Немцов, Хакамада, Гайдар, Чубайс. Записки пресс-секретаря

Дубовая Лилия

Эта книга была закончена незадолго до гибели Бориса Немцова его личным пресс-секретарем. Борис Немцов, Ирина Хакамада, Анатолий Чубайс… Отношение к этим людям в нашей стране менялось от обожания до ненависти. Когда Лиля написала первые главы книги, Борис Немцов сказал: «Пиши. Это надо издать, потому что здесь, у тебя, мы все какие-то другие, такие, которыми нас не знают». Эта книга рушит шаблоны. Эта книга переворачивает представление о том, что и как происходило и происходит по ту сторону политики. Это очень живая книга про очень живых людей. Даже если их уже нет с нами.

 

Предисловие, которого не должно было быть

Эта книга написана до убийства Бориса. До того, как какая-то нелюдь выстрелила ему в спину на том самом мосту, о котором теперь все будут помнить.

Немцов читал «байки» еще в моей ленте в ФБ, сильно веселился, писал мне свои комментарии и замечания. Он одним из первых сказал мне: «Пиши. Это надо издать, потому что здесь, у тебя, мы все какие-то другие, такие, которыми нас не знают». Борис очень обрадовался, когда позвонила ему и сообщила, что в ACT взяли мою рукопись и будут готовить ее к изданию. Он сказал, что обязательно поучаствует в ее первой презентации, что мы с ним что-нибудь там «отожжем»; сказал, что «попросит Веню» представить ее на «Эхе» и Мишку Соколова – на «Свободе».

По моей просьбе, незадолго до выстрелов, оборвавших его жизнь, Немцов написал несколько добрых слов с обращением к будущим читателям на заднюю страницу обложки. Я позволю себе их здесь процитировать. Вот они:

«Если вы хотите почитать книгу о том времени, в котором мы все еще совсем недавно жили, если вы хотите узнать то, что я уже давно сам забыл, и получить удовольствие от колоритного и яркого языка, то читайте мою Лилю Дубовую».
Борис Немцов

Я очень хотела, чтобы все так и случилось, как хотел Борис. И презентация, и «Эхо», и «Свобода». Ничего этого теперь не будет.

Хочу сказать, что это ни в коем случае не мемуары, не книга о Борисе Немцове. Это записки о моих журналистских и пресс-секретарских буднях. В них много известных лиц, но Немцов, конечно, появляется там намного чаще других, в разы чаще, потому что десять лет работала именно с ним, сначала – как корреспондент «ИТАР-ТАСС» в правительственном пуле; потом – как личный пресс-секретарь; еще чуть позже – как пресс-секретарь СПС.

Мне нравилось с ним работать. Он был ярким, позитивным, легким в общении, обладал сумасшедшей харизмой и непередаваемым обаянием, легко вызывал в одних – ненависть, в других – столь же сильное обожание. Я любила его за то, что он ценил свою свободу и поэтому позволял быть свободными людям, которые были рядом. А еще он был умным. Мне с ним было о чем поговорить, что обсудить. Часто с ним было сложно, даже очень сложно, но всегда интересно. Было. С каким трудом пишется это слово, потому что у Немцова в лексиконе его не было. Он всегда говорил о том, что будет.

Да, не писала о Борисе Немцове, писала о том времени, в котором мы тогда жили и верили, что все будет прекрасно. Я хотела, чтобы в моих «рассказиках» ощущался его вкус. Вкус той эпохи, которая ушла от нас безвозвратно, которую, как и его, убили метким выстрелом в спину.

И последнее. Я хочу начать книгу с этой истории. Единственной, что написана мною уже после его смерти.

 

Вот такая работа с электоратом

Шел 2007 год. Немцов, который к тому времени уже почти отошел от СПС, вернулся, чтобы принять участие в предвыборной компании, и так как доступ к СМИ нам полностью перекрыли, Борис сделал ставку на общение с народом. А что это значило? Да то, что он мотался по всей стране, пересаживаясь с самолета на самолет, и встречался с людьми. Где и как только мог. Я, как пресс-секретарь, его сопровождала.

Вообще ситуация в партии была аховая. Не было денег. И руководство СПС решило пойти «ва-банк». Здание, где располагался наш офис, было продано, чтобы было на что вести компанию. Это был жест отчаяния. И все это понимали.

В тот день, когда на заседании штаба решался вопрос, как будут проходить эти визиты в регионы, Борис встал и сказал: «Послушайте, что тут обсуждать? Я же не Путин. Мне свита не нужна. И пафос не нужен. Беру с собой свою Лильку. И будем ездить. Только билеты обеспечьте». И все.

Так мы и ездили. Я – с рюкзачком, Немцов – с полупустой спортивной сумкой, в которой болтались зубная щетка с пастой, бритва с кремом для бритья, да пара свежих рубашек с еще какой-то неведомой мне мужской крайне необходимой мелочью. Мы приезжали в аэропорт и, как простые (чуть было не написала «советские») люди, вместе с другими пассажирами проходили контроль и шли в самолет. Я все время замечала вокруг удивленные взгляды: надо же, Немцов, без охраны, как все.

Потом мы прилетали на место. Нас с таким же плохо скрываемым удивлением принимали партийцы из местных отделений. Если мы прилетали только на один день, нам снимали номер на двоих («Из экономии. Нечего тратить партийные деньги на пустяки», – говорил Немцов). Мы с ним по очереди принимали душ, приводили себя в порядок, потом он беседовал с руководством региональных организаций, пил свой любимый черный чай с сахаром и лимоном, и мы дружно отправлялись… на ближайший рынок. «На рынке можно узнать все, чем живет город», – утверждал Борис. Там его сразу же окружала толпа торговок, торговцев и покупателей, и минут через сорок он узнавал от горожан все о самом наболевшем. Уходил с рынка Борис, увешанный пакетиками с кислой капустой, с солеными грибочками, домашними пирожками, яблоками, медом, а то и с баночкой красной икры (если дело происходило на Дальнем Востоке). Уходил под восторженное: «Мы теперь будем голосовать только за вас». А потом обязательно была запланированная и организованная встреча с агитаторами и просто с людьми в каком-нибудь снятом для этого кинотеатре. В том самом две тысячи седьмом ни Кремль, ни официальные власти в регионах нас не жаловали, поэтому традиционного общения с губернаторами уже, как правило, не было.

Да и кинотеатры были не всегда. Когда в зал не пускали, Немцов проводил встречу прямо на улице. Однажды, уже не помню, где (слишком много было этих городов), в кинотеатре распылили какой-то мерзкий газ. И знаете, люди не ушли. И Борис не ушел. Выступил. А меня из зала выгнал, сказал: «Обойдусь без тебя. Жди на улице. Еще отравишься. Что я тогда с тобой делать буду?» А еще нас просто преследовали эти зомбированные мальчики и девочки из «нашистов». Переспорить и заставить замолчать Немцова, сорвать встречу им, конечно, не удавалось, но беготня с идиотскими сачками и обсыпание нас мукой происходило регулярно. Поэтому я всегда носила в сумочке одежную щетку. Надо же было, если что, спасать костюм начальника.

А теперь – история.

Однажды, когда мы приехали в аэропорт и прошли контроль, а до отправления самолета оставалось еще достаточно много времени, Борис решил, что нужно выпить чаю. И только мы расположились за столиком с нашими чашками, как к нам подошел видный такой мужчина в возрасте, явно с военной выправкой, и словно отрапортовал Борису в лицо: «Немцов, я – бывший полковник. Всю свою жизнь служил Родине. Я тебя ненавижу. Вы с Ельциным и Чубайсом угробили великую страну».

Он молча смотрел на Немцова и ждал его реакции. Борис, ничего не сказав, махнул ему рукой: мол, оставайся на месте. Потом подошел к стойке буфета и взял хорошую порцию коньяка. Вернулся к столику. Попросил меня и перепуганную и извиняющуюся женщину – жену полковника – присесть где-нибудь в сторонке: «Посидите, попейте вместе чайку. У нас тут будет мужской разговор». И, разлив коньяк в пластиковые стаканчики, начал что-то настойчиво объяснять своему собеседнику.

Беседовали они минут тридцать. Вернее, говорил все больше Борис, а бывший полковник внимательно слушал и иногда задавал вопросы. Я не слышала, о чем шел разговор. Только видела, как Борис эмоционально размахивает руками и говорит что-то резкое, говорит энергично, пытаясь донести до собеседника суть.

Не знаю, что уж там он ему сказал, только от ненависти полковника, судя по всему, не осталось и следа.

Через какое-то время они подозвали к себе и нас. Немцов рассказал какой-то развеселый анекдот, мы все выпили, а после Борис с новым сторонником СПС крепко обнялись. И тот пообещал Немцову впредь голосовать только за него.

«Отличный ты мужик, Борис», – сказал он на прощанье, получая в подарок снятые с руки Немцова часы. И мы улетели.

Вот такая у Бориса была работа с электоратом.

И последнее. Такого начальника и друга у меня больше не было. И теперь уже не будет.

 

Вместо предисловия

Чем короче предисловие – тем оно лучше. И все же, как оказалось, не могу совсем без него обойтись. Что главное? В моих байках вы встретите много известных имен. Помните – это просто люди. И они ничем не отличаются от нас с вами. Я много пишу о девяностых, тех самых девяностых, которые окрестили лихими. Помните – это всего лишь кем-то придуманный и навязанный нам штамп. И главное. Наверное, я вас немного развлеку. В этих моих байках много смешного. Но все-таки я очень хочу, чтобы вы задумались. Ведь все, во что мы тогда верили и чем мы тогда занимались, для нас было очень важно и очень серьезно.

 

С Веллером по коньячку

Прочла сегодня на сайте «Эха» комментарии Михаила Веллера на тему отношения то ли либералов к гомосексуалистам, то ли гомосексуалистов к либералам, то ли власти как к первым, так и ко вторым. И вспомнила о своей встрече с писателем в стенах Государственной думы в те далекие благословенные времена, когда давно благополучно почивший СПС имел там свою фракцию. А я, как известно, была пресс-секретарем руководителя этой самой фракции.

Вызывает меня Немцов. Вхожу в кабинет. Он сходу:

– Ты знаешь, кто такой Веллер?

– Ну, – настороженно тяну я. (Мой шеф нельзя сказать, чтобы сильно интересовался литературой. Читал, конечно, но, как я понимала, столько, сколько читает среднестатистический физик, коим Борис Ефимович являлся до погружения с головой в российскую политику).

– А что? – аккуратно так интересуюсь.

– Да Леня Гозман прислал. Сказал, что надо поговорить и просто как на духу все ему рассказать.

– Раз Леня сказал «надо», значит встретим и расскажем. Веллер, наверное, материал для новой книги собирает.

– А ты читала?

– Ну, Борь, кто же «Легенды Невского проспекта» не читал?

Тут вижу настороженно-виноватый взгляд Немцова и понимаю, что теперь знаю, кто.

– Кстати, у него только что роман новый вышел – «Время 0», о том, как «Аврора» сорвалась с места своей вечной стоянки и вместе с командой быстро революционизировавшихся матросов отправилась в Москву, чтобы долбануть из орудий в сторону Кремля.

Смотрю, шеф немного успокоился.

– Как, как, говоришь? «Время 0»? Ладно, веди своего писателя.

Встречаю Веллера, веду, по дороге вдохновенно восторгаюсь его творчеством (честно, очень люблю), привожу к шефу.

Тот встречает с распростертыми объятьями. Весь в восхищении. «Вы – писатель земли русской».

– Ой, – думаю, – как бы он его с Прохановым не перепутал. – Ан, нет. Все в порядке. Уже идет восторженный пересказ последнего романа. Вижу, что писатель польщен, удивлен и горд. Далее – пара ярких баек от Немцова, которые здесь приводить не буду, так как они вошли в сборник «Легенды Арбата». Крепкое рукопожатие и вот – я уже веду писателя к выходу.

Правда, до этого он посещает туалет, заметив, что именно так можно понять, что за люди здесь работают.

Увы, думский сортир Веллера сильно разочаровал. Ребром стал вопрос: почему нет туалетной бумаги. А мое объяснение сильно повеселило. Дело в том, что думские уборщицы в целях экономии утром оставляли в кабинках предельный минимум гигиенических средств, который заканчивался уже где-то к обеду. А вот посещением буфета мастер пера остался очень даже удовлетворен. Особенно восхитили Веллера скромные цены, умилительный ретро-винегрет с ломтиком селедочки и веточкой петрушки в стиле «да здравствует СССР» и чайничек с холодным чаем, оказавшимся, естественно, коньячком, который официально был запрещен, но для своих подавался в таком законспирированном виде.

– Ах, какой совок-с, какой чудный совок-с, – заметил писатель.

А посему, расстались мы очень довольные друг другом. Вот, кажется, и все.

 

Это не Хакамада, это – Хиросима

Уже не помню, что это был за год. Помню точно, что это был съезд партии и что проходил он в зале Дома Союзов.

Съезд был бурный, нервный, многоголосый. Практически все, как это часто бывает у демократов и либералов, имели по любому вопросу свое собственное мнение, а посему рьяно отстаивали его на трибуне. Казалось, что высказаться о наболевшем готов каждый второй (если не каждый первый участник съезда). А так как решался какой-то очень серьезный вопрос, может, о формировании первой тройки на предстоящие выборы, а может, о коллективном руководстве, запамятовала и сочинять не буду, но заседание очень затянулось. Затем кто-то совсем уж принципиальный заявил, что столь ответственное решение надо принимать путем тайного голосования, что, естественно, сильно удлинило процедуру.

На время работы счетной комиссии СПСовская верхушка уединилась в комнате отдыха. В это время я занималась исстрадавшимися журналистами, раздобыв скромную бутылку виски для поднятия настроения пишущей братии и строго блюдя «норму», чтобы присутствие алкоголя в их крови не сказалось в дальнейшем на качестве новостей. И тут меня позвал Немцов. Только по этой случайности я и оказалась свидетелем одной юмористической сцены.

За столом и рядом с ним сидели Чубайс и Хакамада. Стояло еще два-три депутата. А вокруг стола нервно кружил Борис Надеждин. Очень возбужденный и взъерошеный Борис бегал, заламывая руки, пыхтя, возмущаясь, ежеминутно глядя на часы и с кем-то постоянно еле слышно переговариваясь по телефону.

– Что ты пыхтишь, Надеждин, успокойся, – вдруг громко сказала явно не лучшим образом настроенная Ирина. – Сядь и сиди спокойно, не изображай тут паровоз. И так все устали.

Но Надеждин, видимо, занятый чем-то своим сокровенным, не отловил интонации, и вместо того, чтобы успокоиться, сказал:

– А-а-а-а, сколько можно с этим голосованием! У меня водитель уже час с девушкой вокруг нас кружит, свидание срывается, а они все голосуют. (К слову, девушкой была будущая очередная жена Надеждина, но о ней – дальше).

И тут Ирина медленно встала, повернулась к явно уже о чем-то догадывающемуся депутату и громко, как на пионерской линейке выдала…

То, что она произнесла, я постараюсь передать вам своими словами – строго в соответствии с литературной нормой. Это будет выглядеть примерно так:

– А, все вы мужики, одинаковые. Когда внизу приливает, отливает от головы. Куда вас ваши гениталии ведут, туда вы за ними, не думая, и идете.

Конечно, у Ирины это вышло значительно колоритнее. Потому что, как известно, русское матерное слово обладает мощнейшей энергетикой. И эту «энергетику» Ирина на этот раз использовала по полной.

Выдохнув, она быстро сообразила, что сказала все это вслух. Поэтому замолчала и огляделась вокруг, оценивая обстановку.

А мне, со все возрастающим интересом к тому, что же за этим последует, почему-то вспомнилось хрестоматийное:

– К нам едет ревизор… Как – ревизор?..

А далее, как вы все помните, – застывшие фигуры актеров и весьма красноречивая продожительная пауза.

Надеждин застыл посреди комнаты соляным столбом. Испуганные депутаты превратились в молчаливых невидимок, стремящихся к самотелепортации, Немцов распластался руками на столе, уткнулся в них лицом и не просто смеялся, а еще и подвывал, стараясь заглушить свой рвущийся на волю хохот. Анатолий Борисович краснел. Он покраснел сначала с ног до головы, потом – с головы до ног и снова – в обратном направлении. Я задумалась: интересно, а как долго это будет продолжаться?

Паузу прервал Немцов:

– Я же говорил, что это не Хакамада, а Хиросима какая-то, а вы не верили. Теперь будете знать, как мне было трудно, когда я переговоры вел о том, чтобы она к нам присоединилась.

А дальше?

Дальше все пошло в строгом соответствии с регламентом.

 

Рысь – тотемное животное «Си-Пи-Си»

Медведь? Выхухоль? Увольте, у нас это была рысь. Нет, рысь не красовалась на партийной эмблеме, не украшала собой флаги и листовки. Она просто была. Живая. Рысь семьи Надеждиных, которая сильно попортила мне мою пресс-секретарскую кровь, потому что очень полюбилась думскому пулу и на время стала главной новостью из фракции СПС. Она заполняла собой все информационное пространство и явно была востребована СМИ значительно больше, чем нудные размышления о наших законопроектах. Короче, эту рысь я буду помнить всю свою оставшуюся жизнь. И именно она, и даже только она, никогда невиданная мною вживую, будет сниться мне в кошмарных снах.

А дело было так. Борис Борисович снова женился. Его юная жена Аня была большой оригиналкой. Она не хотела бриллиантов. От своего думского принца она потребовала в качестве свадебных подарков (насколько я помню) автомобильчик, красавца коня и кошечку. Кошечка для Ани сильно отличалась от той мелкой мурлыкающей, а также хвостатой и усатой домашней живности, которою мы все так любим приласкать вечером на своих коленях. Роль кошечки в новой ячейке общества должна была сыграть рысь. С двумя первыми подарками Борис Борисович разобрался быстро и легко. А вот рысь в доме появилась не сразу. Но новоявленный супруг приложил усилия, и вожделенный зверь, наконец, занял свою комнату в уютном гнездышке молодоженов.

Естественно, что весть о таком необычном свадебном подарке быстро разошлась по Думе. Журналисты были в восторге. Счастливый Надеждин давал ежедневные интервью. Рысь снимали, про нее делали большие телесюжеты, о ней писали газеты и журналы – от самых-самых желтых до самых-самых серьезных. Рысь была главной новостью, темой дня, темой недели, темой месяца. Рысь не шла ни в какое сравнение с медведем, с амурским тигром, со стерхами и уж точно переплюнула всех выхухолей вместе взятых.

Простите за отступление, но о выхухоли скажу еще пару слов. Просто не могу не восторгаться теми пиарщиками, которые всучили эту гениальную идею господину Миронову. Я представляю себе, как и после какой рюмки она родилась, как был написан обоснованный план продвижения выхухоли на политическом поле России и, как по окончании операции убеждения-внедрения эти обласканные фортуной ребята сильно веселились.

Но вернемся к нашим баранам, точнее – к выхухоли. Прости господи, привязалась эта мироновская зверюга. Конечно, мы вернемся к рыси.

Помнится, что первый мой комментарий по ее поводу сияющему Надеждину сводился к тому, что зря он так светится, потому что с рысью произойдет то, что произошло с белыми штанами и пересадкой чиновников на «Волги» у Немцова. Все поглотят неумолимые пески времени, а белые штаны, «Волги» (думаю, я об этом тоже обязательно напишу) и рысь останутся. Но Надеждин, увы, не прислушался. А зря. Я оказалась права. В «большой политике» от него остались только рысь и коронная фраза о том, что «надо или валить ВВП, или валить из страны». Кстати, своему призыву сам Борис Борисович так и не последовал. А вместо этого снова женился и нарожал детей. С чем я его сердечно поздравляю. Одно дело – мечты, другое – жизнь.

Второй разговор о рыси у нас с Надеждиным вышел довольно грустным.

Я увидела его в «предбаннике» у кабинета Немцова. Выражение лица депутата свидетельствовало об одном: не все благополучно в Датском королевстве. Грусть, печаль, невыразимая тоска, боль и недоумение, размышления о тяготах бытия – все это было в глазах и опущенных уголках губ не на шутку задумавшегося ББ.

– Надеждин, что случилось? С женой поругался? – спросила я.

– Нет, – печально ответил Борис Борисович, – хуже.

– Ну, и… Открой душу, легче станет.

– Да понимаешь, Лиль, мы сейчас живем на даче, кошку нашу вечером гулять выпускаем. Жалко зверя.

– Конечно. И…

– Так вот, – дальше последовал глубокий вздох и длительное молчание, – куры у соседей пропадать начали. Жалуются и подозрительно так на меня смотрят. А я что? Говорю, что рысь здесь не виновата. Забор у нас высокий, не перепрыгнет.

– Ну, и что в итоге? – я еле сдерживалась от смеха.

– Не верят. Да и черт ее знает: может, она действительно этих кур жрет, животная…

Я без сил рухнула на диванчик рядом с ББ, уткнулась ему в плечо и еще долго не могла успокоиться.

А Надеждин добавил:

– Вот они, ваши женские прихоти. Диванчик в квартиру купили, а она его за одну ночь вдребезги разнесла.

– Кто, – не поняла я, – жена, Аня?

– Да какая Аня? Рысь. Диванчик рыси купили, чтобы она на нем спала, а та его когтями изодрала, все внутренности вывернула и выглядела при этом страшно довольной.

– Да, Надеждин, сломает эта животная твою семейную жизнь. Надо что-то с этим делать.

– Вот я и думаю – что?

Прошло еще сколько-то времени. Я совсем забыла про надеждинские семейные проблемы. А тут как-то вспомнилось.

– Надеждин, а как там рысь? – говорю. – У вас же ребенок родился. Риск, все-таки.

– А Лиль, нету больше рыси.

– ???

– Да знаешь, мы же когда ее из квартиры в загородный дом перевозим и обратно, то усыпляем. Приглашали всякий раз специальную команду и уже сонненькую везли. И вот, так случилось, что в этот раз она не проснулась. Напутали что или с дозой переборщили. Жаль зверюгу. Хорошая была. И Аня очень переживала.

Но на этом месте в глазах ББ неожиданно мелькнул какой-то злорадный огонек, который тут же исчез, растворившись в скорбном выражении лица.

Я хотела было спросить, сколько ему это стоило. Но не стала. Каждый решает свои семейные проблемы по-своему. А рысь… Рысь, конечно, жалко, дамы и господа.

 

На вкус и цвет…

Как бы обозвать сегодняшнюю историю? Скажем так: история о разнице во вкусах.

Эпиграф, если позволите.

«Лошадь сказала, взглянув на верблюда: «Какая гигантская лошадь-ублюдок». Верблюд же вскричал: «Да лошадь разве ты?! Ты просто-напросто – верблюд недоразвитый».
В. В. Маяковский. Стихи о разнице вкусов.

Историйка первая в качестве предисловия

Все, кто меня знает, в курсе, что я всегда одевалась довольно экстравагантно. Было сложно, так как на всех моих работах начальство стремилось довести мой внешний вид до принятого в обществе, то есть – до среднестатистического, а значит, для меня совершенно неприемлемого. Так было и с Немцовым.

У моего шефа был вполне «классический» мужской вкус. Настоящая женщина по-Немцову должна быть длинноногой блондинкой с волосами до самой попы, на каблуках, в платье, максимально подчеркивающем фигуру. А если к этому добавить еще и декольте или, что еще лучше, декольте и разрез, то это было бы совсем то, что надо. Я в образ такой блондинки никак не вписывалась.

И вот однажды (это было летом 1999 года) во время одной из предвыборных командировок опрос о разнице вкусов встал ребром.

Программа в Ярославле была полностью отработана. Мы должны были возвращаться в Москву. Ирина Хакамада и Борис были очень уставшими, так как предвыборный марафон был в самом разгаре, мы не слезали с самолетов и автомобилей, перестали соображать, когда одна гостиница менялась на другую, и не сразу могли вспомнить, какой сегодня город и день недели. А основную ношу этих тягот несли на себе номер 2 и номер 3 в тройке – то есть они самые – Немцов и Хакамада.

Светило солнышко, было тепло и совсем не хотелось ехать в родную столицу. Мы о чем-то весело болтали, и тут я что-то сморозила – что Немцову это видимо, не понравилось.

– Ира, вот смотри, что я от нее терплю. Что она себе позволяет? Одета черт знает во что. Разве это пресс-секретарь приличного политика? И он с подозрением посмотрел на мои широкие брюки а-ля Марлен Дитрих, сверху на которые была надета стилизованная юбка в складку, с разрезом до талии. Я молча взглянула на Иру.

– Да ладно, Немцов, ничего ты не понимаешь. Она у тебя классно одевается. Мне нравится, очень, я тоже так хочу. И, кстати, тебе от этого только польза. Ее сразу запомнят.

Я улыбнулась Ирине и посмотрела на шефа (честно, еле сдержалась, чтобы не показать ему язык).

– Все вы бабы одинаковые. Круговая порука, – Немцов обиженно отвернулся.

– Все, поехали.

Мы сели в свою машину, Ира – в свою. Я молчала. Немцов не выдержал и сказал:

– Да ладно, я же тебе ничего не запрещаю. Ходи в чем хочешь. Я уже привык.

Историйка номер два была чуть пожестче

Мы прошли в Думу. Начались трудовые будни. И вот меня вдруг приглашают к Борису в кабинет. В кабинете сидят Немцов и его друг Валера (официальной должности Валеры в тот момент не помню, но дальше он был руководителем аппарата фракции и оставался им до своей трагической гибели).

Они как-то странно переглядываются, словно не знают, кому и с чего начать. Молчание затягивается.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Понимаешь, – вздыхает шеф, – мы теперь в Думе. Я – лицо официальное. А ты – мой пресс-секретарь, значит, как бы и мое лицо. А ты так одеваешься…

– Что ты хочешь этим сказать? Тебе за меня стыдно? Я вульгарна? Безвкусна? Что?

– Да нет, Лиль, просто здесь так не ходят.

– Немцов, ты хочешь, чтобы я ходила как здешние тетки в белых блузках, с пучком, в юбках ниже колена грязно-коричневого цвета и в стоптанных туфлях (кстати, стоптанные туфли времен СССР были в думском аппарате каким-то особым шиком)? И еще. Пока как проклятые на выборах работали – все было нормально. А теперь не устраиваю?

Я пошла ва-банк:

– Знаешь, не нужна – уйду. Благо, у меня даже постоянного пропуска еще нет и я нигде не оформлена. С этим и откланиваюсь. До свидания.

Встаю и выхожу из кабинета.

За спиной слышу:

– Ну, Валера, ты-то что молчал. Уезжаю домой. Поздно вечером звонок:

– Лиля, прости. Глупо все как-то получилось. И Валерка этот… Короче, завтра жду на работе.

Честно, схулиганила я на следующий день по полной. Надела на себя что-то совершенно безумное. Ну, очень, даже для меня. Здороваюсь с Борисом, а сама смотрю, что будет.

Он, как я думаю, все понял, но виду не показал.

– Ну, – говорит, – ведь можешь же. Очень мило. Скромно так. А сам смеется.

Вот вам и разница вкусов. Лошадь – верблюд. Лошадь – верблюд. Впрочем, всегда можно договориться, если ты действительно этого хочешь.

 

Жена Гайдара и две конфетки

Эту зарисовку можно отнести уже только к «байкам после думы», так как речь пойдет об июне 2005 года.

Итак, история о том, как я целых пять минут выступала в роли жены Гайдара.

Замечательным летним днем возле храма Христа Спасителя наблюдалось удивительно большое скопление людей, и не просто людей, а очень известных, тех, кого мы регулярно наблюдали тогда на телеэкранах. Что же должно было произойти, чтобы там одновременно собрались Юрий Лужков, Алексий II, министр культуры Соколов, Егор Гайдар, Борис Немцов, Альфред Кох и еще много всякого более мелкого чиновничьего и политического люда?

Дело в том, что в этот день у храма состоялось открытие памятника царю Александру II Освободителю.

Патриарх и мэр – понятно. Но каким боком там оказался СПС?

Да очень просто. Это была идея и инициатива партии: восстановить в Москве памятник государю, который отменил в России крепостное право, и не только. Провел реформу суда и армии, ввел систему местного самоуправления, завершил кровавую Кавказскую войну, освободил братьев-славян от Османского ига и, видимо, именно за эти реформы был так «любим» своим народом, что погиб от рук террориста. (Что, к слову, наводит на грустные размышления о судьбе реформаторов в России). Лидеры СПС пробили идею, собрали с бизнеса деньги, провели конкурс, выбрали наиболее интересный проект скульптора Рукавишникова, договорились с руководством города и РПЦ о месте установки памятника, короче, честно поработали, а посему с чувством глубокого удовлетворения стояли и наблюдали, как их идея наконец-то воплощается в жизнь.

Патриарх отслужил чин, выступил с речью Лужков, после него – Немцов. А в это время в толпе тихо и незаметно наблюдал за происходящим Егор Тимурович. Я стояла довольно близко от него. И тут как-то вдруг набежали тучи и пошел дождь. У меня не было с собой зонта, а Гайдара быстро укрыл от непогоды его расторопный помощник. Егор Тимурович, увидев, что девушка мокнет, подошел ко мне и предложил спрятаться под его зонтом. Я воспользовалась его предложением. А чтобы было удобнее стоять, Гайдар взял меня под руку. Так мы и стояли рядышком. И тут к нам подошел какой-то случайный прохожий – такой просто одетый пожилой мужчина с авоськой в руках.

Он узнал Гайдара, радостно поздоровался и начал говорить о том, что всегда уважал Егора Тимуровича.

Гайдар как-то смущенно заулыбался, закивал головой и немного нервно затеребил рукой полу пиджака. Я подумала, что, наверное, ему редко говорят что-то приятное, а все больше кричат: «Распни, его, распни».

И тут неожиданный поклонник, посмотрев на меня, сказал:

– Егор Тимурович, а это жена ваша?

Я еще не успела ничего сказать, как Гайдар незаметно сжал мою руку и тут же ответил:

– Да, понимаете, вот с супругой пришли посмотреть на открытие памятника.

Мужчина почему-то несказанно этому обрадовался, начал рыться в своей авоське, достал кулечек с шоколадными конфетами, выудил из него несколько конфет и протянул нам:

– Вот, возьмите, кушайте, от всего сердца.

Мы с Егором Тимуровичем взяли по конфетке. Мужчина дождался, когда мы начнем их есть, и, удовлетворенный, отошел.

Гайдар, улыбаясь, повернулся ко мне и спросил:

– Аиличка, это ничего, вы не против, что я вас вынудил пять минут побыть моей женой? Так хотелось сделать ему приятное. Вы меня извините за столь смелое решение?.

– Егор Тимурович, о чем вы? Конечно, я не против, – ответила я. И добавила: – А тут еще и конфетка…

Вот такая маленькая история.

 

Немцов, Чубайс и я между ними

Вот лежит передо мной книжечка. Борис Немцов. «Провинциал в Москве». На первой странице – к нам спиной, вполоборота – очень уставший мужчина, на последней – почти кокетливый и очень молодой с буйными кудрями, в костюме и при галстуке, явно позирующий пока еще вице-премьер правительства РФ Борис Немцов. Год издания 1999.

Я совсем недавно стала его личным пресс-секретарем. Мы активно работали с только что вышедшей книгой, используя ее как средство массовой пропаганды и агитации в начавшейся предвыборной компании. Книжка расходилась как горячие пирожки. Немцов просто не успевал подписывать. И после каждой встречи с людьми к нему выстраивались приличные очереди из желающих получить автограф автора.

– Борь, все, конечно, мило, но мне ты книжку так до сих пор и не подписал.

– Упущение, тащи сюда.

Так и оказались в моей домашней библиотеке записки «провинциала» с дарственной надписью:

«Моей изысканной и несравненной Лилечке от поверженного автора с благодарностью и трепетом» Немцов. 11.10.99.

«Ох, как нежно», – скажете. Да нет, всякое было. И не понимали друг друга, и во мнениях расходились, и спорили порой до крика, и обижались друг на друга. Через все прошли. И естественно это происходит, когда долго работаешь с человеком в такой жесткой связке. Но что мне нравилось, что действительно подкупало и за что многое можно было простить, так это то, что у Немцова всегда было – если его человек, значит – самый лучший. Помню, как он меня Гусинскому однажды представил: «А это Лиля, моя пресс-секретарь, лучший пресс-секретарь всех времен и народов». Что оставалось делать после этого всесильному в то время олигарху? Пожать мне руку и сказать какой-то не очень выразительный, но комплимент.

А еще, Немцов своих не сдавал. Об одном таком случае, более серьезном, расскажу позже. А сегодня вспомню, как он отстоял меня перед самим Чубайсом.

Был (почему-то) закрытый съезд. Журналистов в зал не пустили, что практически в СПС не практиковалось. Мои ребята томились без дела в фойе и выпрашивали: «Лиль, ну слей хоть что-нибудь». Я, по старой журналистской привычке набросала пару фраз, тянувших на маленькую сенсацию и сделала утечку. У нас с Борисом это было нормой, так как мы изначально договорились, что он профессионально занимается политикой, а я – профессионально освещаю. Но вот Чубайс своим такого не позволял. А посему в перерыве меня вызвали к руководству, и Анатолий Борисович потребовал меня уволить, так как я превысила полномочия. Все мои попытки доказать, что ничего страшного не произошло и мы даже имеем маленькую сенсацию, что только пойдет партии на пользу, успехом не увенчались. Немцов некоторое время сидел молча, а потом так спокойно:

– Ладно, Толь, моя пресс-секретарь, я с ней и разберусь. Накажу, как считаю нужным. Иди, Лиль.

Видно было, что Чубайс что-то хотел возразить, но не стал.

Я молча ушла. Борис так меня и не наказал, и не уволил. А сенсация все-таки случилась. Пусть и маленькая. И мне показалось, что Чубайс этот случай запомнил. Потому что позже, когда я стала пресс-секретарем партии, пару раз на съездах он мне так вскользь бросал: «Ну, ведите нас к камерам, Лиля, вы же лучше знаете, что надо». Но кроме меня этого никто не слышал. Так что поверьте мне на слово.

 

Как Немцов с Чубайсом мне место занимали

Итак, произошло это в давние времена думского периода истории СПС. Как-то раз разбираю конверты, пришедшие на имя Бориса, и обнаруживаю приглашение в «Ролан» на премьеру фильма Сокурова «Телец» – о последних днях Ленина. Сокуров – всегда интересно. Думаю, как бы туда шефа затащить?

Немцов не сильно всем этим увлекался и редко ходил на подобные мероприятия. А так как мне приходилось находиться на рабочем месте до тех пор, пока начальник в поте лица работает, то и я, как правило, была лишена такого удовольствия.

– Ну, не в этот раз, – решила я и отправилась соблазнять секретаря Бориса (нынешнюю жену) Ирину.

– Ирочка, – говорю, – уговори. Очень хочется посмотреть. Два приглашения на двоих, соберем команду из четырех человек и сходим, развеемся и Бориса проветрим, а то сидит в этой Думе как проклятый.

Ирина подумала и отправилась шефа уговаривать. Не уговорила. И не сходили бы мы в кино, и не посмотрели бы сокуровский шедевр, если бы не вмешалась судьба в лице самого Анатолия Борисовича. Ему нужно было с Немцовым пообщаться, а времени для встречи не было. Чубайс тоже получил приглашение на премьеру и пообещал своей тогдашней жене Маше там быть. Поэтому Анатолий Борисович позвонил Немцову и предложил встретиться в «Ролане» и там и переговорить.

Ура! Поехали. Борис, Ирина, я и советник Немцова по экономическим вопросам Дмитрий Наставшев.

Приехали в кинотеатр, там полно известных лиц. Беседуют, смотрят друг на друга, ждут сеанса. Немцов пошел к Чубайсу разговаривать, а мы отошли в сторонку попить кофе и зацепились языками с Людмилой Гурченко, которая одиноко стояла со своей чашечкой за маленьким столиком.

Смотрим, пора бы сеансу начаться. Чубайса с Немцовым в фойе уже не видно. Решили пойти в зал, так как пригласительные были без мест.

Заходим. Большая часть зала уже сидит. В самой серединке – Немцов, Чубайс и Маша. Мы собираемся где-то пристроиться. И тут Немцов встает во весь рост и зычным молодецким голосом кричит:

– Лиля, ребята, идите сюда. Мы тут с Чубайсом вам место заняли.

Мы идем. Выражение лиц окружающих – непередаваемо. Что это за люди, которым Чубайс с Немцовым места заняли? Все головы поворачиваются за нами, как подсолнухи за солнцем, шеи вытягиваются, слышен тихий шепоток. Доходим. Садимся. Чубайс сильно веселится. Маша улыбается. А Немцов в полном недоумении:

– Что-то не так?

Я громко:

– Все так. Молодец, Борис Ефимович, спасибо, что место занял.

Немая сцена. Занавес.

Еще только добавлю, что для Бориса это было совершеннейшей нормой. Никогда сверхчеловека из себя не изображал. За это я его и ценила. Хороший был начальник.

 

«Груз 200». Ну почему они не пришли?

Эта история случилось летом 2007 года. СПС плавно входил в очередную (третью в моей жизни) предвыборную компанию, но ее активная фаза еще не началась. Мы уже давно не были думской партией, мы уже не были за Путина, уже ушел с политической арены в тень Чубайс, с нами уже не было Хакамады, мы уже потеряли всякую надежду найти понимание с Явлинским, на нас уже повесили все грехи за «лихие девяностые», а всесильный Сурков уже собрал отряды юных путинцев по кличке «Наши». Чуть позже – осенью он даст команду «фас». И сурковские мальчики и девочки в перерывах между публичным преданием огню романов Сорокина, начнут носиться за Немцовым по всей стране и – исключительно на камеры, чтобы действо было запечатлено специально обученными телевизионщиками, – будут ловить его какими-то идиотскими сачками и осыпать мукой, кидать в него яйцами и просто гадить, как только можно. Нас изгонят со всех телеэкранов, а если и появится какой-то сюжет, то он не будет иметь ни малейшего отношения к объективности. Нас не будут печатать, у нас бесконечно будут конфисковывать агитационные материалы, сотни тысяч газет и листовок, нас бесконечно будут «мочить в сортире» в строгом соответствии с указаниями высшего руководства. Поэтому единственное, что нам останется – это встречи с людьми. Именно этим и будет всю осень вплоть до выборов второго декабря заниматься Немцов. Будет как проклятый мотаться по всей стране и выступать, выступать, выступать.

Сейчас я прекрасно понимаю, что со стороны партии это был настоящий жест отчаяния, потому что выиграть в выборах, которые на деле выборами не являются, было просто невозможно. Впрочем, где-то в глубине это уже тогда понимал каждый из нас. Но решение было принято. И оно выполнялось.

Все это будет позже. А сейчас – в конце июня, шла обычная партийная жизнь. Мы готовились, копили силы, разрабатывали планы кампании, и вот однажды мне позвонил Олег Ефросинин (он работал с нами еще в ГД) и сказал, что обращается с неожиданной просьбой. Случилось так, что в это время Алексей Балабанов снял свой одиннадцатый фильм «Груз 200». Они с продюсером Сергеем Сельяновым приложили все усилия, чтобы фильм вышел на большой экран, но уже через несколько дней его сняли с проката, так как кому-то из чиновников курирующего министерства показалось, что такой фильм не нужен простому россиянину, так как наводит его на неправильные мысли.

Балабанову было сказано, что это не наше советское, простите, не наше российское кино, что это грязь, чернуха, воспевание патологии, поклеп на советскую, а значит и на российскую действительность, ну просто – плевок в лицо партии, правительству и, чуть было не сказала – генеральному секретарю, а нужно – президенту.

