Автомобиль ехал медленно из-за того, что вся Тверская-Ямская была завалена мусором, криво припаркованными автомобилями, часть из которых сожгли протестующие, а в самом центре проезжей части особо озабоченные борцы с режимом разобрали дорожное покрытие, чтобы кидаться кусками асфальта в ОМОН.

К обеду, когда «Мерседес» застрял в пробке возле Тверского бульвара, оказалось, что полиция начала разгон несанкционированного митинга, начавшегося на отрезке между Большой Бронной и бульваром. Несмотря на то, что на улице стоял мороз, они подкатили водометы, но использовать их не решались. Зато «космонавты», бойцы ОМОНа в полимерных щитках и черной форме, прорежали людскую массу, разбивая ее на островки и группки. Тех, кто проповедовал мирный протест, они выдавливали поликарбонатными щитами на обочину, а особо буйных награждали ударами резиновой палкой по голове. В тот день буйных водилось много.

Последние дни протесты вспыхивали то тут, то там. Стихийные митинги разгоняли, но они возникали снова – в другом месте, но с теми же участниками. Чем ближе становился день президентских выборов, тем ожесточеннее выступали протестующие, нетерпимее становились их речи, а количество недовольных, принявших участие в протесте, буквально за две недели возросло с нескольких тысяч до четверти миллиона.

Ожесточилась и борьба кандидатов за высший пост в стране. В ход шли и компромат, и запугивания, а на Могилевского даже совершили покушение, которое кое-кто называл инсценированным. Никиту Воротилова даже не зарегистрировали. И в тот день, когда ему отказали в регистрации, по стране прокатилась волна протестов: недовольные жгли автомобили, кидали в полицейских горящие фальшфейеры и куски мостовой, превратив всю прелесть развитой демократичности в неуправляемый хаотический фарс.

Чтобы автомобиль не перевернули вместе с толпой митингующих, водитель остановился в десяти метрах от границы митинга и частично загнал машину на пешеходную дорожку. Горчаков, сидевший на заднем сидении, опустил стекло и принялся безучастно наблюдать за кипением желто-золотой массы. Его не впечатляло происходившее, так как он знал и причину этих событий, и их печальное последствие.

Лишь когда толпа пришла в движение, Горчаков похлопал по плечу своего водителя. Необходимо было выбираться с площади, чтобы не оказаться посреди моря людей. А последние недели это море ни на секунду не становилось спокойным.

В этот момент из толпы вынырнул Стрельцов и припал к задней двери автомобиля, столкнувшись с меценатом-затворником нос к носу.

– Аркадий Борисович, вы меня узнали?

– Невероятно! – неожиданно воскликнул тот. – In propria persona! Безродный натурал! Я уже отчаялся снова вас увидеть. В нашей стране люди часто пропадают, а ненужные пропадают и того чаще!

Жестом Горчаков пригласил Федора сесть в машину, а сам переместился на дальнее сидение, освобождая место для Стрельцова. Тот скинул с себя желто-золотую куртку, открыл дверь и прыгнул внутрь.

В этот момент ОМОН усилил свой натиск, послышались первые крики, и первые люди повалились на выщербленный асфальт, закрывая голову руками, чтобы не оказаться раздавленными и затоптанными насмерть.

Водитель подал назад и, зацепив крылом другой автомобиль, вырулил на проезжую часть, и дал задний ход пока опасность толпы не миновала.

– Вы стали случайной, но критической частью драмы, которая разыгралась nolens volens благодаря вашему вмешательству в их план, – наконец произнес Горчаков, когда автомобиль миновал станцию метро «Чернорусская» и направился дальше в сторону третьего транспортного кольца. – Наши люди решили, что вы совсем сгинули.

– Я не понимаю.

– Я тоже не в курсе как это вышло. Или наша пресс-конференция возымела такой эффект, или вы что-то еще провернули, но группа проявилась, – с нескрываемым восхищением произнес Горчаков. – Выяснилось, что они работали по заказу телекоммуникационных и ресурсодобывающих корпораций. Находящихся под контролем, разумеется, негласным, Столетова. Вам известно кто это такой?

– Да, я его знаю.

– Так вот, что-то случилось, и группа отказалась выполнять заказ, и открыто поддержала противников Столетова. – Горчаков кивнул в сторону окна, где собирался второй митинг, помельче и несуразнее того, что разгоняли на Тверской площади. – То, что ты видишь за стеклом – это так, инфраструктура. Главное происходит не здесь. Элиты пришли в движение, начался передел собственности, рейдерские захваты, а сегодня распустили первый телеканал. Якобы банкротство. Ни у кого нет власти что-то контролировать.

– А Дракон?

– Дракон – это очень тяжелая гиря. Но это гиря изо льда. Она очень быстро тает, теряет свой вес. Весы, которые четверть века склонялись в его сторону, quod erat demonstrandum, возвращаются в первоначальное положение.

