Бетховен

Свежо предание, а верится с трудом: Бетховен был неудачником в области сладких вздохов! Он всю жизнь рыскал в погоне за женщиной, которую мог бы назвать своею, и не нашел. Первым предметом его любви была графиня Джульетта Гвичарди, которую он называл в письмах «бессмертной возлюбленною», «ангелом», «всем», «жизнью» и т. д., но она предпочла богатство и спокойную жизнь тревожному существованию рядом с великим гением. Потом он влюбился в Беттину фон-Арним, известную отчасти из главы о Гёте, но и она не отвечала ему взаимностью. Волей-неволей гениальному композитору пришлось ограничиться платонической любовью и быть довольным, когда восторгавшиеся его произведениями, но не им самим женщины вязали для него чулки, угощали пудингом и разрешали посидеть после обеда у них на диване.

 

Шуберт

Шуберт выдавал себя за женоненавистника, что не помешало ему в одно прекрасное время влюбиться в графиню Каролину Эстергази. Однако, различие возрастов и общественного положения сделало так, что брак оказался невозможным. Однажды девушка спросила его:

— Почему вы не посвятите мне какого-либо произведения?

— Для чего? — возразил Шуберт. — Ведь все мои песни и без того посвящены вам!

 

Моцарт

Первым предметом любви Моцарта была Элоиза Вебер, завоевавшая себе впоследствии большую известность в качестве певицы. Долгое время она подавала ему надежды, но когда нашелся более красивый воздыхатель, начала издеваться над композитором, бывшим тогда еще очень скромной величиной. «Я, — оправдывалась она потом, — не замечала тогда величия его гения и видела в нем только маленького человека».

Потерпев неудачу у Элоизы, Моцарт перенес свою любовь на её молодую сестру Констанцу, менее одаренную талантами, по более домовитую. Но строгий опекун запретил Моцарту поддерживать сношения с девушкой до тех пор, пока он не пришлет ей письменного предложения. В конце концов ему пришлось подписать документ, которым он обязался жениться на Констаце в течение трех лет, а в случае отказа от женитьбы — выплачивать ей ежегодно по 300 гульденов. Едва опекун успел удалиться, как Констанца разорвала документ и, бросившись на шею Моцарту, воскликнула:

— Твои письменные обязательства мне не нужны. Верю тебе на слово!

С тем же доверием относилась она к Моцарту и во все время супружеской жизни. Каждый раз, когда ей докладывали, что Моцарт позволяет себе любовные интрижки на стороне, она пожимала плечами и говорила: «Сплетни!». Муж и жена неизменно любили друг друга. Правда, Констанца, как сказано, не отличалась талантами, и даже образование ее оставляло желать весьма многого, но зато Моцарт ценил в ней здравый ум и усердие. Она сносно играла на фортепиано и пела с листа, вследствие чего Моцарт обыкновенно сочинял свои произведения вместе с нею. В то время, когда он работал, жена сидела около него и рассказывала разные легенды и сказки.

Император Франц-Иосиф спросил однажды Моцарта; почему он не женился на богатой женщине. На это композитор ответил с достоинством:

— Ваше величество, я полагаюсь на свой талант. Он всегда даст мне возможность поддерживать существование женщины, которую я люблю.

К сожалению, самонадеянность Моцарта не оправдалась. Публика не понимала его произведений, а потому не покупала. Супружеская чета была до того бедна, что у них иногда зимою не бывало дров и они должны были прыгать по комнатам, чтобы согреться. К тому же Констанца стала хворать. Моцарт выказал себя нежным мужем. Однажды, когда он работал около спящей жены, в комнату вошел слуга. Боясь, что вошедший разбудит больную, Моцарт быстро вскочил с места; открытый перочинный ножик упал и вонзился ему в ногу. Не издав ни малейшего звука, знаменитый композитор поспешил из комнаты и позвал врача. И хотя он долгое время не мог владеть ногою, тем не менее от жены он свою рану скрывал.

Если Моцарту приходилось по утрам уходить из дома в такое время, когда жена еще спала, он оставлял ей нежные записки с наставлениями и любезностями вроде следующих: «Желаю тебе доброго утра, моя милая женка. Надеюсь, что ты сладко спала и ничто тебя не потревожило». — «Будь осторожна, а то простудишься. Не поднимайся так скоро, не наклоняйся, ничего не доставай и не сердись на горничную». — «Смотри, не споткнись о порог, когда идешь в другую комнату, и оставь все домашние заботы, пока не вернусь домой, а это будет очень скоро».

Когда Моцарт бывал вместе с Констанцей, он работал прилежно, стараясь быть возможно более образцовым мужем; но когда супругам приходилось расставаться, он сбивался в сторону, не будучи в состоянии устоять против искушений. К концу 1790 года он предпринял путешествие во Франкфурт, Мангейм и Мюнхен и, попав в дурное общество, начал позволять себе разные выходки. Вскоре он одумался и вспомнил о своей «сладкой возлюбленной, сердечной жене», — как он назвал ее в одном письме, в котором с раскаянием обещает исправиться. «Я чувствую себя счастливым, что могу к тебе вернуться! Какую приятную жизнь будем мы вести! Я буду работать и работать, чтобы больше никогда не попадать в такое безвыходное положение».

Но напрасны были надежды Моцарта. Через несколько месяцев он уже лежал на смертном одре. «Неужели мне в самом деле придется умереть, — жаловался он, — теперь, когда я только начал пользоваться спокойной и мирной жизнью? Неужели мне придется покинуть жену и детей теперь, когда я в состоянии лучше их поддерживать?».

Моцарт умер от тифа. Жена в отчаянии легла в его постель, чтобы заразиться тифом и также умереть. Но смерть редко приходить к тому, кто ее призывает. Констанца еще долго жила в кругу своих детей. Несмотря на затруднительное положение, она не успокоилась до тех пор, пока не уплатила всех долгов мужа.

 

Бах

Бах был дважды женат и оба раза счастливо. Его первая жена была прекрасной хозяйкой. Он прожил с нею тринадцать лет в полном согласии. Через короткое время после смерти жены он женился вторично. Вторая жена его понимала толк в музыке, переписывала его ноты, с удовольствием слушала его сочинения и часто помогала ему в работе. О домашних концертах заботились дети Баха, которых было ровно двадцать.

 

Гайдн

Гайдн начал свою карьеру в качестве хориста в церкви св. Стефания в Вене. Он был веселым малым, всегда готовым на сумасбродные выходки. Однажды вечером он во время богослужения отрезал у другого хориста конец косы от парика, что заставило многих молящихся улыбнуться. Хормейстер, человек строгого нрава, несколько раз уже предупреждавши Гайдна воздерживаться от всяких выходок, немедленно его уволил. Так как у бедняка не было ни денег, ни друзей, то ему не осталось ничего другого, как пробродить всю ночь по улицам, покрытым снегом. Утром следующего дня он встретил парикмахера Келлера, с которым был мало знакомь. Парикмахер спросил его, что он так рано делает на улице. Гайдн рассказал ему о своем горе.

