За прошедшие годы в облике Ахмета произошли серьёзные изменения. Короткий ёжик иссиня-чёрных волос засеребрился и превратился в красиво падающую на плечи львиную гриву. Большие очки в золотой оправе придавали лицу профессорскую значительность. Неизменный белый костюм первых лет «Инфокара» уступил место внешне скромной, но узнаваемо дорогой тёмно-синей тройке от Бриони. В левой руке он нёс чёрный пакет с эмблемой фирмы «Жиль Сандер».

Ахмет сперва обнял стоявшего впереди Ларри, серьёзно заглянув ему в глаза. Потом проделал ту же процедуру с Платоном. Вытряхнул на деревянный стол содержимое пакета — два роскошных бумажника.

— Хорошие подарки… Смотри-ка… Что так мало денег? — серьёзно спросил Ларри, бегло взглянув на тонкую пачку долларовых купюр. — Дела неважно идут?

— Идут, идут, — солидно кивнул головой Ахмет. — Дела хорошо идут. Просто я фонд создал, помощь беспризорным девочкам, все деньги туда кладу. Копейку заработаю — все туда.

— Так что же ты так разбрасываешься? Мне тысячу, Платону тысячу…

— Бумажник без денег дарить нельзя. Примета плохая. А тысяча — что тысяча? Символически, очень символически…

Платон неожиданно развеселился.

— Вспомнил! Мне кто-то из ребят позвонил с полгода или что-то вроде этого. Еду, говорит, по Ярославке, на светофоре встал, смотрю — впереди здоровый щит, а на нём портрет Ахмета, пальцем перед собой показывает, и надпись: «Помоги беспризорникам». Чисто автоматически, говорит, за бумажником потянулся. Так это и есть твой фонд?

Ахмет кивнул и широко улыбнулся.

— Знаешь, дорогой Платон, сколько добрых людей на свете? Очень много. Я прихожу утром в фонд, звоню бизнесмену, так и так, говорю, надо помочь беспризорным девочкам. Это наш, говорю, самый золотой генофонд, пропадают без присмотра. Очень надо помочь. Веришь — через час уже сам приезжает, деньги привозит.

— Верю, — серьёзно кивнул Ларри. — Очень много добрых людей на свете. Спасибо тебе за подарок, Ахмет. Ну что, поговорим? Чаю хочешь?

Платон на чай не остался, поблагодарил Ахмета за внимание и исчез, забыв подаренный бумажник на столе.

Ахмет и Ларри остались вдвоём.

Минут сорок разговор крутился вокруг малозначительных вещей. Потом, уловив нарастающее недовольство Ларри, Ахмет перешёл к делу.

— Да, — сказал Ахмет, — да… Какое хорошее дело делаете! Значит, Федор Фёдорович будет у нас президентом… Я его всегда так уважал, так уважал… Сейчас тоже очень уважаю. Хороший человек Федор Фёдорович. Такой порядочный, такой честный. Умный очень. Я ему один раз, когда он совсем бедный был, даже часы подарил, швейцарские. Ты, Ларри, когда увидишь его в другой раз, посмотри незаметно — носит эти часы или нет. Потом мне скажи. Если носит, мне так приятно будет. Да… Тут такое дело, Ларри Георгиевич. Есть один человек, очень серьёзный. Я с ним незнаком, со старыми делами завязал, но мне другой серьёзный человек про него рассказал. Тот самый, насчёт которого Платон Михайлович просил как-то. Чтобы с губернаторами поработал. Вот. Этот очень серьёзный человек прислал сюда, в город, своих людей, чтобы они встретились с вами, Ларри Георгиевич. У них есть интересное предложение. Типа по бизнесу.

Ларри покивал, взглянул вопросительно. Ахмета он никогда не перебивал, даже вопросами, прекрасно зная, что необходимое тот скажет сам, а о лишнем умолчит.

— Я ведь в «Инфокаре» с самого первого дня, — растроганно продолжил Ахмет, — с самого первого. «Инфокара» ещё не было, а я уже был. Я не очень богатый человек, Ларри. Не бедный. Но не очень богатый. Вот фонд у меня. Веришь — копейку заработаю, тут же в фонд передаю. Да. Я это почему говорю… Потому что «Инфокар» всегда за мной был, как за каменной стеной. Когда ты с этими людьми будешь встречаться, можно, я опять рядышком посижу? Как тогда, когда Платону Михайловичу встречу организовывал. Они сразу поймут, что мы опять вместе. Это недорого — один процент, три процента… Я тебе клянусь — мне для фонда так деньги нужны, так нужны… Я когда на этих беспризорных девочек смотрю — веришь, Ларри? — у меня сердце кровью обливается. Клянусь.

Ахмет вопросительно взглянул на Ларри и заговорил быстрее.

— Мне этот человек, который со мной разговаривал, сказал одну вещь. Очень важную. У вас, сказал он, — Ахмет огляделся и перешёл на заговорщический шёпот, — есть товар. Опасный товар, он так и сказал. На этот товар есть много охотников. И эти охотники попросили того другого уважаемого человека помочь им этот товар заполучить. Типа у вас отобрать.

— Это исключено, — категорически заявил Ларри.

— Что исключено? — недоуменно поднял брови Ахмет. — Очень серьёзные люди, Ларри. Клянусь. Я бы иначе и говорить с ними не стал.

— Ты меня не понял. Те… Охотники за товаром… С этими твоими не могут договариваться. Так не бывает.

— Ай, Ларри, зачем говоришь такие слова? Что такое значит — не бывает? В такой большой стране всё бывает.

— Предположим. И что? Почему же не отбирают?

— Они сначала поговорить хотят. Они так думают, что, может, не нужно отбирать. Они так думают, что надо обсудить. Знакомы всё же, и Платон Михайлович обращался. Не хотят беспредела. Они сюда специального человека прислали. Они хотят вместе бизнес сделать.

— Я на минутку выйду, — поднялся Ларри. — Ещё чаю хочешь? Или покушать?

Ларри вышел из комнаты, не дождавшись ответа, быстрым шагом проследовал к аппаратной, приказал:

— С Русланом соедини быстро. По скремблеру.

Дождавшись связи, схватил увесистый чёрный прибор.

— Привет, Руслан.

— Здравствуйте, Ларри Георгиевич, — проквакало из наушника.

— Напомни быстренько, как ты с Андреем договаривался? Когда они должны на тебя выйти?

— Ещё вчера. Плюс сутки в резерв. Так что получается — сегодня к восемнадцати ноль-ноль крайний срок. Какие указания будут, Ларри Георгиевич?

Ларри подумал.

— Не будет никаких указаний. Как только выйдут — сразу позвони. И оставайся там со своими. Пока что.

— Понял вас, Ларри Георгиевич.

Когда Ларри вернулся, Ахмет встретил его у дверей.

— Они ещё вот что сказали, Ларри Георгиевич. Они сказали, что вы, наверное, захотите с ними вечером встретиться. Сказали, что вы, наверное, после шести часов захотите встретиться. Так они говорят, что можно и раньше встретиться, хоть сейчас. В смысле, что не надо шести часов дожидаться.