Вместе с учеными и мыслителями мы вступаем в совершенно другую область сердечных отношений. Если в мире поэтов, художников, музыкантов, вообще в мире представителей творчества мы сплошь и рядом наталкивались на бурные страсти, огонь и лаву в проявлениях любовного чувства, то в мире жрецов науки и отвлеченной мысли нас поражает спокойствие и тишина. Точно мы вступаем в мирную гавань после бурного плавания. Все позади: и шум волн, и ломающиеся мачты, и небо, покрытое свинцовыми тучами. Перед нами земля…

 

Гальвани

Кто бы мог подумать, что животный магнетизм не был бы открыт знаменитым ученым Гальвани, если бы он не женился на дочери профессора Галеацци? Это была превосходная во всех отношениях женщина, вышедшая за Гальвани без особой любви, но с твердым намерением быть ему преданной спутницей жизни. Она следила за его работами, и благодаря именно ей мир познакомился с великим открытием, носящим имя ее мужа. Однажды Гальвани случайно положил ножку лягушки около электрической машины. Жене его бросилось в глаза, что ножка эта вздрагивает каждый раз, как приходит в соприкосновение с ножом, и она обратила на это внимание мужа. Гальвани проверил опыт — жена не ошиблась: отрезанная ножка лягушки действительно вздрагивала. Это заставило его заняться изучением нового явления, и следствием этого явилось открытие, обессмертившее изобретателя и давшее толчок к дальнейшим работам в том же направлении.

 

Франц Гюбер

Еще более характерен в этом отношении пример женевского ученого Франца Гюбера, благодаря которому мир обстоятельно познакомился с жизнью пчел. Несчастный был слеп. Но зато его у жены было чудесное зрение и оно заменяло ему недостававшие глаза. Эмэ, так звали г-жу Гюбер, следила за пчелами и обо всем виденном подробно рассказывала мужу. Когда Гюбер решил жениться на ней, друзья советовали ей не принимать его предложения.

— Что пришло тебе в голову? — говорили они ей. — Подумай, ведь он слеп!

— Оттого-то я ему и нужна, — твердо отвечала девушка.

Ничего удивительного в том, что Гюбер уже стариком говорил:

— Для меня Эмэ никогда не. состарится. Она и теперь еще кажется мне таким же прелестным созданием, как то, которое привело меня в восторг, когда я еще мог видеть, и отдало свою жизнь и сердце слепому ученому. Своим тихим нравом и терпением она украсила мою печальную судьбу.

 

Чарльз Лайель

Не менее счастливым чувствовал себя и знаменитый Ляйель, геолог Чарльз Лайель, после женитьбы на девице Горнер. Как и Гюбер, он страдал глазами, болезнь которых часто не давала ему работать. В этих случаях жена продолжала дело, начатое мужем, пока боль проходила и Лайэль мог опять вернуться к работе. Целых 40 лет безотлучно сопровождала его жена в его скитаниях с научной целью, до последней минуты оставаясь его усердной помощницей. После ее смерти великий ученый утешался только мыслью, что скоро свидится с нею: «Так как мне уже 76 лет, — сказал он однажды, — то разлука моя с женою может быть только кратковременной».

 

Майкл Фарадей

Жизнь не менее знаменитого физика Фарадея после женитьбы на Саре Барнард была сплошной песней торжествующей любви. Когда Сара показала отцу письмо, в котором Фарадей просил ее руки, отец заметил, что любовь не раз превращала в глупцов даже величайших философов. Сара колебалась, принять или не принять предложение, и просила дать ей время на размышление. «Размышлять» она поехала в один курорт на берег моря, куда, однако, последовал ее ученый воздыхатель, решившись услышать смертный приговор из ее собственных уст. Там, однако, дело до трагической развязки не дошло. Наоборот, Фарадей и Сара предприняли продолжительную прогулку в горы. Солнце давно уже закатилось, когда они вернулись домой. Знаменитый физик писал в тот вечер в своем дневнике: «Я был очень печален, опасаясь, что никогда не испытаю еще раз такого счастья, и не мог укротить своих чувств, не мог также помешать тому, чтобы из глаз у меня текли слезы». Он упрекал себя за то, что не знал, как расположить к себе девушку, которую хотел бы назвать своею. Бедный! Он свободно углублялся в сложные явления природы, но глубины сердца возлюбленной девушки остались для него недоступными.