Федор повернулся к окну. Мимо неспешной чередой двигались автомобили и люди, которые прямо по проезжей части спешили к новому месту сбора. Все они находились на третьем кольце, и, казалось, они пребывали на нем целую вечность, не имея возможности разорвать кольцо, не имея возможности вырваться из того ускорителя частиц, что Швеция построила в Лунде в прошлом году. Вечно кружась по календарному кругу, они даже пропустили Новый год со всеми этими протестами и драконоборчеством. Словно и он сам, Федор Стрельцов, кружится по часовой стрелке, бегая от одного определения к другому, не имея никакой возможности выйти за пределы языка.

Прямо перед ними лежал упавший пару дней назад фонарный столб. Старые власти никогда бы этого не допустили, но сейчас, когда человек Дракона больше не мэр, а новый исполнитель обязанностей ничего не делает, осознавая великую силу приписки «врио» возле своей фамилии, в городе началась разруха. Прямое следствие экономического кризиса, хотя и не разраставшегося ни в 1998, ни в 2008 до таких масштабов.

«Мерседес» не без труда объехал препятствие и направился дальше по кольцу.

– А комиссия по языку? – уточнил Стрельцов.

– Вчера министр распустил. То, что они делали, откровенный саботаж. Aeterna historia. Набрали непонятно кого. Комиссия должна понимать главное: язык это первоструктура власти. Если нет языка, то власть принадлежит непонятно кому. Вот как сейчас – на улице.

– Вы уже говорили это. Но я не совсем вас понял.

Горчаков по-отечески улыбнулся.

– Смотрите, Федор, – Он сцепил пальцы и слегка потянулся перед рассказом. – Некогда в римской первоструктуре – латыни – было слово «natio». Это нечто, связанное с природой. Отсюда такие слова как «натура» или «наивность». Это нечто природное. Но появились французы, устроили свою революцию, и сказали: «Есть хорошее слово „natio“. Давайте приспособим ее под наши нужды?». Появилась концепция естественных – то есть природных – прав человека. Изменилось понимание суверенитета, его отобрали у суверена и отдали простым людям, всем гражданам страны. А потом назвали их нацией – совокупность граждан, наделенных суверенитетом. К природе это уже не имело никакого отношения. Да и само понятие «естественные права» – оксюморон, так как права это конструкт, а не фикус. естественный.

– Нация от «natio»?

– С тех пор под нацией понимались все граждане страны, даже если они говорили на разных языках, верили в разных богов и жили в разных местах. Но так продолжалось недолго. Вскоре, случился конец XIX века, дело Дрейфуса. И вот уже появляются люди, которые говорят, что «нация» – это не сообщество граждан, а группы граждан, объединенных языком, происхождением, расой и местом обитания. А те, кого больше, те титульная нация. И вот они уже у власти, так как их спекуляции с языком позволили мобилизовать тех, кого они убедили в том, что они – титульная нация. Потом пришли другие и сказали: «Что вы? Какая природа? Какая культура? Нация – это раса!». Так они обосновали политические цели в Персии и свой экспансионистский размах в Европе, так или иначе разделяющей наследие, как они всех убедили, арийской расы. Дальнейшим развитием этой темы будет заявление о том, что нацией не рождаются, и что нацию можно придумать. Появится нация эльфов, которая будет претендовать на признание и суверенитет.

– Высший суверенитет?

– Нация – высший носитель суверенитета. Если кого-то назвали нацией, то он закончит провозглашением своей независимости. Другой логики первоструктура не признает. И то, что мы сейчас существуем как многонациональное государство, говорит о том, что скоро все закончится развалом страны. Или от наций надо отказаться. Furtum manifestum, все всё знают. И то, что мы до сих пор живем в единых границах, это заслуга Дракона. Его предшественник раздавал суверенитет направо и налево – в логике того языка, какой существовал на тот момент!

Стрельцов открыл окно, морозный воздух столицы, полный выхлопов и смога, ворвался внутрь салона, сделав бесполезной работу кондиционера.

– Я думаю, настало время снова вмешаться, – неожиданно произнес Горчаков, выдержав значительную паузу. – Если уж заканчивать наш с вами проект, то сейчас самое время. Появляются новые игроки, новые силы, которые стоят за Пороховым, Воротиловым, Могилевским. Они предлагают свой гуманитарный проект, но вряд ли в свете всего увиденного, вы сочтете, что сейчас предпочтительнее такое amabilis insania как второй Дракон и отсрочка ответа на главный цивилизационный вопрос.

– Оппозиция разве не может дать такой ответ? Толпы людей на площадях бывают весьма убедительными.

