Старый дом на Широкой улице… Темноватый, обшарпанный подъезд. На звонок, по мнению Зины, слишком энергичный, вышел Марк Тимофеевич Елизаров — муж старшей сестры Ленина Анны Ильиничны. Профессиональный революционер, один из руководителей всеобщей забастовки 1905 года, он внешне выглядел солидным петербуржцем.

Марк Тимофеевич приветливо поклонился.

— Предупрежден заранее. Приказано принять наилучшим образом!

Небольшая квартира была густо населена. В начале революции приехала Мария Ильинична. В апреле — Владимир Ильич и Надежда Константиновна. Прямо с вокзала они отправились в особняк Кшесинской на Каменноостровском. Этот облицованный коричневыми изразцами особняк знаменитой балерины в февральские дни захватили солдаты броневого дивизиона, все — бывшие рабочие. Свой "трофей" они немедленно передали большевикам. С того часа это стал самый притягательный дом в Петрограде. У его каменных стен, выходивших на Большую Дворянскую улицу и Кронверкский проспект, постоянно собирались. толпы рабочих, фронтовиков, матросов. С балкона и из беседки на углу к ним обращались лидеры единственной политической партии, жившей их интересами, выражавшей их чаяния…

"С балкона дворца Кшесинской Ленин хлещет огненными бичами Россию!.. О, как слушает его толпа! Проклятие, они дождались своего мессию", — сокрушался "Народный трибун" — газета господина Пуришкевича.

В квартире сестры Владимира Ильича ждал забавный сюрприз. Мальчонка Гора — воспитанник Анны Ильиничны — втайне от взрослых приготовил и вывесил над кроватями в комнате, отведенной "Ильичам", разрисованный цветными карандашами лозунг: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Сейчас Владимир Ильич с удовольствием демонстрировал произведение Горы Зине и Серго. Мальчик, разумеется, был тут же.

— Володя, зови друзей к столу, — попросила Анна Ильинична.

— А чем будешь угощать? — лукаво прищурился Владимир Ильич.

— Забыл, какая удача сегодня выпала Наде и Марии? Они принесли из очереди леденцы, булки, яйца!

— Не губите, Анна Ильинична! — взмолился Серго. — Не конфузьте перед молодой женой. Вчера мне Зина поручила принести что-нибудь к ужину. Я взял в помощь Алешу Джапаридзе, еще одного бакинского товарища. Честно стояли в хвосте не меньше двух часов. Дали нам десяток яиц. Ни хлеба, ни сахара так и не достали.

— Хлеб, сахар — это для блезиру. Вам небось шашлык хотелось с кисленьким винцом! — подзадорил Ильич. Согнал улыбку. — Когда-то историк Кар-лейль, автор "Французской революции", пресерьезно уверял, что его соотечественники отличаются от всех прочих народов мира редкой способностью безропотно стоять в очередях. Увы, наши петроградские женщины давно превзошли французов! Кое-как одетые, с грудными детьми на руках, под проливным дождем или в лютую зиму на скованных и выбеленных морозом улицах, часами стоят они за хлебом, молоком, Фунтом сахара или бог знает из чего сделанными конфетами. Святые русские женщины!..

Надежда Константиновна подхватила:

— Откроешь ночью окно и слушаешь горячие споры. Сидят кухарки, горничные, около них солдаты, какая-то молодежь. В час ночи доносятся отдельные слова: большевики, меньшевики… В три часа: Милюков, большевики… в пять часов — все то же, политика, митингование.

Более серьезных разговоров за чаем Владимир Ильич не допускал. Одну особенно настойчивую попытку Серго углубиться в большую политику отбил контрвопросом:

— Ну-ка, отгадайте, чем я занят в Петрограде? Серго беспомощно развел руками.

— Не берусь!

— Ладно уж, скажу по секрету. Капиталом! Да, милый человек, ка-пи-та-лом!

— ?