— Так как ты потерял место из-за парика, — ответил Келлер, — то справедливость требует, чтобы парикмахер взял тебя под свою защиту.

У Келлера, который приютил композитора, было две дочери. Молодой музыкант влюбился в одну из них — старшую. Это была хорошенькая скромная девушка, но она поступила в монастырь. Говорили, что она сделала это для того, чтобы избавиться от острого языка младшей сестры. Прошли годы. Гайдн находился в хороших материальных условиях, когда парикмахеру пришлось худо. Из благодарности к своему благодетелю Гайдн женился на его младшей дочери.

К несчастью, дочь эта ничем не напоминала старшей сестры и превратила жизнь Гайдна в настоящий ад. Будучи сварливого характера, она в то же время питала страсть к монахам, и дом композитора был всегда наполнен ими. Монахи входили и выходили во всякое время дня; их громкие разговоры мешали Гайдну работать. Кроме того, чтобы избавиться от присутствия на их обременительных проповедях, ему приходилось бесплатно снабжать монастыри этих монахов мессами и мотетами.

Так как жизнь с женою стала в тягость, Гайдн бросил ее и завязал любовные сношения с знаменитой певицей Бозелли. Он заказал ее портрет и почти опустошил свои карманы, чтобы удовлетворить ее желания и капризы.

Позднее он завязал любовную интригу с другой певицей, мистрисс Биллингтон, столь же отличавшейся красотой, как и хорошим голосом. Он заказал Рейнольду ее портрет, на котором она изображена в виде, св. Цецилии, слушающей божественную музыку.

— Что вы скажете о портрете восхитительной Биллингтон? — спросил Рейнольд, когда Гайдн вошел к нему в мастерскую.

— Удивительный портрет, — ответить Гайдн, — и очень похож. Вы сделали только странную ошибку.

— Какую?

— Вы изобразили ее слушающей ангелов; лучше было бы изобразить ангелов, слушающих ее.

 

Шопен

Шопена часто называли «музыкальным Гейне». Это очень подходящее название. Как и Генрих Гейне, Шопен испытал много радостей и горя от женщин, и в то же время никем так высоко не ценились его произведения, как именно женщинами. Есть писатели, музыканты, художники, которым как бы на роду написано быть женским пестуном и во всяком случае быть связанным с женщинами неразрывными узами. Таким был Альфред де-Мюссе, Рафаэль, Гейне; таким был и Шопен. Он не мог жить без них. Страдания не отталкивали, а, наоборот, поощряли его. Он сам был некоторым образом женщиною — по характеру и даже по наружности. Стоит только посмотреть на его портрет, тонкий, нежный, поэтический, чтобы тотчас убедиться в этом.

Мы остановимся нисколько подробнее на отношениях Шопена к прекрасному полу, потому что в созвездии женщин, озарявших путь вдохновенного композитора, сверкала крупная звезда (светившая, впрочем, не одному только Шопену) — Жорж Санд.

Мать его была полька. Крупных талантов у нее не было, зато было много фантазии. Во всяком случае, она отличалась мягкостью характера, и эту-то черту, несомненно, унаследовал от нее Шопен.

У него было три сестры. Все они выдавались в умственном отношении, но о влиянии их на брата вряд ли можно говорить. Старшая и средняя сестры занимались литературой (оне писали главным образом по вопросу о средствах к поднятию благосостояния ремесленных классов), и это как будто отразилось на самом Шопене. По крайней мере, он уже во время пребывания в Париже решил отказаться от участия в общественной жизни, вернуться на родину, в Польшу, и, поселившись там где-нибудь в родном уголке с любимою женою, образ которой не переставал носиться перед его духовными очами, заняться устройством школ для подъема уровня образования в народе. Этот план не был осуществлен. Но и самое зарождение его нисколько не свидетельствует о влиянии сестер. Наоборот, он соответствовал скорее общим политическим тенденциям того времени, царившим главным образом в польском обществе.

Итак, родственницы в общем мало влияли на Шопена в смысле непосредственного воздействия на его умственные способности и талант. Зато другие женщины — а их было много — имели на него большое влияние. Еще девятилетним ребенком он сделался их кумиром, и варшавские салоны редко видели у себя собрание гостей, на котором не было бы маленького гения. Польские аристократки наперебой старались выразить ему свой восторг. Там же, в этих салонах, он и научился изящным манерам, которыми приковывал в себе женщин впоследствии.

До все это были призраки, мимолетные искры. Настоящее женское влияние ждало его впереди. Прежде всего Шопен встретился с Констанцией Гладковскою. Это была его юношеская любовь. Несмотря на то, что он был тогда юношей, а может быть благодаря этому, чувство его к молодой девушке было до того сильно, что он не мог себя представить в будущем иначе, как рядом с нею. Когда он уехал в Вену, образ любимой девушки сопровождал его туда. Он беспрестанно думал о ней и в сочельник писал своему другу Матушинскому: «В прошлом году в это время я был в церкви св. Бернарда, теперь же сижу в халате, совершенно один, целую свое милое кольцо и пишу». Именно в церковь св. Бернарда часто ходила прекрасная Констанция, а кольцо, которое он целовал, было надето ею самою на его палец при прощании.

Констанция была молодой певицей, посещавшей варшавскую консерваторию. Шопен, ничего не скрывавший от своих родителей, скрыл на этот раз свои чувства к любимой девушке. Почему? Боялся ли он, что они не одобрят его выбора? На этот вопрос трудно ответить, так как мы ничего не знаем об этой девушке, кроме того, что сказал о ней сам Шопен. Но чего не скажет влюбленный! Можно ли поверить всему, что он скажет?

Однако, нет неистощимого огня. Он должен потухнуть. Даже солнце, как говорят, медленно гаснет. Погасла и страсть Шопена. Он из Вены поехал в Париж, где думал заработать побольше денег, чтобы быть в состоянии жениться. Но надежды его не оправдывались. Тем временем Констанция ждала и, не дождавшись, в одно прекрасное время вышла за другого. Когда Шопен узнал об этом, он был очень огорчен. Его злила неверность любимой девушки, которая клялась и нарушила клятву, его мучило собственное бессилие. О, если бы у него были средства! Сколько счастья ожидало бы его впереди!

Вдруг… Это случилось совсем неожиданно. Шопен сам не помнил, как оно произошло. В Париже оказалось несколько молодых людей из хорошей семьи, учившихся когда-то в пансионе его родителей, — братья Воджинские. У них была сестра Мария. И к этой-то Марии он почувствовал вдруг такое же влечение, как и к Констанции. Возможно ли? Он думал, что чувство к ученице Варшавской консерватории умрет вместе с ним, между тем он еще жив, я чувства как будто уже нет и оно даже сменилось полным равнодушием…

Это было в 1836 году. Шопену было известно, что Мария будет с матерью в средних числах июля в Мариенбаде, и он поэтому поехал туда. Нужно ли прибавлять, что он влюбился в молодую девушку и что молодая девушка ответила ему тем же? Родственники ничего не имели против нежных чувств Шопена, и тут же, в Мариенбаде, состоялась помолвка. Шопен прожил еще нисколько недель вблизи невесты в Дрездене, где жила семья Воджинских. Он чувствовал себя на вершине счастья. В это-то время зародились в нем человеколюбивые планы, о которых мы упомянули выше. Раз он счастлив, отчего не осчастливить заодно и все человечество? У юности это так просто, а у любви это так легко!

