоинства анархии. Он призывал красноармейцев «порвать путы большевистско-комиссарской дисциплины и переходить под черные знамена великого махновского движения». Закончил он свою речь так: «Наша мечта — абсолютная всеобщая свобода! Наша сила — пулеметы! Видали, сколько их у нас?!»

Тут Гайдук, находившийся недалеко от трибуны, громко крикнул:

— Не могу я что-то определить, чего на ваших тачанках больше — пулеметов или самоваров?

Несколько мгновений Попов смотрел на Гайдука выпученными глазами. Затем схватился обеими руками за портупеи своего офицерского снаряжения, презрительно бросил:

— Чего ждать от наемника Кремля?!

— Пе драку! — Гайдук выхватил наган, хотя справа и слева от трибуны выстроились махновские головорезы. — А ну, повтори!.. Какой я наемник! И наш Кремль я тебе не позволю марать. Знаешь, гадина, бог дал тебе пять дыр, я добавлю еще десять!..

Однако Попов больше ничего не смог сказать. Макар Заноза, а за ним все бойцы его взвода, спешившись с коней, стащили демагога с трибуны. На помощь махновскому лидеру поспешил Каретник во главе шумной банды головорезов. Но начавшаяся было потасовка быстро прекратилась.

Тут на трибуну поднялся одноглазый Халупа.

— Товарищи, — начал он свою нескладную речь. — Я, понятно, не такой оратор, как товарищ Попов. Только вот считаю — он шибко загнул. Доказывай свою правоту по-своему, как можешь, а зачем марать человека? Какой Гайдук наемник? Я знаю товарища Гайдука. Это наш коренной труженик. Правда, он всю жизнь, аж до самой военной службы, нанимался в батраки к нашим бессарабским кулакам. Но если есть на свете настоящий борец за свободу, то вот это он — товарищ Гайдук.

Парад закончился. Ожидания Махно не оправдались: на красноармейцев не произвели никакого впечатления ни броские слова, ни пулеметные тачанки черных атаманов.

Утром 8 января командир батальона Покровский из полка Ивана Колесникова вручил Махно доставленный из Полтавы, из штаба Уборевича, пакет. В нем было распоряжение Главного командования Красной Армии о переброске махновских полков и дивизий в район Мозыря и Гомеля для боевых действий против легионов Пилсудского. Тем самым махновскому войску предоставлялась возможность оправдать себя перед народом и органически слиться с Красной Армией.

Главное командование не случайно решило перебросить силы махновцев на запад. Пока шла ожесточенная борьба между Красной Армией и Деникиным, белополяки почти не проявляли активности. Они ненавидели большевиков, но в то же время боялись победы Деникина с его монархическим лозунгом «За единую, неделимую Россию!». Но когда деникинцы оказались на краю пропасти, армия пана Пилсудского закопошилась, нацеливаясь на Советское Заднепровье.

Ставя боевую задачу махновцам, Главное командование Красной Армии одновременно потребовало заявки на подвижной состав, на боепитание, на пайки. Махно не послал в Москву заявок ни на пайки, ни на вагоны. Политотдел 45-й дивизии немедленно оповестил об этом местное население, рядовых махновцев и красноармейцев. В листовках, изданных политотделом, говорилось, что настоящий боец Красной Армии защищает не только свою хату, свои волость и уезд, но и всю республику, что неисполнением приказа Главного командования Красной Армии Махно сам отбрасывает себя в стан врагов Советской власти, чего, разумеется, не сделают его бойцы.

Якира все больше беспокоило положение на фронте. В то время когда части дивизии, так неожиданно завязшие в махновском болоте, оказались, по сути дела, обреченными на бездействие, группы Шиллинга и Бредова, сбитые с киевского направления, продолжали беспрепятственно отходить на юг. Вот кому сослужили добрую службу махновские «борцы за свободу»! Однако срок ультиматума, предъявленного главарю черной армии, кончался лишь 10 января. Поэтому 45-я дивизия пока должна была оставаться на месте. Нет, не лютые морозы сказывались на темпах наступления. Много времени и сил отбирала борьба с махновщиной. Да и сыпняк по-прежнему косил бойцов.

В ночь перед решающим днем черный стан зашевелился. На площадях группировались боевые тачанки. Всадники закрепляли вьюки. К окраинам города двинулись обозы. По встревоженным улицам носились голосистые ординарцы.

В лучшем номере гостиницы «Люкс» рядом со штабной канцелярией пировал Каретник. Его адъютант вызвал помощника коменданта города.

— Садись! — тряхнув чубом, пригласил атаман Халупу.

— Ничего, я постою! — ответил одноглазый помощник коменданта, снимая с головы кудлатую папаху.

Свириду было не до пьянки. Встреча с земляком, другом детства, выбила его из колеи. Находясь в самой гуще черной армии, при ее штабе, он уже многое понял, убедился, что ему вовсе не по пути с разгульной кулацко-махновской вольницей. Взбудоражил также его да и многих других неожиданный переход к красным видных членов махновского «реввоенсовета». Здравый крестьянский инстинкт подсказывал Халупе верное решение. Но каждый раз в ту самую минуту, когда он собирался сделать разумный шаг, всплывала в памяти станция Помошиая, встреча с молодым бородатым командиром. И не то пугало Халупу, что он несколько раз ударил Анулова, а то, что решительно сказал ему: «Не дождешься!» Выходит, бородатый тогда будто в воду смотрел.

— Пей, Свирид! — Каретник наполнил самогоном стакан, подал его Халупе.

— За ваше здоровье, товарищ корпусной! — Свирид выпил, понюхал обшлаг шинели.

— Так что же это выходит? — атаман пронизал помощника коменданта подозрительным взглядом. — Старая гвардия батька и та стала хитаться? Перед всем народом ты, Халупа, смарал нашего боевика товарища Попова.

— Что думаю, то говорю, — ответил Свирид. — Я не раз слышал от самого батька: свободно то общество, где свободен человек.

— Ты как попка-дурак! — вскипел махновский комкор. — У людей ум в башке, а у тебя он в черной твоей бороде. Забил тебе мозги патлатый апостол Семка Барон. А того не понимаешь, что зараз решается вопрос — жить нам или не жить.

— Мой друг Гайдук хоть и красный, а честный человек, не чей-то там наймит. Я сказал голую правду. А нам, если жить, товарищ Каретник, то надо жить с правдой. За это подставлял я башку под пули.

— Что? Обратно захотелось тебе чрезвычайки, реквизиций, продразверстки, большевистских комиссаров? За что боролись два года? За что кровь проливали?

— За свободу! — ответил Свирид. — Царь — это я!

— Дерьмо ты, а не царь, хоть и моряцкого племени. Каретник зло плеснул в лицо Халупе полный стакан самогона.

Свирид от неожиданности прикусил язык. Потом, сжав кулаки, сделал шаг вперед. Однако вовремя одумался, окинув затуманенным взглядом свирепые лица атамановских собутыльников. Стиснул в руке папаху, вытер ею лицо, бороду. Нахлобучил шапку до самых ушей. При этом сдвинулась черная повязка, обнажив пустую глазницу. Гневно посмотрев единственным глазом на атамана, помощник коменданта с укором процедил сквозь зубы:

— Пьяные боцмана и мичмана не жалели для нашего брата кулаков. Но чтобы плюхать в морду самогон, этого не было. Вот оно твое, Каретник, царство свободы. Собачья свобода.

Дружки атамана ринулись с пьяным ревом на вольнодумца. Халупа сорвал со своей головы папаху, швырнул ее в лампу. Свет погас. В темноте загремели выстрелы. Свирид могучим плечом высадил оконную раму и прыгнул вниз со второго этажа…

10 января Махно со всей своей «гвардией» покинул Александровск. Кичкасская переправа, которую охраняли красноармейцы, ему не понадобилась. Он ушел из города на восток, в сторону Гуляй-Поля. 11 января. 45-я дивизия приступила к операции против махновцев. Третья бригада Голубенко разоружила первый махновский корпус в районе Варваровка — Чумаки. Двести пятьдесят махновских кавалеристов при этом вступили в бригаду.

В районе Шолохова бригада Каменского 13 января разоружила четвертый корпус Махно. Добровольно перешли на сторону Красной Армии тринадцатый стрелковый махновский полк, Екатеринославский, Верхне-Днепровский, Весело-Терновский отряды и полк сечевых стрельцов.

В тот же день в Никополе в полном составе, с оружием и конями, но без черного махновского знамени, влился в состав 45-й дивизии «стальной полк» имени батьки Махно. Его командиру Берковскому Якир доверил конную разведку 403-го полка. За счет перехода махновцев пополнились все полки дивизии. Кроме того, в Александровск и Никополь было эвакуировано несколько тысяч тифозных чернознаменников.

Махно в течение нескольких дней потерял большую часть своих вооруженных сил. Одна треть ее влилась в состав 45-й дивизии. Многие махновцы разбрелись по домам. Гордиев узел был разрублен. Эта победа досталась большевикам без крови, чему особенно радовался Якир. Приехав в Александровск, он отдал бригадам приказ двигаться на запад. Иона Эммануилович понимал, что теперь Махно вряд ли осмелится открыто выступить против Красной Армии.

И в самом деле, ряды махновцев здорово поредели. Однако их главарь и его приближенные — Каретник, Петренко, Федорченко и Чирва, ускользнувшие с небольшими отрядами своих приверженцев от удара еще до истечения срока ультиматума, вскоре снова бросили вызов Советам.

Для борьбы с махновскими бандами на юге Украины была оставлена дивизия латышских стрелков.

 

4. Снова Днестр

Сорок пятой дивизии, вновь устремившейся к Днестру, предстоял нелегкий путь. Особенно много забот легло на плечи ее «стариков». Тут и перевоспитание новых, пришедших в дивизию от Деникина и Махно людей, и политическая работа среди населения, в значительной своей части зараженного демагогией махновских агитаторов.

От Александровска до Тирасполя, раскинувшегося на левом берегу Днестра, в общем-то не так уж далеко — по прямой верст пятьсот. Но это для птичьих крыльев, а для солдатских ног и в шестьсот не уложиться! Словом, в полтора раза больше пути, пройденного в сентябре войсками Южной группы. Но разве сравнить обстановку тех черных дней с нынешней?! Ведь тогда бессарабцы, одесситы, подоляне с горьким чувством прощались с родными местами, как говорили некоторые из них, «бросали свое и шли защищать чужое». Теперь же с каждым днем, с каждым часом они приближались к Одессе, к Днестру, к Подолии.

Среди бойцов велись разговоры, будто теперь румынская армия для них трын-трава и Днестр, тем более замерзший, препоной не будет. В действительности все оказалось гораздо сложнее. Если «махновская проблема» на берегах Днепра стала предметом высокой политики, то румынская на берегах Днестра — объектом высшей дипломатии.

Но это позже. А пока в полусотне верст от Никополя второй бригаде пришлось три дня, с 15 по 18 января, вести ожесточенные бои с 34-й пехотной дивизией генерала Склярова. Дивизия эта входила в состав киевской группы войск генерала Бредова, отступавшей под напором 44-й дивизии Дубового и 60-й — Крапивянского. Выход 14-й армии Уборевича в район Александровска вбил клин в деникинский фронт и разорвал его на две части — крымскую и одесскую.

Стал вновь советским Кривой Рог. Первая и третья бригады из дивизии Якира вышли на линию реки Ингулец. В эти дни вернулся из гатчинского госпиталя Котовский. Прежде чем ехать в Николаевку, где находился штаб второй бригады, он явился к начдиву.

— Крепко измотал вас сыпняк, Григорий Иванович, — тепло поздоровавшись, сказал Якир, глядя на исхудавшего комбрига.

— К-к-как-никак п-пуд в лазарете сбросил. Я теперь, товарищ начдив, слабосильная команда, — улыбнулся Котовский. — Зато мой к-конь скажет спасибо.

— Вот о конных делах у меня и будет разговор с вами. Садитесь и слушайте, «слабосильная команда»! Небось подковы и сейчас гнете? В свою бригаду вам возвращаться не за чем. Пусть ею командует Каменский. Вы прошли хороший курс пехотного командира, а теперь будете кавалерийским начальником, командиром конной бригады.

— А где она, та б-б-бригада? — насторожился Котовский.

— В том-то и дело, что ее пока нет, — ответил Якир. — Бригаду вы создадите сами. Поезжайте в Лозоватку. Это в десяти верстах от Кривого Рога. Там стоит полк Няги. Он и составит ядро будущей бригады. Штаб дивизии приказал всем командирам пехотных бригад откомандировать в Лозоватку кавалерийские дивизионы. Из них создадите второй полк. Вот вам и кавбригада.

— И это все? Два полка? — разочарованно развел руками Григорий Иванович.

— Дорогой товарищ Котовский! — улыбнулся начдив. — Ведь дело вовсе не в количестве полков. Вон у Махно неделю назад было их с полсотни. А где они теперь, сами знаете. Главное — качество! Кто наш главный судья? Противник! И не столько генералы, сколько солдаты. Создадите вы конную бригаду, ее непременно прежде всего похвалят наши бойцы. Они очень любят, когда во время боя на флангах дерется, а иногда даже лишь маячит наша кавалерия. Конники Котовского! Уверен, что это будет звучать солидно. Но это не все. Надо, чтобы вас знали все деникинские солдаты и петлюровские гайдамаки. Вы, к примеру, еще далеко, а им уже мерещатся всадники Котовского. Вот тогда можно будет сказать, что вашей бригаде нет цены.

