Государь император, по всеподданнейшему докладу, в 18 день июня 1908 года высочайше соизволил на лишение дворянина Григория Орджоникидзе прав состояния, согласно приговору Тифлисской судебной палаты 27 марта сего года".

Теперь Серго можно было отправить. Нет, еще не в Сибирь… в Сухум. Там уже дважды назначали и откладывали "за неявкой подсудимого" "гудаутское дело".

Двенадцатого июля этап заключенных двинулся по раскаленным пескам Азербайджана в сторону Тифлиса.

"Какую тяжесть перенес я в этапе! — рассказывал впоследствии Серго товарищам, сидевшим с ним в Баиловской тюрьме. — Когда вышли от вас, то сопровождал очень плохой конвой. В Тифлисе посадили в карцер. Такого мучения я в жизни не видал. После большого скандала выпустили. От Тифлиса солдаты были хорошие. В Харагоули меня встретили родные, передачу получил. Должен сказать, что хуже этапа ничего нет!"

Из Кутаиса по недоразумению или в силу высших государственных интересов Серго вместо Сухума направили в Батум. Забеспокоилась Тифлисская судебная палата. Председатель 2-го уголовного департамента обратился лично к

"Г. Военному губернатору Батумской области.

Судебная палата имеет честь просить распоряжения вашего превосходительства о немедленном переводе в Сухумскую тюрьму содержащегося в Батумской тюрьме подсудимого Григория Орджоникидзе, обвиняемого в государственных преступлениях. Дело названного подсудимого назначено к слушанию в гор. Сухуме в выездной сессии особого присутствия судебной палаты. Председатель Д-та Левицкий".

В середине октября Серго посадили в трюм грузового парохода. Через двое суток он оказался в хорошо знакомой Сухумской тюрьме.

"Осудили на один год крепости, — сообщил Серго родным. — По малолетству сократили на 1/3. И этим вся комедия закончилась…"

А скитания по тюрьмам и этапам продолжались. После Сухума — губернская тюрьма в Кутаисе. В ней Серго провел ноябрь, декабрь, встретил новый 1909 год. И лишь когда в древний город на скалистых берегах Риона пришла ранняя весна, Орджоникидзе отправили в суровую зиму Восточной Сибири. Под звон кандалов, от тюрьмы к тюрьме! Один начальник этапа принял арестанта, другой сдал. Принял, сдал… Карцер есть всюду — от отрогов Кавказа до Приангарской тайги. Серго пообвык!

Енисейский губернатор взял во внимание весьма дурной характер ссыльного Григория Орджоникидзе и приказал водворить его на бессрочное жительство в деревушку с игривым названием Потоскуй. Слева — стан Погорюй, справа заимка Покукуй.

Первую неделю после выхода из Красноярска вся большая партия ссыльных шла по Енисейскому тракту. Ночевала в казематах, выстроенных на этапах.

В начале апреля мало тревоженная тайга расступилась. Серго увидел скованную льдом Ангару. Без помех переправились на правый берег. К вечеру седьмого числа Орджоникидзе "водворили" в Потоскуй. Три черные крестьянские избы с одной стороны просеки, четыре — с другой.

Привыкать Серго не собирался, а подумать о хлебе, об источнике существования надо было. У околицы он срубил подходящее дерево, ободрал, выдолбил в широком стволе колоду — нечто среднее между пирогой индейца и южнорусской душегубкой. Свой челн — это уже серьезное дело. И рыбачишь, где больше по душе, и рекогносцировку местности производишь невзначай.

Огляделся Серго и, не утруждая губернатора, не беспокоя казачьего сотника, командовавшего охраной ссыльных, тихонько перебрался из Потоскуя в деревню Мотыгино. Там жителей побольше, заработок предвиделся — богатым мужикам требовался пастух, и до торгового села Рыбного всего двенадцать верст по Ангаре. В Рыбном две лавки, церковь, не слишком привлекавшие Серго, и очень нужная почта. По воскресеньям на почту со всей округи приплывают на своих колодах ссыльные. Вот и случай, не возбуждая лишних подозрений казаков, познакомиться с нужными людьми.

— Хорошо бы всем нам собраться, поговорить, душу отвести, — предложил Серго одному, другому новому товарищу.