Сияя от радости, живой, веселый, восторженный, Шопен вернулся в Париж, где через несколько месяцев узнал, что его невеста предпочла ему графа, за которого и вышла замуж…

Гениальный жрец искусства и граф! Поэзия и проза! О, как часто предпочитают эти милые неземные создания звон шпор или громкий титул очарованию того, что составляет истинное счастие, потому что оно жизнь жизни, потому что в нем зерно глубокого, полного, всестороннего существования!

Но факт был фактом: Мария ему изменила. Она вышла за другого. Она поняла, что Шопен создан для любви и страсти, а не для монотонной прозы жизни. И она взялась за роман вместо того, чтобы углубиться в поэму…

Этот второй удар оказался для Шопена роковым, и не столько потому, что он разбил сердце великого композитора, сколько потому, что вследствие безжалостного поступка его невесты Шопен сошелся с Жорж Санд, — обстоятельство, имевшее для него гибельное значение. Он хотел заглушить свое горе, он думал утопить отчаяние в любви к другой женщине, но ошибся, так как попал только из огня в полымя. Спасения не было.

Случилось это следующим образом. Как-то раз Шопену сделалось грустно. Он часто грустил. Погода была скверная, шел дождь. Надо было куда-нибудь пойти, чтобы рассеяться. Куда? Он вспомнил, что у графини К. был в этот вечер журфикс, и так как часы показывали десять, то он, не долго думая, отправился туда. Когда он поднимался по устланной коврами лестнице, ему показалось, будто за ним шел какой-то призрак, распространяя вокруг себя запах фиалок. Шопен нашел в салоне графини блестящее общество и, сев в углу, стал осматривать гостей. Только после того, как часть их удалилась и остались наиболее близкие друзья дома, Шопен, несколько развеселившись, уселся за фортепиано и начал импровизировать. Окончив свою музыкальную сказку, он поднял глаза. Перед ним, опершись на инструмент стояла просто одетая дама, от которой веяло ароматом фиалок. Она смотрела, на него, как бы стараясь проникнуть темными огненными глазами в его душу.

Через некоторое время, собираясь уходить, он увидел ту же даму. Она подошла к нему вместе с Листом и стала рассыпаться в похвалах по поводу блестящей импровизации. Шопен был польщен и только. Он кое-что знал про Жорж Санд, знал, что она пользуется большой известностью, что у нее было несколько любовных связей, что она вообще необыкновенная женщина, но, взглянув на нее, остался совершенно спокоен. Знаменитая писательница ему даже не понравилась. «Я, — писал он после этой встречи родителям, — познакомился с большой знаменитостью, г-жею Дюдеван, известной под именем Жорж Санд; но ее лицо мне несимпатично и вовсе не понравилось. В нем есть даже нечто такое, что меня отталкивает».

Но не красотой одною побеждает женщина. Как ни несимпатична она кажется на большом расстоянии, если принять во внимание, что она не только часто меняла любовников, но нисколько не церемонилась с ними и бросала при первом удобном случае, находя даже возможным издеваться над ними и позорить в своих романах, как это она сделала с А. Мюссе, тем не менее было, вероятно, в ней, в ее натуре, в ее умении держаться с мужчинами нечто притягательное, против чего не могли устоять даже люди, явно не симпатизировавшие и не любившие ее. Лучшего доказательства, чем любовь Шопена, нельзя и привести. Нежный, хрупкий, с женственною душою, проникнутый благоговением ко всему чистому, идеальному, возвышенному, он вдруг влюбляется в женщину, которая курит табак, носит мужской костюм, ведет открыто самые свободные разговоры и имеет за спиною таких бесспорных свидетелей ее вольной жизни, как Жюль Сандо, Альфред де-Мюссе и доктор Паджелло. Когда она сошлась с Мюссе, они уехали в Венецию; когда она сблизилась с Шопеном, местом их совместного пребывания сделалась Майорка. Сцена другая, но обстановка та же и, как мы увидим, даже роли оказались одинаковыми и с одним и тем же грустным концом. В Венеции Мюссе, убаюкиваемый близостью Жорж Санд, одевал стройные стихи в искусные рифмы; на Майорке Шопен, также убаюкиваемый близостью Жорж Санд, создавал свои баллады и прелюдии. В разгар страсти Мюссе заболел; заболел также в минуты высшего любовного экстаза и Шопен. Словом, повторилась та же история. Болезнь Мюссе охладила жар талантливой женщины. То же самое произошло и во время болезни Шопена. Когда у него появились первые признаки чахотки, она стала тяготиться им. Красота, свежесть, здоровье — да; но как любить больного, хилого, капризного и раздражительного человека? Так думала Жорж Санд. Она сама признавалась в этом, стараясь, конечно, смягчить причину своей жестокости указанием на другие побочные мотивы.

Нужно было покончить. Но как? Шопен слишком к ней привязался и не хотел отстать. Знаменитая женщина, опытная в таких делах, испытала все средства, но напрасно. Тогда она вспомнила выходку, которую себе позволила по отношению к Мюссе, — правда, после его смерти. Как и тогда, она написала роман («Lucrezia Floriani»), в котором под именами вымышленных лиц вывела себя и своего возлюбленного, причем героя, т. е. Шопена, наделила всеми слабостями, а себя возвеличила до небес. Казалось, после этого разрыв был неизбежен; но Шопен медлил. Он не мог расстаться с Жорж Санд. С другой стороны, ему не хотелось разрывом тотчас после выхода романа подтвердить слухи, распространяемые на этот счет.

— Если, — сказал он, я оставлю теперь эту женщину, которую любил и уважал, то превращу ее роман в истинную историю и сделаю ее жертвою общего презрения.

Шопен еще думал, что можно вернуть невозвратное. Действительность, однако, показала, что этого сделать нельзя. В 1847 году, ровно через десять лет после их встречи, любовники расстались.