— Ну что ж, — согласился будущий командир кавбригады. — Многие царские тюремщики знали арестанта Гришку Котовского, а теперь все контрики узнают кавалерийского комбрига Григория Котовского. Вспомнил, Иона Эммануилович: «Если прорвется одна сабля, она потянет за собой сотни других». Быть по сему!

— Надеюсь, что вы носа не задерете, Григорий Иванович, и о дружбе со своей старой сорок пятой дивизией не забудете? — лукаво прищурившись, спросил Якир и положил руку на крепкое плечо земляка.

— Сорок пятая — это наша боевая семья! — ответил Котовский.

Якир извлек из-за пояса карту, развернул ее на столе:

— Смотрите сюда, Григорий Иванович. Вот в этом пространстве между Днепром и Збручем — беляки. Идут они из-под Киева и Житомира. Тут изрядно потрепанные войска генералов Павловского, Склярова, Мартынова, Стесселя. До сих пор их гнали с севера на юг дивизии Княгницкого, Дубового, Крапивянского. Но опять зашевелились наши старые противники — пан Пилсудский и добродий Петлюра. Пятьдесят восьмой, сорок четвертой и шестидесятой дивизиям пришлось круто развернуться на запад. К югу они выставили лишь заслоны. Беляки очутились теперь как в шприце. Сначала поршень их выжимал с севера, сейчас с востока. Теперь роль поршня будут играть наша сорок пятая и соседняя слева сорок первая дивизия Осадчего. Снова, как и летом, нам придется раскинуть части очень широко. Театр войны обширный, а сил — раз, два и обчелся. Там, где в мировую войну разворачивались целые армии, сейчас мы обходимся бригадами, а то и полками. Ничего удивительного в этом нет: царь поставил под ружье восемнадцать миллионов, а в Красной Армии только пять миллионов бойцов. Ну теперь о наших силах. Пока они еще в кулаке. А дальше третья бригада выходит на Черный Ташлык к Ново-Украинке и Помошной, первая и вторая — на Южный Буг к Вознесенску и Веселинову. Вот на каком фронте раскинется наша дивизия! Все сто верст! Теперь учтите, каково придется вашей новой кавалерийской бригаде.

— Учту, товарищ начдив! Не забуду девиз сорок пятой: «Всегда вперед!».

— И еще запомните, товарищ Котовский, с кем придется иметь дело. Все мобилизованное, насильно поставленное Деникиным под ружье уже отсеялось, дезертировало. Остались те, кого объединяет классовая ненависть к Красной Армии или же боязнь расплаты. Тут и ветераны первых походов, и те, кто летом свергал в Одессе, Киеве, Житомире Советскую власть. Одним словом, оголтелые! Потому-то они с таким остервенением и дрались четыре дня у Апостолова.

— Там, я слышал, бывшая моя бригада отличилась. Хорошо дрались земляки, набили морду оголтелым! — восторженно проговорил Котовский.

— Все показали себя хорошо, — поправил его начдив и продолжал: — Так вот, Григорий Иванович, поезжайте в Лозоватку. Действуйте. Надеюсь не позднее двадцать второго января получить от вас донесение о том, что бригада сформирована и готова к боям. Срок короткий. Но, сами знаете, время такое. Страна уже знает вожаков конницы Буденного, Примакова, Каширина, Думенко, Жлобу, Блинова, Гая. Уверен, теперь она узнает и Котовского. Буду гордиться, что нового славного конника дала боевая сорок пятая!

В тот же день Котовский вместе с эскадроном Ионы Гайдука отправился к месту формирования новой бригады. По дороге Григорий Иванович, знавший почти всех командиров сорок пятой, особенно конников, обратил внимание на одноглазого взводного. Поравнялся с ним, спросил:

— Новичок? Как запахло мамалыгой, так пристал, к сорок пятой. Небось перебежал из сорок первой, покинул батьку Осадчего!

— Да, товарищ Котовский, покинул батька, только не Осадчего, а Махно, — ответил Халупа. — И не через то, что запахло мамалыгой, а через то, что запахло дерьмом. Вот ушел, хотя и знался с ним не день и не два. Один ваш говорил, что так оно и будет. Я ему ответил: «Не дождешься!» А вышло, что ваш товарищ дождался.

— Ты, борода, левый эсер, анархист или еще там какой-нибудь партии?

— Нет, я кругом беспартийный.

— Вот и я беспартийный. Только не кругом, а так, наполовину. Одно скажу — запомни это крепко, потому что теперь ты уже служишь в бригаде Котовского, — я пока не коммунист, но всякий, кто идет против коммунистов, идет и против меня. А дальше вот что: за свою службу у Махно не сомневайся, воюй честно за Советскую власть, будет тебе почет и уважение. Я и сам когда-то грешил — это было еще при царе, — признавал Кропоткина, а теперь понял: есть одна народная правда, ленинская. Вот ты и докажи, что верен этой ленинской правде не на словах, а на деле. Доказать еще можно. Не сегодня — завтра пойдем в бой на оголтелых.

— А что это? — изумился бывший махновец. — Новая партия объявилась — голотелые?

Подъехал Гайдук.

— Эх, Свирид, Свирид! До чего же ты необразованный, — с укором глядя на друга, проговорил он. — Ну ничего, у нас тебя в два счета образуют. Оголтелые — это не те, кого в бане или летом на Днестре можно встренуть. Это, которым все нипочем. Такая особая, трехсот тридцати трех святителей порода бешеных контриков.

С такой «особой породой» бешеных контриков и пришлось вскоре встретиться дивизии Якира.

Части второго добровольческого корпуса генерала Павловского через Долинскую пробивались к югу. Деникинская офицерня, невзирая на стужу и морозы лезла напролом. Каждому из них мерещился Крым, где по указанию Деникина генерал Слащев собирал остатки разбитых белогвардейских корпусов и дивизий.

Пока полки Каменского продолжали движение на Вознесенск, первая и третья бригады 45-й дивизии, а вместе с ними вновь сформированная кавалерийская Котовского, 22 и 23 января отбивали яростные атаки белогвардейцев в районе Долинская — Казанки. Не дав четырем дивизиям генерала Павловского прорваться в Крым, Якир, не меняя маршрута для бригады Каменского, продвигавшейся к станции Помошная, остальными силами гнал беляков на Вознесенск. Левее, с осью движения на Николаев, наступала 41-я дивизия Осадчего.

Пять дней части дивизии Якира вели тяжелые бои с войсками генерала Павловского на Южном Буге у Вознесенска и три дня уже за этим рубежом у Веселинова. И здесь сорок пятая дивизия снова сорвала отчаянную попытку деникинцев пробиться через Николаев и Херсон в Крым. Белые повернули на Березовку, но и там не удержались. 3 февраля Березовка стала советской. В тот же день бригада Голубенко вошла в Голту, в ста верстах севернее Березовки. До Одессы осталось семьдесят верст.

Командующий 14-й армией Уборевич приказал 41-й дивизии освободить Одессу, а 45-й — выйти на линию Рыбница — Маяки и занять на Днестре все переправы.

Таким образом, сорок пятой предстояло вернуться к тому же рубежу, который она занимала летом минувшего года. Однако теперь вправо от Рудницы, где действовали, как и в прошлом году, петлюровцы, наступали левофланговые части 12-й армии. В тот же день командарм обязал Якира направить в помощь Осадчему — к Одессе — бригаду Левензона и кавалеристов Котовского.

4 и 5 февраля бригада Каменского сдерживала на линии Николаевка — Демидовка рвавшуюся к Тирасполю сильную группу генерала Бредова. В этом бою дивизия потеряла лучшего командира полка Федора Криворучко (однофамильца кавалериста), создателя Ямпольского партизанского отряда, из которого и вырос боевой 402-й полк. Со своей «золотой братвой» — так Федор Криворучко звал бойцов — он колотил австро-венгерских оккупантов, петлюровцев, деникинцев, совершил поход от Балты к Житомиру, от Глухова к Александровску, от Александровска к Днестру. Всего несколько дней оставалось до исполнения его заветной мечты — до возвращения в родную Ямпольщину. Но не дождался Федор этого светлого дня. У Николаевки Якир не мог создать перевеса в силах, потому что бригада Голубенко находилась в ста двадцати верстах у Бирзулы, а бригады Левензона и Котовского, выполняя приказ командарма, приближались к Одессе. Бригаде Каменского пришлось поэтому выдержать очень трудное, тяжелое сражение.

7 февраля 1920 года была очищена от белых Одесса, и дивизия Якира уже в полном составе продолжала движение на запад, отбрасывая группы генералов Бредова и Павловского к Днестру. Поршень шприца все больше и больше сжимал три плотных сгустка белогвардейцев в районе Маяков и Овидиополя, Тирасполя и Слободзеи, Рыбницы и Выхватинцев.

Для ветеранов сорок пятой наступили волнующие дни. Многие из них надеялись, что румыны пропустят деникинцев в Бессарабию и тогда, преследуя беляков, на законном основании можно будет хлынуть вслед за ними на родную землю. Но румыны, понимая, чем грозит им такое «гостеприимство», выставили против беляков стену пулеметов. За крупные суммы денег румынские офицеры, правда, пропускали к себе некоторых белогвардейских офицеров, да и то только ночью, остальные же борцы «за единую, неделимую», укрывшись в днестровских камышах, решили биться до последнего патрона.

Ликвидация остатков белогвардейских сил на этом участке была завершена частями дивизии Якира 18 февраля 1920 года: весь левый берег Днестра, от Ямполя до Днестровского лимана, стал советским.

Красноармейцы и командиры, вняв доводам командования, дали слово не переходить линию Днестра. Это была трудная клятва: ведь там, за замерзшей рекой была их родная земля, томились в помещичьей неволе их семьи. Но такой клятвы требовали интересы революции, интересы Советской республики.

 

5. Питомцы Ватикана

Слава о крупных победах Красной Армии разнеслась по всей Советской республике и шагнула далеко за ее пределы. 16 января 1920 года Антанта возвестила о снятии блокады с Советской России и в то же время продолжала гнать транспорты с боевым имуществом Врангелю, окопавшемуся в Крыму за Перекопским валом.

Весть о взятии красными Одессы дошла и до Жмеринки, где отсиживался со своими воинственными галичанами генерал Микитка.

На станцию Вапнярка, только что освобожденную от белых передовыми частями сорок пятой дивизии, 8 февраля явились представители генерала Микитки с весьма заманчивым предложением: галицийский генералитет, возвестив о полном разрыве с Деникиным, изъявил готовность вступить в контакт с Красной Армией.

Когда Якиру сообщили об этом, он сказал:

— Не ахти какой, но все же союзник. И раз галичане просятся к нам, значит, мы сила! Летом стал брать верх Петлюра — они пошли с ним. Осенью повезло поборникам «единой, неделимой» — галичане переметнулись к Деникину. Школа Ватикана: раз ты не наиболее сильный, ты должен быть наиболее ловким.

— Контакт так контакт, — сказал в свою очередь Гарькавый. — Кстати и проверим их. Всю зиму они прикрывали левый фланг генерала Шиллинга, обороняли линию Вапнярка — Одесса от советских партизан и своих вчерашних друзей петлюровцев. Пошлем их к Рыбнице добивать группу Шиллинга.

— Пока Микитка соберется добивать деникинцев, тифозная вошь добьет его сечевиков. Без нашей помощи — им всем амба. Район Жмеринка — Бердичев надо взять под строгий карантин, — распорядился Якир.

Переговоры длились недолго. Обе стороны с санкции Главного командования сошлись на том, что штаб генерала Микитки ликвидируется, Красная Армия берет галицийские вооруженные силы под свое командование, а в части направляет военных комиссаров из коммунистов-галичан. Было договорено, что из полков удаляются паны-отцы, фельдкураты, а на солдатских кепи трезуб заменяется красноармейской звездой.

Две бригады сечевых стрельцов были переданы 45-й дивизии, по одной бригаде получили 22-я и 60-я дивизии. Кавалерийский полк Шепаровича также вошел в подчинение Якиру. Это были те самые сечевики-кавалеристы, которые в конце августа, выполняя приказ Петлюры, окружили две бригады 45-й дивизии под Крыжополем и Бершадью.

После ликвидации деникинских группировок на подступах к Днестру и в его пойме 45-я дивизия совсем недолго оставалась в районе Одессы, Тирасполя, Брацлава. Вместе с молодой, но уже хорошо показавшей себя кавалерийской бригадой Котовского она вскоре двинулась на север.

Затосковали Иона Гайдук, новый взводный Халупа и те бойцы, которых одноглазый матрос привел из-за Днестра. До озера Катлабух, что примыкает к Килийскому гирлу Дуная, не так уж далеко — пустяки в сравнении с пройденными верстами. Озеро и возле него родное село Богатое не выходили из головы. И все же Гайдуку было легче, нежели тем товарищам, перед глазами которых далеко видимая с восточного берега, запорошенная снегом простиралась родная бессарабская земля с раскинувшимися на ней дорогими сердцу селами и деревнями Булаешты, Суслены, Пугачены, Шерпены, Яниканы, Олонешты… Главная препона, конечно, не румынские патрули, не замерзший Днестр, а солдатское слово, данное начдиву. Ведь и Якиру хотелось бы побывать в родном Кишиневе. Сколько до него от Дубоссарской излучины? Каких-нибудь десять верст. Если они, рядовые бессарабцы, дали слово не переступать Днестра, то и он, начдив, очевидно, дал такое же слово кому-нибудь там повыше — в штабе армии, фронта, а может, в самой Москве.

