На некоторое время компания наша распалась. Пашку взял с собой отец, перегонявший скот на высокогорное пастбище. Генька тоже отпросился с ним, а меня мама не пустила: она в огородной бригаде, там подоспела прополка, а сестренку оставить не на кого.

Ко мне частенько забегала Катеринка со своей Найдой. Маралушка совсем оправилась, повеселела и всюду, как собачонка, бегала за Катеринкой.

Мой отец вернулся из аймака через десять дней, под вечер. Я увидел его из окна и выбежал, чтобы встретить, но он только помахал рукой и, не останавливаясь, проехал дальше, к правлению. Недолго думая я подхватил Соню и хотел бежать следом, но тут подошли загорелые до черноты Генька и Пашка. Они тоже только что вернулись.

— Отчего вы такие? — спросил я.

— От ветра, — важно объяснил Пашка. — Там такие ветра, почитай, сутки кряду дуют. Оттого и гнуса нет, и загораешь… И потом, к солнцу-то ближе!

— Не выдумывай, Пашка, — возразил Генька. — Совсем не потому, а потому, что воздух реже и действуют ультрафиолетовые лучи.

— А ветер? Ого, какой там ветер!.. Да там, если двигатель поставить… Я уже придумал… — И он начал объяснять, какой двигатель нужно поставить на горе и как он будет работать без воды и пара, от одного ветра, и всё будет делать.

— Да чего там делать, на горе-то?

— Не на горе, а тут! — рассердился Пашка. — А там к двигателю пристроить динамку, ток и пойдет куда надо…

— Ну чего ты, Пашка, выдумываешь! Отец говорил, до Колтубов проводов надо прорву, а то — на гору…

Пашка сконфузился, но ненадолго:

— А у нас что, ветра нет? Вот сделаю, тогда увидите!

— Ну и делай, пока тебе отец опять не всыплет за механику!

Пашка окончательно обиделся и замолчал, а Геннадий начал рассказывать, как они там жили, строили загон для телят и маток и до чего там хорошо, хоть перебирайся насовсем… В это время прибежала Катеринка и сказала, что нас всех зовут в правление.

В правлении сидели Иван Потапович, мой отец, Федор Елизарович, Марья Осиповна и много другого народу.

— Все собрались? — спросил Иван Потапович, когда мы прибежали. — Идите сюда ближе. Насчет вас бумага получена… Читай, Иван Степаныч!

Мой отец надел очки и начал читать:

— «…аймаксовет, заслушав сообщение кандидата геологических наук М. А. Рузова, одобряет проявленную пионерами деревни Тыжи инициативу по изучению ископаемых богатств края и рекомендует всем школам аймака поддержать почин тыжевцев. За проявленную инициативу пионерской организации деревни Тыжи объявить благодарность и премировать ее радиоприемником «Родина». Председатель исполкома аймаксовета — Солдатов. Секретарь — Пыжанкин».

— Вот видите? — сказал Иван Потапович. — Занялись настоящим делом, и вас одобряют… Молодцы! Кто у вас за главного? Ты, Геннадий?.. Держи документ. — Он передал Геньке только что прочитанную бумагу. — А теперь получайте свой подарок. — И он поставил на стол три картонные коробки — две побольше и одну маленькую. — Ну, что же вы?

Мы стояли, открыв рты.

— Эка вас… обрадовало! — засмеялся Иван Потапович. — Ну вот, глядите. — Он достал из большой коробки сверкающий лаком приемник, из коробки поменьше — тоже вроде ящик, только с блестящими какими-то штучками, и из маленькой — свернутый в кружок жгут золотой проволоки с белыми висюльками. — Тут вам полный комплект: приемник, батарея и набор для антенны. А сверх всего книжечка-инструкция, чтобы знали, что к чему и как эта штука действует. — Иван Потапович уложил все обратно в коробки. — Ну, забирайте — и кругом марш! Нам делом надо заниматься.

Генька взял коробку с приемником, Пашка — батарейную, Катеринка — золотой жгут антенны, и мы, не чуя под собой ног, выскочили на крыльцо.

