Александр Абалихин
ГНЕВОМ И БОЛЬЮ
— Папа, что случилось? Последнее время ты сам не свой.
Отец Володи, ссутулившись, сидел за письменным столом и не сразу отозвался на слова сына.
— Я хочу посоветоваться с тобой, Володя. Ты помнишь, тётя Ира писала, что её маленький внук Алёша тяжело болен. Нужна операция на сердце. А это пятьсот тысяч… — Иван Андреевич тяжело вздохнул.
— Да, я об этом знаю.
— Так вот, я могу получить сумму даже большую.
— Тебе достался грант? — оживился Володя.
— Если бы! Нет, речь идёт об авансе за книгу.
— Разве за научные книги столько платят?
— Одно зарубежное издательство предложило мне выступить соавтором труда по новейшей истории России. Они знакомы с моими публикациями, знают, что моё имя кое-что значит для исторической науки, и предлагают доработать мои статьи для их книги.
— Так в чём проблема?
— В характере доработки. Издатели хотят, чтобы я подкорректировал некоторые свои трактовки, по-иному расставил акценты.
— Но ведь суть от этого не изменится?
— Как сказать. В истории любой страны немало спорных моментов. Да и факты можно подтасовать так, что события предстанут совсем в другом свете. Что и делает мой потенциальный соавтор. А мне предлагается подыграть ему. Например, адмирал Колчак и генерал Шкуро в этой книге должны быть представлены спасителями Отечества.
— А разве нет? Они же пытались избавить страну от большевиков.
— Всё не так просто… Например, есть сведения, что Колчак был связан с британской разведкой, а Шкуро сотрудничал с гитлеровцами.
— Всё это враньё! Коммунистическая пропаганда. У тебя, папа, ностальгия по советскому прошлому.
— По бесплатным операциям на сердце, сынок. И по профессорской пенсии… Да бог с ними, с белыми генералами и большевиками! Но вот что мой возможный соавтор пишет о партизанах. Оказывается, они грабили сельских жителей и провоцировали немцев на уничтожение деревень и массовые расстрелы! Ни слова об их подвигах, которые приблизили Победу. Могу ли я ставить своё имя на одной обложке с его? Ты знаешь, мой отец — твой дедушка — прошёл всю войну. Он же в гробу перевернётся!
— Папа, всё это дело прошлое. А сейчас ты сможешь хорошо заработать.
— Ну, сынок, не ждал я такого от тебя.
— А не ждал, так зачем завёл этот разговор? Что я могу тебе посоветовать, если ты такой упёртый? Ладно, сам решай. Я, собственно, что хотел сказать? Мы с друзьями решили в эти выходные выбраться на природу. Я к Павлу в гараж. Он хочет у своей «Волги» тормоза прокачать перед поездкой.
Ворота в гараж были открыты. Павел копался под капотом машины.
— Привет, пан Козлевич! — дурашливо поздоровался Володя.
— А, это ты, — обернувшись, протянул Павел. — Намучился я с этим драндулетом.
— А ты новую тачку купи!
— Легко сказать! Да у меня хоть такая есть. А ты и вовсе без «колёс».
— У меня всё впереди. Вот выучусь на журналиста, буду сотрудничать в популярных СМИ, доводить до читателей идею, что успех в жизни зависит только от самого человека и не надо жалеть неудачников.
— А ты надеешься на удачу?
— Я надеюсь на свои мозги. Я заработаю много денег. Сейчас такие возможности!
— Это точно: в любой момент есть возможность оказаться выброшенным на улицу! Нет, такой порядок не по мне. В следующее воскресенье иду на митинг. Сам буду выступать.
— Зачем? Там же одни старики с флагами стоят, а ораторы им лапшу на уши вешают. Всё это пустое…
— Старики? Неправда, там и молодёжи много. Всё пустое, говоришь? И тут ты неправ: надо, надо людей расшевелить!
— В семнадцатом году уж так расшевелили, что потом кровью долго харкали.
— А ты не думаешь, что тогда победила ползучая контрреволюция?
— Знаешь что?! Надоел ты мне с этими дикими терминами и желанием раскачать людей. Надают вам по морде, тем всё и кончится! Делать тебе нечего, вот и таскаешься по митингам. Лучше карьеру делай да с девчонками гуляй! Кстати, твоя Наташка поедет с подругой?
— С подругой, — сердито ответил Павел. — И Олег с Костей будут со своими девчонками.