– Проблема с оппозицией в том, что для них важна не цель, а процесс. Баланс белого. Неспроста среди них полно хипстеров, состоящих в сексуальной связи со своими «зеркалками». – Горчаков слегка погрустнел и задумался, словно что-то вспоминая. – Я помню в каких муках и с каким криком рождалась эта страна. Но они не помнят об этом. Если ты ориентируешься на баланс белого, то любой другой цвет будет грязнее него. Ira furor brevis est. Но я ориентируюсь на баланс черного. Для меня все хорошо по сравнению с ним. И те, кто по-настоящему готов работать в интересах страны, тоже разделяют эту позицию. Поэтому конструктивной оппозиции не бывает, бывает лишь вечное заклинание благ, и магия идеала, которая никогда не свершится, потому что нет в мире никакого белого. Белое – это то, что глаз признает как белое.

– То есть?

– Невольники, которые долго плывут в трюме и видят только кусок неба в отверстии в потолке, утрачивают возможность видеть голубое. Глаз принимает небо за белый цвет и настраивается под него. Люди на площадях – невольники в трюме истории. Их глаз настроен на золото. И мало кто хотел бы строить страну, а не тянуть ее за уши к несостоятельным и лживым идеалам.

– Я хотел бы, – задумчиво произнес Федор, – но у меня нет сил.

– Каких именно сил?

– Мой брат считает меня сионистом и врагом народа. Моя девушка сдала меня каким-то уродам. Не знаю. полиция, спецслужбы, волонтеры избирательного штаба. а товарищ повесился. Я понятия не имею что наделал и что делать дальше. Меня все ищут, и я могу только скрываться – пока вся эта история не закончится.

– Товарищ?

– Денис Мешков. Вы вряд ли его знаете.

– Товарищ – это тот, с кем ты грабишь товар, – неторопливо произнес Горчаков. – Об этом часто забывают.

– Он вряд ли бы стал со мной что-то грабить, – весело прокомментировал Стрельцов.

– Кто знает? Дракон еще не умер.

Автомобиль выбрался из пробки, выехав на Рижскую площадь. На углу кольца и проспекта Мира стояли кордоны полиции: проходил еще один митинг. На взгляд собралось человек так тысяч двадцать. Автомобили пропускали мимо толпы по одному, разряжая движение.

«Мерседес» оказался на углу считанные минуты, но и их хватило, чтобы увидеть главное. Мегафон доносил звуки голоса за полторы сотни метров от главной сцены.

– Да, я считаю, что заговорщики в Кремле, обманом получившие власть и собравшие в своих руках все финансовые потоки, плетут сети обмана и лжи вокруг всех свободных людей в нашей стране! – решительно произнес Никита Воротилов, не такой высокий и не такой важный, каким его рисовала оппозиционная пропаганда. – Поэтому распространяют про меня клевету, будто я гей! Нет, я уважительно отношусь с геям, но сам я не гей! Все геи – в Кремле!

Раздался взрыв аплодисментов, который усилил утренний мороз.

– И сейчас самое время ответить лжецам и провокаторам из Кремля! – Голос Воротилова сорвался. – Вот! Смотрите! Это моя невеста! И она тоже пришла сюда сказать вам, что вашей власти, основанной на вранье и лицемерии приходит конец!

На сцену чуть ли не на руках внесли девушку, которую Федор узнал не сразу. Другая одежда, макияж, даже челка в другую сторону. Если бы она не открыла рот, он бы даже не обратил никакого внимания на этот дешевый политический прием. Не хватало разве что Мешкова. Он бы дал подлинно христианский глубокий эврестический анализ этой иронии. Или плана?

– Вот сучка! – вырвалось у Стрельцова. – И еще светится вся. как при эффекте Вавилова – Черенкова.

Что произносила в этот момент Елена Серебренникова, держа замерзающими пальцами микрофон, он не слушал. Только стекло опустил до одной пятой, чтобы лучше разглядеть без посредников ее продажный образ.

– Ради этого мы сюда и ехали, – пояснил Горчаков.

– Вы ее знали?

– Да, приходила ко мне незадолго до тебя. Правда, с другими целями.

Стрельцов рванул ручку двери, и когда замок щелкнул, не торопясь приоткрыл дверь салона.

– Что вы будете делать?

– Решу в процессе.

– Не натворите глупостей, – предупредил Горчаков.

– Постараюсь.

Федор ждал каких-то слов в ответ, но ничего не услышал. Оторвав взгляд от сцены, он вернулся своим вниманием к человеку в светлом свитере. Тот улыбался краем губ, насмешливо разглядывая толпу, что собралась в этот морозный день, а потом ехидно перевел взгляд на Стрельцова и сделал такое выражение лица, словно они вдвоем знали что-то такое, чего не знал никто другой, и оба это понимали.

