Их нет уже в живых. Остались только наброски воспоминаний, записки.

Орджоникидзе: "Юнкера рыщут повсюду — ищут Ленина. Разговоры: "Удрал к Вильгельму", "Найдешь ты его, как бы не так".

Таврический дворец. Здесь только и говорят о нашем выступлении, о том, что у нас в организации не все обстоит благополучно. Так говорят левые с.-р., так говорят даже некоторые довольно видные большевики. В рабочих районах минутное смущение, но оно живо проходит. Среди солдат — павловцев и измайловцев довольно ясно слышны голоса: "Подвели, мы не знали, что большевики германские шпионы".

Ленина ищут, но не находят. Некоторые наши товарищи ставят вопрос о том, что Ленину нельзя скрываться, он должен явиться. "Иначе у партии не будет возможности оправдаться перед широкими массами".

"Вождю партии брошено тяжкое обвинение, он должен предстать перед судом и оправдать себя и партию". Так рассуждали очень многие видные большевики.

…Направляемся к Ленину, он должен быть на квартире у Николая Гурьевича Полетаева (бывший депутат Государственной думы, рабочий Путиловского завода), кажется на 8-й Рождественской. Торопимся, так как в Таврическом — упорные слухи, что Полетаев, по данным архива департамента полиции, провокатор. Спешим к Ильичу, надо его предупредить об этом, надо перевести его оттуда, не то могут нагрянуть на квартиру Николая Гурьевича и там застать Ильича. Приходим — его уже нет.

Жена Полетаева сообщила, что Ленин перешел от них на квартиру Аллилуева. Сергея Яковлевича мы знали многие годы. У нас на Кавказе он был одним из первых социал-демократов. Неоднократно руководил политическими забастовками в Главных железнодорожных мастерских в Тифлисе и на Бакинских нефтяных промыслах. Приходилось бывать и на петроградской квартире Аллилуева — на 10-й Рождественской.

Ленин и Крупская там. Не успели мы сесть, как вошли Ногин и В. Яковлева. Пошли разговоры о том, надо ли Владимиру Ильичу явиться и дать себя арестовать. Ногин довольно робко высказался за то, что надо явиться и перед гласным судом дать бой. Ильич заметил, что никакого гласного суда не будет, Сталин добавил: "Юнкера до тюрьмы не доведут, убьют по дороге". Ленин, по всему видно, тоже против, но немного смущает его Ногин.

Как раз в это время заходит Елена Стасова. Она, волнуясь, сообщает, что в Таврическом дворце вновь пущен слух, якобы по документам архива департамента полиции Ильич — провокатор! Эти слова произвели на Ленина невероятно сильное впечатление. Нервная дрожь перекосила его лицо, и он со всей решительностью заявил, что надо ему сесть в тюрьму, Ильич объявил это нам тоном, не допускающим возражений".

Крупская: "Седьмого июля мы вместе с Марией Ильиничной были на квартире Аллилуевых… Это как раз момент колебания у Ильича. Он приводил доводы за необходимость явиться на суд. Мария Ильинична горячо возражала ему. "Мы с Григорием решили явиться, пойди скажи об этом Каменеву", — попросил меня Ильич. Я заторопилась. "Давай попрощаемся, — остановил меня Владимир Ильич, — может, не увидимся уж". Мы обнялись.

Вечером у нас на Широкой был обыск. Обыскивали только нашу комнату. Был какой-то полковник и еще какой-то военный в шинели на белой подкладке. Они взяли из стола несколько записок, какие-то мои документы. Спросили, не знаю ли я, где Ильич, из чего я заключила, что он не объявился",

Орджоникидзе: "Меня и Ногина посылают в Таврический дворец для переговоров с членом президиума ЦИК и Петроградского Совета Анисимовым об условиях содержания Ильича в тюрьме. Мы должны были добиться от него гарантий, что Ленин не будет растерзан озверевшими юнкерами. Надо было добиться, чтобы Ильича посадили в Петропавловку (там гарнизон был наш), или же, если посадят в "Кресты", добиться абсолютной гарантии, что он не будет убит и предстанет перед гласным судом. В случае утвердительного ответа, Анисимов под вечер на автомобиле подъезжает к условному подъезду на 8-й Рождественской, где его встречает Ленин, и оттуда везет Ильича в тюрьму, где, конечно, его прикончили бы, если бы этой величайшей, преступной глупости суждено было совершиться.