— В воскресенье, говорите, после почты… (дальше заканчивал уж каждый по-своему, часто в зависимости от срока пребывания в ссылке).

— Благодарствую, обязательно буду!

— А? Отчего же, можно.

— Вы считаете, это безопасно, да?

— Гм. Любопытно. Ну, была не была!

Всех их не так много — тридцать пять — сорок человек. Очень разных и по нынешним стремлениям и по прошлой жизни. По политическим взглядам — большевики, меньшевики, эсеры, анархисты, польские, латышские и еврейские националисты. Были люди безнадежно разочарованные, полностью смирившиеся, ничего хорошего уже не ждавшие. Были колеблющиеся, слишком давно вырванные из активной жизни. Теперь, если налетит свежий ветер, искра, прикрытая их нетвердой рукой, может и совсем угаснуть, а может и разгореться славным костром.

В ближайшее воскресенье поплыли челны от Рыбного вниз по быстрой высокой воде. Ссыльные выгребали к левому берегу Ангары. Там, за сплошной стеной тайги, сколько угодно укромных мест, легко затаиться от нежелательного человека, от сотника и его казаков. А мошкару, гнуса, как говорят сибиряки, в летние месяцы всюду приходится терпеть.

Серго нетрудно было заинтересовать своих слушателей. При всем различии их взглядов, при всех непримиримых противоречиях все одинаково жаждали новостей. А новости Серго мог выкладывать со щедростью рождественского Деда Мороза. За новость вполне сходили события хотя бы двухлетней давности — третьеиюньский переворот премьера Столыпина, вся его последующая политика, крест-накрест перечеркнувшая "свободы", высочайше дарованные манифестом 17 октября, и жалкие "основные законы" 1906 года. И уже совсем откровением явилось то немногое, что Серго успел услышать в пересыльных тюрьмах и на этапе о Парижской пятой конференции РСДРП, осудившей, после доклада Ленина, ликвидаторов и отзовистов.

Возможно, сам Владимир Ильич не стал бы переносить в глубь вековой тайги на тайную сходку людей, осужденных на вечное мытарство в приангарской глуши, остроту и непримиримость парижских заседаний. Хотя Ильич терпеть не мог недомолвок и криводушия!

Серго ничего не принимал во внимание. Не хотел или по молодости и особенностям характера не умел? Без околичностей и смягчений Серго объявил, что часть ссыльных хуже, чем ликвидаторы, они политические мертвецы.

— Мертвецов, извините, приходится закапывать. Неумолимый закон!

Если отбросить эмоции и крики оскорбленных, то вся разношерстная колония добивалась от Серго ответа на один разумный вопрос: ты не ликвидатор, не мертвец, самый убежденный большевик, ну и что ты сделал?! Потихоньку убежал из Потоскуя в Мотыгино. Экая важность для России! Смех… Есть у тебя что — выкладывай, душу понапрасну не тревожь!

Вскоре в министерство внутренних дел Российской империи прибыло срочное, совершенно секретное донесение начальника Енисейского губернского жандармского управления. Водворенный в Потоскуй Григорий Орджоникидзе "учредил беспартийный союз политических ссыльных на Ангаре. Хотя союз этот и считается беспартийным, но преобладающий в нем элемент с.-д., и фактически он социал-демократический… Орджоникидзе и его единомышленники насаждают школы агитаторов, пропагандистов и организаторов для того, чтобы по окончании ссылки водворенные возвращались бы на места хорошо подготовленными партийными работниками.

Независимо от изложенного, — писал начальник губернской охранки, — стараниями Орджоникидзе сорганизовалась также небольшая особая группа, которая приняла на себя обязанность устройства побегов политических ссыльных, снабжая последних паспортами, явками и даже деньгами; группа эта приняла название "Бюро помощи ссыльным", причем в г. Красноярске учреждается филиальное отделение этого бюро".

Обеспокоенный министр внутренних дел обратился к коллеге — военному министру. По телеграфу был отдан приказ — безотлагательно снарядить карательную экспедицию в Приангарский край. "Начальнику экспедиции полковнику Комиссарову принять строжайшие меры. Дело особо опасного государственного преступника Григория Константинова Орджоникидзе изъять из общего порядка подсудности и передать на рассмотрение военного суда".