– «Постараюсь» – лишь специальное слово, которое означает то, что в нашем языке нельзя контролировать реальность, – прокомментировал Горчаков. – Отсюда всякие «попробую», «как получится», «собираюсь». Все происходит само собой, а вы вроде как и ни при чем. Пока вы находитесь в этой ловушке языка, вам никогда не выбраться на те уровни, на которых реальность меняется. A fortiori на те уровни, где действуют они, – он кивнул куда-то в сторону, явно намекая на лингвистов-радикалов, хотя и в той стороне тоже толпились юные воротиловцы в желто-золотых куртках.

Не отвечая, Федор вылез из автомобиля, кивнул на прощание и захлопнул дверцу.

Он понятия не имел что делать, но решил, что самое умное сейчас – пробиться к сцене и прекратить весь этот цирк. Если не получилось на пресс-конференции, то тут точно должно что-то путное выйти. Где-то в глубине его сознания еще маячила преграда в виде идеи о городе-автомате, который не простит ему такое вмешательство, но он прилагал героические усилия по самообману, чтобы заставить внутренний голос стихнуть.

Неторопливо, раздвигая руками толпы собравшихся, он просочился к центру людской массы и уже было оказался на том расстоянии, на каком его заметит Серебренникова, как кто-то дернул его за рукав и настойчиво потянул обратно.

– Ты привлекаешь слишком много внимания! – послышался знакомый голос.

Стрельцов повернулся. Перед ним в желто-золотой куртке стоял Денис Мешков.

Не зомби, не мертвый, и вполне себе даже живой. В одной руке он держал синюю папку с бумагами, в другой – вторую куртку с надписью «Game over».

– ТЫ??

– Внешность очень заметная. – Мешков жестом показал на темный свитер Стрельцова. – Надень это. – Он протянул Федору золотую куртку.

Тот быстро надел ее, не задавая лишних вопросов.

После этого Мешков переложил папку из замерзшей руки в другую, и, развернувшись, направился обратно из толпы, в сторону, откуда пришел Стрельцов. Судя по одышке казалось, он преследовал Федора от самой машины, и поймал только на подступах к сцене.

– Но почему гроб?.. А мать твоя?.. – спрашивал Федор, пока они выбирались из митингующей массы.

Но Мешков хранил молчание.

Лишь когда они оказались на открытом пространстве, и последние лица митингующих миновали у них за спиной, он повернулся и вложил в руки Стрельцова ту пластиковую папку, что таскал с собой.

– Что это?

– Она никогда не была той, за кого себя выдавала!

Желто-золотое море взорвалось возгласами и криком, когда Серебренникова закончила очередную тираду по поводу нарушений прав человека в стране, кризиса, до которого довел страну Дракон и прочего ужаса, существующего в их головах. Почему он раньше не замечал этого? Ведь были же знаки. Ведь она как-то показывала, что неслучайный человек во всей этой истории? Или нет? Или просто девочка из провинции увидела возможность, воспользовалась местным лохом, чтобы сесть в карьерный лифт?

И уже поздно подпиливать тросы. Она уже вышла на верхних этажах социального здания, у которого уже рушатся стены.

– Давай трезво рассуждать, – собравшись с духом произнес Федор. – Я познакомился с ней у Дома культуры. У нее тоже умер отец.

– У нее никогда не было отца, – прервал его Денис. И щелкнул пальцами по синей папке.

Стрельцов перевернул обложку. Внутри находились выписки из баз данных полиции, многочисленные справки, переписки в Интернете, фотографии. Много фотографий из социальных сетей. Среди прочих и Серебренникова в компании сомнительных личностей.

– Кто же она?

– Какой-то проект Столетова по контролю отколовшихся групп лингвотеррористов. Лектор в ДК был одним из ренегатов. Когда она тебя встретила, решила, что нашла лоха, который начнет копать и разроет весь этот чертов гадюшник. И ты справился на «отлично». Для этого достаточно было просто рассказать тебе сопливую историю про папу.

– Теперь ясно почему она не хотела идти в префектуру. Тот чиновник, который там ошивался, которого я видел в вузе, потом в минкульте, мог ее узнать.

– Да, он часть той силы. – дополнил Мешков. – Теперь понятно почему пропал лектор. Он не тебя испугался, и не твоей истории про маму. Он увидел ее, и понял, что за ним следят, и что его встречи не пройдут безнаказанно.

– И поэтому приходил в Минкульт!

– Но и это не вся история. Я копал своими каналами, вышел на встречи любителей русского языка, что проводились для продвинутых. Ну, помнишь, я тебе рассказывал? Докладчик не пришел, и группа два часа развлекалась, обсуждая на своем обывательском уровне кто что понимает из уже полученной информации. Они так много говорили о лингвистической инженерии, что я решил узнать, кто же в стране на полном серьезе занимался этим.

– Кто-то интересный?