А между тем многие бойцы и командиры получили долгожданные, хотя и очень кратковременные, отпуска, разъехались в Тилигуло-Березанку, Тридубы, Голту, Ананьев, Ямполь, Кучурган, Плоское… Плосковцам повезло больше других. Якир так наметил маршруты колонн, что 400-й полк Колесникова не только попал в родное село, но и имел там двухдневную стоянку. Хлебом-солью, красными флагами, колокольным звоном встречало Плоское своих земляков. Не то, что в июле прошлого года, когда село, взбудораженное изменниками Батуриным и Кожемяченко, схватилось за дрюки.

В первый же день, как только полк вступил в Плоское, Иван Колесников побывал на кладбище. Положил на могилу сына пучок пушистых, рано расцветших веток вербы.

…Галицийских сечевиков отвели в тыл. Их место на фронте заняли части Красной Армии. Дивизия Якира из-под Одессы, Тирасполя, Брацлава двинулась к Жмеринке.

Антанта, объявив о снятии блокады с Республики Советов, все еще не теряла надежды на разгром Красной Армии. Просчитавшись на Деникине, империалисты, пустили в ход Врангеля, а особое внимание оказали Пилсудскому, Петлюре. Если раньше, боясь деникинского лозунга «единая, неделимая», эти наемники выжидали, чем кончится советско-деникинское единоборство, то теперь они сами готовились к нападению. Вашингтон, Лондон и Париж не скупились: варшавские и львовские цейхгаузы трещали от заморского добра — оружия, боеприпасов, обмундирования, продовольствия.

Всю весну 1920 года 45-я дивизия на фронте Летичев — Комаровцы — Бар, а 60-я — на линии Бар — Могилев-Подольский отбивали яростные атаки легионов Пилсудского и гайдамаков Петлюры. Сказывался численный перевес врага. Боевой порыв, которым еще недавно были охвачены советские дивизии, гоня врагов от Орла к берегам Черного моря, несколько поостыл. Неоднократные попытки коротким ударом опрокинуть белополяков и жовтоблакитников, отбросить их к Збручу не увенчались успехом. Да и Главное командование Красной Армии, озадаченное возросшим сопротивлением белогвардейцев на Кавказе и в Крыму, не уделяло должного внимания белопольскому фронту, хотя Ленин неоднократно предупреждал Главкома о возросшей опасности с запада.

Число активных бойцов в дивизии Якира сократилось до двух тысяч: сказались и тиф, и тяжелые потери в боях. Рота в десять — двенадцать штыков занимала участок в один километр. Против 45-й дивизии действовали не менее семи тысяч легионеров.

Якир со дня на день ждал пополнения. В Литине, Жмеринке, Виннице в теплых казармах, в светлых госпиталях, избавившись от страшнейшей «египетской казни» — вшей, долечивались отвоеванные у смерти тысячи галицийских стрелков. Иона Эммануилович в сопровождении начальника снабжения и дивизионного врача посетил гарнизоны, где лечились галичане, потребовал, чтобы получаемые на армейских складах обмундирование, белье, пайки, медикаменты в первую очередь направлялись в новые бригады. Все, кроме боеприпасов, которые были необходимы на фронте.

В Микулинцах, вблизи Литина, Якир поднял по тревоге бригаду Головинского и провел с ней полевое учение. Начдив остался доволен строевой выправкой, дисциплиной, тактической выучкой командного состава. Спросил бойцов, читают ли они «Голос красноармейца». Многие ответили, что больше читают газету «Червоний стрiлець», которую редактировал в то время писатель Мирослав Ирчан.

Комиссар бригады Ткалун обстоятельно доложил Якиру, что бойцы рвутся в Галицию, старшины сторонятся комиссаров, скучают по панам-отцам. Кое-кто из них и трезуб не снимает.

Тогда все в дивизии полагали, что отдохнувшие и окрепшие галицийские бригады, получив задание прорваться в Галицию, станут крепкой опорой старым полкам. Ради этого, думал начдив, стоило отказать во многом самом необходимом даже ветеранам.

В Виннице Якир побывал в кавалерийском полку. После смотра Шепарович спешил кавалеристов. К казармам, свернув с шоссе, приближалась двуколка. Бойцы оживились:

— Хлопцi, червоный дiд везе нам «Червоного стрiльця»!

— Пан Теслер, то вельмi файна людина!

— А вы знаете товарища Теслера? — спросил начдив.

— О, ми Bci дуже його поважаемо, — сверкая белыми зубами, ответил подтянутый, лощеный Шепарович. — Як же його не поважати, пан товарищ дивизiйий генерал? Biн же нам постачае не aби яку, а духовну їжу.

Пока Якир проверял боевую готовность нового пополнения, в Варшаве встретились и примирились «непримиримые» враги Пилсудский и Петлюра. Бывали в истории случаи, когда державы теряли свои армии. А вот в 1919 году случилось так, что две армии потеряли свою родину. Гайдамацкая лишилась ее в борьбе против своего народа, галицийская — под натиском легионов Пилсудского. Потеряв отечество, Петлюра продал свой меч польской шляхте. За это она обязалась отвоевать для него Украину, а он признал право Польши на галицийские земли. Петлюра, не задумываясь, подписывал договоры. Год назад он с такой же легкостью признал право англичан и французов на шахты Донбасса и на железные дороги Украины.

15 апреля, когда галицийские бригады достаточно окрепли, Якир подтянул их ближе к фронту. Бригаде Головинского приказал занять оборону на участке Комаровцы — Клопотовцы.

Сорок пятая дивизия готовилась к наступлению, которое обещало быть успешным. Но тут случилось неожиданное. В ночь на 23 апреля в Волковинцы прибежал запыхавшийся военком хозчасти 6-го галицийского полка Ростыкус. Немного успокоившись, он рассказал, что старшины арестовали всех комиссаров в полку и повели их на расстрел. Бежать удалось лишь ему одному. Из разговоров панов старшин, которые довелось слышать Ростыкусу, было ясно, что 6-й галицийский полк изменил Красной Армии, переметнулся к врагу.

Днем 23 апреля мятеж охватил все галицийские бригады, за исключением первого полка, оставшегося верным советскому знамени. Галичане заняли в тылу советских войск Бердичев, Казатин, Винницу. В очень тяжелом положении оказались войска 12-й армии. Им пришлось отбиваться с фронта от наседавших легионеров и гайдамаков, а с тыла от вероломного партнера — сечевиков.

Да, Ватикан не спал! Не спали и удаленные из галицийских полков паны-отцы. Одни связались с Петлюрой, другие — с его атаманом Шепелем в литинских лесах, третьи — с белополяками. Вскоре все командиры изменивших галицийских бригад получили приказ Петлюры: «Идите в Галицию на помощь вашим братьям и сестрам». И это писала та же рука, которая поставила свою подпись под документом, навечно отдававшим Галицию польской шляхте!

Вечером 23 апреля Теслер на своей двуколке привез в полк Шепаровича кипу свежих газет. Старик еще не знал о мятеже. Правда, он удивился, что никто не поспешил, как обычно, ему навстречу за новостями. Прихватив перевязанную шворкой пачку газет, Теслер направился в штаб. Подойдя к комнате, которую занимал Шепарович, старик носком сапога толкнул дверь. Но что это? Теслер машинально заслонил глаза пачкой газет. И тут же сквозь шум других голосов услышал голос Шепаровича:

— Пан товарищ комиссар! Я — сын цiсарского полковника, сам полковник. Я — європеец и не стану забруднювати о вас руки. Досить попрацювали нашi старшини. До стiнки, пан товарищ комиссар! — истерично крикнул Шепарович, потом забормотал негромко, будто читая молитву. — Слава пану Езусу. Кiнець бiльшовицькому ярму, кiнець азiатщинi. Ми знову — авангард цивiлiзованої Європи.

Комиссар Дидуник, в изодранном френче, едва шевеля окровавленным ртом, презрительно произнес:

— Панскими холуями вы народились, панскими холуями и сдохнете. Хай живе радяньска Галичина!..

Шепарович выстрелил. В этом не было ничего нового. Все изменники начинали с расстрела комиссаров.

Старый Теслер, чтобы не упасть, прислонился плечом к косяку двери. Затем он поднял обе руки и, держа над собой пачку свежих газет, закричал:

— Так ви, гады, вiдплачуете за хлiб-сiль? — Подойдя ближе к Шепаровичу, бросил на стол сверток с газетами, продолжал: — Ну, чего чекаешь? Стреляй i мене, жовтоблакiтна собака…

Шепарович нахмурился. Но кровь тянет за собой кровь. «Європеец» взметнул обнаженным клинком:

— На тебе, слiпий мерiн, i кулi жалко…

Теслер замертво свалился рядом с комиссаром Дидуником.

Вот так питомцы Ватикана заплатили за советский хлеб-соль, за тысячи жизней, спасенных от голодной смерти и от тифозной вши.

Тяжело пришлось в этот день «железным ребятам» — курсантам дивизионной школы младших командиров и ее комиссару Корытному. Школа приняла на себя основной удар мятежников. Атакованный и наполовину разгромленный галичанами штаб Якира отошел в северное предместье Винницы — Ерусалимку. Там за Бугом люди сразу же занялись восстановлением связи с фронтовыми частями. Спустя час все три бригады уже были на проводе. Не отзывался лишь штаб Котовского, находившийся в Калиновке.

На линию послали Бориса Церковного. Рыжий морзист с аппаратом Эриксона под мышкой покинул штабной двор. За Бугом, захлебываясь, трещал тяжелый кольт. Пули назойливым роем жужжали вокруг. Одна из них сразила проходившего по улице курсанта. Церковный бросился на помощь, опустился на колено, приложил ухо к груди бойца. Затем, покачав головой, подобрал ручной пулемет убитого, направился к окраине поселка.

— Правильно сделал, Борька, — крикнул ему появившийся невесть откуда Гарькавый. — Эта штука тебе пригодится.

В поле Церковный нашел оборванные концы провода, связал их, включил Эриксон. Но Калиновка не отвечала. Связист пошел дальше. Устранил еще один порыв. И опять Калиновка молчала. Перевалив через бугор, Церковный увидел группу сечевиков, двигавшихся ему наперерез от Буга. Что делать? Отходить? Но сечевики явно устремляются к Ерусалимке. Неожиданный удар с тыла сорвет только что наладившуюся работу штаба. Как же быть? Есть еще возможность незаметно отойти в кусты, спастись бегством. Но это не выход из положения. Что он тогда ответит начдиву? И Борис решил задержать сечевиков. Залег, выдвинул вперед Эриксон — хорошее укрытие для головы. Прильнул щекой к пулемету, нажал спусковой крючок.

Ошарашенные неожиданной пулеметной очередью, сечевики как по команде свалились на землю и тут же открыли по связисту ответный огонь. Пули щелкали по аппарату. Борис, вобрав голову в плечи, не прекращал стрельбы. Тут его осенило. Он стал вести огонь по азбуке Морзе — точка-тире, точка-тире: «Отбиваю атаку галичан точка Меня окружают точка Держусь точка Борис Церковный точка».

В штабном дворе услышали позывные. Боевая группа во главе с Якиром бросилась бегом по дороге на Калиновку, с ходу отбила атаку галичан, выручила Церковного.

Когда бой закончился, начдив, пожимая Борису руку и улыбаясь, сказал:

— Однако, ты, оказывается, мастер не только отстукивать на морзянке…

— Служу трудовому народу! — ответил Церковный и, вскинув поклеванный пулями аппарат за плечо, двинулся дальше, в сторону Калиновки.

Поздно вечером морзиста вызвал к себе Якир. Бориса сразу насторожило необычно хмурое лицо начдива.

— Сегодня, товарищ Церковный, ты с честью выдержал экзамен на взводного, — не совсем обычно начал Якир. — Но это не единственное испытание…

Связист после этих слов вовсе переполошился. А начдив продолжал:

— Крепись, Борис. Сечевики посекли шофера штабного грузовика. Твой брат Михаил Церковный, замечательный советский боец, пал смертью героя. Захваченный галичанами, он наотрез отказался служить изменникам.

— Эх, Мишка, Мишка, — тихо, одними губами, произнес морзист и стиснул кулаки. Не стесняясь слабости, смахнул набежавшую слезу: — Припомню я это петлюровской сволочи…

— Осиротели твои племяши, Борис! — мягко сказал Якир. — Ты не забывай их.

— Пока я жив, они не сироты, товарищ начдив, — ответил Церковный. — Я заменю им отца.

— Вот и хорошо. Будет у них отец-краснознаменец. Подписали мы с военкомом бумагу, хлопочем о награждении тебя орденом. Ты честно заслужил его храбростью и смекалкой.

— Спасибо, товарищ начдив, на добром слове. Но если давать орден, то не мне, а Мише посмертно. Он — настоящий герой, а не я.

— Хорошо, подумаем об этом. А теперь вот что, Борис: получай у товарища Гарькавого направление. Принимай взвод в Особом полку. Кончится волынка с сечевиками, отпустим тебя в Одессу навестить малышей. А кого наградить орденом — начальству виднее…

 

6. Фастовская группа

Слуги Антанты и Ватикана надеялись, что бунт галичан, как и мятеж чехословацкого корпуса в мае 1918 года, послужит сигналом к широкому антисоветскому восстанию в тылу Красной Армии. В первую очередь они рассчитывали на поддержку бунтовщиков стрелецкими запасными частями, размещавшимися в Киеве, в Бендерских казармах на Брест-Литовском шоссе. Но надежды вдохновителей мятежа не оправдались.

Заслушав 27 апреля доклады коммунистов-галичан Порайко, Конара, Нагуляка, стрельцы запасных частей заклеймили позором галичан-изменников. Стрелецкое «вече» постановило создать галицийский полк для пополнения 45-й дивизии, более всего пострадавшей от предательства сечевиков.