Через год после разлуки Шопен и Жорж Санд встретились в доме одного общего друга. Встреча поразила писательницу. Она вспомнила зло, которое причинила композитору, вспомнила свою несправедливость, жестокость, и ей захотелось помириться с ним. Полная раскаяния, подошла она к бывшему возлюбленному и протянула ему руку. Красивое лицо Шопена покрылось бледностью. Он отшатнулся и вышел из зала, не промолвив ни слова…

Не следует думать, что после исчезновения Жорж Санд со сцены жизни Шопена прекратилась нить, связывавшая его с женщинами. У него еще была такая же «Муха», как у Гейне, женщина, влетевшая неожиданно в его комнату в то время, когда он уже был почти на смертном одре и фактически перестал существовать не только для женщин, но и для самого себя. Мы говорим о княгине Марселине Чарторыжской. Она ухаживала за Шопеном в последние дни его жизни, не отходя от его постели и оставаясь до последней минуты верною сиделкой. Нужно еще упомянуть и о графине Дельфине Потоцкой, которая, узнав о безнадежном положении Шопена, поспешила из Ниццы в Париж, где дала ему некоторым образом музыкальное напутствие, пропев, по его желанию, несколько трогательных песен в то время, когда у него уже смежались веки, чтобы никогда не открываться. Наконец, надо назвать еще мисс Стерлинг, ученицу и восторженную поклонницу Шопена, шотландку, которая после его смерти купила всю обстановку обеих комнат Шопена и отвезла в Лондон, где поместила в устроенном ею Шопеновском музее.

 

Людвиг Шпор

Как видно из приведенных примеров, музыканты часто влюбляются в певиц или музыкантш, на которых весьма часто и женятся. Не избег этой участи и Шпор[(нем. Louis Spohr, 1784–1859) — немецкий скрипач, композитор, дирижёр и педагог, один из первых представителей романтического стиля в музыке]. Он влюбился в Доретту Шейдлер, которая аккомпанировала ему обыкновенно на придворных концертах на арфе и приводила всех в восторг. Однажды после одного такого концерта Шпор спросил:

— Не играть ли нам так вместе всю жизнь?

Доретта была того же мнения, и брак был заключен. Целые двадцать восемь лет играли они вместе великую симфонию семейной жизни, после чего Доретта умерла. Во время своей болезни она с большим интересом следила за его работою над новой ораторией «Кальвария», и Шпор постарался окончить ее по возможности скорее. «Мысль о том, что жена моя не дожила до первого исполнения этой моей вещи, отравляет удовольствие, которое доставил мне ее успех», — рассказывал он впоследствии. Два года печали и одиночества прошли, прежде чем Шпор нашел в Марианне Пфейфер другую подругу жизни, которая также была хорошей музыкантшей…

 

Бернгард Вебер

Такие же сладкогласные сирены играли большую роль и в жизни Бернгарда Вебера [(1766–1821) — немецкий композитор.]. Жизнь его во время пребывания в Штутгарте была далеко не веселая, и вот одна восхитительная певица, но имени Гретхен, решила вывести его из состояния уныния. Однако, влияние ее было скорее отрицательное, так как она склоняла его к разным необычайным выходкам и пробудила в нем желание играть роль щедрого кавалера, что совсем не гармонировало с его тогдашними средствами. К счастью, во время первого представления его «Сильваны», 16 сентября 1810 года, он познакомился с Каролиною Брандт, певшей главную партию и имевшей огромный успех, вследствие чего публика стала бурно вызывать автора. Каролине пришлось буквально вытолкнуть на сцену робкого юношу, прятавшегося за кулисами. Тогда Вебер еще не предчувствовал, что твердая рука, которая схватила его, чтобы вывести к публика, принадлежит его будущей жене.

Через шесть лег после этого случая Вебер сделался капельмейстером при саксонском дворе и писал избраннице своего сердца: «Долго смотрел я на письмо графа Вицтума, не решаясь его открыть. Что в нем — приятное или неприятное? Наконец решился. Что за радость! Я тотчас бросился ко всем друзьям. Они поздравляли меня, смеялись и отвешивали поклоны новоиспеченному придворному капельмейстеру… За эту приятную весть я должен получить от тебя особый поцелуй». Вскоре они повенчались.

Как серьезно смотрел Вебер на женитьбу, видно из его заметок в дневнике: «Да благословит Господь наш союз и да даст он мне силу и мощь сделать мою возлюбленную Лину счастливою и довольною так, как я этого хочу в глубине души и как она вполне заслуживает». Молитва его была услышана. Вебер был образцовым мужем и отцом и усердно работал для семьи до последней возможности.

 

Феликс Мендельсон

Мендельсон был любимцем женщин. Его гений и красивая наружность служили для них неотразимой притягательной силой. Доказательством может служить пример талантливой Иоганны Кинкель, жены поэта Готфрида Кинкеля, часть дневника которой, с подробностями о первом знакомстве с Мендельсоном, опубликована была только в начале текущего года. Иоганна родилась в 1810 году в Бонне и с малых лет начала обнаруживать большие музыкальные способности. Тем не менее, родители и не думали дать ей систематическое музыкальное образование, опасаясь, как бы она не засиделась в девах. Повинуясь воле родителей, она в 1833 году вышла замуж за одного кельнского книгопродавца, питая тайное желание освободиться в качестве жены от родительской опеки и свободно посвятить себя музыке. Но замужество оказалось несчастным. Муж, бывший раньше таким любезным и предупредительным, превратился вдруг в тирана. Полгода мучилась Иоганна и, не выдержав, вернулась в родительский дом, куда принесла вместе с разбитыми надеждами также и разбитое в истинном смысле слова сердце: у нее сделался порок сердца. Тут только упорные родителе уступили и предоставили ей посвятить себя музыке, чтобы в искусстве найти забвение.

Первым ее шагом на пути к полному забвению прошлого была, поездка во Франкфурт, где остановился на время знаменитый композитор Мендельсон, произведениями которого она не переставала восхищаться. Узнав о ее намерении поехать во Франкфут, родители вспомнили свою прежнюю власть и хотели удержать ее от этого шага; но Иоганна на этот раз не подчинилась. С другой стороны, муж, которого она бросила, не хотел ей дать отдельного вида на жительство. Иоганна сломя голову поехала без паспорта. Как только пароход отчалил от берега, она рассказала капитану о своем положении, и он обещал помочь ей. Уже в первый день в Кобленце ее ожидала неприятность: в гостиницу к ней явился полицейский чиновник и потребовал паспорт. Иоганна спаслась хитростью: она заявила, что ей не было известно, нужны ли женщинам паспорта, тем более, что личность ее может быть удостоверена теми или другими знатными жителями города, которых, однако, она знала только по имени. Чиновник извинился и ушел. Такая же история произошла и в Майнце, но там ее спас капитан, занявший чиновника посторонним разговором, чтобы Иоганна могла укрыться и затем незаметно выскочить на берег. Она села на первого извозчика и велела ехать. Только под Кастелем она решилась остановить его, чтобы поговорить с ним о цели дальнейшей езды — Редельгейме. Но и тут ее ждало горе: извозчик, которому было всего 15 лет, не знал, где Редельгейм. С большими мучениями, блуждая, сбиваясь с дороги, добралась она, наконец, до Редельгейма, откуда до Франкфурта было уже рукой подать.