Наконец, наступило время, когда она заявила Фарадею, что принимает его предложение. Через неделю после того великий ученый писал: «Каждая минута дает мне новое доказательство того, какую власть ты имеешь надо мною. Раньше мне казалось невозможным, чтобы я или кто-либо другой мог быть охвачен таким сильным чувством». Год спустя Фарадей и Сара Барнард вступили в брак — тихо, скромно, потому что великому ученому хотелось, чтобы день их свадьбы ничем не отличался от прочих дней года. Об этом дне он писал через 28 лет: «12 июня 1821 года, я женился — событие, которое больше всяких других содействовало моему счастью на земле и моему здоровому состоянию духа».

Фарадей прожил с женою 47 лет. Он расставался с нею только в редких случаях. Когда однажды ему пришлось уехать в Бирмингем, где происходило собрание английских ученых, жена получила от него письмо со следующими словами: «Я пришел к убеждению, что нет на земле удовольствия, которое могло бы сравниться с тихим миром семейного очага. Даже здесь мне хотелось бы быть около тебя. О, как мы счастливы! Поездки, как нынешняя, научают меня только еще больше ценить наше счастье!».

 

Луи Агассис

Передать жизнь знаменитого французского естествоиспытателя Агассиса, поскольку в ней играла роль его жена, значило бы повторить то же, что было сказано о женах других ученых. Как и те, она была вся — преданность и терпение. Известен интересный случай, относящийся к ученым опытам Агассиса. Однажды утром жена великого естествоиспытателя, надевая туфли, резко вскрикнула и поспешно вытащила ногу. Профессор проснулся и спросил, что случилось.

— Из моей туфли выползла маленькая змея! — воскликнула жена, дрожа всем телом.

— Только одна? — ответил профессор и спокойно опять улегся в постель. — Там их должно быть три. Я положил их на ночь в твою туфлю, потому что они на меху, чтобы им было потеплее.

 

Ричард Оуэн

Столь же не сразу привыкла к разным случайностям, связанным с научной деятельностью мужа, жена другого естествоиспытателя Оуэна. Вот одно место из ее дневника:

«Сегодня Рихард провел вечер в микроскопическом наследованы нескольких крошечных червей, найденных в мускулах одного человека. Я видела, как он вырезал гадов из разложившихся мускулов, и теперь еще чувствую отвратительный запах в носу. Рихард смеется надо мною и говорит, что это благоухание в сравнены с запахом анатомическаго зала. Мне нужно преодолеть себя и привыкнуть к этому».

Она вскоре привыкла, как видно из следующего места того же дневника: «Вчера принесли из зоологического сада мертвое кенгуру. Еще рано утром Ричард разрезал его и я ему при этом помогала. Он с большим искусством удалил несколько червей, похожих на нитки, из внутренностей и сделал несколько великолепных препаратов, которые открывают внутреннее строение, бывшее почти невидимым для глаза. Я завидую ловкости Рихарда, граничащей с гениальностью».

Жена помогала в работах Оуэну до конца жизни, читала вместе с ним Кювье или переводила на английский язык произведения немецких ученыхх.

 

Джон Тиндаль

Кратка и ужасна история отношений между Тиндалем и его женою, дочерью лорда Клода Гамильтона. Супруги были очень преданы друг другу. Сам Тиндаль сказал однажды: «Она расширила мои понятия о дееспособности человеческой натуры». Однако, страшная драма положила конец этому счастливому браку. Тиндаль страдал бессонницей и около его постели всегда стоял хлористый раствор. По ошибке жена как-то подала ему слишком большую дозу снотворного, думая, что это магнезия. «Ты меня отравила!», воскликнул Тиндаль, когда узнал, в чем дело. Врачебная помощь оказалась бессильной, и знаменитый ученый умер.