Поэтому Балабанов снял за свои деньги зал Дома литераторов и пригласил туда лидеров всех партий, как проправительственных, так и оппозиционных, депутатов Госдумы и всех, кому, по его мнению, небезразлично то, чем живет страна. В СПС тоже послали приглашения. И Олег от лица Балабанова очень просил меня донести до руководства данную информацию. Я пообещала. Раз пообещала, то все сделала. Я всем все объяснила, раздала приглашения, получила заверения, что все обязательно будут.

Я особенно была уверена в Немцове, потому что он был ярым поклонником «Брата» и «Брата-2». Я думала, что уж он обязательно придет.

…У входа в Дом литераторов нервно курил Олег. Рядом с ним стояли Балабанов и Сельянов.

– Здравствуйте. Как дела? Все в порядке? – спросила я.

– Да, у нас все хорошо. Вот только народу что-то не очень. Твои придут? – ответил Олег.

– Обязательно, раз обещали.

Мы перекинулись еще парой слов и пошли в зал.

Я никогда не думала, что увижу то, что там увидела. Зал был даже не полупустым. Он был просто пуст. И только кое-где, разбившись на группки, сидели какие-то люди. Я заметила несколько знакомых лиц. Но тех, кого ожидала увидеть, там не было. Ни один из лидеров партий, ни один из знаковых думцев, которых режиссер пригласил к разговору, не пришел. Ни один.

Первой моей мыслью было сделать несколько звонков. Спросить: что случилось, где все. Но я посмотрела на стоящего у сцены Балабанова и почему-то этого не сделала.

Минут через десять, когда стало понятно, что ждать больше нечего, Балабанов поднялся на сцену, поблагодарил всех, кто пришел и предложил посмотреть фильм, а после, если появится желание, обсудить увиденное. Он стоял – такой растерянный, непонимающий, удивленный, такой маленький и нескладный человек в немного странной кепочке, в джинсовой курточке и какой-то нелепой трикотажной майке с надписью. Он стоял и смотрел в этот пустой зал. Смотрел и не видел тех, кого попросил прийти, с кем хотел поговорить, до кого хотел докричаться.

Потом был фильм. Фильм, от которого трясет, от которого ты становишься больным, которому ты веришь и который остается с тобой навсегда.

Когда зажегся свет, мы – все, кто был в зале – встали. Мы не аплодировали. На это не было сил. Мы просто стояли и смотрели на него – на человека, который это сделал.

Потом был очень хороший разговор. Что интересно, начал его тот самый Надеждин, который в моих записках уже фигурировал, тот Надеждин, который, я думаю, вызвал у вас улыбку. Он сказал что-то очень доброе, очень хорошее. Он признался Балабанову в любви от всех нас, поблагодарил его за фильм и сказал, что это нужно посмотреть каждому. После Надеждина были еще люди, они тоже что-то говорили, что-то спрашивали. Балабанов отвечал, рассказывал о том, как появилась идея фильма, как проходили съемки, благодарил за понимание и поддержку. А потом сказал, что не жалеет о том, что провел этот показ, потому что то, что произошло, очень многое ему объяснило.

Я подошла к Балабанову уже в фойе, извинилась за своих «правых», сказала, что фильм мучителен, что он меня потряс, но что я счастлива, что сегодня оказалась здесь. Балабанов предложил выпить по чашке кофе. К нам присоединились Олег с Сергеем Сельяновым. Мы прекрасно и довольно долго поговорили.

– А знаете, – сказал Балабанов, – фильм-то мой, на самом деле, ни о смерти, он – о любви.

Я и сейчас думаю: что он имел в виду? И почему я тогда постеснялась у него об этом спросить?

На следующий день позвонил Олег и сказал, что Балабанов передал ему для меня кассету с тремя своими последними фильмами. Но кассета до меня так и не дошла. Только этот день навсегда остался в моей памяти. А еще остался вопрос: ну почему они не пришли?

 

История о депутатской неприкосновенности

Это одна из тех историй, о которых не хочется вспоминать, но и забыть не получается. Шел октябрь 2001 года. Думская жизнь текла своим чередом: одно заседание сменяло другое, депутаты работали над законами, заседали в комитетах, голосовали, бились в словесных баталиях, отстаивая свое мнение, прогуливали заседания, увлеченно читали журналы, игнорируя докладчиков, а в перерывах между заседаниями забегали в думский буфет, где вместе с простыми смертными перекусывали салатиками и свеженькими сосисками, выпивали чашечку черного кофе с вкуснейшими пирожными, сотворенными еще по советским рецептам, или обедали в депутатской столовой, смахивающей, скорее, на ресторан. Ничто не предвещало будущей бури. Однако беда пришла, откуда не ждали.

Генеральная прокуратура РФ завела уголовное дело на одного из депутатов нашей фракции и в этой связи обратилась в ГД с просьбой снять с него депутатскую неприкосновенность.

Этим депутатом был зампред бюджетного комитета Владимир Головлев. Конечно, я знала, что есть такой Головлев, что он из Челябинска, что там занимался приватизацией. А еще знала, что мой шеф от него совсем не в восторге, но сделать с этим ничего не может. Кого избрали – с теми и работаем.

Лично я до этого дня с Головлевым вообще не сталкивалась. Конечно, наблюдала его на заседаниях фракции, но не более того. Если быть совсем честной, то он мне сильно не нравился. Было в нем что-то очень скользкое, душевно неопрятное, просвечивала какая-то червоточина. Все эти ухмылочки, похихикивания, взгляд, направленный куда-то мимо тебя… Короче, неприятный был человек, и все тут.

Случилось, что в день, когда появилась информация о требовании снять с Головлева неприкосновенность, как назло в Думе не оказалось ни Немцова, ни Хакамады. Я была в кабинете, когда ко мне пришли информационщики и попросили, чтобы кто-то из руководства фракции прокомментировал ситуацию. Я пыталась дозвониться поочередно Борису и Ирине, но ничего не получилось. Через какое-то время журналисты пришли снова, но уже вместе с «телевизорами», так мы звали телекорреспондентов. От последних так просто отвертеться не получилось. НТВшники (конечно, это было то настоящее НТВ первого разлива) сразу заявили:

– Лиля, или вы скажете, что по этому поводу думает фракция, или мы через полчаса скажем о вас то, что посчитаем нужным. Сама понимаешь, что это будут не самые приятные для вас комментарии. Где все твое начальство? Куда попряталось?

Я попросила ребят подождать в холле, сказала, что они могут выставить камеры, а сама еще раз попыталась дозвониться до наших так не вовремя исчезнувших лидеров. И опять ничего не получилось. Я подбежала к паре оказавшихся на месте депутатов, но те замахали руками и отказались выходить на камеры. Нужно решение фракции, а его нет. И такую ответственность на себя никто не возьмет.

Что мне оставалось делать? Я знала, что наша фракция всегда выступала против депутатских привилегий, что Немцов неоднократно заявлял, что все должны быть равны перед законом и что народному избраннику не требуется никакой депутатской неприкосновенности. Я понимала, что рискую, но другого выхода для себя не видела. Поэтому прикинула, что буду говорить и вышла к журналистам. В итоге мое заявление свелось к тому, что фракция проголосует за снятие с Головлева неприкосновенности, раз это требуется.

Минут через сорок в кабинет влетел разъяренный Головлев. Он был в истерике. Он дико на меня наорал и сказал, чтобы я собирала «свои манатки», потому что это последний день моей работы в Думе. Через несколько минут ко мне прибежала секретарь Немцова и сказала, что Головлев собирает фракцию. Я села за стол и стала ждать. Еще через какое-то время позвонил Борис и сказал, чтобы я срочно и тихо шла к нему в кабинет. Я пришла. В кабинете никого не было. Прошло еще сколько-то минут, и в него влетел Немцов.

– Ну, только быстро, рассказывай, что натворила. Головлев звонит, орет и требует тебя уволить.

Я все подробно ему рассказала. Немцов послушал, помолчал и сказал:

– Ладно. Понял. Сиди здесь и не высовывайся.

Я «не высовывалась» минут десять. А потом, конечно, «высунулась». В холле никого не было. За столом сидела только секретарь.

– Ира, где они все?

Она показала мне на дверь зала, где всегда заседала фракция. Дверь была закрыта. Я глянула на Ирину. Она все поняла, встала, подошла и немного приоткрыла дверь. Я стала слушать, что происходит. Головлев настаивал, чтобы Немцов немедленно уволил меня за превышение полномочий.

Потом услышала слова Бориса:

– Неужели вы думаете, что моя пресс-секретарь позволила бы себе сделать подобное заявление без мо его ведома? – сказал он. – Я был на встрече. Лиля позвонила и спросила, что делать. Я сказал ей, что не обходимо заявить на камеры. Так что, она все сделала правильно и с моего ведома. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Я быстро убежала в кабинет.

– Все, подруга, я тебя отстоял. Но – чтобы в первый и в последний раз, поняла?

– Не обещаю, – буркнула я. – Мало ли что еще случится.

– Что ж ты у меня такая буйная? Ты посиди пару дней тихо. Не светись. Хорошо?

Я и не собиралась светиться. Я собиралась пойти и выпить кофе, чтобы хоть немного успокоиться. В коридоре ко мне подошел Головлев.

– Сучка, теперь живи и оглядывайся, – прошипел он.

Мне стало не по себе. Но я никому ничего не сказала. А потом и «оглядываться» не стала. Просто не придала этому значения.

Через какое-то время Головлев вышел из фракции, чему я была несказанно рада. А потом прошла информация, что его тело было найдено в лесу в районе Пятницкого шоссе. Он был убит из огнестрельного оружия. Преступление не было раскрыто. Убийцы не найдены.

Иногда я думаю: а мог бы Борис меня уволить? С одной стороны – депутат – и не один (Головлева тогда кое-кто поддержал), с другой – я. Подумаешь – проблема: поменять пресс-секретаря. А вот не сдал. Прикрыл. Иначе с чего бы я это все помнила?

 

Как Немцов меня в пресс-секретари приглашал

С Борисом я познакомилась в самые первые дни его пребывания на посту вице-премьера. Это была его первая после назначения командировка в Нижний и Ульяновск. Я тогда была корреспондентом в ИТАР-ТАСС и работала в белодомовском пуле. Мне дали указание во что бы то ни стало попасть в эту первую командировку. Мне это удалось, но об этом я расскажу в другой раз. Так я стала «курировать» Немцова, а еще чуть позже и Олега Сысуева.

Потом произошел дефолт. Ельцин отправил правительство Черномырдина в отставку. Кстати, Немцова в отставку Борис Николаевич не отправлял. Я думаю, что он питал слабость к молодому и непредсказуемому красавцу вице-премьеру и не хотел с ним расставаться. Но Немцов решил, что не готов работать с Примаковым и написал заявление Ельцину с просьбой сложить с него полномочия, и мне кажется, этого Ельцин ему никогда не простил.

Итак, Немцов ушел в отставку. Я осталась работать с новым правительством. У меня появилось два очередных вице-премьера – Маслюков и Кулик. А так как это правительство занималось тем, что только делало вид, что что-то делает, то работа не приносила мне особого удовольствия. Впереди маячил долгий профессиональный застой.

Немцова из видимости я в это время потеряла. Но однажды в первых числах января девяносто девятого мне позвонил Борис. Он поздравил меня с днем рождения и сказал, что хочет увидеться – вручить подарок и просто поговорить. Когда я спросила, куда мне нужно подъехать, Немцов сказал, что сидит в здании Администрации Президента.

Через пару дней в момент очередного затишья я сбежала с работы и пришла к Немцову. Он тут же подарил мне очень симпатичные бусы из крупного янтаря в таком очень современном дизайне, сказав, что «такое смогу носить только я». И сразу объяснил, зачем позвал.

– Лиль, тут вот какое дело. Я партию создал, пока – виртуальную. Теперь надо ее реально создавать, открывать отделения по всей стране, а дальше будем объединяться в блок и идти на выборы в думу. Вот такие перспективы. Поэтому мне нужен пресс-секретарь. Пойдешь?

Я, честно, не была готова к такому повороту дел. У меня была любимая профессия, стабильная, гарантированная работа. Я одна воспитывала дочь, значит, должна была думать и о том, на что содержать нашу маленькую семью. А здесь – интересно, конечно, но без гарантий. А если не пройдем в Думу, что тогда?

– Борь, звучит заманчиво. Новые задачи. Интересно. Но ты понимаешь, я сама деньги на жизнь зарабатываю, надеяться не на кого. А если не получится ничего. Обратно в ТАСС мне дороги не будет. Можно я подумаю?

– Сколько тебе надо времени для раздумий?

– Дней пять. Терпит?

– Ладно, договорились.

На следующий день раздался звонок. Это был Немцов.

– Решила?

– Борь, ну ты же мне пять дней дал. А прошла всего одна ночь.

– Значит так, хватит думать. Думать будешь после. Сегодня пятница. Берешь отгул на два дня. Завтра летим в командировку. Билеты уже куплены. Вернешься во вторник. В среду пойдешь на работу. Обойдутся в твоем ТАССе без тебя пару дней.

Что было делать? Пришлось срочно разруливать ситуацию. В субботу мы улетели открывать первое региональное отделение «России молодой».

Я долго вспоминала, что это был за город, но так и не вспомнила. Точно – где-то за Уральским хребтом. Летели долго, когда сошли с трапа – было очень холодно. Как сейчас помню Немцова в какой-то феерической и невообразимой мохнатой шапке-ушанке.

– И где он ее откопал? – подумала я. Оказалось, это сокровище подарил кто-то из друзей.

Мы прибыли в город очень маленькой командой. С Немцовым был его ангел-хранитель Саша Горшков, человек, который отвечал за все, которого я всегда буду помнить как одного из самых хороших людей из тех, кого я встречала в своей жизни. Помню Леру Гулимову, которая занималась этим самым партийным строительством. А еще какого-то невнятного юношу. Его звали Алексеем. Фамилия вылетела у меня из головы. Знаю только, что он у нас не прижился. А потом всплыл где-то у Суркова, где фигурировал в качестве политического аналитика и считался ну очень большим специалистом по «правым».

Эта командировка, кстати, могла бы для меня оказаться первой и последней. Для провинциального города Немцов, конечно был фигурой знаковой, даже несмотря на то, что уже не являлся вице-премьером. Поэтому после того, как региональное отделение партии было создано, у нас должно было состояться несколько телевизионных интервью. На мою беду первое такое интервью брала очень молодая журналисточка, не в меру кокетливая и веселая. Немцов, видимо, поддался обаянию очаровательной особы, расслабился и разговорился. Выглядело все это очень легкомысленно. Как я не пыталась обратить на это его внимание, он не отреагировал.

В итоге, после записи, когда мы ехали на другой эфир, я сказала Немцову все, что об этом думаю. Сказала жестко, может быть, даже слишком. По крайней мере, Саша Горшков, смотрел на меня круглыми глазами и молчал.

– Знаешь, ты, конечно, можешь себе найти кого-то, кто будет бесконечно тобой восхищаться и рыдать от восторга, но тогда это буду не я. Свита всегда найдется, а вот люди, которые скажут тебе правду, даже если она не самая приятная – не всегда. Так что, решай сам.

Мы доехали на место, нужно было идти на съемку, а я не понимала, стоит ли мне вообще выходить из автомобиля или нет. Немцов посмотрел на меня и сказал:

– Ладно, все понял. Пойдем.

Его второе интервью было блестящим. Казалось, это были два разных человека. Я поняла, что все сделала правильно и что мы поняли друг друга.

На этом история не закончилась. Мы вернулись в Москву. Нам предстояла пресс-конференция по итогам поездки. Немцов должен был объявить о создании своей партии. Журналистов набралось много. Бориса все любили. Пришли почти все, кто работал с ним в его бытность вице-премьером. Так как в ТАССе ничего о моей поездке не знали, я договорилась с Немцовым, что за столом он будет сидеть один, а я встану сбоку и буду вести пресс-конференцию так, чтобы не засветиться на камерах. Все бы так и случилось, но…

Но вездесущие НТВшники попросили эксклюзив на улице возле автомобиля. Немцов дал добро. Ребята выставили камеры. Борис ответил на вопросы. В конце журналист спросил:

– Так у Бориса Немцова все в полном порядке?

– Да, – сказал Немцов, – все по-старому. Вот только «Волга» другая – не черная (он показал на белую «Волгу»), да еще сменил пресс-секретаря.

На этих его словах камера начала медленно наплывать на меня, стоявшую в сторонке.

– Что стоишь. Иди ко мне, – сказал Немцов. Я подошла и встала рядом.

И что мне после этого оставалось? Только приехать в ТАСС и подать заявление об уходе.

 

Кремлевский диггер пахнет сливочками

Сегодня я расскажу вам о встрече из разряда незабываемых. Итак, я только начала работать с Немцовым в качестве пресс-секретаря. В это время он числился «заместителем Ельцина», а если серьезно, то грустил в кабинете на Старой площади в должности зампреда комиссии по местному самоуправлению, возглавляемой, действительно, самим Борисом Николаевичем. Велась какая-то незаметная глазу работа, приходили и совещались люди, но все это было как-то не шатко и не валко, выборы были еще впереди, поэтому в большом немцовском кабинете с огромным столом, с настольной лампой под зеленым абажуром расцвела пышным цветом такая же зеленая тоска.

Вторая волна журналистского интереса была уже не за горами – уже совсем скоро «правые» начнут предвыборную компанию в ГД, и от желающих взять интервью невозможно будет отбиться, а пока… Пока возникали какие-то странные личности, от одной из которых я только что с горем пополам отбилась. Бойкая журналистка весьма подозрительного вида (скорее напоминавшая девочку с ближайшей панели) каким-то образом пробралась в стены здания, где вальяжно расположилась сама президентская администрация в лице ее членов и члеников, и долго и упорно доказывала мне, что ее газете (по-моему это была небезызвестная «СПИД-инфо») безумно интересно все, что связано с только что родившейся на свет божий партией Немцова «Россия молодая». В чем я, конечно, сильно сомневалась.

Не прошло и часа, как в приемную, которую я делила с секретарем Немцова, влетела еще одна колоритная девушка и быстро прямо с порога бросила:

– Боря здесь? – и, не дожидаясь ответа, направилась к кабинету Немцова.

Но я успела ее остановить:

– Простите, вы не представились. Кто вы и зачем вам нужен Борис Ефимович? – спросила я.

Девушка остановилась, повернулась ко мне и пристально на меня уставилась. Весь ее вид выражал недоумение, смешанное с невысказанным вопросом: кто ты такая и что ты себе позволяешь? Меня несколько удивило, что Ирина Королева – секретарь Немцова, смотрит на нас с большим интересом, но молчит. Отступать я не собиралась, поэтому снова попросила девушку представиться, тем более, что выглядела она совсем не так, как подавляющее число женской половины обитателей здешних кабинетов. Девушка была молодой, очень интересной, крупной, яркой, ладно скроенной и крепко сбитой, с буйными кудряшками вокруг чуть полноватого лица, высокой, бесшабашной и очень уверенной в себе. Да и ее одежда сильно отличалась от серо-коричневых одеяний околокремлевских тетенек (хотела написать – дам, но это слово никак не ложится на образ среднестатистической работницы президентской администрации). На ней были плотно сидящие джинсы, короткая маечка, открывающая живот, и расстегнутая трикотажная кофточка.

Прошла еще пара минут, но незнакомка, демонстративно игнорируя мой вопрос, продолжала молчать, и тут открылась дверь кабинета и возник Немцов собственной персоной.

– Борька, – взвизгнула девица – и бросилась обнимать бывшего первого вице-премьера.

– Ленка, ты. А я услышал голоса и подумал – что тут происходит?

Защищенная объятьями Немцова «Ленка» совсем осмелела и спросила с несколько капризной интонацией всесильной фаворитки:

– А почему она меня не пускает? После чего показала на меня пальчиком.

Пока Немцов собирался с мыслями, в разговор вступила я:

– Да, Борис Ефимович, вы уж объясните мне, кто это, чтобы я понимала на будущее, пускать девушку или не пускать.

– Ты что, Лиль, конечно пускать. Это же моя лучшая подруга – Трегубова. Кремлевский пул, – с какой-то грустно-уважительной интонацией сказал Немцов. – Замечательная девушка. Посмотри: какая красотка.

Немцов как-то приобнял девушку за плечи и поставил ее перед собой лицом ко мне.

– Поняла, красотку пускаем не глядя, – сказала я улыбнувшись. Меня позабавило, что Немцов гордо демонстрировал журналистку так, словно имел непосредственное отношение к созданию этой самой красоты.

– Знаешь, – никак не успокаивался Немцов, – она, как моя Жанка (Жанна – старшая дочь Немцова) – пахнет молочком и сливочками.

– Ну, если сливочками, – сказала я смеясь, – то не просто пускаем, а даже приглашаем.

– Приходите, Лена, к нам в любое время, когда у вас возникнут вопросы. Обещаю, что Борис Ефимович всегда будет давать вам интервью в первую очередь. Это я вам как пресс-секретарь Немцова обещаю. Кстати, я уже поняла, что вы Лена, а я – Лиля. Так что, будем знакомы.

Так закончилась моя первая встреча с Ленкой Трегубовой – будущим «кремлевским диггером», автором тех самых «баек», которые так круто изменят ее жизнь.

Позже у нас с Леной сложились прекрасные отношения. Впрочем, не только с ней, но и со всеми журналистами, с которыми мне посчастливилось работать. Я любила нашу команду – всех, кто постоянно работал с нами в Думе, кто писал об СПС, о наших съездах, о предвыборных компаниях, о проблемах и скандалах, о наших лидерах, о бесконечных переговорах с «Яблоком», о нашей поддержке Путина и нашей борьбе с Путиным, о разброде и шатаниях, о силе и о слабости, об успехах и поражениях, о достижениях и провалах, об ошибках и правильных решениях. Я любила всех «своих» журналистов. Почему? Потому что я знала: что это такое – быть в их шкуре. Я пришла сюда с той стороны, и поэтому для меня главным было максимально облегчить им задачу. Именно в этом я видела одну из самых важных составляющих своей работы.

А с Трегубовой помню еще один случай. Это произошло на одном из партийных съездов. Я увидела в фойе грустную-грустную Ленку, которая тихо поманила меня пальцем в небольшой закуток. Мы замаскировались где-то за стенкой. По ее глазам, я поняла: что что-то случилось.

– Ну, Лен, выкладывай, что произошло? Есть проблемы?

– Да, Чубайс.

– Что – Чубайс? А тебе-то он чем нехорош? Ты же у него в подругах ходишь. Ну, не так, конечно, как с Борисом, но все же.

– А, Лиль, долго объяснять. Я тут одну глупость сотворила, меня теперь к нему не подпускают.

– Расскажешь, что случилось?

– Можно, не буду? Ты мне на слово поверь: виновата меньше, чем он думает.

– Ну, хорошо. Так зайди к ним в комнату отдыха (был как раз перерыв в заседании, и вся партийная верхушка была именно там). Ты же буйная – ты сможешь. Прорвись к Чубайсу, объясни все и извинись.

– Не-а, боюсь. Злой он на меня. Лиль, зайди ты, тихонечко спроси: готов ли он со мной поговорить?

И глаза у нее были такие, ну как у побитой собаки. Что было делать?

– Стой тут и никуда не уходи.

Я пошла в комнату отдыха. И мой шеф, и Чубайс были там. Я тихонько подошла к Немцову, пошепталась с ним, объяснив ситуацию.

– Я в курсе. – сказал Борис. – Но вмешиваться не буду. Пусть сама просит.

Я отошла. Подумала. Еще немного покрутилась на глазах у Чубайса.

– Лиля, вы что-то хотите? – наконец спросил он.

– Тут такое дело, Анатолий Борисович. Там у стенки стоит Трегубова…

– И что, что стоит Трегубова? – тон Чубайса не обещал ничего хорошего.

– Стоит и плачет. – продолжила я. – Стоит, плачет и переживает, говорит, что виновата, хочет с вами поговорить и боится.

– Ну, если плачет… Ладно, зови.

Я бегом побежала к Ленке, привела ее к Чубайсу и оставила их одних – разбираться. Минут через тридцать я увидела лучезарно улыбающуюся Ленку, беседующую уже с Немцовым, и поняла, что примирение состоялось.

Все остальное было после: после ее убрали из кремлевского пула, после она написала свою книгу, после «Байки кремлевского Диггера» вызвали скандал и недовольство в Кремле, после ей негде было работать и не на что жить, после ей пришлось уехать из страны.

И где сейчас эта бесшабашная Ленка, которая так сладко пахла сливочками? Кто-то знает?

 

Чубайс и приличная девочка из интеллигентной еврейской семьи

Итак, случилось это в отеле «Холидей Инн», где на этот раз проходило выездное заседание нашей думской фракции. Было самое начало дня – возможно где-то около двенадцати. Заседание проходило в небольшом зале, во всю длину которого простирался один огромный стол. За столом, естественно, сидели депутаты, у стен на стульях – мы, то есть те, кто готовил совещание и должен был там присутствовать по должности. Во главе стола восседали лично Анатолий Борисович, Немцов и Хакамада. А раз присутствовал сам Чубайс (что было не всегда), значит вопросы обсуждались самые что ни на есть серьезные.

И вдруг… (О, как я люблю эти замечательные «вдруг»!) открывается дверь и в проеме появляется она. Эта самая «она» выглядит так, что я даже не знаю, какими словами можно выразить мое впечатление от увиденного.

Представьте себе очень молодую и достаточно миловидную девушку, среднего или даже чуть выше среднего роста, крепко сбитую, с довольно пышными формами. Нет, не толстую, а просто очень аппетитную. При этом на ее весьма привлекательные для заинтересованного мужского глаза формы было надето что-то невообразимое. На девушке были – короткая очень экстравагантная шубка из синтетического меха, полупрозрачная блузка, через которую просвечивалось весьма пикантное кружевное белье, мини-юбка, которая, по виду, всячески стремилась изобразить из себя модный широкий набедренный ремень. На плече очаровательницы болталась сумка-рюкзак в виде симпатичной кошки с длинным хвостиком и бантиком, ножки прелестницы были обуты в ботильоны на высоком каблуке, но самой восхитительной деталью этого, как сегодня говорят «лука», были черные чулки, и я со всей ответственностью могу заявить, что это были чулки, а никак не колготки, потому что каждый чулок, плотно облегающий крепкое бедро, заканчивался черной кружевной резинкой на силиконе, далее следовал намеренно демонстрируемый кусочек обнаженной ножки, и только затем – юбка.

И вот, эта мечта поэта из дверного проема, лучезарно улыбаясь и томно виляя бедрами, направляется такой чарующе-завлекательной походочкой через весь зал к сидящим во главе стола. Девушка идет. Ей никто не препятствует. Все притихли и застыли в ожидании. Никто вообще не может понять: что все это значит, кто это и куда она направляется. Девушка все приближается и приближается и уже кажется, что сейчас случится что-то непоправимое, но тут вышедший из ступора Чубайс наклоняется к Немцову и что-то ему говорит. Тот в ответ, явно проглотив готовый вырваться наружу смех, что-то быстро и с очень серьезным лицом отвечает возмущенному Анатолию Борисовичу.

Конечно, дамы и господа, вам не терпится узнать, что за монолог произошел между этими уважаемыми людьми? Сейчас расскажу. Но… но дело в том, что я обещала ничего не придумывать. Поэтому хочу сказать, что потрясающе сформулированную историческую фразу Чубайса сама я не слышала, потому что не сидела рядом, что ответил Немцов – как вы понимаете, тоже не слышала. Сам Немцов на все мои уговоры подтвердить то, что я напишу двумя строками позже, так и не раскололся. Но СПСовская легенда донесла, что пораженный в самое сердце Чубайс выдал убойную формулировку:

– Боря, кто блядей вызывал?

На что Немцов с полным спокойствием и с уверенностью в том, ни в чем таком он лично не участвовал и замечен не был, сказал:

– Ну что ты, Толя, это невеста Надеждина – приличная девочка из интеллигентной еврейской семьи.

Во время этого наполненного эмоциями и драматизмом монолога, юная невеста наконец-то добралась до своего жениха, наклонилась (чем привела в еще больший восторг сидящих рядом с Надеждиным депутатов), шепнула что-то на ушко своему суженому, отдала ему, как потом выяснилось, ключ от номера и спокойно, с достоинством и полной уверенностью в своей неотразимости, удалилась.

Все выдохнули. И вот, кто-то уже продолжил прерванную на полуслове речь. Но на этом произошедшая на глазах удивленной публики почти немая сцена не закончилась.

Надеждин, видимо, сраженный в самое сердце, извинился, встал и вприпрыжку побежал за своей ушедшей в голубые дали незнакомкой. Ну, просто по Блоку: «И перья страуса склоненные в моем качаются мозгу, и очи синие бездонные цветут на дальнем берегу…»

Прошло минут сорок. Все успокоилось. Одно за одним шли выступления, ставились и решались вопросы, а очарованного жениха все не было. Наконец открылась дверь и вошел Надеждин. В его глазах было все: и розовая романтическая влюбленность, свойственная ранней юности, и торжество уверенного в себе и испытавшего всю полноту счастья от обладания любимой женщиной зрелого мужчины, и гордость собственника, получившего в свое полное распоряжение неоценимое сокровище. Надеждин прошел к своему стулу, сел и, как ни в чем не бывало, начал слушать очередного докладчика.

А кто бы на его месте поступил иначе? Представьте себе, что вам в руки попала такая милая девушка из хорошей еврейской семьи. Да еще и музицирующая. Вы бы устояли?

 

Нырнули

История о кремлевском диггере, который благоухал сливочками, потянула за собой другую. Почему-то, совсем неожиданно для меня, рядом с ней всплыл один из самых «страшных снов» моей пресс-секретарской карьеры.

Итак, пара слов о том, как СПС нырял в прорубь.

Это был 2003 год. Год предвыборный. Его самое начало. Партия готовилась покорять новые вершины, то есть повторить подвиг девяносто девятого, преодолеть барьер и попасть в следующую Думу. Не могу сказать, что все лучились оптимизмом и были твердо уверены в победе, но и серьезных сомнений в том, что ничего этого может и не случиться, не было. Хотя что-то уже смущало. Где-то внутри росло понимание, что уверенность наших лидеров в том, что власти нужна «правая» либеральная фракция в ГД, пусть даже и небольшая, и нужна она для того, чтобы демонстрировать миру, что страна у нас самая что ни на есть демократическая, на самом деле уже является всего лишь иллюзией. Многим уже стало ясно, что там – за Кремлевской стеной – все для себя решили, что все роли написаны, все фигуры расставлены, а Остап Бендер уже сделал свой коронный ход: Е2-Е4.

Приближалось Крещение, праздник, который к истории развития в России либерального движения не имел никакого отношения. Впрочем, не имел до того, как Немцов, которого, как потом стало ясно, надоумил один очень «умный» друг из бизнес-тусовки (ах, как было бы замечательно, если бы продавал он свои памперсы и анальгин и не лез бы с гениальными идеями в политику), решил показать нашу геройскую фракцию всей стране во всей ее красе, то есть в строгом соответствии со всенародной и, одновременно, православной традицией решено было дружно нырнуть в прорубь, и таким образом отметить Крещение.

Немцов озвучил мне эту гениальную идею с твердой уверенностью, что я зарыдаю от восторга и подтвержу, что она на самом деле гениальна. Но этого не произошло.

Борис всегда говорил, что ему легче работать с женщинами, что они понимающие, исполнительные, спокойные. Видимо, в разряд женщин по-Немцову я не входила, потому что с пониманием подобных пиар-акций у меня всегда была, что называется, напряженка. Я взяла с места в карьер:

– Начальник (когда я злилась, он из Бориса сразу почему-то превращался в начальника), извини, конечно, но это чушь. Ты понимаешь, что за результат ты получишь? Знаешь, как журналисты отпишутся и какую картинку в ящике ты увидишь?

– А что, класс: вот такие бодрые и здоровые «правые», ведущие правильный образ жизни и соблюдающие традиции, идут на выборы.

– Немцов, а почему ты так уверен, что тебя все любят и именно это и напишут? Я думаю, что все будет совсем наоборот.

– Почему?

– Потому что ставлю себя на место журналиста и понимаю, что я бы в этой ситуации отстебалась по полной программе. Не стоит самим давать поводы для шуток. У нас в стране на этом поле уже работает один классный специалист. Я говорю о твоем «лучшем друге» Жириновском. Он отлично выглядит в политической клоунаде, ему это прекрасно удается, поэтому не стоит с ним состязаться – проиграешь. Два клоуна на одной арене – многовато.

И тут я увидела, что шеф обиделся, а обидевшись – разозлился. В итоге я получила длинный и агрессивный комментарий, касающийся моего интеллектуального уровня, который (комментарий) сводился к тому, что моих скромных мозгов не хватает, чтобы понять всю оригинальность идеи и гениальность задумки.

– Знаете, Борис Ефимович, вы – лидер партии, а не я. Делайте то, что считаете нужным. Я только высказала свое мнение.

– Вот именно, – сказал Немцов, – всем нравится, все готовы принять участие. Только тебе не нравится, да еще твоему любимому Коху.

– А, Кох тоже против, – сказала я, и добавила:

– Еще раз говорю – поступай так, как считаешь нужным. Только позволь мне в этом шоу не участвовать.

– Ты хочешь сказать, что отказываешься работать?

– Угу, – сказала я, опустила голову, но твердо решила не отступать. – Отказываюсь, чтобы мне, как было написано в одной революционной книжке, «не было безумно больно». Я считаю, что пиар без идеи – это дешевая рекламная акция, ну, это как женские прокладки рекламировать.

– То есть – не хочешь? – еще раз повторил Немцов.

– Нет.

– Ну и иди. Без тебя обойдусь. И вообще, после поговорим. Очень много себе позволяешь.

Я развернулась и ушла.

Дальнейшая история происходила без моего участия. И я думаю, что все о том, как фракция отметила Крещение, можно найти, покопавшись, на широких просторах Интернета. Поэтому рассказывать того, очевидцем чего я не была, не буду. Скажу только, что пресса была еще та. Получили мы по полной.

Немцов ходил очень расстроенный и злой. Мне было его жалко. Но я молча наблюдала за всем со стороны. А сама думала: «Ну их же много – депутатов, почему не нашлось таких, кто бы его остановил?»

Все делают ошибки, но когда есть настоящая команда – люди с мозгами, работающие на один результат, люди, работающие на равных, люди, делающие одно большое дело, тогда ошибок можно избежать или, по крайней мере, делать их как можно меньше. У Немцова, на мой взгляд, такой команды не было. Вот почему я не хотела бы оказаться на его месте. Впрочем, еще меньше я хотела бы оказаться на месте того, кто обитает в Кремле сейчас.

 

Семейный портрет в интерьере

Понимаю, что этой темы избежать мне все равно не удастся. Я говорю о личной жизни Бориса Немцова. Наше время склонно к тому, чтобы заглядывать в замочную скважину. Впрочем, люди всегда любили посплетничать и покопаться в чужой жизни. Кто, с кем, когда и почему. Разве не интересно? Конечно, интересно. Простительно? Пожалуй, да. Тем более, что герои всех этих интимно-любовно-семейных историй зачастую и не пытаются ничего скрывать. Хотя, конечно, не все. Вот на днях господин Песков (надо ли кому-то объяснять, что это пресс-секретарь самого…) заявил, что-то близкое к тому, что «семья для Владимира Путина является закрытой территорией». А у нас – у нас это была ну очень открытая территория, продуваемая всеми ветрами, которые заносили сюда журналистов и журналисток всех мастей, желавших получить информацию от всех действующих лиц семейных драм (или, если хотите, комедий) сначала красавца губернатора, чуть позже – вице-премьера, еще позже – лидера СПС, а ныне – видного оппозиционера и, с недавнего времени, депутата Ярославской Думы, уже принесшего этой самой Думе общероссийскую известность.

Я долго думала, как назвать этот опус. В итоге остановилась на знаменитом творении Висконти, потому что, как мне кажется, именно его «Семейный портрет в интерьере» прекрасно ложится на картину личной жизни моего бывшего шефа.

Что-то большое получается предисловие. Но это потому, что для меня это не самая простая тема. Видимо, я всегда так была занята своей собственной личной жизнью, что о личной жизни Немцова не беспокоилась и никогда за ней не следила. А поэтому все, ну просто все узнавала самой последней.

– Знаешь, у Немцова проблемы с Раей, потому что обнаружилась Катя, а у нее – Антон и Дина. Думаю, что и Жанночка очень переживает.

– ???

– Ты что молчишь? Ты не в курсе? Врешь, не может этого быть.

А теперь – по порядку. Первая жена Бориса Немцова – Раиса. Они были женаты официально целых восемнадцать лет и, как я понимаю, развелись не так давно. У Раи с Борисом одна единственная, уже вполне взрослая и самостоятельная дочь – Жанна, которую самые любопытные с большой пользой для себя могут увидеть на канале РБК. Поэтому – вперед, к голубому экрану.

Еще одна официально озвученная женщина Немцова – это популярная телеведущая Екатерина Одинцова, довольно колоритная пышная блондинка а-ля Мэрилин Монро, только с великорусским акцентом. Она является матерью двоих детей Бориса – сына Антона (точная копия папы) и дочери Дины. Нужно сказать, что информацию о том, что это была за история и как она развивалась проще всего почерпнуть из многочисленных газетно-журнальных откровении самой Екатерины, потому что она с легкостью и с большим удовольствием о них рассказывает. Поэтому тем, кто сильно интересуется, рекомендую прочесть, чтобы не зря старались многочисленные интервьюеры и интервьюируемая.

И последняя (а с совсем недавних пор и официальная жена Немцова, кстати, Ирочка, от всей души поздравляю) – это Ирина Королева, именуемая Борисом «королевой». Ира много лет была личным секретарем Немцова, потом стала мамой его младшей дочери Сонечки, а вот теперь, как я уже сообщила – второй официальной женой.

Другие. О них официальная история умалчивает, поэтому и я позволю себе промолчать. А вот поклонницы – это да. Об этой страшной для пресс-секретаря категории я расскажу. Поклонницы были всегда и везде, они обнаруживались в самых неподходящих местах, лезли из всех щелей, визжали от восторга, бросались под ноги, добирались до своего кумира, говорили что-то трепетное с придыханием, обрушивались на него со своими признаниями, девичьими грезами, восторгами и взращенными в тишине столичных и провинциальных спальных районов мечтами о принце и большой и светлой любви.

Больше всего проблем эта категория российских гражданок доставляла мне во время нашей первой предвыборной компании в 1999 году. Для тех, кто не знает или забыл, напомню, что тогда «правые» в первый раз шли в Думу. И так как это были настоящие выборы, а не те, что происходят сегодня, то предвыборная компания длилась почти год, а ее главной «фишкой» были рок-концерты, которые лидеры партии вместе с самыми известными рок-музыкантами и группами проводили по всей стране, собирая на стадионах огромные толпы будущих избирателей и, конечно, избирательниц.

В основном, это были весьма юные и бойкие девицы, которые через одну просто мечтали поближе познакомиться с красавцем Немцовым, шедшим под № 2 в партийном списке. И я бы вообще не знала, что с ними делать, если бы не спасало присутствие в команде ребят из группы «Чайф», Сергея Мазаева, Владимира Кузьмина и Володи Преснякова. Они, конечно, тоже часто брали огонь на себя. А еще очень выручал наш бессменный ведущий – Николай Фоменко.

Кстати, вспомнилась короткая история с последним, приключившаяся в Челябинске.

После очередного отработанного концерта мы все приехали в уютную частную гостиницу, где нас поселили, поужинали и, уставшие, разошлись по номерам. И только нас всех сморил первый самый нежный и хрупкий сон, как мы были разбужены громким криком. Звонкий девичий голос просто молил, возносясь к небесам и к окнам наших номеров:

– Коля Фоменко, я тебя люблю, выходи.