— Слушайте внимательно. Явился старший дворник, принес домовую книгу. Начали заполнять ее графы. Добрались до вопроса: "Чем занят, на какие средства живет?" Убейте, не знаю, что ответить. Робко спрашиваю: "Что вы обычно пишете в этой графе, если человек нигде не работает?"

"С полным удовольствием указываем: "На капиталы проживают-с".

"Что ж, и для меня это подходит, — говорю. — Пишите: "Занят капиталом".

Дворник нацарапал одно лишь слово "капиталом"… Взять вас, что ли, в компаньоны?

Через несколько дней по предложению Ленина Орджоникидзе был введен в Петербургский комитет большевиков.

— По утрам, выходя из дому, - вспоминал Петровский, — мы спрашивали друг друга: "Ты куда назначен митинговать?" — "За Нарвскую заставу, к путиловцам. А ты куда?" — "За Невскую заставу, к балтийцам".

В "Учетном журнале" агитотдела Петербургского комитета партии все чаще записи:

" Луначарский и Орджоникидзе — военный Обуховский завод.

Орджоникидзе — Семеновский полк.

Коллонтай Александра, Орджоникидзе Григорий — Путиловский завод.

Товарищ Серго — Главные железнодорожные мастерские.

Орджоникидзе Г. К . - фабрика Жорж Борман.

Лашевич и Орджоникидзе — Первый пулеметный полк.

Орджоникидзе — Путиловский завод…"

Серго уже привык к бурным митингам, к напряженно внимательной и легко возбуждавшейся громкоголосой многотысячной аудиторий. Но то, что он застал в полдень третьего июля на дворе Путиловского завода, ошеломило. Показалось слишком грозным. Каждый клочок земли, каждое возвышение, крыши, пожарные лестницы, штабеля металла, кучи стружки — все облепили люди. Пятнадцать тысяч путиловцев и пришедшие звать их на улицу — свергать Временное правительство — солдаты пулеметного полка, матросы, гренадеры.

Орджоникидзе подхватили, поставили на деревянную трибуну рядом с бородатым солдатом.

— Первый пулеметный полк идет отнимать власть над Россией, — провозглашал солдат. — Долой правительство, подло пославшее наших братьев-фронтовиков под немецкие пули, на смерть и позор! Идемте, довольно терпеть!

В ожесточенном лице пулеметчика, в каждом жесте чувствовалась самая настоящая мука. Все симпатии Серго были на его стороне. Тем более необходимо было этого дорогого человека остановить, удержать. Во всяком случае, не дать ему повести за собой рабочих.

А как удержать, где найти силу? Вчера весь день большевики призывали рабочих и солдат воздержаться от выступлений, не давать повода правительству пустить в ход оружие. Безуспешно. Гнев переполнял сердца…

Серго волновался и, как всегда в таких случаях, говорил с сильным грузинским акцентом:

— Товарищи путиловцы! Друзья! Конференция большевиков Питера, пославшая меня сюда, просит вас не выходить на улицы. Конечно, у рабочих и солдат Петрограда хватило бы сил прогнать Временное правительство и взять государственную власть в свои Руки. Только победу бы у нас тут же отняла буржуазия. Утопила бы в крови! С фронта уже вызваны верные правительству войска.

Армия и провинция не готовы поддержать восстание в столице. Момент еще не наступил. Удержите гнев! Теперь уже недолго. Спросим за все — и за июньскую авантюру на фронте, за бессмысленные жертвы, принесенные в угоду английским и французским союзникам низложенного царя и здравствующих меньшевиков и эсеров.

— Путиловцы! Вспомните, на этом дворе с вами долго беседовал Ленин. Почему сейчас не хотите спросить Ленина, что он думает?

Согласились, что несколько человек вместе с Серго пойдут поговорят по телефону с особняком Кшесинской, где продолжала заседать общегородская конференция большевиков. Орджоникидзе только успел сказать члену президиума конференции М.А. Савельеву, что у путиловцев "повышенное настроение"… Сколько ни крутили ручку, телефон безмолвствовал. Плюнули, пошли обратно на митинг. Серго возвращался, опустив голову. Сомневаться в провале его миссии не приходилось.