Их мятеж нанес ущерб не только этой дивизии. Захватив Казатин, Бердичев, Винницу, сечевики генерала Микитки на трехсотверстном участке фронта открыли дорогу интервентам. Дрогнула, зашаталась оборона советских войск от Припяти до Днестра.

Пилсудский бросил на Киев мощный кулак из шести пехотных дивизий и одной кавалерийской бригады — всю свою 3-ю ударную армию. Вышибленный из Киева войсками белого генерала Бредова 31 августа 1919 года, Петлюра тоже рвался теперь со своей недобитой армией в столицу Украины. У Пилсудского же были свои расчеты. Он разрешил включить в состав ударной армии лишь одну петлюровскую дивизию. Пропагандисты интервентов изображали дело так: 6-я стрелецкая дивизия генерала Безручко идет, дескать, освобождать от большевиков свою столицу, а поляки любезно согласились помочь в этом украинскому генералу. Головной атаман пан Петлюра в своем манифесте к украинскому народу от 27 апреля 1920 года явную агрессию Пилсудского также расценивал как «братскую помощь многострадальной Украине».

Не один Петлюра возлагал в те дни большие надежды на Пилсудского. Вся контрреволюция — и украинская, и белорусская, и русская — полагалась на помощь с берегов Вислы. Писатели-эмигранты Мережковский, Зинаида Гиппиус, Философов страстно призывали Пилсудского «разрушить царство анархии, спасти Россию от большевиков».

С юга операцию ударных сил Пилсудского обеспечивали три армии. Вторая (три дивизии) наступала на Белую Церковь — Канев, шестая (две дивизии) — на Умань — Черкассы и петлюровская (около пяти дивизий) заслоняла фланги 6-й польской армии от ударов красных со стороны Одессы.

Командующий 12-й советской армией Меженинов и командующий Юго-Западным фронтом Егоров, стараясь закрыть прорехи, образовавшиеся в результате измены сечевиков, ввели в дело все резервы. Надо было защитить фланги — самые уязвимые места, куда устремились острия вражеских оперативных стрел.

Командующий фронтом Егоров в своем штабе в Александровске решал трудную задачу. Обстановка на юге неимоверно осложнилась. В Крыму за Перекопским валом засел барон Врангель. Его силы день ото дня росли за счет щедрой помощи Антанты. Чем дальше, тем труднее с ним бороться. А тут новая забота — под ударом Киев. Если Пилсудский пробьется к Днепру, зашевелится и барон Врангель. Ведь хозяин у всех у них один — Антанта.

Егорову было известно, что Главком по настоянию Ленина снял с Северного Кавказа Первую Конную армию под командованием Буденного. К концу мая ее головные части подтянутся к Умани и сразу же нависнут над флангами колонн интервентов. Пока же Умань — центр стокилометрового разрыва между 12-й и 14-й армиями — находится под ударом. Где-то в районе Казатина рейдируют уланы генерала Корницкого. Не ринутся ли они в глубокий тыл, чтобы захватить Умань? Тогда Первой Конной армии вместо удара по флангам врага придется вести обычное фронтальное сражение, и не на Киевщине, а значительно южнее, — может, на подступах к Кривому Рогу или Вознесенску.

Знал Егоров и о требовании Ставки, чтобы войска, разгромившие Колчака и двигавшиеся из Сибири к Перекопу, свернули на запад, к Киеву, для усиления 12-й армии Меженинова. Две дивизии этой армии — 58-я Княгницкого и 44-я во главе с Дубовым — находились под угрозой окружения и стремились прорваться из Полесья на линию Киев — Богуслав.

Командующему фронтом до зарезу была нужна дивизия, которая смогла бы не только оторваться от врага, но и, сохранив силы, совершить стремительный бросок из фронтового района к Умани, Тальному, Звенигородке. Нужен начдив, способный твердо держать в руках свои полки в этой трудной обстановке и обеспечить беспрепятственный выход Первой Конной армии в назначенный район. Проблема очень важная, но ни командарм Меженинов, войска которого действовали в районе Киева, ни Уборевич, находившийся со своей 14-й армией в районе Жмеринки, не имели возможности вплотную заняться этой проблемой. На них и без того в последние дни свалилось слишком много забот.

«Кого же направить в район Умани?» — размышлял Егоров. По замыслу командующего фронтом избранный для этого начдив кроме своей дивизии должен получить в подчинение и те силы, которые окажутся на участке Умань — Днепр, создать нечто вроде самостоятельной армии, подчиненной непосредственно штабу фронта. Задача этой особой армии — не только заполнить уманский прорыв и заслонить с востока советскую конницу, удар которой намечен на Сквиру — Житомир, но и самой, упираясь правым флангом в Днепр, ударить на Обухов — Фастов во фланг 3-й армии интервентов.

Реввоенсовет фронта пришел к единодушному мнению, что из всех дивизий Правобережья только сорок пятой под силу сложный фланговый марш. Да и Якир — опытный начдив. Он способен возглавить Особую армию и повести ее в бой, как раньше вел соединения Южной группы.

…Несколько дней подряд сорок пятая дивизия вела тяжелые бои с наседавшей 18-й польской дивизией и с бригадами галичан в районе Межирова. 29 апреля ей удалось оторваться от противника. Якир стянул все части дивизии и конную бригаду Котовского в район Жмеринки. Там он и получил приказ командующего фронтом пробиваться к Умани, а там возглавить Особую армию, получившую впоследствии наименование Фастовская группа.

30 апреля, выполняя приказ командующего фронтом Егорова, дивизия несколькими колоннами двинулась на юго-восток. На привале у Красного бойцы обступили начдива. Все знали, что путь дивизии лежит на Тульчин. Это воскресило у бойцов старые надежды.

— Товарищ начдив, не к Бессарабии ли путь держим? — спрашивали Якира ветераны.

— Я и сам, товарищи, всей душой рвусь в родные края. Да вот выдали нам плацкарту совсем на другое направление, — отшучивался начдив.

— На какое? — интересовались красноармейцы.

— На очень важное, товарищи! — уже серьезно произнес Якир. — Решается судьба революции. Всем нам оказана высокая честь: мы будем сражаться за Киев. Нашей славной дивизии командование фронта доверило прикрыть фланги Конной армии. Сам Ленин шлет ее сюда на подмогу. Нам предстоит длинная дорога. Но это нам не в новинку. Осенью мы с вами отмахали с боями полтысячи верст с юга на север. Сейчас пойдем с запада на восток. Знаю, кое-кто говорит: «Пятки мажем!» Но это не бегство, не отступление, а маневр на гибель врага. Силы Красной Армии атакованы с трех сторон пилсудчиками, сечевиками, петлюровцами. Чтобы собраться с силами для контрудара, нам надо стать спиной к стене! И эта стена — Днепр, родной брат Днестра. Понятно, товарищи? Жалко, конечно, оставлять города, села, жалко оставлять население под пятой оккупантов, но тяжелее потерять войско. Этот отход сохранит нам боевые силы, а с ними мы снова вернем села и города. Пусть пока радуются пан Пилсудский и пан Петлюра. Деникин тоже радовался, когда наступал, но недолго пришлось ему веселиться. Так же будет с Пилсудским и Петлюрой. Прошу помнить одно, товарищи, и крепко помнить: Деникину, чтобы пройти от Ростова до Орла, да еще летом, понадобилось полгода, а мы с вами всего за два месяца прошли значительно больший путь — от Орла до самого Черного моря, к тому же в стужу и метели. Напомню вам любимые слова покойного старика Теслера, все вы его знали: «Побольше бодрости!» Больше бодрости, веры в победу! Не сомневаюсь, что Пилсудскому и Петлюре придется покруче, чем Деникину. Ходят слухи, что следом за легионами Пилсудского движутся польские помещики, чтобы отобрать у крестьян землю. Польские, русские, украинские и другие тунеядцы ничуть не лучше наших бессарабских дук-кровососов. Вот ты, товарищ тезка, — Якир обратился к Гайдуку, стоявшему в первом ряду, — много имел земли возле озера Катлабух?

— Чих с гаком, товарищ начдив.

— Вот то-то! — начдив повел рукой к горизонту. — И вот эти поля до революции принадлежали какому-нибудь польскому пану. Может, самой графине Браницкой. Знаете, сколько у нее было земли? Хотя и без гака, но все двести тысяч десятин.

…Части сорок пятой дивизии продолжали продвигаться на юго-восток. Люди без ропота отмахивали в день по тридцать — сорок верст. А настроение? Тогда, осенью, во время Южного похода, не все верили, что существует еще Советская власть, что Красная Армия держится. Теперь каждый боец знал, что советские войска, хотя и отдали Киев, крепко уцепились за днепровские берега, и не сегодня-завтра к Умани подойдут передовые части грозной Красной кавалерии. Хотя чуть западнее, отбиваясь от интервентов, с рубежа на рубеж отходили полки 60-й стрелковой дивизии, а по линии железной дороги курсировали бронепоезда «Гроза» и «Смерть паразитам», Петлюре все же удалось выбросить через Вапнярку к Тульчину, наперерез сорок пятой дивизии, группу полковника Тютюнника, в состав которой входил и мятежный полк «европейца» Шепаровича.

5 мая конники Котовского разгромили группу Тютюнника у Кирнасовки и забрали его обозы. В этой жаркой схватке крепко поработал клинок нового взводного Свирида Халупы.

6 мая дивизия Якира, сделав бросок в шестьдесят верст, у Бершади переправилась на левый берег Южного Буга. Отсюда колонны дивизии круто повернули на северо-восток. Опрокидывая на пути многочисленные петлюровские банды, 10 мая они достигли Умани. За десять дней дивизия с боями совершила труднейший фланговый марш в триста верст.

У командования фронта рассеялись опасения за уманскую «пустоту». Сорок пятая, выполняя приказ Егорова, продолжала продвигаться дальше, на северо-восток. Выйдя в район Звенигородки, она 20 мая повернула на северо-запад. В Богуславе, Льнянке, Винграде появились польские уланы — конные авангарды генерала Корницкого, бросившегося вопреки ожиданиям Егорова не к Умани, а к Тараще. В это же время вошедшая в состав Фастовской группы 44-я дивизия Дубового отбивала натиск 7-й и 15-й пехотных дивизий интервентов на фронте Кагарлык — Богуслав. Правее, от Богуслава до Канева, дралась с интервентами бригада внутренних войск. Правый фланг Фастовской группы, состоявшей теперь из 24-х стрелковых и 4-х кавалерийских полков, прикрывала боевая Днепровская флотилия.

25 мая, когда колонны Первой Конной армии выходили на линию Ставище, командующий Фастовской группой Якир подписал приказ о наступлении.

На столе лежала испещренная цветными стрелами карта.

— Выдохся пан Пилсудский, — как бы подводя итог многодневным раздумьям, сказал Якир. — Черная пантера, сделав прыжок к Днепру, успела лишь когтями передних лап уцепиться за Бровары. Голова ее — в Киеве, грудь упирается в Белую Церковь, брюхо лежит в Гайсине, подбрюшье — в Тульчине. В Вапнярке, у хвоста пантеры, вертится петлюровский цуцик.

— Верно, что цуцик. Иного имени Петлюре не придумаешь, — усмехнулся Гарькавый.

— И к тому же шкодливый, — добавил комиссар Клименко.

— Картина получается довольно интересная, — продолжал Якир. — Пока двенадцатая армия держит пантеру за передние лапы и нацеливается на ее холку, наша Фастовская группа ударит по груди, Конная армия — в подгрудье, а четырнадцатая — по брюху. Кому-нибудь следовало бы ударить в подбрюшье, да жаль, червонные казаки Примакова, которые спешат к нам из-под Перекопа, еще где-то на марше. Ну, а с петлюровским цуциком, с его пятью дивизиями пока успешно справляется наша одна сорок первая во главе с Осадчим.

После некоторого раздумья Якир, придвинув к себе документы, снова достал карандаш и написал на подлиннике боевого приказа и на всех его копиях: «45-я дивизия и на сей раз сделает свое дело».

28 мая войска Фастовской группы, тесня 15-ю, 7-ю пехотные дивизии интервентов и конницу Корницкого, вышли на линию Обухов — Ракитно — Володарка. Днепровская флотилия, прикрывая войска Якира со стороны реки, с боями заняла Триполье.

 

7. Киевская операция

Надежды пана Пилсудского на то, что появление на Крещатике дивизии гайдамаков будет с энтузиазмом встречено населением Киева, не оправдались. Киевляне не пришли в восторг. И это было закономерно: народ всегда презирал и презирает предателей. А то, что жовтоблакитники предали и продали украинский народ, особенно ярко подчеркивалось церемонией въезда «победителей» в столицу Украины. Вслед за познанскими легионерами по Брест-Литовскому шоссе катила открытая машина. В ней, дружно беседуя, сидели Пилсудский и Петлюра.

Заветная цель пана Петлюры вроде бы осуществилась: он в Киеве, на берегах Днепра. Но какой ценой? Об этом головной атаман старался не думать. 6 мая, в день вступления в Киев, он предписал всем галицийским бригадам собраться в районе Проскуров — Волочиск для отдыха и формирования. Очутившись на берегах Збруча, сечевики уже мечтали о возвращении в Галицию. Значит, по достоинству оценена их добрая услуга, не зря они открыли легионам Пилсудского путь на Киев.

Но по-иному решили Петлюра и Пилсудский: один воспитанник, а другой — поклонник иезуитской школы. Не без оснований полагая, что изменивший трижды изменит и в четвертый раз, они разоружили сечевиков, после чего загнали их в лагерь для военнопленных. Не избежал этой участи и Шепарович — самый активный деятель антисоветского мятежа. Мавр сделал свое дело. Классовая корысть толкнула Петлюру продать Украину польской шляхте. Без особых колебаний и угрызений совести продал он ей и галицийских стрельцов. Жулик обжулил жуликов.