– Так я вышел на Горчакова. Несколько лет назад он выступал с рождественскими лекциями на эту тему. Я позвонил ему, представился молодым волонтером и встретился. Буквально за день до тебя.

Федор поглубже укутался в свою «геймоверскую» куртку.

– Горчаков – интересный персонаж. Мой отец тоже лингвист, но, глядя на Аркадия Борисовича, понимаю, что такие люди как папа безнадежно устарели.

– В любом случае он знает их.

– Я знаю, что он знает. Он же мне помог! Мы пресс-конференцию давали. Неудачно, правда.

– Слышал, – несколько удрученно произнес Мешков. – Хотя мне скрываться приходилось. Они прошарили, что я был у Горчакова, звонили и недвусмысленно угрожали. И знаешь, эти их приемы. Они умели убеждать. Пошли разговоры о случайных жертвах, о матери, о том, что не надо совать нос не в те щели. На меня навалилась такая беспросветная тоска. И я решил, пусть думаю, что они достигли цели. Я выпал из системы, но и освободил кучу времени, мог беспрепятственно собирать информацию. Знак работал на меня. Как Горчаков говорит, sub specie mortis!

– И что он тебе еще сказал?

Мешков грустно вздохнул.

– Не важно, что он мне сказал. Важно, что я пришел к нему вторым после твоей подруги. Она уже была у него. И он направил ее другим путем, ей пришлось оставить Столетова и втираться в доверие к Воротилову.

– Зачем?

– Затем, чтобы пустить в расход, когда все закрутится по-настоящему. Кто как не подруга Воротилова – главный носитель компромата? Ну или перехват управления. Принцесса революции лучше, чем король-гей.

Холодный ветер, временами усиливаясь, гонял по площади снежные бураны. Иногда он поддувал под куртку, и становилось неоправданно холодно. Снежные волны разбивались о группы митингующих, которые из однородной массы превращались в небольшие группки близких знакомых, старающихся как пингвины, согреться, сбившись в кучки.

Федор и Денис отошли к одному из домов на площади. На углу висел телевизор, который показывал новости. Но сегодня там транслировали синий экран. Call-центры не остановились на троллинге ток-шоу. Их можно было игнорировать, отменив дозвон в прямой эфир, так все и поступали. Но люди начали названивать на рабочие телефоны, обрывая связь. Всеобщий информационный спам вывел из строя основные новостные каналы, а банкротство «Первого канала», что провернули крупные собственники и силовые элиты за спиной Столетова, закончило дело.

– Горчаков дал мне десять фраз, – продолжал Денис, – и они открыли мне все двери. Но я все равно чувствовал, что бегаю по зданию, у которого отваливаются целые комнаты и этажи. И тогда я понял о чем ты говорил в начале. Мы не можем выйти за границы и что-то сделать, потому что язык устроен так, что мы видим, что ничто от нас не зависит. Все, что мы делаем с тех пор, как встретились с тобой у ДК, так только суетимся и носимся туда-сюда, попадая в неприятности!

– Получается! – добавил Федор.

– Что получается?

– Когда мы напортачили, мы не говорим: «Я облажался», – мы говорим: «Так получилось». Словно само собой может что-то получиться. Или говорим: «Не вышло». Как будто успех предприятия откуда-то может куда-то выходить. Словно он где-то прячется и только и ждет, когда его обнаружат. А мы не можем его обнаружить, и говорим: «Не сложилось». Как же оно сложится, если сложность, выводимая из простого, нарушает второй закон термодинамики? А вот нет, «не сложилось», не стало сложным по нашему желанию. Не посчастливилось. Не было счастья вокруг, а значит, и не получилось. Само собой не было получено.

– Само собой не было получено что?

– Само собой ничего не было получено. Мы там же где и были. Открывали многие двери, но в активе ничего. Так же как на Шри-Ланке. Вон позавчера закончилась гражданская война. Правительство и сепаратисты подписали мирный договор и остались при своем. Сколько народу поубивали, сколько городов разрушили, сколько денег спустили, сколько сожгли техники. А в результате каждый что имел, то за ним и осталось.

Несмотря на холод, толпа продолжала кучковаться и реветь, хотя и не так громко. Елена все еще выступала. Казалось, ее речь значительно длиннее, чем у Никиты Воротилова.

– Двадцать шестого января пройдут выборы, а двадцать восьмого наступает новый год по китайскому календарю. Год зеленого дракона заканчивается. Начинается год змеи. И это символично! Дракон пришел к власти в двухтысячном – в год дракона, потом вернулся к власти в двенадцатом, в год дракона. Вместе с выборами мы прощаемся с Драконом. Мы требуем оставить наследие Дракона в этом году, и войти в год змеи с новыми надеждами на честность, свободу и демократический выбор!

Судя по крикам в толпе, метафору никто не оценил.