Все, конечно, пожелали Коле большой и светлой любви, порадовались за него и уже хотели заснуть, потому что завтра должен был быть очередной перелет и новый концерт. Но не тут-то было. Девичий крик, обращенный к Коле, заключающий в себе идущую прямо от сердца и всех остальных частей юного тела просьбу поскорее прийти и ответить на столь внезапно вспыхнувшую любовь, повторился. Потом он повторился еще раз. Потом – еще. И это продолжалось до самого утра. Видимо, жестокосердный так и не внял стенаниям пораженной Амуром в самое сердце провинциальной красавицы.

…Последним в самолет вошел Сергей Мазаев. Он подошел к Фоменко, посмотрел ему прямо в глаза (взгляд Мазаева был ох, как тяжел) и сказал:

– Что же ты не вышел, сволочь? Держи.

И Мазаев передал изумленному Коле фото девицы, окропленное слезами с очень трепетной надписью, содержащей обещание любить его до гроба. Весь самолет просто лег от смеха.

Но это я так, к слову. О нашем триумфальном шествии в ритме рока я расскажу позже.

А пока – еще несколько слов о семейном портрете. Я знала всех трех женщин Немцова – и Раю, и Катю, и Иру. Кого-то меньше, кого-то больше. И каждая из них мне чем-то нравилась. Рая, с которой мы почти ровесницы (по-моему, она старше меня на два-три года), за ее характер и внутреннее достоинство. Катя – за то, что многого сумела добиться в жизни, сделала блестящую карьеру. Ира – за ее преданность своему любимому мужчине, за понимание и настоящую женскую мудрость.

Всех их вместе я видела в последний раз на пятидесятилетии Бориса. Я не представляла себе, что такое вообще возможно – собрать всех своих женщин и детей в одном месте. Но мой бывший шеф как-то ухитрился это сделать. И все обошлось без кровопролития. (Шучу).

Мне сложно это понять, потому себя в такой ситуации я не представляю. Просто я другая. Но судить никого – ни Немцова, ни его женщин – не берусь.

И последнее. В тему. Когда мне было лет тринадцать, я взяла в библиотеке «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Там в предисловии было написано, что он имел нескольких жен. Когда я по своей наивности сказала, как мне тогда казалось, совсем «пожилой» библиотекарше лет сорока пяти о том, что, мол, не очень-то хорошо поступал с женщинами известный писатель, библиотекарша, громко вздохнув, сказала:

– Молодец, скольких женщин осчастливил.

Вот такая точка зрения. Что сказать? Имеет место.

 

Сорос подождет

Честно скажу, едва ли я бы вспомнила эту историю, если бы не одна фотография…

Случилось это в те далекие времена, когда народ голосовал за Ельцина сердцем, когда Немцов был первым вице-премьером, когда журналисты из правительственного пула ходили в Белый дом по постоянным пропускам и могли получать информацию из первых рук, а совсем не так, как это происходит сегодня: по разовому пропуску, дружными рядами строго в пресс-центр, при шаге вправо или влево – расстрел; когда я запросто могла позвонить Немцову на мобильный и даже со всего разбегу влететь в кабинет (ну, это, конечно, если очень нужно). А еще это случилось тогда, когда по коридорам Белого дома спокойно расхаживал один из героев сегодняшней байки – знаменитый американский финансист Джорж Сорос.

Дело было в первых числах октября. Почему я это точно знаю? Потому что на девятое октября приходится день рождения Немцова. А случилось все, когда мы – Петя Мокшин, Юля Ульянова и я – отправились поздравить «нашего» вице-премьера с этим замечательным днем и пожелать ему еще больше дружить с «четвертой властью» в нашем лице и сообщать нам все самое интересное, ничего не тая.

Мы с ребятами пришли в приемную. Там восседала одна из знаменитых немцовских секретарш. А в уголочке сидел и, видимо, дожидался своей очереди серьезный немолодой мужчина, на которого мы совсем не обратили внимания.

Сначала два слова о секретаршах. Почему знаменитые? Да потому что только у Бориса были две непонятно каким образом попавшие сюда девицы очень модельного вида, с ногами от самых ушей и со всеми прочими женскими достоинствами, которые они активно демонстрировали, чем вводили в состояние полной невменяемости мелкую белодомовскую чиновничью сошку.

Немцов, благодаря наличию в его приемной таких фантастических обольстительниц, постоянно получал от посетителей, принадлежащих к сильной половине человечества, огромное количество комплиментов из серии: «Ну, ты, Борь, даешь!», и, гордясь своими красотками, особенно не заморачивался на том, что они из себя на самом деле представляют и соответствуют ли необходимому уровню квалификации. Дамы же были с претензией, понимали всю силу своей разящей красоты, а посему и вели себя соответственно.

Я не то, чтобы их не любила, но восторга они во мне не вызвали, потому что мне частенько приходилось объяснять обеим красоткам, для чего они тут сидят и в чем заключается одна из их святых обязанностей. Произошло подобное объяснение и на этот раз.

– Здравствуйте, (имени красотки, хоть убейте, не вспомню, а посему, пусть будет, Катерина) Катя. Мы бы хотели поздравить Бориса Ефимовича с днем рождения. Как это можно сделать?

– Никак. Немцов занят. И вообще – к нему оче редь.

Я оглянулась. Очереди не наблюдалось. Не считая человека в уголке.

– Ну, если это и есть вся очередь, – я показала на мужчину, – то мы подождем.

– Как хотите.

– Вот только я прошу вас доложить о нас Борису Ефимовичу.

Секретарь сделала вид, что ничего не слышит.

– Катя, пожалуйста, позвоните Немцову и скажите, что такие-то и такие-то пришли его поздравить. Доложить – это же одна из ваших прямых обязанностей.

Увы, звезда приемной не спешила сделать то, о чем я ее просила. Она, наверное, еще долго бы соображала, что ответить этой совсем уж обнаглевшей журналистке, как вдруг открылась дверь и из кабинета выглянул вице-премьер собственной персоной.

– Ребята, привет, а что вы здесь делаете?

– Да вот, пришли вас с днем рождения поздравить, но никак не прорвемся. Говорят, что у вас очередь.

– Да о чем вы? Заходите. Быстро.

Мы, довольные тем, что все так удачно сложилось, двинулись к кабинету. Но тут, неожиданно проснулась секретарша:

– Борис Ефимович, вас же Сорос ждет.

– Где? – спросил Немцов.

– Да вот же он сидит.

И девица показала на мужчину.

Тот, сообразив, что разговор идет о нем, лучезарно улыбнулся и уже собрался встать, как Немцов продолжил:

– Сорос? Ничего. Сорос подождет.

Он подошел к Соросу, пожал руку и начал ему что-то говорить на английском. А мы, пользуясь минутой, нырнули в кабинет.

Через пару минут мы уже поздравляли Немцова, дарили ему какие-то скромные подарочки, что-то говорили, он нам что-то отвечал, все дружно смеялись.

Как возникла идея сфотографироваться и кто нас фотографировал, я уже не помню. Но на сохранившейся у меня фотографии до сих пор стоят и улыбаются такие молодые Немцов, мои друзья и коллеги Петя, Юля и, конечно, я.

И, глядя на это фото, я сразу вспомнила, как это было, и подумала, как в то самое время, когда фотограф скомандовал нам: «Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка!», там – за дверью – в приемной сидел господин миллионер с мировой известностью и (как я подозреваю) думал:

– Да, до чего же странные эти русские…

И последнее. Добавочка от Немцова. Борис мне попенял, что Сорос был не миллионер, а миллиардер. Простите, запамятовала. А секретарш звали, оказывается, Оля и Наташа, а совсем не Катя. Но кто из них принял активное участие в этой истории, не помню, так что, пусть останется, как было – Катя.

 

А мы едем в Магадан

Трудное» лето 1998 года было в самом разгаре. Уже два месяца, то затухая, то вновь обостряясь, по всей стране шла «рельсовая война». Шахтеры регулярно перекрывали железнодорожные пути, выдвигали правительству все новые и новые требования. Кириенко в ответ с той же регулярностью заявлял, что не пойдет на уступки, а после отправлял Олега Сысуева на очередные переговоры. Вся наша белодомовская журналистская жизнь проходила под стук шахтерских касок. Мы, как проклятые, носились по длинным коридорам здания правительства, пытая каждого встречного о том, что происходит, как и когда ситуация будет разрешена. В перерывах между работой, мы всей командой покуривали в своем излюбленном месте и наблюдали в окно, как полуголые шахтеры в перерывах между художественным стуком загорают, обедают, митингуют, общаются с милицией, с переговорщиками всех мастей, с телевизионщиками и с радостными коммунистами в которых, видимо, глядя на бастующих, пробудилась дремавшая до сей поры классовая солидарность.

Шахтеров скопом привозили утром в автобусах, а вечером также организованно увозили, оставляя малую толику в палатках на Горбатом мосту, как напоминание правительству о том, что каски вновь застучат завтра и будут греметь полные восемь часов в строгом соответствии с трудовым законодательством. Чуть позже Лужков, судя по всему, беспокоясь за санитарное состояние ближайших кустов, обеспечил их биотуалетами, а еще позже к месту осады ежедневно стала приезжать машина с водой, которая заменяла бастующим душ. Если я не ошибаюсь, шахтеров даже на экскурсии по Москве-матушке возили. Короче, они, в отличие от нас, жили полной и насыщенной столичной жизнью.

Но случился и на нашей улице праздник. Как-то раз прибежал мой постоянный спутник Петька Мокшин с криком:

– Лиль, Немцов летит в Магадан и на Сахалин. Тебе твои (ИТАР-ТАСС) командировку оформят?

– Куда? На Сахалин? – переспросила я, почему-то пропустив мимо ушей Магадан. – Да я в лепешку разобьюсь, а на Сахалин командировку заполучу. Когда еще туда попадешь? А что за программа?

– Точно не знаю, но «Сахалин-1» и «Сахалин-2» Боря точно посетит (напомню, что Немцов курировал нефтянку и в это самое время активно занимался обоими проектами).

Через пару дней мы отправились в Магадан.

По прибытию в город Немцова и особо приближенных членов делегации разместили в уютном частном отельчике, а журналистов поселили в видавшей виды гостинице советского образца. Кстати, скажу, что сам город мне понравился – небольшой, зеленый, уютный, весь застроенный двух– и трехэтажными домами, возведенными еще руками японских военнопленных. Хотя, думаю, что он произвел бы совсем иное впечатление, если бы мы оказались здесь не в начале июля, а где-нибудь в декабре или в январе.

Да, самое печальное было то, что еще в холле гостиницы нас предупредили, что горячей воды, к сожалению, нет, так как идет плановый ремонт. Мы с Петькой, посовещавшись, решили, что это не страшно, и что в такую чудную погоду можно принять бодрящий холодный душ. С этим и разошлись по своим соседним номерам. Мое счастье, что я не нырнула в душ сразу, а вышла на крошечный балкончик, чтобы полюбоваться видами. И в тот самый момент, когда я, попивая воду из бутылки, взирала с высоты на город, за стеной раздался страшный крик Мокшина, после него прозвучала колоритная тирада про бабушку, бога, черта и чью-то маму, а потом на соседний балкончик выскочил Петька, завернутый в махровое полотенце. Выражение его лица было таким, что я поинтересовалась, не обнаружил ли он в ванной невесть как забравшуюся туда девицу легкого поведения и не это ли его так травмировало? На что Мокшин грозно прорычал:

– Издеваешься? А я, между прочим, о твоем здоровье подумал. Не придумай лезть под душ. Вода даже не ледяная, а ледяная в квадрате.

Я прохихикала свое спасибо и отправилась в ванную, чтобы проверить поступившую информацию.

Петька не соврал. Вода была мало не покажется. Надо было что-то придумать. Гениальная идея пришла в голову практически сразу. Я спустилась вниз, добралась до ближайшей палатки, купила там четыре полуторалитровых бутылки воды и сообразила из них что-то, что могло сойти за душ.

А после пошли встречи с руководством области, города с простым народом, долгоиграющие и мимолетные посещения чего-то очень важного и нужного, и столь же важные или не совсем важные обсуждения этого самого важного. Все это моя память благополучно похоронила в своих недрах. Но один момент все же запомнился.

Немцову предстояло открыть только что отстроенный прямо в тайге под Магаданом завод по переработке золота. Нашего вице-премьера на вертолете повезли на золотые прииски, а уже оттуда он должен был прилететь на завод. А нас привезли сразу на место торжества. Как я уже сказала, прямо в лесу оказался очень современный и компактный заводик, спрятанный от посторонних глаз за серьезным таким забором, тщательно охраняемый и на вид достаточно неприступный. Мы приехали раньше Немцова и поэтому прогуливались у проходной в ожидании руководства. Нас с самого Магадана сопровождала специально выделенная губернатором Цветковым дама из пресс-службы, главной обязанностью которой было спасение нас от мерзкой летающей и противно зудящей кусючей живности под названием «комар обыкновенный», коей, как мы испытали потом на собственном опыте, оказались полным-полны окрестности затерянного в бесконечной тайге города. Наша спасительница регулярно подбегала к нам, каждый раз извинялась и обильно поливала нас с ног до головы какой-то мерзко пахнущей жидкостью, которая должна была защитить заложников сложившейся ситуации от этого божьего наказания. При этом дама постоянно убеждала нас, что мы очень счастливые, потому что «уже прошел сезон мошки, которая – эта самая мошка – это да, а комар, так это даже и ничего, пустяк пустяком». Но мы, избалованные столичные штучки, с ней были категорически не согласны, потому что эти твари не казались нам столь уж безобидными. Мы с Юлей Юльяновой и Петькой Мокшиным вооружились длинными ветками и с их помощью пытались спастись от укусов жаждавшей нашей свежей кровушки комариной братии.

А Немцов все не летел и не летел. Видимо, чтобы мы окончательно не заскучали, вдруг на всю катушку включили какую-то бравурную музычку из шедевров советской эстрады. И под громкое, кажется, кабзоновское: «Раньше думай о родине, а потом – о себе», мы продолжили уже ритмично отбиваться от совсем озверевших кровососущих. Наконец, прилетели Немцов с Цветковым.

Вальяжный губернатор, счастливо сияя улыбкой гостеприимного хозяина, повел нас в цеха своего драгоценного и (сразу было видно) любимого детища, широким жестом приглашая дорогих гостей посмотреть, что за чудо выросло в таежной глуши. Смотреть действительно было на что. Заводик отвечал всем современным требованиям, производство осуществлялось по последнему слову науки и техники, присутствие человека было вообще почти сведено на нет, практически полностью автоматизированный процесс превращения добытого золота в полноценные одинаковые слитки производил сильное впечатление. Наконец, мы добрались до последней стадии производства. У меня, да и не только у меня, возникло странное, такое почти сюрреалистическое ощущение от лицезрения огромного числа сотен аккуратно сложенных золотых слитков.

Радостный и гордый Цветков, прекрасно понимая, какое впечатление производит на нас такое количество золота, решил усилить театральный эффект от происходящего. Он взял слиток и дал его в руки Немцову. Немцов взвесил слиток на руках, держа его как младенца, а потом неожиданно бросил мне, стоящей рядом:

– Смотри, Лиля, просто под цвет твоего пиджачка.

На мне действительно было последнее творение моей любимой Лены Макашовой из очень своеобразного бархата рыже-золотого цвета. Радостный Немцов, видимо, приятно удивленный таким сочетанием, ничего не говоря одним движением сунул мне в руки слиточек, который я быстро подхватила, совершенно не догадываясь о том, какой он на самом деле тяжелый. Десять килограмм чистого золота чуть было не были уронены мною на ноги уважаемого вице-премьера, но в последний момент я все-таки удержала слиток двумя руками. И тут же увидела, что фотографы решили запечатлеть сей момент для вечности. Я попыталась изобразить улыбку. Но она мне не удалась. На сохранившейся у меня фотографии я вижу, как через улыбку просвечивает гримаса, но очень надеюсь, что никто, кроме меня, этого не замечает.

Уже в Москве, получив фотографию, я, рассматривая ее вместе с Борисом, с улыбочкой, очень смахивающей и, я бы сказала – просто копирующей ту, с какой Немцов вручил мне этот незабвенный слиток – сказала:

– А знаете, Борис Ефимович, смотрю я на это фото и думаю, вот откажетесь вы мне какую-нибудь информацию нужную сообщить, а я разозлюсь, возьму фотографию, аккуратненько отрежу Цветкова и останемся на ней только мы с вами. А тогда… я загоню ее за хорошие деньги в какую-нибудь желтую газетенку, чему они будут несказанно рады. Придумают правильный заголовок и будете опровержения давать до скончания века.

– Значит, шантажируешь, – сказал он в ответ.

– Ага, шантажирую.

– Меня – бесполезно, – уверенно заявил Немцов.

Может, оно и так, но с тех пор на мои вопросы первый вице-премьер отвечал всегда исправно и обстоятельно. Не отлынивал и на сильную занятость не ссылался.

 

Как Ельцин поставил крест на моей семейной жизни

И снова – июль 1998-го. Я остановилась на открытии завода по переработке золота под Магаданом. Но помнится не только это. Остался в памяти мемориал «Маска Скорби», созданный Эрнстом Неизвестным на личные деньги Ельцина и посвященный жертвам сталинских репрессий. Огромное пятнадцатиметровое каменное лицо словно парит над городом, глядя на него полными слез глазами со своего природного постамента – склона сопки Курганская. Вокруг горой лежат камни с названиями колымских лагерей, а когда дует ветер – гулко звучит раскачиваемый им колокол. Ведь Магаданская область, это и есть та самая Колыма. Именно здесь располагались знаменитые Колымские лагеря. Как нам рассказал наш водитель, – с этой сопки прекрасно видно залив, куда морем на баржах привозили новых зеков, сгружали, формировали этапы и пешком отправляли на зону.

– Если лететь над тайгой на вертолете, то до сих пор видно сохранившиеся бараки. И кажется, что они ждут своего часа, готовые принять новых людей, чтобы быстро перемолоть их в лагерную пыль и рассеять по ветру. Но на самом деле, как говорят очевидцы, от лагерей осталась одна труха, – рассказывал водитель.

Подумалось, что неумолимое время и живущая своей жизнью тайга медленно, но верно уничтожают все то, что напоминает о палачах и их жертвах. И когда-нибудь все это исчезнет с лица земли и канет в небытие, сохранится разве что в нашей памяти.

Да, какое-то невеселое получилось начало истории. Продолжение будет совсем другим.

Прошел день, закончилась официальная программа визита. Но губернатор, видимо, решил максимально расширить границы гостеприимства и поразить столичных гостей в самое сердце. Нас рассадили на два пограничных сторожевых катера (Немцова и всю чиновничью компанию – на один, а журналистов – на другой) и вывезли на рыбалку. Немцов прямо с борта ловил крабов какими-то специальными снастями, а мы – камбалу. Ловля была весьма оригинальной. Никакого умения не требовалось. Матрос давал тебе леску со множеством пустых (!) крючков, ты опускал ее в воду, держал некоторое время, а после матрос помогал тебе вытащить ее на палубу, всю увешанную глупой камбалой, которая по неизвестным мне причинам просто бросалась на эти крючки без наживки и так трагично заканчивала свою жизнь. На все мои просьбы объяснить, почему магаданская рыба отличается такой склонностью к массовому суициду, вразумительного ответа я не получила.

Далее нам предложили «легко» закусить. На палубе поставили столы и принесли невиданное количество красной икры в тарелках, величиной напоминавших тазики. К икре подали хлеб и столовые ложки. Помню еще салат. Он запомнился мне тем, что на мой вопрос:

– Из чего салат? – я получила ответ:

– Из крабов.

– Из крабов и чего? – дотошно переспросила я.

– Из крабов и майонеза, – с достоинством ответила дама, показав всем своим видом, что другого у них не делают.

Да, еще помню, что целых крабов для желающих положили прямо у столов на полу в пластмассовых тазах, которыми у нас хозяйки раньше пользовались для мелких постирушек. А главное, беда пришла откуда не ждали. Очень быстро закончился хлеб и пришлось есть икру просто ложкой. Просто ложкой просто пустую икру. Ужас.

Еще хорошо помню двух довольных жизнью красавцев Димку Знаменского и Петьку Мокшина, которые после обильной трапезы, прислонившись к борту, сели на палубу, вытянули ноги и так полусидели-полулежали, всем своим видом напоминая довольных сытых котов, уничтоживших втихую всю хозяйскую сметану. А мы с Юлей Ульяновой не смогли отказать себе в удовольствии запечатлеться на память с полными икры тарелками-тазиками в руках.

На этом командировка не закончилась. Мы полетели дальше – на Сахалин. Там наш первый вице-премьер отправился на вертолете на шельф, инспектировать, как продвигается работа над его любимым детищем под названием «Сахалин-1» и «Сахалин-2», которое, если я все правильно понимаю, представляло собой серьезный нефтегазовый проект, связанный с разработкой новых месторождений газа и нефти и реализуемый на основе соглашения о разделе продукции. Нас же повезли посмотреть показательное хозяйство по разведению ценных пород лососевых рыб. По дороге, которая шла вдоль берега, с одной стороны был океан, а с другой – словно нанизанные друг на друга большие и маленькие озера, утопающие в зелени, обрамленные цветущим шиповником, люпином и огромной высоты лопухами. Мы дружно решили, что обязательно окунемся в океанские волны, что и проделали всем пулом на глазах у изумленного водителя микроавтобуса, потому что температура воды едва ли подходила для принятия водных процедур.

Да и показательному хозяйству тоже было, что нам показать. Поэтому уехали мы оттуда довольные жизнью и полные надежд на дальнейшие интересные встречи и впечатления. Но посмотреть красоты острова нам, увы, не удалось. Ельцин срочно вызвал Немцова в Москву для того, чтобы тот незамедлительно отправился в маленький городок на юге России под говорящим названием «Шахты» для того, чтобы снять с рельсов бастующих шахтеров и разблокировать движение поездов. Делегация быстро загрузилась в самолет и отправилась в обратный путь. В столицу мы прилетали поздней ночью, а уже утром должны были отправиться к шахтерам.

Этот неожиданный приезд и вылился для меня в сюрприз, за которым последовал крах моего и так уже давно трещавшего по швам второго брака.

Так как мы прилетали поздней ночью, то машину из ТАССа я не вызвала, а «села на хвост» тогдашнему пресс-секретарю Немцова – Андрею Першину, который тоже жил в Ясенево, в соседних со мной домах. По дороге Першин поинтересовался, звонила ли я домой, чтобы предупредить, что возвращаюсь.

– Да нет, – ответила я. – Зачем?

На что Андрей со всезнающей мужской ухмылочкой заметил, что всякое бывает и что анекдоты про мужа, возвращающегося из командировки, не просто так придумали.

– Так-то о муже, – сказала я. – А тут – жена. Помахала ему ручкой и вошла в подъезд.

…Я попыталась открыть входную дверь квартиры, но та была заперта изнутри. Я позвонила. В ответ – тишина. Позвонила еще и еще. Раздался нервный голос мужа:

– Кто?

– Это я, открывай.

– Сейчас, оденусь.

Я сильно удивилась: зачем ему нужно встречать меня ночью при всем параде и стала терпеливо ждать, когда наконец откроется дверь. Пауза затягивалась. Я подумала, что уж галстук точно необязателен, а чуть позже, что Першин, видимо, был тайным старшим сыном знаменитой Ванги и что анекдот был очень кстати. Тогда я начала соображать, как нужно себя вести в подобной ситуации, чтобы не выглядеть полной идиоткой.

Наконец, дверь открылась. В глазах моей второй половины было что-то от выражения, которое свойственно замученному совестью щенку, изгрызшему одновременно хозяйский ботинок, уголок дивана, тапочки старенькой бабушки и от стыда написавшему на новый ковер. Руками он нервно теребил ворот сорочки, в которую почему-то облачился.

– Милый, – нежно сказала я, – мы вернулись раньше, потому что утром надо лететь в Шахты – улаживать ситуацию с бастующими шахтерами. Я ужасно устала. Сейчас в душ и спать.

И сразу отправилась в ванную комнату. Честно, я прислушалась: хлопнет ли дверь. Дверь хлопнула. Моя догадка подтвердилась.

Через десять минут все было решено: благополучно спроваженная девица ехала, как я думаю, на такси домой (надеюсь, он дал ей денег), а муж, точнее – уже бывший муж, был отправлен спать на коврик на кухне. При этом ему было популярно объяснено, что сразу после командировки я подарю ему долгожданную свободу путем как можно более быстрого и безболезненного развода, произведенного специализирующимися на этом органами государственной власти. При этом я добавила, что мне бы не хотелось никаких оправданий, стенаний, сцен с мольбой о прощении, уверений, что я все придумала и что мне все померещилось от усталости.

– Милый, наша совместная жизнь все равно уже давно шла к своему концу. И спасибо Борису Николаевичу, что его внезапное решение ускорило то, что рано или поздно все равно бы произошло, – подытожила я.

Утром я созвонилась с Першиным. Он подхватил меня, и мы помчались во «Внуково-2». По дороге я сдуру сказала ему, что он был прав и что я действительно почувствовала себя героиней того самого анекдота. Вот только в наш век – век расцветшего феминизма из командировки вернулся не муж, а жена.

Теперь, когда мне говорят о том, что женщины любят посплетничать, я отвечаю, что мужчины любят это еще больше. И у меня есть на это все основания. Не успел самолет подняться в воздух, как ко мне подсел сам первый вице-премьер.

– Лилька, Першин рассказал… Это так и есть?

– Ну да, развожусь.

– Да ладно. Ну, всякое в семье бывает. А ты сразу – развожусь. Ты ее действительно видела?

– Ее. Нет, только слышала. Дала возможность спокойно уйти. Не волосы же ей рвать?

– Ты что, даже не посмотрела?

– А зачем, – сказала я, – и вообще, давай, Немцов, не будем. Тема дерьмовая. Обсуждать не хочу.

– Ладно. Только знаешь, не переживай. Почти со всеми такое в жизни случается.

– И с тобой?

Он как-то тихо кивнул головой. А я подумала: Интересно, только в какой роли он выступал в этой мизансцене? Уж точно – не в роли вернувшейся из командировки жены.

А потом мы выпили коньяка за мое светлое будущее и за здоровье Бориса Николаевича, с чьей легкой руки я закрыла последнюю страницу романа под названием «Мой второй брак».

Мы летели. Нас ждали рельсы и шахтеры.

А развод? Развод случился. Самое смешное – он случился одновременно с дефолтом, так что последний прошел для меня совершенно незамеченным.

И последнее. С высоты прожитых лет по этому поводу могу сказать только одно:

– Дорогой Борис Николаевич, господин Президент, еще живет на этой земле женщина, которая вспоминает вас добром. Благодаря вам я стала счастливой и свободной. Во всех смыслах. И я это очень ценю и помню.

 

Вперед, на Белград!

Только я собралась продолжить свое повествование и написать о том, как мы с Немцовым снимали с рельсов бастующих шахтеров, как совершенно неожиданно для меня, словно чертик из табакерки, на свет выскочила совсем другая история.

Шла весна тысяча девятьсот девяносто девятого года. «Правые» со всей серьезностью занялись покорением (хотела написать: властной вертикали, но быстро сообразила, что таковой еще и в помине не было), поэтому – пусть будет – думской вершины. Мы с Немцовым собирались в очередную командировку, как внезапно мой шеф сообщил, что поездка отменяется и что вместо этого он в составе делегации отправится в Югославию с гуманитарной миссией.

Напомню, что в это время в самом разгаре был югославский кризис, и авиация НАТО под давлением США старательно бомбила Белград. В России политики всех мастей клеймили проклятых американцев, Борис Ельцин неоднократно призывал Билла Клинтона прекратить операцию, некоторые горячие головы уже собрались отправиться на войну, чтобы помочь братьям-славянам, а наше руководство, посовещавшись, решило для начала попытаться консолидировать «основные христианские конфессии», то есть – католиков и православных для того, чтобы духовные лидеры объединились и выступили против агрессии. Я не знаю, кому конкретно принадлежала эта идея, потому что я появилась в процессе, уже на более поздней стадии ее развития.

Дело в том (знаю это со слов Немцова), что в Белград должны были ехать Гайдар, Немцов и Чубайс. Но Ельцин, одобривший идею в целом, не согласился отпустить Анатолия Борисовича. Тогда было решено, что Чубайс берет на себя переговоры с Патриархом Русской Православной Церкви Алексием, а Гайдар, Немцов и присоединившийся к ним Борис Федоров отправляются сначала в Белград, чтобы встретиться с Патриархом Сербии Павлом, а затем в Рим на встречу с Папой Римским Иоанном Павлом П.

Возбужденный Немцов влетел в свою приемную и сказал секретарше, чтобы она срочно нашла его загранпаспорт, так как надо было получить необходимые визы. И тут я поинтересовалась, кто и как будет освещать поездку.

– Дело хорошее, начальник, – сказала я. – Но у нас ведь еще и выборы впереди. Об этом тоже надо подумать. Неплохо, если бы страна узнала своих героев в лицо, а то вы под бомбы направляетесь, а коммунисты и записные патриоты опять будут рассказывать, что вы, проклятые либералы-западники, прихвостни мировой буржуазии, помогаете кровавому дядюшке Сэму.

– А правда, Лиль, кто с нами едет? Ведь Трапезников (руководитель пресс-службы Чубайса) теперь точно не поедет, с Толей останется.

– Вот и я про это. У тебя один выход…

– ???

– Взять с собой меня.

– Ты с ума сошла. Там бомбят все-таки.

– Ну конечно, вас бомбить можно, а меня нельзя. Чем я хуже?

– Ты же женщина.

– Бомбам на это наплевать, – сурово закончила я, – звони Чубайсу и договаривайся, а я пошлю водителя ко мне домой, чтобы дочь мой паспорт передала.

Немцов действительно позвонил Анатолию Борисовичу и договорился. Андрей Трапезников дал мне координаты журналистов, работающих в Белграде, документы были оформлены прямо ночью, мы их получили и отправились по домам, чтобы утром вылететь в Венгрию. А уже из Будапешта делегация должна была отправиться в Белград, что называется, наземным транспортом.

Рано утром за мной заехал шофер Немцова. В авто уже сидел его помощник – Валера Аникин, и мы поехали за шефом. Приехали, отзвонились, чтобы он спускался к машине и стали ждать. Время поджимало, а Немцов все не появлялся. Была, к сожалению, у моего шефа такая дурацкая привычка – приезжать к самолету в самую последнюю минуту. Конечно, его опоздания не шли ни в какое сравнение с опозданиями одного очень известного у нас в стране и за ее пределами современного политического деятеля, но, чего уж, числилась и за Немцовым такая непростительная слабость.

Наконец, Немцов соизволил выйти. Водитель взял с места в карьер, и мы помчались. Через какое-то время нам начали звонить, интересоваться, где мы, потому что все уже были в аэропорту. И камеры с журналистами стояли заряженными, и Чубайс приехал, чтобы пожать руки своим героическим товарищам и благословить на святое дело, и Гайдар с Федорым были на месте, а вот Немцов – необходимый элемент для создания этого эпического патриотического полотна, достойного кисти великого русского художника Репина, все никак не появлялся.

Наш водитель проявлял чудеса эквилибристики, и только благодаря этому мы семимильными шагами приближались к цели. Но вдруг… (Ох, уж мне это «вдруг»!) на самом подъезде к аэропорту образовалась пробка. Пробка, и все тут.

Что было делать? Немцов выскочил из машины и, лавируя между автомобилями, с резвостью молодого мустанга помчался к зданию аэропорта. За ним, загруженный по самую голову своим и немцовским багажом, бежал матерящийся Аникин, дальше вприпрыжку следовала я, проклиная все на свете и, одновременно, радуясь, что не надела каблуки.

Картина, скажу честно, была впечатляющая. Но тут (опять требуется это пакостное «вдруг») из такой же как у нас застрявшей машины выскочили журналисты с камерой. Это было вездесущее НТВ, которое, как и мы, подзависло в пробке. Оператор резвым галопом опередил Немцова, на всем скаку развернулся и начал снимать этот весенний марафон на камеру. Он снимал, пятился, бился об очередной бампер, матерился, снова снимал, улыбался, снова пятился и снова натыкался на очередную машину. Я могла себе только представить, как это все выглядело со стороны.

Наконец, мы влетели в здание аэропорта и нашли нервно ждущую нас делегацию. Немцов пристроился к Гайдару, Федорову и Лене Гозману. К ним подошел Чубайс и по-отечески начал провожать их в далекий и трудный путь, наставляя, обнимая, пожимая руки и похлопывая каждого по плечу.

Более скромные и менее значимые члены делегации вроде меня стояли чуть поодаль и ждали, когда трогательное прощание с героями будет отснято на камеры. Наши лидеры, разбившись на отдельные единицы, давали эксклюзивные интервью, объясняя, зачем они едут в Белград и какова главная цель поездки. Я общалась с журналистами, объясняя интересующие их детали и подробности. В это время ко мне подошел Анатолий Борисович и сказал что-то симпатично – юмористическое, типа:

– Лиля, ты единственная женщина на всю эту команду. Отдаю их в твои женские руки. Чтобы всех привезла назад и никого не потеряла.

Чубайс пожал мне руку, и телевизионщики этот исторический момент тоже запечатлели. Я была совсем не рада такой общероссийской славе, потому что понимала, что моя мама, которой я наплела что-то про поездку в Красноярск, теперь, скорее всего, увидит меня по телевизору и будет очень волноваться. Так и оказалось. Как только мы приземлились в Будапеште, позвонила мама и сказала мне все, что она думает о своей безответственной дочери, «которая решила, видимо, оставить сиротой своего малого ребенка». Маму я, как могла, успокоила. Сказала, что мы еще не в Белграде и есть договоренность между российским и американским руководством: пока мы там будем, бомбежки будут приостановлены. Ну, должна же я была что-то придумать, чтобы она не нервничала.

В самолете все были в очень приподнятом настроении. Особенно Егор Тимурович. Оказалось, что это не случайно. Дело в том, что Гайдар значительную часть своего детства провел в Белграде, так как его отец долгое время работал там в качестве корреспондента. Поэтому Егор Тимурович всегда считал Югославию своей второй родиной и очень переживал за все, что там происходило.

В аэропорту Будапешта нас встречали представители российского посольства. Оказалось, что разрешение от властей на въезд нашей делегации на территорию Югославии еще не получено, поэтому нам предложили дожидаться его в гостинице в Будапеште. Когда Немцов передал мне эту информацию, я сразу на это профессионально среагировала:

– Борь, хреново все это.

– Ты о чем?

– Да о том, что мы тут зависнем. Нас с таким триумфом проводили. Если ситуация с разрешениями затянется или, что еще хуже, их не дадут, этим, ты сам понимаешь, воспользуются. Желающих найдется много. Скажут: вот вам и миротворцы, которых послали куда подальше с их инициативой.

– Да, похоже, – сказал Немцов. – И что ты предлагаешь?

– Надо ехать к границе. Я прозвонюсь журналистам в Белград, они приедут на границу, и, если что – дадим там импровизированную пресс-конференцию. Все лучше, чем здесь сидеть.

– Хм, хорошо все-таки, что я тебя взял. Сейчас.

И Немцов помчался прямиком к Гайдару, которого в это время убаюкивали посольские. Немцов отозвал Гайдара в сторону, пошептался с ним. После чего Егор Тимурович попросил всех подойти к нему и сказал:

– Господа, внимание. Я принял решение. Мы едем к границе. Мое решение окончательное Обсуждению не подлежит. Вперед.

Далее прозвучали бурные и продолжительные аплодисменты. Ошалевшие представители посольства пытались что-то сказать Гайдару, но он уже никого не слушал.

– Я же сказал, что решение принято. От вас требуется только транспорт. И не надо нас сопровождать. Разберемся сами.

Мы загрузились в микроавтобус и поехали к границе. Я прозвонилась журналистам и договорилась, что камеры будут стоять где-то в районе пропускного пункта. У нас еще было время, потому что телевизионщикам, чтобы доехать к нам из Белграда, требовалось времени немного больше, чем нам. Поэтому наше руководство решило, что образовавшее свободное время надо использовать с наибольшей пользой. А посему где-то у самой границы мы остановились, чтобы отобедать. Почему-то мне особенно запомнился острый суп, поданый по-крестьянски – в таких забавных металлических котелках. И довольный, даже немного веселый Гайдар, который уже с удовольствием откушал супа и был полностью готов к выполнению взятой на себя ответственной миссии.

Мы вновь загрузились в микроавтобус и рванули к границе. Нас с нетерпением ждал Белград.

Продолжение, как вы понимаете, следует.

 

Под бомбами. Ну, почти под бомбами

Итак, мы славно отобедали в венгерской харчевне, загрузились в свой микроавтобус и рванули к границе навстречу неизвестности. Терять нам все равно было нечего.

То, что мы прибыли туда, куда надо, стало ясно в одно мгновение. Первое, что мы увидели, выбравшись из автобуса, были выставленные камеры и радостные лица ожидающих нас телевизионщиков. При виде этого передового отряда российских СМИ Гайдар окончательно приободрился, вдруг почему-то принял позу молодого Наполеона на Анкольском мосту, царственным жестом подозвал к себе радостного Немцова и сказал:

– Борис, иди и проясни обстановку. Разберись, долго ли они собираются нас тут держать. А я поговорю с журналистами.

Немцов «взял под козырек» и вприпрыжку отправился исполнять ответственное поручение своего главнокомандующего, а Гайдар подошел насколько мог к камерам (напомню, что журналисты были по ту сторону от нас – в Югославии, а мы еще топтали венгерскую землю) и бодро доложил им что, как и почему.

Забитые под завязку полученной информацией телевизионщики ждали, что будет дальше и как развернутся события. Но ждать им пришлось совсем немного. Прибежал мой начальник и сообщил, что нам дали добро.

Пока мы разбирались со всякими формальностями, камеры вместе с журналистами убыли в Белград, чтобы там встретить нас еще раз.

Мы продолжили свой путь. Я стала созваниваться с корреспондентом ИТАР-ТАССа в Белграде – Тамарой Замятиной, которая, кстати, в мою бытность корреспондентом возглавляла отдел, в котором я работала. Тамара сообщила, что все готовы к пресс-конференции, что журналисты собрались в гостинице и ждут нашего приезда.

Как только мы пересекли границу, так сразу попали в иной мир. Ярко освещенная, сияющая вечерними огнями Венгрия осталась позади, а мы оказались в совершеннейшей темноте. Нигде не было видно ни одного огонька: темная лента дороги, черные силуэты погашенных фонарей и деревенских домиков с глухо занавешенными окнами, чернеющие ветви деревьев, посаженных вдоль дорог. А под ними иногда виднелось что-то странное и инородное, совсем не вписывающееся в деревенский пейзаж. Оказалось, что это замаскированные самолеты. Таким образом, югославы сохраняли свою авиацию. А если было надо, то дорога перекрывалась и самолет взлетал прямо с нее. Еще было удивительно то, что мы ехали совершенно одни, за всю дорогу к Белграду нам не встретилось ни одной машины.

И вот уже перед нами Белград. Одной черной стеной. Мы прибыли в гостиницу и, хотя уже была ночь, отработали пресс-конференцию. И только мы с журналистами вышли на улицу, чтобы переговорить и выкурить по сигарете, как дико завыли сирены.

– Летят, – сказал кто-то из ребят.

– Что значит – летят? – спросила я.

– Значит – летят бомбить.

– Сюда?

– Не факт, может быть, и не в Белград, а еще куда-нибудь.

Мы стояли и ждали. Через некоторое время сирены замолчали. Опять наступила полная тишина.

– Ну, значит, сегодня обошлось, – услышала я чей-то совсем буднично звучащий голос. – До завтрашней ночи можно жить спокойно.

