Ни единое пожелание, заскочившее в голову к Платону, не исчезало само по себе. От уговоров умных людей, объяснявших, что это пожелание есть несусветная и совсем уж несвоевременная глупость, тоже ничего не происходило. Здравыми возражениями можно было добиться только того, что в невозможности немедленно получить искомое Платон тут же начинал усматривать злокозненное противодействие со стороны собеседника, который на самом деле искренне желал ему добра. От подобных вещей отношения могли серьёзно испортиться.

Ларри про это знал. И хотя время от времени он, тем не менее, срывался и начинал что-то доказывать, в большинстве случаев предпочитал тихий саботаж, прикрываемый словечками типа — не успел, забыл, не так понял.

Невинные хитрости, вполне понятные Платону, заставляли его искать обходные пути, напрямую обращаясь к людям, для которых забыть или не успеть означало немедленное увольнение.

Платон мог сколько угодно думать, что именно он нанимает и выгоняет служащих. На самом деле, даже оставленная в Москве Мария, преданная Платону, при получении любого указания, вызывающего у неё хоть малейшие сомнения, немедленно и напрямую связывалась с Ларри.

Как было отмечено, внезапно обнаружившаяся тяга Платона к рыжей американской журналистке не вызвала у Ларри ничего, кроме глухой ярости. Когда эту парочку ещё только доставили в особняк на Солнечной, он сразу определил явную угрозу. При всех очевидных политических дивидендах вероятность того, что от них придётся избавиться, была чрезвычайно высока. В этой ситуации прямые контакты с Платоном представлялись категорически неприемлемыми. Если, однако же, будет сильно настаивать, то ничего не поделаешь, хотя самое разумное — потянуть время. Высылка гостей в аул, вполне оправданная логически, решала и эту задачу.

Дальнейшие события подтвердили правоту Ларри. Похищение и последующее исчезновение Ильи Игоревича, разгром аула и появление в непосредственной близости абреков Фредди Крюгера — после всего этого даже Платону должно было стать очевидным, что очередной объект страсти нежной лучше подобрать в другом месте. Тем более, что ничего примечательного в рыжей вешалке Ларри обнаружить не мог. Стандартам, которые Платон установил для себя в последнее время, она не соответствовала. Достаточно отметить, что ей было за двадцать пять, а Платон отметал всех, кому больше девятнадцати.

Ещё когда аул не был стёрт с лица земли, Ларри спросил, глядя в потолок:

— Мне, знаешь, интересно… Вот рыжая журналистка… Тебе, вроде, понравилась. Я не понял. Ни кожи, ни рожи.

— Хочешь сказку? — сказал в ответ Платон, посмотрев на Ларри исподлобья и начав расставлять фигуры на шахматной доске. — Старую восточную сказку?

— Давай.

— Жил-был один султан, и у него в гареме было триста жён. А султану к моменту начала сказки исполнилось сто двадцать лет. И вот в один прекрасный день он почувствовал, что жены перестали, знаешь, его волновать. Совсем. Он, как и положено султану, решил, что всё дело в жёнах. Вызвал главного евнуха и говорит — о евнух, я даю тебе три дня, чтобы ты нашёл женщину, от которой у меня закипит кровь; если найдёшь — прикажу построить тебе золотой дворец; а если не найдёшь, тогда тебя посадят на кол; время пошло. Евнух посмотрел на часы и побежал исполнять. В первый день он искал султану женщину на невольничьих рынках, во второй — в городских кварталах, потом ещё где-то — скажем, в пригородах. Ни фига. Дело в том, что у султана в гареме был собран весь цвет тогдашней женской красоты, и ничего более достойного евнуху не попалось. Тогда он сообразил, что поутру его будут сажать на кол, пошёл в какой-то портовый кабак, взял вина, напился до изумления и заплакал. Очень на кол не хотелось. А в этом кабаке сидел пьяница-грек, увидел евнуха и говорит — о евнух, почему ты так горько плачешь? Евнух сказал, что на рассвете должен представить султану женщину, от которой у того закипит кровь, иначе секир-башка. А он уже три дня такую женщину ищет — и все в пользу бедных. Так это же очень просто, говорит грек, давай я тебе помогу; только надо вина выпить. Короче говоря, они всю ночь пропьянствовали, а как рассвело, грек потащил евнуха на невольничий рынок. Там женщины выставлены. Грек пошёл вдоль ряда, потом, даже до конца не дойдя, остановился, ткнул в одну пальцем и говорит евнуху — вот эту и веди к султану. Евнух посмотрел, и у него глаза на лоб полезли: мало того, что не красавица, так ещё ноги короткие, груди, считай, никакой нету и рябая в придачу. Он и понял, что грек его кинул особо циничным способом, заплакал ещё пуще, а уродину всё же купил и повлёк во дворец, потому что другого выхода всё равно не было.