Не только Петлюре, но и всем, кто слушал его «исторические» разглагольствования на площади у Софийского собора, было ясно, что 6-я дивизия генерала Безручко появилась в Киеве лишь по милости пана Пилсудского. Петлюра не мог даже похвастаться боевыми заслугами перед Пилсудским: ведь вся его «армия» в районе Днестра не могла сдвинуть с места одну 41-ю дивизию Осадчего.

Якир трезво оценил обстановку: враг выдохся. Правда, в руках пилсудчиков Киев. Но развить наступления в глубину или хотя бы выйти на широком фронте к Днепру от Киева до Херсона, чтобы оттуда протянуть руку Врангелю, у белополяков уже не было сил. К тому же Пилсудскому пришлось перебросить четыре дивизии с Украины в Белоруссию против Тухачевского. Это значительно облегчило положение советских войск в районе Киева.

23 мая командующий фронтом Егоров, выполняя директиву Центрального Комитета партии и Главкома, принял решение о переходе войск фронта в решительное наступление, цель которого — уничтожить армию Пилсудского на Украине.

Тщательно разработанный штабом фронта план операции предусматривал: 12-я армия Меженинова форсирует Днепр у Киева, прорывается на Коростень, не дает интервентам уйти на север и запад; Конная армия Буденного прорывает оборону противника в районе Сквира — Казатин и выходит в тылы ударной группы генерала Рыдз-Смиглы; 14-я армия Уборевича сковывает 6-ю польскую армию и силы Петлюры на фронте Гайсин — Днестр. Фастовской группе Якира ставилась задача сковать противника на участке Васильков — Белая Церковь.

Якир хорошо знал: сковывать противника — это вовсе не значит привлекать его внимание вялыми атаками и стрельбой из-за надежных укрытий. Чтобы Конная армия могла прорваться на участке Сквира — Казатин, Фастовская группа должна была не только прикрывать ее правый фланг, но оттянуть на себя все резервы 7-й и 15-й белопольских дивизий. Для этого требовалось непрерывно тревожить противника на всем стокилометровом фронте от Днепра до Сквиры. Только так можно было успешно решить поставленную командованием фронта задачу.

Многовековой опыт войн говорит: мало сил у того, кто должен всюду быть наготове, а много у того, кто вынуждает другого быть наготове. Но времена линейной тактики ушли в прошлое, рассуждал Якир. Нельзя все шестьдесят шесть батальонов 45-й, 44-й дивизий и бригады ВОХРа равномерно распределить по всему фронту от Днепра до Володарки — меньше чем по батальону на версту. Поближе к правому флангу Первой Конной армии необходимо иметь войск больше, чем у Днепра. Якир решил 44-й дивизии отвести участок фронта в семьдесят верст, 45-й — в тридцать. Причем из этих тридцати для наиболее активных действий командующий наметил участок в десять верст от Ракитно до Насташки. На левом фланге этого ударного кулака приготовилась к атаке конная бригада Котовского.

Пробежав глазами отпечатанный на машинке приказ, Гарькавый положил его перед Якиром. Закурил, лукаво усмехнулся в густые усы и, как бы уточняя для себя содержание приказа, сказал:

— Выходит так, Иона Эммануилович: Уборевич своими тридцатью полками будет держать пана Пилсудского за правую руку, мы своими двадцатью четырьмя и Днепровской флотилией — за левую, а Конная армия двадцатью шестью полками будет лупить ясновельможного пана по сопатке.

— Ну и хорошо! — улыбнулся Якир. — То, что и требовалось доказать…

— И я не говорю, что плохо, — продолжал Гарькавый. — Плохо другое. Наших людей ляжет не меньше, чем конармейцев, но никто не вспомнит их добрым словом. Весь успех будет приписан другим.

— Я не пойму, Илья. Ты что, завидуешь? — посмотрел на начальника штаба Якир.

— Не завидую, а вспомнил священное писание. Там сказано: «Кесарево кесарю, а богово богу…» Спроси сейчас любого бойца: «Кто разбил деникинцев под Касторной?» Он скажет: «Конный корпус Буденного». А ведь мало кто знает, что двадцати конным полкам помогали двадцать два пехотных. С правого фланга конников заслоняла сорок вторая дивизия, с левого — двенадцатая. Без этих заслонов был бы нашей коннице блин.

— Вот ты о чем! — кивнул Якир. — В этом и есть наше преимущество перед старой царской армией, Илья. Во время империалистической войны конницу похоронили, будто она себя изжила. А ведь на самом деле не конница изжила себя, Илья, а феодальные замашки царских генералов. В Восточной Пруссии погибала армия Самсонова, а соседняя армия Ренненкампфа не пришла ей на помощь. А когда попала в ловушку армия Ренненкампфа, умыл руки командовавший конницей хан Нахичеванский. Словом, по принципу «моя хата с краю…». Будь это царская армия, и сейчас бы можно было заранее сказать, что Первую Конную ждет провал. Не поддержали бы ее соседи. Демонстрировали бы видимость наступления и тем отбрехались бы перед начальством. Но это не наша, не советская философия! Она осуждалась в дни партизанщины, а тем более теперь.

— Все это я понимаю, Иона. Я говорю совсем о другом.

— О чем другом? О славе? Нам ее делить не с кем. Главное — стукнуть по голове пана Пилсудского, прогнать его с украинской земли, а славу, надеюсь, запишут всей Красной Армии. История все покажет и рано или поздно каждому воздаст по заслугам.

С 28 мая по 7 июня на всем фронте Фастовской группы не утихали жестокие бои. Непрестанно вели огонь по врагу матросы Днепровской флотилии. У Обухова и Узина командование 15-й пехотной дивизии легионеров вынуждено было ввести в бой все резервы, чтобы отразить атаки богунцев и таращанцев Ивана Дубового, удержаться на занятом рубеже. Днестровцы и бессарабцы, сопровождаемые боевыми тачанками, в недавнем прошлом махновскими, неоднократно предпринимали штыковые атаки, опрокидывали легионеров, врывались в Насташку и Ольшанку. Однако, не выдержав контратак познанцев, они откатывались к Ракитному. Под Ольшанкой пал в бою командир второго полка бригады Котовского, ветеран 45-й дивизии Макаренко. Во главе полка стал друг Ионы Гайдука Николай Криворучко, тот, который мечтал о преженыце из десяти яиц. Эскадрон Николая Криворучко получил под свое командование взводный Макар Заноза.

Первые попытки Конной армии прорвать белопольский фронт не увенчались успехом. Это заставило Якира усилить нажим на Белую Церковь, чтоб оттянуть на себя силы интервентов.

Конная армия перестроила боевой порядок. Воспользовавшись дождливой погодой, она внезапно атаковала противника на узком участке в двенадцать верст в районе Самгородок — Березно. На каждую версту фронта атаки приходилось по пяти эскадронов, по три орудия, восемнадцати пулеметов и две бронемашины. Прикрытая справа войсками Фастовской группы, Конная армия прорвала фронт и вышла в тылы белополякам, затем, преодолевая сопротивление резервов двинулась на Бердичев и Житомир. Интервенты надолго запомнили роковой для них день — 5 июня 1920 года.

Сорок пятая дивизия, продвигаясь с боями на северо-запад, 8 июня освободила Белую Церковь, 9-го — Фастов, а 12 июня она была уже в Бердичеве. Сорок четвертая дивизия вышла к Василькову.

Войска 12-й армии — 58-я дивизия Княгницкого, 7-я дивизия донского казака Голикова, прибывшая с востока 25-я Чапаевская дивизия под командованием Кутякова, башкирская бригада Мусы Муртазина — форсировали Днепр в районе Киева, 11 июня освободили столицу Украины и погнали 3-ю ударную армию интервентов на Коростень.

Всего лишь неделю шиковали легионеры в Киеве. Почуяв угрозу с тыла, они растеряли на берегах Днепра вместе с вализками и кофрами весь свой шик. 3-я армия Рыдз-Смиглы при поспешном отходе бросала обозы, лазареты, орудия. Угроза над нею нависла и с севера — со стороны Дымера и Бородянки, и с юга — со стороны Бышева и Брусилова. Если бы советские конники из Бердичева двинулись на Радомышль — Малин, а не на Житомир, они могли бы замкнуть кольцо вокруг войск Рыдз-Смиглы с запада. Но этого сделать не удалось. Тем не менее проскочить к Коростеню посчастливилось лишь нескольким частям ударной армии интервентов.

Киевская пощечина сбила спесь с пана Пилсудского, остудила его воинственный пыл. «Освободители» Украины стремительно бежали по всему фронту от Броваров до Тульчина.

С выходом частей 12-й, Первой Конной армий и Фастовской группы на линию Малин — Житомир — Казатин Киевская операция достигла своей цели. К этому времени отпала необходимость в особой оперативной единице — Фастовской группе: 44-я дивизия вернулась в состав 12-й армии, а 45-я вошла в подчинение командования Первой Конной.

Когда основные силы сорок пятой дивизии входили в Бердичев, ее передовые части и конная бригада Котовского уже форсировали Случь у Нового Мирополя и Любара. В эти дни ростовчанин Копецкий привел в дивизию крепкое пополнение — батальон рабочих. Под Новым Мирополем они приняли первое боевое крещение.

Таким образом, начиная с 12 июня в течение более двух месяцев одни и те же боевые заботы, одни и те же радости и печали связывали Первую Конную армию Буденного и стрелковую дивизию Якира. По образному выражению Гарькавого, 45-я дивизия не раз держала Пилсудского то за правую, то за левую руку, пока Первая Конная лупила его по башке.

 

8. Цена побед

«Удивить — значит победить!» — говорил Суворов. Первая Конная армия, выйдя на оперативный простор, многократно ошеломляла интервентов неожиданным появлением то в одном, то в другом районе, нанося при этом мощные удары. Победы советской конницы способствовали успехам 12-й и 14-й армий, точно так же как стрелковые дивизии содействовали удачам кавалерии. Это было то новое и значительное в тактике боевых действий, чего добилось к тому времени молодое советское военное искусство.

Сложный фронтовой оркестр управлялся теперь одним дирижером, хотя и не всегда четко, потому что слишком уж огромным был этот оркестр. Противоколчаковский фронт включал в себя шесть армий, противоденикинский — семь, а силы, отражавшие третий поход Антанты с запада (Пилсудский) и с юга (Врангель), состояли из двенадцати армий. Всю эту махину нужно было ежедневно, ежечасно направлять, координировать действия войск. Если быть верным правде, то нельзя не отметить, что далеко не всегда слаженно звучали голоса в боевом оркестре. Были промахи, просчеты. В целом же его музыка была победной.

Получив удар на Украине, Пилсудский, ненадолго затормозив наступление Красной Армии в Белоруссии, начал перебрасывать стратегические резервы на юг — к Львову и Дубно. И тогда пять армий Западного фронта перешли в стремительное наступление. За неделю рухнул весь белопольский фронт от прусской границы до Мозырских болот. 11 июля началось преследование противника. Над Минском, Вильно, Белостоком взвился советский флаг. Красная Армия, пройдя с боями шестьсот верст за тридцать пять дней, приближалась к Висле.

Позже Пилсудский так обрисовал ситуацию тех дней в своей книге «Чудо на Висле»: «Надвинулась грозная туча. Шаталось государство, колебались характеры, мякли сердца солдат. Все трещало…»

Глава Ватикана Бенедикт XIV предписал всем католическим храмам править молебны за спасение польских легионов. В Варшаве Пилсудского всячески поддерживал папский нунций — кардинал Ратти, будущий папа Пий XI.

На юге, на путях к Львову, Первая Конная армия была еще в состоянии наносить врагу чувствительные удары, но ошеломлять его уже не могла. Стремительный рывок от Сквиры до Ровно недешево обошелся советской коннице. То, что раньше называлось бригадой, теперь можно было назвать полком. Да и противник кое-чему успел научиться.

Якир, заслоняя силами своей дивизии фланг и тыл Первой Конной армии, тщательно изучал особенности тактики и боевых повадок врага. Просиживал часами в окопчиках артиллерийских наблюдателей, лежал в канавах рядом со стрелками, отражая атаки легионеров, не раз ходил с цепями пехоты на укрепления противника. Вместе с тем он старался возможно обстоятельнее допрашивать пленных офицеров и жолнеров, скрупулезно изучал захваченные в боях документы. Все это давало богатый материал для анализа и обобщений. А обобщать и анализировать надо было постоянно.

Неоднороден был командирский корпус противника. Офицеры, служившие до революции в русских полках, во многом отличались от воспитанников австро-венгерской армии и особенно от тех, которые прошли прусскую военную муштру. Из солдат наиболее стойкими были легионеры-познанчики. Эти польские солдаты наивно верили в то, что «Россия будто бы снова хочет оказачить Польшу». Ксендзы вдалбливали легионерам, что «Польша воюет за границы 1772 года, а каждый из легионеров сражается за пять моргов земли».

Нельзя было сравнивать легионера с рядовым деникинцем, который при успехе еще кое-как воевал, а при неудаче сдавался в плен или убегал домой. По стойкости рядовой легионер равнялся, пожалуй, деникинскому офицеру. Познанчики не сдавались, не убегали. Атаки пехоты отражали с олимпийским спокойствием, наскоки конницы встречали сомкнутым каре и дружными залпами. Для решительного наступления белопольское командование создавало ударные группы с сильным ядром гранатометчиков.