И все-таки мне надо было как-то поспать. Я собралась идти к себе в номер, но тут увидела, как в дверном проеме маячит ругающийся на чем свет стоит Немцов.

– Борь, что случилось? Ты чего такой злой? – спросила я.

– А, понимаешь, костюм весь помялся. Надо с этим что-то делать, а Аникин не знает, как тут можно его погладить.

Рядом с Немцовым я действительно обнаружила его верного помощника.

– Да, бомбят, конечно, но достижений цивилизации никто не отменял. Вызовите горничную и отдайте погладить. Завтра все будет готово, – сказала я и отправилась, наконец, спать.

Утром, до того, как должна была состояться встреча с Патриархом Сербии Павлом, был запланирован завтрак с представителями югославской оппозиции. Поэтому, проснувшись, я сразу побежала к Борису, зная, что у него утро добрым не бывает. Так оно и оказалось. По номеру фланировал Немцов, одетый в одни видавшие виды джинсы.

– Э-э-э, шеф, ты еще не готов? – спросила я.

– Какое, твою мать, готов. Костюм будет только через час, – безрадостно сообщил Немцов.

– Так, поняла, а что у тебя еще имеется?

– Что, что. Ничего. Вот – джинсы и майка. Я опаздывал, а Жанка (дочь) сумку собирала. Вот и собрала. – И он натянул на себя какую-то подозрительную маечку с подозрительной же надписью во всю грудь на языке тех, кто чуть не отбомбился на нас этой ночью.

– Ладно, успокойся и пойдем. Костюма все равно нет. Будешь в майке. В конце концов – это просто завтрак, да и не к Патриарху же ты идешь.

В пустом зале ресторана уже сидели Гайдар, Гозман и Федоров, а с ними двое незнакомцев – те самые представители оппозиции. Мы подошли, поздоровались. Немцов пожал всем руки и сделал вид, что ничего особенного не происходит. Сидящие за столом заулыбались и, как ни в чем не бывало, продолжили разговор.

– Обошлось, – подумала я.

– Извините, костюм не погладили. Война, все-таки, – ввернул застеснявшийся Немцов.

И получил в ответ понимающие кивки.

Днем состоялась встреча с Патриархом. Последний одобрил наше начинание и благословил на встречу с Папой. От Чубайса пришла информация, что его разговор с Алексием тоже увенчался успехом. Нужно было отправляться в Рим. Но, как я поняла, Гайдар хотел попытаться встретиться еще с кем-то из официальных лиц югославского руководства. Мы прождали несколько часов, однако, встреча так и не состоялась. Я же, понимая, что затянувшаяся пауза нам совсем не нужна, наговорила «Эху Москвы», что у нас идут конфиденциальные переговоры, что и было ими озвучено в эфире. Нехорошо, конечно, но, как говорится, в интересах дела. Гайдар, услышав, что вещает «Эхо», сурово так на меня посмотрел и спросил:

– И что это значит?

– Егор Тимурович, ну… я… понимаете… – пауза затянулась.

– Нехорошо, – сказал довольный Гайдар. – Не совсем точная информация, но… но оперативно. И чтобы больше никакой самодеятельности.

Вечером мы опять загрузились в свой микроавтобус и отправились в обратный путь. По дороге все как-то дружно поняли, что проголодались. Увидели придорожный магазинчик. Кто-то сбегал, купил бутылку виски, хлеб, сыр, колбасу и что-то еще. Начался импровизированный ужин на колесах. А под виски по кругу пошли разговоры из серии: «А помнишь…» Так я из первых уст услышала многое из того, что происходило в бытность Гайдара премьером. До сегодняшнего дня прихотливая память сохранила только впечатление, что вспоминалось все это с глубокой грустью и с сожалением о том, что не все, что было задумано, удалось.

Я слушала и молчала.

– Что молчите, Лиля? – вдруг спросил Гайдар.

– Знаете, Егор Тимурович, не надо о прошлом. До тех пор, пока будете жить в нем, у вас не будет настоящего и будущего. Надо брать и идти дальше.

За это они и выпили.

А потом снова была граница, снова – гостиница в Будапеште, снова – удивительной красоты город из окна автобуса, снова – аэропорт и самолет.

Впереди нас ждал Вечный город и Папа Римский Иоанн Павел П.

 

Вечный город, Папа Римский и очаровательный профессор

Итак, мы благополучно добрались до границы, переночевали в Будапеште и отправились в аэропорт. Впереди нас ждал Рим. Добрались мы до Вечного города хотя почему-то и с пересадкой, но без приключений. Нас ждали. Это была очаровательная пожилая дама со спутником. Оказалось, что встречала нас Ирина Иловайская-Альберти (эмигрантка первой волны, главный редактор газеты «Русская мысль»), а сопровождал ее итальянец, как потом выяснилось – историк, римовед, профессор, да еще и знаток русского языка.

Мы остановились в необыкновенной красоты небольшой гостинице, располагавшейся в палаццо века шестнадцатого-семнадцатого с видом на площадь и собор Святого Павла. Как сообщила Иловайская, договоренность о встрече с Иоанном Павлом II уже была получена, но точное время аудиенции еще определено не было. Таким образом, у нас оказалась свободной большая часть дня. Я в Риме была впервые, поэтому меня это обстоятельство очень порадовало.

Мы дружно отправились отобедать, после чего Борис Федоров – страстный поклонник этого города – устроил для нас импровизированную экскурсию. Мы бродили по Риму и открывали его для себя, слившись с многолюдной толпой. И тут, в тот самый момент, когда Федоров, показывая на живописные развалины Форума, начал рассказывать что-то очень интересное, на нашу голову свалилась группа русских туристов. Увидев стоящих практически рядом с ними лиц из телевизора, те, позабыв сразу обо всех красотах Вечного города, наплевав на простирающийся перед ними Форум, на многовековые пинии, на маячащий вдали Колизей и на своего экскурсовода, нервно салютовавшего зонтиком и призывавшего продолжить осмотр положенных и проплаченных достопримечательностей, дружной толпой окружили своих родных российских политиков и начали выяснять, что последние тут делают, одновременно пытаясь подобраться к ним поближе, чтобы запечатлеться на их фоне. Видимо, желание продемонстрировать друзьям и знакомым в родном Урюпинске себя на фоне Гайдара и Немцова привлекало наших соотечественников значительно больше, чем эти подозрительные руины, которые так берегут и почему-то не восстанавливают эти итальянцы.

Немцов в ответ на такую любовь народа радостно просиял, активизировался, скинул с себя накопившуюся усталость, встал, принял позу, которая, пожалуй, вполне подошла бы какому-нибудь современнику Гая Юлия Цезаря или, предположим, Октавиана Августа, и устроил настоящий митинг, объяснив окончательно возбудившимся туристам, почему мы здесь и какую важную миссию мы выполняем. Сорвав овации, наш оратор раскланялся, не забыв напомнить будущим избирателям о грядущих выборах и призвав их голосовать за правых. После чего, пожав множество рук, раздав автографы, получив бесчисленное количество похлопываний по плечу, выражавших одновременно уважение, любовь, восторг, дружеское участие и обещание в свое время поставить «галочку» прямо перед его фамилией, довольный Немцов и столь же довольные туристы благополучно разошлись.

Общение с народом, видимо, утомило шефа и забрало его последние силы. Поэтому Немцов заявил, что устал и отправляется отдыхать перед завтрашней ответственной встречей. Гайдар и Федоров должны были поехать на ужин к Иловайской, а я, немного передохнув в номере, решила, что, раз уж я сюда попала и неизвестно, когда еще сюда попаду, успею выспаться в Москве, и поэтому не буду терять драгоценного времени, а прямо сейчас отправлюсь в город. В любом случае – адрес гостиницы у меня имеется, вернуться назад сумею.

Только я приняла решение и спустилась в холл, как увидела там озирающегося вокруг того самого профессора, что встречал нас в аэропорту.

Заметив меня, профессор лучезарно улыбнулся и, слегка прихрамывая и опираясь на изящную трость, направился прямо ко мне.

– Лилия, добрый вечер. Я тут хотел показать вам Рим, приехал, а оказалось, что никого нет.

– Почему – никого? Я, к примеру, здесь. И как раз собралась немного побродить по городу.

– Прекрасно, хотите, чтобы я составил вам компанию?

И кто бы на моем месте отказался?..

Мы сели в машину и отправились в наше ночное путешествие по Вечному городу. Честно, это была незабываемая ночь. Мой спутник показал мне «свой» Рим, город, в котором он знал и любил каждый камень. А еще он, как оказалось, был страстным поклонником Пастернака и Ахматовой, поэтому я вытряхнула на него весь свой довольно серьезный запас выученных в юности и запомнившихся на всю оставшуюся жизнь стихов поэтов Серебряного века, начиная с Блока и заканчивая Цветаевой и Маяковским. Под утро, часам к шести, мой спутник до того расчувствовался, что практически предложил мне руку и сердце. Я, конечно, не восприняла это серьезно, свалив все на чрезмерную эмоциональность итальянцев.

Но все хорошее, увы, рано или поздно заканчивается. В гостинице меня ожидал разъяренный помощник Немцова Валера Аникин. Вечером шеф неожиданно пробудился ото сна и решил поужинать. Меня они в номере не обнаружили. Не пришла я и ночью, поэтому бедный Валера ни свет ни заря поднялся, чтобы решить, что делать, если меня не окажется на месте и утром. Профессор стал грудью на мою защиту, сказал, что я была в его надежных руках и успокоил Аникина. После чего мы раскланялись. Я отправилась к себе, соображая, что два-три свободных часа на отдых у меня еще есть.

Утром за завтраком мы получили, что называется, весьма неприятное известие. Нет, к нам не ехал ревизор. Все было еще хуже. Нас не мог принять Папа. Дело в том, что наместник бога на земле немного приболел, и поэтому Гайдару предложили встретиться с кем-то из его окружения. Это была катастрофа.

– Нужно что-то делать, – сказал Немцов. – Мы должны встретиться с Папой. Иначе… – мой шеф максимально эмоционально и очень доступно, я бы сказала – популярно, но совершенно непечатно объяснил, что произойдет, если встреча с Папой не состоится.

Мы все дружно его поддержали. После чего Гайдар решил, что в любом случае будет добиваться, пусть даже предельно короткой, аудиенции, но встретиться мы должны с самим Иоанном Павлом II, и ни с кем иным.

В итоге, благодаря настойчивости Егора Тимуровича, мы все-таки получили добро на встречу с главой католической церкви.

Увы, спешу вам сообщить, что Папу Римского воочию я, к сожалению, так и не увидела. К нему пустили только Гайдара, Немцова и Федорова. Я же в это время собрала на площади перед собором Святого Петра всех подтянувшихся к нам журналистов, чтобы они смогли по окончании встречи получить от наших лидеров полный отчет о произошедшем.

Через некоторое время появились радостные и довольные переговорщики, которые отрапортовали на камеры, что дело сделано, добро от Папы получено и, что, хотя и не будет совместного обращения православной и католической церкви о необходимости прекратить бомбардировки Югославии, заявления каждой из них в отдельности, одновременно озвученные, будут сделаны. При этом главным станет предложение руководства обеих конфессий о приостановке бомбардировок в предпасхальную неделю и, в дальнейшем, о начале переговоров по мирному урегулированию ситуации.

Еще через пару часов пришел не сильно довольный Валера и сказал, что Гайдар, Немцов и Федоров, окрыленные успехом, решили, что не имеет смысла оставаться в Риме еще на два дня (у нас были куплены обратные билеты), а что нужно как можно быстрее отправиться в Москву, и прямо в аэропорту устроить пресс-конференцию, и возвестить стране об успешном завершении миротворческой миссии. Мне, как и Аникину, эта идея не сильно понравилась, но делать было нечего. Политическая борьба, как известно, тоже требует жертв. Однако, на этот раз ничем жертвовать мне не пришлось. Чуть позже прибежал уже очень радостный Аникин и сообщил, что начальство вылетает сегодня, а мы остаемся еще на полтора дня, потому что менять билеты всем было очень дорого и он, человек, который умеет считать деньги партии, а главное – их экономить, поменял билеты только Гайдару, Немцову, Федорову и примкнувшему к ним Гозману. Я радостно поцеловала Валерку в лобик, сказала, что никогда этого не забуду и отправилась со скорбным видом к Немцову, чтобы продемонстрировать, как мне не хочется отпускать их одних и, одновременно, уверить его, что пресса будет мной предупреждена, а пресс-конференция подготовлена. Благо, отзвониться журналистам и дать информацию на ленты информационных агенств я могла и из Рима. А в Москве оставалась еще целая пресс-служба Чубайса во главе с Андреем Трапезниковым, который прекрасно проведет пресс-конференцию и без меня. Что и было сделано.

Наши переговорщики с чувством выполненного долга отправились в Москву, а я, Аникин и Виктор Некрутенко (в будущем – ответственный секретарь федерального политсовета СПС) остались в Риме. На следующий день мы успешно посетили Ватикан, еще раз прогулялись по городу, зашли в Собор Святого Петра, посмотрели знаменитые фонтаны, Колизей и Форум. Короче, зря времени не теряли. Вечером Валера пригласил нас в чудный ресторанчик, и мы бутылкой хорошего красного вина отметили успешное начало предвыборной компании. А утром нас ждал самолет. Мы летели в Москву. Осталось только сказать, что «совершенно, ну, совершенно нечаянно» Валера сдал наши билеты, а билеты бизнес-класса, те самые, по которым должны были ехать Немцов, Федоров и Гайдар, остались.

– Но все равно, – резонно заметил Валера, – деньги-то мы в любом случае сэкономили, только чуть меньше, чем могли, и с кем не бывает?

Да, два слова об очаровательном профессоре. К моему удивлению, на следующий день он приехал ко мне и повторил свое предложение. То самое – о руке и сердце. Но я сказала, что не могу бросить партию в такие судьбоносные для нее дни. К чему опечаленный профессор отнесся с пониманием, обещал помнить и звонить, честно позвонил мне в Москву пару раз, а потом, как я и думала, остыл, кем-нибудь утешился и, таким образом, остался в моей памяти приятным воспоминанием. Правда, Некрутенко еще долго и с удивительной регулярностью (особенно, когда во время выборов что-то не ладилось) говорил:

– Вот, Лилька, сидишь сейчас, разгребаешь это дерьмо, а могла бы… сидела бы себе в Риме и пила свой любимый кофе. Кофе-то помнишь? Хорош был, определенно, хорош.

Добавлю, что Борис, прочитав эту байку, напомнил мне, что он в Москву не полетел, а сразу отправился в штаб-квартиру НАТО, чтобы передать натовскому руководству собранные правыми по всей стране подписи россиян, выступавших против войны в Югославии. Кстати, там тоже была развеселая история с внезапно пропавшей, а после – внезапно нашедшейся фурой с этими самыми подписями. Но это не моя история. В Брюсселе с Немцовым меня не было.

 

Как я поучаствовала в «рельсовой войне»

С утра сунула нос в ФБ. Опять наткнулась на очередной спор. Подумала: ну почему мы так нетерпимы к чужому мнению? Любой обмен мнениями, любое отстаивание своей позиции почему-то сразу и резко перерастает в склоку, а уровень агрессии просто зашкаливает. Особенно любопытно читать комментарии к постам Немцова. Странная там публика подобралась. Иногда прочту и подумаю, правду говорят, что с друзьями чаще сложнее разобраться, чем с врагами. А кто радует, так это мой любимый Денис Драгунский. Вот он просто настоящий специалист по провокациям. Только что-то написал, тут же – взрыв страстей и эмоций. Кстати, с Денисом мы еще с СПС знакомы. И когда я уходила из агонизирующей партии в издательство, именно его я, что называется, забрала с собой. Помню, что Денис, занимавшийся партийной газетой, в очередной раз заглянул к нам на огонек, как всегда щедро раздал всем женщинам по комплименту и рассказал очередной чудный, очень «денисодрагунский» анекдот, а после в разговоре я сказала ему, что не хочу больше смотреть, как партия агонизирует и участвовать в продлении этой агонии не намерена, поэтому ухожу в издательство, благо, подруга давно приглашает. Услышав это, Денис встрепетнулся и сказал:

– Лилечка, я тут пишу понемногу. Может, пришлю что? Может, интересно будет?

– Конечно, Денис. Почитаю. Давайте. Обещать пока ничего не обещаю, но попробовать можно, а вдруг что-то и получится.

И действительно – получилось. Горжусь, что первая книга Драгунского «Нет такого слова» вышла с моей подачи и при моем скромном участии.

А почему я начала со споров? Потому что хотела сегодня рассказать о переговорах в городе Шахты в июле 1998 года, которые первый вице-премьер Немцов вел с бастующими шахтерами, устроившими очередную сидячую забастовку на рельсах и, тем самым, напрочь парализовавшими железнодорожное сообщение на юге страны. Но прежде – еще два слова о переговорах вообще.

Да, что касается переговоров, то тут любому политику не позавидуешь, потому что они – одна из главных составляющих этого почтенного занятия. Немцову с ними тоже всегда и сильно везло. Я не буду сегодня говорить о бесконечных, нервных, затяжных, нудных, сложных, ужасно тяжелых и так ничем хорошим и не закончившихся переговорах с «Яблоком». Чего только и кто только об этом не писал. Разве что скажу, что мне кажется, переговоры с Явлинским просто не могли быть успешными. Во-первых, считаю, что обе стороны – и СПС и «Яблоко» – внутренне не готовы были объединяться, что бы при этом не говорилось на публику, а во-вторых, Григорий Алексеевич никогда, ни при каких обстоятельствах не смог бы отказаться от своего единственного детища. Ведь «Яблоко» – это все, что он создал в своей жизни.

Немцов же, на удивление, умел наступать на горло собственной песне ради дела (взять хотя бы наши первые думские выборы, когда в итоге тройку возглавил Кириенко, все правильно рассчитавший и умно вошедший в коалицию самым последним). Но и ему любые переговоры давались непросто. Помню, как в самом начале 1999 года к нам (напомню, что Немцов сидел тогда в здании Администрации Президента) зачастила Хакамада. Шел разговор об участии Ирины с ее партией в предстоящих думских выборах. Что происходило там – за закрытой дверью кабинета – не знаю. Но могу рассказать, как с интересом наблюдала, как после ухода Ирины из кабинета просто вылетал взъерошенный Немцов, делал пару-тройку кругов по приемной, останавливался, выдыхал, а после произносил свою коронную – именно тогда рожденную и выстраданную фразу:

– Это не Хакамада, это Хиросима какая-то.

После чего возвращался в кабинет работать. А вот переговоры, которые он вел тогда со своим нынешним товарищем по борьбе Владимиром Рыжковым, вообще доводили его до белого каления. После посещений того же кабинета Рыжковым, с Немцовым какое-то время вообще невозможно было даже разговаривать. Борису требовалось очень много времени, чтобы прийти в себя после их общения. Думаю, просто они с Володей очень разные. И им сложно до конца понять и принять мнение своего оппонента. Интересно, сейчас что-то изменилось?

Но вернемся к шахтерам. Как я уже писала, Немцов инспектировал свои любимые проекты «Сахалин-1» и «Сахалин-2», когда Ельцин, уставший от развязанной с помощью шахтеров «рельсовой войны», решил окончательно разобраться с ситуацией. Он вызвал Немцова из командировки и, наряду с другими членами правительства, отправил его на переговоры с бастующими шахтерами. Нам достался небольшой городок Шахты в Ростовской области. Мы прилетели в Ростов, где нас встречала, наверное, вся чиновничья верхушка города, и отправились на место нашей дислокации. Стояло прекрасное лето. Запомнились огромные белые акации (жаль, что они уже не цвели) и пирамидальные тополя вдоль дорог, а еще бесконечное количество подростков у обочин, которые пытались продать проезжающим огромных раков – чаще только выловленных и еще живых, а иногда – ярко-красных, а значит, уже готовых к употреблению. Кстати, раков мы потом попробовали. Это было одно из главных блюд импровизированного банкета, который устроило руководство городка по поводу нашего отъезда. Но до этого было еще очень далеко. Переговоры нам еще только предстояли.

Еще добавлю, что поразили меня городские пригороды. Уж очень контрастировали с многочисленными убогими хатками огромные новоявленные хоромы местной Рублевки. Правда, их почти не было возможности разглядеть, потому что все они были обнесены высоченными монументальными заборами, из-за которых выглядывали только крыши коттеджей, принадлежавших местным нуворишам.

– Не спасут вас заборы, если вдруг что, – зло подумала я.

Итак, мы прибыли. После встречи «на высшем уровне», то есть, предварительного разговора с шахтерским начальством, Немцов решил разобраться с ситуацией прямо на месте и отправился… в шахту. Я не ошиблась, не в офис, где сидят директор и его окружение, а прямо под землю. Мой друг и соратник Мокшин тоже оказался в числе «счастливцев», которым разрешили сопровождать въедливого, настырного и не в меру любопытного вице-премьера, а вот меня в шахту не пустили, сказали, что это не женское дело. Пришлось дожидаться их на поверхности. Через пару часов я смогла наблюдать их триумфальное возвращение. Черные, все в угольной пыли, с лучезарными белозубыми улыбками, новоявленные шахтеры быстро, но очень картинно отчитались перед камерами об увиденном во чреве земли и, в лице Немцова, публично заверили дедушку Ельцина и весь российский народ в том, что проблемы угледобытчиков – белой кости и элиты нашего рабочего класса – будут решены в кратчайшие сроки.

А после того, как Немцов с компанией приняли душ, привели себя в порядок и переоделись, уже в разговоре я услышала:

– Да, Лиль, правильно я сделал, что тебя туда не взял. Нечего там женщине делать. Жутковато с непривычки. И как они туда добровольно каждый день спускаются?..

Но я все-таки чувствовала себя немного обделенной: все вокруг – герои, а я только сторонний наблюдатель. Обидно.

На этом «показательные выступления» закончились и началась настоящая серьезная работа. Немцов встретился с лидерами шахтерских профсоюзов, со стачкомом. Но это его не удовлетворило. Он вместе с нами отправился прямо на рельсы – к бастующим шахтерам. Предварительно Немцов поговорил с журналистами и попросил нас присмотреть несколько шахтеров – «из тех, кто посерьезнее и поавторитетнее» – и предложить им принять участие в переговорах. Что мы и сделали.

Запомнился мне один момент, который показал до какой степени те, кто тогда жил и работал в Москве, не понимали того, что происходит в остальной России. Подыскивая тех самых кандидатов для переговоров, о которых просил Немцов, в разговоре с шахтерами, уничтожавшими в это время свой скромный, принесенный из дома женами обед, состоявший из картошки, черного хлеба, сала, помидоров, зеленого лука и чеснока, зашел разговор о зарплате.

– Вот почему мы здесь сидим? – начал один из шахтеров, старательно нарезая хлеб и сало. – От хорошей жизни? Нет. Просто мы работаем, пашем как проклятые, рискуем каждый день, а деньги нам не платят. А как это жене объяснишь? Детей ведь кормить надо. Вот тысячу на той неделе дали – и живи, как хочешь.

– Тысячу долларов? – не подумав, спросила я, исходя из свой тогдашней зарплаты. (Я точно помню, что официальная ТАССовская зарплата у меня была двести пятьдесят-триста долларов, а еще тысячу я как парламентский корреспондент получала в конверте, что закончилось чуть позже, после дефолта и ухода из руководства ТАСС господина Невзлина (кстати, он, в отличие от многих, честно платил журналистам положенную зарплату до конца 1998 года). Вспомнилось вдруг еще, как Невзлин, увидев меня уже в думской приемной Немцова и узнав, что я теперь являюсь пресс-секретарем последнего, затащил меня в кабинет к Борису и сказал, что тот «должен ценить профессионалов и не обижать», хотя мог бы этого и не делать.

Сразу ответа на свой дурацкий вопрос я от шахтера не услышала. Возникла пауза. Она росла, ширилась и затягивалась. Шахтеры круглыми глазами молча смотрели на меня, видимо, соображая, за что и кому платят такие деньги, а я смотрела на них, делая вид, что ничего серьезного не произошло, про себя ругая эту идиотку, которая сначала говорит, а потом думает.

– Нет, – наконец тихо сказал мой собеседник, – тысячу рублей.

Вот тогда я быстро продолжила:

– Конечно, это не дело. Людям должны платить за честно сделанную работу. А пойдемте со мной к вице-премьеру. Немцов – нормальный мужик. Он все поймет. А вы ему лично все расскажете.

Сейчас уже точно не помню, но два или три шахтера согласились участвовать в переговорах. Всю ночь Немцов разговаривал с ними, обсуждал ситуацию и условия, на которых шахтеры освободят железнодорожные пути. Мы сидели в соседнем кабинете и ждали результатов. Благо, что у руководства шахт оказался серьезный запас хорошего коньяка и прочих крепких напитков, большая часть которых была потреблена главными переговорщиками, а меньшая – несущими свою вахту журналистами. К утру договоренности были достигнуты. Немцов отправился выступать перед шахтерами, которых набился полный актовый зал, где и сообщил им, что деньги на зарплаты уже выделены и вот-вот прибудут. Немцов не обманул. Когда собрание закончилось, мы оказались свидетелями следующей картины. В кассу бухгалтерии выстроилась огромная очередь из желающих получить зарплату. А по коридору во главе с главным бухгалтером шли люди и несли коробки. Это были, представьте себе, коробки из-под ксероксов, полные денег.

– Что несем, товарищи? – громко спросил довольный Немцов.

– Зарплату, Борис Ефимович, – сказала, улыбнув шись, пышнотелая бухгалтерша. – Спасибо вам.

На следующее утро мы с чувством честно выполненного долга покидали гостеприимные Шахты.

Последнее что помню, это была фраза Немцова, который смотрел на еще почти спящий город из окна автомобиля:

– Да, и стоило ради этого на рельсах сидеть.

С глубокой горечью Немцов наблюдал, как почти под каждым кустом и на каждой скамейке спит пьяным сном очередной шахтер, ночью бурно отметивший получение долгожданной зарплаты. Еще печальнее смотрелись женщины, которые с горем пополам тащили домой своих не стоящих на ногах мужей. и еще – маленькое добавление от Немцова:

– Одна деталь. Губернатор Чуб на время забастовки сбежал из Ростова в Германию. Мы уехали, когда пошли поезда. Аксененко и я плакали от счастья и дикой усталости. В ходе встречи с шахтерами со мной случился обморок (впервые в жизни) из за трех бессонных ночей. Ампилов хотел меня взять в заложники. Я согласился. Он испугался.

 

Ножик Валерии Ильиничны

Собиралась сегодня рассказать о том, как побывала, сопровождая Немцова, в аликперовской вотчине – в Когалыме. И тут вдруг Путин выпустил на свободу «узника № 1», ФБ запестрел комментариями. Как всегда: каждый по-своему и каждый о своем. Но поразил меня, если честно, пост моего бывшего шефа, который, поздравив Ходорковского и его близких, совершенно неожиданно для меня заговорил (о чем бы вы думали?) о милосердии Владимира Владимировича. Как? Немцов? Человек, который столько лет в политике? И – с мальчишеским восторгом – о милосердии Путина? Не понимаю. Впрочем, на мой взгляд, ему всегда мешала излишняя эмоциональность.

– Но при чем здесь ножик Валерии Ильиничны? – спросите вы меня, уважаемые читатели.

Сейчас все объясню.

Все началось с того, что моя добрая приятельница Тамара Кандала разместила пост со статьей Валерии Новодворской под отличным названием (кстати, сейчас это большая редкость): «Милость к падким». Замечательная и любимая мной Валерия Ильинична, комментируя ситуацию, все расставила на свои места одной только фразой. Позволю себе здесь ее процитировать: «Милосердие – это не камень, милосердие должно быть даваемым добровольно хлебом». Что скажете? Имеет ли смысл к этому что-либо добавлять.

По-моему – нет.

Новодворская. Мне довольно часто приходилось с ней общаться во время моей работы в СПС. Дело в том, что наши (я имею в виду Чубайса, Немцова и Гайдара) ее обожали. Лера (так совсем по-домашнему звал ее Немцов) всегда была почетным гостем СПСовских съездов. Особенно тех, которые считались сложными или судьбоносными. Впрочем, там что ни съезд, то был или сложный, или, что еще хуже, судьбоносный.

Новодворской всегда предоставляли слово, и она всегда блестяще выступала. Как правило, мне поручали встретить почетную гостью, провести в зал, напоить чаем, усадить где-нибудь в первых рядах поудобнее, помочь подняться на сцену. И вот – она приходила. Вся такая немного смешная, чуть нелепая, нескладная, с трудом передвигающаяся, запыхавшаяся, всегда как-будто куда-то опаздывающая. Садилась, выпивала свою чашку чая, выдыхала и начинала внимательно вслушиваться в шум и гул живущего своей жизнью съезда. Она никогда не выступала одной из первых. Внимательно слушала все, что звучало с трибуны. С особым интересом – Чубайса и Гайдара. Я не заметила ее особых симпатий к Хакамаде. Кириенко, судя по тому, что она о нем говорила, Валерия Ильинишна не жаловала, чуть позже – о Никите Белых отзывалась как о человеке с хорошими задатками, но которому пост лидера партии достался рановато. А вот Немцова она обожала. Борис был ее настоящей слабостью.

Как сейчас помню: Немцов вещает с большой трибуны. Как всегда – без бумажки, четко и, вместе с тем, эмоционально, даже чуть театрально, с каждым словом словно расцветая и набираясь энергии от замершей и превратившейся в слух аудитории. Новодворская садится поудобнее, вытягивает шею, прикрывает глаза, внимательно слушает, одобрительно кивает в наиболее понравившихся местах, хлопает, довольно улыбается, одобряет. Поворачивается ко мне:

– Красавец. Уж мне-то что с этого… А красавец. Хорош Борька, ой, хорош… Хоть и мальчишка еще. Ему бы на годик в места не столь отдаленные, опыта набраться.

– Что вы, Валерия Ильинична, лучше не надо. Может, без такого опыта обойдется?

– И правда. Что это я. Не надо. Хотя… лучше всяких университетов…

И вот, внимательно всех послушав и во всем разобравшись, Новодворская просит слова. Медленно поднимается. Кто-то из мужчин помогает ей преодолеть ступеньки. Она выходит на сцену. Начинает говорить. И удивительное дело, мгновенно куда-то исчезает эта немолодая, тучная, немного странная на вид женщина. И возникает оратор, политик, аналитик, журналист, блестящий полемист, человек со своей позицией, с позицией устоявшейся, аргументированной, выстраданной. Человек, раз и навсегда решивший для себя важнейший вопрос. «Свобода всегда лучше, чем несвобода» – в этом вся Новодворская. И никто и никогда не докажет ей, что это не так. А речь? Тонко, логично, литературно, с уместными цитатами, с забытой всеми латынью. Помню красиво вплетенную в выступление цитату из Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий» (надпись на вратах ада). Какими бессловесными на ее фоне выглядит подавляющее большинство политиков «путинского созыва». Вечно мычащие единороссы, не способные внятно сформулировать, высказать свое мнение без оглядки на руководство, доказать, объяснить, отспорить, не переходя на склоку, скандал или истерику.

Да, любило наше руководство свою Леру. Однажды я обратила внимание на Чубайса, который, сидя на сцене в президиуме, не просто слушал. Он слушал как-то завороженно, внимал, непроизвольно улыбаясь, кивая головой, потирая руки и аплодируя.

Еще помню овации. Всегда были овации, под которые она – красиво бросив в восторженный зал последнюю, очень продуманную, наиболее уместную и обязательно запоминающуюся фразу – спокойно и с чувством выполненного долга уходила со сцены.

А теперь уж точно – про ножик.

Было это на одном из съездов. Что и к чему, помню не очень. Но происходило все за городом в гостинице «Холидей Инн». После продолжительного, насыщенного и утомительного трудового дня порешавшие все вопросы рядовые делегаты съезда, лидеры, депутаты и гости собрались на скромный фуршет на открытом воздухе. Июнь был в самом разгаре, теплый летний вечер располагал к хорошему доброму разговору за рюмкой коньяка. Под белыми полотняными шатрами, прямо на зеленой траве на берегу искусственного прудика, обрамленного цветущими клумбами, деревцами и кустарниками, были расставлены столы, часть из которых уже оккупировали самые шустрые и наиболее проголодавшиеся делегаты. Мы с Валерией Ильиничной под ручку подошли к одному из шатров и я, оглядываясь, стала соображать, куда бы нам пристроиться. И тут замахал рукой Гайдар:

– Лерочка, сюда, сюда, к нам. Я тебе и местечко занял.

Мы подошли. За столом сидели Гайдар, Гозман, Хакамада. Сразу за нами подошел Немцов. Я спросила у моей подопечной, что бы она хотела отведать и выпить. Валерия Ильинична, услышав о еде, сразу взбодрилась, попросила сначала принести ей сок, а после, подумав, сказала:

– Мне, если можно, мясца бы. Мясо, я надеюсь, имеется?

Мясо имелось, и мы с Гайдаром отправились к столу, чтобы положить что-нибудь на тарелки. Гайдар – для себя, я – для нашей дорогой гостьи. Наконец, мясо с гарниром было благополучно доставлено окончательно проголодавшейся Новодворской. Но тут и возникло это самое извечное и весьма существенное «но». Почему-то кто-то решил, что фуршет на природе должен быть очень демократичным. А может, просто хотели сэкономить партийные деньги. Помнится, что съезд был весьма многочисленный и народу было более чем достаточно. Видимо, поэтому фуршет сервировали по-простому, предложив всем желающим воспользоваться салфетками, пластиковыми тарелками, стаканчиками, вилками и ножами. И все бы ничего. Но пластиковые ножи почему-то совсем не желали справляться с любимым Валерией Ильиничной мясом. А поэтому, внимательно посмотрев, как мучительно пытаются отпилить от куска небольшие и удобные для немедленного поглощения кусочки окружающие ее лидеры «Си-Пи-Си», Валерия Ильинична, вздохнув, с видом «ничего-то вы в этой жизни не понимаете, дети мои малые», и попросила меня подать ей ее дамскую сумку совсем не дамского вида. После чего, освободив место на столе, Валерия Ильинична сосредоточенно и очень серьезно начала, как фокусник из шляпы, выуживать из своей безразмерной сумки всевозможные интересные предметы: бумажные салфетки, носовые платки, таблетки, блокнотик, телефон, ключи, ручку, пару простых карандашей, журнальчик, аккуратно сложенный пакет, тезисы своего выступления, футляр для очков и прочее, и прочее – все то, что составляет содержимое среднестатистической сумочки среднестатистической российской женщины. Наконец, она вытащила то, что искала. На глазах у изумленной публики из кожаного футляра был торжественно извлечен сверкнувший в последних лучах заходящего июньского солнца «ножик» Валерии Ильиничны.

– Вот и он – мой ножичек. Всегда с собой ношу. С отсидки. Привычка такая. Мало ли что. Вдруг пригодится, – торжественно заявила удовлетворенная произведенным эффектом Новодворская, демонстрируя всем и каждому свое холодное оружие. Нет, дамы и господа, это не была дамская игрушка для зачинки карандашей. Это был серьезный охотничий клинок, которым, если что, наверное, можно при определенной силе и от медведя отбиться.

Я осмотрелась, пытаясь оценить реакцию окружающих. Сцена вокруг представляла собой что-то похожее на ту самую паузу, что так талантливо держат профессиональные актеры известного столичного драматического театра после знаменитой гоголевской фразы:

– К нам едет ревизор…

Все молчали, взирая на этот шедевр оружейного искусства, предназначенный, видимо, для самообороны героя – разведчика или партизана, оказавшегося в тылу противника, представляя, как картинно, в лучших традициях современных сериалов, падают окровавленными на белый снег, сраженные насмерть столь мощным оружием многочисленные немецко-фашистские захватчики.

Валерия Ильинична, насладившись произведенным эффектом, спокойно порезала на мелкие кусочки свое мясо и протянула нож Гайдару:

– Егорий, возьми, оно вернее будет.

А дальше помню только гомерический хохот Немцова, который, как всегда, отошел и развеселился первым.

– Ну, Лера, ты даешь. Уважаю, – поскуливая, сквозь выступившие от неуемного смеха слезы, сказал никак не желавший успокоится любимый Лерой «красавец», одновременно наблюдая за тем, как ловко, поглядывая на всех с довольной улыбкой, орудует «ножичком» Новодворской радостный Гайдар.

 

Гиблое место

На дворе стояла теплая московская осень. Было самое начало октября 1997 года. Я только что вернулась из очередной загранкомандировки. Если не ошибаюсь – из Германии. И тут, совсем неожиданно, выяснилось, что Немцов срочно вылетает в Когалым. Напомню, что в свою бытность вице-премьером Борис курировал всю российскую нефтянку и именно поэтому был приглашен Вагитом Алекперовым (если кто запамятовал, то это «Лукойл») в любовно отстроенный им Когалым, городок, где проживают те, кто разрабатывает нефтяные месторождения Западной Сибири.

Не могу сказать, чтобы я сильно вдохновилась предстоящей поездкой, посмотрев на карте, где этот самый Когалым находится, и выяснив, что обозначает его название.

– Ой, недаром эти ханты назвали город «гиблым местом», – грустно подумала я и отправилась оформлять командировку. Коллеги, провожая меня, дружно похихикали на тему: «не все вам, девушка, по заграницам летать, посмотрите, как простые русские люди живут», а еще посоветовали прихватить с собой телогреечку и резиновые сапоги. Мол, знаем мы эту тундру – все болота да лишайники, на асфальт и брусчатку (это я к слову, потому что вспомнила, что мэром Когалыма начинал свою деятельность, на благо российского народа, наш нынешний городской голова – борец с пробками, большой любитель платных стоянок и свежеположенной плитки – Сергей Собянин) не рассчитывайте.

Вечером, упаковывая сумку я, прислушавшись к своей женской интуиции, все-таки бросила в нее платье и туфли на каблуках. Мало ли что. Все-таки вице-премьера сопровождаешь, да и хозяин – не абы кто, а самый настоящий олигарх, а посему надо все предвидеть: кто знает, в какую ситуацию попадешь.

И вот, после нескольких часов полета, мы приземлились. Прямо в чистом поле, извините, в чистой тундре расположился небольшой, продуваемый всеми ветрами, аэропорт. Я ожидала увидеть все, что угодно, кроме того, что увидела. А увидела я, как на фоне окружающего пейзажа – мхов и лишайников удивительной красоты, вобравших в себя все краски осени от рыжевато-желто-оранжевого до серо-болотно-коричневого, да еще низкорослых, кривеньких деревьев, больше похожих на кустарники – выстроилась в ряд целая кавалькада из новехоньких черных внедорожников. Оказывается, нас так встречали. Рассадили московских гостей по машинам – чуть ли не по одному на каждую – и по прекрасной трассе, казавшейся среди этой нетронутой природы чем-то странным и инородным, с ветерком повезли в город.

Первое, что подумалось, когда мы проехали практически через весь городок, добираясь до только что отстроенной четырехзвездочной гостиницы под тем же, что и город, замечательным названием «Когалым», что кто-то сильно пошутил насчет этого самого «гиблого места». Место было совсем даже и не гиблое, а очень симпатичное. Это был прекрасный, совершенно европейского типа городок, кстати, как выяснилось, отстроенный по западному образцу и западными же специалистами. Все выглядело новым, чистым, ухоженным и очень уютным.