— А дальше что?

— Интересно? Прошла ночь, вызывает султан евнуха и приказывает построить ему золотой дворец. Евнух, как ты понимаешь, прыгает до неба от счастья, но про себя понимает, что проблему он решил всего лишь на время. Потому что у султана всё же возраст. Чтобы в следующий раз не угодить на кол, надо знать алгоритм. Дождался евнух вечера и побежал в тот же портовый кабак, грека искать. Нашёл. Как, говорит, ты догадался, что это именно та самая женщина, от которой у султана закипела кровь, поведай мне, грек, раскрой тайну. Так это же очень просто, говорит грек, только надо вина выпить. Евнух купил целую бочку вина, они всю ночь пили, и всю ночь грек рассказывал евнуху, как надо выбирать женщину.

— Рассказал?

— Рассказал. Только евнух так ничего и не понял. Извини.

— Не тонко, — поморщился Ларри. — Даже грубо. Раньше у тебя лучше получалось.

— А раньше ты ко мне с глупостями не приставал — почему эта, почему та. Потому что.

— Хорошо, — сказал Ларри. — Договорились. Больше никогда ни одного вопроса не задам.

Обещание он сдержал.

Через день после президентских выборов, когда обеспеченные Фредди Крюгером результаты голосования были многократно обнародованы и официально утверждены, Платон снова, и очень настойчиво, вспомнил про рыжую.

— Я её сюда не могу привезти, — твёрдо сказал Ларри. — Исключено.

— Почему? Ты же говорил, что она уже сюда приезжала.

Ларри вздохнул. Соврёшь раз — будь готов к следующему.

— Тогда люди Фредди выборами занимались, в городе почти никого не было. А сейчас все здесь. Не веришь — поднимись наверх, там бинокли лежат. Сам не увидишь, где у них посты, я подскажу

— И что теперь?

— Если тебе так уж приспичило, я её могу в другое место привезти. Хочешь в горы? Курорт, понимаешь. Я туда ездил, там сейчас ни одной живой души. Сторож, уборщица и директор. Дам охрану, еду соберём. Ты отсюда без неё поедешь, а на трассе её к тебе в машину посадят. Годится?

В назначенный день Платон со свитой на трёх машинах отбыл в горы. Ларри с чердака зафиксировал, как вслед за кавалькадой поползли два замызганных «Жигуля». Это было вполне ожидаемо — все перемещения плотно контролировались людьми Фредди. В центре, как и было условлено, Платон сделал короткую остановку, прошёл по городскому рынку.

Кандымское сопровождение получило возможность убедиться, что в машинах, кроме олигарха и охраны, никого нет. Успокоились, но, как и следовало ожидать, не отстали. Пришлось отрезать километрах в пяти от города.

Потом пришёл Шамиль, через час, доложил обстановку. Его коллеги с улицы Обручева вывезли девушку из города заблаговременно, укрыли на трассе. Когда подошла кавалькада, выпустили на дорогу. Сами на глаза не показывались. Вернулись другим маршрутом.

— Хорошо, — похвалил Ларри. — Нормально. Значит, охрана твоих не видела?

— Никак нет, Ларри Георгиевич. Они подъехали к речке, погудели. Тогда она вышла, села в «Мерседес».

— А этот как, второй?

— Я вам так скажу, Ларри Георгиевич, — доверительно сообщил Шамиль, — я с ним жутко устал. По самых этих самых. Он, по-моему, малость подвинулся…

— То есть?

— Не спит совсем. Полдня молится. Потом на гитаре играет.

— На чём?

— На гитаре. Он гитару потребовал, пришлось купить на базаре.

— А он что — умеет играть?