Серго не стал ожидать встречи с облеченным столь высокими полномочиями полковником Комиссаровым. Свои дела Серго вполне благополучно закончил до прибытия карательной экспедиции. Прочел курс лекций по политической экономии, разгромил в бурной дискуссии "теоретика" анархистов Евстратова, носившегося с книгой немецкого философа-идеалиста Макса Штирнера "Единственный и его собственность". И если Маркс и Энгельс в своей "Немецкой философии" назвали Штирнера (псевдоним Каспара Шмидта) идолом мелкой буржуазии, то Серго попросту сказал:

— Носишься, как дурак с писаной торбой, со своим немцем, кричишь: "Я поклоняюсь свободной личности", а в семье, которая из любви к тебе приехала в ссылку, не даешь никому дышать, ведешь себя как последний купец или восточный деспот. Противно с тобой говорить.

Создал Орджоникидзе несколько нелегальных библиотек, положил начало философскому кружку в Рыбном. "Учредил" союз политических ссыльных с районными бюро в важнейших пунктах Приангарья.

Тем временем подсохли дороги и тропы в тайге, деревья покрылись густой листвой. Наступила самая подходящая пора на вертком челне рискнуть пройти до совсем глухой, даже по восточносибирским понятиям, заимки Дворец. Оттуда по чуть приметной тропе между двумя трясинами выбраться к деревушке Червянка. Далее проселочные дороги. Если "вид на жительство" позволяет — нанимай телегу, трясись до самого Иркутска. Опасаешься встречи с жандармами — петляй тихонько по тайге, пока не доберешься до станции Тайшет. Там слаживай с кондукторами…

Серго предпочел от Червянки идти на Тайшет. При всем нетерпении он не мог себе позволить рисковать понапрасну. Другое дело сам побег!

Теперь Серго двигался в несравненно более приятном направлении, чем в начале года. Из быстро Увядавшего сибирского лета, от настигших его в Челябинске холодных дождей — к благодатной щедрой кавказской осени. Да и на Кавказе он не задержится. Его путь лежит дальше, в Иран. Там жарко и в прямом и в переносном смысле…

"Вслед за русским движением 1905 года демократическая революция, — писал Ленин, — охватила всю Азию — Турцию, Персию, Китай".

Перепуганный народными восстаниями во всех провинциях и крупных городах, шах, так же как Николай Второй, "даровал" манифест о свободах. В октябре 1906 года в Тегеране собрался первый меджлис — парламент; стали появляться выборные органы местного самоуправления. Затем весьма неторопливо, чуть ли не через год была принята конституция. Революция набирала силы. Этого одинаково не могли допустить самодержавная Россия и "демократическая" Англия. Они разделили Иран на сферы влияния. Россия ввела свои войска — преимущественно казаков — в Иранский Азербайджан и Гилян. Англия — в южные провинции. При такой поддержке иранским феодалам не трудно было покончить с меджлисом, отменить конституцию, восстановить свои былые привилегии.

После контрреволюционного переворота в Тегеране центром революционной борьбы на некоторое время стал Иранский Азербайджан, а еще позднее Гилян. Туда и отправлялась из Баку большая группа закавказских большевиков. Руководителем этой боевой дружины подпольный центр рекомендовал Орджоникидзе.

— Там, в Иране, ты будешь полезнее всего, — уговаривали колебавшегося Серго Мешади Азизбеков и Нариман Нариманов. — И для твоей безопасности лучше побыстрее перейти границу.

В ту пору между Баку и Энзели, бойким торговым городком Северного Ирана, дважды в неделю ходили пароходы общества "Кавказ и Меркурий". Трюмы и палубы судов всегда были забиты артелями иранцев, искавших работы на нефтяных промыслах Баку или возвращавшихся в такой же бедности домой. Для таможенной стражи все они на одно лицо — одинаково плохо одеты и пропитаны запахом сырой нефти…

За иранца, возвращавшегося с заработков, сошел и Серго. Дальше из Энзели до Решта — центра Гилянской провинции — проще всего было плыть на шхуне по реке Пир-базар.

В Реште великое множество купцов, уйма ремесленников, толпы нищих, и один аллах знает, сколько разных властей — генерал-губернатор первого оста-на, иначе сказать — Гилянской провинции, русский консул, ханы, беки, сердары, иранские и русские офицеры, полицейские, доносчики, телохранители, профессиональные убийцы.

