Спустя семь дней, несмотря на то, что врачи предписали постельный режим и домашнее долечивание, Федор уже стоял перед зданием на Ленинском проспекте. Московский институт стали и сплавов, выполненный в стиле советского конструктивизма и совершенно не в тему украшенный белыми коробками кондиционеров на фасаде, ничуть не изменился за тот месяц, что Стрельцов прогуливал занятия. В лучших традициях всех административных зданий, на этом тоже висело большое полотно с лицом кандидата в президенты от партии КПЦ Игоря Петрова. Конечно же и слоган – «Освободим свободу вместе!».
Строго говоря, Стрельцов учился в этом году только первые три дня. Неделю он прогуливал, надеясь насладиться раннеосенним солнцем, потом смерть матери, траур, похороны, поиски виновных, избиение, неделя в больнице. Федор надеялся, что руководство факультета войдет в его положение, и вся эта совокупность проблем окажется уважительной причиной для такого продолжительного прогула. Но когда он поставил ногу на первую ступеньку, ведущую в главный корпус, все его иллюзии на этот счет принялись потихоньку испаряться.
Он неторопливо добрался до своего факультета. Расписание висело на стене, так что понять, где сейчас его группа, оказалось не сложно. Но лишь он отошел от расписания, из-за угла вывалила большая ватага «младоцентрят», которая прошла двадцать метров в его сторону, свернула к скамейкам и развалилась – кто на окно забрался, кто сел на пол. Всего около двадцати человек.
Появление политических активистов в вузе явление не редкое. Уже полгода, несмотря на пассивные протесты руководства вуза, они ходят по корпусам, втюхивают свои листовки, кепки и шарфы, рассказывая, как хорошо будет при новом президенте. Те, что ходили в белом, агитировали за Игоря Петрова, в красном – за Андрея Могилевского, в желтом – за Михаила Порохова, в сером – за Степаниду Перунову. За остальных работали либо ленивые активисты, которые агитировали в крупнейших вузах, а до таких средненьких как МИСиС не доходили, либо рассчитывали получить голоса стариков и рабочих, как это делали коммунисты. Потому и не ходили по вузам.
Неожиданно и непроизвольно под бинтами заболели те места, куда восьмого дня прикладывались арматурой. Федор осмотрелся по сторонам. Довольно людная и шумная лестница, выход в противоположное крыло. Тут неподалеку туалет! Осененный неожиданной мыслью, он направился туда.
Потребовалось время, чтобы успокоиться.
Федор выждал минут пятнадцать, и выглянул в коридор. Бригада белых с красными крестами не расходилась. А пройти на факультет просто необходимо.
– Как думаешь, что сделать, чтобы незамеченным пройти на факультет? – спросил он тихо у карманного секретаря.
– Проходу мешает опасность?
– Да, вооруженные люди.
– Ты готов принести жертву языческим богам?
– Зачем это? – поинтересовался Стрельцов, изрядно пораженный вопросом.
– Решение инвариантной мультиплицирующей идентичности, умноженной на имплицитно понимаемую множественность в вероятностном будущем, – ответил без задержки iSec.
Стрельцов не стал с ним спорить. Собравшись, что потребовало серьезных внутренних ресурсов и некоторого времени, Стрельцов открыл кран, набрал полные ладони воды и смочил волосы. Те не были густыми и жесткими как у его старшего брата – Емельяна. В кои-то веки генетика оказала ему любезность: волосы укладывались легко и послушно, и даже не требовали геля-укладки, как и у его матери, второй жены отца. Он не придумал ничего умнее, чем просто зачесать волосы на другую сторону. И в этот момент он смог лицезреть себя таким, каким его видели окружающие: настолько непривычным, не отраженным в зеркале, а таким, какой он есть. Или вернее был минуту назад.
Отойдя от первого впечатления, он понял воротник куртки, закинул на плечи рюкзак с тетрадками и ноутбуком, вышел из «нулевого кабинета» и направился прямо по коридору в сторону факультета, стараясь не выдать волнения и нервозности, хотя руки изрядно тряслись.
Поравнявшись с «младоцентрятами», он приложил все усилия, чтобы не посмотреть в их сторону. Но это оказалось напрасным. Кое-кто вскочил со своего места и уставился на него. Невзирая на это, Федор тем же размеренным шагом продолжил свой путь. Внутренней концентрации хватило, чтобы не выдать себя ни каким малейшим жестом или сбоем в дыхании или шаге. Только рюкзак, заброшенный на одно плечо, несколько неудачно съехал в сторону. Лишь свернув за угол, он поправил его.