Однако, и во Франкфурте ей не сразу удалось познакомиться с Мендельсоном! Он редко кого принимал у себя из посторонних, и доступ к нему был очень затруднителен. После долгих хлопот она хотела обратиться к вдове Фридриха Шлегеля, Доротее, дочери философа Моисея Мендельсона, а следовательно тетке композитора; но ей сказали, что и она сама редко видит племянника, а потому Иоганне лучше отказаться от намерения познакомиться с неприступным гением. Наконец, она все-таки познакомилась с ним у вдовы Шлегель и получила приглашение приехать к нему на дом.

Вся опубликованная часть дневника Иоганны представляет сплошной дифирамб, понятный только под пером влюбленной женщины. У Мендельсона нет недостатков! Он — неземное создание. Его произведения божественны и стоят выше критики… Нам нет надобности повторять все славословия любящей женщины: они слишком однообразны, тем более, что откровенности насчет дальнейших отношений к гениальному композитору от Иоганны ожидать нельзя, — по крайней мере, в опубликованной части своего дневника она ни единым словом не упоминает об этом. Мендельсон и Иоганна часто бывали вместе, они восторгались взаимной игрой, расточали друг другу любезности, вот все, к чему сводится содержание этих страниц!. В дальнейшей части дневника, вероятно, мы узнаем остальное. Но и одного упорного ухаживания Иоганны достаточно, чтобы убедиться, каким культом окружали Мендельсона женщины.

Год спустя Иоганна опять посетила своего кумира в Лейпциге. Мендельсон извинился перед ней при этом, что в прошлом году так избегал людей во Франкфурте. Тут же он объяснил ей причину: он был влюблен в Цецилию Жанрено и его мучило опасение, не оставит ли она его любовь без ответа. Цецилия, однако, не могла быть исключением из общего числа: она не только ответила на его чувство, но сделалась его женою, и в то время, когда Мендельсон виделся с Иоганной в Лейпциге, он был уже женихом очаровательной девушки.

Прибавим, что Цецилия Жанрено была прелестной дочерью не менее прелестной матери, вдовы одного протестантского пастора, которая до того бдительно следила за отношением Мендельсона к ее дочери, что дала пищу молве, будто его ухаживания имеют целью не ее дочь, а ее самое…

 

Шуман

Нелегко далась Шуману женитьба на Кларе Вик. Клара была дочерью композитора, у которого Шуман учился и жил на квартире. Он ежедневно виделся с нею и ежедневно же имел возможность слушать её превосходную игру на фортепиано. Молодые люди влюбились, но Вику вовсе не хотелось иметь зятем бедняка-музыканта, каким был Шуман, и поэтому он запретил ему встречаться с дочерью и даже писать ей. Шуман нашел гениальный выход: редактируя одну музыкальную газету, он завел в ней отделы «Письма к Кларе» и начал помещать в нем настоящие любовные письма рядом со статьями и рецензиями. Наконец, Вик уступил и дал согласие.

У Шумана и Клары были одинаковые мысли и им не нужно было много разговаривать, чтобы понять друг друга. Самое объяснение в любви было у них безмолвное: Шуман изложил Кларе на фортепиано, как сильно ее любит, и она ответила, что вполне разделяет его чувство. Уже много лет спустя после женитьбы их часто можно было видеть сидящими за фортепиано, причем она играла одной рукою piano, он — forte, а обеими свободными руками они обнимали друг друга. Шуман часто попадал в затруднительное денежное положение, но жена каждый раз выводила его из этого затруднения. Когда же он сошел с ума, она сама поддерживала и воспитывала своих семерых детей. После его смерти Клара исполняла публично его концерты и играла так, как только могла играть Клара Шуман, королева пианисток, как ее называли по справедливости. Перед каждым концертом она обыкновенно перечитывала старые любовные записки, который писал ей муж. Она сама объясняла это тем, что хотела при истолковании его произведений воспроизвести их дух.

 

Россини

Если кто из знаменитых музыкантов-композиторов пользовался особенной любовью у женщин, так это, конечно, Россини. Своей красивой наружностью и талантом он до того приводил в восторг женский мир, что несколько раз едва не падал жертвою ревнивых женихов или мужей.

Однажды к Россини явился хорошенький паж и, вручив записку, удалился. В записке какая-то влюбленная дама назначала ему свидание. Россини отправился в указанное место, за городом, и начал напевать одну из своих арий, по которой его должны были узнать. Вскоре открылись ворота парка и оттуда выступила прекрасная незнакомка. Разговор был очень важный и при прощании милая парочка условилась, что паж на следующий день снова принесет записку с указанием места, где можно опять увидаться. Россини догадался, что паж и прекрасная незнакомка — одно и то же лицо, и поэтому на следующий день, как только паж удалился, последовал за ним. Подозрение подтвердилось: паж оказался очаровательною женою одного богатого сицилийца. Когда он в третий раз пришел на свидание с нею, у самого входа в парк раздался выстрел и пуля пролетела мимо его головы. В то же время двое мужчин в масках бросились на него с обнаженными рапирами. Так как при Россини оружия не было, то ему ничего другого не оставалось, как удариться в постыдное бегство.

Одной из причин большого успеха Россини у женщин было то, что он сам был о себе очень высокого мнения. Однажды он сказал одной хорошенькой женщине, случайно очутившейся между ним и герцогом Веллингтоном:

— Сударыня, какой счастливой вы должны считать себя, что стоите между обоими величайшими людьми в Европа.

Россини женился на певице Колброу. Через три года он посетил Англию и не мало рассердился, когда его любимой жене был там оказан далеко не восторженный прием.

 

Доницетти

Сладкие мотивы, разбросанные в операх Доницетти, лучше всего свидетельствуют о его влюбчивости и поклонении женщинам. Жену свою он боготворил и она отвечала ему тем же. Два года супруги пользовались безоблачным счастьем, как вдруг жена умирает от холеры. Доницетти потерял всякий интерес к жизни. Он перестал заботиться о себе, мир ему начал казаться безнадежною пустынею, в которой ему суждено было блуждать без цели и смысла. Он принадлежал по-видимому, к тем Азра, которые, по свидетельству Гейне, «умирают, когда любят».

 

Беллини

Жизнь мечтательного Беллини была отравлена печально-романтическим любовным романом. Он влюбился в одну прекрасную неаполитанку, дочь одного судьи, который, однако, отклонил ухаживания композитора, так как положение Беллини мало могло бы льстить ему, как тестю. Когда же Беллини сделался знаменит, судья переменил свое решение, но гордость композитора не позволила ему взять то, что было прежде отвергнуто. Он отказался. Вскоре после того умерла молодая девушка, продолжавшая любить своего прежнего поклонника, и Беллини, как говорят, не мог оправиться после этого удара.

 

Верди

Родители Верди были простыми поселянами, жившими недалеко от Буссето. Маленький Джузеппе с удовольствием слушал игру на органе в скромной деревенской церкви, куда он охотно ходил. Сделавшись юношею, он однажды прошел мимо одного из лучших домов в Буссето. Вдруг за окнами послышались звуки фортепиано. Он остановился и начал слушать. Кто-то играл хорошо, и с тех пор молодого Верди начала тянуть к этим окнам неведомая сила. Антонио Барецци, образованный и богатый купец, хозяин дома, в котором раздавались чудные звуки, заметил мальчика и спросил, что он тут делает.