Все за завесой мелкой желтой пыли, вздымаемой верблюжьими караванами. И влажный зной, густо пропитанный стойким ароматом, шипящих на жаровнях овечьих курдюков.

У иностранца легко может закружиться голова. Он рискует надолго затеряться или навсегда исчезнуть в путанице узких, никуда не ведущих улочек и безнадежных тупичков. Против всех других иностранцев огромное преимущество у верноподданных Николая Романова. О них бескорыстно заботится "русское консульство.

А если подданный, но не верный, "дерзко сбежавший с места водворения"? Если заманить его обратно в Россию строжайше предписал Петербург?! Ему консул, господин Некрасов, шлет "любезное" приглашение с казачьим урядником и с иранским полицеймейстером. Переступи порог, дорогой соотечественник, и уж ты никуда не денешься! Казаки привычно скрутят тебе руки, спустят штаны, выпорют плетками. Ничуть. не хуже, чем в полицейском участке в Марьиной роще или в Нахаловке. Потом на первом русском пароходе отправят в Баку.

Нет, не верит русский консул в Реште в такую чрезмерную удачу! Разве что Гаджи Самед не устоит перед соблазном получить двадцать пять золотых "десяток" и столько же иранских туманов. Старшина уголовников, аккредитованных на главном рештском базаре, обещал, что его люди затеют драку с этим… (консулу трудно давались грузинские фамилии)… оглушат свинцовой гирькой. Живым или мертвым доставят в консульство!

У почтенного Гаджи Самеда свои терзания. Консул, он уверен, заплатит и в два раза больше золотых кружочков. Отвалит, ничего с ним, неверным, не случится.

"Даст, даст!" — шепчет старшина уголовников. Тут же тяжело вздыхает: "Нельзя взять, совсем нельзя! Грузин — гость Сердара Мухи. Горе мне, несчастному. Вай, вай! Аллах лишил милости своего верного слугу!"

Страшно вспомнить! Еще не успел Гаджи после приятной доверительной беседы с господином Некрасовым выпить чашечку кофе, насладиться кальяном, как проклятый Мирза Керим, брат трижды проклятого Сердара Мухи, заставил его, Самеда, хорошим пинком под зад распластаться на ковре.

— Сын собаки, ты что, забыл, чей гость гурджи? Еще пинок. Потом уже с улыбкой на лице:

— Прости, высокородный, может быть, ты очень торопишься встретиться с Ага Балаханом?

Уж куда яснее. Генерал-губернатора Ага Балахана казнили за неделю до этого друзья Сердара Мухи.

…Жизнь почему-то неумолимо устраивала так, что пятнадцать лет кряду в самые решающие моменты по одну сторону баррикад оказывался Серго или его ближайший друг Ной Буачидзе, по другую — полковник, позднее генерал, Ляхов.

После того как Николай Второй собственноручно начертал на рапорте Ляхова о разгроме рабочих слободок Владикавказа и Грозного, об усмирении чеченских, ингушских и кабардинских аулов "читал с удовольствием", карьера полковника была обеспечена. Более неожиданным явилось "международное признание" усмирителя Терской области. По высочайшему приказу Ляхова отрядили в Тегеран спасать трон насмерть перепуганного царя царей.

Обстановка в Иране Ляхову показалась вполне сходной с российской. Также под влиянием революционных событий шах "дарует" конституцию, созывает меджлис — парламент — и тут же сговаривается с Россией и Англией, благополучно разделившими Иран на "сферы влияния", об удушении едва пробившихся, неокрепших ростков свободы.

Высокие покровители шаха не стали делить только роль палача. Эту неджентльменскую обязанность англичане великодушно уступили Николаю Романову, тем более что, по убеждению Лондона, все грозные события в Иране, в соседней с ним Турции и в далеком Китае — прямое следствие русской революции.

Итак, Ляхов взял верх над всеми другими претендентами в начальники заграничной карательной экспедиции. И уж полковник постарался. За несколько часов он во главе казачьей бригады разгромил меджлис. Часть депутатов перебил на месте, часть удушил веревкой на виселицах.