– Зырь, это же он. – произнес кто-то.
– Кто?
– Стрельцов.
– Да ну ты чего, опух? Не похож нифига.
Повернув за угол, откуда недавно вышли партийцы, Федор направился дальше по белосерому коридору. До аудитории оставалось шагов тридцать или около того. Где-то на пол-пути его остановила декан факультета Нина Арсентьевна. В отличие от всех прочих ее зрение сильно сдало последнее время, но носить очки или линзы она по какой-то причине отказывалась.
– Ты же Стрельцов?
– Да, – настороженно ответил он.
– Пройдем в мой кабинет. Есть серьезный разговор.
Вскоре они оказались в деканате, а оттуда прошли в кабинет Нины Арсентьевны. Она обошла свой стол и села на свое белое кожаное кресло, подаренное спонсорами, а Федор на скромненьком, гостевом, напротив нее.
Декан достала бумагу из правого ящика стола и положила ее на стол, хлопнув по бумаге расправленной ладонью.
– Это копия приказа о твоем отчислении! Какова бы ни была причина, такое поведение недопустимо, – произнесла она железным голосом.
– Поймите, Нина Арсентьевна.
– Не понимаю!
– У меня погибла мать. Хоронили. Потом еще бандиты напали. Я неделю лечился. Вот! – Он расстегнул две верхние пуговицы рубашки, показывая бинты. – Мне еще лечиться положено, а я все равно пришел!
– А, так ты еще и драки затеваешь!
– Меня ограбили!
Нина Арсентьевна подтолкнула листок ближе к Федору, чтобы он мог получше его разглядеть, а сама приняла расслабленную позу и скрестила руки на груди, надменно наблюдая за тем, как уже бывший студент скользит глазами по черным стройкам документа.
– Но это нечестно, – произнес, наконец, Стрельцов, дочитав до конца. – Какое еще «поведение, противоречащее уставу», если у меня родитель умер? Вы вообще, по-моему, не понимаете, что я испытываю!
– Шляться по подворотням и домам культуры – это уважительная причина?! Здесь на факультете никто так не считает.
– Откуда вы.
И только в этот момент взгляд Стрельцова упал на лацкан пиджака Нины Арсентьевны, где на кремовой ткани красовался небольшой серебристый кружок, наполненный внутри белой эмалью с нарисованным поверх специфическим красным крестом. Как он раньше не обращал внимания на этот явный признак партийной принадлежности и политико-корпоративной этики, перед которыми отступает любое человеческое отношение?
– Думаешь, я не знаю, кто чем у меня на факультете занимается? – продолжала она. – Я не могу позволить, чтобы у меня учились экстремисты. Забирай копию и уходи. Я передала справку в Центр «Э». Вряд ли с такой характеристикой тебя вообще возьмут в какой-либо вуз. В следующий раз будешь думать, прежде чем расшатывать конституционный строй и наносить вред духовным скрепам нашего общества.
– Вы не можете меня так отчислить!
– Уже отчислила!
– Я подам в суд!
– Подавай куда хочешь, флаг тебе в руки.
Федор вскочил со стула, сперва метнулся к выходу, потом вернулся, схватил копию, и только после этого окончательно покинул деканат. На тот момент он еще не оценил всю тяжесть возникшей проблемы. Быстрой походкой он направился в противоположную сторону крыла, чтобы не сталкиваться с «младоцентрятами» и все подробно обдумать, когда буря эмоций утихнет.
Его путь пролегал мимо небольшого коридорного ответвления, которое прежние поколения выпускников, воспитанные свободой курения, использовали в качестве нелегальной курилки. В настоящее время оно только сохранило это название: теперь уже никто не курил в стенах вуза, а молодежь использовала его для сборищ между парами.
Хотя занятия по материаловедению и технологиям конструкционных материалов еще не закончилась, в коридорном ответвлении находились люди. Стрельцов приблизился, надеясь найти кого-нибудь из своей группы, и ему повезло. На окне сидели две девицы из параллельной группы, а у стены напротив, прислонившись лопатками к двери в подсобное помещение, стоял Денис Мешков.
– Прогуливаем? – поинтересовался Стрельцов.