— Я немного играю на пианино, — ответил Верди, — и мне очень приятно слушать здесь музыку.

— Вот как! Так не лучше ли зайти ко мне в дом?.. Там тебе будет гораздо удобнее слушать мою дочь.

Получив разрешение посещать дом Барецци, восхищенный молодой человек не заставил себя долго ждать. Купец оказался человеком гуманным. Он взял пианиста под свое покровительство и всячески помогал проложить дорогу в жизни; когда дорога была проложена, отдал ему в жены свою дочь, игрою которой Верди так восхищался раньше. Новое доказательство того, как влияет музыка на человеческое сердце.

 

Рихард Вагнер

Бедность и любовь не всегда уживаются. Это блестяще подтвердил Рихард Вагнер. Когда ему было 26 лет, он влюбился в одну хорошенькую оперную певицу. Молодой композитор, носившийся уже тогда с грандиозными планами, возлагал большие надежды на «музыку будущего», но на надежды эти, к сожалению, нельзя было купить ни дров, ни пальто — две вещи, в которых, как Вагнер сам признался Листу после свадьбы, он очень нуждался. Если бы Лист не выводил его иногда из затруднительного положения и если бы по временам он сам не получал приглашения дирижировать оркестром, то вряд ли бы он прожил с женою долго. Вагнер был очень нервозен и легко раздражался. Жене пришло в голову, что он тяготится ею, и она сделалась морфинисткой. Композитор всеми силами старался отвратить ее от этого порока, но напрасно. Муж и жена всё более и более отчуждались друг от друга. Они тяготились совместной жизнью, и если бы только не общая любовь к маленькой собачке и канарейке, которых они оба любили и с которыми ни за что не хотели расстаться, разрыв был бы неизбежен. Когда же обоих этих любимцев не стало, последнее препятствие исчезло, и супруги развелись.

 

Ганс Бюлов

Ганс Бюлов, друг Вагнера, был человеком очень раздражительного и неприятного характера. Жил он в Мюнхене, где тогда ставились оперы его знаменитого друга. Женою его была дочь Листа, Козима, женщина тихая, спокойная, не выносившая резких выходок мужа. Страдая от человека, с которым ее связал закон, она искала утешения у его друга и товарища по профессии — Вагнера, с которым ничем не была связана. В конце концов супруги развелись, и Козима Бюлов сделалась Козимою Вагнер. Творец «Лоэнгрина» ожил, так как во второй жене нашел тот идеал, которого напрасно искал в первой. Этому, конечно, не мало способствовали успехи Вагнера. Музыка его вошла в моду, оперы начали обходить все сцены. Жена сопровождала его во всех поездках, которые он предпринимал в погоне за лаврами.

Когда Вагнер умер (в 1883 году) в Венеции, она в доказательство любви и преданности к мужу отрезала себе волосы, которыми покойный муж ее так восхищался, и положила их на красной подушке в гроб под его голову.

 

Брамс

Брамс остался холостяком подобно Бетховену, с которым, которым, по мнению немцев, у него было так много общего, не исключая музыкального таланта. Он был угрюм, раздражителен, резок. Но это все-таки не мешало женщинам восторгаться им. Особенно любил он посещать дом доктора Феллингера, жена которого боготворила великого композитора. До чего доходил культ Брамса в этой семье, видно из того, что г-жа Феллингер, умевшая рисовать, писала с него портреты красками, снимала фотографии во всевозможных видах, вышивала ноты-песни самого Брамса, а в день его рождения поднесла ему однажды пирог, на котором был выпечен ряд искусно сделанных из теста нотных фраз; по этим фразам композитор тотчас же узнал одну из своих народных песен. Брамс со смехом мог только сказать: «Вы поете меня, вы рисуете меня, вы вышиваете меня, вы печете меня!».

Семья Феллингера делала все возможное, чтобы нисколько озарить грустное существование Брамса. Однажды в рождественский сочельник г-жа Феллингер взяла его под руку и подвела в дамскому туалетному столику, установленному всевозможными пудреницами, банками для помады, флаконами с разными парфюмерными жидкостями и т. п. Все это было убрано цветами, кружевами, лентами. Брамс остолбенел.

— Неужели это для меня? Да что я буду с ними делать?

— Очень многое, г-н Брамс, — отвечала хозяйка.

— Боже сохрани! Как могут вам придти в голову такие вещи? Я — и одеколон или помада! А столик такой изящный и красивый! Нет, нет, нет!

И он решительно повернулся спиною к подарку.

— Но присмотритесь лучше, г-н Брамс! — заметила хозяйка и как бы нечаянно сбросила крышку с одной коробки. Оказалось, что в коробке были анчоусы, в других туалетных коробках и чашках сардины, скумбрия, копченые и некопченые сельди, во флаконах — коньяк, ром, вишневка и т. д.

Ужас Брамса прошел моментально и заменился доброй улыбкой благодарности. Весь вечерь после этого он был в превосходном настроении.

 

Франц Лист и княгиня Витгенштейн

Франц Лист пережил один из удивительнейших романов. Он любил, был любим и, тем не менее, не мог жениться на предмете своей страсти. Препятствий было много. Когда же препятствия исчезли, он сам отказался от цели, к которой стремился много лет. Вот в общих чертах содержание этого удивительного, далеко еще не выясненного романа.

Возлюбленной его была княгиня Сайн-Витгенштейн, урожденная Ивановская. Благодаря своему отцу, человеку серьезному и строгому, она получила основательное воспитание, научилась мыслить логически, познакомилась с хозяйственными делами и выработала в себе глубокий практический ум. Затем, дальнейшим воспитанием ее занялась мать, человек совсем иного рода. Мать любила свет, удовольствия, блеск, знакомства с знаменитостями, путешествия. Таким образом, в душе Каролины ужились два противоположных течения: идеализм и практицизм. Одно не мешало другому. Поэзия и проза шли об руку, дополняя друг друга.

По настоянию отца, Каролина 17-ти лет вышла замуж за князя Николая Сайн-Витгенштейна, сына русского фельдмаршала, человека грубого, развратного, расточительного. Жить с ним было нельзя, и она обратилась к императору Николаю I с просьбою о разводе, намереваясь потом просить о том же папу. К этому склоняла ее еще любовь к Францу Листу, с которым она познакомилась в 1847 году во время его пребывания в Киеве и произведения которого приводили ее в восторг еще раньше. На почве взаимной любви к музыке и начались между ними близкие отношения. Лист тогда носился с грандиозным музыкальным планом. Он хотел, чтобы его «Божественная Комедия» (по Данте) была исполнена с иллюстрациями соответствующих сцен из бессмертного произведения флорентийского поэта путем диарамы (нечто подобное сделал Лист у Мункачи, когда за полотном его картины «Смерть Моцарта» играл реквием, при звуках которого Моцарт испустил дух). Но план, требовавший для своего исполнения огромной суммы, не удался, хотя Каролина вызвалась дать эти деньги.