Особенно поразило впечатляющее здание офиса градообразующей компании, а также стоящие рядышком новехонькие церковь Апостолов Петра и Павла и мусульманская мечеть. Но все затмила гостиница, первыми постояльцами которой мы явились. Этот плод чей-то неуемной фантазии сиял отполированным гранитом и мрамором, декоративной отделкой, сильно смахивающей на натуральный малахит, блестел глазами окон, окантованных темно-коричневыми деревянными рамами, и совсем уже убил двумя скульптурами, представляющими собой полуобнаженных то ли нимф, то ли древнегреческих богинь с фонарями в вытянутых руках, навсегда застывших перед центральным входом в этот шедевр современной архитектуры. Точно такие же нимфы, только живые и одетые в белые блузки, мини-юбки и туфли-лодочки, приветливо встретили нас в фойе гостиницы и, лучезарно улыбаясь, быстро и без проблем разместили всех в роскошные одноместные номера. Кстати, весь холл гостиницы был украшен неимоверным числом живых белых хризантем. Их количество наводило на мысль, что растут они тут где-то рядом – на ближайшем болоте – и являются, вместе со мхами и лишайниками, главенствующими представителями местной флоры.

Попутно нам сообщили о предстоящем ужине и сказали, что через полчаса нас ждут в ресторане, чтобы в теплой и дружественной обстановке отметить прибытие на гостеприимную когалымскую землю дорогих столичных гостей. Тут-то я поняла, что недаром, совсем не даром прихватила с собой платье и каблуки.

Зал ресторана встретил нас обилием огней, ненавязчивой музыкой и весьма приличным количеством нефтяников и их верных подруг. Мой постоянный спутник Петька Мокшин уже пристроился за столом, который находился в некотором отдалении от Немцова и Алекперова, и активно приглашал к себе всех прибывавших один за другим журналистов, мотивируя такое расположение стола желанием спокойно поесть и немного выпить, чтобы настроиться на завтрашнюю тяжелую журналистскую работу в поле, точнее – в тундре.

Мы сели своей теплой компанией, оценили ситуацию, поняли, что сегодня работы точно не будет, успокоились и решили отдать должное закускам, которые просто метала на стол милейшая расторопная и бойкая официантка.

Петька, нужно сказать, всегда серьезно относившийся к еде и ответственно подходивший к данному процессу, отведав очередное блюдо и утолив первый голод, решил поинтересоваться у официантки, что будет на горячее, видимо, чтобы решить заранее, что выбрать.

– Что вы, – мило сказала наша фея, – горячее еще не скоро.

– Как это, – удивился Мокшин, – почему? Неужели не успели приготовить?

В этот момент все сидящие за столом журналисты, заинтересованные происходящим разговором, повернули головы к собеседникам.

– Нет, что вы, – сказала девушка, – все готово. Просто закуски вы еще не все попробовали. Сейчас еще принесу.

Петька внимательно осмотрел заставленный едой более чем обильный стол и заинтересованно продолжил:

– Еще закуски? И много?

– Сколько точно закусок – не знаю. Но всего тридцать шесть, – ответила официантка.

– Чего тридцать шесть? – в недоумении уточнил Петька.

– Тридцать шесть наименований, – гордо сказала девушка. Подождала минуту и, так и не услышав ничего больше от оторопевшего Мокшина, гордо удалилась.

Но, как вы уже поняли, ненадолго. Через несколько минут на нашем столе красовалась новая порция закусок. Я осмотрелась. Народ тихо цедил коньяк и усиленно соображал, как это все если не съесть, то хотя бы попробовать и чем все это может обернуться на утро. Потом один за другим как-то обреченно все начали выуживать самые понравившиеся кусочки, уверяя себя и окружающих, что негоже де обижать гостеприимных хозяев. Но было видно, что порыв прошел и темпы поглощения уже сильно замедлились. И тут вновь появилась она. На ее руках было огромное блюдо со здоровенной рыбиной.

– Муксун, – громко провозгласила официантка.

– ???

– Очень вкусная рыбка. Вы такой у себя в Москве не ели. Возьмите. Хотя бы по кусочку. Вот тут, из серединки, – нежно, словно журчащая реченька, уговаривала она нас. И уговорила. Под открывшееся, второе дыхание был опробован вкуснейший муксун, а еще позже – под внезапно открывшееся затаившееся в самой глубине журналистского естества – третье, все это изобилие было залакировано рюмкой чудного ликера со слоеным желе из фруктового ассорти.

Наконец, торжественный ужин подошел к концу. Выбравшись из-за стола, медленно, тихо переваливаясь, как разжиревшие после теплого лета откормленные утки, мы направились к своим номерам. Но тут в холле осоловевшие от обильного угощения журналисты столкнулись с премьером, которого на какое-то время, занятые едой, почти потеряли из вида.

– Ребята, вы как? Все в порядке? – спросил Немцов.

– Да, отлично, вот только разве можно столько есть? Как завтра работать? – ответил кто-то из журналистов.

– Не говорите. Но вам хорошо, спать пойдете, а меня еще куда-то отсюда везут, – как-то обреченно сказал Немцов, который, кстати сказать, во время работы в правительстве немного поправился и сильно об этом беспокоился.

Знаете, что меня поразило больше всего? Да то, что на следующее утро (а ужин закончился далеко за полночь), когда мы встретились за завтраком, никто не обошелся одним черным кофе.

– Журналист должен поесть впрок, – заметил кто-то из мужчин, щедро намазывая масло и джем на пышный круасан и запивая всю эту вкусноту крепким свежеприготовленным кофе, – а то сегодня поедем производство смотреть, вдруг пообедать не придется.

Все дружно закивали, подтверждая тем самым, что полностью согласны с мнением коллеги, и дружно попросили официантку этот чудный кофе повторить.

Потом нам показали все красоты алекперовской вотчины. Немцов оценил, как хорошо поставлено дело, впечатлился производством и остался очень доволен. Проблема была только в одном. Во второй половине дня, перед тем, как мы должны были полететь дальше, в большом киноконцертном зале у Немцова была запланирована встреча с жителями города, на которой он должен был выступить перед ними и ответить на их вопросы. Немцов сильно нервничал, потому что время в стране было трудное, были серьезные задолженности по зарплате, и в этой связи от вопросов наш вице-премьер ничего хорошего не ждал. Правда, его оптимизм несколько возрос, когда днем он посетил продовольственный магазин, который порадовал вице-премьера своим ассортиментом, а еще пообщался на улице с попавшимся на пути делегации дворником, который, как выяснилось, был очень доволен и своей работой на свежем воздухе (отмечу, что среднегодовая температура в Когалыме составляет минус 2,5 градуса), а также зарплатой, которая оказалась значительно выше, чем этого можно было ожидать.

Когда Немцов поднялся на сцену, полный зал встретил его бурными аплодисментами. Вице-премьер рассказал, в каком восторге он от гостеприимного города и его хозяев, как его впечатлило производство, какие молодцы российские нефтяники, качающие черное золото и зарабатывающие доллары для всей нашей необъятной родины; рассказал о своей работе, о ситуации в стране, пообещал, что с каждым годом у нас в России все будет лучше и лучше и, наконец, попросил задавать вопросы, приготовившись мужественно отвечать даже на самые болезненные и нелицеприятные.

В зале установилась тишина. Возникла неожиданная пауза. Удивительно, но никто не спешил обвинять правительство младореформаторов и стоящего перед ними его представителя в лице Немцова во всех смертных грехах, начиная с невыплаты зарплат и пенсий. Напряжение нарастало. Немцов ждал. Зал безмолвствовал.

Наконец, в одном из первых рядов поднялась колоритная пышная дама в мехах.

– Борис Ефимович, – обратилась она к столичному гостю, – у нас проблема. Помогите.

– Я вас слушаю, – сказал в ответ насторожившийся Немцов.

– Знаете, нам обещали построить подземный гараж к зиме, а пока так и не построили. Скоро холода. Джип на нашем морозе не заведешь. Надо что-то делать, – закончила дама.

Немцов в ответ засиял белозубой улыбкой, выпрямил плечи, повернулся к кому-то из руководства, сидящего на сцене и радостно, весь лучась от оптимизма и огромного человеческого счастья, что внезапно открылось ему здесь – в Когалыме, так по-простому, как свой парень своего парня, спросил:

– Ну что, решите проблему? Будет гараж?

– Будет, будет, Борис Ефимович, обещаем. Как на духу – будет, – послышалось в ответ.

– Ну вот, будет вам гараж, – сказал вице-премьер, повернувшись к даме, изображая всем своим видом, что сделал для этого все, что мог.

В ответ зал разразился или, если хотите, взорвался настоящими овациями.

А вы говорите – «гиблое место».

 

Ух, ты! Чили, Мексика, Венесуэла

Последние дни ноября девяносто седьмого ничего хорошего не обещали. Стояла отвратительная поздняя московская осень. До нового года оставалось еще немногим больше месяца, шла рутинная работа: ТАСС – Белый дом – ТАСС – и снова Белый дом. И вдруг, совершенно неожиданно, нам, пулу журналистов, работающих с Немцовым, сообщили, что вице-премьер в середине декабря намерен посетить с ознакомительным визитом Латинскую Америку. При этом Андрей Першин (в то время пресс-секретарь Бориса) сказал, что ехать совсем необязательно, потому что для агентств командировка будет достаточно накладной, но не сильно информативной. Мы с коллегой из РИА-Новости, посовещавшись, решили, что такую командировку грех пропустить. И придумали, что для того, чтобы нас туда точно отправили, нужно перед начальством кивать на конкурентов:

– Как это так, РИА (соответственно, в моем исполнении), ТАСС (в его) своего корреспондента отправляет, а мы что – хуже? Вот у них будет эксклюзив от Немцова, а у нас нет. Стратегический план был успешно претворен в жизнь обеими сторонами и, что свидетельствует об интеллектуальном уровне его разработчиков, идейных вдохновителей и, одновременно, главных исполнителей и заинтересованных лиц, оказался весьма успешным. Ура! Через пару дней мы уже оформили наши командировки. Нас ждали три столицы: Сантьяго, Мехико и Каракас. Вот такой рождественский подарок подготовил нам наш незабвенный первый вице-премьер.

Оказавшись в битком набитом правительственном самолете, мы только подивились многочисленности российской делегации и исходя из этого поняли, что правительство младореформаторов, судя по всему, придает огромное значение развитию всех и всяческих связей с крупнейшими знаковыми государствами Латинской Америки.

Итак, наше путешествие началось.

Началось оно, кстати, с почти анекдотического случая. Наш самолет сел на дозаправку в аэропорту острова Сал, принадлежащего республике Кабо-Верде или, чтобы было понятнее, республике Островов Зеленого мыса. Время было ночное, сонное. Но так как лететь нам нужно было еще не один час, то большая часть обитателей правительственного самолета отправилась в здание аэропорта, размяться. Оказалось, что мы-то просто хотели походить ногами по земле, а у нашего вице-премьера все было куда серьезнее. Он должен был встретиться с послом нашей великой страны в Кабо-Верде. Только вот беда. По каким-то неизвестным мне причинам наш рейс немного подзадержался, а посему посол, который утомился встречать посланцев своей далекой родины, решил не мучиться в аэропорту, и, оставив своих подчиненных, чтобы те сообщили, когда самолет с правительственным чиновником будет на подлете, благополучно убыл в свою резиденцию. Только подчиненные что-то прохлопали, упустили время и сообщили послу о прибытии Немцова только тогда, когда встретили нас на гостеприимной земле Кабо-Верде.

К Борису подбежал нервно подергивающийся, возбужденный и взъерошенный представитель посольства, сказал, что рад приветствовать столь высокого гостя и сообщил, что посол вскоре прибудет. Через какое-то время примчалась пара-тройка подозрительных внедорожников военного образца. Из одного из них выскочили черные африканские люди в форме и один – тоже черный, тоже африканский и тоже в форме – но точно самый крутой, если, конечно, судить по числу декоративных элементов, которыми эта форма была обильно декорирована.

– На нашего посла это никак не похоже, – прокомментировал Немцов, – я в курсе, что он здесь полжизни сидит, но загореть до такой степени явно не мог. И правда, это оказался сам министр обороны дружественной африканской страны, видимо, с большей и с самой боеспособной половиной своей армии. Мы расшаркались с министром и стали наблюдать, что будет дальше. Прошло еще минут двадцать. На посольских было страшно смотреть. А посла все не было. Немцова это почему-то сильно развеселило.

– Так, – сказал он, – сейчас мы ему устроим сюрприз. Он тут так давно и хорошо сидит, что, наверное, меня и в лицо не знает. Поэтому (он оглядел всех рядом стоящих и выхватил взглядом своего пресс-секретаря, который, в отличие от самого Немцова и журналистов, был при полном параде, то есть в костюме и при галстуке) – ты, Першин, будешь Борисом Немцовым, а ты – и вице-премьер указал на меня – его супругой Раисой Максимовной.

Наконец, примчался полуживой посол. Судя по всему, он коротал время ожидания совместно с хорошей порцией доброго виски, но от понимания, что он натворил, уже почти протрезвел. Посол, видимо, все-таки как-то мельком видел вице-премьера по телевизору, потому что, хотя и очень настороженно и с опаской, изначально отправился к нему, но Немцов глазами указал ему на меня и Першина. После этого, чуть кивнув своему спасителю в знак благодарности за оказанную услугу, посол подошел к нам и начал знакомиться. Правда, всего через несколько минут мы сломались, потому что развеселившиеся журналисты начали корчиться от еле сдерживаемого смеха. Осознав, что его разыграли, сообразительный посол понял, что голову рубить ему не будут, немного успокоился, провел с членом правительства родной страны, видимо, очень содержательную беседу (мы ее не слышали, так как собеседники присели чуть в сторонке), а после проводил нас до самого трапа, раскланялся и пообещал обязательно встретить на обратном пути. На что Немцов заметил, что это совсем не нужно.

– Нет, нет, – уверил посол, – я обязательно буду, обязательно. – И в порыве замахал рукой в спину уходящему Немцову.

Чили встречал нас полноценными плюс тридцатью пятью градусами. Нам сообщили об этом еще в самолете. Подавляющее большинство членов делегации, вылетевшее из осенне-зимней Москвы одетыми строго по погоде, приняло информацию к сведению и переоделось. Но был с нами такой колоритный персонаж по имени Коля Ефимович – старый знакомый Немцова еще по Нижнему Новгороду, журналист, который каким-то чудом вслед за Немцовым ухитрился перебраться на работу в столицу и к тому времени представлял небезызвестную всем нам «Комсомольскую правду», так Коля почему-то решил, что его объявление о резком изменении температуры за бортом совсем не касается. Он остался глух к советам коллег и не пожелал сменить на что-то более соответствующее погоде свои любимые брюки из плотной шерсти, заявив, что не будет заниматься ерундой и переоденется в гостинице. В этой связи у нас появился еще один повод повеселиться.

Оформление документов по прибытии в аэропорт сильно затянулось, поэтому мы встали в тени каких-то удивительной красоты деревьев, цветущих огромными гроздьями сине-фиолетовых цветов, чем-то похожих на белую акацию, и стали с интересом наблюдать за несчастным Ефимовичем, который каждую минуту прикладывался к бутылке с водой и вытирал обильный пот со лба, живо представляя себе, как ему сейчас несладко приходится в его утепленных брюках. Увы, мы еще не догадывались, что бывший нижегородец, а нынешний москвич приготовил, что называется, «на жару». Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что сандалии, которые уже через час и до самого отъезда на заснеженную родину будут красоваться на ногах Коли, до конца жизни будут сниться мне в страшных снах.

Я не очень помню, чем таким особенным мы занимались в Чили. Осталась в памяти, разве что встреча с одним из «чикаго-бойз» или «чикагских мальчиков». Это был кто-то из пяти самых известных чилийских экономистов, которым генерал Аугусто Пиночет, после военного переворота и своего прихода к власти в 1973 году, поручил провести реформу экономики в Чили. Реформа до сих пор оценивается по-разному, но известна она первым применением принципов «шоковой терапии» с целью перехода от социалистической экономики к рыночной. Запомнилось мне, что Пиночет, известный как один из самых жестких диктаторов, полностью отдал экономику на откуп специалистам в лице «Чикаго-бойз», никак не вмешивался в реформы и потребовал от них только одного: чтобы они не воровали, пообещав при обнаружении чего-то такого самого жесточайшего наказания. Я не буду сейчас влезать в подробности и анализировать результаты чилийской реформы, скажу только, что уже тогда средняя зарплата в Чили была в разы выше, чем в других странах региона, а сама столица и район Сантьяго, где обитали представители среднего класса, если честно, меня сильно впечатлили. Еще помню страшно довольного Мишу Соколова, который взял эксклюзив у этого самого «мальчика», который ко времени нашей с ним встречи давно уже оформился в серьезного и совсем не юного мужчину.

Я поинтересовалась у Немцова, почему он не встречается с Пиночетом, добавив, что я бы на его месте это обязательно сделала. Немцов ответил, что «личность, конечно, легендарная, и интересно было бы встретиться», только он думает, что, случись такая встреча, его «как либерала не поняли бы».

А вот чем особенно запомнились мне предрождественские каникулы в Чили, так это посещением знаменитых чилийских винных погребов. Смотрю я сейчас на сохранившуюся фотографию, где сижу с Першиным за столиком и дегустирую вино, на фоне такой же дружной журналистской компании за соседним столом, где высвечивается довольное лицо Соколова, и вспоминаю, как это было замечательно. С тех самых пор я ценю чилийское вино – особенно красное – которое, если кто не знает, делается из винограда с лозы, завезенной сюда из Франции. Хотя, замечу, что вкус чилийского вина немного слаще и куда более пряный. Сказываются более мощные почвы и обилие солнца. Кстати, Немцову подарили какую-то очень ценную бутылку коллекционного вина, которое хранилось в специальном погребе за решеткой и за семью печатями. Запомнилось, как эту бутылку торжественно оттуда изымали и преподносили вице-премьеру, а еще то, что была она обильно покрыта пылью. Но самое интересное, что со слов Немцова я знаю ее дальнейшую судьбу. Было это вино распито Борисом вместе с «кремлевским диггером» Ленкой Трегубовой, когда эта красавица однажды возникла в гостях у вице-премьера.

– Знаешь, ничего особенного я в этом вине не нашел. Вино как вино. Кислое. Пробка только раскрошилась, никак не открывалась, от старости, видимо, – рассказывал мне Немцов.

Итак, я остановилась на том, что, оценив продукцию чилийских виноделов, мы отправились дальше. Впереди нас ждали Мексика и Венесуэла. Но об этом – в свое время.

 

Клянусь Кецалькоатлем, это было круто

Так и не заглянув в гости к Пиночету, мы покинули Чили и отправились в Мексику. Но пока не забыла, добавлю, что Миша Соколов, увидев первую часть этой истории, полностью поддержал мое мнение о чилийском вине (а они там – на радио «Свобода» – в этом понимают, впрочем, как и во многом другом) и еще добавил, что эта поездка Немцова по странам Латинской Америки была инициирована самим Ельциным, который именно тогда почему-то возжелал усилить присутствие России в данном регионе. Уж и не знаю, повлиял ли наш вояж на отношения между странами, но Бориса Николаевича в этой ситуации добрым словом помяну. Без него не видать бы мне Теотиуакана, не узнать о могуществе великого ацтекского бога с телом змеи, покрытым перьями с практически непроизносимым именем Кецалькоатль, не залезть на пирамиду Солнца, не понять, как и из чего делается знаменитая текила, не отведать пульке и не уяснить, чем же так хорош добрый венесуэльский ром с колой.

Мехико встретил нас жарой, рождественскими базарами, национальным мексиканским балетом, который, на самом деле балетом не являлся, а походил, скорее на российский ансамбль «Березка», только без «во-поле березонька стояла» и «люли-люли». А еще – смогом. Сначала я даже не поняла, почему в городе так трудно дышится, першит в горле, кашляется и все время хочется пить, но когда мы оказались на крыше самого высокого в Мехико небоскреба, принадлежащего государственной нефтяной компании (Немцов, так? Если что – поправь), где брали интервью у нашего первого вице-премьера по окончании его встречи с руководством компании, то увидели, как над городом просто висит огромное облако из выхлопных газов, а над ним, выше, в голубом-голубом небе сияет огромное золотое солнце.

После успешно проведенных переговоров и также успешно отдиктованной в ТАСС информации я попала в добрые руки своих коллег по ТАССу, которые трудились на благо родины в мексиканском отделении агентства. Меня накормили, напоили, затоварили огромной авоськой со специально обработанными фруктами (приказали есть только их и не пить сырой воды и свежевыжатого сока), повозили по городу и, конечно, привезли на серебряный рынок, который поразил меня своими масштабами и великолепием. А вечером состоялся прием в российском посольстве.

Запомнился он двумя обстоятельствами. И прежде всего – красотой здания, в котором нас принимали. Посольство располагалось в самом престижном районе мексиканской столицы, в самом настоящем дворце, окруженном парком. Оказалось, что дворец был куплен молодым советским государством с подачи знаменитой бывшей дворянки, позже – пламенной революционерки, народного комиссара, члена ЦК, секс-символа революции, а по совместительству Чрезвычайного и полномочного посла РФ – Александры Коллонтай.

В свою бытность послом в Мексике, а это случилось в 1926-27 годах, красавица-революционерка, в силу своего дворянского происхождения, не чуждая вкусу вообще и вкусу к роскоши в частности, присмотрела этот «очаровательный домик», настояла на его приобретении, популярно объяснив товарищам большевикам, что без этого ей в Мексике «ну, никак», и устроила там себе прекрасную резиденцию, а посему до сих пор поминается добрым словом всеми последующими послами, вплоть до нынешнего.

– Уже не один десяток лет мексиканцы пытаются заполучить здание назад. Говорят, что, мол, этот дворец является памятником архитектуры, что он должен принадлежать народу, – поведал мне, угощая бокалом шампанского, пресс-секретарь посольства.

– Ну, а вы? – с неподдельным интересом спросила я, с восторгом взирая на всю эту красоту.

– Что отвечаете? Неужели – отдадите? Пламенная революционерка постаралась: заполучила вам целый дворец. Я бы ни за что не отдала.

– Вот и мы не отдаем. Пока как-то выкручиваемся. Говорим, что другого подобрать не можем, но думаем над этим, решаем проблему. Лет десять уже как решаем, – закончил он с тихой представительской и весьма дипломатичной улыбкой.

И по ней я сразу поняла, что прикипевшие всем сердцем к наследию незабвенной Коллонтай российские послы не будут спешить с передачей архитектурного шедевра прежним хозяевам. И то, памятник – памятником, а деньги уплачены и святое право собственности еще никто не отменял.

Второе упомянутое мной обстоятельство представляло собой эксклюзивное интервью с Немцовым, на которое меня подбили коллеги из мексиканского отделения, мечтавшие отличиться перед московским начальством и обставить конкурентов из РИА.

– Лиль, давай возьмем быстренько интервью, а?

– зазывно и грустно, нежным голосом просил шеф редакции Алексей Кравченко (очень симпатичный человек, да еще и красавец-мужчина). – Тебе ничего– ничего не надо будет делать. Отдыхай. Я все сам. Только Немцова отлови.

И что мне оставалось, особенно, помятуя о пакете с подаренными фруктами, обработанными лично второй половиной моего уважаемого коллеги? Только выполнить его просьбу.

Поэтому, отловив, как и обещала, Немцова в одном из углов барочной залы и прижав его к мраморной колонне, я подозвала Алексея, после чего мы быстро получили от вице-премьера вожделенный комментарий. И все бы прошло просто «на ура», если бы этого не увидел Першин, который и так бесконечно боролся с вредной журналисткой, ухитрившейся еще до того, как он занял столь ответственную должность при Немцове, слетать с только что назначенным вице-премьером в командировку, быстренько его обаять, заполучить номер личного мобильного телефона и теперь успешно его использовать, не прибегая к посредничеству пресс-секретаря.

Першин, оскорбленный в лучших чувствах, в очередной раз заявил, что «так не делается», что «все общение с Немцовым должно происходить с его ведома и подачи» и что я «еще не раз пожалею о содеянном». Увы, все мои попытки утихомирить разбушевавшегося Першина успехом не увенчались. А кроме того, как оказалось, Немцов, вроде бы сильно занятый беседой с послом, все-таки заметил наш с Першиным конфликт, что в дальнейшем обернулось для меня большой удачей, речь о которой еще впереди.

На следующий день нам всем вообще очень повезло. Немцов отправился куда-то без прессы, поэтому нас повезли смотреть Теотиуакан – древний ацтекский Город Богов, известный своей знаменитой – третьей в мире по высоте – пирамидой Солнца, а также храмовым комплексом и пирамидой Луны. Сказать, что это было потрясающе – значит, не сказать ничего. Честно, восхождение на эту самую пирамиду останется одним из самых ярких впечатлений в моей жизни.

Вот держу в руках фотографии и вспоминаю, как преодолевала все эти бесконечные ступени, чтобы добраться на вершину. Хотя сначала я и не думала на нее карабкаться. То есть была мысль, что надо преодолеть первый ряд ступеней и подняться на первую смотровую площадку, обозреть с нее окрестности и на этом успокоиться. Но коллеги в лице мужской половины делегации заявили, что «покорение пирамиды Солнца является делом чести российского журналиста, настоящего мужчины и… настоящей женщины (тут я уловила направленные на меня выразительные взгляды и сразу в один миг осознала всю глубину сего патриотического порыва).

Под их чутким наблюдением я начала свое восхождение. И добралась же. И постояла там, обозревая всю эту красоту сверху. И подержалась за металлическую трубу, которая, как нам сказали, наделяет человека положительной энергией. И, действительно, я ее каким-то образом ощутила (хотя совершенно в это не верила), и потому, видимо, вниз спустилась легко – просто прыгая со ступеньки на ступеньку горной козой. Кстати, насколько помню, на пирамиду Луны из всех нас ухитрился залезть только мужественный Миша Соколов, оказавшийся единственным покорителем двух вершин – пирамиды Солнца и пирамиды Луны. Но он на самом деле всегда был склонен к геройству. И, как я понимаю, до сих пор остается себе верен. А после, выслушав рассказ о городе, о построившем его народе, о древнем боге с телом змеи и о том, как идут раскопки, окрыленные и впечатленные, мы отправились понаблюдать вживую за процессом, как из листьев агавы извлекается сок, который путем ферментирования сбраживается и превращается в слабоалкогольный напиток пульке, из которого, в свою очередь, получается знаменитая мексиканская текила. А далее пришло время обучения нас правильному употреблению сего божественного напитка, как известно, с солью, с соком лайма, с томатным соком, приправленным тем же лаймом, с солью и перцем. И только выполнив всю программу, то есть приобщившись к национальному напитку, мы отправились в следующий пункт нашего назначения. Впереди нас ждала Венесуэла.

 

Крутые бедра Каракаса

Хотела все по порядку: прилетели, доехали, отработали, посетили, улетели. Не получилось. Венесуэла сразу бросилась в глаза. Поразила в одно мгновение. Чем? Да своими крутобедрыми красотками.

Господи, сколько же их ходило, нет, летало и парило по этим улицам. Вот – черная шоколадка, обернутая в свое цветастое платьице, которое даже не подозревает о существовании колен, потому что… едва прикрывает ягодицы. А вот – еще одна, цвета кофе с молоком, с длинными вьющимися мелким бесом волосами, с двумя угольками зрачков, что чернее самой черной ночи, с губами, которые не молят о поцелуе, а берут его; с ногами, созданными танцевать танго и самбу и словно с самого рождения облаченными в открытые босоножки на неимоверной высоты шпильке; с бедрами, от которых становятся влажными мужские сны. А рядом еще одна – почти светлая, словно едва покрытая первым легким загаром, рассекающая толпу с грацией крадущейся пантеры. И это мое впечатление – женское. Стоит ли говорить о сильной половине нашей делегации?

Смотрю, как телевизионщики старательно снимают улицу, еще улицу, площадь, фонтан.

– Ребята, – говорю, – не слишком ли много перебивок? У вас немцовских интервью и новостей столько не наберется.

– Какие к черту перебивки, – нервно рычит ни на минуту не прекращающий снимать оператор. – Приеду, ребятам покажу, какие тут ходят. Пусть облизываются.

– Да, – соглашаюсь я, – это точно. Обзавидуются.

Нахожу глазами своего будущего шефа и сразу обретаю способность читать мужские мысли. Считываю что-то близкое к «черт, черт, черт… и зачем я с собой в этот раз Раису взял?» (жену – как вы поняли).

Ну, если он и не совсем это думал, если я и ошиблась, так только в деталях. Более того, я просто уверена, что мысли о величии России или о важности своей сегодняшней миссии, если в этот момент и случились, то где-то на задворках вице-премьерского сознания. Впрочем, я его на этот раз понимала. Эти женщины стоили того, чтобы хоть на минуту забыть обо всем на свете. И кто осудит? Что, если вице-премьер, так уже и не мужчина?

Правда, одна забавная история, которая произошла чуть позже и о которой я хочу сейчас написать, немного поубавила мои восторги по поводу внешности никарагуанок. Красивые, конечно, но не все. А почему я так решила, сейчас узнаете.

У нас образовалось совсем немного свободного времени, и знакомая журналистка из «Московского комсомольца» попросила зайти с ней в магазинчик женского белья. А нужно сказать, девочка эта, имя которой я не хочу называть, была очень миниатюрной, хрупкой, изящной, начисто лишенной того, что называют «женскими достоинствами». Такая русская Твигги. В магазинчике к нам тут же подбежала продавец, которая могла служить лучшей рекламой своего товара: ее грудь смотрела строго вперед и вверх, а ее бедра, да чего уж, ее попа… Ну, подскажите, с чем можно сравнить красивую женскую задницу? Короче, это была классная попа.

– Чем могу помочь, – спросила эта красотка в форменном платье-халатике, плотно обтягивающем ее фантастические формы.

– Мне нужно это и это, – объяснила ей моя спутница.

– А ваш размер, – поинтересовалась продавец.

Услышав ответ, она резко загрустила, да так, что улыбка тут же сошла с ее лица и немедленно сменилась таким сочувствующим-сочувствующим выражением. Потом она со вздохом еще раз с ног до головы осмотрела мою спутницу, снова вздохнула, – уже совсем горько, и отправилась за бельем. Через несколько минут девица принесла подходящие комплекты. Мы стали их рассматривать. Моя приятельница наконец выбрала что-то такое спортивно-девичье, что, видимо, сильно удивило нашу продавщицу. В ее глазах читался невысказанный вопрос, недоумение и даже обвинение. И тут, вместо того, чтобы получить деньги за удачно проданный товар, она жестом показала нам, чтобы мы оставались на месте, а сама снова отошла.

Вернулась она со страшно довольным выражением лица и, лучезарно улыбаясь, протянула моей спутнице бюстгальтер с плотными чашечками, скрывающими под собой несуществующую грудь и увеличивающими ее в разы и трусики, каких я не видела больше нигде и никогда. Они были с вшитыми подушечками, которые увеличивали ягодицы. И тут я поняла, что, возможно, далеко не у всех красавиц Каракаса все как есть свое и совсем-совсем натуральное. Вот и вся история. Добавлю только, что ничего в жизни не понимающая русская журналистка купить от всего сердца предложенное белье отказалась, а взяла то, что выбрала сама, чем заслужила презрительную гримаску бельевой красавицы, которая, конечно, хотела как лучше.

Раз я столько времени уделила венесуэльским красоткам, то должна сказать пару слов и о венесуэльских красавцах. Нас, я имею в виду журналисток, Каракас тоже порадовал. Вот держу в руках фотографию и сама себе улыбаюсь. Стою я – вся такая довольная, в окружении эскорта, предоставленного нам руководством принимающей стороны. Четыре настоящих рембо на мотоциклах, состоящие их одних мускулов, все как один в черных очках (мода у них такая; видимо, насмотрелись американских боевиков), в форме цвета отбеленного хаки, в высоченных черных сапогах, с черными же бронежилетами, при оружии и, что меня особенно впечатлило – с таким своеобразным нарукавником, расположенным выше локтя на левой руке, на котором закреплен весьма устрашающего вида нож.

Так, в окружении этих венесуэльских рембо, мы и носились по улицам Каракаса. Хотя «носились» – громко сказано. Скорее пытались проехать, потому что пробки там были немыслимые, при этом, как мне показалось, никаких правил движения не существует. А если они и были на бумаге, то их никто не читал. Вальяжные, довольные, расслабленные, млеющие от жары водители автомобилей, в основном – кабриолетов с открытым верхом, купленных не один десяток лет назад – во время венесуэльского нефтяного бума – никуда не спешили. На своих авто самых разных расцветок, вплоть до любимого Барби всего мира ярко-розового; авто из эпохи пятидесятых, из тех, что обожал звездный мальчик американского рок-н-ролла Элвис Пресли; авто, которые в США ИЛИ в Европе можно встретить сегодня разве что на ретро-шоу – они никуда не спешили. Они в них просто жили: слушали музыку, пили колу или что покрепче, курили, клеили красоток, стоящих у обочины, жевали, подпевали любимому певцу, орущему на всю улицу из включенного на всю катушку магнитофона, даже сидя пританцовывали, а еще – еще они пытались всеми способами хоть на десять минут встроиться в наш кортеж, что, судя по всему, считалось особым шиком. После чего приступали к работе полицейские и наши мотоциклисты, главной задачей которых являлось максимально быстрое выдворение непрошеных гостей. Полицейские что-то настойчиво кричали, грозили палками, потом слушали весьма эмоционально окрашенные ответы, столь же эмоционально отвечали, переругивались или просто мирно разговаривали, а после с улыбкой выпроваживали очередного довольного жизнью лихача.

Ну, а теперь можно начать с самого начала.

Помню, как мы с аэропорта направляемся в Каракас. С интересом смотрю на показавшийся вдали город, который расположился в уютной и живописной долине Карибских Анд. Из окна автомобиля все выглядит очень красиво: стекло и бетон, сплошные небоскребы, почти Нью-Йорк. Правда, потом окажется, что часть из высоток стоит недостроенная, часть сильно обветшала. А за парадным фасадом прячется откровенная бедность. Хотя, нет, не прячется. Бедность, скорее – нищета, глядит на вас с холмов и горных склонов на подъезде к городу многомиллионными глазницами незастекленных окон известных на весь венесуэльских барриос – чтобы было совсем понятно – трущоб. В Каракасе и возле проживает более четырех с половиной миллионов человек. Две трети из них – обитатели барриос.

Нам не разрешают открывать окна автомобиля, потому что сверху может свалиться все, что угодно. И это можно понять, если знаешь, что трущобы Каракаса лишены канализации и водопровода, а электричество они просто воруют, незаконно подключаясь к электросетям. Строения вокруг похожи на скворечники, сделанные из подручных материалов, их высоко расположенные окна не имеют стекол, а просто прикрыты белым тряпьем или решеткой, двери тоже часто заменяет простыня. Появляться здесь не рекомендуется. Можно просто исчезнуть навсегда. Да и в город из гостиницы выходить вечером нам сильно не советуют.

Но ужасы барриос остаются где-то за спиной. А сама столица встречает нас каким-то бесконечным праздником или карнавалом. Довольная, праздношатающаяся толпа вечно улыбающихся людей гуляет, танцует, оценивающе смотрит друг на друга, болтает, хохочет, кокетничает, целуется, флиртует, поет, что-то жует, пьет тут же отжатый сок или пряно пахнущий кофе, при этом, кажется, совсем не работает и никуда не спешит.

А мы? Мы работаем? Удивительное дело. Почти ничего не помню. Помню, как возлагали венок в Пантеоне национального героя Симона Боливара, как встречались с представителями российской диаспоры, да и то, только потому, что после выступления Немцова к нему подошла очаровательная дама весьма преклонных лет (дитя первой волны русской эмиграции), с волосок к волоску уложенной седой головой, подкрашенными узкими аристократическими губами и с идеально прямой спиной, отличающей тех, кто не понаслышке знает, что такое институт благородных девиц. Старушка, вытирая белоснежным платочком уголки глаз и с восторгом глядя сверху вниз на представительного вице-премьера, на прекрасном литературном русском вещала, что «наконец-то приехал из России чиновник, который умеет говорить и который уж точно читал Льва Николаевича Толстого, а это значит, что на любимой далекой родине все будет хорошо». Немцов в ответ на комплимент как-то стеснительно улыбался и аккуратно, словно фарфоровую, пожимал даме ручку, чуть приостановившись, словно задумавшись: уместно ли будет ее поцеловать, но, в итоге, так и не решившись.

Да, была еще тема тяжелой нефти, какие-то переговоры по этому поводу, которые очень интересовали Немцова, курирующего на тот момент нефтяную отрасль. Представители нефтяной компании подарили нам по скромному, красиво упакованному кулечку, в котором оказалась маленькая бутылочка этой самой тяжелой нефти (учитесь, так и делаются большие деньги, когда ничто не пропадает), которую я благополучно «забыла» на прикроватном столике в гостинице, чем, наверное, ввела в недоумение прислугу, убиравшую номер после моего отъезда. И еще один рабочий момент, а именно – эксклюзивное интервью, которое я взяла у Немцова в самолете, когда мы возвращались из поездки в чудное местечко – такой экзотический экологический отель для очень и очень богатых, расположенный на озере с водопадом в окружении девственного тропического леса. А попала я туда совершенно случайно. И все потому, если вы еще помните историю о Мексике, что конфликтнула с пресс-секретарем Немцова Андреем Першиным.

Может, чтобы немного поставить его на место, а может, просто чтобы сделать мне приятное, вице-премьер настоял, чтобы кроме НТВшной камеры в этой, в общем-то познавательно-развлекательной, поездке его сопровождала и я. А на обратном пути наговорил мне на пару интересных новостей, чем порадовал мое начальство и полностью оправдал мое пребывание в этом тропическом раю.

А потом наши рождественские латиноамериканские каникулы закончились. Мы летели в самолете и вспоминали, как все было прекрасно. Полет прошел без происшествий. Разве что можно вспомнить тот самый остров Сал, что принадлежит республике Кабо-Верде, на котором нас обещал ждать посол. Надеюсь, вы еще помните посла, что проспал прилет вице-премьера? Знаете, он сдержал свое слово и прибыл к самолету в сопровождении всего посольства. Мы приземлились на дозаправку. И первым, кого мы увидели, был свежий как огурчик посол, ни в одном глазу которого, несмотря на ночь, не было ни грамма сна. В окружении всех своих подчиненных он дожидался высокого гостя. Немцову, как ему этого не хотелось, пришлось все-таки выползти из самолета и сказать послу пару ободряющих слов, после которых тот понял, что прощен и что никаких нежелательных санкций не последует. Поэтому, проводив нас и помахав ручкой до тех пор, пока самолет не скрылся в облаках, посол, скорее всего, спокойно отправился к себе в резиденцию, чтобы запить столь волнующее событие доброй порцией виски.

Да, чуть не забыла, всю обратную дорогу нас развлекал огромный ручной сине-зеленый попугай, которого прикупил и контрабандой вывез в Москву охранник Немцова. Он гордо прохаживался по салону самолета с птицей на плече, обучая ее «нормальному русскому языку» в виде наиболее залихвастских нецензурных выражений и скармливая птице все, что не доели пассажиры. А еще, конечно, вездесущий Борис Надеждин, который прикупил у индейцев в Теотиуакане небольшой и весьма звонкий барабанчик, а посему старательно осваивал его всю дорогу, импровизируя на темы зажигательных латиноамериканских ритмов, но почему-то постоянно сбиваясь на родную и до боли знакомую цыганочку.

Зимняя Москва встретила нас тридцатиградусным морозом, что после плюс тридцати пяти давалось очень нелегко. Утром, грустно бредя из магазина с полной продуктов авоськой (моя семья встретила меня девственно чистым холодильником), пробираясь между сугробами, загребая ногами снег и вытирая слезящиеся от мороза глаза, я почему-то вспомнила последние строки любимого с детства романа Дефо:

– Бедный Робин Крузо, где ты был, куда ты попал? – кричал попугай.

Небольшое послесловие

А вот это добавил Борис Немцов, после того, как я разместила этот рассказ на своей страничке в ФБ.