— Я пойду мяса для шашлыка куплю.
— Валяй.
Володя половину ночи не спал, слушал, как в соседней комнате шепчутся отец и мать. Так и заснул под их приглушённый говор и вздохи.
К месту назначения добирались на двух машинах. Павел выбрал место подальше от населённых пунктов. Палатки разбили на берегу реки. Целый день купались, к вечеру разожгли костёр, жарили шашлыки и пили вино, а потом разбились на пары и долго гуляли по берегу реки. Только часа в два ночи забрались в палатки.
Володя и Павел проснулись раньше всех, вылезли из палаток и наблюдали за восходом солнца. Багровый диск медленно всплывал над кромкой темнеющего вдали леса, окрашивая всё вокруг в нежно-розовый цвет. Над просторным лугом поднимался белёсый туман. Четыре палатки, расположенные поблизости, были едва различимы в нём.
Павел потянулся и, шумно выдохнув воздух, сказал:
— Хорошо-то как! Пойду снасти возьму. Рыбы наловим, пока остальные спят.
— Погоди! Взгляни, какие красавцы! — указал в сторону реки Володя.
Павел пригляделся. Вдоль речного берега неторопливо шли два коня, пощипывая влажную от росы траву. Один конь был тёмный, другой — серый. Они казались призраками на этом сказочно красивом лугу. Приятели, не сговариваясь, направились к коням. Вблизи тёмный оказался гнедым, с чёрной гривой и хвостом. Другой конь был белой масти.
— Хороши! — восхитился Володя.
Раньше он увлекался верховой ездой и знал толк в лошадях.
— Посмотри: на них сёдла, стремена и уздечки, — воскликнул Павел.
Кони искоса смотрели на людей своими тёмными бездонными глазами и продолжали щипать траву.
— Интересно, чьи они? — удивлялся Володя. — Село далеко отсюда. Да и не деревенские это кони. Я таких красавцев ещё не видел! Может быть, проедемся верхом?
Он подошёл к белому и похлопал его по шее.
— Съезжу-ка я на нём в село. Мы вчера в магазине были, а хлеб забыли купить. Продавщица говорила, что она в семь открывает.
Володя сбегал за рюкзаком в палатку. Лихо, едва коснувшись стремени, вскочил в седло. Конь встрепенулся, но не испугался. Глядя на приятеля, Павел тоже решил прокатиться. С трудом взгромоздился на гнедого. Володя едва удержался от смеха:
— Да не бойся, не упадёшь. Кони явно объезжены. Ты тут покатайся, а я в село и обратно!
И Володя пришпорил своего коня.
Павел покружился на месте, с трудом привыкая к роли наездника. Его конь, тряхнув гривой, направился к лесу, над которым уже поднялось огромное красное солнце. Павел пытался повернуть назад, но конь не слушался. И тогда всадник перестал сопротивляться воле коня.
Володя приближался к селу. Вчера они с друзьями проезжали здесь. Но сегодня это место показалось ему незнакомым. Дома, прежде пёстрые, стали однообразно серыми. Дорога была грязная, с лужами посередине. Когда успел пройти дождь? Въехав же в село, он очень удивился тому, что крайняя изба была покрыта дранкой, а следующая — вовсе соломой. Потом он проехал мимо небольшой деревянной церкви, которую вчера почему-то не заметил.
Село казалось пустым. Лишь в одном окошке чуть приоткрылась занавеска, но чья-то рука тотчас её задёрнула. И тут из-за угла соседней избы выскочили трое в серых шинелях, с винтовками:
— Стой! Стой, тебе говорят!
Володя не столько испугался, сколько удивился. Ударив коня в бока, он пролетел мимо людей с винтовками. За спиной хлыстами защёлкали выстрелы, над головой просвистели пули. Он не мог понять, что происходит. Сбоку подбежал бородатый мужик в синей рубахе и жердью сшиб растерявшегося всадника на землю. Володя упал в грязь, а конь поскакал дальше.
Солдаты в серых шинелях подхватили его под руки и поволокли к избе. Втащили в просторную комнату, швырнули на пол. За столом на лавке сидели два офицера в непривычной, но знакомой по фильмам форме. Такая была у белогвардейцев в гражданскую войну. «Подполковник и ротмистр», — машинально отметил Володя.