– Нам вместо материалов пару Занозыча поставили, – равнодушно ответила одна из девиц. – Ты же знаешь, какой он нудный!
Старый преподаватель, что вел лекции по коррозии, действительно не пользовался особой популярностью и уважением. Возможно, именно потому, что его занятия, как и неблагородные металлы, постоянно подвергались этой самой коррозии. Начинал он всегда с чего-то конкретного, но постепенно сползал на второстепенные темы, не закончив основную мысль, а иной раз и вовсе ударялся в размышления о политическом строе и каком-то «третьем пути» для страны, который никто не понимал и понимать не хотел. А после и вовсе предал свои русофильские взгляды, чуть ли не прямо агитируя за Воротилова. Разумеется, в рамках, дозволенных руководством факультета, теперь уже, как выяснилось, принадлежащего душой и телом к КПЦ.
– Привет. А ты чего такой кислый? – поинтересовался Мешков.
– Отчислили. А ты как?
– Зуб болит. А насчет вуза. Вряд ли ты на что-то другое рассчитывал.
– Да ты сам знаешь, какая у меня ситуация! Какой вуз-то? Ну?
Денис утвердительно кивнул.
– Эта сучка, Нина Арсентьевна, тоже работает на партию. Конечно, они меня отчислят! Не хотят, чтобы я в этом деле копался. Что теперь делать?
– Успокойся, у тебя паранойя.
– Ограбили, избили, отчислили. Успокоишься тут!
– Могло быть хуже.
– Хуже быть не может. Все случилось так, как случилось. По-другому ничего случиться и не могло. У меня теперь нет ничего: ждать помощи неоткуда, подсказок нет, все, кто был втянут в эту историю, постепенно от меня отворачиваются. Надо найти кого-то, кто.
– Кого-то? – недоверчиво уточнил друг.
– Кто знал бы все, но при этом не был вовлечен в эту похабную историю.
Федор быстро перебрал в своей голове все знакомства, свежие и давние, кто мог бы ему помочь открыть нужные двери или хотя бы указать направление поисков. Старший сводный брат Емельян, параолимпиец, получал благодарность из рук Дракона. Наверняка у него были какие-то выходы на важных людей. Но он тренировался и жил в Лондоне, и потому вряд ли чем-то мог быстро помочь. Еще двоюродный дядя, говорят, состоял в отделении КПЦ в Смоленске. Едва ли он смог бы помочь ему разобраться в местном столичном гадюшнике, даже если и хотел бы.
Он вспомнил Энгельсину Новикову, и то, что успел записать номер телефона с ее визитки в смартфон. Он нашел запись в телефоне и набрал, но к телефону долго время никто не подходил. Наверняка ее уволили вместе с корпоративным телефоном.
Единственный, кто остался – человек в белом свитере. Но где искать?
– А та чиновница, к которой вы ходили со своей новой подругой?
– Она не отвечает. Да и по тому, как она прошлый раз говорила, понятно, что она нам уже не помощник. Все, что она могла сделать, она сделала. Теперь у меня нет ни ее, ни той папки, что она дала.
– С девицей-то когда познакомишь?
Федор пожал плечами.
– Сейчас правда не до этого. Ты вообще, кажется, не понял. Меня же из вуза отчислили!
Денис выпрямился, потер затекшую поясницу и, развернув Федора, направился с ним в общий коридор по направлению к собравшимся «младоцентрятам», явно намекая на то, что стоит поговорить с глазу на глаз.
– Слушай, люди живут и без образования. Помнишь Оксану? Да-да, ту, что выперли после второго курса. Она не была ни умницей, ни красавицей. И ничего, устроилась на телеканал «Серебряный Дождь», митинги освещает. Ничего страшного. И ты устроишься. Просто сейчас лучше ни во что не лезть. В стране очень нервная обстановка.
Федор вынул из внутреннего кармана скомканный листок приказа об отчислении. Денис мельком пробежался по нему взглядом, но остановился только на последних строчках.
– В экстремистских организациях?.. Твой брат состоит в экстремистских организациях, но даже его выгнали, написав, что по неуспеваемости!
Федор забрал листок обратно и взглянул на последние слова. Действительно, одной из причин отчисления значилось состояние в экстремистских организациях. Но каких?
– Что за бред? – пробормотал Стрельцов. – Пойду, разберусь с этой дурой.
– Успокойся!
– Что это значит?