Все это принуждало наших командиров перестраивать и свою тактику. На всем пути от Бердичева до Львова, где каждый водный рубеж, каждый крупный город приходилось брать очень дорогой ценой, чудеса героизма проявляли и конармейцы и воины 45-й дивизии. И если в этих кровопролитных боях Первая Конная армия играла роль тяжелого меча, то 45-я дивизия выполняла функции ее надежного щита.

Прикрывая левый фланг советской конницы, гнавшей дивизии 2-й белопольской армии от Житомира к Новоград-Волынскому, Якир со своей дивизией и бригадой Котовского полмесяца вел тяжелые бои на реке Случь у Нового Мирополя и Любара.

О напряженности боев обычно судят по убыли солдат, но красноречивее всего об этом говорят потери в командном составе. 45-я дивизия, стремясь форсировать реку Случь, понесла тяжелый урон. У Нового Мирополя, пораженный десятью пулями в ноги, живот и шею, пал смертью героя командир 399-го полка товарищ Попа. Вражеский пулемет срезал его, когда он вел в атаку молодое пополнение — батальон ростовских рабочих. В те же дни на берегах реки Случь дивизия потеряла еще одного своего героя и любимца товарища Михая Нягу, командира 1-го полка бригады Котовского.

Тяжело переживал Якир гибель своих боевых соратников. Ведь вместе с ними при их непосредственном участии и активной помощи создавал он 45-ю дивизию и выковывал ее боевые традиции.

Река Случь осталась позади. Дивизия Якира двинулась вперед, но тяжелые бои задержали ее в районе Шепетовка — Изяславль — Грицев. Командующий 6-й польской армией генерал Ромер, стремясь ударить во фланг советским конникам, наступавшим из Новоград-Волынского на Ровно, выдвинул к Старо-Константинову сильную группу генерала Краевского. Отражая атаки с запада на Горыни, Якир развернул основные силы дивизии лицом к югу и с 1 по 6 июля сдерживал у Грицева — Крапивно бешеный натиск ударной группировки противника. Задача дивизии Якира на этот раз была облегчена действиями конницы Примакова в районе Черный Остров — Красилов.

Червонные казаки, пополненные в пути добровольцами, пройдя 600 верст из-под Перекопа к Хмельнику, неожиданно появившись в районе действий 14-й армии Уборевича, нанесли по белополякам удар исключительно большой силы. Произошло это так.

60-я стрелковая дивизия, поддержанная огнем двух бронепоездов, прорвала белопольский фронт у станции Комаровцы. В прорыв, сея панику в неприятельском тылу, хлынули шесть полков червонных казаков. 5 июля, налетев на Проскуров, они разогнали штаб 6-й вражеской армии, взорвали склады с боеприпасами в Черном Острове.

В районе Ставчинцев летчик сбросил Примакову приказ. Командарм-14 Уборевич направлял конницу к Старо-Константинову. У Красилова после двухдневных боев с колоннами генерала Краевского червонные казаки установили контакт с кавалеристами бригады Котовского. Таким образом, левый фланг Первой Конной, шедшей к Новоград-Волынскому, прикрывался теперь не только силами 45-й дивизии в районе Грицева, но надежно был защищен и в районе Проскуров — Красилов червонными казаками Примакова.

Войска 14-й армии с тяжелыми боями форсировали Збруч и вышли на просторы Галиции. Червонные казаки, преследуя белополяков, освободили Тернополь и Збараж.

Части дивизии Якира за шесть дней сделали скачок в 150 верст от Грицева к Дубно. Здесь, укрепив район Дубно — Кременец, Пилсудский сдерживал советские силы с 11 по 23 июля. В эти тяжелые для интервентов дни до двадцати советских дивизий под командованием Тухачевского приближались к столице панской Польши Варшаве.

Подступы к невзрачной речушке Икве были укреплены с востока еще во время империалистической войны. Теперь в этих укреплениях — в окопах и волчьих ямах, за проволочными заграждениями — засели легионеры. Пилсудский бросил сюда 18-ю и 13-ю пехотные дивизии, 10-ю кавалерийскую бригаду, группу Ясинского, состоявшую из пограничных и караульных частей.

В свою очередь в помощь поредевшей Первой Конной штаб фронта направил кавалерийскую группу Осадчего, созданную из полков Котовского и сводной бригады казаков, перешедших недавно от Деникина. 20 августа один из полков этой группы во главе с бывшим есаулом Яковлевым ушел к врагу. На следующий день польские самолеты сбрасывали листовки, в которых призывали красноармейцев последовать примеру изменников. Из-под Тернополя и Збаража ближе к левому флангу Первой Конной командование фронта передвинуло дивизию червонных казаков Примакова.

Еще немало препятствий лежало на пути к Львову, до которого оставалось примерно полтораста верст. Каждая верста сама по себе представляла препятствие. Бригада Каменского из 45-й дивизии несколько раз пыталась форсировать Икву, чтобы проложить дорогу Первой Конной армии в районе Дубно, но безрезультатно. Голубенко силами своей бригады атаковал позиции противника на Икве в районе Кременца.

12 июля 18-я пехотная дивизия легионеров окружила два полка Голубенко. Контратаки 403-го и 404-го полков, несмотря на большие потери, ничего не дали. Кольцо окружения стремительно сжималось. Но с тыла на легионеров налетела конная разведка 403-го полка во главе с Берковским, бывшим командиром «стального полка» имени батька Махно. Воспользовавшись атакой Берковского, ударили по врагу стрелковые роты Шанцевого и получившего накануне орден Красного Знамени Бориса Церковного.

Якир, наблюдавший за ходом тяжелого боя у Кременца, восхищался бывшим морзистом. Молодой командир крепко держал в руках роту, особенно в бою. Чем жарче становилась схватка, тем деловитей были его команды. Он ни в чем не уступал выпускникам военных школ. «Подучить его еще немного, и армия получит замечательного боевика», — подумал Якир. Он с горечью вспомнил слова, брошенные Церковному накануне памятного Южного похода: «Лучше быть хорошим связистом, чем плохим командиром!» Правда, тогда и Борис не остался в долгу, но лучше всего он отвечал теперь на эти слова начдива боевыми делами. Не зря дали ему орден.

Завязался кровавый штыковой бой. Снова бросились в атаку разведчики Берковского, захватили большое число пленных. Вскоре 403-й и 404-й полки вырвались из кольца окружения, но один батальон при этом полностью погиб. После боя Якир подъехал к Берковскому, поблагодарил его за удачные атаки:

— Спасибо, товарищ!

— Это кому спасибо? — удивился разведчик. — Мне? За что? За то, что посек гадов? Так нам это положено по закону.

— За это само собой, — ответил начдив. — А особо за то, что выручили нашу пехоту.

У командира конной разведки запрыгали веки. Он растроганно сказал:

— За благодарность спасибо вам, товарищ начдив. Думал, вовек не заслужу ее, после того как побывал у трижды проклятого батька Махно.

В тот же день части сорок пятой дивизии форсировали Икву, ворвались в форт Тараканов, вышибли легионеров из Дубно. В этих боях погиб командир 397-го полка Старый, организатор белецких партизан, тяжелое ранение получил командир 401-го полка Задорожный, бывший тридубский партизан. За участие в освобождении Дубно Задорожного наградили орденом Красного Знамени. Орденом был награжден и военком 400-го полка Коломиец, бывший елисаветградский литейщик. 13 июля в боях у Горынки, южнее Кременца, контузило Котовского.

Части Первой Конной заняли Броды. 45-я и червонно-казачья дивизии вышли в район Подкамень — Нуще.

С 29 июля по 5 августа белополяки, введя в дело резервы, предприняли отчаянные контратаки против конницы и пехоты. 3 августа врагу снова удалось овладеть Бродами. Якир вынужден был бросить за Заболотце «железных ребят» — дивизионную школу младших командиров. Курсанты героически отбивали контратаки легионеров. В том бою вражеская пуля сразила начальника школы, старого друга начдива Ивана Базарного.

Похоронили его с воинскими почестями на Божьей Горе, овладение которой дорого обошлось дивизии.

Провожая в последний путь Ивана Базарного, Якир сказал:

— Товарищи! Сегодня мы хороним еще одного советского богатыря-командира. Телами наших героев усеяны днестровские берега, весь длинный путь от Балты до Сквиры, поля у Попельни и Копылова, просторы Криворожья. Остались наши друзья на подступах к Тараще, Белой Церкви, к Фастову и Новому Мирополю. Здесь же на галицийской земле сложили свои головы наши товарищи Старый, Скляр-Коваль. Несколько сотен наших лучших бойцов пали смертью храбрых под Кременцом и Дубно, на берегах Иквы. Слава о них не умрет в веках. И товарища Базарного мы будем помнить всегда. Наша дивизия обязана ему многим. Это он в Южном походе возглавил колонну главных ее сил. Мы можем по праву гордиться им и как воспитателем младших командиров, гордиться питомцами Вани Базарного. Не зря вся дивизия называет их «железными ребятами». Жаль, потеряли мы отличного воспитателя, скромного человека. Базарный пал смертью героя. — Якир поднял руку с зажатой в ней веткой вербены, каждый цветок которой как бы состоял из пяти сомкнутых кровоточащих сердец. — Его горячее сердце пылало революционным огнем, вот так, как эти яркие цветки. Дорогой Иван! Ты жил героем и героем умер. Ты отдал жизнь за счастье трудящихся. Тебе не нужны ни поминки, ни памятник. Лучшим памятником тебе будет наша победа над врагом.

Заиграл оркестр. Раздался залп. Над могилой вырос холмик. «Железные ребята» убрали его букетами полевых цветов. Военком школы, бывший ее воспитанник Корытный оставил на могиле почерневшую от дыма, прокуренную трубку — постоянную спутницу Базарного от Бессарабии до галицийских полей. Начдив положил на свежий холмик земли ветку ярко-красной вербены.

 

9. Варшава — Львов

Свежие дивизии легионеров и улан Пилсудского, снова заняв Броды — восточные ворота к Львову, сомкнули открытые фланги 2-й и 6-й белопольских армий. Советские войска, рвавшиеся к столице Галичины, отошли на линию Берестечко — Почаев — Мшанец.

Условия местности благоприятствовали интервентам. Густо поросшая лесами Бродщина, изрезанная старыми окопами и проволочными заграждениями, являлась сущей западней для конницы. И если бы не стойкость якировских полков, не самоотверженность червонных казаков Примакова, прикрывавших наиболее угрожаемый левый фланг львовской группировки, Первой Конной армии пришлось бы очень туго.

Хотя войска Тухачевского дрались уже на подступах к Варшаве, белополяки, несмотря на большие потери, сумели все же оттянуть к Висле значительные силы.

В Вишневце, в зажиточном доме униатского священника, где разместился штаб дивизии, Якир, беседуя со своими помощниками, сказал:

— На месте Пилсудского я бы махнул рукой на Львов, на Галичину. Все бросил бы на защиту Варшавы. Потеряет он Варшаву, потеряет и Львов.

Хозяин дома, упитанный, с изысканными манерами пожилой мужчина, услышав эти слова начдива, многозначительно улыбнулся:

— То пан генерал швах информирован за нашу ситуацию. Самые гросс-магнаты Польши живут в Варшаве, а их гросс-фольварки и гросс-маетки тутачка, в нашей Галичине. Вот гросс-магнаты и роблят опрессию на пана Пилсудского, требуют робиты офензиву за офензивой. Шреклих боятся втратити Галичину. Немного прошло, один только год, как они разбили галицийскую армию, захопили Львив… Нелегкая то была для ляхов виктория.

Хозяин дома был безусловно прав. Стратегию рождает политика. Политику рождает правящий класс. В данном случае эгоистические интересы земельных магнатов, сковывая волю Пилсудского, отбирали у него силы и средства, необходимые для решения главных задач.

Прошла неделя. Штаб дивизии менял стоянку. Якир решил стать поближе к войскам со своим полевым управлением. На западной окраине Вишневца, оглашая окрестности дикими воплями: «Гвалт! Гвалт! Грабують, пан комендант!», штабную колонну нагнал необычный всадник. Униатский пастырь из Вишневца, в расстегнутой рясе, хлопавшей полами по бокам неоседланного строевого коня, без шляпы, потеряв всю свою недавнюю респектабельность и европейский лоск, еще издали запричитал на чисто русском языке:

— Пан комендант! Ваши люди ограбили меня. Посреди бела дня. Забрали породистого жеребца, бросили вот эту клячу, — священник ткнул рукой в стриженую гриву коня. — Выходит, на словах вы освободители, на деле — грабители!.. А что говорил недавно в Вишневце ваш голова Затонский?..

— Успокойтесь, пан отец! — Якир осадил своего скакуна, норовившего ухватить зубами плечо священника. — Мы никому не позволим обижать население Галичины. Наш закон строг: за грабеж — к стенке! Сегодня же виновник будет найден.

Виновника не пришлось искать долго. Штабные ординарцы, бегло осмотрев изможденную бескормицей и тяжелыми походами лошаденку, на которой восседал разгневанный священнослужитель, в один голос определили: «Это маштачок одноглазого взводного, который из конной бригады Котовского». Якир подумал: «Халупа — бывший махновец. Этот случай — чистейший рецидив махновской разнузданности. Грабит один, а худая слава пойдет о всей Красной Армии».

— Товарищ Охотников! — крикнул он. — Свяжись с конной бригадой. Пусть немедля возьмут под стражу подлеца, а уведенного им коня возвратят священнику. Председателю трибунала передай — судить грабителя по всей строгости военного времени!