Конечно, нашлись люди, которые смерть Тиндаля приписывали действительному отравлению, а не случайности. Но друзья и близкие покойного, хорошо знавшие семейную жизнь Тиндалей, восстали против этого. Между прочим, д-р Бэзард, ученик, друг и домашний врач Тиндаля ответил на предложенные ему вопросы: «Отношения между профессором Тиндалем и его женою были самыми нежными и искренними, какие только можно представить. Я в своей жизни не видел ни одной женщины, которая превосходила бы г-жу Тиндаль в смысле нежности и преданности. Предумышленное преступление в данном случае невозможно».

 

Эдвард Дженнер

Эдвард Дженнер, которому мы обязаны прививкою оспы, был женат на Катерине Кингскот, очень образованной и изящной молодой женщине. Он был столько же ханжа, сколько завистлив, но Катерина умела своим тактом сглаживать эти недостатки. Когда ему приходилось испытать какую-либо неприятность, он всегда искал утешения у жены и находил его. Однажды, разговаривая с одним товарищем о несовершенствах человеческого организма, человеческих преступлениях и т. п., он вдруг оборвал разговор и сказал: «Поговорите обо всем этом с моей женой. Она вам все это разъяснит. Ей это нетрудно будет, как вы увидите сами».

Катерина много лет была больна и не выходила из комнаты. Однако, и тут она не переставала быть ангелом-хранителем мужа. В ее комнате всегда царило веселое настроение. Когда же она умерла, Дженнер почувствовал, что жизнь его лишилась устоя. Смерть ее для него была невознаградимою утратою.

 

Жан-Жак Руссо

«Новая Элоиза» Руссо яркой кометой всплыла на горизонте европейской общественности. Все невольно обратили к ней взоры. Какая новизна форм! Какая красота очертаний! Все в ней было таинственно и заманчиво. Образованное человечество бросилось к ней, как к новому светочу, который должен был озарить жизнь незнакомым еще светом. Мужчины упивались замечательною книгою, женщины считали ее откровением. Правда, матери строго держали ее под замком, скрывая от дочерей, сердца которых должны были оставаться в стороне от источника нового света; но и дочери ее читали. У каждой из них был заветный экземпляр, из которого она черпала уроки новой жизни. Со временем яркая комета исчезла, но не исчез свет, которым она когда-то озаряла умы. Он жив в памяти — лучшем хранилище всякого света.

«Новая Элоиза» не была вымыслом, она действительно существовала. Это была графиня Удето, женщина далеко не красивая, так как глаза у нее сильно выступали вперед и все лицо было изрыто оспой. К тому же она страдала близорукостью. Единственно, что у нее было великолепно, это роскошные волосы, «лес волос», по выражению самого Руссо. Зато оживдение и кротость, естественность движений в связи с детской робостью делали ее очень милою. Её настроение менялось часто. То она была меланхолична, то становилась наивною, то вдруг проникалась бесконечной веселостью. Все это в совокупности придавало ей своеобразный оттенок, и немудрено, что Руссо, который был большим поклонником всего естественного, выбрал именно ее первообразом для своей «Новой Элоизы».

До выхода замуж имя ее было Мими Бельгард. Она не любила графа Удето, за которого ее выдали еще очень молодой; не чувствовал к ней влечения и юный граф, влюбленный в другую женщину. Брак был очень несчастлив, так как в основе его лежали денежный соображения родственников молодых людей, и когда графиня встретилась с Сен-Ламбером, знаменитым красавцем, отбившим, как мы знаем, у Вольтера маркизу дю-Шатлэ, ничто ей не мешало вступить с ним в близкую связь. Этому содействовал также немало дурной пример близкой родственницы молодой женщины, г-жи д’Эпиней, покровительницы Руссо, которая, не зная, чем отплатить мужу за его беспрерывные измены, стала делать то же самое. Вскоре отношения между графинею Удето и Сен-Ламбером перестали быть тайною.