– А девка-то в плюсе! – проронил Денис. – Поднялась из самых низов. Занималась махинациями с кредитами, проституцией, снимает квартиру в обмен на секс и делает карьеру за наш счет и по нашим правилам.

– Боюсь, мы даже не можем ее обвинить и осудить, – ответил Федор. – Потому что наши попытки ее осудить – это тоже всего лишь формы речи, возможные через поврежденные слова, которые мы используем.

Свет в подвальном кафе «Бессеребренник» на Старой площади приглушили, чтобы создать атмосферу мистерии и тайны, но в нашем гиперреальном мире этот простом прием уже не действовал. Кругом висели бумажные снежинки, пахло хвоей и мандаринами, хотя ни елки, ни мандаринов в помещении нет. Симуляция запаха, симуляция ощущения, симуляция праздника. Потому не приходилось удивляться, что мало кто заражался праздничным настроением. Тех же, кто помнил, что это изначально за праздник, и того меньше. А ведь это Рождество, важный праздник для страны, которая еще помнила, что считалась православной.

Горчаков снял пальто и передал ассистентке. Из рукава выпала визитная карточка, словно заготовленная карта из рукава неосторожного шулера. Работник кафе с табличкой «Алексей» на грудном кармане поднял ее, но не смог разобрать: ни фамилии, ни имени, ни номера телефона. Только компьютерный код, который считывает смартфон.

– Простите, ваше. ваша визитка.

Он замешкался на последнем слове, словно весь прежний опыт подсказывал ему, что картонки пять на девять сантиметров это пренепременно визитки, но опыт современности, этой минуты, сомневался, что визитки могут выглядеть именно так.

Горчаков взял из его рук карточку и, правильно поняв природу его сомнений, деликатно качнул головой.

– Знаете, я пару месяцев назад слышал от одного молодого человека теорию города-автомата. Не мог не оценить иронию. Визитка, по сути, сейчас носитель контактных данных, – меланхолично произносил он, – и предназначена не для человека, а для его машины. – Он потряс перед глазами Алексея своим серым винтажным смартфоном. – Человек лишь посредник между визиткой и машиной. А значит, почему бы не исключить человека, предоставив возможность обратиться прямо к его машине?

Соображая, о чем идет речь, Алексей вынул из кармана свой смартфон.

– Возьмите себе, – Горчаков протянул визитку обратно.

Работник навел камеру смартфона на кодовый квадрат, его телефон пикнул, и записал фамилию, имя, телефон и электронный ящик Горчакова прямо в память, не спрашивая у Алексея никакого разрешения. Зачем он это сделал? Видимо, у машины свои правила, как и у всех частей города-автомата.

Ассистентка, удалившаяся с пальто в подсобное помещение и вскоре, вернувшись, встала между Горчаковым и Алексеем, прервав их затейливый разговор.

– Пожалуйста, отметьте всех, кто приходит. И надо брать у них контактные телефоны. И нас тоже помечайте. Аркадий Горчаков и Маргарита Решетилова. Вместе с нами должно быть человек тридцать пять-тридцать семь.

Горчаков уже прошел в основное помещение, где администрация предварительно поставила стулья тройным полукругом. Сперва он прошел к стойке бара, купил кофе, а после вернулся к проходу, где уединился вместе с подошедшей ассистенткой.

– Как там поживает Нина Валентиновна? Сейчас весь Минкульт трясет, mea culpa.

– Тетя в порядке, – уверенно ответила девушка. – Вчера весь день люди Могилевского осаждали министерство. Еще выборы не выиграны, а они уже места делят. А, и серебряную свадьбу тут справляли. Правда, из-за кризиса скромно. Дядя Саня даже специально банку с хреном на стол поставил, и говорит: «Вот, а то будете рассказывать, что на столе нихрена не было».

Горчаков покачал головой.

Народ медленно подтягивался. Те, что числились завсегдатаями встреч с Горчаковым, садились на первые места. Новенькие – на задние, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

– А сама как?

– Я поговорила с хозяином. Ленку из квартиры выгнали.

– Это было необходимо?

– Я сперва мирилась с тем, что она разбрасывает всюду свои вещи, – на секунду Маргарита ностальгически смолкла. – Но когда они превратили квартиру в оппозиционный штаб, разложили всюду свои листовки, куртки, плакаты, выгнала к чертям. Сказала, что раз у нее парень там какой-то есть, пусть к нему валит. Агитацию везде разбросали. Не могу я уже смотреть на эти воротиловские морды. Они и на кухне, и в спальне, и под кроватью, и в туалете.

На часах секундная стрелка отмерила последние деления. Кворум собрался, но до прежней заполненности оставалось еще далеко.

– Приступим, наверное? – уточнил Горчаков.

Решетилова утвердительно кивнула.

Аркадий Борисович взобрался на центральную площадку, где в былые дни выступали местные музыкальные банды, сел на приготовленный стул и, заложив ногу за ногу, нацепил на нос аккуратные тонкие интеллигентские очки.