На новом месте начдив сразу же окунулся в гущу фронтовых дел. Люто наседали легионеры. Одни полки дивизии успешно отбивали их атаки, другие маневрировали, третьи взывали о помощи. Наступила ночь, а о сне не могло быть и речи. Перед рассветом в полевой штаб примчался Гайдук. Привязал на дворе коня, влетел порывисто в дом.

— Что, Котовский прислал? Как там держитесь, тезка? — спросил его Якир.

— Держимся, товарищ начдив. Но я не от Котовского, а от себя…

— Как это понять?

— Помните, Иона Эммануилович, в прошлый год после Ладыжина вы меня осадили с эскадронного на взводного, — нервно теребя ремни снаряжения, начал Гайдук. — Я принял это как подобает. Не рискнул даже повернуться, пятился от вас до самой двери спиной. Проштрафился. Нарушил приказ! Да и говорить за себя не с руки. А сегодня я за дружка, за моего земляка Халупу…

— Напрасно, товарищ Гайдук, — нетерпеливо махнул рукой начдив. — Тут не до этого. Закон один — как всем, так и дружкам. Утром трибунал разберется. Скорее всего, шлепнут твоего Халупу за мародерство.

— Шлепайте заодно и меня, — Гайдук сорвал с головы фуражку, бросил ее на пол.

— Ты что, бывшего махновца, мародера вздумал защищать? — крикнул в свою очередь Якир.

— Нет, товарищ начдив. Которого закоренелого махновца, которого грабителя и моя рука не дрогнет шлепнуть. А Свирид, присягаюсь, вовсе не повинен. Неужто, товарищ начдив, вы позволите срасходовать безвинного да еще такого боевика?! Жаль, Григория Ивановича тяжело контузило. Котовский придушил бы в корне такую неправду.

— Но ведь коня поповского увел Халупа? Какая же тут, товарищ Иона, неправда? — несколько поостыл начдив, услышав, что суд Котовского был бы иным.

— Так вот как было дело, — продолжал Гайдук. — Халупа, значит, попал для командирской связи до вашего штабу. Пригляделся ему тот чертов конек. Они сошлись с божьим угодником на ста тысячах, в придачу халупиного маштачка. Гроши те Халупа припас, когда еще у Махно был. Ударили по рукам. Люди видели и припечатали сделку. Неделю поездил Свирид на новом коньке. А тут бац: поп вертает нашему товарищу советские гроши, требует польские злоты или же австрийские кроны. Ну, Халупа в пузырек: «Скажи, мол, спасибо, что ныне не девятнадцатый год. Теперь, двадцатый, и мы говорим с вашим братом по-хорошему. Помалкивай, а то пожалеешь, хлебнешь уксуса. Знаешь, что полагается за отворот от советских грошей?» Вот и вся вина взводного Халупы. Он не грабил, получил конька по уговору. Давайте пошуруем божьего угодника — и те сто тысяч найдутся.

Якиру понравилась запальчивость, с которой кавалерист защищал своего друга. По всему было видно, что лишь твердая вера в невиновность Халупы толкнула Гайдука на жаркое объяснение с дивизионным начальством.

Все, что сообщил Гайдук, нетрудно было проверить. Есть еще время приостановить суд. «Грабителей, мародеров, конечно, надо хватать и уничтожать, — подумал, укоряя себя в излишней горячности, Якир. — Но худо, ежели невиновный станет жертвой поспешного решения. Недаром в уставах многих армий сказано: командир накладывает взыскание лишь спустя два часа после совершения проступка. Закоренелых махновцев, как их называет тезка, надо выживать, но поспешная расправа с раскаявшимися может лишь вызвать кривотолки. Ведь немало обманутых махновской демагогией идет сейчас вместе со всей дивизией на общего врага».

— Хорошо, — сказал начдив. — Завтра разберемся.

Силы, снятые Пилсудским с главного — варшавского — направления, крепко измотали полки 45-й дивизии. За первую неделю августа части дивизии, заслоняя фланги Первой Конной армии, потеряли более тысячи бойцов. Впервые за все время своего существования дивизия понесла за короткий период такую колоссальную убыль. Тем не менее потери быстро восполнялись. Обрадованные избавлением от шляхетского ярма, шли в дивизию добровольцы-галичане. Под Кременцом явился отряд партизан Косичека. Прибыло также пополнение с Волги — два батальона казанских татар.

Положение на фронтах усложнялось. Тухачевский наступал на Варшаву, командующий Юго-Западным фронтом Егоров тремя армиями сдерживал натиск крупных сил Врангеля в Таврии, тремя рвался к Львову. Правое, крыло Западного фронта уже захлестывало Варшаву с флангов и с тыла, а левое, поотстав в районе Люблина, только выходило к реке Вепш, правому притоку Вислы. Отсюда над войсками Тухачевского нависала угроза. Им требовалась помощь. И помочь можно было лишь одним способом — повернуть Первую Конную армию от Львова к Люблину. Так решался вопрос на Пленуме ЦК партии 5 августа 1920 года.

Еще до Пленума, 2 августа, Ленин писал члену Реввоенсовета Юго-Западного фронта Сталину: «Только что провели в Политбюро разделение фронтов, чтобы Вы исключительно занялись Врангелем… Опасность Врангеля становится громадной, и внутри Цека растет стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей…».

Спустя день Сталин, игнорируя решение высшего коллективного органа партии, послал свой дерзкий ответ, в котором писал Ленину, что, мол, не следовало бы Политбюро заниматься пустяками».

6 августа Главком, руководствуясь решением Пленума ЦК, дал Юго-Западному фронту директиву — вывести Первую Конную армию в резерв, имея в виду двинуть ее после отдыха на помощь Тухачевскому.

Егоров же под сильным нажимом Сталина решил во что бы то ни стало взять Львов. Как и в дни Киевской операции, он вспомнил о Якире: 9 августа подписал приказ о создании Золочевской группы войск в составе 45-й и 47-й стрелковых дивизий, дивизии червонных казаков Примакова и бригады Котовского под общим командованием Якира. Золочевская группа — 18 стрелковых и 9 конных полков — получила задачу вместе с Первой Конной армией овладеть Львовом.

Главком хотел бить врага на главном варшавском направлении плотно сжатым кулаком. Но в этот раз не сработала его дирижерская палочка: удар по врагу, вопреки воле Главкома Каменева, наносился не кулаком, а растопыренными пальцами: двумя — по Львову, тремя — по Варшаве.

И все же для Пилсудского те дни были самые тяжелые. Наступил момент, когда лишь ценой отчаянного риска можно было остановить надвигавшуюся катастрофу: или пан, или пропал. В районе Люблина, за Вепшем, Пилсудский, по совету французского генерала Вейгана, создал ударный кулак, нацелив его на левый фланг Тухачевского.

11 августа Главком вторично потребовал от командования Юго-Западного фронта перебросить Первую Конную армию в район Замостья, ближе к Люблину. Но конница, выполняя приказ Егорова и Сталина, в тот же день двинулась на Львов. Слева от нее наступала равная по силе Первой Конной армии Золочевская группа Якира.

16 августа советские войска с боями вышли к Западному Бугу, взяли Буек. Дивизия червонных казаков, выведенная приказом командарма Уборевича из состава Золочевской группы, выдвинулась к Золотой Липе и Перемышлянам. Отсюда до Львова оставалось менее сорока верст.

В то же время на главном направлении войска 3-й советской армии уже штурмовали восточные подступы к Варшаве. 16 августа Пилсудский двинул свой ударный кулак с реки Вепш прямо на север и сразу же разгромил слабенькую Мозырскую группу наших войск. Окрыленные первым успехом, интервенты с ходу врезались в левый фланг 16-й армии.

19 августа бойцы Первой Конной армии и части 45-й и 47-й дивизий Золочевской группы, преследуя отступавших легионеров, подошли вплотную к Львову. Завязались жестокие бои на окраинах города. Началось массовое бегство польской шляхты на Ярослав. Но к вечеру того же дня, когда белополяки широко распространили весть о разгроме Мозырской группы, а затем пустили слух об уничтожении 16-й, 3-й, 15-й и 4-й советских армий Западного фронта, Егоров по настоятельному требованию Центрального Комитета партии и Главкома приказал Первой Конной армии прекратить атаки на Львов и немедленно идти к Замостью.

Сталин же, не считаясь с директивой ЦК, отказался подписать этот приказ. 1 сентября Центральный Комитет партии освободил Сталина от должности члена Реввоенсовета Юго-Западного фронта.

Позже Тухачевский так оценивал события тех дней: «Бои под Львовом засосали Конную армию, и она приступила к выполнению перегруппировки с таким опозданием, что ничего полезного на люблинском направлении сделать уже не могла».

Таким образом, неудача Западного фронта в значительной мере являлась результатом самоуправства Сталина и его упорного нежелания подчиниться решению ЦК партии.

20 августа Первая Конная армия двинулась из-под Львова к Замостью. Силы атакующих сразу убавились вдвое. Силы обороны в такой же пропорции возросли. Успех под Варшавой развязал руки Пилсудскому. В Львов прибыла свежая кавалерийская бригада, были доставлены бронемашины, французские самолеты.

Уходя на новый фронт, командующий Первой Конной армией Буденный и член Реввоенсовета Ворошилов теплыми и проникновенными словами прощального приказа отметили героическую работу своих соратников-бойцов 45-й дивизии и их славного начдива Ионы Якира.

Командующий бывшей Золочевской, а теперь Львовской группой, стремясь овладеть столицей Галиции, делал отчаянные попытки связаться с Примаковым. Червонные казаки, прорвавшись через Комарно в Городок, удвоили бы силы Львовской группы. Но полки Примакова были далеко. Тепло и радостно встречаемые населением, они за три дня прошли более полутораста верст по тылам врага, разгромили гарнизоны в Бобрке, Николаеве, Ходорове, Жидачеве и 19 августа освободили Стрый — город у самого подножия Карпат. Их разъезды дошли до Болехова.

Так же как несколько дней назад Тухачевскому для полного успеха под Варшавой не хватало на его левом фланге Первой Конной армии, так теперь Якиру для успеха под Львовом недоставало червонно-казачьей дивизии.

21 августа гарнизон Львова, окрыленный успехами белополяков под Варшавой, сам перешел в наступление. Для войск Якира начались тяжелые дни. Советское правительство Галиции, возглавляемое В. П. Затонским, находилось еще в Тернополе, а петлюровская конница уже вынырнула где-то в районе Галича, в тылах 41-й дивизии. Пока Красная Армия наступала, жовтоблакитники прятались за чужой спиной. Как только советские войска постигла неудача, они сразу вылезли из своих щелей, действуя по пословице: куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Примаков, с которым Якиру удалось к тому времени установить связь, двинулся к Галичу в погоню за гайдамаками.

Весть о неудачах, постигших войска Западного фронта, о переходе 4-й советской армии в Восточную Пруссию, об интернировании конного корпуса Гая, о том, что многие дивизии прекратили свое существование, в какой-то мере отрицательно сказалась на настроениях бойцов. Тем не менее Якир, мучительно переживая эти известия, твердо решил, что вверенные ему войска Львовской группы, как бы тяжело ни повернулось дело, не сложат оружия. Он был уверен, что 45-я дивизия послужит хорошим примером и для 47-й, в рядах которой находилось немало бывших деникинцев.

Части Львовской группы отходили с боями, планомерно, с одного рубежа на другой, не более трех-четырех верст в сутки. Добрую услугу измотанной походами и боями пехоте оказывали пулеметные тачанки «стального полка». Шарабаны, совершавшие походы с махновским войском, сразу можно было узнать. На их передках еще хранился выведенный суриком клич «Хрен уйдешь!», а на задках — «Хрен догонишь!».

Белополякам, хотя и с трудом, все же удалось оттеснить Львовскую группу к реке Западный Буг. На этом водном рубеже 45-я и 47-я дивизии вместе с бригадой Котовского сдерживали все нараставший натиск легионеров еще две недели — до 16 сентября.

26 сентября войска группы, выполняя приказ Якира, отошли в район Проскуров — Острополь. С 6 по 18 октября 45-я дивизия держала фронт по Южному Бугу от Хмельника до Летичева. 18 октября — это был день перемирия — бойцы 45-й дивизии впервые после тяжелых боев не слышали разрывов гранат и свиста пуль.

Пройдя с боями под командой Якира шестьсот верст вперед — от Белой Церкви до Львова — и пятьсот верст назад — от Львова до Хмельника, — 45-я дивизия сумела полностью сохранить свою боеспособность и готовность к новым боям.

 

10. Петля Петлюре

7 ноября 1920 года, в третью годовщину Октябрьской революции, открылась дивизионная партийная конференция. Впервые за два года собрались большевики 45-й дивизии, когда ее полки не штурмовали позиции врага, не отбивали жестоких атак. Установившаяся на демаркационной линии тишина не нарушалась ни одной из сторон.

Переполненный зал Винницкого городского театра с напряженным вниманием слушал речи ораторов. Выступали военкомы полков и бригад Абраменко, Койфман, Савейко, Суворов, Денисенко, Жилкин, Мильченко, Радов, говорили командиры Котовский, весной принятый в партию, Голубенко, Левензон, Криворучко, Владимиров, Гайдук, Церковный и недавно вступивший в группу сочувствующих Макар Заноза. Выступали политкомы рот, рядовые бойцы-коммунисты.