Шахиншах облегченно вздохнул, пожаловал Ляхову высший иранский орден. Сановники и губернаторы в честь великой победы заново окрасили бороды в ярко-оранжевый цвет. Да только все оказалось слишком преждевременным. Гонцы из Тебриза, главного города Иранского Азербайджана, доставили страшную весть. Восстание, власть в руках народа!

Из-за Аракса на Тебриз немедля двинулся пятитысячный отряд генерала Снарского. Вдогонку затарахтели дивизионы горной артиллерии. Еще через день сняли все крепостные орудия в Джульфе и Нахичевани — скорее на фронт под Тебриз!

Издалека, за тридевять земель от Ирана, за событиями в Тебризе следил Ленин. И в дни, когда положение повстанцев казалось совсем отчаянным, Ильич уверенно заявил:

— …упорная борьба в Тавризе, неоднократный переход военного счастья в руки революционеров, совсем уже — казалось — разбитых наголову, показывает, что башибузуки шаха, даже при помощи русских Ляховых и английских дипломатов, встречают самое сильное сопротивление снизу. Такое революционное движение, которое умеет дать военный отпор попыткам реставрации, которое заставляет героев таких попыток обращаться за помощью к иноплеменникам, — не может быть уничтожено, и самый полный триумф персидской реакции оказался бы при таких условиях лишь преддверием новых народных возмущений.

Новое народное возмущение теперь зрело на севере Ирана, в прикаспийской провинции Гилян. Туда из Тебриза перешли отряды революционной армии. Туда направился Серго. С ним боевая дружина бакинцев!

Умный, хорошо осведомленный русский посланник в Тегеране Н.Г. Гартвиг тотчас же занес в свою "тетрадь для памяти": "Наиболее крайние элементы состоят почти исключительно из кавказских выходцев, имеющих постоянные сношения с тайными комитетами на Кавказе".

Гартвиг отметил и то, что "артиллерией заведует русский матрос с "Потемкина", пробравшийся из Румынии через Трапезунд".

Серго изъездил все каспийское побережье, вдоль и поперек исколесил Гилян, нередко наведывался в Дрдебиль, Казвин, добирался до Тегерана. С ним и братья Сердара Мухи. Если собрание особенно важное или назначен смотр большому отряду вооруженных крестьян, ремесленников, рыбаков, то Серго обязательно приглашал с собой Мухи. Попозже, на втором году жизни Серго в Иране, люди искренне удивлялись, если в жестоком бою, трудном походе или на бурном собрании рядом нет обоих — Сердара Мухи и Муштехида, по-русски "всеведущего". В стране Омара Хайяма, Саади и Хафиза исстари наделяют героев поэтическими именами.

Беспокойные и во многом завидные обязанности военного корреспондента в 1941–1943 годах несколько раз приводили меня в Иран. Книжка о Серго еще не была задумана, и я не искал встреч с людьми, его знавшими. И все же меня познакомили со стариками, гордо утверждавшими, что они были солдатами и товарищами Муштехида. Они не знали фамилии Орджоникидзе, им ничего не говорило имя Серго, только Муштехид. Сюда уже вкладывалось все — храбрость, несравненный ум, справедливость, доброта.

В Реште два очень старых горожанина позвали смотреть двор, где Муштехид спас крестьянина. Помнится, лил неукротимый субтропический дождь. Идти надо было далеко, почти к самому порту. Мне было жаль плохо одетых стариков, я пытался найти благовидный предлог для отказа. Они обижались. Фамилии их нельзя назвать, даже если стариков уже нет в живых. Все равно полиция заинтересуется детьми, внуками.

Мы добрались — насквозь мокрые — до нужного двора. И там бывшие солдаты Муштехида поведали довольно обычную и вполне современную историю. Помещик, собственник нескольких деревень, в целях воспитательных приказал подвесить к ветвям раскидистой чинары крестьянина, сильно ему задолжавшего. Руки у несчастного были связаны. Пальцы чуть-чуть касались земли. Два дюжих молодца из охраны помещика били крестьянина палками. Он кричал. Плакали его дети, намеренно привезенные для устрашения. А заплывший жиром помещик лежал на ковре и тоже кричал: "Сильнее, лентяи! Сильнее!"