Мы с Ногиным явились в Таврический и вызвали Анисимова. Рассказали ему о решении Ильича и потребовали абсолютной гарантии. На Петропавловку он не согласился. Что касается гарантии в "Крестах", заявил, что, конечно, будут приняты все меры. Я решительно потребовал от него абсолютных гарантий (чего никто не мог дать!), пригрозив, что в случае чего-либо перебьем всех их. Анисимов был рабочий Донбасса. Мне показалось, что его самого охватывает ужас от колоссальной ответственности этого дела. Еще несколько минут, и я заявил ему: "Мы вам Ильича не дадим". Ногин тоже согласился с этим. Спешу обратно на квартиру Аллилуева. При выходе встречаю Луначарского, который утром был в большой панике.

Анатолий Васильевич поручил мне передать Ленину, чтобы он ни в коем случае не садился в тюрьму, ибо в данный момент в руках коалиции находится власть только формально, фактически же она у корниловцев, а завтра, может быть, и формально перейдет к ним. Это меня очень обрадовало, так как утром настроение Анатолия было другое.

Ногин остался, я поспешил к Ленину. Я передал в двух словах наш разговор с Анисимовым и мнение Луначарского и прибавил, что Анисимов не знает, в чьих руках будет завтра он сам. Решили, что никаких разговоров дальше не может быть, Ильич должен уехать из города. Мне было предложено немедленно снять свою шевелюру и следовать с Ильичем. Я поспешил в парикмахерскую, но Ленин, не дождавшись моего возвращения, вместе с Зофом и с одним рабочим из Сестрорецка благополучно вышел из города".

Крупская: "Через день, 9-го, к нам ввалилась с обыском целая орава юнкеров. Они тщательно обыскали всю квартиру. Мужа Анны Ильиничны Марка Тимофеевича Елизарова приняли за Ильича. Допрашивали меня, не Ильич ли это… Нас забрали троих — меня, Марка Тимофеевича и Аннушку — и повезли в генеральный штаб. Рассадили там на расстоянии друг от друга. К каждому приставили по солдату с ружьем. Через некоторое время врывается рассвирепелое офицерье; собираются броситься на нас. Но входит тот полковник, который делал у нас обыск в первый раз, посмотрел на нас и сказал: "Это не те люди, которые нам нужны". Если бы был Ильич, они бы его разорвали на части. Нас отпустили. Марк Тимофеевич стал настаивать, чтобы нам дали автомобиль ехать домой. Полковник пообещал и ушел. Никто никакого автомобиля нам, конечно, не дал. Мы наняли извозчика. Мосты оказались разведены. Мы добрались до дому лишь к утру.

У наших был обыск еще третий раз. Меня не было дома, была у себя в районе. Прихожу домой, вход занят солдатами, улица полна народу. Постояла и пошла назад в район, все равно ничем не поможешь…

Ильич вместе с Зиновьевым скрывались у старого подпольщика рабочего Сестрорецкого завода Емельянова на станции Разлив недалеко от Сестрорецка.

К Емельянову и его семье у Ильича сохранилось до конца очень теплое отношение".

Орджоникидзе: "Мне был дан адрес одного рабочего, жившего недалеко от Сестрорецка (не доезжал одну или две станции), и пароль. С большой осторожностью я взялся поехать к Ленину, боясь, как бы не подцепить шпика и не провалить местопребывания Владимира Ильича.

Прибыл я на станцию ночью. Побродив немного, я нашел нужный мне дом. Самого рабочего не оказалось дома. Приняла меня его жена. Я сказал ей пароль, но тут вышло у нас большое недоразумение. Зоф не сообщил мне ответного пароля — и мы запутались. Жена рабочего, с одной стороны, не сумела скрыть, что она знает, где Ленин, а с другой — решительно отказывалась указать, где именно он. Начал я ее убеждать, что я свой человек, что прислан от ЦК, но она была неумолима.

Я чувствовал себя в высшей степени неловко. Мне надо было видеть Ильича, мне хочется видеть его, как никогда, и в то же время чувствую, что поступаю плохо, уговаривая мою собеседницу нарушить порядок конспирации".

Емельянов: "Как ни хороши удобства чердака, а положение не из совсем приятных: каждую минуту мог кто-нибудь заметить. Пришлось подумывать о более безопасном месте. Время сенокосное, а что, если Владимир Ильич под видом косаря переселится на сенокос… Идея хорошая, Ленин также одобрил, да и чердак-то, по всей вероятности, не особенно нравился ему.