– За тобой уже приходили на пару какие-то перцы. Все в партийной символике с ног до головы, и взгляд, знаешь, такой недобрый и недвусмысленный. Будет лучше, если ты заляжешь где-нибудь. А то нарвешься на неприятности.
– А что спрашивали?
– Тебя искали.
Федор медленно сложил листок вчетверо и положил обратно во внутренний карман куртки. Мысли беспорядочно бегали в голове, словно шары с номерами в лотерейном барабане, и он не мог выбрать какой-то один, чтобы дать ответ самому себе. К счастью, приятель оказался куда сообразительнее.
– Ох и втянул ты нас в историю с этими лекциями по русскому языку.
– А ты считаешь, чего это партия из-за них так окрысилась?
– Ну, – задумался Мешков, – или может ты камень в правительственный кортеж бросил. Они это редко прощают. И если кто-то решил выслужиться, он тебе жизнь крепко поломает.
Камни в автомобили со спецномерами Федор точно не кидал.
– Но почему они так все взъелись-то?
Теперь настала очередь Мешкова пожимать плечами и молчать. Очевидный ответ их обоих не устраивал, а для более развернутого и непростого нужна информация. И поделиться ей никто из их окружения не мог.
– У нас в следующий четверг должно проходить собеседование на вступление в группы первой ступени. Их на той неделе отменили, но я могу прикинуться шлангом и спросить по емейлу. Наверняка они перенесли встречи куда-то в безопасное место. Я могу списаться, если получится, и попробовать разузнать в чем дело, – предложил Денис. – В самом крайнем случае, могу разыскать тех, кто был со мной в группе. Они наверняка не утратили связь с лектором, и знают где его искать. Хотя из-за того ажиотажа, что ты поднял, вряд ли кто-то нам руку теперь протянет.
Федор остановился как раз перед тем углом, откуда вынырнули в прошлый раз молодые партийцы. Теперь он скрывал его самого от того места, где те расположились. Судя по общему уровню шума, они все еще находились там и продолжали галдеть как чайки на утесе. Гадить, впрочем, тоже. От партийцев всегда оставались кучи мусора по коридорам и окурки, так как курили они везде, чувствуя свою безнаказанность.
– Даже если я чего-то добьюсь, – произнес Стрельцов, повернувшись к своему приятелю, – это ничего не будет значить, так как меня все равно отчислили. Пиррова победа какая-то получается.
– Да не драматизируй. Может, поговорить с ректором, объяснить ситуацию. Проблем с тобой все эти четыре года не было, так что может быть пойдет на встречу.
– Думаешь, имеет смысл?
– Конечно! – Денис достал из кармана смартфон, вылез в Интернет и быстренько проверил расписание приемов. – Он и по четвергам, кстати, принимает. Как раз во второй половине дня.
Воодушевленный, Стрельцов по-свойски хлопнул Дениса по плечу и повернул за угол, где «младоцентрята» принялись распевать гимн Евразийского союза. Как и в первый раз, он прошел мимо них, и те не смогли опознать в нем свою жертву. Хотя сам Федор узнал в этих белофутболочниках тех мерзавцев, что преградили ему проход под аркой. Он узнал даже бригадира, самого отмороженного из них, с жилистыми длинными руками и признаками вырождения на лице.
Не привлекая внимания резкими движениями, Стрельцов спустился на первый этаж, и, открывая входную дверь, нос к носу столкнулся с Геной. Тем самым активистом, что особо нетерпимо относился ко всем, кто недолюбливал Дракона, или, по крайней мере, которому это так казалось.
– Твою мать! – выпалил Гена, хватая своей раскрашенной в христианском стиле лапой за отворот толстовки Стрельцова.
С предплечья ангел со злобной гримасой очень не по-доброму смотрел на Федора.
– Ты!
– В нос винты! – передразнил его Федор старой детской присказкой, а потом выхватил из кармана смартфон, сжал его посильнее, чтобы создать подходящую ударную массу, и со всего размаху залепил ему кулаком в переносицу.
Гена отлетел от двери метра на два. Все, кто шел за ним следом и уже образовал пробку на входе, расступились. Брызги крови и соплей взметнулись верх и в стороны, а тело «младоцентренка» упало на край крыльца и принялось медленно сползать по ступенькам. Активист хватался за сломанный нос, из которого в три ручья стекала кровь, а ногами инстинктивно дергал и размахивал в разные стороны, словно его атаковала стая бездомных, обезумевших шпицов.