Очевидно, Серго не имел права ввязываться в эту историю, не имел права рисковать собой, ему было поручено заботиться о судьбе тысяч и тысяч таких крестьян. А сердце, а элементарная порядочность! Серго, по рассказу стариков, выхватил револьвер, освободил крестьянина, вытянул помещика палкой… Разгорелся скандал. Русский консул еще подлил масла в огонь. В дом братьев Сердара Мухи, где тогда жил Орджоникидзе, полиция ворваться не решалась. Дождалась случая, схватила Серго на улице. Пришлось дружинникам освобождать своего руководителя силой.

…Так Серго становился Муштехидом, при жизни обретающим бессмертие. Он приезжал в Гилян еще раз в 1920 году. Тогда, по твердому убеждению иранских тружеников, Орджоникидзе был уже и муштехидом и сердаром. Никак не меньше! Об этом позднее.

Обязанности Серго становились все более разнообразными и многочисленными: перевод на персидский язык "Коммунистического манифеста", транспортировка через Иран и Баку заграничной большевистской литературы в глубь России, бесплатное преподавание русского языка в школах, военные и политические занятия с иранской молодежью. Еще создание интернациональных клубов в городах Гиляна, лекции, дискуссии с националистами, особенно непримиримые с армянскими "дашнакцутюнами".

В отличие от социал-демократов-ленинцев, долгие годы помогавших демократическим силам Ирана, дашнаки прислуживали шахиншахским властям. В благодарность одному из лидеров дашнаков — Ефрему Давидянцу шах милостиво пожаловал титул хана. Он был назначен начальником тегеранской полиции, правой рукой Ляхова. Потом они уже вместе охотились за Серго, за героями тебризского восстания Саттаром и Багиром.

Орджоникидзе, другие бакинцы и тифлисцы, работавшие в Иране, в долгу перед дашнаками не оставались. Громили их нещадно. И словом и оружием. В популярной армянской газете "Занг" Серго поместил памфлет "Социалистический хан". "Если дашнакцутюны имеют смелость называть себя социалистической партией, то кто же хан Ефрем Давидянц? Чудо двадцатого столетия — социалистический хан?! Единый в двух лицах — начальник полиции и социалист? Неужели не краснеете? А ведь социалисты с омерзением произносят слово "полиция"!.."

Серго втайне взвалил на себя еще одну нелегкую обязанность. Бог знает, когда он успевал, но много месяцев в тифлисских газетах "Ахали Схиви" ("Новый Луч"), "Чвени газети" ("Наша газета"), журнале "Схиви" печатались любопытные, окрашенные сочным имеретинским юмором корреспонденции и фельетоны Гурджи Серго и Серго Клдисдзирели. Второй псевдоним совсем легко расшифровывается, стоит лишь вспомнить, что в деревне Гореша усадьба тети Эки, где почти с самого рождения жил Серго, стояла на горе Клдисдзири…:

Серго и не заметил, как закончился 1909 год. Встреченный в тюремной камере, он, в сущности, оказался совсем неплохим годом. Даже очень богатым делами, событиями, борьбой — тем, что Серго больше всего ценил в жизни.

Новый год начался хорошо. Революционные отряды Сердара Мухи выиграли несколько крупных боев. Освобожденный Гилян протягивал руку Центральному Ирану. Ничто — ни труднодоступный перевал, ни казаки Ляхова, ни крепостные пушки генерала Снарского — уже не могло изменить ход событий. Не сегодня, так завтра власть в Тегеране должна была перейти к народу.

Далеко не всегда тот, кто готовит победу, разрабатывает планы, бывает участником или хотя бы свидетелем торжества. Еще от стен Казвина Серго повернул назад, в Энзели. С первым же пароходом общества "Кавказ и Меркурий" отплыл в Баку.

В папках жандармских ротмистров — они почему-то предпочитали светло-салатовый цвет — опять появились донесения филеров, "указывающие на скрывающегося в Балаханах фельдшера Сергея Орджоникидзе. Принятыми мерами он обнаружен не был".

Из Тифлиса поправили бакинских коллег: "Разыскиваемый Орджоникизде на прошлой неделе опознан в местном Ботаническом саду. Он исчез раньше, чем агенты и полицейские сумели пробиться сквозь толпу, выражавшую сочувствие и поддержку с.-д. оратору".