«Лиля, а были мы на самом большом водопаде в мире Angel Falls, куда подлетели на самолете. Самолет в каньоне с рассказом пилота о том, сколько их там разбилось, – это трудно забыть. Тяжелая нефть была в бассейне реки Ориноко. Она сочилась прямо из земли. А еще была встреча с Мисс Вселенной Ирэн Сайз, которая хотела стать президентом, но проиграла Чавесу».

И точно, я сразу вспомнила, как развеселые и очень лихие пилоты, итальянцы пустили нас с Борисом к себе в кабину, чтобы мы лучше смогли увидеть, где летим. Самолет летучей белкой крутился в глубоком каньоне, вокруг возвышались высоченные скалы, впереди, казалось, что на расстоянии вытянутой руки – стремительно рвался и падал вниз бурный и могучий в своем величии водопад. Летчики развлекались тем, что демонстрировали нам свои способности и рассказывали о том, кто, когда и как тут разбился, а потом, когда уже казалось, что в этом каньоне мы все и останемся, резко рванули вверх и спокойно полетели к экзотическому отелю на берегу озера, о котором я уже написала.

А еще, забыла самое главное. Конечно, я искупалась в Карибском море. Разве можно было этого не сделать? Нам, журналистам, выделили пару часов и привезли на закрытый пляж, где отдыхали только американские военные. Там мы с удовольствием поплавали, а я даже получила от американцев внушение, что слишком далеко заплыла.

Я действительно неплохой пловец, поэтому была очень удивлена, что неожиданно с двух сторон рядом со мной обнаружились два здоровенных негра, которые знаками показали, чтобы я возвращалась, сопроводили меня до берега, а после принесли здоровенный орех, полный прохладного кокосового молока.

 

Подарки, подарочки

Это точно было девятое января. Мой день рождения. Год, к сожалению, из памяти испарился, но скорее всего – двухтысячный. Мы с начальником конфликтнули еще до новогодних каникул. По какому поводу – уже не помню, дело давнее, но что «разошлись во мнениях» – это точно. Кстати, из моих рассказиков можно решить, что наши отношения смахивали на идиллию. Скажу честно, этого не было. Характер у Немцова взрывной, у меня – тоже. Так что всякое бывало, и, как говорится, коса на камень находила довольно часто. Впрочем, так всегда бывает, если работаешь в жесткой связке. Благо, что мы оба отходчивые, Да и вспоминается сейчас только хорошее. И думаю, что это замечательно.

Итак, я приготовила и накрыла скромный стол, собрала у себя только самых близких – дочь, маму, брата. И только прозвучал первый тост, как снизу позвонила консьержка:

– Лиля, вас тут спрашивают.

– Кто, – говорю, – я никого не жду.

– Ну, мужчина. Такой… из телевизора…

– Ладно, сейчас спущусь.

В полном недоумении я оставила своих гостей и отправилась на первый этаж. Честно, у меня почему-то даже мысли не мелькнуло, что это может быть Немцов. Каково же было мое удивление, когда возле консьержки я обнаружила своего начальника с приличным таким букетом метровых роз, лучезарно улыбающегося коммунистическому электорату в лице двух-трех праздногуляющих бабулек из нашего дома.

– Вот он, который из телевизора, – повторила консьержка.

На что Немцов еще шире улыбнулся и подошел ко мне.

– Лиль, это тебе.

– ???

– Короче, с днем рождения поздравляю. И больше не ссоримся. Хорошо?

– Согласна. Спасибо. Цветы чудные.

– Сам покупал, – сказал Немцов.

И хотя я знала, что цветы в случае необходимости покупает его водитель Серега Агеев, сделала вид, что на этот раз было все, как он сказал. А после мои шеф повернулся, чтобы уйти.

– Стой, начальник, ты куда собрался?

– Ну все уже, поздравил и поеду.

– Нет, так я тебя не отпущу. Пойдем, выпьешь за мое здоровье бокал вина. Да я там и вкусненького кое-чего приготовила. Никуда не спешишь?

– Нет. Но как-то неудобно. Я без приглашения.

– Пойдем, пойдем. У меня там только родня. Рады будут с тобой познакомиться.

Короче, уговорила. Пришли мы ко мне домой вдвоем. Немцов сразу со всеми задружился и очень быстро освоился. Поразил в самое сердце мою маму. С удовольствием выпил за «лучшего пресс-секретаря всех времен и народов» и испробовал все, что я приготовила.

– Ну как на него можно после этого сердиться, – только и подумала я после его ухода.

Вообще, подарки Немцов дарил довольно своеобразно. Как-то всегда будто немного стесняясь.

Так, однажды, приехав из какой-то экзотической страны, позвал меня в кабинет. Протянул огромный серебряный браслет и сказал:

– На, Лилька, тебе привез. Увидел и купил. Подумал: возьму Дубовой. Все равно такой больше никто надеть не рискнет. Значит, Лильке точно понравится.

И угадал. До сих пор с удовольствием его ношу. Более того, предугадал, так как именно такие большие браслеты сейчас особенно в моде. Но мой самый любимый подарок от Немцова – это потрясающей красоты собрание сочинений Пушкина в одном огромном томе. Коллекционный тираж, удостоверенный сертификатом, изданный в Торонто, отпечатанный в Италии на великолепной бумаге, в переплете ручной работы из натуральной кожи особой выделки и марки, с золотым тиснением на корешке и с золочеными обрезами, а главное – с потрясающей красоты иллюстрациями, часть из которых – рисунки самого поэта.

Подарил мне его Борис в самое горькое для нас время, тогда, когда мы проиграли предвыборную в 2003 году и, отлежавшись дома и зализав раны, пришли в Госдуму, чтобы собрать весь наш скарб и освободить место депутатам нового созыва. Видимо, разбирая библиотеку у себя в кабинете, мой шеф и обнаружил Пушкина. Пригласил меня и отдал со словами:

– Держи, ты, наверное, больше всех оценишь.

Я оценила.

Тут же вспомнила, как по просьбе Немцова покупала от него подарок для Лены Трегубовой.

– Лиль, у меня проблема. Выручай, – сказал Немцов, – у Трегубовой день рождения. Подарок нужен. Я ей в прошлом году тирольский костюм подарил.

– И как? Неужели понравилось? – ядовито поинтересовалась я.

– Да. А что? – с некоторым недоумением, видимо, уловив мою интонацию, ответил Немцов.

– Да так. Что-то я сомневаюсь, что Ленка была в восторге. Но ладно, говори – на какую сумму рассчитываешь, а я что-нибудь придумаю.

Озвученная сумма меня вполне удовлетворила, и Трегубова на этот раз получила авторский шедевр «пред-а-порте» в виде комплекта из платья с брючками от моего любимого модельера Лены Макашовой, той самой, что сейчас, кстати, работает на пару с Хакамадой, которую я к ней однажды затащила, и хорошо известна тем, кто знает их общий бренд ХАКАМА.

Но самым трагичным и мучительным для Немцова днем был любимый праздник всех советских женщин, единственный день в году, когда российские мужики напиваются не просто так, а в женскую честь. Как вы понимаете, я говорю о празднике под названием «восьмое марта», который, не совсем понятно по какой причине, у нас в стране считается международным.

Однажды вечером шестого марта Валера Аникин и я были вызваны в кабинет шефа.

– А скажите вы, мои любезные, – тоном, который явно не мог нас порадовать, начал Немцов, – помните, какое у нас завтра число?

Мы помнили.

– А вы помните, что это значит?

Мы молчали, соображая, что за этим последует.

– А это значит, что грядет восьмое марта, а у нас нет ни одной идеи, как поздравить всех наших многочисленных женщин.

– Аникин, ты помнишь, что во фракции есть женщины?

– Да, конечно.

– Ну, слава богу, что помнишь. А если помнишь, то догадываешься, что со мной будет, если мы их завтра не поздравим? Нет?

Немцов вошел в длительную паузу, способную взорваться чем-то самым непредсказуемым.

– Нет, ты даже об этом не задумался. А надо бы. Это твоя прямая обязанность как руководителя аппарата. И ты, Дубовая, не отмалчивайся. Говорите, что будем делать.

– Да ладно, не переживай, купим шампанского, тюльпанчиков – и все будет хорошо, – ответил выдохнувший Аникин.

– Тюльпанчиками решил отделаться, – продолжил Немцов с нарастающей интонацией. – Еще про мимозу вспомни. Мне эти твои тюльпанчики весь год вспоминать будут. Ладно, с шампанским согласен. Соберем всех, тост скажу. А что еще? Каждой ведь не угодишь.

Тут вступила я:

– И не надо каждой угождать. Положите денежку в конвертики. Подарите, а девушки сами купят то, что больше нравится. Простейшее решение вопроса, и всех устроит.

Аникин, счастливый тем, что это снимает с него всякую ответственность, активно меня поддержал. Так что, предложение прошло.

На следующий день утром Немцов собрал всю женскую половину фракции у себя в кабинете, выдал каждой по конвертику и заявил, что ближе к концу дня приглашает всех к себе на бокал шампанского. При этом добавил, что к этому времени каждая из нас будет обязана приобрести себе соответствующий подарок и отчитаться в содеянном. На том мы и разошлись, очень довольные друг другом.

Вечером все вновь собрались в комнате отдыха при кабинете Немцова, которая всегда служила местом подобных мероприятий. Мы еще раз послушали, какие мы замечательные, и выпили по бокалу.

– Ну, – сказал Немцов, – рассказывайте, что я вам подарил. Каждая. По очереди. Вот, хотя бы ты, Лена, начни, – шеф повернулся к Лене Ломакиной, которая во фракции отвечала за все сразу – от наличия канцелярских товаров и покупки очередного букета к дню рождения депутата до заказа зала под проведение будущего съезда. Кстати, Лена, как человек, имеющий дело с деньгами, всегда умела их считать. Поэтому она еще днем нам похвасталась, что часть суммы отложила на семейные нужды, а потратила на себя не больше половины.

В ответ на обращение Немцова она продемонстрировала свою покупку.

– И это все? – несколько удивился шеф. – Неужели это (он наполеоновским жестом показал на покупку) столько стоит? У нас такая большая инфляция. А я и не заметил.

Ломакина в ответ только тихо отползла в сторону. А Немцов осмотрел нас всех орлиным взором. И тут, видимо вспомнив, с чьей подачи все это было сделано, остановился на мне.

– Дубовая (обращение по фамилии ничего хорошего не предвещало). Показывай, что купила.

Я не двигалась. Немцров увидел в моих руках маленький пестренький пакетик, взял его у меня, вытащил из него небольшую картонную упаковку, и, не глядя, что на ней изображено, открыл.

Думаю, он никогда бы этого не сделал, если бы не история с Ломакиной. Но, что случилось – то случилось.

Мой начальник запустил руку в упаковку и выудил из нее прелестные ярко-красные кружевные французские стринги.

Только после этого Немцов сообразил, что в коробочке лежало женское белье.

Он молча стоял и оторопело смотрел на трусики. Пауза затягивалась. Вокруг нарастал тихий смешок.

– Немцов, там еще и бюстгальтер, – нежно заулыбалась я. – Посмотришь?

– Ну, Дубовая, ты в своем репертуаре. От тебя вечно одни сюрпризы, – наконец выдохнул Немцов, нервно запихивая в пикантную французскую дамскую штучку в коробочку.

– А что, Борис Ефимович, по-моему, прекрасный подарок, – сказала я, улыбаясь самой невинной из всех невинных улыбок.

После этого, естественно, досмотр подарков был благополучно завершен.

 

Так и познакомились

– Ну вот, – грустно размышляла я, шагая по бульвару в направлении здания ИТАР-ТАСС, – так всегда: только наладишь контакты с очередным вице премьером, как раз – и нет его, бедного, унесенного ветром очередных ельцинских рокировочек.

Это я к тому, что за пару дней до этого президент освободил от должности курирующего социальный блок вице-премьера Виктора Илюшина, с которым я тогда работала. И что было делать? Оставалось только ждать нового назначения и отслеживать, когда оно случится, чтобы, если что, быстро сориентироваться и предстать перед очами нового в первых рядах.

Но спокойно дожидаться, когда это все произойдет, у меня не получилось. Оказалось, чтобы я зря не простаивала, начальство откомандировало меня в помощь ребятам, освещающим уличные акции, которых тогда проходило большое множество. Народ, глотнувший воздуха свободы, митинговал по любому поводу и даже без оного. А яростные коммунисты (чей митинг мы должны были освещать в этот день), так те вообще, видимо, ностальгируя по демонстрациям, массовкам и маевкам со всеми этими «взвейтесь и развейтесь», в купе со своим самым преданным электоратом, которому только дай походить строем, помахать алыми знаменами и попеть «вставай проклятьем заклейменный», просто дневали и ночевали рядом с Красной площадью возле памятника незабвенного автора «Капитала». Вот туда-то с двумя ребятами я и направилась.

На дворе уже чувствовалась весна – была вторая половина марта, светило нежное солнышко, времени до начала митинга у нас было предостаточно, поэтому мы пошли пешком. Всю дорогу мои коллеги соображали, как меня можно использовать в сложившейся ситуации. Я, по своей наивности, никак не могла понять, в чем проблема.

– А что не так? Послушаем ораторов, может, возьму у кого-нибудь эксклюзивчик, пообщаемся с ментами – пусть скажут, сколько народу на митинге и заявят свое коронное, «без происшествий». Скажите, пожалуйста, чем я вам так не угодила? Хлеба отнимать не буду. Не сегодня, так завтра назначит Борис Николаевич нового вице-премьера, и отбуду я в свой Белый дом на место постоянной прописки.

– Лиль, ты действительно ничего не понимаешь? – спросил один из них.

– Да нет. А что? Объясните все словами. Я ваших переглядываний не понимаю.

– Ладно, ты на себя в зеркало сегодня смотрела?

– А что? С утра все было в полном порядке, – ответила я и машинально натянула на один глаз свою любимую шляпу с большими полями и поправила широкий пояс единственного и неповторимого в жизни пальто от Славы Зайцева, которое было куплено с большой скидкой (только поэтому и куплено) после того, как по заданию гендиректора ТАСС Виталия Игнатенко, я взяла у Вячеслава Михайловича интервью, приуроченное к его пятидесятилетию юбилею.

– Вот-вот, именно. Боюсь, что и пальтишко твое буржуинское и шляпка эта покажутся сильно подозрительными нашим бабулькам с пакетами, тележками на колесиках, красными флажками и иконками вперемежку с портретами вождей мирового пролетариата на груди, и с Ампиловым, который не преминет сегодня выступить.

– Ну, подумаешь, – легкомысленно возразила я. – Не убьют же они меня.

Но, посмотрев на своих разом помрачневших спутников, как-то сразу поняла, что со своими выводами поспешила.

Как только мы пришли на место, меня, как и предполагали мои коллеги, тут же заприметила одна буйная старушка, которая, видимо, смолоду шляпок не носила и вертихвосток буржуйских сильно не любила. Она острым и бдительным пролетарским глазом быстро выцепила меня из толпы и, подбежав, начала криком кричать что-то о богатых барыньках, которые «кровь народную пьют», да еще и «глаза свои бесстыжие сюда кажут и насмехаются». Все это сопровождалось размахиванием довольно объемной авоськой и невесть откуда взявшимся видавшим виды зонтом. Когда вслед за первой на меня начала надвигаться еще одна аналогичная особа в двух вязаных шапках, надетых одна на другую, с портретом Сталина на груди, повешенным в виде иконки, я поняла, что дело плохо.

Но мои товарищи, не дожидаясь битвы народов, быстренько выдернули меня из толпы и поставили между двумя блюстителями порядка, попросив их за мной присмотреть. А мне приказали никуда не отходить, а, включив диктофон, записывать всех выступающих. Что я и сделала, признавшись себе, что плохая из меня получилась помощница.

Вернувшись в ТАСС, я быстренько набросала обзорную заметочку и только решила все это дело перекурить, как меня вызвали к начальству.

– Лиля, – сказал Игнатенко, – Ельцин назначил вице-премьером губернатора нижегородского – Немцова. Тот уже в Москве и, как мне стало известно, чуть ли не завтра поедет в свою первую командировку. Делай, что хочешь, но ты должна его сопровождать. Поняла?

Я, конечно, поняла. Но одновременно поняла, что это проблема. Ведь пропуск мой в Белый дом отобрали сразу, как отправили в отставку моего Илюшина. Надо было что-то придумывать. Я быстро позвонила его пресс-секретарю Ольге Крыштановской. Она, на мое счастье, еще официально не уволилась, потому что сдавала дела. Я попросила ее мне помочь и, о счастье, получила вожделенный разовый пропуск. Я схватила разъездную ТАССовскую машину и помчалась в Белый дом.

Четкого плана – как попасть в командировку со свежеиспеченным вице-премьером – у меня не было. Но я быстренько разузнала у знакомых секретарш, куда его разместили, и отправилась на разведку.

В приемной Немцова с безумными глазами нервно металось несколько человек, которые все вместе и по отдельности смахивали чем-то на Бешеного мартовского зайца из кэрроловской «Алисы в Стране Чудес». Они что-то озвучивали друг другу, летали из угла в угол и обратно, вскакивали в дверь кабинета и тут же выскакивали обратно, что-то носили и выносили, куда-то звонили, говорили все одновременно и явно были ошарашены свалившимися на них задачами и неожиданным мгновенным перемещением из Нижнего в столицу нашей великой родины. То, что это были нижегородцы, по мановению волшебной ельцинской палочки вдруг ставшие москвичами, у меня никакого сомнения не возникло. Было в них что-то такое… Вот только что – до сих пор сформулировать не могу, но с того времени сразу отличаю жителя знаменитого города на Волге от любого другого россиянина. Я набрала в себя побольше воздуха, выдохнула, выпрямила спину и твердой походкой вошла в приемную.

– Господа, – сказала я громко, обращаясь ко всем сразу, – с кем мне можно поговорить о предстоящей командировке господина вице-премьера?

Видимо, мое обращение – «господа» – произвело на присутствующих впечатление. Все как-то сразу остановились и замолчали. Чем я и воспользовалась.

– Видите ли, господа, – продолжила я с максимальным пафосом и всеми способами демонстрируемой уверенностью, на которую только была способна. – Позвольте представиться. Я политобозреватель крупнейшего государственного агентства ИТАР-ТАСС. Я буду напрямую работать с Борисом Ефимовичем Немцовым. Насколько мне стало известно, уже завтра он отправляется в свою первую командировку в новой должности, поэтому прошу вас внести меня в списки делегации и сказать, где и во сколько я должна завтра быть. Более того, уже сегодня мне требуется информация о предстоящей поездке, чтобы ее срочно аннонсировать, – громогласно закончила я свою речь и, тихо выдохнув, посмотрела вокруг.

– Да, конечно, – отозвался один из присутствующих, – сейчас я вам все расскажу, а вы мне заодно подскажете, как у вас тут все это делается.

Минут через двадцать я продиктовала свой анонс и отрапортовала начальству, что завтра убываю с Немцовым в двухдневную командировку – сначала в Нижний Новгород, а оттуда – в Ульяновск.

Я уже понимала, что таких шустрых вроде меня будет совсем немного (и не ошиблась – с нами полетели только вездесущие НТВшники, ОРТ и корреспондент из РИА), поэтому решила, что нужно будет сразу произвести на будущего шефа впечатление. А поскольку во мне еще были живы воспоминания о фуроре, который я произвела на коммунистическом митинге, я решила, что именно так – в шляпе и зайцевском пальто, я обязательно брошусь в глаза новоявленному вице-премьеру. Да, чуть не забыла, еще в этой критической ситуации требовались сапоги на приличном каблуке. Я понимала, на что себя обрекаю, но решила, что журналистика, как и искусство, тоже требует жертв.

Утром, по прибытии во «Внуково-2», пройдя все обязательные досмотры и проверки, я мило расположилась за журнальным столиком и, попивая кофе, стала присматриваться к немцовскому окружению. Вице-премьера в зале ожидания мы так и не дождались. Появился он прямо перед отлетом, когда нас уже рассадили по своим местам (только потом, со временем я поняла, что это норма – влететь в самолет в самый последний момент, когда от него убирают трап), прошел мимо нас, лучезарно улыбаясь, вглядываясь в незнакомые лица и со всеми здороваясь. Первое впечатление: молодой очень, высокий и… и уж очень кудрявый. Да, буйная шевелюра Немцова тогда еще не была укрощена столичными мастерами парикмахерского дела, а посему придавала ему вид такого бесшабашного своего парня и, на взгляд «столичной штучки», не чуждой веяниям мировой моды, немного провинциальный вид. Мы, кстати, только сели в самолет, поэтому моя феерическая шляпа еще украшала мою голову, и, по вскользь брошенному заинтересованному взгляду красавца вице-премьера, я поняла, что этот шедевр шляпного искусства незамеченным не остался.

Потом был Нижний, который встретил Немцова, если можно так сказать, сложно. Я поняла, что Борис был любимым губернатором, и ему еще не смогли простить, что он променял родной город на столицу. Особенно это было заметно в общении с буйной нижегородской журналистской вольницей. Все вопросы, задаваемые местными журналистами на пресс-конференции в итоге сводились к одному громкому всеобщему стону княжны Ярославны, «что зегзицей плачет в Путивле»: на кого ты нас, свет наш ясный, соколик ненаглядный, покинул? А еще меня сильно повеселили демонстративные гордые «ты» и «Борь», с которыми обращались к Немцову «свои».

– Ничего, – злобненько подумала я, – придется вам, ребята, переучиваться.

Хорошо помню его выступление перед людьми на улице. Толпа не очень восторженно встретила своего бывшего губернатора. Было видно, что все обижены. Но уже через несколько минут – дружно рукоплескала. Да, я впервые увидела, как Борис может держать публику. И позже наблюдала это не единожды. Часто он приходил во враждебную аудиторию, а уходил – лучшим другом всех, кто его слушал. Как это получалось? Не знаю. Но получалось ведь. Думаю, это особый дар публичного политика. Из всех, кого я знала, отличались этим Немцов и Хакамада. Они просто оживали перед камерами и перед толпой. Я много моталась с ними по всей стране в нашу первую предвыборную компанию в девяносто девятом. И всегда поражалась, как сидящие за столом Ира и Борис, уставшие, с очередного самолета, после очередного выматывающего концерта на стадионе, после бессонной ночи в воздухе, при появлении журналистов и камер в одно мгновение словно подключались к батарейкам, заряжались и начинали говорить, убеждая, доказывая, полемизируя, обращая в свою веру.

Еще помню гостиницу «Волга», к которой потом просто прикипела душой, несмотря на душ, который никогда не хотел нормально работать, на гнусных тараканов, которые периодически врывались в номер, видимо, пробегая мимо в поисках кухни, на шторы на огромных окнах, которые при попытке их отодвинуть, всегда обдавали тебя вековой пылью, на отвратительный растворимый кофе в пакетиках и кофейный напиток из желудей и еще чего-то, которым нас постоянно пытались потчевать с утра в местном буфете и который, как я думаю, специально изымался для отваживания столичных журналистов из каких-то чудом сохранившихся советских стратегических запасов.

Помню, как мы посетили цеха знаменитого волжского автогиганта, из которых тогда еще расходились, точнее, разъезжались эти несуразные шедевры российского автопрома под незабываемым названием «Волга». Кстати, поскольку никогда больше не буду возвращаться к этой теме, расскажу, как Немцов, поставивший своей задачей пересадить всех чиновников на эти самые одним названием оскорбляющие чуткий слух слуг народа «Волги», однажды позвонил мне по мобильному и радостно сообщил:

– Лиль, пиши, Ельцин вчера подписал мой указ о пересадке чиновников на «Волги». Можешь дать на ленту.

– Немцов, а какое вчера было число? – никак не вспомнив, спросила я.

– Первое апреля…

– Борис Ефимович, я, конечно, передам, только запомните – эта первоапрельская шутка Ельцина навсегда останется в вашей биографии, – выдохнула я.

Помню, как странно и нелепо в своем супер-пальто и шляпке я смотрелась в этих цехах, помню, как Немцов сам сел за руль специально приготовленного во дворе автомобиля и сделал круг почета, помню радостно улыбающееся начальство ГАЗа, которое, внутренне выдохнуло, что все благополучно заработало и сдвинулось с места. Помню общение с бабульками, которые торговали на обочине дороги кто чем мог, используя в качестве импровизированных прилавков попавшиеся под руку ящики. Со стороны очень комично было наблюдать, как Немцов вышел из машины и отправился к торговкам, а за ним сломя голову выскочили сопровождающие его чиновники в ботиночках и дорогих костюмах и бегом поскакали по весенней грязи, стараясь показать свое рвение и не отстать от уважаемого гостя. Помню, как НТВшная камера старательно снимала, как Немцов беседует с бабулькой, и точно помню, как он покупает у нее пестрые турецкие лосины «для дочки». Да, в эту поездку назначенец и (по слухам) любимец Ельцина был нарасхват. Его демонстрировали, как новую игрушку, и ловили каждое сказанное им слово.

А потом мы прибыли в Ульяновск, в котором, казалось, время остановилось. Нас встречал губернатор-коммунист и отороченный клумбами памятник Ленина на площади перед зданием администрации. Правда, по дороге мы несколько раз притормаживали, и Немцову старательно показывали расположившиеся на нашем пути зачатки капитализма в виде небольших частных продуктовых магазинчиков, и только потом ушлые журналисты узнали, что продукты из них мгновенно уносились в неведомом направлении сразу после посещения оных потемкинских магазинчиков Немцовым.

Завершилось все серьезным таким банкетом и пьяными попытками губернатора-коммуниста облобызать настойчиво сопротивляющегося идейного врага в лице либерала вице-премьера. Губернатор, едва стоявший на ногах, довез-таки «дорогого гостя» до самолета, после чего возжелал проводить его до самой столицы-матушки, но был аккуратно выдворен немцовской охраной, вынесен на руках уже своими родными охранниками и отправлен отсыпаться после успешно проведенной операции встречи большого московского начальства. А мы благополучно вернулись в Москву. Но до этого я сделала самое главное, а именно, лично познакомилась с Немцовым, тогда как до этого из стратегических соображений всю командировку держалась в стороне, записывала все им сказанное, диктовала информацию в агентство, когда надо – задавала вопросы, не делая никаких попыток срочно задружиться, и лишь иногда понимающе улыбалась вице-премьеру в ответ на его настойчивые улыбки. Моя тактика привела к ожидаемому результату: мне было не отказано в эксклюзивном интервью. А главное – мне удалось получить личный номер мобильного телефона Немцова и его разрешение звонить прямо ему в экстренных случаях, то есть – не злоупотребляя.

На следующий день я проснулась знаменитой. Сам Виталий Игнатенко торжественно при всех меня похвалил, пожал руку и поставил в пример как «настоящего профессионала, который блестяще отработал, передав за два дня – внимание – сорок три, нет, простите, сорок четыре информации. Правда, это не помешало бы ему убрать меня от Немцова после того, как стало известно, что последний будет курировать не социалку, как это предполагалось изначально, а системообразующую нефтянку.

Вот тут мне и помог так вовремя полученный мобильный. Пока руководство, прямо при мне обсуждало, кого теперь в силу изменившихся обстоятельств надо «поставить на Немцова», так как «не бабское это дело – освещать проблемы нефтегазовой отрасли», я демонстративно набрала номер мобильного Бориса и попросила его откомментировать новое распределение полномочий. Он мне в этом не отказал.

Кто же мог тогда подумать, что всего несколько слов, сказанных Немцовым в телефонную трубку, на многие годы решат мою судьбу.

Итак, дамы и господа, меня все-таки «бросили» на Немцова.

 

Между Вольфовичем и Зюгочкой

Ну вот, неповторимый и непревзойденный Владимир Вольфович выступил с очередными гениальными инициативами: предложил запретить «Иронию судьбы» по причине того, что герои фильма много курят (кстати, там они еще и пьют, и (о ужас!) целуются), а также потребовал от своих однопартийцев заниматься сексом строго четыре раза в год – поквартально. Прочла и сразу вспомнила Немцова. Нет, не те знаменитые кадры, где они с Жириновскимв в прямом эфире совсем не по назначению использовали любезно предложенный им сок, а коронную фразу моего шефа, когда, отвечая на вопрос журналиста о лидере ЛДПР, он сформулировал, что «Жириновский, конечно, умный, но с клиническими особенностями».

Я только начала работать с Немцовым в качестве пресс-секретаря. Однажды мне позвонили с «Эха Москвы» и пригласили Немцова в эфир. Эфир обещал быть интересным, потому что дебатировать Борису предстояло с Жириновским. В отличие от моего шефа, мне до этого близко сталкиваться с Владимиром Вольфовичем не приходилось. Лишь однажды в мою бытность в ИТАР-ТАСС я по просьбе руководства освещала съезд ЛДПР и наблюдала Жириновского в роли вождя, вещающего с большой трибуны и срывающего бурные овации делегатов.

В положенное время мы оказались на месте. Нас, как всегда, встретили и провели в комнату, где нужно было дожидаться начала эфира. Жириновского еще не было. Немцов пообщался с Бенедиктовым и тот, радостный, куда-то умчался. Через пару минут открылась дверь и появился Владимир Вольфович. Он стремительно подошел к Немцову – так стремительно, что тот, не зная, что можно ожидать от эксцентричного Жириновского, даже как-то невольно напрягся. Но лидер ЛДПР был, видимо, в отличном настроении, поэтому протянул Немцову руку со словами, что «сока с собой сегодня не прихватил», поэтому «беспокоиться не о чем».

– Я тебя и без сока на обе лопатки положу, вот увидишь, – заявил Жириновский, гордо посмотрев на Бориса. И, быстро взглянув на меня, добавил:

– Девочку убери. Поговорить надо.

Немцову пренебрежительное «девочка» явно не понравилось.

– Никого убирать не буду. Это мой пресс-секретарь. У меня от нее секретов нет, – глядя на Владимира Вольфовича, сказал Немцов.

Жириновский явно хотел ему что-то возразить, но в это время вернулся Венедиктов, который начал объяснять Немцову формат предстоящей встречи.

Не теряя ни минуты, Жириновский быстро в два шага подскочил ко мне, взял за руку и начал тащить за собой в сторону от Немцова и Бенедиктова.

– Звать как? – громкий шепотом сказал вождь либерал-демократов мне в самое ухо.

– ??? – замешкалась я.

– Звать-то тебя как? – повторил он. – А, впрочем, без разницы. Платит он тебе сколько?

Я оторопело молчала, ошарашенная таким напором.

– Платит, говорю, сколько?

Так и не дождавшись моего ответа, Жириновский, не сбавляя темпа продолжил:

– Да можешь не говорить. Предлагаю. Иди ко мне. В два раза больше платить буду. Слышишь? В два раза больше. Вот сколько Боря платит, а я в два раза больше заплачу? Ну, чего молчишь? Думать будешь?

А ты не думай. В два раза больше. Слышишь? Обещаю.

Но и в этот раз Жириновский так и не добился от меня ответа, потому что подошло время эфира. Дебаты получились довольно бурными, а после них соперники быстро раскланялись и разбежались в разные стороны, так что начатый Жириновским разговор о моем трудоустройстве в качестве его пресс-секретаря продолжения не получил. Но от идеи сманить меня от Немцова к себе и тем самым показать, кто из них двоих круче, Владимир Вольфович, как позже выяснилось, не отказался.

Уже в Думе, периодически пробегая мимо и ни на секунду не притормаживая, Жириновский, увидев меня, начинал выкрикивать:

– Ну, решила? Все в силе. В два раза больше. Помнишь? – и мчался дальше.

Как-то раз он влетел за мной в лифт и снова начал свое «вдваразабольше». Но увидев, что я никак на это не реагирую, пошел ва-банк:

– Ты замужем? – и, видимо, по моему ошарашенному виду определив, что нет, продолжил. – Иди к нам в ЛДПР, мужа найдем хорошего. Не то, что твой Немцов. – И (через паузу) – бабник, – почему-то добавил Жириновский.

Я только и успела подумать, что при чем здесь Немцов, ведь он мне не муж, а начальник, а потом, собравшись с силами и неимоверным усилием воли сдержав смех, ответила:

– Спасибо большое, Владимир Вольфович, но я не разделяю ваших политических взглядов, так что ничего не получится.

Видимо, Жириновский посчитал разницу во взглядах серьезной причиной для отказа, потому что больше переманить меня к себе не пытался. Хотя встречала я его регулярно, потому что главной забавой телевизионщиков того времени были поединки между Немцовым и Жириновским, на которые я Бориса всегда сопровождала. Почему журналисты так любили эту колоритную пару? Да потому, что их дуэт всегда делал рейтинг. Кстати, у Владимира Соловьева, который теперь просто терпеть не может либералов, а в то время так даже и любил или, как минимум, настойчиво набивался в друзья, каждый сезон открывался поединком Бориса и Вольфовича, что стало своего рода талисманом. И когда однажды Соловьев в очередной раз договорился с нами открыть сезон, а потом ему запретили и он с этим смирился, я поняла, что это начало его заката. И теперь вижу, что не ошиблась.

Кстати, нужно отдать бессменному лидеру ЛДПР должное, но на любой сцене он великолепен. Он единственный, чье политическое шоу вот уже много лет собирает аншлаги. Что касается поединков и дебатов, то, на мой взгляд, профессионально «отработать» Жириновского и выступить с ним на равных могли только Немцов и Хакамада. Это удавалось только им, да и то только тогда, когда они не пытались играть на его поле. С Владимиром Вольфовичем противопоказана клоунада. Здесь его не обыграть никому. Я вот хорошо вижу, что этого совсем не понимает Михаил Прохоров, который почему-то все время рвется побиться с Жириновским. При этом все время ведется и, не без помощи умного Владимира Вольфовича, рано или поздно сбивается на клоунаду, не понимая, что на цирковой политической арене у нас в стране равных Жириновскому нет.

К слову, на камерах Владимир Вольфович мог рвать и метать, а после эфира порой можно было наблюдать примерно такую картину.

Подбегает Жириновский к Немцову и, хлопнув по плечу, заявляет:

– Тут коньяк приличный найдется? Пойдем, Немцов, выпьем по рюмке. С кем еще здесь пить? – и Владимир Вольфович медленным взором обводит окружающих. – Два политика в стране – ты да я. И больше нет никого.

А чуть позже – выпив рюмку, добавляет:

– Хотя, Боря, и тебя не будет. А я останусь. – После чего очень довольный собой торжественно удаляется в сопровождении своих охранников.

И, конечно, еще один персонаж, которого звезда думской журналистики Ира Иновели за глаза нежно величала «Зюгочкой».

– Немцов, – взывала Ирина, поджидавшая лидеров фракции после встречи в Кремле, – ты иди к себе в кабинет и жди меня, и ни с кем, слышишь, ни с кем не разговаривай. А я быстро сбегаю, у Зюгочки все выспрошу и сразу к тебе вернусь.

Понятно, что ничего интимного между идеологическими противниками, какими были коммунисты и правые, быть не могло, поэтому наблюдала я за Зюгановым издалека. И лично с Геннадием Андреевичем не общалась. Но однажды случился у лидера коммунистов юбилей. Противники противниками, но уважения и вежливости никто не отменял. Лена Ломакина – большой спец по приобретению просто феерической красоты букетов, которыми фракция славилась, принесла потрясающе эффектный и очень «мужской» букет.

– Вот, Борис Ефимович, – сказала она, входя к Немцову в кабинет, – и букет для Зюганова подоспел. Сами пойдете поздравлять?

Может быть, и состоялась бы эта встреча на Эльбе, может быть, и понес бы Немцов этот букет лично и поздравил бы Геннадия Андреевича с днем рождения, но, как вы уже знаете, поздравления не были его коньком, а тут очень вовремя в кабинете оказалась я.

– О, Лиль, отлично, что ты здесь. Вот ты Зюганова и поздравишь. У тебя прекрасно все эти бла-бла-бла получаются. Короче, держи букет и вперед – к Зюганову. Только в приемной цветы не оставляй. Лично в руки.

И Немцов присовокупил к цветам что-то очень спиртное и очень дорогостоящее в подарочной упаковке.

Я взяла цветы и подарок и отправилась во фракцию к коммунистам.

Вполне возможно, что к самому Зюганову я бы и не попала, но случилось так, что в приемной я столкнулась нос к носу с выходящим из кабинета Геннадия Андреевича Юрием Маслюковым, который был мне хорошо знаком, так как я после ухода из правительства Немцова и прихода туда Евгения Примакова, несколько месяцев курировала двух вице-премьеров, одним из которых и был Маслюков.

– О, Лиля, здравствуйте. Рад вас видеть. А вы тут какими судьбами? – остановился рядом со мной Маслюков.

– Да я от имени Немцова пришла Геннадия Андреевича поздравить, а тут… – и я показала на целую очередь из желающих выразить имениннику свое почтение и безмерное уважение.

– Пойдемте, – сказал Маслюков, – и пропустил меня вперед себя в дверь зюгановского кабинета.

– Вот, Геннадий Андреевич, это пресс-секретарь Немцова – Лилия. Пришла вас поздравить от имени СПС. А я ей немного поспособствовал, потому что хорошо ее знаю. Она со мной в правительстве работала, – представил меня Маслюков.

Зюганов, если и удивился, то виду не подал. Подошел ко мне, взял букет и подарок и крепко отработанным жестом пожал руку. Тут же подбежал какой-то шустрый помощник, который намеревался забрать букет и положить его в солидную кучу врученных ранее, но Зюганов, посмотрев на букет еще раз, остановил не в меру ретивого однопартийца.

– Нет, хорош букет. Неси вазу. Пусть на столе стоит. А вечером домой увезу, – сказал Геннадий Андреевич.

На этой оптимистической ноте я с ним и раскланялась. Но с того дня Зюганов меня запомнил и до конца нашего пребывания в Думе при встрече улыбался, здоровался и жал руку, а еще регулярно поздравлял с днем, святым для каждого настоящего коммуниста – с очередной годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.

Добавлю только, что судьба однажды еще раз неожиданно свела меня с лидером коммунистов. Я уже благополучно покинула уходящую в небытие СПС и работала в небольшом частном издательстве. Мы впервые в России издали биографию кубинского лидера Фиделя Кастро, а поэтому, с моей подачи, задружились с новым, тогда только назначенным, послом республики Куба в России, кстати сказать, бывшим журналистом. Издание биографии легендарного Фиделя было как нельзя более кстати, потому что шел 2009 год и надвигался полувековой юбилей кубинской революции. Книга успешно вышла, посол представил ее в ИТАР-ТАСС, а после пригласил нас в посольство на прием по случаю юбилея. Вот там – в кубинском посольстве прямо в дверях – я и столкнулась с Геннадием Андреевичем. Он бросился пожимать мне руку. Я подумала, что он едва ли помнит, кто я, а просто отреагировал на знакомое лицо, но, представьте себе, ошиблась.

– Рад вас здесь видеть, – не называя моего имени, сказал Зюганов (имя, думаю, он все-таки не помнил) и торжественно закончил – Я всегда знал, что вы рано или поздно будете с нами.

 

Острова отдай, а?

Торжественная танка, сочиненная Лилией Дубовой и приуроченная к официальному визиту первого вице-премьера Правительства РФ Бориса Немцова в страну Восходящего Солнца.

Я, конечно, не Басе, не Исса и даже не Буссон, но, по-моему, неплохо получилось. А главное, что по делу. И, скажите, с чего еще начать свой рассказ о командировке с Немцовым в Японию? Ну, разве что с одной замечательной байки. Правда, на этот раз не моей, а немцовской.

– Как-то раз, – предался воспоминаниям Немцов, – когда я еще в правительстве работал, встретился дедушка (это – с нежностью – о Ельцине) со своим японским «другом Рю». И то ли они рыбки хорошо половили, то ли не закусили как следует, но на радостях пообещал Ельцин отдать-таки спорные острова Японии. Как услышали мы с Сережей Ястребжембским про новую затею Бориса Николавевича, так как два соляных столба застыли: что делать – не знаем. Подумали минуту – и на колени перед Ельциным (ну, или почти на колени) и орем в два голоса:

– Царь-батюшка, не отдавай острова японцам. Был уже один такой умный – Аляску за копейки продал, тем и в истории остался. Не простит тебе народ этого, Борис Николаевич.