— Вот, лазутчика взяли, ваше благородие, — сказал один из конвоиров. Володя ничего не понимал. «Ряженые какие-то! Фильм про гражданскую войну, что ли, снимают? И декорации вполне натуральные. Вот только софитов и камер не видать».
— Вы что себе позволяете! Я же не каскадёр! Где руководитель съёмочной группы? — поднимаясь с пола, возмущался Володя.
Полковник, с чёрными усиками и колючим взглядом, ударил кулаком по столу и заорал:
— Молчать! Спрашивать будем мы. Ты откуда, из леса? Сколько вас? Орудия, пулемёты есть?
Володя опешил. «Нет, это не киношники. Тогда кто? Ролевики заигрались? Этот чернявый явно не шутит».
— Ты будешь говорить, красная сволочь?
Дверь отворилась, и в избу вошёл рослый рыжебородый священник.
— Что, ещё взяли? — добродушно спросил он.
— Да, отец Амвросий. Их, как тараканов, развелось. А тех вы отпели, батюшка?
— А как же, отпел. И председателя, и всю их ячейку. Простых мужиков вы зря.
— Не учите, батюшка. Иначе эта зараза расползётся по всему свету.
Володя стал кое о чём догадываться.
— Какой сейчас год? — отрешённо спросил он.
Второй офицер, молодой светловолосый ротмистр, с удивлением ответил:
— Девятнадцатый. У вас теперь календари свои стали. Всё перепутали: и месяцы, и дни. А теперь и год не помните?
— Кстати, почему вы так странно одеты? Это что, интернационал? — ткнул в грудь Володе черноусый полковник.
У Володи на майке был изображён темнокожий центрфорвард баскетбольной команды — лидера НБА.
— Я живу в две тысячи седьмом году. Я не знаю, как попал к вам, — выдавил из себя Володя.
— Вот как? Из будущего, значит. Юноша начитался Уэллса… Что ж, допустим. И где же вы живёте… в будущем? — продолжал допрос черноусый.
— В Москве, в России.
— В Российской империи?
— Империи давно нет.
— Если империи нет, значит, красные победили?
— Да. Но через семьдесят лет страна, созданная ими, распалась на несколько государств. Россия теперь значительно меньше, чем была тогда, то есть сейчас… Киев, Одесса, Минск, Севастополь теперь не российские города.
— Сволочь! — офицер с усиками врезал Володе по скуле так, что тот отлетел в угол. — «Красные победили»! Мы их не сегодня — завтра раздавим. Да они сами с голоду передохнут! А тебя я прикажу расстрелять у навозной кучи! Севастополь — не российский город! Мерзавец!
Володя, вытирая кровь с разбитых губ, встал и с трудом проговорил:
— Я не вру. Всё намного сложнее.
— Что разговаривать с этим красным агитатором? Расстрелять! — отрывисто приказал черноусый.
Молодой попросил:
— Можно, я допрошу его сам, господин полковник? Вдруг этот сумасшедший — провидец?
— Вы верите в чепуху, которую он несёт, ротмистр? Впрочем, делайте что хотите. У меня есть поважней заботы.
Полковник вышел, а за ним следом два солдата и священник. Один служивый остался стоять в дверях с винтовкой наперевес.
Ротмистр подставил Володе стул:
— Садитесь. Я верю вам. Видите ли, мой дядя рассказывал, что однажды заехал в лес рядом с домом и попал в допетровские времена. Окончил он жизнь в сумасшедшем доме, но я ему верил… Вы же не обманываете нас?
Володя насторожённо молчал.
— Расскажите мне, что произойдёт потом. Я сделаю всё, чтобы вас не расстреляли. Слово офицера.
Володя кивнул:
— Хорошо, расскажу всё, что знаю.
— Вы утверждаете, что не связаны с теми, в лесу?
— Да, я приехал с товарищами на электричке… на поезде. Мы туристы. Решили отдохнуть на природе.
— «Товарищи»? Так вы всё же красный!
— У нас теперь нет ни красных, ни белых. Коммунисты есть, но к власти их не подпускают. Опять появились беспризорники и бездомные, безумно богатые и нищие, — зло проговорил Володя. Он всерьёз начинал сочувствовать тем, кто скрывался в лесу. — У вас ничего не получится. Красная армия разгромит вас, ваших западных союзников и Японию. Зря вы с теми мужиками так поступили.
Офицер помрачнел:
— Задурили русскому человеку голову… Но вы продолжайте. Значит, большевики не сохранят империю?