В то время, когда Руссо встретился с графиней, ей было тридцать лет; но это не мешало ему увлечься ею. В своих откровенных признаниях он рассказывает, что г-жа Эпиней очень злилась на него за его восторженные отзывы о графине. Но Руссо не только отзывался о ней восторженно, он ее любил. Однажды он сидел у ряда розовых кустов, тянувшегося в виде ограды вдоль шоссейной дороги. Вдруг послышался конский топот. В ту же минуту показался молодой всадник, который одним прыжком перескочил через ограду и очутился в объятиях Руссо. Философ не мог придти в себя от изумления, когда почувствовал, что в руках у него стройное женское тело и что лицо его покрыто морем волос. Это была Мими Удето. Она поселилась на даче в домике Монморанси и решила познакомиться с философом, о котором ей так много рассказывал ее возлюбленный Сен-Ламбер. С тех пор графиня часто посещала Руссо, и все в мужском костюме, хотя это далеко ему не нравилось. Однако, их свидания ограничивались только дружескими разговорами. Графиня не делала ничего, чтобы еще более сблизиться с философом, и даже охлаждала его невольные порывы; с другой стороны, и Руссо не хотел склонить ее к неверности Сен-Ламберу, с которым он был в дружбе. По словам Руссо, он был необычайно счастлив, когда графиня посещала его вместе с своим любовником. «Сладкое безумие, — говорит он, — усиливалось во мне после всякого свидания с графиней Удето. Я поместил в своем новом романе несколько писем, дающих понятие о моих высоконапряженных чувствах; в особенности письмо, в котором описывается прогулка на чудеснейшем швейцарском озере, должно быть прочтено для этой цели. Горе тому, кто может не чувствовать себя при этом тронутым. Пусть он закроет мою книгу, потому что он неспособен судить о делах сердца».

А вот и само письмо:

«Вам известно, дорогой лорд Эдуард, что я десять лет тому назад провел в Мельери печальные и все-таки драгоценные дни, посвященные исключительно ее памяти. Мне очень хотелось снова увидеть теперь это место в присутствии Юлии. Я так жаждал показать ей тот уголок, в котором пламенная, неугасимая страсть к ней оставила столько следов.

После трудного блуждания, продолжавшегося час, мы добрались туда. Я чувствовал себя близким к обмороку, когда увидел, что все осталось по-прежнему. Уединенное место дико и ужасно, но в нем есть красоты, которые нравятся людям с чувствами, между тем как обыкновенные люди их даже не замечают или находят страшными. Прямо около нас бурный горный поток несся через камни. Он вытекал из глетчеров, из которых летом всегда течет ледяная вода. Мрачный сосновый лес лежал в виде черной короны над источником горного потока и под нами выступали колоссальные дубы, которые также образовали рамку для голубой поверхности моря, растянувшегося на бесконечное расстояние перед нами.

Мы уселись на мох, осеняемый плодовыми деревьями, — двое влюбленных, одни в беспредельном уединении природы! Я показал Юлии скалистую стену, на которой написал тогда для нее стихи Петрарки и Тассо. „О, Юлия, вечное очарование моей жизни, — воскликнул я бешено, — здесь думал я о тебе, не предчувствуя, что сумею соединиться с тобою когда-нибудь!“.

Юлия отвернулась, закрыла глаза от окружавших нас бездн и стала умолять, чтобы я ее снова повел на верную дорожку. Я молча, повиновался, но глубокая меланхолия исполнила мое сердце и усилилась, когда мы снова сидели в челнок, и луна гляделась в волны свежей холодной воды.

Вдруг меня охватило отчаяние. Я почувствовал сильнейшее желание насильно соединить с собою Юлию, которая не могла и не хотела принадлежат мне, желание крепко охватить ее и вместе с нею найти могилу в волнах… Когда же я увидел, что она плачет и так же печальна, как я сам, мои чувства переменились, я стал спокоен и рассудителен».