– Добрый вечер, дамы и господа, – произнес он. – Приветствую вас на наших традиционных рождественских встречах. Сперва хочу поздравить с Новым годом и Рождеством. Я помню те времена, когда от двадцать первого века ждали многого. Вот уже прошла четверть, и мы могли бы уже догадаться, куда попали.

Раздался сдавленный смех в середине зала.

– Несколько месяцев назад ко мне в дверь постучались три принца из Серендипа. Хотя, конечно, технически, одна из них оказалась принцесса.

Смех повторился, но еще более сдержанно и тихо.

– …это навело меня на размышления о том, почему в нашей стране незаслуженно забыто такое великое гуманитарное направление как психолингвистика. На Западе психолингвистические исследования пытаются продавать то под видом НЛП, то под видом магии и колдовства. Этот путь нам еще только предстоит пройти. Только в силу информационно-технологического сжатия человечества мы рано или поздно столкнемся с тем, как под видом магии или НЛП нам будут продавать обломки психолингвистических исследований и создавать на этом капиталы.

Зачем надо изучать психолингвистику? Это наука о том, как действует человеческая психика под влиянием слов. А слова – программный код, на котором написан человек. Если вы думаете, что человек это его душа или его тело – то ошибаетесь. И душа, и тело – выраженные в лингвистическом коде концепты, невозможные без этого кода.

Что есть слова? Слова – вероятностные структуры, отделяющие нас от реальности. Nomen est omen. Ведь мы, по сути, нигде не соприкасаемся с реальностью. Куртка отделяет нас от непогоды, кастрюля, приправы, плита отделяют наш желудок от пищи, картина или фотография отделяют нас от изначального объекта. Мы даже не ходим, а левитируем, – Горчаков топнул несколько раз ногой по полу. – Электромагнетизм отделяет нас от поверхности, по которой мы ходим. Мы чувствуем не давление пола на ступню, а силу отталкивания электронов.

Мне предстоит затронуть лишь главное, так как мы ограничены временем. Multa paucis. Слова – главный посредник между нами и реальностью. И мы не можем познавать реальность, не вовлекая в этот процесс слова. А поскольку слова специфичны, окрашены и семантически нагружены, мы не можем воспринимать реальность как есть. Через слова к нам в голову входит чужая воля, которая выкручивает некоторые лампочки наших нейронов, а некоторые ввинчивает. И наше зрение, таким образом, становится калиброванным.

Применяя функцию Бейеса к вероятностному значению слов, мы убеждаемся, что любое значение знака. а слово это знак. имеет пик, сходящий по краям подобно холму к минимуму значений и, в конечном счете, переходит в сингулярность, так называемые «хвостовые значения», вероятность которых для слушающего минимальна. Например, «собака». Пик значения какой?

В зале послышалось гудение. Один, потом еще двое подняли руки.

– Да?

– Животное?

– Совершенно верно. Пиковое значение слова «собака» – это животное. С хвостом, мокрым носом. Еще?

– Значок в Интернете!

– Эробас, правильно. Еще?

– Созвездие.

– Созвездие? Уточните, пожалуйста.

– Ну там, Большой Пес. Созвездие такое. И китайский календарь к тому же.

– Начальник может быть собакой! – выпалил еще кто-то из зала.

Раздался дружный смех. Горчаков одобряюще кивнул.

– Хорошо, с пиковыми значениями разобрались. Теперь с хвостовыми, – Горчаков пересел поудобнее. – Может ли означать слово «собака» электричку?

После непродолжительного молчания, он сам же и ответил на свой вопрос:

– Футбольные фанаты так называют электрички. А может ли словом «собака» называть деталь замка или механизма оружия? Смотрите, даже человека можно назвать собакой и, как вы уже сказали, в уничижительном смысле, «начальник – собака», и в возвышающем. Преданный, как собака. А «преданный» – и как человек, который предан, и как человек, которого предали. Другими словами, мы уходит в область маловероятностных значений, где, при значительной доле случайности и специфичности любое слово может означать абсолютно любое понятие, даже прямо противоположное пиковым значениям.

Так появляются эвфемизмы – перемещением маловероятностных значений из хвоста функции в ее пик. Мы говорим «ликвидация» в значении «убийство», и уже забыли, что прежним пиковым значением было «liquidus» – жидкий, текучий, переходящий из одной формы в другую, способный к капитализации. Или мы говорим слово «свобода», забыв, что оно произошло от греческого слова «схолэ», откуда такие слова как «школа», «схоластика». Нельзя находиться в поле свободы, не имея за собой школы, потому что школа это свобода. Потому там на площадях свободой не занимаются. Там производят протест и практикуют массовый ритуал. Свободой занимаемся мы, тут.