— Нет. Не умеет. Я ему самоучитель тоже купил. Он русскую песню разучивает. «Степь да степь кругом». Посмотрит в книжку, пальцы на струнах расположит, брякнет и поёт: «Сте-е-е…» Потом опять в книжку посмотрит, снова пальцы расставит и опять поёт: «…п-пь». Это он после того петь начал, как она его отшила окончательно. Он к ней всё время лез.

— Дала?

— Нет, — Шамиль сморщился от отвращения. — Он грязный, глупый. Одни только разговоры, как его в Карабахе резали и как он в школе учился. И как надо правильно бастурму делать. Она мне сказала как-то, что он бизнесом занимался. Как можно такому человеку заниматься бизнесом? Клянусь, Ларри Георгиевич, если такой человек, как он, занимался бизнесом, то когда вернёмся, я тоже бизнесом займусь.

— Ты не займёшься, — возразил Ларри. — У тебя другая профессия. Очень нужная для людей. Ты своей профессией намного больше заработаешь. Ну ладно. Иди пока.

С Платоном условились, что он вернётся на следующий день, во что Ларри не очень верил. Так и получилось. Прошёл день, потом другой — Платон не возвращался. Телефоны в санатории не работали лет пять, а мобильная связь не дотягивалась. На третий день получился весьма неприятный разговор с Фредди: Ларри позвонил узнать насчёт настоящих протоколов.

— Знаешь что, Ларри Георгиевич, — сказал Фредди, — давай договоримся всё-таки. Кто кому и что должен. А то всё время так получается, что я перед тобой в долгу, даже неудобно. То сделай, это сделай… А ты мне как бы и не должен ничего.

— В смысле?

— В смысле — что у нас с тобой договорённость насчёт одних людей была. Мы под эту договорённость твоего щенка вернули…

— Там финансовый разговор был, — напомнил Ларри.

— Был. Только я бизнес по частям не понимаю. Мы сразу обо всём договорились, на берегу. Кто что делает, кто сколько платит. Я пока тебя нигде не кинул. А ты меня, похоже, кинул. Есть у меня такое понимание. Так что покуда своё не исполнишь, меня не беспокой. Время у тебя есть — сколько угодно времени. Я человек маленький — подожду, сколько скажешь.

И бросил трубку.

Ясно — Фредди совершенно взбешён. И чем дольше будет тянуться вся эта история, тем будет хуже. Ещё понятно стало, что протоколы он просто так уже не отдаст.

Значит, пора, как сказал Платон, выходить в открытую позицию. Но открытая позиция предполагала, что и американка, и Аббас могут быть одновременно предъявлены людям Фредди. Для этого американка нужна в городе — а ни её, ни Платона нет и не предвидится.

Позвонил местный секретарь Совета Безопасности Хож-Ахмет, с которым у Ларри сложились вполне товарищеские отношения. Спросил, как дела, в очередной раз выразил восхищение блистательно проведённой выборной кампанией, потом поделился сногсшибательной новостью:

— Федор Фёдорович через пару часов прилетает.

— Кто?

— Федор Фёдорович. Да брось прикидываться, Ларри, наверняка ты все и организовал. Мы, когда позвонили из Москвы, так и решили, что вы с Платоном Михайловичем устроили специально, чтобы Федор Фёдорович к нам первым после выборов приехал. Целую делегацию с собой везёт. Два самолёта. Вечером приём у нашего первого. В двадцать ноль-ноль. Вы с Платоном Михайловичем уж не опаздывайте — вы у нас герои. Списки на входе в здании администрации. Да и я встречу внизу.

Ларри положил трубку и помрачнел. На то, чтобы вытащить Платона с гор, времени практически не оставалось. Но хуже было другое — о предстоящем приезде Эф Эфа он и понятия не имел.

Хорошо, что местные думают, будто приезд новоиспечённого всенародного — дело рук Ларри и Платона. Так и надо, чтобы думали. «Мы занимаемся оптикой, втирая очки, и баллистикой — беря на пушку», — как невесело шутил когда-то по поводу инфокаровского бизнеса Витя Сысоев. Но что на самом деле прорубившие будущему президенту дорогу узнают о его появлении последними и из третьих рук — это уже не просто тревожно, а попахивает катастрофой.