— Сохранят, но не в таком виде, как вы её себе представляете. А потом всё изменится. Вернётся капитализм, причём в самой дикой форме, а территория страны сократится почти наполовину.
— И с коммунистами не расправятся?
— Зачем? Они ничего не решают.
— Что ещё случится со страной?
— Будет коллективизация и разорение деревни, большевики перегрызутся, и те, кто возьмёт верх, убьют многих своих бывших соратников.
— Наши внедрятся в их правительство?
— Не знаю. Может быть, и так… — задумался Володя и продолжил. — Потом наш народ победит в великой войне с немецкими фашистами.
— С кем? — не понял ротмистр.
— Война будет с Германией четыре года. Немцы истребят десятки миллионов наших с вами соотечественников, но мы победим.
Офицер перекрестился.
— Насколько мне известно, некоторые, например генерал Шкуро, пойдут на сотрудничество с немцами.
— Ах ты, каналья! Да знаешь ли ты, что наш полковник — друг генерала Шкуро!
На лице офицера вздулись жилы, но он сдержался.
— Говорите дальше.
— Советский Союз добьётся больших успехов…
— Союз?
— Да. Эта страна будет образована на месте Российской империи. Первый человек, полетевший в космос, — наш с вами соотечественник, наши учёные создадут первые в мире атомные электростанции, по Луне будут двигаться самоходные аппараты, созданные в нашей стране.
— А люди? Люди станут жить лучше?
— Кто как… Будет бесплатное образование и медицина. Жильё будут предоставлять бесплатно, правда, не всем. Найдутся недовольные, желающие кто большей свободы, а кто — роскоши. Потом наступит упадок, и всё начнётся сначала.
Офицер раскачивался на стуле, закрыв глаза.
— Всё же вы красный. Но, похоже, вы не лжёте. Как же всё перепуталось в вашем мире!
Дверь распахнулась. В избу, едва не сбив часового, влетел солдат:
— Господин ротмистр, красные!
— Да кончай ты его! — крикнул вбежавший полковник.
Володя резко вскочил, опрокинул стол на ротмистра, схватившегося за кобуру, и прыгнул в открытое окно. Замешкавшийся часовой подбежал к окну и стал наугад стрелять вслед.
— Уйдёт, гад! — заорал полковник и выстрелил из револьвера несколько раз в сторону беглеца.
Володя уходил огородами. Сейчас ему пригодились навыки, приобретённые в секции спортивного ориентирования. Пули его не зацепили, а вскоре в селе началась такая пальба, что было уже не до него.
Далеко в поле Володя увидел белого коня. Спокойно, чтобы не спугнуть, подошёл к нему и вскочил в седло…
Конь Павла сам нашёл лесную дорогу. По тёмному ельнику он шёл спокойно, но вскоре стал всхрапывать.
— Ну, пойдём назад, лошадь, — попросил Павел. — И так далеко заехали. Мне к друзьям пора. Или я слезаю!
— Ага, слезаешь! И идёшь со мной, — услышал он голос из придорожного ольховника.
На дорогу вышел бородатый мужик в шинели, будёновке и с винтовкой. Ружейный ствол смотрел прямо на Павла. Тот неловко слез с лошади и поинтересовался:
— Кино снимаем?
— Чего? Башку тебе сейчас снимем! — засмеялся бородач. — Пошли. Не разговаривай.
Он толкнул Павла в спину стволом винтовки.
— Ты полегче! Бандит, что ли? — обиделся Павел.
— Бандитов не осталось. Их здесь беляки давно перебили, а батька Шорох в болотах сгинул.
Не опуская винтовки, мужик взял левой рукой коня под уздцы и повёл за собой.
«Чокнутый», — решил Павел.
Деревья расступились, и они оказались на большой лесной поляне. Горели костры, всхрапывали лошади. У костров расположились люди — несколько десятков, одетые кто в длиннополые шинели, кто в кожаные куртки, кто в простые телогрейки.
«Реконструкторы истории, что ли?» — подумал Павел.
— Глядите, какого я скомороха привёл! — крикнул конвоир Павла людям, сидевшим у ближайшего костра. — По виду — беляк, по одежде — клоун, конь у него — породистый, а всадник — что мешок в седле.
— Веди его к комиссару, он разберётся, — посоветовал рыжебородый мужик в зелёном плаще.