Тем временем Савельев сообщил конференции о коротком, незаконченном разговоре с Серго. Заседание прервали. Делегаты поспешили на Путиловский и другие заводы. Но сделать ничего было нельзя.

Пулеметчики уже шли с Выборгской стороны. В ту пору, особенно за границей, Выборгскую сторону часто называли Сент-Антуанским предместьем Петрограда. Считали, что выборжцы играют такую же заглавную роль, как жители парижского пригорода Сент-Антуан во французских революционных восстаниях XVIII и XIX столетий.

"Я пошла в дом Кшесинской. Вскоре я нагнала пулеметчиков на Сампсониевском проспекте, — вспоминала впоследствии Крупская. — Стройными рядами шли солдаты. Осталась в памяти такая сцена. С тротуара сошел старый рабочий и, идя навстречу солдатам, поклонился им в пояс и громко сказал: "Уж постойте, братцы, за рабочий народ!"…Пулеметчики останавливались около балкона и отдавали честь, потом шли дальше. Потом к ЦК подошли еще два полка… Вечером был послан товарищ в Мустамяки за Ильичем… Пулеметный полк стал уже возводить у себя баррикады…"

Поздно вечером третьего июля — сразу после возвращения Ленина в Петроград — на совместном заседании ЦК, Петербургского Комитета и Военной организации РСДРП (б) было решено, что большевики примут участие в демонстрации, с тем чтобы придать ей мирный и организованный характер.

Заводы и фабрики забастовали. Более 500 тысяч человек направились к Таврическому дворцу, где когда-то заседала Государственная дума, а сейчас обосновался Центральный Исполнительный Комитет Советов. Рабочие шли под охраной вооруженной Красной гвардии. Солдаты и прибывшие из Кронштадта моряки — с оружием в руках.

Ленин с балкона дома Кшесинской призывал сохранять выдержку и порядок.

— Самое большое, что сегодня можно себе разрешить, — говорил Ильич, — это обращение с требованием к Центральному Исполнительному Комитету о взятии всей власти в руки Советов.

Девяносто представителей рабочих, солдат и моряков вошли внутрь Таврического дворца. Их холодно, не предлагая сесть, выслушали второстепенные лидеры меньшевиков и эсеров. Главные были заняты более существенным — переговорами с правительством о разгроме демонстрации и расправе с большевиками. На углу Невского и Садовой, на Литейном проспекте уже гремели залпы. Казаки и юнкера в красных с золотом погонах открыли огонь по мирному шествию. Улицы Петрограда обагрились кровью.

С фронта прибыли специально отобранные войска. Началось разоружение революционных полков.

В полдень Дворцовую площадь наглухо обнесли частоколом из штыков. Вдоль Зимнего дворца выстроились казачьи и кавалерийские части. По фасаду министерства иностранных дел и министерства финансов — Первая гвардейская дивизия и батальоны пластунов. Возле Главного штаба — самокатчики. Вокруг Александровской колонны — Егерский и Семеновский полки. В резерве на Певческом мосту — грузовики с пулеметами и броневики.

Подлежавших "клеймению позором" солдат Первого пулеметного полка подводили отдельными командами. Все отобранные у них пулеметы и личное оружие сваливали в одну груду на середине площади. Впрочем, при сличении со штатным расписанием выявилась большая недостача пулеметов — они остались на Выборгской стороне до лучших дней!.. Ну, об этой подробности командующий войсками Петроградского военного округа скороиспеченный генерал Половцев (протеже всемогущего посла Великобритании сэра Джорджа Бьюкенена и будущий владелец кофейных плантаций в Африке) докладывать министру не пожелал.