Так окончилась любовь Руссо к графине Удето. Она осталась подругою Сен-Ламбера до глубокой старости. К концу жизни отношения между ними были уже не те, что в начале. Шатобриан замечает по этому поводу:

«Это наказание за то, что они соединились без достоинства брака и жили вместе только для того, чтобы импонировать свету и обезоружить упрек, который им делали раньше за нарушение морального закона».

Когда Сен-Ламбер умер, место его в сердце графини занял некий Коммарива, который и записал с ее слов много интересных подробностей о Руссо и других знаменитостях французской литературы.

 

Карлейль

В жизни знаменитого английскаго философа, историка и романиста Карлейля женщины играли особенно большую, во далеко не счастливую для него роль.

Еще в бытность учителем в Кирколди он познакомился с серьезной, остроумной, красивой девушкой Маргаритой Гордон, которую впоследствии обессмертил в своем философском романа «Sartor Resartas» под именем Блюмины. «Среди всех женщин и девушек, — говорится в романе, — она затмевала, как звезда, скромностью земные источники света… Однажды утром он нашел свою утреннюю звезду омраченной и побледневшей. Она заявила ему дрожащим голосом, что больше им никогда уже нельзя видеться». Между Маргаритою Гордон и Карлейлем стала тетка молодой девушки, никоим образом не соглашавшаяся на брак своей племянницы с мыслителем. Девушка по этому поводу написала ему письмо, в котором советовала работать и прославиться и в особенности отрешиться от своего беспокойного сурового характера, после чего ему можно будет завоевать женское сердце. Через двадцать лет Карлейль встретился с нею случайно в Гайд-Парке. Маргарита была уже в то время женою новошотландского губернатора. Их отделяла целая пропасть.

Исполнил ли Карлейль совет Маргариты Гордон? Смягчился ли он душою? История его жизни после женитьбы на своей ученице Иоанне-Бэл-Вельси доказывает, что, наоборот, характер его сделался еще более суровым, чему особенно способствовал столь же суровый характер его жены. Вельси была ученицею богослова Эдварда Ирвинга, в которого и влюбилась. Ирвинг, однако, женился на другой. Когда Карлейль занял место Ирвинга, он решил заменить молодой девушке не только учителя, но и предмет сердца. Вельси писала ему по этому поводу: «Я люблю вас… Мои благороднейшие и лучшие чувства сосредоточиваются в этой чистой любви в вам. Я любила бы вас, если бы вы даже были моим братом, но сделаться вашею женою не могу никогда, никогда!». Карлейль ответил ей: «Вы любите меня, как сестра, и я люблю вас во всех смыслах этого слова! Вы не хотите вступать в брак, я также!». И тем не менее 17 октября 1826 года Карлейль женился на Иоанне Вельси. Ему было в то время 32 года, ей 25 лет.

Как видно из писем Карлейля и его жены, оба страшились брака. Еще за четыре года до женитьбы философ писал одному знакомому: «Говорю вам, что эти гениальные женщины — чистейшие дьяволы, если не умеешь правильно понимать их! Я убежден, что если женюсь когда-либо (а это очень возможно), то мне попадется именно такая женщина, и я только и жду, что жизнь наша будет самою беспокойной, самою неприятной на земле, смесь меда и полыни, самого сладчайшего и горчайшего — совершенно в духе природы: то великолепное солнечное сияние, то сейчас же после этого вихрь, град и мороз, гром и молния. Словом, страшная буря. Боюсь даже, что непогода возьмет верх над солнечным сиянием!».