Ларри немедленно распорядился, и за Платоном вышла первая машина.

В горах, километрах в десяти от санатория, находилась почта с работающей связью. Надо было вытащить Платона на почту, обсудить ситуацию, принять решение. Подумав, Ларри отправил вдогонку вторую машину. Чёрт знает, что может случиться на горной дороге. По его расчётам, связь должна была произойти часа через три с половиной.

Так оно примерно и произошло, но только вместо Платона позвонил водитель из первой машины и отрапортовал:

— Я все передал начальнику охраны, Ларри Георгиевич. Он сказал, что Платону Михалычу доложит при первой возможности. Какие будут указания?

Кричать на дурака не имело смысла. Выражаясь юридическим языком — возникли обстоятельства непреодолимой силы. Ларри вызвал третью машину, вручил водителю небольшой чемоданчик со спутниковым телефоном и сказал:

— Отдашь начальнику охраны. Там, в санатории. Скажешь вот что. Пусть наберёт меня. Когда соединится, пусть посмотрит на экран. Там будут четыре циферки. Эти четыре циферки пусть назовёт в трубку. Я ему тогда скажу — будем говорить или нет. Если нет — пусть наберёт заново. Двух охранников с собой возьми. Аппарат денег стоит.

Подействовало. Буквально за минуту до того, как Ларри подъехал к зданию администрации, Платон вышел на связь. Выслушал, долго молчал.

— Какая программа намечается? — спросил сумрачно.

— Сейчас приём. Сколько-то времени. Вроде бы на час ночи поставлен вылет — к утру их на Урале ждут. Свердловск, Челябинск.

— Я не успеваю.

— Ну и что будем делать?

— Ты иди на приём. Скажи там, что еду, но опаздываю. Скажи — прямо в аэропорт приеду, лично поздравить. И переговорить. Мне туда столько же ехать, сколько и до города.

— Телефон этот начальнику охраны отдай, — посоветовал Ларри. — Он тебя будет соединять. А то ляпнешь что-нибудь по открытой связи, без кода.

Состав президентской свиты удивил Ларри обилием новых лиц. Хотя встречались и как будто знакомые — то ли мелькали в газетах, то ли попадались на дороге. Если исключить нескольких в камуфляже, то прочие были в почти одинаковых серых костюмах и от этого казались на одно лицо. Все они были друг с другом на «ты», шумно смеялись и громко чокались.

На Ларри, появление которого никогда не проходило незамеченным, ни одна живая душа не обратила внимания. Будто бы на периферии единого жизнерадостного организма вдруг возникла посторонняя движущаяся точка, к организму отношения не имеющая, общему веселью не способствующая, но и никак не препятствующая. Даже местные, последние месяцы кормившиеся с руки, будто ощутив чувствительной чиновничьей кожей наметившееся направление ветра, обходили Ларри стороной. Кивали вполне по-дружески, но с чуть обозначенным холодком.

Ларри стоял один, обводя взглядом чужую толпу. Увидел Федора Фёдоровича рядом с местным царьком-президентом и практически встретился с ним взглядом, но в последнее мгновение серо-голубые глаза избранного президента совершили изящный кульбит и успешно миновали точку пересечения. Федор Фёдорович повернулся вполоборота и тем исключил возможность даже случайного контакта.

«Так, — подумал Ларри. — Понятно».

Буквально через мгновение к нему подлетел тип с выдвинутой вперёд чемоданной челюстью, в топорщащемся пиджаке, отчеканил с профессиональной вежливостью:

— Ваше приглашение разрешите посмотреть. И документики.

— Оставь, милок, — прогрохотал знакомый бас, — ты что же, Ларри Георгиевича не узнаешь? Куда ж ты тогда годишься? Это ты не соответствуешь тогда ни должности, ни званию. Ну здравствуй, Ларри, дорогой ты мой человек! Сколько лет, как говорится, сколько зим…

Организм, уже почти отвергший Ларри, как чужеродное явление, вдруг приоткрыл объятия. Улыбки на повернувшихся к Ларри лицах стали теплее и искреннее. Даже незнакомые взглянули с дружеским интересом.

— Здравствуйте, Григорий Павлович, — сказал Ларри, приподняв усы в радушной улыбке. — А я уже и не надеялся увидеться. Мы вам приглашения на собрания акционеров шлем, а вы — ни ответа, ни привета. Забыли совсем?