Безоружных пулеметчиков с площади под конвоем отвели в Соляной Городок. Их предполагали отправить на передовые позиции. По третьему разряду, как штрафных особо строгого режима… А в октябре эти самые пулеметчики шли в огонь и в воду за большевиков. С агитатором Орджоникидзе они защищали Пулковские высоты, освобождали от Керенского Гатчину и Царское Село, После победы взяли на себя охрану Смольного,

С особой ненавистью Временное правительство, куда входили эсеры и меньшевики, набросилось на Ленина и его сторонников. Особняк Кшесинской был занят войсками, В рабочих кварталах, особенно на Выборгской стороне, шли повальные обыски. Юнкера разгромили помещение редакции "Правды", учинили погром в типографии "Труд", приобретенной на деньги, собранные рабочими и солдатами для партии большевиков.

В сторожке завода "Рено" собрался Петербургский Комитет РСДРП (б). Серго поддерживал предложение объявить всеобщую забастовку. Трижды брал слово Ленин. Он впервые после возвращения в Россию сказал, что наиболее желательное мирное развитие революции, мирная борьба партий внутри Советов, мирный переход власти из рук одной партии в руки другой после четвертого июля невозможен, Забастовка ничего доброго не даст, лишь напрасно прольется кровь. Несколько часов назад застрелен рабочий Воинов только за то, что он вынес из типографии "Листок Правды", выпущенный партией взамен закрытой "Правды". Забастовка ничего не даст, повторил Владимир Ильич, а к вооруженному восстанию мы не готовы.

В этот же день и в этот же час в респектабельном здании штаба войск гвардии и Петроградского военного округа генерал Половцев доверительно инструктировал командира отряда, созданного им для поисков Ленина.

— Мы оба, полковник, кавалеристы, рубаки, не один год вместе прослужили в "дикой дивизии". Церемонии, слава богу, не по нашей части… Лучше всего кончайте с этим господином на месте! — рекомендовал Половцев. — А то другие обскачут, акция слишком выигрышная! Сегодня на завтраке у сэра Джорджа меня очень просили поторопиться….

Джордж Бьюкенен умел выбирать тайных сотрудников. Хотя иногда и шокировал Лондон своими связями. Всего за два месяца до революции Форин оффис строжайше запретило ему принимать у себя лидера кадетов, профессора Павла Николаевича Милюкова как "опасно левого". В таких случаях сэр Джордж позволял себе улыбнуться краешком губ.

Сейчас с Половцевым все было проще. Аристократ сэр Джордж ни за что не ввел бы его в свой лондонский клуб. Но посол Великобритании Бьюкенен сделал все для того, чтобы лихой, неотесанный кавалерист обрел власть над двухсоттысячным гарнизоном русской столицы!

В этой роли у Половцева была масса достоинств — заведомый монархист лишь за несколько дней до отречения Николая Второго добился в ставке приглашения к императорскому столу, ненавидел большевиков, не боялся крови, еще меньше стеснялся в выборе средств.

"Дело" Ленина и большевистской партии было сфабриковано настолько грубо, что я диву давался, — негодовал генерал Бонч-Бруевич, долгие годы руководивший в старой армии борьбой с немецким шпионажем. — Обвинения показались мне столь же бессмысленными, сколь и бесчестными. Было ясно, что все это сделано только для того, чтобы скомпрометировать руководство враждебной Временному правительству политической партии".

Приличия ради в Таврическом дворце денек-другой демонстрировали свою непричастность. Меньшевики устами пылкого Ираклия Церетели заявили: "Ленин ведет идейную, принципиальную пропаганду". Потом привычно шарахнулись в сторону: "Обе партии свободы — эсеры и меньшевики сообща создают следственную комиссию для разбора "дела Ленина". Вдогонку еще поправка Чхеидзе: "Нет, Ленин обязан явиться в распоряжение прокурора. Только гласный суд может снять с него обвинения…"

Тут уж Серго не стерпел. Отправился в Таврический дворец, отыскал святую меньшевистскую троицу — Чхеидзе, Церетели и Чхенкели. Публично назвал их тюремщиками. Лощеный, прекраснодушный Церетели схватился за голову. Вспыльчивый Чхеидзе закричал, что он не простит подобной клеветы. Серго тоже дал волю имеретинскому темпераменту. Шум поднялся страшный!..