В Закавказье Серго оставался до тех пор, покуда военное счастье в Иране снова не стало клониться на сторону контрреволюции. Для возвращения Орджоникидзе выбрал неожиданный для охранки путь. Сухопутный, через Эривань, Джульфу и Тебриз. Оттуда на Тегеран.

Радость новой встречи с Сердаром Мухи, с боевыми друзьями омрачалась совсем плохими вестями из Гиляна и соседних с ним провинций. Покуда революционеры укреплялись в Тегеране, русский консул в Реште и резиденты "Интеллидженс сервис" объединили враждующих ханов Северного Ирана, снабдили их оружием, подбодрили золотом. Вспыхнуло восстание.

"Персия переживает тяжелые дни, — писал Сер-го из Тегерана в Баку. — Нет ни денег, ни людей. Россия и Англия разинули рты и готовы проглотить ее".

Предстоял новый, трудный поход. В обратном направлении. Из Тегерана через горный хребет и пустыню на север. Из столицы вышли два отряда добровольцев. Один на Зенджан — узел шоссейных дорог на северо-западе страны. Второй — на Решт. Во главе с Сердаром Мухи и Серго.

Среди бойцов были и старые товарищи Серго из Тифлиса, Баку, Кутаиса, Елизаветполя. В пути присоединялись горцы, пастухи, ремесленники и особенно много крестьян. Покуда добрались до Решта, силы утроились.

Одну колонну Серго повернул на Ардебиль. Ему не терпелось покончить с мятежными шахсеванскими ханами. Он сам руководил штурмом города. Революционерам основательно помогли знаменитые ардебильские ковровщики. Они захватили в плен руководителей мятежа — более пятидесяти ханов. Серго распорядился заковать ханов в кандалы и отправить на суд в Тегеран.

Серго получил возможность заняться делами более приятными.

Четвертого июня 1910 года Серго пишет в Париж Владимиру Ильичу:

"Уважаемый товарищ!

Ваше письмо и протоколы [23] получил, за что товарищеское спасибо Вам… Пока все, что выслали, получили. "Via Berlin, Bacou" лишнее, так как из Франции транспорт для Персии получается в запакованном пакете, который вскрывается только в Энзели… "Голос Социал-Демократа" и. "Дневник Социал-Демократа" получили… Товарищам энзелинцам написал, чтобы они тоже позаботились о деньгах. Как вышлют, переведу.

По поводу просимого мною одного № ЦО: я, товарищи, ЦО получаю аккуратно. Тот № просил меня один товарищ из Энзели, который, оказывается, не знал, что в Энзели получается литература, а после того как он узнал, эта необходимость исчезла, так что "недоразумение" до некоторой степени оказалось к месту.

…С большим удовольствием прочел "Дневники". От души рад плехановскому повороту, но не могу не отметить, что он больше других грешен в том, в чем он обвиняет наших. Но без этого и не могло быть: нужно же было за что-либо ухватиться. Кто дипломатничал после 2-го съезда? Кто в продолжение 7 лет шел рука об руку и вдохновлял российский ревизионизм в лице меньшевиков? Конечно, Плеханов и никто другой. Но, если в настоящее время он на самом деле останется на занимаемой позиции, это будет безусловно плюсом для партии. Но я должен признаться, что по отношению к нему я уподобился "неверующему Фоме". По-моему, подкованные ноги у нас всегда должны быть готовы… Впрочем, об этом Вы больше осведомлены, и если бы поделились своим мнением, было бы приятно.

В Персии думают приступить к созданию социал-демократической организации; об этом, быть может, пришлю корреспонденцию в ЦО.

С тов. приветом Серго

Привет редакции ЦО"

Грех было бы жаловаться на почту. Она очень аккуратно, без задержки, все доставляла — и в Париж и в Решт. Тем сильнее забеспокоился Ленин, когда с наступлением осени связь оборвалась полностью, сразу. Ильич с недоумением, потом с явной тревогой спрашивал Надежду Константиновну, ведавшую всей перепиской:

— Из Персии так-таки ничего нет? Странно! Что тебе ответили бакинцы?

В первых числах декабря Ленин попросил отправить запрос Шаумяну, пусть сообщит архисрочно, депешей, какие последние известия о Серго он имел.

А виновник треволнений уже находился в других краях. Несколько недель назад Сердар Мухи пожелал благополучного пути своему Муштехиду.