— Некогда, — сокрушённо сообщил Папа Гриша. — Совершенно, знаешь ли, некогда. Дела. А сейчас и вовсе возможности не будет. Мне теперь, Ларри, надо свои акции у тебя, да и в других местах, передать куда-то там в доверительное управление. Не знаешь, как это делается?

— На госслужбу поступаете?

— А ты разве не слышал? Не может быть… Мне Федор Фёдорович предложил советником. По экономике. Я как раз на покой собирался, пенсию начал оформлять. А он сам позвонил. Покалякали немного, вспомнили старые времена. Пригласил заехать, когда в Москве буду. И предложил. Я подумал, подумал — и согласился. Страну надо всё-таки обустраивать. А ежели мы все на пенсию подадимся, этим кто займётся? Я так Федору Фёдоровичу и сказал. Мне, говорю, Федор Фёдорович, никакой особенной зарплаты не надо, материально я, слава Богу, нормально обеспечен, и дети при деле. Так только, на молочишко да на разъезды по стране. Я, говорю, Федор Фёдорович, своё уже отпахал, хотел на покой да о душе подумать, по святым местам поездить, но раз такое дело, что обнаружилась во мне нужда — послужу. Так и порешили…

Ларри с интересом обнаружил, что вокруг него и Папы Гриши образовался плотный кружок из местных и приезжих. Папа Гриша это обнаружил тоже, потому что прибавил звук.

— Тут ведь самое главное, Ларри, дорогой ты мой человек, понять, в чём корень всех этих вот прелестей последнего времени, от которых нам всем уже ни вздохнуть, ни, как говорится, охнуть. Взять, к примеру, рынок. Рыночную экономику, я имею ввиду. Вот многие говорят — очень прогрессивное явление по сравнению с прежней нашей экономикой. Я согласен полностью. Но! — Тут Папа Гриша ухватил за пуговицу просунувшегося к нему официанта с подносом и проворковал обволакивающе: — Ты, милок, зачем мне французский коньяк опять приносишь? Я же говорил тебе давеча, чтоб принёс нашей водочки, «Русского стандарта». И бутербродик с красной икрой, чтоб только раз куснуть. О чём я? Да! Так вот почему это самое прогрессивное явление оборачивается для нас прогрессирующим, я бы сказал так, заболеванием? Кто ж нас наказывает этим самым явлением? Проще всего, конечно, сказать, что Ельцин-пьяница, да Чубайс с Гайдаром. Потому что мы привыкли на кого-нибудь свою собственную дурость валить. Нам так проще. Ну давайте их всех накажем примерно — и что? Легче жить будет? Нет. Не будет. А надо-то всего ничего. Правильный подход да политическая воля. С политической волей у нас теперь, — Папа Гриша взял богатырской лапой наконец доставленную ему стопку, взглянул куда-то в недосягаемую высь и выпил, будто перекрестился, — с политической волей у нас наладилось. Так что дело за малым.

— С воровством кончать надо, — подсказал кто-то из местных. — Расстреливать беспощадно.

— Перегибов нам не треба, — Папа Гриша предостерегающе поднял палец. — У нас на Руси это ни к чему хорошему не приводит. И руки рубили, и головы, и вешали, и по десятке за три колоска отмеривали — а результат? Не стрелять надо, а создавать такие условия, чтобы не слишком зарывались. Мы же с тобой реалисты, Ларри Георгиевич, я бы сказал даже — социалистические реалисты, и знаем прекрасно, что и при товарище Сталине, несмотря на всякие там строгости, воровали. Но не зарывались. И не потому, что было страшно, а потому, что была правильно отстроена система. У меня же конкретная программа есть. Я тут в Академию наук заехал по-свойски, собрал там знакомых — вот, говорю, есть такая мысль… Они загорелись — сейчас, говорят, мы все обсчитаем, проанализируем и доложим. Я потом ещё раз заехал — работают, прямо дым идёт. Скоро и Федору Фёдоровичу сможем рапортовать. А идея-то простая. Хочешь, расскажу, Ларри Георгиевич?

Окружившие Папу Гришу люди одобрительно загудели.