Сенокос расположен за Разливом (небольшое озеро). Водою приблизительно четыре версты, да лесом около полутора верст. Там атмосфера другая, нет той публики, населяющей дачные места. Она за озером редко показывается…

Чердак, стало быть, сменился другим жилищем — шалашом, сделанным из веток и сверху покрытым сеном. Рядом и кухня устроена: на кольях висит котелок, варится чай. Но ночью невыносимо, надоедливые комары совершенно не дают покоя, как от них ни прячься, а они достигнут своего, и нередко приходится быть искусанным, но ничего не поделаешь — не все отлично.

Приезжали к Владимиру Ильичу товарищи, совершали чуть ли не кругосветное путешествие на всех видах транспорта: сперва на допотопной железной дороге, затем на лодке через Разлив, завершая путешествие пешком.

Было устроено так: приезжает какой-либо товарищ, преимущественно ночью, заходит ко мне на квартиру, затем оттуда его провожает Кондратий или кто другой из моих сыновей. Нам с женой Надеждой Кондратьевной грех был жаловаться — семь сыновей растили.

Путь к шалашу весьма оригинальный, многие весьма довольны оставались этим путешествием. Ночь, ни зги не видно. Кругом только тьма. Отчаливаешь от берега, погружаешься в какую-то тьму, напрасно напрягаешь зрение, чтобы увидеть хоть малейшее очертание берегов. И так едешь как бы в бесконечную даль. Проходит три четверти часа, и только в момент причаливания замечаешь берег.

Владимир Ильич ежедневно читал все газеты, какие только выпускали в то время. Помню, газеты частенько были с заметками; описывающими, каким образом Ленин скрылся за границу. То фигурировали подводные лодки, то аэропланы!.. На самом деле верно только одно, что через воду, да не на подводной, а на простой однопарной весельной лодке совершен весь переезд.

Читая заметки о своем бегстве и кутежах с балеринами в Швеции, Владимир Ильич от души смеялся. Называл издателей буржуазных газет "гороховыми шутами". Другой раз сидим все у костра, варим чай или картошку к ужину, Ильич рассказывает, какая будет жизнь после настоящей рабочей революции…

Ильич много писал — статью за статьей. Занимался в своем излюбленном месте — за большим ивовым кустом.

Не уступая опытным носильщикам, клали на носилки большие копны сена, метали стога. Владимир Ильич ловко подавал сено на вилах. В конце концов был сметан большой стог сена. В вечернее время частенько ходили с ребятишками ловить рыбу бреднем".

Орджоникидзе: "Я окончательно потерял надежду повидать Ильича. Собрался было идти. Жена Емельянова сжалилась, остановила меня и позвала своего 9-10-летнего сына. "Вот вам проводник". Мы пошли к озеру. Сели в лодку, переправились на другой берег, обильно поросший кустарником. Я решил, что Ленин живет на какой-нибудь даче. Шел покорно за своим юным провожатым. Вдруг мы остановились около небольшого сенокоса. Мальчик окликнул кого-то по имени. Вышел незнакомый мне человек. Он оказался отцом мальчика. Поздоровались с ним. Объяснил ему, в чем дело. Думаю, дальше поведет к Ленину.

В этот момент подходит ко мне еще один незнакомец бритый, без бороды и усов. Подошел и поздоровался. Я ответил просто, сухо. Тогда он хлопает меня по плечу и говорит насмешливо: "Что, товарищ Серго, не узнаете?" Я вглядываюсь повнимательнее, а человек хохочет. Так от души, весело, заразительно умел смеяться один Ильич. По удачному определению умного англичанина Рансома "это смех необыкновенной силы Ленина".

Я кинулся к Ильичу, обнял его, отступил назад и снова обнял.

Пошли разговоры. Через несколько минут Ильич предложил мне поужинать с ними. Оказалось, что у них самих ничего нет: кусочек черного хлеба и селедка. Вот и весь ужин.

После "ужина" беседу перенесли в "апартаменты" Ленина. Таковыми явился стог сена. Свежее сено пахло великолепно, было тепло, легко на душе. Я долго рассказывал, что делается в Петрограде, каково настроение рабочих, солдат, что в нашей организации, в меньшевистском ЦИК, в Петросовете и т. д.