— А и то! Отведу я тебя к товарищу Красовскому. Он у нас теперь вместо командира. Убили нашего комотряда…
— Так у вас это игра такая, да? У меня тоже левые убеждения, но таких тараканов в голове нет!
— Поговори мне ещё! Сейчас не царское время. Шуток народ не понимает. Тебя, клоуна, ежели будешь дурака валять, пристрелим и закопаем. Понял?
Они подошли к землянке в центре лагеря. Навстречу им вышел невысокий человек в кожаной куртке.
«Сейчас холоднее, чем утром, когда я встал. И листва на берёзках местами жёлтая», — невпопад подумал Павел.
— Вот, привёл к вам чудика, товарищ Красовский, — доложил конвоир Павла человеку в кожанке. — На коне этом ехал, под циркача подделывается. Сейчас людям не до цирка, вот цирковые артисты все и разбрелись по земле, чтобы поодиночке людей смешить.
— Как звать? — строго спросил комиссар.
— Павел Анисимов.
— Из каких мест будешь?
— Из Москвы.
— Из Москвы?! Далеко забрался… Столичный, значит. А что это за птица у тебя на майке?
— Попугай Кеша. Вы что, мультика не видели? — удивился Павел.
— «Мультик» — это кличка? Выступаешь с ним, что ли? — спросил комиссар.
— Я не артист. Эту майку мне друзья-художники подарили.
— Зачем такой маскарад? Нынче за одно слово неосторожное прихлопнуть могут, а тут попугай на рубашке, как насмешка над жизнью нашей тяжёлой. А может, ты никакой и не циркач, а подослан ими? — Красовский указал куда-то рукой.
— Кем это — «ими»?
— Шкуровцами!
— Какими ещё шкуровцами? Сейчас же не девятнадцатый год!
— А какой, по-твоему?
— Две тысячи седьмой.
— Ну да?! А ты, я вижу, весельчак. Человек из будущего! Ты, наверное, в цирке будущее предсказывал? Своё можешь предсказать?
Павел, всё ещё не веря в происходящее, что-то начал подозревать.
— Вы не шутите? Сейчас гражданская война идёт?
— Идёт. Да ты что, с луны свалился?
— А как я сюда попал? — совсем растерялся Павел.
— На коне своём, парень, — ответил комиссар. — Где ты такого жеребца отыскал? Хозяина, небось, уже нет?
Красовский с подозрением посмотрел на Павла.
— Встречал я одного циркача, вроде тебя. Тоже будущее предсказывал. И мне предсказал. Пока всё сбывается, — хмуро продолжал комиссар. — Я его тогда в расход пустил, чтобы не пудрил мозги честным гражданам. А вот скажи ты мне, что будет лет через двадцать? Кем, к примеру, товарищ Тухачевский станет?
— Его расстреляют.
— Что? Мы власть упустим, или он в плен попадёт?
— Нет, его сами коммунисты расстреляют, и много народу сгинет в тюрьмах и лагерях, многие церкви разрушат, и война страшная с немцами будет, и победа, и снова власть сменится. Да много чего будет!
— Врёшь!
— Я с ума сошёл, а не вру! Мой товарищ в село за хлебом ускакал, а я тут с вами в боевом девятнадцатом году беседую.
— В село? Твоему другу не повезло, клоун. Белые с ним чикаться не станут, да и мы с тобой тоже. Или ты думаешь, что будешь у меня в отряде упаднические настроения сеять? «И снова власть сменится», видите ли! Мы с минуты на минуту должны на соединение с будённовскими частями идти и двигаться на Воронеж, где шкуровцы засели. Путь наш — через село с беляками. Бой будет жестокий. У них пара орудий есть… — тут комиссар замолчал и пристально посмотрел на Павла. — Ну вот, теперь ты знаешь наши планы. Степан, отведи его в сторону и пристрели. Клоун он или враг, кто его разберёт. Нет клоуна, не будет и проблем.
На плечо Павлу легла тяжёлая ладонь Степана.
— Пошли, парень. Вот и решил комиссар твою судьбу.
— Стойте! — вскрикнул Павел. — Ведь я никогда не был за белых, и ещё я вспомнил одну вещь: Будённый Воронеж возьмёт, Шкуро сбежит, а потом предаст Родину и предстанет перед советским судом, — с надеждой сказал Павел, перепуганный не на шутку столь неприятной для него перспективой.
— Ишь, закрутился, как чёрт на сковородке, предсказатель, — усмехнулся Красовский.