Пашка покрутил головой и сказал:

— Вот это да! Здорово! А?

Это действительно было здорово! В деревне никто еще не имел приемника, и вдруг мы, и никто другой, стали обладателями настоящего, большого приемника!

— Ну, п-пошли! — не вытерпел Пашка. — Надо же попробовать.

— Куда?..

Генька предложил идти к нему, но Пашка заспорил, что нужно к нему — он лучше всех разбирается в технике, а мы ничего не понимаем, да и Генькин братишка может поломать. Куда, в самом деле, следовало нам идти?.. Мне хотелось, чтобы приемник был у меня, а Катеринке, хотя она и молчала, — чтобы у нее…

— Лучше всего у Катеринки, — сказал я, — у них малых ребят нет. А там посмотрим.

Мы выложили все сокровища на стол, поставили поближе лампу. Приемник был такой гладкий и чистый, что его все время хотелось погладить. Пашка начал было крутить ручки, но Геннадий прикрикнул на него: это же одно баловство — крутить без толку! Налюбовавшись приемником, мы сели за книжечку. Половину ее занимал сложный чертеж. В нем мы ничего не поняли, кроме того, что с двух сторон было написано «земля» и «антенна», а в книжке все оказалось просто и понятно, но невыполнимо: антенну, оказывается, нужно растянуть на высоте десяти — пятнадцати метров над землей. Где же ее взять, такую высоту, если самая высокая изба не больше трех метров! Даже если пристроить на крышу палку, все равно получится не больше семи, а тут — пятнадцать! В деревне нет ни одного подходящего дерева, только метров за триста карабкаются на взгорье первые пихточки. Но не тащить же туда приемник!

Генька все время молчал, сосредоточенно растирая пальцем какое-то пятно на клеенке, а потом сказал:

— Погодите, ребята, дело не в палке и не в дереве. Тут что-то неправильно. В бумаге сказано: «премируется пионерская организация»… Она же в Колтубах, в школе, а здесь нас всего четверо… Они там, в аймаксовете, не знали и написали… Раз это пионерской организации, то мы должны отдать его в школу…

— Ну да! — загорячился Пашка. — А к-как же мы?

— А что мы? Мы тоже в школе.

— Да ведь премировали-то нас?..

Это было ясно, и так же ясно было, что тут какое-то недоразумение, из которого не выберешься. Кто мог подумать, что великолепный подарок этот окажется таким затруднительным и поставит нас в тупик! Мы долго спорили, но так ни до чего и не договорились. Марья Осиповна, которая к тому времени вернулась из правления, послушала-послушала нас, а потом махнула рукой и сказала, чтобы мы шли по домам.

Я заснул, не дождавшись отца, а утром он ушел очень рано. Геньке тоже не удалось поговорить с Иваном Потаповичем — тот, оказывается, ушел на поле вместе с моим отцом. Оставался еще наш всегдашний друг и советчик — дядя Федя, но и тот встретил нас хмуро и озабоченно:

— Мне, ребятки, не до вас нынче. Скоро уборку начинаем, а у меня еще работы невпроворот…

Так мы и ушли ни с чем.

Чем бы я ни пытался заняться, как-то так само собой получалось, что у меня оказывались дела в той стороне, где стояла Катеринкина изба, и я пользовался каждым случаем, чтобы забежать и хотя бы взглянуть на коробки… То же самое, должно быть, испытывали и остальные, потому что мы все наконец столкнулись у избы. Друг перед другом притворяться было нечего, и мы опять достали всё из картонок, посмотрели и сложили обратно.

— Что ж, мы так и будем его в коробке держать? — спросил Пашка.

— Тебе лишь бы вертеть… Пошли! — сказал Геннадий.

— Куда?

— К Марии Сергеевне, в Колтубы. Как она скажет, так и сделаем.

Катеринка сказала, что ей надо прибирать в избе, а Пашка отказался идти, потому что он строит двигатель и зря ходить ему некогда. Мы пошли с Генькой вдвоем.