В свою очередь и жена Карлейля писала, еще будучи совсем молоденькой девушкой, одной подруге, которая сообщала ей о своей предстоящей свадьбе: «Ты, вероятно, сочтешь меня сумасшедшей, если я тебе признаюсь, что почти вскрикнула, когда прочла твои слова: „Я намерена вскоре выйти замуж!“. У меня захватило дыхание, так как мысленно я видела, что ты сделала скачок в неизвестность. Поздравлять тебя значит, по моему, искушать Провидение. Наши свадебный церемонии кажутся мне с тех пор, как я начала мыслить, крайне бессмысленными и безбожными. Если есть время, когда человеческое существо должно молиться и серьезно сосредоточиться и когда ему нужно отказаться от суетливой возни и болтовни, то это, конечно, тот день, когда два человека соединяются, чтобы остаться верными друг другу „в хорошие и злые дни, пока смерть не разъединит“. И вот как раз этот-то серьезный, важный шаг ознаменовывают у нас праздничными пирушками, поздравлениями и подарками».

При таких условиях был заключен брак между Иоанною Вельси и Карлейлем. Чем более приближался день свадьбы, тем более охватывали их «страшные предчувствия». Они старались поддерживать друг друга. Иоанна говорила о свадебных приготовлениях, как о «страшных вещах», а Карлейль искал попеременно успокоения то в «Критике чистого разума» Канта, то в романах Вальтер Скотта. Незадолго до свадьбы он писал невесте: «Мне кажется, что мы уже. слишком близко к сердцу принимаем эту историю. Разве до нас не решались уже множество людей на этот отважный шаг? И все-таки без помощи табака мне не обойтись. Прошу тебя поэтому не делать никаких возражений, если я выкурю до трех сигар в дороге, кода представится случай. Этого вполне достаточно для моего успокоения». Не менее характерен заголовок последнего письма невесты к жениху: «Лебединая песнь девы Иоанвы-Бэль Вельси». Карлейль на это ответил: «Поистине восхитительная лебединая песнь! В ней кроются нежность и теплота, преданность и доверие, вполне достойные девы, прощающейся с девственною землею, лучшим украшением которой она была».

Предчувствия их оправдались. Когда Карлейль окончил свое великое произведение, посвященное французской революции, жена его писала подруге: «Quelle vie! Ни одной женщине, которой дорог душевный мир, не нужно и думать о том, чтобы выйти замуж за писателя! Это были страшные дни!». И действительно, Карлейль был невыносим во время работы, особенно в то время, когда писал своего «Фридриха Великого» (работа эта продолжалась 13 лет). Ему мешал каждый шорох и он приходил в нервное раздражение из-за пустяков. Говорят, что г-жа Карлейль решилась однажды посидеть с шитьем в руках в комнате, где работал ее муж. Через несколько минут она должна была отложить работу в сторону, так как ему мешал шум иголки. Г-жа Карлейль сложила руки и сидела неподвижно на своем месте; но и этого было много для Карлейля, который вдруг воскликнул: «Иоанна, но я положительно слышу, как ты дышишь!». Отказаться от дыхания уже нельзя было, и Иоанна поспешила уйти из рабочей комнаты мужа, чтобы никогда более туда не возвращаться.

Семейная жизнь Карлейля была исполнена беспрерывных тревог. Супруги постоянно ссорились. Никто не хотел уступить или приноровиться к характеру другого. Одна современница разссказывает следующую сцену:

«Однажды я пошла к своим друзьям (Карлейлям) и нашла хозяина дома с опущенною головою, сердитым и нахмуренным лицом. Он собирался уходить из дома, только безмолвно поклонился мне и ушел. Горничная повела меня в темную комнату, где я увидала остатки только что выпитого чаю и лежащую на дивана г-жу Карлейль.

— Вы встретили Тома? — спросила она тоном, в котором. слышались еще отзвуки едва только промчавшейся бури.

— Да, — ответила я, — я встретила его на лестнице. Он выглядел очень рассеянным и печальным. Что случилось, милая?

— Что случилось? — воскликнула г-жа Карлейль с сверкающими глазами. — Уже два дня, как страшная головная боль приковывает меня к этому дивану, а он только две минуты тому назад входит сюда и спрашивает, что со мною! Ну, я… я швырнула ему в голову чашку…»

Впрочем, леди Карлейль тогда еще ревновала мужа к знатной лэди Ашбертон. Чашка, следовательно, могла иметь символическое значение.