Тут к комиссару подбежал человек в зелёном френче и что-то начал шептать ему на ухо.
— Ну вот, выступаем, — проговорил комиссар. — К нам ещё десять человек из Валуек подошло. Ладно, клоун, так уж и быть, определяйся: или с нами, или под ёлку, спать до твоего две тысячи седьмого года. Если ты не за белых, то пригодишься. Жаль только, что проверить тебя не успели. У нас всякий народ здесь. Вот он, — кивнул Красовский в сторону человека во френче, — бывший граф, герой Японской войны, подполковник царской армии. Второй год с нами в грязи и крови за народ воюет. А Степан тут из-за своего коня. У него его белые забрали. А забрали бы мы, сейчас наверняка у белых бы был. Так, Степан?
Мужик почесал затылок и ничего не ответил.
— Вот из Валуек народ к нам подошёл. Там поп Лаврентий наших у себя укрывал. А отец Амвросий из ближнего села оружие для белых прятал под полом в церкви… Ну, что решил?
— С вами иду.
— Я возьму этого гнедого — тебе он не по Сеньке шапка, а Степан для тебя найдёт лошадь посмирней. Степан, глаз с него не спускай. Если что, головой ответишь.
Красовский резко развернулся и громко скомандовал:
— Приготовиться к бою!
Прозвучали команды младших командиров, партизаны стали суетливо собираться и тушить костры.
— По коням! — скомандовал Красовский и вскочил на гнедого. — Никакой пощады врагам революции!
Степан тяжело вздохнул и помог Павлу забраться в седло. Старая вороная лошадь под Павлом не шелохнулась.
До села доскакали быстро. Белые то ли не ожидали внезапной атаки, то ли с их орудиями что-то случилось, но конница красных с гиканьем и криками «ура!» влетела на центральную улицу, не встретив большого сопротивления. Из домов выбегали люди в серых шинелях, сверкали сабли, и как подрубленные серые деревца падали стрелявшие из винтовок солдаты. Немало полегло и красных. Всё это Павел наблюдал со стороны. Его кляча отстала, однако Степан, ехавший сзади, не понукал её. Он тоже явно не спешил. Павлу пришлась по душе нерасторопность этого мужика. Но пуля всё же настигла лошадь Павла. Вороная упала на бок, Павел вылетел из седла и, ударившись головой о камень, затих. Он не видел, как Степан схватился за грудь и тоже свалился на землю.
В том бою комиссар зарубил черноусого полковника, а ротмистр застрелил Красовского и сам упал замертво от сабельного удара.
Гнедой конь, потеряв красного всадника, вернулся назад и склонил голову над Павлом. Тот вздрогнул от тёплого лошадиного дыхания и открыл глаза. Сел, обхватил окровавленную голову руками. Кто-то тронул его за плечо. Павел поднял глаза и увидел Володю. Тот держал под уздцы белого коня.
— Ты ранен? — спросил Володя.
— Ерунда. Только голова гудит.
— Там всё кончилось. Поедем в село. Всё равно надо идти к людям, — сказал Володя.
Они въехали в село. Повсюду лежали убитые. Замерли рядом оба офицера и комиссар. Они лежали бок о бок, и их открытые глаза смотрели в холодное серое небо Родины. На створке медленно раскачивающихся церковных ворот висел пригвождённый к ним штыком отец Амвросий. Не было слышно ни единого звука, кроме скрипа этих ворот.
— Кто это сделал? — воскликнул, содрогаясь, Володя. — Столько крови! Зачем?
— Поехали отсюда, — сказал Павел, ёжась от холода. — Нет тут никакого магазина, и хлеба нет.
Они выехали за околицу. Кони сами несли их в сторону реки. Неожиданно потеплело.
У берега спешились. Вода была спокойной, на её поверхности играли золотые искорки заходящего солнца.
— Вот вы где, ребята! — услышали они крик Олега. — Что же вы делаете? Мы вас целый день ищем. Где вы пропадали?
— В село за хлебом ездили, — ответил Володя.
К Павлу подбежала Наташа:
— Миленький, что у тебя с головой?
— Упал с коня.
— С какого коня? — не поняла Наташа.
— С гнедого…
— Ну тебя, Володя, вся майка в крови и губы разбиты! — сказал Олег. — Что же с вами случилось?
Володя оглянулся, ища глазами коней. Их нигде не было.