Владимир Ильич задавал вопросы. Потом сказал: "Меньшевистские и эсеровские советы окончательно дискредитировали себя; недели две тому назад они могли взять власть без особого труда. Теперь они не органы власти. Власть у них отнята. Власть можно взять теперь путем вооруженного восстания. Оно не заставит ждать себя долго. Сентябрь — октябрь, думаю, крайний срок".

Я осмелел и признался, что на днях в районной думе Выборгской стороны мы, несколько товарищей, поспорили о будущем революции. Все очень удивились, когда Лашевич заявил: "Увидите, Ленин в сентябре будет премьером!"

К моему изумлению, Ильич совершенно серьезно подтвердил: "Да, это так будет". Нас только что расколотили, а он уверенно подсказывает через месяц-два победоносное восстание!

Разговор перешел к текущим делам и вскоре оборвался — я от усталости незаметно уснул… Утром опозорился вторично. Вместо шести часов, как намечали, проснулся в одиннадцать! К этому времени Владимир Ильич приготовил несколько маленьких статей, писем… Я взял их, попрощался и ушел".

Луначарский: "Романтики без силы объективной мысли отсеивались в ряды эсеров. Теоретики-марксисты без силы воли, без революционного движения отходили в мелкобуржуазный меньшевизм. В рядах большевиков оставались те, которые соединили уважение к совершенно точной и трезвой мысли с очень сильной волей, кипучей энергией. Эта партия, нелегальная в течение десятилетий, требовала необыкновенной закалки"

Крупская: "Партия большевиков перешла на полулегальное положение. Но она росла и крепла. К моменту открытия своего VI съезда, 26 июля, партия насчитывала уже 177 тысяч, вдвое больше, чем три месяца назад, во время Всероссийской апрельской конференции большевиков. Рост влияния большевиков, особенно в войсках, был несомненен".

Серго делегат VI съезда от Петроградской большевистской организации. И докладчик по вопросу, всех особенно волновавшему, — о явке Владимира Ильича на суд.

Двадцать седьмого июля председательствовавший Свердлов объявил:

— Слово товарищу Орджоникидзе.

"…им важно выхватить как можно больше вождей из рядов революционной партии. Мы ни в коем случае не должны выдавать т. Ленина. Из дела т. Ленина хотят создать второе дело Бейлиса…"

В поддержку докладчика:

Дзержинский: "Я буду краток. Товарищ, который говорил передо мной, выявил и мою точку зрения… Травля против Ленина… — это травля против всех нас, против партии, против революционной демократии. Мы должны разъяснить нашим товарищам, что мы не доверяем Временному правительству и буржуазии…".

Скрыпник: "В резолюции, предложенной т. Сталиным, было известное условие, при котором наши товарищи могли бы пойти в республиканскую тюрьму, — это гарантия безопасности. Я думаю, что в основу резолюции должны лечь иные положения. Мы одобряем поведение наших вождей. Мы должны сказать, что мы протестуем против клеветнической кампании против партии и наших вождей. Мы не отдадим их на классовый пристрастный суд контрреволюционной банды".

Съезд встал на позицию Серго — единогласно высказался против явки Ильича властям. Большевики, на счастье человечества, оградили Ленина от расправы разъяренных контрреволюционеров.

Все документы съезда — тезисы о политическом положении, резолюции, новые лозунги, Манифест съезда — все шло от Ленина, из его последнего подполья. Ставя на голосование тезисы, написанные рукою Ильича, Свердлов точно заметил: Ленин невидимо участвует и руководит работой съезда.

Партия подтвердила оценку, высказанную Владимиром Ильичей в разговоре с Серго в Разливе, — власть можно взять теперь лишь путем вооруженного восстания, период мирного развития революции окончился, меньшевики и эсеры превратили Советы в пустые говорильни.

"Правильным лозунгом в настоящее время, — заявил VI съезд, — может быть лишь полная ликвидация диктатуры контрреволюционной буржуазии… Пролетариат не должен поддаваться на провокацию буржуазии, которая очень желала бы в данный момент вызвать его на преждевременный бой. Он должен направить все усилия на организацию и подготовку сил к моменту, когда общенациональный кризис и глубокий массовый подъем создадут благоприятные условия для перехода бедноты города и деревни на сторону рабочих — против буржуазии".

Партия большевиков принимала на себя высокую ответственность за судьбу страны, за будущее народа. В своем Манифесте VI съезд призвал готовить социалистическую революцию:

"Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!"