— Вот такая идея, — продолжил Папа Гриша. — Скажем, городской район, там, к примеру, прачечная. Вот вы все здесь люди с большим производственным опытом — вы мне скажите: был ли хоть раз случай при советской власти, чтобы директора прачечной назначили без ведома райкома партии? Не было ни одного такого случая. И что — директор не воровал? По-всякому, конечно, было. Как правило, я скажу, подворовывал иногда, но не воровал. Потому что секретарь райкома за своего назначенца лично отвечал, и кандидатура вся просвечивалась и проверялась на разных уровнях. Понятно? Если хлебокомбинат или другой объект городского значения, то директор в обязательном порядке согласовывается с горкомом. А уж если предприятие союзного значения, то все руководство — и директор, и замы его — номенклатура ЦК партии. Мы эту систему взяли и выбросили на помойку вместе с советской властью. Теперь у нас не экономика, а бизь-нёс, понимаете ли, а в бизь-несе ничего такого не нужно, он сам все по местам расставит. Может, и расставит, только расставлять уже нечего — растащили почти все, по карманам рассовали. А почему? Потому что пока приличные люди только пытались понять, что это такое за явление, жульё набежало и похватало куски. Вот, к примеру, обычный ларёк. Я, между прочим, специально интересовался. Водка палёная, курево палёное, если что приличное и есть — так контрабанда. Приличный человек таким бизь-несом пойдёт заниматься? Ни в жизнь. А жульё побежит. Вот оно у нас теперь в хозяевах жизни, а порядочные люди лапу сосут. Я не против рынка, я двумя, если хотите знать, руками «за», но хоть какой-то порядок должен быть. Хочешь ларёк открыть? На здоровье. Зайди в райком партии, напиши заявление, с тобой поговорят нормально, проверят — а вдруг ты какой-нибудь вор-рецидивист. Если ты приличный человек и хочешь честно зарабатывать деньги — что ж, откажет кто? Да никогда в жизни. Или вот олигархи. Я не Ларри Георгиевича имею в виду, мы с ним много лет в друзьях ходим, я его вот с таких лет помню, — Папа Гриша показал ладонью куда-то в сторону собственной коленки, — я вообще об явлении… Ну, приватизация, ну, поделили страну. Если по уму, тогда ещё надо было серьёзно думать, кому мы доверяем народное достояние. Но упустили момент. Не поздно и сейчас, однако же. Я итоги приватизации не призываю пересматривать. Просто говорю, что каждое крупное предприятие надо поставить под партийный контроль. Ты, скажем, олигарх, и завод этот металлургический, который вся страна строила, хапнул по дешёвке. Владей. Пожалуйста. — Папа Гриша сделал широкий круговой жест. — Мы тебя трогать не будем и никаких твоих тёмных делишек на свет вытаскивать не станем. Но! Главного бухгалтера ты, будь любезен, с соответствующим партийным органом согласуй. Чтобы народ был уверен, что у тебя честный бизнес, а не так, как это обычно бывает, — рупь заработал, червонец попятил.

— Прекрасная мысль, — серьёзным голосом сказал Ларри. — Великолепная, Григорий Павлович. Вы какую партию имеете в виду?

— Правящую, — так же серьёзно ответил Папа Гриша. — Правящую партию, Ларри Георгиевич. Как говорил писатель Бабель — партию приличных людей. Ну что ж, други мои, — повернулся он к аудитории, — утомил я вас своими стариковскими байками, извините. Да и нам с Ларри Георгиевичем надо тут парой слов перекинуться.

Дисциплинированная толпа мгновенно растаяла. Ларри и Папа Гриша остались вдвоём.

— Так вот, насчёт приличных людей, Ларри, — продолжил Папа Гриша. — Я ведь помню, как всё начиналось. Мы с директором, Серёжка Терьян, Виктор ваш, Муса — глаза у всех горели, хотели дело сделать. Не то чтобы карманы набить, а чтобы и для себя, как говорится, и для державы. А теперь что? Одних уж нет, а те далече. Я не слежу, конечно, времени нет, но говорят, что вокруг вас теперь такая шпана собралась, а?…

Ларри пожал плечами.