Близость отношений между Листом и Каролиной еще более усилилась, когда композитор-виртуоз приехал к ней в одно из подольских поместий, чтобы погостить. Конечно, дело кончилось бы браком, если бы просьба о разводе имела успех. Но она не имела успеха. Наоборот, получился приказ о конфискации ее имений и о запрещении ей самой возвратиться в Россию (она жила в то время в Карлсбаде). Положение было ужасное. С одной стороны — закон, преграждающий путь к любимому человеку; с другой — общество, которое не простит ни единого шага через границу, проложенную давно установившимися понятиями и обычаями. Что было делать?

Н вот она решилась. Как свидетельствует ее дочь, Мария Липсиус, выпустившая в марте 1900 года в Лейпциге «Письма Франца Листа к княгине Каролине Сайн-Витгенштейн», она, т. Е. Каролина, «принесла для Листа в жертву все: свое отечество, свои хозяйственные занят в поместьях, свое видное положение и даже — в глазах близоруких, которым недоставало способности ценить ее высокую, строгую нравственность, — свое доброе имя; она начала удивительным образом борьбу с тираническими силами и одновременно с мелкими затруднениями и довела ее до конца… Она создала ему дом, следила там за его духовной деятельностью, пеклась о его здоровья; для его блага она урегулировала малейшие привычки, оберегала его от излишеств, заботилась обо всех его делах с неустанным участием, отдалась попечению о его матери и детях и творила гостеприимство, которое вряд ли можно было оказывать более дружески, более благородно».

Что Лист, питавший большую склонность к идеальным женщинам, одною из которых, несомненно, была Каролина, отвечал ей такою же искренностью и привязанностью, понятно само собою. Его письма к ней дышат не только поэзией, но и вдохновением. «Пусть добрые Божьи ангелы несут вас на своих крыльях вместе с Маньолеттой» (княжна Мария) пишет он ей в одном письме. В другом он замечает: «Потерпите, возлюбленная и бесконечно дорогая невеста, сестра, подруга, помощница и опора, радость, благословение и слава моей жизни». В третий раз он посылает ей следующую фразу, которую мы оставляем непереведенною: «Elle (речь идет о дочери княгини) est devenne pour moi le signe manifesto de la bont de Dieu pour nous et son image se relie saintement dans ma pensée A vos traits de fiamme, comme la figure de la Viferge a celle du Christ». Это уже не любовь, а экстаз, не страсть, а умиление…

Когда над княгиней Каролиной разразился неожиданный гром, она уехала в Веймар. Туда же последовал и Лист, и влюбленные поселились в одном замке, который отдала Каролине великая герцогиня, принявшая большое участие в судьбе пострадавшей. Двенадцать лет, проведенных в Веймаре, были лучшею порою в жизни Листа. У него действительно оказался собственный «дом». За ним ухаживали, охраняли его вдохновение. Каролина была сотрудницей Листа в его книге о Шопене и, когда ее спросили, что принадлежит в этой книге Листу и что ей, отвечала: «Раз два человека настолько связаны, что составляют одно целое, то нельзя указать, что сделал один и что было сделано другим». Она же вдохновила ему ораторию «Св. Елизавета». Лучшие представители тогдашней умственной знати Германии, Франции и Англии собирались в ее салоне, где, кроме нее, блистала еще ее дочь Мария, вышедшая впоследствии за князя Гогенлоэ.

Как, однако, ни счастливы были возлюбленные, но им нельзя было не сознавать, что они занимают ложное положение в глазах общества. Но оно вскоре переменилось. В России вступил на престол император Александр II, а вместе с этим была удовлетворена просьба Каролины о разводе. Наконец, можно было осуществить давнишнюю мечту. Оставалось еще испросить у папы согласие на развод, но папа даст! И действительно, папа согласился. Уже был назначен день бракосочетания, как вдруг получается из Рима весть: папа берет согласие назад! Говорили, что какие-то темные личности были накануне у папы и убедили его переменить мнение. Во всяком случае то, что было близко и возможно, сделалось невозможным и далеким.

Отчаяние Каролины не знало границ, но подоспела неожиданная помощь: умер муж. Теперь уже не могло быть и речи о препятствиях. Пала последняя преграда. Но радость Каролины и на этот раз была непродолжительна: Лист, бывший всегда религиозным неожиданно постригся в монахи. После этого надежды уже не было.

Что заставило Листа постричься в монахи как раз в то время, когда давно желанная цель могла быть осуществлена, так и остается тайною до настоящего времени. Ни воспоминаний близких в нему или в Каролине лиц, как, например, французской писательницы Мелегари, ни опубликованные недавно дочерью Каролины письма ее к Листу не раскрывают этой тайны. Лист и Каролина унесли ее в могилу: он в 1886 году, она — через семь месяцев после его смерти, которую пережить не могла.

 

Франц Лист и графиня д'Агу

Не менее замечательны были отвошения Листа к графине д'Агу, по времени предшествовавшие его связи с княгиней Сайн-Витгенштейн. Чтобы познакомиться с историей этих отношений, достаток прочесть роман Бальзака: «Les amours forces», в котором графиня д’Агу выведена под именем Арабеллы. Впоследствии сама графиня выпустила воспоминания, в которых довольно подробно говорит о своей любви к Листу. К несчастью, любовь эта кончилась не менее печально, чем любовь к княгине Сайн-Витгенштейн, с которой, мы только что познакомились.

Графиня д’Агу, урожденная Флавиньи, родилась во французской семье, но в немецком городе — во Франкфурте. Когда Наполеон жил на острове Эльбе, семья эта вернулась во Францию, но в тревожный 1815 год, когда великий корсиканец вызвал новые военные бури во Франции, опять переселилась во Франкфурт, так как глава семьи, граф Флавиньи, мог, как приверженец Бурбонов, опасаться подозрений завоевателя. Будущей графине д’Агу было в то время только 10 лет, но она обращала уже на себя внимание своим умом и красотою. Когда она выросла, вокруг нее, как общепризнанной красавицы, начала толпиться целая армия воздыхателей, к числу которых принадлежали, между прочим, английский посланник Вильям Лем (муж возлюбленной Байрона Каролины Лэм), датский посланник Пехлин, Шатобриан. Впоследствии она переселилась с матерью в Париж, где успех ее, как светской красавицы, был не менее велик. Один из ее современников описывает ее как высокого роста блондинку с длинными рыжеватыми волосами, большими мечтательными глазами, белой бархатной кожей, изящным носом и благородно очерченным лбом. Руки и ноги были у нее маленькие и красивые. Тогда ее сравнивали с какой-то петербургской красавицей и пальма первенства осталась за нею. «Как можно сравнить русскую кожу с белым французским атласом?», сказал по этому поводу один из ее поклонников. Ко всему этому она обладала недюжинным музыкальным талантом.