Задумался Ельцин:

– Ладно, уговорили. Не отдам.

– И не отдал, – эффектно закончил Немцов, – а как уж он этот вопрос решил, мне не ведомо. Вот только острова до сих пор наши.

Да, с Японией мне как-то не везло. Должна была лететь в две командировки еще до Немцова – с Виктором Илюшиным – сначала в Швейцарию и через пару дней – в Японию. В Швейцарию слетала, а вот в Японию – нет. Отменилась командировка. Проблемы возникли с выплатой пенсий, и Илюшин, курировавший в правительстве социальную сферу, вместо страны гейш и самураев, суши и харакири отправился в Кремль к Ельцину, после чего ситуацию так разрулить и не смог, за что и был отправлен в отставку и заменен молодым и многообещающим нижегородским губернатором.

Но, как говорится, раз тебе судьбой предназначено побывать в Японии, то никуда ты от этой судьбы не уйдешь. Короче, оформляю я срочно командировку, готовлюсь к предстоящей поездке, и тут – неожиданный звонок на мобильный:

– Лилия-сан?

– Да.

– Здравствуйте. Вас беспокоят из посольства Японии. Мы хотели бы пригласить вас на дружеский ужин. Скажите, завтра в семь в японском ресторане гостиницы «Россия» вам будет удобно?

Я (несколько оторопело):

– Да, конечно.

– Тогда мы вас будем там ждать. До встречи.

Я быстренько позвонила кому-то из коллег, выяснить, что бы это значило. Выяснилось, что не я одна получила такое приглашение, а все, кто должен был сопровождать Немцова, и главное – не все вместе, а по отдельности.

Оказалось, что это такой тонкий восточный подход. Как бы взятка такая: раз мы тебя пригласили, накормили, напоили, побеседовали с тобой, уважили, то и ты, человек понимающий, порядочный и благодарный, теперь уж точно про нас ничего дурного не напишешь.

Кстати, в те годы ресторанов японских в Москве практически не было. Были они дорогие и весьма экзотические. Про суши и палочки я только из книг знала, а уж чтобы японский повар при тебе мастер-класс давал и на раскаленной плите мраморное мясо жарил и гарнир из овощей, так даже и представить себе такого не могла. Так что, первая встреча с вечно улыбающимися японцами оставила о себе самое приятное впечатление.

Порадовало, что делегация на этот раз была довольно скромная, не то, что в Латинскую Америку. Правительственный самолет летел полупустым, поэтому можно было даже немного вздремнуть, прекрасно расположившись на трех креслах. Правда, пришлось и поработать. Немцов почему-то решил дать предварительное интервью по визиту еще до прилета в Японию. Нас – двух-трех человек – пригласили в нему в vip-зону, где я, да, думаю, что и мои коллеги в первый и в последний раз в жизни брали интервью уютно расположившись на кровати, куда нам предложил сесть поближе к себе наш вице-премьер. При этом он сильно веселился и тихонько поглядывал, как мы на это отреагируем. Все сделали вид, что ничего особенного не происходит. Хотя, конечно, ситуация меня позабавила и, как видите, запомнилась.

И вот – мы в Токио. Город оказался совсем не таким, каким я его себе представляла. Мечталось о цветущей сакуре, экзотических храмах, фарфоровых японках в кимоно и японских минималистских садах камней. А попали мы в огромный многомиллионный человеческий муравейник, до отказа переполненный людьми, автомобилями, небоскребами из стекла и бетона и идеальными шоссе, нависающими друг над другом в несколько рядов. Не обошлось без сюрпризов и в гостинице. Поразила своими монументальными масштабами твердокаменная кровать, на которой вповалку можно было разместить тридцать три самурая, а не одну российскую журналистку, два подозрительных и, как оказалось, с непривычки страшно неудобных валика под шею вместо подушек, которые я в итоге в некое подобие подушки все-таки превратила, приложив их один к другому и обернув огромным банным махровым полотенцем, а еще – полное отсутствие штор на окнах. Их, как выяснилось позже, в качестве экзотики заменяли традиционные такие жалюзи из рисовой бумаги, которые я с горем пополам сумела обнаружить и опустить.

Но, увы, жалюзи меня не спасли, впрочем, как и самого Немцова и всю нашу делегацию. От чего? От громких бравурных маршей времен второй мировой, а может даже, русско-японской войны, которые двадцать четыре часа в сутки все три дня пребывания в Токио сопровождали нас ни на минуту не прекращаясь и доводя до состояния нервного срыва. Зато теперь я точно знаю, что не люблю, слышите, я совсем не люблю японские марши, и точно мне не нравятся самураи, которые в свое время под них маршировали или даже делали харакири. Почему марши? Нет, не подумайте, что так, демонстрируя свое уважение высокому гостю из новой России, встречала нас японская сторона. Увы, нет. Эти марши доносились из громкоговорителей, расположенных на микроавтобусе, который постоянно мотался за нами, как собачка на коротком поводке. А микроавтобус принадлежал какой-то японской националистической партии, которая воспользовалась приездом российского вице-премьера, чтобы во-первых, напомнить о себе избирателям и получить их голоса на предстоящих выборах, а во вторых, еще раз в лицо сказать этим русским, чтобы они немедленно отдали Японии эти вожделенные Южные Курилы. Но, если бы это были только марши, то это еще можно было бы как-то вынести. Нет, марши звучали только в виде заставки. А между маршами кто-то невидимый, но очень-очень громкий диким голосом орал что-то для нас совсем непонятное и, по ощущениям, весьма зловещее. А громкоговорители, сделанные отменно по последнему слову японской техники, многократно усилив это гневное рычание, разносили его по всей округе.

На наши вопросы, что все это значит, сопровождавшие нас японцы с милейшей улыбкой объяснили:

– Это наши националисты. Они требуют срочно решить проблему Южных Курил и вернуть Японии спорные острова. Это их позиция. Они имеют право ее озвучить. Ведь у нас, как и у вас – демократия. И остановить их не представляется возможным. Простите за причиненные неудобства, но придется их терпеть. А официально, конечно, мы за продолжение переговоров.

Вообще, визит проходил тихо и чинно. Никаких сенсаций не предвиделось, поэтому я просто в рабочем режиме периодически спокойно надиктовывала в ТАСС текущую информацию, благо в Токио имелось постоянное отделение агентства и ребята мне активно помогали, одновременно в свободное время насколько могли показывали мне город. Но пара сценок, характеризующих особенности японского национального характера, мне запомнилась.

Мы сопровождали Немцова на какую-то очередную официальную встречу (кажется, это был министр топлива и энергетики), которая должна была состояться в высоченном современном здании. Мы подошли к пропускному пункту, но оказалось (бывает же такое), что там – что-то то ли заело, то ли не сработало, и вертушка, через которую нужно было пройти, не крутилась. Японцы начали что-то выяснять, громко лопотать на своем японском, бурно жестикулируя и размахивая руками. Мы все притормозили в ожидании, а Немцов, быстро сообразив, что случилось, аккуратненько так (вот что значит – стройность) бочком-бочком протиснулся между застывшей вертушкой и кабинкой охранника. За ним мгновенно просочилась вся российская делегация. А сопровождавшие нас японцы, увидев это, мгновенно замолчали и с нескрываемым ужасом стали наблюдать за тем, что происходит. Видно было, что в их душах идет страшная борьба: сделать так, как до этого сделали русские, или все-таки остаться стоять и дождаться, пока вертушку починят. По тому, что было написано на их всегда каменных лицах с намертво приклеенными улыбками, я поняла, что решение дается им очень нелегко и вопрос этот лежит где-то в плоскости «быть или не быть». Уж не знаю, как бы все это закончилось, но есть в жизни и маленькое японское счастье – вертушка заработала, и оставшаяся часть сопровождающих ручейком потекла в холл, после чего втянулась в огромный лифт, который, слава богу, работал, а посему благополучно доставил всех желающих к месту вожделенной встречи обеих официальных сторон.

Мы же остались дожидаться ее итогов, чтобы с пылу с жару получить комментарии у нашего вице-премьера.

Но тут, как только телевизионщики расставили свои камеры, к нам подбежал испуганный японец и начал что-то настойчиво нам втолковывать, естественно, на своем родном, а значит – совсем не доступном для нас языке. Хорошо, что с нами остался представитель российского посольства, который, естественно, в совершенстве владел японским. Он выслушал бурно урчащего японца и объяснил нам, что здесь, оказывается, стоять нельзя, а нужно выйти на улицу и там – во дворе ждать Немцова. Во дворе – так во дворе. Мы спокойно вышли на улицу, присмотрели симпатичное местечко и в ожидании расположились уже там. Через пару минут к нам прибежал новый японец, который опять стал бурно что-то доказывать представителю посольства. Мы молча ждали объяснений, что не так на этот раз. Оказалось, что, по словам этого японца, здесь – во дворе – снимать и брать интервью ну никак нельзя. Просто запрещено. Поэтому мы должны войти в помещение и дожидаться Немцова там. Ребята снова взвалили на себя камеры, и мы пошли назад в здание. И там, как только мы вновь расположились, к нам подбежал японец под номером один…

Я поняла, что нашему сопровождающему все сильно надоело, потому что он не стал выслушивать японца, а с улыбкой, которую, наверное, в Японии продают каждому желающему где-нибудь на рынке, сложив ручки и кланяясь, поднимая к небу и опуская долу глаза, прижимая ладони к самому сердцу, он начал что-то объяснять своему японскому собеседнику. Тот, как я поняла, еще пару раз попытался отправить нас во двор, но, получив отпор, наконец успокоился, отошел на небольшое расстояние и занял выжидательную позицию.

– А как вам это удалось? Что вы ему сказали? – обратилась я к нашему сопровождающему.

– Знаете, Лиля, у них тут так устроено, что каждый отвечает за свой участок: этот – за этот, а тот – за тот. Я понял, что они так и будут нас гонять, поэтому сказал, что понимаю, что его руководство запрещает здесь снимать, но, к сожалению, ничего не могу поделать, потому что наше руководство – Борис Немцов – уходя приказал нам ждать его здесь, а поэтому мы никак не можем его ослушаться. Ну, такое объяснение он понял. Видите – стоит и ждет, что будет дальше, чтобы, если что, объяснить, что честно сделал свое дело.

– Да, странные они, эти японцы, – сказала я в ответ.

– Хм, это вы так думаете, а они думают совсем противоположное, – улыбнулся мой собеседник.

Немцова мы, конечно, дождались, интервью у него, как вы понимаете, взяли. После чего дружно пошли к выходу из здания. У дверей – с этой стороны – нас встречал кланяющийся и нежно улыбающийся японец номер один, а с той – такой же нежно улыбающийся и кланяющийся японец номер два. И мы сразу поняли, что они были очень рады, что мы уходим.

На следующий день, под скрежещущие звуки маршев и кричалок из уже ставшего родным фургончика с громкоговорителями, мы отправились в аэропорт, благополучно взлетели, потом приземлились, чтобы забрать Немцова с женой, которых японцы на скоростном поезде повезли смотреть древнюю столицу Киото (увы, нас туда не пригласили), и отправились домой.

Все закончилось благополучно. Хотя и не для всех. Бедный пресс-секретарь Немцова Андрей Першин, видимо, сильно увлекся дегустацией национальной японской кухни, да так, что его организм отреагировал на это весьма бурно и мучительно.

Я, сидя в кресле, с грустью смотрела на несчастного Першина, который запивал походы в дальний угол салона самолета литрами холодной минеральной воды и думала:

– Да, это доказывает только одно: что японцу хорошо, то русскому – смерть. А острова, господа хорошие, вы все-таки не дождетесь.

 

«Три ущелья», БАБ и яйца по-китайски

Был чудный июньский вечер девяносто седьмого. Я, довольная жизнью, шла по бульвару и радовалась, что уладила с начальством все вопросы, связанные с очередной командировкой. Но мои вялотекущие размышления прервал телефонный звонок.

– Лиль, я тоже в Китай лечу, – сообщил мне радостно мой постоянный компаньон по отслеживанию вице-премьера Немцова из конкурирующего агентства Петька Мокшин. – На этот раз дали добро на командировку. Так что – работаем.

– Мок, что сказать, рада за боевого товарища, – ответила я. – Кстати, ты в Китае раньше бывал? К чему готовиться?

– Да, летал однажды. В Пекин. Так что, кое-что знаю. А готовиться – к жаре, конечно. Там сейчас как в бане, а еще – еда у этих китайцев, ну, честно, не для наших желудков. Я ее с самого начала сильно не полюбил, но помню там одно местечко, где нормальные гамбургеры можно будет поесть.

– Что, Петь, неужели все так плохо? А утка по-пекински, я эти, как их, яйца по-китайски? – аккуратно уточнила я.

Мощное мужское Петькино «издеваешься» прозвучало прямо-таки громогласно, поэтому я решила с ним не спорить, а разобраться со всем на месте. Что-что, а уж проблемы с отсутствием привычки к китайской кухне никак не могли испортить моего настроения. Ну, во-первых, когда ты еще попадешь в Пекин? А во-вторых, поездка предполагалась достаточно спокойная, без особых сенсаций, потому что Немцов летел за пару дней до приезда Черномырдина, чтобы провести предварительные консультации с китайским руководством и встретить как подобает Виктора Степановича, так что на этот раз мы были не одни и не главные, а значит, появлялась вероятность образования свободного времени, которое можно было провести не без пользы для себя любимой и не без удовольствия.

В том, что будет жарко, бывалый Мокшин не ошибся. Как только я сделала первый шаг из самолета на гостеприемную китайскую землю, мне тут же просто поплохело. Вот это была жара так жара. Мамочки мои. После кондиционированного салона я попала прямо в русскую баню. И этой баней была вся страна.

– Господи, как они тут живут, – подумала я, вытирая лоб носовым платочком. Осмотрелась и поняла, что они живут нормально, потому что подавляющее число снующих вкруг китайцев (кроме тех, кто нас официально встречал) было одето в минимум одежды, который состоял из трусов-шортиков типа «унисекс», хлопчатобумажных маечек, которые у нас почему-то окрестили «алкоголичками» и резиновых вьетнамок. У особо привередливых на голове красовались кепочки, или панамочки, или даже те же майки, легким движением руки успешно превращенные в какое-то подобие восточной чалмы. Мне, одетой как положено – в платье с длинным рукавом и в чулки (голые ноги в ТАССе не приветствовались), оставалось только смотреть на них с грустью и завидовать.

А вот, что касается разрекламированных Мокшиным «китайских гамбургеров», то их мы так и не попробовали. Мои коллеги из отделения нашего агентства в Пекине, работающие там уже не один год и даже внешне уже больше походившие на китайцев, чем на русских, быстро взяли меня в оборот, пообещав показать, что такое настоящая китайская кухня, при этом решили образовать в этой области и нашего конкурента, пригласив Мокшина отужинать вместе вечером после работы. А в обед они затащили меня в ресторанчик «для своих», где накормили «для проверки» знаменитыми «яйцами по-китайски», предварительно объяснив, что если я выдержу это, значит есть все остальное мне просто не составит труда.

У-у-у… Этот деликатес из Поднебесной, звучащий как «сунхуадань», что переводится как «цвет сосны» я запомню на всю жизнь. Чтобы вам было понятно, сразу сообщу рецепт, хотя и уверена, что никто из вас не попытается его воспроизвести. Итак, надо взять утиные яйца, обмазать их смесью из негашеной извести, соли и воды, поместить на шестьдесят дней в землю и получить божественное (по мнению искушенных китайцев) блюдо с запахом, который неискушенного среднестатистического европейца, к коим я себя отношу, сразу сшибает с ног, с желтком цвета сосновых иголок поздним летом и прозрачным желеобразным черно-коричневым белком. А если все это, порезанное на половинки, плавает в густом соевом соусе, да еще и есть его надо палочками, коих я отродясь тогда и в руках не держала, а если в китайском ресторанчике «для своих» еще и не обнаруживается ни единого комплекта европейских приборов…

Тогда остается только прошептать про себя: «Отступать некуда, за нами Москва!», взять одну палочку в руку, насадить на нее скользкую половинку яйца, выдохнуть, задержать дыхание, поднести деликатес ко рту и, не задумываясь ни на минуту, не разжевывая, его проглотить. Что и было мною проделано под пристальными взглядами двадцати, а может, и тридцати пар узких от природы, но от неожиданности и восторга почти принявших форму окружности глаз завсегдатаев сего заведения из местного многомиллионного населения.

Страны я не посрамила, поэтому вечером все пошло как по маслу. Кисло-солено-сладко-острое-шедевральное-китайское-черт-знает-что прекрасно легло на китайскую водку и оказалось не просто съедобным, а даже необыкновенно вкусным. И пока мы с Мокшиным входили во вкус, поглощая «креветок в огненном море», трепангов, салат из сырого картофеля, который, кстати, нами как картофель опознан не был, кисло-сладкую свинину и пр., и пр., и пр., его взгляд на китайскую кухню кардинально изменился. К окончанию дружественного ужина Петька уже твердил, что «обожает всю эту еду и уважает ИТАР-ТАСС», а мы убеждали его, что «на свете не существует агенстства круче ИНТЕРФАКСа».

После такого успешного начала командировки просто праздником нам показались переговоры Немцова с китайцами. Мы ждали комментариев нашего вице-премьера по итогам встречи и веселились, наблюдая, как Немцов, словно Гулливер в стране лилипутов, возвышается над группой руководителей партии и правительства нашего главного восточного соседа. А после стояли по стойке смирно, встречая Черномырдина, которому китайцы устроили торжественный прием по всем правилам. Меня больше всего поразил почетный караул из стойких китайских оловянных солдатиков одного роста и с одним выражением лица, одетых в парадную форму разных родов войск и выглядевших так, словно все они были рожденны одной мамой и в одно и тоже время.

А после была еще одна встреча в специальной представительской партийно-правительственной резиденции, расположенной в удивительной красоты традиционном китайском парке – с беседками, прудиками, дорожками, мостиками и дико орущими павлинами. Нам рассказали, что однажды побывавшая здесь на приеме японская делегация вся как один человек заплакала от увиденной красоты и утонченности, а наш Борис Николаевич Ельцин пришел в полный восторг от обычных (для китайцев, конечно) урн для мусора, сделанных в виде самых разных представителей из мира фауны, любезно раскрывших свои рты, готовые поглотить и скрыть от мира всевозможные уже использованные человеком предметы. По словам сопровождавших нас представителей российского посольства, наш президент радовался этим позолоченым зверикам как ребенок и возмущался, что у нас ничего такого не придумали.

Вечером мы с Мокшиным наконец-то добрались до знаменитой раскинувшейся аж на четыреста сорок тысяч квадратных метров площади Тяньаньмэнь, где естественным образом запечатлели друг друга на фоне парадной фотографии Великого кормчего, чтобы потом, в случае чего, можно было сказать, что и мы себя под Лениным, простите, под Мао Цзедуном чистим. А на следующий день нам предстояло посещение Великой китайской стены, но планы Немцова неожиданно поменялись. Китайское руководство предложило ему посетить «стройку века», а именно строительство на Янцзы крупнейшей в мире гидроэлектростанции «Три ущелья», для которой Россия намеревалась поставить соответствующие самые большие в мире турбины. Поэтому утром следующего дня мы стояли рядом с самолетом и ждали вице-премьера.

Но вместо Немцова совершенно неожиданно появилось другое ну очень-очень известное лицо.

Мы с коллегами решили покурить перед полетом и завели какой-то разговор, в котором фигурировала личность, без которой в те достославные времена разговоры о политике вообще не обходились. БАБ звучало в лихие (а, кстати, кто сказал, что они лихие?) девяностые точно также, как сегодня звучит ВВП. и только в очередной раз (пусть будет – в третий – как в сказке) прозвучало это самое волшебное БАБ, как мы увидели, что откуда ни возьмись, словно материализовавшись из воздуха, возникла и направилась в сторону самолета одинокая мужская фигура в черном, которая, как любая фигура в черном в тридцатипятиградусную жару, производила странное впечатление. Но наше удивление стало полным и окончательным, когда это оказался всесильный олигарх собственной персоной.

– Здравствуйте, – сказал он, подойдя к нам. – Немцова ждете?

– Ждем, – пропищал в ответ чей-то неидентифицируемый тоненький срывающийся голосок.

– Вот и отлично, – сказал Борис Абрамович (как вы поняли, это был именно он), – и я с вами подожду.

Мы с Мокшиным, нервно перемигиваясь, соображали, что надо как-то подлезть в Березовскому и выяснить, зачем это он тут так неожиданно объявился и что ему такое понадобилось от Немцова, что он внезапно и без приглашения примчался аж в Поднебесную. А что понадобилось что-то очень серьезное и важное, было уже понятно.

Времени на размышления не было, так как с минуты на минуту должен был появится Борис Ефимович, и мы с Петькой дружно рванули к Березовскому:

– Борис Абрамович, пожалуйста, для двух крупнейших российских агенств – два слова на один вопрос: зачем вы здесь?

– А просто по Немцову соскучился. Вот и прилетел, – хитро улыбаясь сказал олигарх и замолчал. Совсем.

Совсем замолчал. Ну, напрочь. Ни одного слова выбить из него нам больше не удалось. А тут подоспел Немцов, глаза которого свидетельствовали о крайней степени удивления, поэтому мы решили, что для него появление Березовского тоже является полнейшей неожиданностью, и не ошиблись.

– Ну, здравствуй, Борис Ефимович, с собой пригласишь? – пожимая оторопевшему Немцову руки, сказал Березовский.

– Ну, здравствуй, Борис Абрамович, а чего же не взять, прошу, – ответил Немцов. И БАБ, и БЕН вошли в самолет. А мы, как вы понимаете, за ними.

Во время полета оба Бориса уединились для разговора, а мы начали придумывать, как добыть информацию и стоит ли сообщать о появлении Березовского. Решили пока подождать, так как кроме самого факта его появления больше ничего не имели. На какое-то время нас от этой насущной проблемы отвлекла река. Янцзы стоит того, чтобы сказать о ней два слова. Это было зрелище, способное потрясти воображение. Огромная река странного рыже-коричневого цвета, невероятной ширины и мощи покоила на своих волнах сотни судов и суденышек и тысячи лодок, наполненных людьми. И все это суетилось, толкалось, неслось по волнам, плавно обтекая друг друга и, успешно избегая столкновений, двигалось в нужном ему направлении.

Мы приземлились, расселись по машинам и помчались к «Трем ущельям». Маленький и очень шустрый, вполне прилично говорящий по-русски китаец-переводчик старательно пичкал нас информацией, доказывающей всю грандиозность проекта, но запомнилось только одно:

– Здесь была большая гора, – радостно сообщил он, показывая рукой на огромную абсолютно ровную площадку, уютно расположившуюся рядом с шоссе.

– Здесь? И куда она делась?

– Китаец срыл гору, – гордо ответил переводчик.

Молча переглянувшись, мы с Петькой не нашлись, что на это сказать и только подумали, что китаец, судя по всему, может все. И, как это выяснится чуть позже, правильно подумали.

Мы прибыли на место, пообщались с начальниками, руководившими всем этим грандиозным действом, прослушали подробную лекцию о том, что и как тут было, что есть и как будет. После чего, перед самим посещением смотровой площадки, с высоты которой можно было обозреть весь фронт работ, были приглашены отобедать. Нам предложили очень демократичный вариант фуршета, что позволило мне предпринять еще одну попытку общения с Березовским. Увы, она тоже оказалась безрезультатной. Но идея была красивой. Я увидела, как Борис Абрамович наливает себе вина, подлетела к нему и попросила помочь даме, понимая, что отказать в этом он мне не сможет, и как только БАБ. как настоящий мужчина, начал наливать даме вино, я, как настоящая женщина, поставила вопрос ребром:

– Борис Абрамович, только честно, зачем вы здесь?

Олигарх молча долил вино, улыбнулся, повернулся ко мне спиной и бросил через плечо:

– Уважаю настырных. И все же – без комментариев.

А дальше о том, почему китаец может все. Со смотровой площадки, как я уже говорила, все было прекрасно видно. Шла неимоверных масштабов стройка. Но поразило не это. Вы еще помните, кто такой Павка Корчагин и как в молодой стране Советов закалялась сталь? Ну, тогда вы помните эпизод со строительством узкоколейки. Так вот, «Три ущелья» – это та самая узкоколейка, только на жаре и в тысячу раз больше. Комсомольцев тоже нужно заменить на полуголых китайцев, которые, как муравьи, единым потоком гоняли по хлипким деревянным мосточкам свои одноколесные тележки с землей. Нет, конечно, там было огромное количество современной техники, но вместе с ней и тысячи рабочих с лопатами и тележками.

– Да, – сказал Немцов, – просто первая пятилетка. Вот оно – китайское экономическое чудо. Разве у нас сейчас такое возможно? Никогда. Никто так работать не будет. А здесь – пожалуйста.

Как нам потом объяснили, все эти чернорабочие – крестьяне. Южный Китай сельскохозяйственный, нищий, и молодые парни рады найти любую работу. Для них эта стройка – подарок.

А после мы вернулись в Пекин. Прикинули с Мокшиным, какой текст передадим, и, стоя на балконах своих соседних номеров в гостинице, на три-четыре одновременно его отдиктовали, все-таки порадовав свое начальство пусть маленькой, но сенсацией. И вечером мы вместе с моими коллегами отправились в последний раз приобщиться к китайской кухне.

А разгадка этой загадочной истории? Конечно, как же без нее. Уже много позже, когда все это стало совсем уже неактуально, «раскололся» Немцов:

– А, все очень просто. Березовский тогда в Китае пытался добиться от меня должности Председателя Совета Директоров Газпрома.

Ну, теперь вам понятно, почему «без комментариев»?

И еще, чуть не забыла. Никогда не запивайте утку по-пекински даже самым хорошим виски. Ну, не идет ей это. Не верите? Спросите у Мокшина. Он подтвердит.

 

Стойких партиец – Ирина Хакамада

Моя первая попытка знакомства с Ириной не удалась. Думаю, что она об этом эпизоде и не вспомнит, а моя память его почему-то сохранила. Скорее всего это случилось году в девяносто восьмом. Моя любимая Лена Макашова, которую я обожаю и считаю одним из самых интересных российских модельеров, просто мечтала о Хакамаде. Колоритная полуяпонка покорила ее воображение.

– Хочу, хочу Хакамаду. Хочу такую музу. Моя. Я это чувствую, – твердила Макашова с удивительным постоянством.

– Ладно, – сказала я. – Вот будет у тебя очередной показ коллекции, дашь мне приглашение. Я его в Белом доме твоей обожаемой Хакамаде как-нибудь передам.

И, действительно, в один прекрасный день Лена дала мне это самое приглашение, а я, после очередного заседания правительства, добралась до Ирины и попыталась ей его вручить, объяснив в двух словах, что это, зачем и почему. Увы, Хакамада довольно жестко объяснила мне, что она «не в восторге» от российских модельеров. На что я (а я тоже не без характера), обидевшись за Макашову, сказала, что это «ее проблема» и приглашение ей не оставила. Ну, не хочет идти на показ вожделенная Хакамада, так пойдет кто-нибудь другой. Тот, кому это доставит удовольствие.

Лене я, конечно, ничего про это не рассказала, а просто сообщила, что не смогла с Ириной до показа пересечься.

Правда, закончилась вся эта история, хотя и несколько позже, но вполне благополучно. Во время предвыборной компании девяносто девятого, когда Немцов и Хакамада как проклятые мотались по городам и весям нашей весьма обширной родины, а я, естественно, моталась вместе с ними, Ирина обратила внимание на то, как я одеваюсь, однажды сделала мне комплимент и в ответ услышала предложение, которое, положа руку на сердце, одна женщина крайне редко делает другой:

– Ирина, если вам все так нравится, хотите, я вас со своим модельером познакомлю?

– А можно? – удивленно спросила Хакамада.

– Конечно, – сказала я – вот, вернемся в Москву и поедем.

Так Макашова обрела музу, Ирина сменила стиль, а я сделала доброе дело – порадовала и ту и другую. Кстати, закончилось все это созданием новой марки ХАКАМА, которая живет и процветает и по сей день.

Но рассказать я хотела не об этом, а об одном забавном случае, который произошел на учредительном партийном съезде в конце мая 2001 года, известном как рекордно долгий – длившийся почти сутки – съезд СПС. Сразу скажу, что мне нравится Ирина, что я считаю ее самой яркой женщиной-политиком у нас в стране и очень-очень надеюсь, что она не обидится на меня за эту историю.

Итак, мы уже вовсю работали в Думе, партия росла и развивалась, шла, что называется, от победы к победе, но официально не была единой партией (напомню – на выборы СПС шел как блок), единого лидера тоже не было. Регионы настаивали на том, что такой руководитель необходим, потому что им сильно мешает отсутствие единоначалия. Поэтому было решено собрать съезд, оформить партию и выбрать наконец лидера. Было понятно, что станет им Немцов, возглавлявший думскую фракцию. И все бы так и произошло, будь это, к примеру, «Единая Россия», где как приказали, так и проголосовали. Но в тогдашнем СПС, практикующем «демократию без берегов», этого не случилось. Кстати, французские литераторы, чей термин «реализм без берегов» я сейчас перефразировала, тоже в итоге дописались черт знает до чего. Так что, делаем вывод, что идею никогда и ни при каких обстоятельствах – будь то политика или литература – нельзя доводить до абсурда. Врочем, я отвлеклась. Ведь мой рассказ не о развитии демократии в России, а о Хакамаде.

Перед самым съездом одна малосимпатичная группа «старых демвыборцев» решила поиграть в игры и начала уговаривать Гайдара возглавить партию. Сначала, насколько я знаю, Егор Тимурович отбрыкивался от этого предложения руками и ногами, но в самый последний момент им каким-то образом удалось упросить его выставить свою кандидатуру. Было понятно, что это ни к чему хорошему не приведет, поэтому Немцов и Чубайс срочно ринулись исправлять ситуацию. И, в итоге, это им удалось.

Съезд начался очень пафосно. Делегаты постояли под «Патриотическую песню» Глинки, продемонстрировав свое неприятие старого-нового гимна, заслушали приветствия от Путина и Маргарет Тэтчер, приняли программу и устав и начали разбираться с лидерством. Вскоре выяснилось, что альтернативы Немцову нет, но небольшое политическое шоу мы все же получили, когда на сцену концертного зала Президиума Российской Академии Наук (именно там проходило сие историческое действо) вышел Кара-Мурза-старший и предложил в лидеры партии свою кандидатуру, раскритиковав и Немцова, и Гайдара. Правда, практически вслед за ним вышел Кара-Мурза-младший, который с высокой трибуны официально заявил, что «дядю он, конечно, уважает, но голосовать будет за Немцова», чем сразу дал понять всем собравшимся в зале, что если уж ближайшие родственники не взирая на лица голосуют за Бориса, то и спорить не надо – Немцов круче, поэтому нужно дружно избрать именно его. А тут подоспел и сам Гайдар, который, в конце-концов, снял свою кандидатуру и поставил в этой истории большую жирную точку своей коронной полюбившейся партийцам и процитированной всеми журналистами фразой: «Слабые люди не создают сильных партий».

И все бы ничего, но дальше начали избирать «лучших из лучших» в политсовет партии, и с этим что-то сразу не сложилось. Видимо, столкнулось очень много интересов или желающих порулить было больше, чем автомобилей. Закончилось все решением избирать политсовет тайным голосованием, что, естественно, сильно усложнило как само голосование, так и подсчет голосов. История сильно затянулась. Затянулась до такой степени, что уже и солнце зашло, и чудный московский вечер медленно, но верно превратился в ночь, и ночь полностью вступила в свои права, а подсчет голосов все продолжался и продолжался, а съезд все шел и шел.

Праздные депутаты шатались по холлу из угла в угол, кто-то еще спорил до хрипоты, кто-то нервно ждал, кто-то перекусывал в удачно обнаруженном выше этажом работающем буфете, кто-то спокойно посапывал в полутемном и полупустом зале, кто-то тихонько баловался где-то неподалеку купленным коньячком. А мы с самыми стойкими журналистами из тех, кто решил остаться до победного и ждать результатов, весело коротали время за легким ни к чему не обязывающим трепом и баловались сигаретами. В это время к нам подошел бессменный помощник Хакамады Костя Лазарев и, весело хихикая, с невесть откуда взявшимся артистизмом в лицах начал изображать, как выглядит на сию минуту его любимая начальница.

– Моя, – сказал он, – моя-то выпила коньяка. Знает ведь, что с ней после этого будет. А выпила. И теперь ходит – вот такая.

И Костя показал (и очень удачно), какая теперь ходит Ирина.

Думаю, сейчас самое время сказать и даже ответственно заявить, что Хакамада вообще не пьет. Не пьет. Вообще. Я-то это хорошо знаю, потому что она сама мне рассказывала, что папины гены (а папа был японским коммунистом, приехавшим по собственной воле и в строгом соответствии со своими убеждениями в СССР строить со всем советским народом светлое коммунистическое будущее) сделали свое черное дело и поэтому, в связи с их присутствием в организме российской демократки с японскими корнями, как и любому другому японцу, пить крепкие напитки ей категорически противопоказано, так как алкоголь сразу же поступает в кровь со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Но продолжу. Только Костя полицедействовал, как из-за его спины раздался такой до боли знакомый и до странности веселый голос Ирины:

– А че-е-е-го вы т-т-у-т делаете, р-е-е-б-я-та? А?

Костя поперхнулся, резко замолчал, закашлялся, засмеялся или зарыдал (точно было не разобрать), повернулся, посмотрел на свою лучезарно улыбающуюся начальницу, немного подумал и начал лепетать что-то маловразумительное, слившееся в один словесный поток, из которого периодически выскакивали только четко определяемые «да я» и «Ирина Муцуовна». Я смотрела на Костю, на Ирину и быстро пыталась сообразить, что делать и как увести Хакамаду, пока кто-нибудь из журналистов не очнулся и не попросил у нее каких-нибудь комментариев. А такой – о, я это точно знала – вскоре обязательно должен был появиться.

На мое счастье, в это время к нам подошел, вернее, подбежал ответственный секретарь партии Виктор Некрутенко, который нежно обнял так и не переставшую улыбаться Хакамаду и быстро увел ее от греха подальше «попить чайку».

Бедный Костя наконец замолчал, а после, через паузу обреченно сказал:

– Все, ребята, я уволен.

Прошло еще немного времени, голоса подсчитали и нас пригласили в зал для озвучивания окончательных результатов голосования. Мы заняли свои места. Партийное руководство направилось на сцену и чинно расселось за стоящим там столом. Меня это не волновало. Я ждала только ее – Хакамаду. И она появилась. Ирина, как ни в чем не бывало, бодро прошествовала к столу, села на свое место и начала что-то горячо обсуждать с Немцовым.

– Уф, – выдохнула я, – все в порядке. – И посмотрела на сидящих рядом журналистов. Помню Наташу Паньшину из ИТАР-ТАСС, которая, как мне показалось, с нескрываемым интересом так же, как и я, наблюдала за вышеназванной особой.

Но это еще не конец. Этот стойкий партийный самурай по имени Ирина Муцуовна еще показал настоящий класс! (Прошу обратить внимание, что я почти никогда не пользуюсь восклицательными знаками. Не люблю. Но не в этот раз). Она выступила. Произнесла блестящую речь и сорвала бурные аплодисменты.

Вот такие бывают полуяпонки – настоящие демократки из дочек несгибаемых японских коммунистов.

 

По улице ходила большая крокодила

И еще одна фотография. Сергей Мазаев и я лихо отплясываем «цыганочку» под убойный аккомпанемент Володи Преснякова, которого на фото нет. Он там, где-то за нами, сидит за пианино, ударяет по клавишам и самозабвенно поет: «Спрячь за высоким забором девчонку, выкраду вместе с забором». Мы с Мазаевым подпеваем. Точнее – Мазаев подпевает, а я (при полном отсутствии голоса и слуха, но с необыкновенным задором) подмурлыкиваю что-то относительно напоминающее.

Отдыхаем. Заслуженно. Только что «отработали» концерт на крупнейшем стадионе в славном городе на Неве, получив в ответ от многотысячной толпы заветное – «Ты прав!», а посему теперь можем себе позволить остаток вечера (скорее – часть ночи) провести в уютном ресторанчике, принадлежащем кому-то из питерских партийцев. Ведь завтра все начнется по новой: самолет, перелет, очередной город, стадион и следующий концерт, где весь цвет русского рока вместе с лихо зажигающими Немцовым и Хакамадой будет агитировать за только что народившийся СПС.

Шел незабвенный девяносто девятый. Правые намеревались взять думские вершины, а посему к предвыборной компании отнеслись очень серьезно. Начали ее практически за год до выборов и построили на привлечении молодежи, то есть тех, кто в своем плодавляющем большинстве выборы игнорировал, голосовать не ходил, политикой практически не интересовалася, да и вообще власти предержащим не верил. Их нужно было для начала хотя бы собрать в одном месте и заставить себя услышать. Традиционные варианты агитации здесь не срабатывали, поэтому была найдена «фишка», которая вытянула всю предвыборную компанию и привела партию к победе. Какая? Да эти самые рок-концерты по всей России, которые собирали полные стадионы. Изначально в них пробовались разные группы, и в итоге сложилась команда, которая и отработала всю компанию. Партию представляли Борис и Ирина, а русский рок – уже упомянутые мной Мазаев со своим «Моральным кодексом», Володя Пресняков, Володя Кузьмин и, конечно, мой любимый Владимир Шахрин с группой «Чайф».

Нужно сказать, что работа была каторжная. Я помню только самолеты, города, названия которых тут же стирались из памяти, бесконечные аэровокзалы, гостиницы, стадионы и четко отстроенные схемы визитов. Мы прилетали в очередной город, встречались с партактивом, с агитаторами и рядовыми партийцами, проводили пресс-конференцию. Далее Ира и Борис каждый по своей программе работали с прессой, а вечером начиналась основная часть: шествие с российским флагом (это многометровое полотнище, которое несла молодежь из региональных отделений, на мой взгляд, было просто гениальной идеей, потому что сразу складывалось впечатление, что в колонне идет целый город. Ну, если не целый, то, как минимум, его лучшая и большая половина), которое заканчивалось на стадионе грандиозным концертом. Нужно сказать, что если музыканты отрабатывали только концерт, то бедные Немцов и Хакамада тащили на себе основную нагрузку.

Вспоминается, как мы прилетаем в очередной город. Сойдя с трапа я быстро выясняю, какую программу нам приготовили, сажусь в машину и тут же начинаю звонить домой в Москву. Моя дочь тогда закончила школу и поступала в институт, а я, как говорила моя лучшая подруга – «не мать, а ехидна» – вместо того, чтобы переживать за дитятко и сидеть под дверью экзаменационной комиссии, возила Ирину и Бориса по городам и весям нашей необъятной родины. Выяснив все про очередную «пятерку», я успокаивалась и снова бросалась в работу.

Самым легким (на первый взгляд) было общение с коллегами по партии. Но теперь я понимаю, что так мне только казалось, потому что я к этому не имела отношения. А на самом деле в это время решались вопросы, связанные с составлением партийных списков, что, естественно, было не таким уж простым делом. Далее – встреча с партактивом. Ну, эти встречи Немцов и Ирина щелкали на «раз-два», как орешки. А вот к началу пресс-конференции (если вспомнить, что вчера вечером был концерт, а после – перелет и все остальное) мои лидеры были уже значительно выжаты. Иногда я смотрела на них, сидящих за столом в ожидании журналистов, и мне казалось, что один из них внезапно заснет, тогда я с ужасом представляла, как на вопрос корреспондента кто-нибудь моих подопечных однажды не ответит, а тихо засопит носом и улыбнется блаженной улыбкой чему-то приятному, что именно в эту минуту привидится ему во сне.