 

Бентам

Знаменитый философ утилитаризма Джереми Бентам обнаружил редкую устойчивость сердца. Он влюбился в одну женщину еще совсем молодым человеком, просил ее руки, но получил отказ. С тех пор он не переставал носиться с мыслью б том, что рано или поздно все-таки сделается мужем любимой девушки. Когда ему было шестьдесят лет, он возобновил свое предложение, но избранница его сердца была неумолима и опять отвергла его. Бентам никогда не мог говорить о ней спокойно и каждый раз при упоминании ее имени у него слезы наворачивались на глаза. Когда ему исполнилось восемьдесят лет, он написал ей письмо, в котором есть следующее место: «Я еще жив; мне уже перевалило за восемьдесят и, тем не менее, я испытываю такие же сильные чувства, как и тогда, когда вы мне подарили цветок на зеленом лугу. С тех пор не прошло ни единого дня (о ночах я и говорить уже не хочу), чтобы вы не занимали моих мыслей больше, чем это мне было полезно».

 

Эрнест Ренан

Эрнест Ренан родился в Бретани, этом удивительном уголке Франции, в котором живет мечтательный, но серьезный и энергичный народ, свято придерживающийся обычаев и нравов старины. Дико-романтические окрестности, несомненно, сильно влиявшиея на развитие народного характера, повлияли также и на воображение Ренана.

Первой любовью знаменитого ученого и мыслителя была его сестра Генриэтта, которая, будучи старше него на двенадцать лет, всем существом своим отдалась попечению о молодом брате. Она же руководила его воспитанием. Ренан говорит о ней в своей книге «Моя сестра Генриэтта»: «Она примкнула ко мне со всею силою своего нежного робкого, жаждущего любви сердца. Я хорошо еще помню свою детскую тиранию, к которой она относилась терпеливо. Однажды она уже была готова выйти (ее пригласила подруга), но я уцепился за подол ее платья и просил не оставлять меня одного. Без всяких гримас она поцеловала меня и отказалась от визита, лишь бы угодить мне. В другой раз она грозила мне отчасти в виде наказания за проступок, отчасти в шутку, что она умрет, если я не буду вести себя хорошо. Так как я не вел себя хорошо, то она откинулась на спинку стула и, закрыв глаза, сделала виде, что умерла. Никогда еще не испытывал я такого горя, как тогда, когда увидел любимое существо без движения. В диком ужасе я прыгнул к ней на колени и укусил ее в руку! Я теперь еще слышу её крик и чувствую свой восторг! Она меня нежно упрекнула, и я ей ответил: „Почему ты умерла? Не смей больше умирать!“».

У Ренана было полное основание любить свою сестру… Она отказывала себе во всем, лишь бы ее возлюбленный Эрнест с матерью не чувствовали ни в чем недостатка. Даже одну хорошую партию она отвергла в угоду им, так как ухаживавший за нею молодой человек дал ей понять, что не будет иметь с ее семьею ничего общего. Генриэтта жила уроками в Париже, потом поехала на десять лет в Польшу, куда ее пригласили в качестве учительницы. Оттуда она поддерживала Ренана во время его бурной жизни в Париже, уплачивала долги отца. Она сумела даже скопить некоторую сумму, которая дала возможность осуществить заветную мечту — вести совместное хозяйство с дорогим Эрнестом по возвращении в Париж.