Несмотря на все эти качества, никто не предлагал руки графине Флавиньи. С другой стороны, и она оставалась равнодушною к ухаживаниям и комплиментам, которыми ее осыпали. К одному только генералу Лагарду, человеку пожилому, но обладавшему всем арсеналом французского лоска, она почувствовала некоторое влечение, и между ними завязалось нечто вроде романа, но он окончился в самом начале. Изящный генерал вдруг уехал, так и не объяснившись в любви своей прекрасной подруге. Она осталась в полном неведении, грустная, тоскующая, и, может быть, это-то и было причиною того, что она вышла замуж за нелюбимого человека — графа д’Агу, бывшего к тому же старше нее на целых двадцать лет (графине в то время было 23 года). Впрочем, граф этот был не без достоинств, пользовался большим престижем при дворе Карла X, был очень строг в делах чести, умел занимать общество приятным разговором, рыцарски вел себя по отношению к дамам, и графиня, вероятно, была бы счастлива с ним, если бы не отличалась беспокойным характером и жаждою впечатлений. Несмотря на то, что у нее было трое детей, она то и дело ездила на балы, блистала в свете, куда всегда являлась в восхитительных, но бросающихся в глаза туалетах. Считая себя богато одаренною в умственном отношении, она старалась играть роль в парижских салонах, отживавших тогда последние минуты своего расцвета. В одном из них и встретил ее Франц Лист.

Произошло это в салоне герцогини Дюрас, автора известного романа «Урика», в котором главную роль играет негритянка. Поэзия и музыка преобладали в этом салоне: читались стихотворения, играли на фортепиано. Лист, посещавший этот салон, был еще совсем молодым человеком. Длинный, стройный, худой с бледным мраморным лицом и высоким лбом мыслителя, он сразу производил впечатление человека необыкновенного. Его религиозность была известна всем. Все знали, что он часто колебался еще в то время, сделаться ли ему жрецом искусства или священником. Как музыкант, он приковывал к себе общее внимание, и в числе его пламеннейших поклонников были такие лица, как Альфред Мюссе и Жорж Санд произведения которых имели на него большое влияние. Дамы ухаживали за ним, за этим «Паганини фортепиано», как называли Листа. Никто не обращал внимания на то, что Лист простого происхождения, так как отец его был второстепенным чиновником: светские манеры и музыкальный гений заставили аристократические сферы Парижа забыть об этом. Лист сделался настоящим божком, на алтарь которого женщины нередко приносили свою стыдливость, честь и репутацию.

Принесла их в жертву и графиня д’Агу. Она влюбилась в Листа. То обстоятельство, что гениальный юноша не ответил сразу на ее чувство, только еще более придало ей силы. Нужно было во что бы то ни стало расположить его к себе. И старания графини увенчались полным успехом, тем более, что господствовавшая в то время идея свободной любви, находя художественное оправдание в романах Жорж Санд, широко открывала ему в его совести дорогу к сердцу замужней женщины.

Близкие отношения между влюбленными кончились тем, что графиня д’Агу бросила мужа и уехала с Листом в Швейцарию. Лист был наверху блаженства, как можно судить по следующему его письму к одному другу-писателю: «Если хотите описать историю двух счастливых любовников, то выберите берег озера Комо. Никогда еще небо не судило мне столь благословенного уголка на земле. Очаровании любви должно там действовать с удвоенною силою. Представьте себе идеальный образ женщины, небесная прелесть которой внушает благоговение, а рядом с нею — юношу, который верен и счастлив не в меру… О, вы, наверно, уже догадываетесь, как зовут эту любовную парочку!».

Счастье Листа продолжалось долго, потому что за время пребывания в Швейцарии графиня родила ему трех детей: Даниэля, Христину и Козиму. Лист был любящим отцом, но не обладал в то время большими средствами, как впоследствии, когда золото обильно сыпалось в его карманы. Жизнь становилась в тягость. Между тем, графиня д’Агу не привыкла к лишениям. Начались обычные сцены, ссоры, и дело кончилось тем, что любовники расстались. Лист предпринял большое артистическое путешествие, а графиня, по его требованию, поехала в Париж, где поселилась у его матери.

Вскоре и последняя тень близости между влюбленными исчезла. Графиня д'Агу тяготилась независимостью и, чтобы выйти на самостоятельную дорогу, занялась литературой. Ея первый роман «Нелида» имел большой успех, так как она описала в нем собственную жизнь. Конечно, Лист был в нем выставлен в самом черном свете. В этом отношении она сделала только то же, что сделала и Жорж Санд, оклеветавшая Альфреда Мюссе после разрыва, и леди Лем, подвергшая такой же участи своего бывшего любовника Байрона. Роман вызвал много порицаний, но его много читали. Шатобриан находил его даже образцом остроумной иронии, а молодой писатель Ронсар, бывший в восторге от графини, ставил ее произведена на одинаковую высоту с романами Жорж Санд. Последнее и было причиной того, что графиня посвятила Ронсару свои мемуары.

К удивленно, в этих мемуарах ничего не говорится о Листе. В предисловии она замечает по этому поводу: «Умно ли, хорошо ли передавать равнодушным читателям книгу своих наиболее тайных влечений? Разумно ли или бессмысленно писать и печатать свои мемуары? Вряд ли есть более щекотливый вопрос. Более десяти лет я тщетно искала удовлетворительный ответ. Мысль об этом меня часто до того мучила, что мне пришлось в конце концов совершенно ее бросить. Однако, она каждый раз возрождалась. И во время чтения мемуаров, что я делала с удовольствием, меня обуревали те же сомнения и те же искушения. Кроме Гёте и Альфиери, которые при своей откровенности всегда оставались в пределах добропорядочности, все писатели меня столь же отталкивали от себя своими автобиографиями, как и привлекали. Особенно Руссо вызвал во мне одновременно восторг и ужас своими удивительными и все-таки подлыми признаниями».

Себя, впрочем, графиня д’Агу считает «исключительным существом», потому что она обладает талантом и не пошла проторенными дорожками, а проложила себе в жизни собственную дорогу. По этой именно причине она нашла возможным опубликовать свои мемуары, изобразив своего прежнего любовника самым мрачными красками. Нужно ли прибавлять, что под словами «самостоятельная дорога» графиня д’Агу разумела полное пренебрежение ко всем приличиям и жизнь вопреки нравственному кодексу, начавшему складываться тотчас же после первого грехопадения?

Графине д’Агу не давали спать лавры Жорж Санд. Она ей подражала не только в жизни, но и в литературе и даже выбрала себе мужской псевдоним — Даниэль Стерн. Под ним, между прочим, она издала свою историю революции 1848 года. В этой истории графиня высказывает демократические воззрения, что, конечно, объясняется остракизмом, которому она подверглась в аристократических сферах из-за незаконной связи с Листом.