Но, что удивительно, как только появлялась камера, глаза моих, казалось бы, едва живых лидеров, загорались внутренним светом, выражение лица мгновенно делалось серьезным и осмысленным, после чего они окончательно просыпались и расцветали пышным цветом с каждым новым вопросом и каждым новым ответом. Скажу, что это то редкое качество, без которого нет публичного политика высокого класса. Любовь к камере, к зрителю и к слушателю. Ну и, конечно, умение держать внимание зала. Всегда интересно было наблюдать, как оказавшись во враждебно настроенной аудитории (а такое бывало довольно часто), Немцов уходил из нее любимым и самым лучшим – нежно обвешанным гроздьями старушек и старичков, дяденек и тетенек, со всей страстью обещавших ему голосовать за правых.

Но вернемся к концертам, вернее – к одному из них. Мы только что успешно поагититровали в родном городе Немцова. Нижний принял нас на ура, концерт прошел блестяще, а пресса была просто лучше некуда. Окрыленный успехом Немцов решил сделать всем приятное и, так как до следующего концерта в Самаре оставался целый свободный день, то бывший нижегородский губернатор организовал для всех нас чудесную экскурсию по Волге. Нам предоставили милый пароходик, где участники предвыборного турне прекрасно отдохнули, полюбовались открывающимися с реки видами, с удовольствием отобедали. Кстати, от обеда остался в памяти очень серьезный и какой-то очень честный тост Мазаева, который сказал, что он не случаен в этой команде и что он не зарабатывает здесь деньги, а делает большое и нужное дело. А потом, так как погода немного испортилась, собрались все вместе и послушали небольшой концерт, который устроили музыканты из «Морального кодекса». Это была своеобразная импровизация на таких небольших барабанчиках (что-то очень африканское). Мазаев, как я поняла, для себя сильно этим увлекался и был необыкновенно хорош. Но все рано или поздно кончается, закончился и день нашего отдыха.

Утром мы прибыли к самолету. Это было какое-то подозрительно маленькое и несуразное воздушное судно, сильно не внушавшее доверия. Я почему-то запомнила покрашенное зеленой краской ведро, одиноко висевшее на крючке при входе в салон. Уж очень наличие данного ведра меня смутило. Но только я хотела поинтересоваться, что это все значит, как выяснилось, что в связи с сильной жарой, чтобы мы взлетели, самолет требуется полить холодной водой. До этого я никогда не попадала в подобные ситуации, поэтому не скажу, чтобы это меня сильно обрадовало. Но в итоге все было сделано, самолет был готов ко взлету.

Тут появились наши музыканты. Первым, мило улыбаясь, в салон зашел Володя Кузьмин и сразу начал поить нас с Ириной чаем из своего термоса, который был постоянным и неизменным спутником многоопытного певца. За ним появились «чайфы» и Мазаев. Мазаев оказался без группы. Он сообщил, что отправил ребят и инструменты поездом, при этом добавил, что поездом, по-видимому, отправился и его костюм, которого он утром в номере не обнаружил, а посему он сильно извиняется за свой внешний вид.

Вид, действительно, был не очень. Всегда корректный Сергей, одетый в прекрасно сшитый костюм и белую сорочку без галстука, сегодня щеголял в рваных джинсах и майке-алкоголичке. Но это было бы сущим пустяком, не окажись при ближайшем рассмотрении, что Мазаев провел бурную ночь и до сих пор несет на себе ее отпечаток. Ну, если совсем откровенно – наш музыкант, наш агитатор и наша предвыборная надежда был прилично нетрезв.

Ирина, глянув на Мазаева, сильно занервничала.

– Лиль, ты видишь, какой он?

– Ира, конечно, вижу. Мягко говоря, хорош.

– Что делать будем? Вечером концерт.

– Не знаю. Давай его чаем напоим. Может быть, отойдет?

Мы с Ириной бросились за помощью к Кузьмину. Тот сказал, что не стоит беспокоиться и что сейчас он займется заблудшим товарищем.

Мазаев отказался от чая и потребовал кофе. У Кузмина (вот что значит – профи) оказался и термос с кофе. Вот только когда Мазаев выпил большую его часть, мы поняли, что трезвее он не стал, а ситуация неожиданно для всех нас даже усугубилась.

И тут один из музыкантов Кузьмина, в ответ на вопрос Хакамады на тему «что бы это значило» тихо спросил:

– А он Володин кофе пил?

– Естественно, – сказала Хакамада, – другого нет.

– Ну, дело в том, – еще тише продолжил он, – что я в кофе коньяка налил. Для тонуса. И через паузу добавил:

– Много.

Ну что, нам оставалось уповать только на удачу и на крепкий организм Мазаева, который, не обращая никакого внимания на наше беспокойство, мило и сладко заснул, свернувшись клубочком в своем кресле.

По прибытии в Самару нам каким-то чудом удалось провести совершенно довольного жизнью веселого Мазаева, страстно желавшего и порывавшегося дать интервью, мимо встречавших нас журналистов. После чего музыканты отправились в гостиницу, пообещав к вечеру реанимировать товарища, а мы поехали выполнять свою программу.

… На трибунах был аншлаг. Прекрасный летний вечер, присутствие губернатора Титова (тогда – страстного поклонника СПС), который лично принял участие в нашем шествии с флагом, нарядившись в футболку с традиционным «Ты прав» на груди, позитивно настроенная пресса, улыбающиеся жители города, ожидавшие выступления рок-звезд, – все внушало оптимизм. Все уже как-то подзабыли о Мазаеве, вот только Хакамада, девушка очень ответственная и серьезная, проявляла беспокойство, пытаясь понять, все ли в порядке. Музыканты убедили Иру, что все хорошо. И она, приободрившись, с удвоенной силой включилась в процесс агитации, а именно, начала одаривать окружающих лучезарными улыбками, пожимать протянутые ей руки, пританцовывать, периодически выкрикивать лозунги и активно приглашать публику поддержать ее своим громогласным «да».

И вот уже спел про свою «обожаемую и желанную стюардессу по имени Жанна» Володя Пресняков, уже пострадал он, вспоминая волшебный «синий Зурбаган»; уже пробежал вдоль трибун через весь стадион с гитарой в руках Володя Кузмин, рассказав всем «о девушке своей мечты» по имени Сюзанна и сообщив кому-то, что «не забудет ее никогда». Пришло время выступления «Морального кодекса».

Музыканты вышли на сцену. Ирина, переглянувшись со мной, облегченно вздохнула. На сцене, как ни в чем не бывало, в темном отглаженном костюме и в белоснежной сорочке стоял Мазаев. Он запел. И мы окончательно успокоились. Одна композиция следовала за другой. Все шло как по маслу. И тут… Тут Мазаев грянул что-то зазухабисто веселое, и это разухабисто-веселое вдруг перешло в невесть откуда взявшийся припев, который совершенно в этом месте не предполагался (мы это знали, потому что слышали все не один раз). В припеве сначала возникли какие-то «матросы», которые «курили папиросы», а потом (что было еще более удивительно) – «большая крокодила», которая, по словам Мазаева, почему-то «по улице ходила» и, естественно, «зеленая была».

Ира даже перестала танцевать. Она в ужасе смотрела на меня, а я наблюдала за публикой. Публика, не так близко знакомая с творчеством группы «Моральный кодекс», ничего не заметила и продолжала радостно приветствовать музыкантов, хлопать и подпевать.

На наше счастье – это была последняя композиция. Мазаев раскланялся и на сцену поднялся «Чайф», чьи «Аргентина-Ямайка» и «Не спешите нас хоронить» окончательно возбудили публику и подогрели ее до точки кипения.

– Обошлось, – сказала Ирина.

– Да, слава богу, – ответила я.

Но, как оказалось, мы рано обрадовались.

Неожиданно от сцены на поле стадиона двинулась одинокая мужская фигура. Это был Мазаев. Честно отработавший свое музыкант медленно направился к манящей его зеленой травке, которой было покрыто поле стадиона. Он благополучно перешел через засыпанную гравием беговую дорожку, опустился на колени и пополз по траве. Выбрав, по его разумению, подходящее местечко, с которого было прекрасно видно и слышно выступающих товарищей, Мазаев эффектно полулежа расположился на поле и начал дирижировать и всячески демонстрировать свое уважительное и восторженное отношение к творчеству коллег. Смотрелось это весьма странно: одинокий Мазаев привлекал всеобщее внимание. Ирина быстро сообразила, что надо что-то делать, подхватила Немцова, Титова, партийных активистов и отправилась спасать ситуацию. Вскоре на поле вокруг Мазаева образовалась бешено танцующая группа «правых», во главе с чувствующей себя как рыба в воде Ириной и немного смущающимся Немцовым (Ирина танцует классно, а Борис – не очень. Начальник – извини).

Короче, все обошлось. И только на следующее утро в самолете Мазаев был удивительно молчалив, а Коля Фоменко, который был бессменным ведущим концертов, старательно над ним потешался:

– Так как там, Мазаев, ты говоришь? По улице ходила большая крокодила? Ну-ка расскажи, что это за животная такая и откуда она там взялась?

 

Как мы отстояли свободу слова

Дефолт, как известно, грянул неожиданно. За ним, уже ожидаемо, благополучно было отправлено в отставку правительство младореформаторов. Первым красиво вылетел Кириенко, правда, как потом выяснилось, в итоге он вполне удачно приземлился туда, где пребывает и поныне. Последним из коридоров Белого Дома испарился Немцов.

Здесь нужно сказать, что Немцов исчез оттуда не по велению грозного Бориса Николаевича, а по собственному желанию. Ельцин (все-таки была у него к красавцу первому вице-премьеру какая-то слабость) Немцова вместе со всеми в отставку не отправил, но Борис (ох, уж эти принципы) решил, что работать в правительстве Примакова, лишившись команды единомышленников, не станет и, как мы его все дружно ни уговаривали переждать и присмотреться, что будет дальше, написал заявление по собственному желанию. Ельцину это сильно не понравилось, и тогда он не глядя подмахнул бумаги на увольнение Немцова, посчитав, видимо, что неразумных детей надо наказывать в назидание другим – чтобы неповадно было.

Белодомовский пул, естественно, впал в печаль и уныние. Кто знает, что ждет нас завтра? И что за птица этот Примаков? А здесь все связи были отлажены, ходы выверены, контакты – как на тарелочке с голубой каемочкой. Живи себе и радуйся. Так нет. Беда. Гроза. Новое правительство. Начинай все с самого начала. Короче, грустно это все было, дамы и господа.

И вот, как-то утром я не спеша собираюсь на работу, и тут мне звонят из ТАССа и говорят, что нас приглашает к себе сам Игнатенко. Что будешь делать? Генеральный директор – это святое. За две минуты по журналистской привычке собралась и бегом помчалась в родную контору.

Приезжаю. Встречаю Ваню Иванова, который работал с премьером, с ходу спрашиваю:

– Ты что-то понимаешь? Чего Игнатенко возбудился? Зачем нас на ковер вызвали?

– А черт его знает, – отвечает, почесывая затылок Ваня, – я попытался разобраться в ситуации, но, увы, никто ничего.

– Поняла, тогда просто ждем.

Через несколько минут пригласили нас к генеральному. Стоим. Смотрим. Молчим. А тот с порога:

– Вы работать собираетесь!

– Работать, я вас спрашиваю, собираетесь? Мне тут сообщили, что Примаков сегодня будет в Белом Доме. А может, уже в Белом Доме.

– Виталий Никитич, так это вы знаете. По своим каналам. А мы еще не в курсе. Думаю, что никто из журналистов не знает, – попытался аккуратненько возразить бесстрашный Иванов. Я в поддержку только кивнула.

– А-а-а-а, – страшно вскричал генеральный (как будто от этого что-то могло измениться), – тоже не знают, говоришь? Да интерфаксовцы, наверное, уже по всем углам сидят и Примакова поджидают. А вы…

– А мы здесь, – громко сообщил в ответ оскорбленный в лучших чувствах Ваня.

– Да, – поддержала я коллегу, – здесь. И вы сами нас сюда пригласили, а так мы бы уже давно в Белом Доме были и, как вы говорите, Примакова бы ловили.

– Так в чем дело? – вскричал еще более возбудившийся Игнатенко. – Идите и работайте.

– Уже идем, – хором ответили мы с Ивановым и, заполучив под это дело разъездную машину, отправились по месту назначения.

Игнатенко беспокоился зря. Никаких мифических интерфаксовцев под пальмами в премьерской зоне не пряталось. Ребята, как и мы, подтягивались на работу в спокойном темпе. Мы с Ваней, вооруженные информацией, начали выяснять – что и как. Оказалось, действительно, Примаков уже на месте. Ваня, у которого были налажены контакты с чиновниками из аппарата правительства, отправился поближе к премьерской зоне, а я тихонько расположилась под пальмой у лифтов на четвертом этаже, понимая, что мимо них никто из встречавшихся с новым премьером, не проскочит. И оказалась права. Первым появился Явлинский. Только Григорий Алексеевич нажал кнопку, чтобы вызвать лифт, как я выскочила из-за кадки с комнатным растением с вопросом:

– Григорий Алексеевич, какие вопросы вы обсуждали с премьер-министром? Возможно ваше появление в правительстве Примакова? И если «да», то в какой должности?

– Без комментариев, – отрезал Явлинский.

– Григорий Алексеевич, ну хотя бы два слова для ИТАР-ТАСС, иначе напишу, что вы ничего не ответили. Честно, в правительство идете?

– Нет, – только и сказал нырнувший в подошедший лифт Явлинский.

– Ну, нет, значит нет, – подумала я. – Кто бы в этом сомневался, в вашем вечном нет. (Я еще помнила переговоры Немцова с Явлинским, когда тот, только получив должность вице-премьера, попытался пригласить Григория Алексеевича к себе в команду и получил от него это же самое «нет»). Мне, впрочем, и одного слова было достаточно, чтобы отдиктовать в ТАСС свое сообщение, поэтому не сильно я и переживала из-за неразговорчивости несостоявшегося вице-премьера или министра.

Следующая встреча оказалась куда более интересной. Я в обнимку с пальмой уже почти засыпала, как совсем неожиданно у лифта появился Борис Абрамович Березовский собственной персоной.

– Два слова для ИТАР-ТАСС, Борис Абрамович, – подскочила я к всесильному олигарху. – Можно узнать, о чем вы беседовали с господином Примаковым?

Березовский посмотрел на меня, видимо, вспомнил, где меня видел, и, судя по выражению лица, попытался воссоздать в памяти мое имя, но ему это не удалось.

– А вы почему здесь? – ответил БАБ мне вопросом на вопрос. – Немцов ведь уже не в правительстве.

– Ну, Борис Абрамович, – Немцовы приходят и уходят, а я остаюсь, – нагло сказала я. – И, все-таки, вы же не в правительство хотели – порулить? Я надеюсь.

Березовский вместо ответа распоясавшейся девице начал молча нервно нажимать на кнопку и оглядываться, как от меня сбежать. Но, увы, лестница была далеко. И тут, на мою беду, приехал лифт. Березовский в него не просто вошел а, я бы сказала, впрыгнул.

Я, не долго думая, подставила ногу, не давая двери лифта закрыться.

– Так да или нет, Борис Абрамович? Просили должность или не просили?

– Нет, – выдавил из себя неразговорчивый олигарх.

– И на этом спасибо, – сказала я и отпустила дверь.

После чего в ТАСС полетело новое сообщение. Наверное, я бы окончательно сжилась с этой пальмой и узнала бы еще много чего интересного, но тут появилась охрана, и меня под белые рученьки отправили в комнату для журналистов. Как выяснилось – не меня одну. Вскоре там сидел весь белодомовский пул – до единого человека. Оказалось, что Примаков был уверен, что все его сегодняшние встречи останутся тайной для страны, но неожиданно для себя обнаружил, что радио и телевидение активно информирует граждан о том, кто и зачем приходил к новому премьеру. Удивлению и возмущению Евгения Максимовича не было предела. Он потребовал отловить всех журналистов и поставить их на место. Что и было сделано.

Да, но тогда мы еще не знали, что в ближайшие дни нас – журналистскую вольницу, привыкшую к отзывчивости и открытости младореформаторов, ждет очень печальное будущее.

Нет, у нас не отобрали пропуска в Белый Дом. Но каждое утро нас стали собирать на первом этаже в холле и сопровождать в специально отведенную нам комнату, оснащенную телефонами и компьютерами. Периодически нам приносили три одинаковых бумажки, которые одновременно раздавали всем трем крупнейшим агентствам – и мы, как полные идиоты, на «три-четыре» дружно задиктовывали полученную от пресс-службы информацию. Ничего более печального мы и представить себе не могли. День за днем проходили в ожидании и в болтовне. Ситуацию скрашивали только перекуры на лестнице (тогда такое еще было возможно) и обожаемые всеми яблоки в слоеном тесте из белодомовского буфета. Так долго продолжаться не могло. День на четвертый, когда к яблокам в тесте присоединилась купленная в том же буфете бутылка коньяка, у нас созрел коварный план. А так как коньяк, как оказалось, просто удивительным образом настраивает на борьбу за свободу слова, коварный план быстро, не раздумывая, был приведен в жизнь. (Дело прошлое, но имена тех, кто принял участие в этой авантюре, на всякий случай называть не буду. Ведь многие еще в профессии. Впрочем, кто был – тот знает).

Мы сочинили текстик «из информированных источников», что Примаков отдал устное указание не общаться с журналистами и не давать им никакой информации о том, что происходит и как идет формирование нового правительства. Этот текстик мы под самое окончание рабочего дня отдиктовали в свои агентствам и благополучно разошлись по домам.

На следующий день день все газеты вышли под заголовками, каждый из которых с тем или иным уровнем таланта и профессионализма просто взывал к народу и, главное, к президенту Ельцину, о необходимости сохранить важнейшее завоевание последних лет, а именно – свободу слова и право граждан на получение информации и поставить на место зарвавшегося премьера.

Я тупо смотрела на передовицу в «Коммерсанте», а ребята слушали «Эхо Москвы», которое просто захлебывалось от возмущения. Только тут мы сообразили, что сделали. Но отступать было поздно. Мы, понимая, что просто так это не пройдет, договорились, что «источник» не раскрываем. Даже под пытками. И не раскрыли, как нас не пытали – всех вместе и по одиночке. Итог? Итог был. В конце дня нас выпустили из комнаты и разрешили работать. Хотя, конечно, работать в правительстве Примакова было совсем не так просто, как с младореформаторами. Недолюбливал Евгений Максимович прессу. Да и его вице-премьеры тоже. Но все-таки по бумажке из пресс-службы мы больше новости не диктовали.

И, кстати, не так уж мы и согрешили в конце концов. Значительно позже я узнала, что устные рекомендации не общаться с прессой все же были. А рассказал мне о этом источник, который я открою. Звали его Починок Александр Петрович.

Вот так мы спасли свободу слова в России. Но, как оказалось, ненадолго.

 

Баечки без названия

Баечка первая

В холле перед думским кабинетом Немцова было на удивление пусто. Я только что переговорила с одним из молодых депутатов нашей фракции, который попросил подсказать, на что нужно обратить внимание, когда даешь короткие интервью на камеры для новостных программ. На мой взгляд, формула успеха в этом случае максимально проста: минимум слов при максимуме мыслей. То есть чем короче и точнее будет твой ответ, тем меньше вероятность, что из него вырежут самое важное.

Ничего серьезного по работе в ближайшее время у меня не предвиделось, поэтому я сидела на диванчике и размышляла, кого затащить с собой в буфет на чашечку кофе. И вдруг мимо меня на всех скоростях промчался Немцов. Сначала он проскочил вперед, но потом внезапно остановился, развернулся ко мне и спросил:

– У тебя пропуск с собой?

– Да. (На удивление, пропуск действительно оказался со мной, а не в дамской сумочке, лежащей в кабинете).

– Тогда побежали, – сказал шеф и, ничего не объяснив, полетел дальше.

Проклиная все на свете, а прежде всего, этого «длинного жирафа», который совершенно не понимает, что за ним очень тяжело поспевать даме на шпильках, рванула за шефом. Только одна мысль меня успокаивала. Я представляла, как сейчас мы добежим до машины, плюхнемся в нее, и уж тогда я выдохну. Но не тут-то было. Немцов промчался мимо думской стоянки, проигнорировав своего водителя Сережу Агеева и поспешил в сторону Тверской. Я хвостиком метнулась за ним. Мы перешли Тверскую по переходу и оказались возле гостиницы «Националь». Здесь Немцов притормозил и начал внимательно осматриваться. Я молча стояла рядом. И тут из одного из припаркованных автомобилей вышел и двинулся к нам навстречу, сам Владимир Александрович Гусинский. Он подошел к Немцову, с улыбкой пожал ему руку, скосил взгляд в мою сторону и сказал:

– Ну, Немцов, ты теперь и на деловые встречи с девушками ходишь?

Мой шеф не успел ничего ответить, а я возмущенно буркнула:

– Я не девушка, а пресс-секретарь.

– Одно другому не мешает, – развеселился Гусинский и продолжил: – Теперь мне все понятно. А-то смотрю – с Немцовым женщина. И приличная такая.

Я стала соображать, как на это отреагировать, еще подумала – а что, получается, что у Немцова все остальные неприличные? Но тут очнулся мой шеф:

– Да, это Лиля – мой пресс-секретарь, а взял я ее сюда, потому что Чубайс должен позвонить.

Ну наконец-то я поняла – для чего здесь оказалась. – Лиль, возьми телефон и жди звонка. Если что – подзовешь. Хорошо? А мы тут побеседуем, – сказал Немцов.

– Конечно, – ответила я. – Извините. Взяла телефон и отошла на несколько шагов в сторону.

– Далее минут двадцать случайные прохожие могли наблюдать такую веселую картину: вдоль по улице мирно беседуя, ходят туда-сюда Немцов с Гусинским. За ними на небольшом расстоянии шагают два личных охранника известного олигарха и медиамагната, а за ними – еще чуть в стороне – девушка с мобильным телефоном в руках, явно имеющая к этим двоим какое-то отношение. Судя по удивленным лицам прохожих, наша небольшая компания вызывала у публики неподдельный интерес.

– А Чубайс? – спросите вы.

– А что, Чубайс? Чубайс, естественно, позвонил.

Баечка вторая

Мы с пресс-секретарем Ирины Хакамады Катей Головковой стояли в думском буфете, пили кофе и обсуждали нашу совместную поездку в Хорватию. Совсем недавно отгремела успешная предвыборная компания девяносто девятого года. Правые благополучно разместились и освоились в Думе, депутаты трудились на законодательной ниве на благо родины, а мы с Катей, доработав до майских праздников, позволили себе чудесный недельный отдых в благословенном городке Ровини на полуострове Пула. Но на этот момент праздники были в прошлом, и мы могли только вспоминать, как это было замечательно, глядя на фотографии.

Тут к нам подошла Маша Арбатова.

– Девочки, к вам можно присоединиться? – спросила она, в ответ получила наше «конечно», взяла чашку кофе и встала рядом.

– Маша, какими судьбами? – поинтересовалась я. – К Немцову пришла? (Маша в то время имела отношение к СПС и периодически к Борису заходила).

– Нет, сегодня не к Немцову, – ответила Маша. – Тут в Думе выставка Никоса Сафронова открывается. Вот, пришла по дружбе его поддержать. А что у вас за фото? – поинтересовалась она в ответ.

– Да, мы с Катей отдыхали в Хорватии. Вот, смотрим, ностальгируем. Как-будто и не было отдыха. Как приехали, так сразу втянулись в работу.

– А, Хорватия, отличное место. Чистый секс-туризм, – откомментировала Арбатова.

Мы с Катей недоуменно переглянулись:

– Что, какой такой секс-туризм? – спросили мы Машу в два голоса.

– Нормальный. Вы что, не знали? Туда немки на выходные ездят. Вы там мужиков видели – как на подбор – один к одному. Одним словом – генофонд. Вот немки и пользуются.

– Ну да, согласны, красавцы эти хорваты. Но мыто отдыхать ездили.

Маша, в ответ на наше последнее заявление, как-то грустно на нас посмотрела, ничего не сказала, допила свой кофе, помахала нам ручкой и пошла поддерживать Никоса Сафронова. А мы отправились по своим рабочим местам.

Чуть позже Маша все-таки зашла к Немцову. Я это знаю, потому что она была у него в кабинете, когда он пригласил меня, чтобы дать какое-то поручение. Не помню, в этот раз или в другой я снова столкнувшись у Немцова с Машей, поинтересовалась:

– Шеф, а что ты меня все время к себе в кабинет приглашаешь, когда у тебя Арбатова? Или это мне только так кажется?

– А, заметила, – сказал он. – Знаешь, она такая активная, что я ее боюсь.

Он так и не добавил ничего к сказанному в ответ на мой полный недоумения взгляд.

Так до сих пор и мучаюсь. Поэтому и спрашиваю:

– Маша, а ты в курсе – чем ты его так напугала?

 

Гримасы эпохи малиновых пиджаков

Очень не люблю ярлыков. Поэтому, когда девяностые, с подачи нынешней власти, все кому не лень называют «лихими», всегда возражаю. Да не лихие они были, дамы и господа, а живые, совсем не такие, как нынешнее болото. Хотя, конечно, было всякое, как и в любое другое время, когда рушится система и происходят серьезные перемены.

Шел девяносто девятый. Мы с Немцовым возвращались из командировки в Новосибирск. Был поздний вечер. Мы в окружении местных партийцев только вошли в здание аэропорта, как от группы весьма подозрительного вида товарищей, отличавшихся от остальных пассажиров мощным телосложением, бритыми затылками, громкими голосами, специфичским жаргоном и поведением, а также явной любовью к малиновому цвету, отделился один и, радостно скалясь, подошел к Немцову с протянутой для рукопожатия рукой.

– А, Немцов. Я тебя узнал. Какими судьбами у нас в Новосибирске? Что молчишь? Не боись.

Познакомиться хочу, потому как уважаю. Давай, пожми руку простому человеку.

Наши провожающие сильно напряглись, а Немцов, спокойно с улыбкой пожал незнакомцу руку и сказал что-то в ответ.

Обладатель малинового пиджака довольно оглянулся на своих товарищей, всем своим видом демонстрируя, какой он крутой и как запросто общается с великими мира сего, и, кивнув напоследок, удовлетворенно вернулся к своим.

Мы что-то пошутили на эту тему, мол, вот она какая – истинная популярность, и пошли оформлять документы на посадку. У нас оставалось еще немного времени, поэтому Немцов продолжил разговор с однопартийцами, а я отошла немного в сторону и просто стояла и ждала, когда он закончит общение. И тут мое внимание привлекло следующее действо.

Колоритная компания, та самая, на которую мы обратили наше внимание, проходила через рамку металлоискателя. Практически все успешно преодолели это препятствие, но тут дошла очередь до нашего нового знакомого. Громкий звон оповестил проверяющих, что у него имеется что-то недозволенное. Товарища вернули назад, потребовали выложить все из карманов и пройти через рамку еще раз. Тот без всякого удовольствия повиновался. Он опорожнил многочисленные карманы и вновь прошел через рамку. Снова запищало. Малиновый пиджак вернулся, выматерился, попыхтел, проверил карманы еще раз, выскреб из них какую-то мелочь, снял ремень и снова шагнул в неизвестность.

Не тут-то было. Опять раздался громкий звон. И тут уже окончательно взбесившегося подозрительного гражданина отвели в сторонку и стали внимательно досматривать. Сняли пиджак. Мужчина остался в одной черной майке и в джинсах. Только тогда все увидели здоровенную золотую цепь, украшавшую бычью шею обладателя малинового пиджака.

– Цепь сними, – строго сказал проверяющий.

– Не могу, – посмотрев на него, как-то обиженно сказал обладатель столь впечатляющего ювелирного украшения. И, театрально помолчав, победоносно оглядевшись вокруг, вдруг громко провозгласил: – Запаяно.

Что и как там происходило дальше – не знаю, потому что срочно занялась поиском носового платка, чтобы стереть выступившие от смеха слезы.

Я уже говорила, что за время своей работы в ИТАР-ТАСС, повидала много вице-премьеров, «хороших и разных». Помнит ли сейчас кто-то, кроме меня Илюшина, Ярова, Маслюкова, Кулика? Но был в этом ряду один очень симпатичный человек – Олег Николаевич Сысуев. Получилось так, что я работала с вице-премьерами, отвечавшими за социалку. Первоначально в правительстве младореформаторов курировать социальную сферу назначили Немцова, после его полномочия расширили, он начал заниматься нефтянкой, а ответственным за пособия, пенсии и прочие разные выплаты и льготы назначили Олега Николаевича. Поэтому, так как контакты с Немцовым уже были налажены, мое руководство решило не усложнять, и мне поручили отслеживать их обоих. Сысуев мне сразу очень понравился. Он производил впечатление умного, профессионального, а главное – честного и порядочного человека, болеющего за свое дело. А уж когда Олег Николаевич, глядя в камеру своими добрыми и полными вселенской скорби глазами, рассказывал о том, что правительство, несмотря на сложную ситуацию, старается выполнять все свои обязанности перед пенсионерами, то ему верили и сочувствовали все бабушки и дедушки нашей огромной страны. Но этот рассказ не об Олеге Николаевиче, а еще об одной «гримасе» времени.

Не знаю, почему и из каких соображений, но однажды было принято решение провести выездное заседание министров социального блока. И я вместе возглавляемой Сысуевым правительственной делегацией отправилась в Хабаровск. Полет был достаточно продолжительным и утомительным. Мы прилетели в город очень рано – часов в пять утра. Нас быстро довезли до гостиницы и сказали, что мы можем немного отдохнуть, но уже в десять должны быть на первом совещании.

Я только вошла в свой номер и начала решать – попытаться ли мне немного поспать или принять душ, как прозвенел звонок. С недоумением, соображая, кто бы это мог быть, я взяла трубку, но не успела еще ничего сказать, как услышала:

– Девочка нужна?

В первую минуту я даже не поняла, что это значит. А сообразив сказала:

– Спасибо, нет. Но если я рассчитывала на то, что на этом все закончится, то ошиблась.

– Ой, простите, – сказал голос на том конце провода, – вам, конечно, мальчик.

– ???

– Я говорю, мальчик не нужен? – с достойной уважения настойчивостью произнесла моя собеседница.

Я сильно разозлилась и, на свою беду, вместо того, чтобы заявить свое твердое «нет», сказала:

– Давайте мальчика. Только, пожалуйста, негра. Такого крепкого и очень черного. Люблю, понимаете, экзотику.

На том конце провода молчали. Видимо, перерабатывали информацию. Я не стала дожидаться ответа и положила трубку. Но на этом история не закончилась. Прошло несколько минут. Я только нырнула под одеяло и закрыла глаза, как снова раздался звонок.

– Да, слушаю, – прорычала я. И в ответ уже знакомый спокойный и милый женский голос с достоинством произнес:

– А китаец вам не подойдет?

Тут уж я, хотя очень не люблю ненормативную лексику, напрягла все свои способности и популярно объяснила все, что я об этом думаю. Видимо, прозвучало все мною сказанное очень убедительно, потому что до утра меня больше никто не беспокоил.

Вся дальнейшая командировка прошла в штатном режиме. Я отработала совещание, выслушала Олега Николаевича и отдиктовала в контору необходимую информацию, совершенно позабыв нелепую утреннюю историю. И только во второй половине дня, когда выдалось свободное время, прогуливаясь по набережной, я обратила внимание, что почему-то все время выхватываю взглядом из толпы пробегающих мимо в больших количествах хрупких смуглых юношей с высокими скулами и раскосыми глазами.

 

Баечки в стиле «мини»

Это был одиночный пикет, который устроил Немцов в связи с очередным задержанием кого-то из оппозиционеров, кажется – Каспарова. Немцов прохаживался с плакатиком в руках, а я подтягивала к месту акции многочисленных корреспондентов. Где-то в сторонке стояли полицейские и мирно наблюдали за тем, как бродит туда-сюда одинокий Немцов, пикетирует, что называется – «никого не трогает, сидит себе, примус починяет».

А вокруг кучками суетились специально отдрессированные сурковские мальчики и девочки под емким названием «наши», ну, «ихние» то есть. Вели они себя удивительно тихо: с сачками на Немцова не кидались, пудрой и мукой не посыпали и даже не кричали, что он «американский шпиен», «либераст» и вообще главный после Чубайса «погубитель России». Поэтому поведение нашистов меня сильно насторожило. Я внимательно смотрела по сторонам, ожидая какой-нибудь гадости. И интуиция меня не подвела. Совсем как-то вдруг из ближайшей подворотни появилось два совершенно непотребного вида бомжа, которые целенаправленно затрусили в нашу сторону. Они что-то громко и настойчиво кричали. А когда подошли ближе, я услышала, что это было:

– Немцов, – орали бомжи, – мы с тобой!

Я сразу сообразила, что сейчас произойдет. Бомжи встанут рядом с Борисом, начнут его активно поддерживать, и тогда одиночный пикет превратится в несанкционированный митинг. Я решила, что надо срочно что-то с этим делать. Еще не понимая, что станет эти самым «что-то», я пошла к ним навстречу. Почти на автомате я вытащила из кошелька пятьсот рублей и, подойдя к живописным провокаторам, протянула им деньги и сказала:

– Спасибо, друзья. Вы свое отработали. Вот, возьмите.

– О, – сказал один из бомжей, протянув руку за купюрой. – Отлично. Если больше ничего не надо, то мы пойдем и выпьем за твое здоровье.

– Ну, зачем же за мое? Я в этой стране не главная, – мило улыбаясь ответила я.

– Точно, – сказал другой. – Главный – Путин. За него и выпьем.

С этими словами умиротворенные и довольные бомжи покинули поле битвы. Кстати, юные сурковцы поняли, что провокация не удалась, но к своим платным помощникам подойти не решились. Это было бы слишком демонстративно.

Уже сидя в машине Немцов спросил меня:

– Лиль, а что ты сделала с бомжами? Я уж думал, что меня ничто не спасет.

– Начальник, ничего я им не сделала. Просто убедила их уйти. Был у меня очень веский аргумент в размере пятисот рублей.

– А, – Немцов внимательно посмотрел на меня, вытащил из кармана тысячную купюру, протянул ее мне со словами «Сдачи не надо» и громко и заливисто рассмеялся.

Как-то раз Немцов, пробегая мимо меня, увидел, что я читаю. И совершенно неожиданно поинтересовался, что за книга. Я ответила, что это последний роман Пелевина «Generation П»

– О, – сказал Немцов, – я о нем слышал, но не читал. Дашь, когда закончишь?

– Конечно, – ответила я, но сама немного удивилась, потому что особой любви и интереса шефа к современной литературе не замечала.

Книгу, естественно, я ему дала. Немцов, естественно, ее прочел. И, что тоже естественно, после этого на вопрос журналистов о том, что он в настоящее время читает, Немцов отвечал:

– Как что, конечно – Пелевина. Знаете такого?

Вот только рассказывал Немцов о том, что читает «гениального Пелевина» еще года два. Ну, в крайнем случае, полтора.

«Дело было вечером, делать было нечего»… Ну, если точнее, то не вечером, а днем, и не то, чтобы уж нам – журналистам, работающим с вице-премьером Правительства РФ Борисом Немцовым – совсем нечего было делать. Просто на этот момент мы сидели перед залом, где Немцов с кем-то встречался и ждали окончания встречи. А на дворе стояло первое апреля.

И тут мы увидели, как на всех парах к нам летит опоздавший корреспондент РИА «Новости» Дима Знаменский.

Запыхавшийся Знаменский увидел нас, притормозил, внимательно посмотрел, соображая, много ли он чего важного пропустил, и, видимо, по нашему спокойному и расслабленному виду решил, что ничего серьезного в его отсутствие не произошло.

– Привет, коллеги, – сказал Знаменский. – Вы тут как? Все тихо?

– Ну, Знам, ты даешь. Какое – тихо? – услышал в ответ оторопевший Димка. – Тут, понимаешь, Ельцин Немцова приемником назначил. Мы прибежали у него комменты просить, а он на встрече. Вот, как дураки, ждем, а сенсация, можно сказать, гибнет на корню.

– И вы сидите?

Тут Знаменский, сраженный нашим сообщением в самое сердце, ни секунды больше не размышляя бегом рванул в вожделенную комнату…

– Ну, ребята, даете, – сказал Знаменский, вернувшись от Немцова. – Шуточки у вас. Хорошо, Немцов, нормальный мужик – долго ржал, когда я ему все рассказал. А самое главное, что ворвавшись к нему и еще не успев задать свой вопрос, я уже понял, что вы так мощно надо мной пошутили, вот только деваться уже было некуда.

 

Вместо послесловия

Будущее или свобода

И вот сидим мы с Виктором Некрутенко, смотрим на две полупустые рюмки водки, что стоят перед нами на столе и вспоминаем Бориса Немцова. И только слышно его: «Лиль, а помнишь…», а в ответ мое: «Витя, а ты помнишь, как мы…»

Да еще слово «был», которое никак не хочет выговариваться.

– А я вспоминаю, как он блестяще генерировал идеи. Раз. И уже что-то придумал. И, как правило, очень дельное. А уж если нет, то как трудно было его переубедить, что это не самая лучшая его идея, – вспоминает Витя.

– Да уж, – односложно отвечаю ему я и снова смотрю на эту самую рюмку и никак не могу отвести от нее глаз.

– А когда я хотел до него что-то донести, – продолжает Некрутенко, — то так тихонечко, словно невзначай, бросал пару фраз и ждал. Дня через три прибегал или звонил Боря и рассказывал, что опять придумал нечто гениальное. Я слушал и тихо радовался. Идея уже принята и переработана. Она уже обросла интересными новыми мыслями и стала его – немцовской.

– Точно. Я тоже этим частенько пользовалась, – говорю я и вспоминаю…

Я уже давно не работала с Немцовым. И даже встретиться, посидеть и спокойно, со вкусом, поговорить как-то не получалось. Борис с головой был погружен в дела оппозиции, которая готовила очередной марш. И тут на его ленте в ФБ появился новый пост. Борис писал, что они классно поработали и придумали лозунги для предстоящего марша. Дальше шли эти самые лозунги. Я начала читать. Ничто не цепляло. «Угу, – подумала я про себя, – разве с этим людей на улицы выведешь? «За частные выборы». Хорошо, конечно. Но обязательно найдется тот, кто скажет: «Я выхожу на митинг только ради того, чтобы они потом в Думе сидели».

И я написала ему в комментариях по этому поводу что-то довольное злое. Мол, насочиняли. А он в ответ:

– Раз такая умная, Дубовая, предложи что-нибудь сама. А критиковать все умеют.

– Хорошо, – пишу. – Дай минут пятнадцать. Придумаю. На что получаю его весьма скептическое «ну-ну».

Минут через пятнадцать пишу: «Вот. Придумала. «За наше и ваше будущее». Что скажешь?» Получаю приличное количество «лайков», но Борис молчит.

На следующий день появляется пост, что марш пройдет под лозунгом: «За нашу и вашу свободу». Я читаю, улыбаюсь и думаю: «Ну, переработал». И при этом ничего не пишу.

Через пару часов звонит телефон:

– Лилька, видела? Как тебе лозунг? Отлично придумал?

Я молчу в трубку. Жду. Пауза затягивается.

– Да… ээээ… короче, придумал-и-и… С твоей подачи, конечно.

– Чего там, Борь, отлично. И какая разница – с чьей подачи.

…Так и получилось, что между будущим и свободой, он выбрал то, что было для него важнее. Он выбрал свободу.

Содержание