Можно было знать заранее, что при такой любви к брату Генриэтта не останется равнодушною, когда речь зайдет о женитьбе Ренана. И действительно, она выступила настоящего соперницей. Ренан влюбился в племянницу голландского художника Шеффера, с которым близко сошелся. Девушку звали Корнелией. Вместе с красотою она соединяла в себе большие познания, и Ренан мог говорить с нею о научных вопросах, как с товарищем по науке. Первое время Генриэтта не обращала большого внимания на беседы молодых людей, потому что она знала нерасположение брата к женитьбе; но когда Ренан, поддавшись невольному чувству, заявил сестре, что должен отдать сердце любимой девушке, Генриэтта восстала. Сам Ренан вполне сочувствовал сестре, которая не могла примириться с мыслью, что отныне в сердце брата будет жить другая женщина. В нем происходила борьба между любовью и долгом, как это он сам называл. «Долг» в конце концов победил. В одно прекрасное время Ренан явился к сестре и заявил ей, что исполнил ее желание — раз и навсегда стался с любимой девушкой. Это вызвало в душе Геериэтты новую бурю. После бессонной ночи она рано утром отправилась к Шефферу и заявила, что ей нужно поговорить с Корнелией. Можно себе представить, что произошло между ними. Соперницы бросились друг другу в объятия и со слезами на глазах поклялись быть сестрами на всю жизнь. Свадьба состоялась.

Началаеь самая счастливая пора в жизни Ренана. Генриэтта по временам давала еще чувствовать, что прежняя ее вражда к Корнелии не угасла, но окончательно примирилась с нею, когда Корнелия родила сына. Она боготворила ребенка и мало-помалу полюбила также и его мать. В 1860 году Ренан предпринял по поручению Наполеона III, путешествие с археологической целью в Финикию. Генриэтта сопровождала его туда в качестве секретаря, казначея и бухгалтера. Она была счастлива и спокойно переносила трудности пути. В январе 1861 года к ним присоединялась Корнелия и весною все они вместе поехали в Палестину, где Ренан продолжал свои исследования, а оттуда в Бейрут, так как в мае жара в Сирии невыносима.

Вскоре Корнелия вернулась во Францию, почувствовав себя еще раз матерью. С Генриэттой она больше ее виделась, так как сестра Ренана умерла от своеобразной лихорадки. Корнелия еще долго была счастлива с мужем, которого пережила всего на два года, прожив с ним почти сорок лет. Ренан скончался 12 октября 1892 года.

 

Давид Юм

Знаменитый английский философ Давид Юм остался холостяком. Он сделал однажды предложение понравившейся ему девушке, но получил отказ. Друзья Юма и любимой девушки вмешались в дело и вскоре сообщили философу, что девушка переменила мнение.

— Я также переменил мнение, — ответил Юм, но только в том смысла, что жениться уже не хочу.

Этим дело кончилось.

В Париже Юм имел большой успех у женщин, хотя он далеко не был красавцем. Этим он был обязан графине Буфлер, с которою перед тем находился в переписке и которая ввела его в лучшие дома Парижа. Переписку с нею он поддерживал до самой смерти. В одном из писем он говорит: «Не прошло еще и трех месяцев, как я вас оставил, и уже жду не дождусь, когда же я буду иметь счастье снова увидаться с вами. Мне бы хотелось не повидать Парижа и быть в стороне от всяких обязанностей, кроме одной, исполнение которой мне было столь сладко и приятно, — культирование вашей дружбы и пользования вашим обществом… Вы спасли меня от полного равнодушия к миру и людям».

 

Бокль

Таким же старым холостяком, как и Юм, остался и Бокль. Семнадцати лет он влюбился в свою кузину, которая, однако, была помолвлена с другим кузеном. Бокль вызвал его на дуэль. Результата дуэли неизвестен, но он, очевидно, был в пользу кузена, так как девушка осталась за ним. Вскоре после того Бокль влюбился в другую кузину, благородную, великодушную и к тому же богатую девушку, которая ответила ему тем же. Однако, матери влюбленных сделали все, чтобы потушить в них огонь любви и этим предотвратить брак между кровными родственниками. Следствием этого было то, что, когда умерла мать Бокля, последний остался совершено одиноким. Ему предлагали жениться, но он отвечал, что сделает это только после того, как обеспечит себе ренту по меньшей мере в 3.000 фунтов, так как истинное воспитание детей, по его понятиям, должно стоить очень дорого. На соответствующее же приданое он не рассчитывал. «Я, — сказал он однажды по этому поводу, — жду от своей жены столько хороших качеств, что не могу еще притязать еще и на деньги».