Но использование боевых мантр в стратегиях, особенно политических, это расхожий modus operandi. Мы же говорим о настоящем будущем для нашей страны, потому нам никак нельзя впадать транс и увещевать себя подобными заклинаниями. Там, где используются слова, мы имеем дело с заговором и заколдованностью. И мы не можем выйти за их пределы. Но можем так сменить парадигму, чтобы дать альтернативный язык. И мне известны некоторые люди и проекты, которые сейчас, пока мы тут собираемся, воплощают этот план!

В кабинете Столетова накануне новогодних отпусков всегда царил порядок: бумаги собраны в папки и хранились в шкафах, канцелярские принадлежности и гаджеты убраны по ящикам стола, задернуты занавески. Картина серебряного века в стиле авангарда, фотография жены и двух дочерей, правительственные благодарности, фото с Драконом, вырезанный из редких пород дерева герб страны находились в строгой геометрии относительно друг друга и как бы символически переговаривались через все помещение кабинета.

Он нажал кнопку коммуникатора.

– Света, где эти господа?

– Поднимаются, Александр Григорьевич.

Гости не заставили себя долго ждать. Сперва в помещение без стука вошел полноватый член совета безопасности и бывший министр внутренних дел Максим Короленко, а следом Андрей Зубцов, вице-премьер. Без лишних церемоний они расселись вокруг рабочего стола Столетова и приняли расслабленные позы, хотя именно сейчас особых поводов расслабляться не было.

– Лёжки за границей уже себе приготовили? – уточнил насмешливо Столетов.

– Не до шуток, Александр Григорьевич, – печально ответил Зубцов. – Вы видели что на Манежной творится? Самые массовые митинги после нулевых. И это серьезно. Антиправительственное движение будет только расширяться. Нам надо принимать какие-то меры.

– А вы что думаете? – обратился Столетов к Короленко.

Один из немногих членов Совбеза, близких к группе Столетова, всегда имел репутацию сдержанного и осторожного деятеля. За это он и лишился в двадцать первом поста министра. Сейчас же он проявлял ту же предусмотрительность в оценках, и выражалась это в неторопливых осторожных жестах, с помощью которых он как бы вел внутренний диалог с самим собой.

– Знаете, тут нужна некоторая деликатность. – наконец произнес он. – Силу протеста нельзя переоценивать так же, как и силу массовой инертности в целом по стране.

Столетов скривился в ухмылке, а потом произнес:

– Господа, я консультировался с разными людьми по поводу этого дела, а ответ неожиданно нашел в учебники физике за пятый класс. Ну вы знаете, у меня младшая дочь в пятом классе. Подходит вчера вечером, просит, реши, мол, задачку. И вот смотрю в учебник и понимаю главную угрозу для страны. Неожиданно так.

– Слушайте, Аркадий Григорьевич, это романтично все, конечно, – вмешался Зубцов, – но система больше не работает. А если в систему проникают новые знаки, которые она не может ассимилировать, это будет означать только ее крах. Митинги вот как раз этот знак. Здоровый такой значище нам всем. Мол, уходить пора. Мы не можем контролировать этот протест, и он сожрет все, что в стране понастроено, потому что на знак нет никакого значения и ответа.

– Тогда это просто вопрос ассимиляции!

– Мы пробовали, – добавил Короленко. – Выступали с заявлением.

– Слышал я что вы там заявляли. Требование разойтись это не заявление, – ответил ему Зубцов. А потом повернулся к Столетову: – Как же это можно ассимилировать-то?

– Флуктуация, – произнес Столетов.

Повисла некоторая пауза.

– Смотрите сами, – пояснил он. – Город как большой автомат работал в должном режиме. Но вот в какой-то момент куча народу отказывается выполнять свои социально-экономические функции и сваливает себя подобно отходам огромными кучами в разных местах города. Инфраструктура такую нагрузку не выдерживает: мостовые все разворотили, машинам и общественному транспорту не проехать, собственно мусор не вывозится, правопорядок соблюдать не удается, больные и раненые не лечатся. Но мы говорим: «Нормально. Это флуктуация». Как в физике. Случайные отклонения от среднего значения физических величин. Квантовомеханический эффект нашей политики после Дракона. И все всё правильно поймут – угрозу назвали. Пусть протестуют там себе пока ноги не отморозят: они и сами уже будут знать, что они лишь флуктуация, и их миссия конечна по чисто физическим причинам, не зависящим ни от лозунгов, ни от желаний.

Короленко широко улубнулся. «Флу-кту-ация» – произнес он по слогам малознакомое слово сам для себя, словно пробуя слово языком, на вкус, раскладывая на деликатные составляющие. Страшный блатант протеста неожиданно в его голове превратился в короткую линейную функцию.

– А вы хороши, – добавил Зубцов.

Столетов пожал плечами.