— Что делать, Григорий Павлович? Вы — человек с опытом, знаете, приличных людей мало на свете. С трудом найдёшь какого-нибудь одного, обучишь делу, приоденешь малость, а он шмыг — и в президенты. Так и получается.

— Ты, Ларри, брось, — посоветовал Папа Гриша, покосившись по сторонам. — Брось. Ты ведь очень даже не дурак, я бы сказал — исключительно умный человек, за что я тебя и уважаю бесконечно, и наверняка ты заметил, что сейчас обстановочка немного того. — Он пошевелил пальцами. — Непростая обстановочка. По прежним временам, Федор Фёдорович должен был бы подойти к тебе и расцеловать троекратно, по русскому обычаю. Однако не подходит. Потому что все эти воспоминания, это сейчас очень несвоевременно. Особенно на людях.

— Как только где-нибудь возникает непростая обстановочка, Григорий Павлович, — сказал Ларри, — так тут же у нас с вами начинается разговор по душам. Интэрэсное совпадэние.

— А как только начинается у нас с тобой разговор по душам, — в тон ему ответил Папа Гриша, — так я у тебя начинаю акцент замечать. Тоже интересное совпадение. Платон где?

— Едет сюда. Но может не успеть. Он на всякий случай планирует подскочить в аэропорт, если сюда опоздает. Поможете организовать встречу?

— Ох, Платоша, Платоша, — вздохнул Папа Гриша. — Уже, поди, полтинник стукнуло, а он все не угомонится… Все девки, девки… Ты, Ларри, не думал никогда, чтобы ему какие-нибудь таблеточки давать втихомолку? Повар же есть, вот он бы и организовал. Втихаря. Глядишь — делом бы занялся. А не шлялся невесть где, когда есть возможность с президентом страны побалакать по душам. Ну что ж делать, раз так. Попробую помочь. Ты тоже в аэропорт поедешь?

— А надо?

— Да нет, — легко согласился Папа Гриша. — Пожалуй, что и не надо. Мы ведь с тобой и здесь можем поговорить. А ты его подготовишь. Я ведь за вас, чертей, всей душой болею, Ларри! Сколько пережили вместе… Веришь — нет, просыпаюсь ночью иногда, я ведь мало сплю теперь, Ларри, возраст, да и сердчишко пошаливает, как вспомню старые времена, так слезы накатываются…

Ларри вежливо, но нарочито посмотрел на часы.

— Да, — сказал Папа Гриша, — да. Такое, значит, дело. Два вопросика, Ларри. Первый мы уже обсудили вроде. Вредных воспоминаний никаких не надо. Ни на публике, ни наедине. Тут во время предвыборной кампании всякое в газетах писали, Федор Фёдорович очень болезненно реагировал. Особо, когда про Леночку речь заходила. Это личная такая тема, Ларри, а личные вопросы — они всегда задевают за живое. Согласен со мной?

Ларри кивнул.

— Вот и правильно. Всякие «Инфокары» — это в разговорах совсем даже лишнее. Ничего хорошего такие разговоры не принесут. А второй вопрос — он совсем лёгкий. Тут у вас крутится один человечек с американской девушкой. Надо так организовать, чтобы эта парочка с нашими товарищами встретилась.

— Зачем? — поинтересовался Ларри. — Поболтать?

— Этого я, Ларри, не знаю, — Папа Гриша со всею искренностью вздохнул. — Не знаю. Опять же, Ларри, личный вопрос. Илья Игоревич, близкий друг… А по нашим данным, они — последние, кто с ним встречался. Дело по похищению — на контроле. Прокурорские, понятное дело, хотят снять свидетельские показания. Вот и вся недолга.

— Прокурорские, говорите?

— Прокурорские, прокурорские. Дело-то генеральная прокуратура возбудила. Организовали бы беседу, а?

— Так вы и бригаду следователей с собой захватили? — Ларри огляделся. — То-то я смотрю, лица у многих очень одухотворённые. Я сначала решил — может, поэты какие, писатели-юмористы. А это оказывается — вот кто…

— Ты, Ларри, не ёрничай, — серьёзно посоветовал папа Гриша. — Знаешь такое русское слово — «ёрничать»? Я понимаю, что тебе такое решение принимать непросто. Наверное. Так от тебя прямо сейчас никто ничего и не требует. Посоветуйся. А завтра созвонимся.