Дорога в Колтубы все время идет по согре, между прихотливо изгибающимися горами, то голыми, каменистыми, то сплошь заросшими лесом и заваленными буреломом. Там всегда так много интересного, что пойдешь — и не заметишь, как время бежит: то беличье гнездо найдешь, то новый малинник, то под огромным выворотнем окажется россыпь каких-нибудь невиданных камней. Но сегодня, торопясь, мы нигде не останавливались и только на половине дороги свернули в сторону, к своей пещере.

Однажды, еще ранней весной, возвращаясь из школы, мы погнались за бурундуком; бурундука не поймали, но метрах в ста от дороги наткнулись на нагромождение скал, образовавших свод — совсем настоящую пещеру. Мы очистили ее от мелких камней, занесенных ветром полусгнивших листьев, и с тех пор частенько наведывались туда: пещера должна была стать складом и отправным пунктом нашего будущего путешествия. Мы тщательно скрывали от всех свою находку и, уходя, заваливали вход хворостом. Сейчас я хотел посмотреть, все ли там в порядке и не побывал ли кто-нибудь в пещере без нас, но Генька не согласился — ему не терпелось поговорить с Марией Сергеевной.

А ее не оказалось дома. Мы барабанили в закрытую дверь, пока из соседней избы не вышла старуха и не закричала нам:

— Чего ломитесь? Нету там никого, не приехала еще учительница…

Уходя, мы наткнулись на Савелия Максимовича, которого всегда побаивались. Он никогда не кричал на нас, но было в нем что-то такое, что заставляло нас подтягиваться и затихать. Особенно мы остерегались попадаться ему на глаза взлохмаченными и растрепанными после какой-нибудь потасовки. Савелий Максимович преподавал историю и географию в седьмом классе, и ребята говорили, что он добрый и очень интересно рассказывает, но нам он с первого класса казался строгим и страшноватым, таким, что определялось одним словом «директор». Он небольшого роста; на голове седой ежик; подстриженные и тоже седые усы и борода; сурово прищуренные глаза. И потом, у него была несносная память: он помнил всех учеников в лицо, по фамилии, узнавал их по голосу, и нечего было и думать провести его, выдав себя за другого… Вот и теперь он немедленно узнал нас. Мы поравнялись со школьным крыльцом в ту самую минуту, когда он открыл входную дверь.

— А, Фролов и Березин? Уже в школу собрались?

— Здравствуйте, Савелий Максимович! — в один голос сказали я и Генька. — Мы не в школу, мы по делу…

— А школа — это не дело? Сразу видно прилежных учеников.

— Мы… то есть нам нужно Марию Сергеевну.

— А что у вас за срочное дело? Я вам помочь не могу?

Мы растерянно переглянулись.

— Нас наградили… то есть премировали… — неуверенно начал Генька.

— Радиоприемником, — поддержал я.

— За что же вас премировали?

— За научную работу, — брякнул Генька.

— Что-о? — удивленно поднял брови Савелий Максимович.

— Ну, не совсем за научную, а вроде как за научную… За инициативу. Вот…

Генька достал бумагу из аймаксовета и подал директору. Тот прочитал, сложил и отдал обратно.

— Теперь садитесь и рассказывайте. Только без учености, своими словами.

Мы присели на ступеньках и рассказали про все: про дядю Мишу, поход, доклад, бумагу и приемник и что мы не знаем, как теперь с ним быть.