— Вы нам всё равно не поверите, — махнул рукою Володя.
Уже в городе, прощаясь, Павел сбивчиво говорил Володе:
— Знаешь, я решил не ходить на митинг. И вообще, завязываю с политикой. Понимаешь, то, что произошло с нами… эти кони, появившиеся ниоткуда и ушедшие в никуда… всё это не случайно. Я вот думал: почему мы? Ну кто мы такие? Не герои, не вожаки, так, маленькие люди. Но кем бы мы стали завтра, что сотворили? И не могли ли мы приблизить последние времена?
— Я тоже думаю, что нас выбрали не случайно, — помолчав, согласился Володя.
Увидев перебинтованную голову сына, мать Володи всплеснула руками и запричитала:
— Сынок, да кто ж тебя так? Или в аварию с Павлом попали?!
— Ну что ты, мама. Я просто покатался на лошади… Извини, мне кое-что надо сказать отцу.
Володя прошёл в кабинет. Отец стоял у распахнутого окна. Он заметно осунулся за последние дни, словно сразу постарел на несколько лет.
— Папа, я вот что хотел предложить тебе. Наша старая дача в Жаворонках… Давай продадим её, а деньги пошлём тёте Ире. Надо спасать малыша. Только, пожалуйста, не сотрудничай с этим подлым издательством, не пиши эту книгу!
— Я думал о продаже дачи, но не решался. Спасибо, сын, за поддержку! А книгу я напишу. Только другую — честную, нетенденциозную, без партийных пристрастий.
— Да кто ж такую издаст?
— Ты, например. Вот станешь издательским боссом и напечатаешь.
Володя не принял шутливого тона отца.
— Знаешь, папа, я ещё не выбрал себе профессию.
— Но ты же учишься на факультете журналистики!
— Я не уверен, что буду журналистом. Хочу стать детским врачом. Я об этом мечтал ещё школьником.
— Что-то случилось, сынок?
— Случилось… Я потом тебе расскажу.
Наталья Болдырева
ДА БУДЕТ СВЕТ!
— О, боже!
Водка обожгла горло.
— Говорят, раньше, лет сто назад, там побывали люди.
Макс глотнул ещё. Перевёл взгляд с огромного, неровно очерченного диска Луны на подсвеченный огнями города профиль Юльки. Ветер с океана приподнимал разметавшиеся по плечам волосы. Девушка на водительском сиденье «Хаммера» прятала подбородок в высокий воротник куртки, заледеневшие руки — в карманы.
Дрожа и дробясь в чёрной маслянистой воде, уродливый изжёлта-красный гигант напоминал разделительную полосу шоссе с полицейским прожектором у поворота трассы.
— Брехня! — Лёха спрыгнул на песок. Громкий треск под подошвами заставил вздрогнуть. Он сделал ещё пару шагов по черепашьим панцирям, оглянулся на притихшую компанию. — Мы идём?
— И отсюда всё прекрасно видно. — Макс снова хлебнул из горла.
Перст Господень, не самый высокий из небоскрёбов полисов, единственный стоял вне черты города. Короткий и толстый, ковырял ногтём небо — непривычное чернильно-синее небо с редкой россыпью звёзд. Макс избегал поднимать взгляд, но и тьма, плотно окружившая «Хаммер», пугала не меньше. Ему вообще не нравилось это место.
— Вернись, — Вика озабоченно приподнялась на сидении. — Между прочим, ты ходишь по органическим останкам. Это трупы умерших животных, — стояла, убирая с раскрасневшегося лица длинные белые пряди, — наверняка они ещё даже не разложились.
— Да-а-а?
Лёха подпрыгнул. Треснуло — раз, и другой. Лёха прыгал и ржал.
— Хочешь, я сделаю тебе ожерелье? Из панцирей? Викусь? А?
— Урод.
Ноги подогнулись, Вика упала на сидение, сплела руки на груди.
— Сами вы уроды… — Лёха пошёл обратно. — Нету тут давно никакой органики, сгнило всё, тыща лет, как сгнило. — Он запрыгнул на капот, лёг, закинув руки за голову. — Сколько?
— Сорок семь минут, — Макс глотнул и сплюнул. Пить больше не хотелось.
— Вот-вот должно начаться, обещали к полуночи, — он замолчал, наверняка сверяясь с данными сайта. Макс пожалел вдруг, что тоже не взял гарнитуру. Свет, любой свет — даже спроецированный на сетчатку через контактные линзы — успокоил бы его.