Замечательно было то, что никто из ораторов не вспоминал ни былых заслуг, ни прошлых дел. А ведь каждый мог похвастаться славными боевыми делами. Лишь Николай Криворучко вскользь остановился на апрельских событиях:

— Ось, галичане потрепали тут в Виннице штаб нашей дивизии. Герои против тыловиков! А де воны зараз? Кажуть, сдал их добродий Петлюра пану Пилсудскому с потрохами, кукують они зараз в таборах. Так им, подлюкам, зрадникам, и треба. А де зараз штаб сорок пятой дивизии? Обратно же в Виннице! Вот какие у нас дела, товарищи партийцы!

В словах бывшего батрака, пекаря, землекопа, изрядно хлебнувшего в прошлом горя и обид, не слышалось злорадства. Звучала лишь нотка законного удовлетворения фактом победы правого дела над коварством и злом.

После этого вступления командир второго полка Криворучко, как и все выступавшие до него, говорил о недостатках, о необходимости налечь на их искоренение, чтобы «все было на ять», когда партия даст приказ «разбить в лепешку» гайдамацкую армию пана Петлюры.

Адъютант начдива Охотников принес в президиум конференции срочную телеграмму. Как и все особо важные послания Кремля, она начиналась со слов: «Всем, всем, всем…»

Прочтя телеграмму, Якир попросил дать ему слово вне очереди. Неторопливым шагом, высоко подняв руку с зажатой в ней телеграммой, он приблизился к самому краю авансцены. В выцветшем холщовом обмундировании, высокий и худой, с обветренным лицом, с зачесанной назад смолистой шевелюрой, он мало чем отличался от многих выступавших до него командиров и комиссаров полков, политкомов рот, командиров батальонов, от тех, кого принято называть «армейским активом». По его внешности никто бы не сказал, что этот двадцатичетырехлетний молодой человек — начальник дивизии, выросший не в стенах академии, а на полях революционных битв, поставленный партией во главе созданных ее заботами и трудами советских полков. Единственным его отличием были два ордена Красного Знамени.

— Товарищи! — начал свое выступление Якир. — Поздравляю вас с огромной победой: Красная Армия разгромила Врангеля. Не сегодня-завтра Перекоп будет наш. Бои идут на Турецком валу…

Делегаты партийной конференции вскочили с мест. Из конца в конец зала прокатилось и долго не смолкало громкое «ура!». Затем участники конференции стали обмениваться рукопожатиями, тискать друг друга, обнимать, целовать. И было чему радоваться: падение Перекопа, этого железобетонного оплота белогвардейцев, означало уже недалекое победоносное завершение гражданской войны.

Якир поднял руку. В зале снова наступила тишина.

— Товарищи! Мы, бойцы и командиры сорок пятой, знаем, какой ценой достигаются победы. Это очень дорогая цена. Штурм Перекопа, которым руководит воспитанник ленинской школы товарищ Фрунзе, закончится блестящей победой Красной Армии. Но на подступах к Перекопу легло уже много наших героев. Почтим их память вставанием…

После минуты молчания Якир продолжал:

— Повторяю, не сегодня-завтра с крымским гнездом контрреволюции будет покончено. Слава Перекопа — это прежде всего слава нашего непобедимого советского народа, слава нашей героической Красной Армии, слава нашей мудрой Коммунистической партии, слава нашего великого Ленина.

Бурные аплодисменты и громкое «ура!» вновь прервали оратора.

— Идет к концу тяжелая, кровавая трехлетняя гражданская война. Большое значение, конечно, имеют пуля и штык, но решающая сила — это не сила пули и штыка, а сила народа, его вера в свою правоту. С кем народ, тот и побеждает. Атаман Краснов держался в гражданской войне год, гетман Скоропадский — полгода, и притом за стеной немецких штыков, Колчак с помощью англо-американо-франко-японского оружия — полтора года, Юденич — полгода, Деникин — год, Врангель — полгода, ну о Пилсудском вы сами знаете. А наша лежащая в руинах страна как гранитный утес стоит среди разбушевавшегося океана целых три года. И, поднявшись из руин, она назло врагам, на радость друзьям будет стоять тысячелетия. Да, нам нужен мир. Но он нужен нам не для отдыха, не для покоя, а для новой войны, на которую зовет нас партия, зовет Ленин. Это будет война на несколько фронтов: война с разрухой, с нищетой, с невежеством, с бескультурьем, со всем страшным наследием, доставшимся нам от царя, от империалистической войны. Мы выйдем и из этой войны победителями, потому что участвовать в ней будет весь народ. Но мы не должны забывать, что на пути к долгожданному миру стоит еще один недобитый враг. Он недалеко, рядом с нами. Я говорю об армии Петлюры. Между прочим, по штыкам ему далеко до Краснова, Колчака, Деникина, Врангеля, а вот, поди ж ты, держится дольше их всех — три года! Чудо это или что? Нет, не чудо. Это — прежде всего наряду с помощью Европы, поддержкой Ватикана, верткая политика и в известной мере бесчестная игра на национальных чувствах народа, коварные сети националистической демагогии…

Якир порылся в кармане гимнастерки. Достал какую-то бумагу:

— Вот телеграмма за номером тысяча четыреста двадцать восемь, посланная пятнадцатого сентября Петлюрой своему Главкому Омельяновичу-Павленко: «Получив вести про первые успешные для нас бои при форсировании Днестра, радуюсь успехам армии и твердо надеюсь, что начатая акция скоро приведет нас на родную землю для великого дела освобождения Украины от оккупантов…» По словам Петлюры, как видите, товарищи, немецкая и польская армии, приведенные им на Украину, — это и есть освободители! А наши трудовые люди Киевщины из сорок первой дивизии, Черниговщины из сорок четвертой и шестидесятой дивизий, Приднестровщины и Бессарабии из сорок пятой дивизии, Харьковщины из сорок седьмой дивизии, Херсонщины и Таврии из пятьдесят восьмой дивизии, шахтеры Донбасса из сорок второй дивизии, беднота всей Украины, червонное казачество — это, видите ли, оккупанты. Шепот возмущения пробежал по залу.

— А какие мы оккупанты, судите вот по этому Петлюровскому документу. — Якир взял из папки листок бумаги. — Вот захваченная в последних боях разведсводка номер двести шестьдесят два от четвертого октября: «Шестидесятый советский кавалерийский полк состоит исключительно из бывших казаков третьего гайдамацкого полка, которые все время агитируют меж нашими казаками, посылают разные письма или кричат, зовут в Красную Армию…» Красноречивый документ, ничего не скажешь! А вот секретный приказ номер сто восемьдесят семь от шестнадцатого октября, подписанный Омельяновичем-Павленко и генерал-квартирмейстером петлюровцев Кущем: «Армия должна до перемирия захватить возможно большую территорию и не дать врагу воспользоваться Жмеринским узлом. Одновременно крепко обеспечивать район мобилизации и возможность пользоваться городом Могилевом как пунктом связи с Румынией. Левее пятая польская пехотная дивизия с пятой конной бригадой возможно займет район Хмельника…»

— Вероятно, — продолжал начдив, — петлюровский главарь пишет о польских частях, чтобы этим поднять дух гайдамацтва. А новым союзником Петлюра все же обзавелся. Вот перехваченное письмо командующего третьей русской армией генерала Перемыкина от двадцать восьмого октября: «Главкому армии УНР. До подписания военной конвенции о совместной борьбе с большевиками между правительствами Головного атамана и Русским комитетом в Польше я считаю необходимым оказать помощь дружественной армии УНР. Беру на себя обязательство не вмешиваться во внутренние дела дружественной и союзной державы УНР…»

— Спрашивается, к чему вся эта возня? — гремел голос Якира. — Знаете песенку «Мальбрук в поход собрался…». Вот и Петлюра собрался в поход. То, чего не мог добиться со своей армией Пилсудский, решил достичь пан Петлюра. Не хочу быть голословным, товарищи коммунисты. Факты — упрямая вещь. А оперативный приказ противника — это самый лучший факт. Вот секретный приказ Омельяновича-Павленко от двадцать девятого октября. Подписан он в Городке в десять часов двадцать минут: «Последние сведения о противнике свидетельствуют о моральном разложении советских войск, о нежелании вести войну и о плохом снабжении. Польские войска отходят к Збручу. В районе Шепетовки — союзная русская армия генерала Перемыкина. Приказываю правой группе генерал-хорунжего Удовиченко решительным ударом уничтожить противника на участке Маньков — Брацлав; средней группе генхора Безручко то же на участке Брацлав — река Ров; левой группе генхора Базильского то же от устья реки Ров до Хмельника; отряду Перемыкина и бронепоезду «Кармелюк» захватить Казатин, Бердичев. Резерв — в районе Волковинец — Елтушки. Начало офензивы — двадцать часов первого ноября. Силы противника — четырнадцатая армия, сорок первая и шестидесятая дивизии и кавалерийская дивизия червонного казачества. Всего одиннадцать тысяч штыков, две тысячи сабель». Приказ, как видите, они написали двадцать девятого октября. Сегодня уже седьмое ноября, а петлюровские генхоры своей офензивы против нас не начали. Что-то им помешало. По слухам, помешали трения с новым союзником Перемыкиным. И все же враг к наступлению готовится. Пусть он тешит себя баснями о нашем разложении. Да, мы за мир, но разбить Петлюру очень желаем! И вот когда начнется наша решительная офензива, надеюсь, что сорок пятая и бригада Котовского, как всегда, окажутся на высоте. Петлюра от Збруча до Мурафы шел месяц. Давайте, товарищи, на следующей партийной конференции вспомним — за сколько дней покроет расстояние Мурафа — Збруч наша дивизия.

Коммунисты с большим вниманием выслушали речь Якира. Ведь того, что он сообщил, в газете не прочтешь. И сегодня же, разъехавшись по частям, они перескажут сообщение начдива всем бойцам, готовя их к разгрому последнего врага на последних рубежах Советской республики.

8 ноября, держа курс на Джурин, выходили из Винницы арьергардные колонны 45-й дивизии. Туда же шла и бригада Котовского.

Советскому командованию стало известно, что армия Петлюры собралась начать «акцию» 11 ноября, чтобы захватить Жмеринку и Винницу, а потом продолжить движение на Киев. Силы противника состояли из шести пехотных, одной пулеметной и одной конной дивизий самостийников, одной стрелковой и одной конной дивизий белогвардейцев Перемыкина. Всего пятьдесят тысяч бойцов.

Рано утром 10 ноября загремели советские пушки на всем фронте от Литина до Днестра. Главный удар по Мурафе наносили 45-я дивизия Якира и червонно-казачья Примакова. К вечеру полки этих двух дивизий и бригады Котовского, прорвав фронт, вышли к Шаргороду — Черневцам.

11 ноября советские войска громили 3-ю «железную», 4-ю киевскую, 6-ю стрелецкую дивизии противника у Вендичан. 12 ноября вели бои с конной дивизией и бригадой Фролова в районе Снитково.

Командующий 14-й армией Уборевич приказал войскам могилевского направления двигаться прямо на запад. Но Якир и Примаков, получив сведения о выгрузке в районе Волковинцев частей перемыкинской группы, правильно оценили изменившуюся обстановку и повернули свои полки к Бару. Перемыкинцы вместе с левой группой петлюровских войск оттеснили 60-ю советскую дивизию от Деражни и успешно наступали на Жмеринку. Но 15 ноября их атаковали дивизии Якира и Примакова. В этот день решилась судьба жовтоблакитного Мальбрука.

В захваченной нашими войсками оперативной сводке противника № 366 от 15 ноября сообщалось: «Наступление резервной группы развивалось успешно, но после полудня противник превосходящими силами перешел в контрнаступление у Галузинцев. Во время этой вражеской акции сильно пострадала 4-я бригада Волынской дивизии».

17 ноября 45-я дивизия Якира, бригада Котовского, 60-я и 41-я стрелковые дивизии, 8-я и 17-я кавалерийские дивизии червонного казачества широким фронтом двинулись на запад. Главарь петлюровцев Омельянович-Павленко писал в этот день из Фельштина: «Перед фронтом армии УНР главную роль играет конная группа Примакова. Всей нашей коннице сосредоточиться в районе Зеленого и Писаревки. Мое решение — дать решающий последний бой врагу конной массой и в случае неудачи укрыться в нейтральной зоне».

21 ноября Якир вывел свои полки к Войтовцам — Соломке, в десяти — двадцати верстах от Збруча. В этот же день червонно-казачья дивизия Примакова под Писаревкой дала бой Омельяновичу-Павленко. Разбитые остатки петлюровской конницы бежали к Збручу.

Вечером 21 ноября бригада Котовского и две сотни 6-го полка червонного казачества на плечах пулеметной дивизии Петлюры ворвались в Волочиск, где на переправе через Збруч уже стояли польские часовые. Котовский послал донесение начдиву Якиру о выходе советских сил к Збручу — старому рубежу Российской империи и новой границе с панской Польшей.

Якир, прочтя донесение, сказал начальнику штаба:

— Разгромила все же Красная Армия Петлюру, хотя у нас командовали дивизиями бывшие прапорщики и бывшие солдаты, а у него полковники и генералы. Вспомним, что сказал Ленин: молодая Красная Армия научилась побеждать генералов царя и Антанты.

— Да, — подтвердил Гарькавый, разглаживая свои пышные усы. — Теперь как раз настало время подсчитать, сколько дней шла Красная Армия от Мурафы до Збруча.

— Как будто двенадцать! — откликнулся Быковский.

— А то же расстояние Петлюра шел шестьдесят дней, — густо дымя папиросой, напомнил Якир. — Правильно сказал мой земляк и тезка Иона Гайдук еще в Джурине накануне наступления: «Ну, теперь пану Петлюре будет петля».

— И не одному Петлюре, — добавил Яков Охотников. — Ваш тезка упомянул тогда и петлюровское трехсот тридцати трех святителей драное войско.