— Трудный случай! — сказал Савелий Максимович. — Марии Сергеевны нет, а дело не терпит отлагательства… Пойдемте-ка со мной, я все равно собирался на плотину. Там и найдем человека, который, наверно, что-нибудь посоветует…

Плотина была за селом. Она преграждала узкое горло распадка четырехметровым валом. Дальше, в глубине распадка, еще прошлым летом было широкое мелкое озеро, в сущности — болото, зараставшее широкими листьями кувшинки. От озера мимо деревни сочился тощий, пересыхающий ручеек. Весной распадок переполнятся водой, и она, стремительно вырываясь из горла, сбегала к Тыже; потом опять все стихало, и по временам ручеек иссякал, даже не доходя до Тыжи. Прошлым летом колтубовцы закупорили горловину каменной плотиной и преградили путь воде. После осенних дождей и весеннего снеготаяния распадок превратился в извилистое длинное озеро, из которого кое-где торчали макушки ив и елочек, да у берегов на мелкой волне метались затонувшие травы. В глубоком котловане по эту сторону плотины сверкал свежеоструганными бревнами новенький сруб гидростанции. Там раздавалось негромкое звяканье и кто-то насвистывал.

— Антон! Выйди-ка сюда.

Свист прекратился, и в дверях появился высокий, ладный парень с руками, по локоть перепачканными маслом, которые он безуспешно обтирал пучком пакли. В масле были и его брюки, и красная майка, и даже в рыжеватом лохматом чубе поблескивало масло.

— Здравствуйте, Савелий Максимович! — сказал Антон, и по тому, как он это сказал, я решил, что и он, наверно, был когда-то учеником Савелия Максимовича.

— Здравствуй, Антон. Что это ты так изукрасился?

— Машина смазку любит, Савелий Максимович.

— Да ведь ты не машина? Ты ее и мажь, а не себя… Вот знакомься, привел к тебе за советом.

Антон мотнул чубом и улыбнулся:

— Рукопожатия по случаю смазки отменяются… В чем дело, орлы?

Савелий Максимович коротко рассказал всю историю о походе, премии и наших затруднениях.

— Ты секретарь комсомольской организации, и это дело по твоей части. Так что вот, думай…

Антон и в самом деле задумался.

— Видите, какое дело, Савелий Максимович: насчет массовой работы с молодежью в Тыже неважно обстоит. Там всего одна комсомолка, Даша Куломзина, и та недавно принята, неопытна еще…

— Там коммунисты есть. Кузнеца Федора Елизаровича знаешь?

— Я его не видал еще. Когда бы я успел? Только вернулся… Ничего, ребята, не горюйте! — обратился Антон к нам.

— Мы не горюем, — сказал Генька, — только что с ним делать, с приемником? В школу отдать или как?

— В школу? А в школе он зачем? Мы вот как ее запустим, — показал он на здание станции, — такой радиоузел оборудуем — с ним никакому приемнику не сравняться!.. А премиями не разбрасываются. Премия, она для того и дается, чтобы была у премированных… Правильно я говорю, Савелий Максимович?

Савелий Максимович кивнул.

— Это хорошо, что вы так, по-советски, думаете: не для себя, а для всех… И, если у вас такое желание, надо выход на месте искать. Поищем его вместе. Идет?

— Идет, — согласились мы.

— Ну, вот и ладно! — засмеялся Антон. — Я к вам приду, там и договоримся. Мы у вас одно дело затеваем, и ваш приемник будет кстати… Вот она, жизнь-то, Савелий Максимович, — кивнул он на нас, — подпирает, не дает заснуть, знай только поворачивайся…

— Ладно, не прибедняйся, — улыбнулся Савелий Максимович. — Ну, ребята, все ясно?.. Бегите домой.

По правде сказать, нам ничего не стало ясно и особенно было непонятно, почему и как мы подпираем этого улыбчивого рыжего Антона и не даем ему спать, но, во всяком случае, теперь дело должно было сдвинуться с мертвой точки.

— А он ничего, этот Антон, — сказал Генька отойдя.

— Ага, веселый… Вот Пашка будет злиться — мы на станции были, а он нет!

— Так мы же ничего не видели.

— Все равно. Если бы он с нами пошел, он попросился бы…

Но Пашка, поглощенный работой, не обратил на нас никакого внимания. Он сооружал из горбылей два одинаковых круга.

— Это что будет — кадушка? — спросил я.

— Сам ты кадушка!.. Сделаю — увидишь, а сейчас все одно не поймешь.

С тем мы и разошлись.