Замолчали. Нечеловечески-жутко шумел прибой. В почти полной темноте призрачно угадывались другие авто, доносились неясные обрывки разговоров. Максу хотелось включить фары, но это нарушило бы одно из условий шоу. Мягко светилась приборная панель, и длинные Юлькины пальцы неслышно и медленно постукивали по рулевому колесу. Юлька играла на фортепьяно. Так говорила Юлькина бабушка, хотя сам Макс ни разу этого не видел.
— Летят! — Вика приподнялась, вглядываясь в растущее светлое пятно у горизонта. Стая краем задела щербатый лунный диск, негативом отпечатавшись на его фоне, и, резко сменив направление, пошла к берегу, медленно увеличиваясь в размерах.
Вика отпрянула назад, упала на спинку сидения и безвольно съехала вниз.
Тонкие пальцы замерли на руле, не доиграв мелодию до конца. Лёха приподнялся на капоте. Макс глотнул ещё.
— Сколько же их….
— Семь тысяч триста девяносто две, — Лёха ответил, не повернув головы.
Стая приближалась. Оглушительный шум крыльев нарастал; если бы Макс крикнул, Лёха уже не услышал бы его. Юлька дёрнула стартёр, мелко задрожал приклеенный к ветровому стеклу скелетик. Лёха обернулся удивлённо, увидел Юлькино лицо, скатился с капота. Смешно поднимая колени, неслышно в раскатистых птичьих гвалтах, Лёха пробежался по мелкому крошеву черепашьих панцирей, запрыгнул в кабину.
Обернувшись к Максу, схватил его за рукав, притянул к себе.
Макс ничего не услышал. Оттолкнул разевающего рот Лёху, повернулся вперёд, к башне. Юлька припала к рулевому колесу.
Перст Господень тонул в белой пене. Тысячи тел заслонили его яркий свет, и люди, получившие персональное приглашение на самое грандиозное шоу года, сейчас наверняка стояли у его окон, с бокалами шампанского в руках, глядя, как мечется за стёклами стая.
Когда со стороны башни к машине, выныривая внезапно из темноты, кружась и планируя, полетели первые перья, Макс ощутил застывшее в напряжении тело и полуопрокинутую бутылку в руке. Водка медленно стекала на пол. Прежде чем зашвырнуть поллитровку в бьющуюся белым мглу, сделал последний глоток из горла, встал во весь рост, размахнулся и бросил. Сверкая серебристой этикеткой, снаряд по крутой дуге ушёл в темноту.
В следующий момент, отброшенная прочь сжимающимся циклоном, о капот машины ударилась большая белая птица.
«Хаммер» сдал назад, включились фары, на чёрном, играющем тенями ковре из осколков, в ярком круге жёлтого света, запрокидывая назад длинную шею, прижимала голову к спине и беззвучно щёлкала жёлтым клювом белая цапля. Одно крыло волочилось, второе, раскрытое, словно парус, било и хлопало, не справляясь с усиливающимся ветром. Разгребая длинными ногами тонкий слой костяных черепков, она кружила на месте, обнажая белый песок пляжа, рисуя точную копию лунного диска, а белые перья летели теперь сплошной стеной, за которой терялся и берег, и город, и море, и небо.
Макс резко качнулся, когда, газанув, Юлька круто развернулась на месте. Он едва успел схватиться за поручень, и его стравило за низкий борт машины. Ветер свистел в ушах, перекрывая немолчный птичий стон, и нежные белые хлопья били в лицо наотмашь.
Они притормозили у первой неоновой вывески, но не задержались и на минуту. Они ехали до тех пор, пока ночное небо с горсткой бледных звёзд и изжёлта-красным лунным диском не растворилось в ярком городском освещении. Белые перья ещё кружились над их машиной, слетали на мостовую, подхваченные потоком бегущего навстречу воздуха, и те, кто так и не смог попасть на лучшее шоу года, гнались за убегающими вдоль тротуара сувенирами, чтобы потом рассказать, что тоже были там.
Юлька сосредоточенно вела «Хаммер». Лёха дико ржал и предлагал сразу же ехать на Калифорнийское побережье, смотреть, как выбрасываются на берег киты. Вика, матерясь, выбирала из крашеных волос невесомый белый пух. А Макс сглатывал жёлчную горечь и жалел о выброшенной недопитой бутылке.