– Ты что, офонарел совсем? – крикнул кто-то из толпы.
– Эта сука мою курсовую сперла!
Толпа, что скопилась у входа, пришла в возбуждение, послушались даже одобрительные возгласы. В системе образования, либерализованной до ручки, где вопрос личного успеха ничем не сдерживался традиционными представлениями о порядочности, кража чужих работ и выдача их за свои казалась тяжким преступлением.
Кое-кто с младших курсов даже подошел к Гене и изо всех сил пнул его по почке.
Пользуясь случаем, Федор выскользнул из окружения разъяренных студентов и бегом направился к административному корпусу, новому, перестроенному и покрашенному настолько изящно и красиво, насколько никогда не будет окрашен и отмыт ни один учебный корпус. Правда, и там местные умники, судя по свежей краске, не далее, чем позавчера пририсовали баллончиком случайно оброненную в пылу дебатов Никитой Воротиловым фразу: «Я не гей, все геи сидят в Кремле!». И снизу, мельче: «Великие мысли оппозиционеров».
Только на подходе к зданию он почувствовал острую боль в руке. От удара корпус смартфона треснул, и его осколки вошли достаточно глубоко под кожу, чтобы причинять страдание. В азарте разборок он даже не почувствовал этого, но сейчас, когда адреналин в крови начал спадать, он ощутил, как пластик в прямом смысле этого слова щекочет нервы.
– Ну что ж. Первое испытание я прошел, – произнес Федор, успокаивая сам себя.
Он присел на ступенях и принялся извлекать из-под кожи черные опилки корпуса и металлическую стружку смартфоновской начинки. В этот момент ему представилась возможность оглядеться по сторонам. Толпа у входа на факультет рассосалась, да и Гена куда-то делся, проходы между зданиями опустели из-за того, что началась следующая пара. Единственное, что находилось не на месте – черный «Мерседес» – внедорожник последней марки, припаркованный криво на том самом месте, где обычно никогда не ставят автомобили. Он располагался справа от крыльца между двумя клумбами и задевал одну из них своим противоударным бампером-решеткой.
Не придавая появлению дорого автомобиля никакого значения, Федор потянулся и, почувствовав, как по позвоночнику от самого копчика до основания черепа пробежала искра бодрости, распахнул дверь в административный корпус и направился к лестнице.
Не успел он добежать, перепрыгивая через ступеньку, до второго этажа, как сверху послышались оживленные разговоры. Люди явно спускались вниз неторопливой и спокойной походкой, обсуждая дела. Видимо, речь шла о недавнем разговоре, еще чувствовалось оживление, да и нотки их речи показались Стрельцову знакомыми.
– Мы опережающее предупреждали его через использование информации в личных целях среди дурных, – послышался один из голосов. – Цепь есть регулируема на то, что находилось в вашем видении. И вот уже каждый, кто определяет движимость, будет использован как наша преграда.
– Я точно знаю, он не повлияет на грядущие события.
– «Грядущие события»? События – это то бытие, которое уже было совершенно. Для несовершенных явлений сейчас у нас нет нужного нам утверждения.
Федор припал к стенке, так и не ступив на второй этаж. Все те разговоры и размышления, что породили в нем лекции неизвестного языковеда в Доме культуры, что он сам считал чем-то ненормальным, оказались неслучайными. Человек говорил на смешном и необычном языке, в котором фразы складывались в чудные конструкции, но он понимал в них логику. Возможно, даже глубже, чем сам мог бы изложить. И язык этот, без всякого сомнения, был русским. Альтернативным русским, те же слова, но на другом, серьезном порядке, к пониманию которого у Стрельцова пока что не нашлось никакого ключа.
– А что студент? – не унимался второй.
– Его понимание произошедшего недостаточно. Им будем использована эта недостаточность, и будет действующей цепь для низкого давления потом. Если нет дверей, есть ли необходимость видеть выход? Будете предупреждены кого-нибудь, чтобы ни одна дверь не раскрывалась.
Стрельцов, прислонившись и держать за стену, медленно спустился шаг за шагом на первый этаж, слыша, как приближаются два далеких голоса. Сомнений не оставалось, что они шли от ректора, а речь касалась его, хотя такие сомнения его посещали. И хотя объективно речь могла идти о ком-то другом, мысли такие просто не помещались в тот момент у него в голове.
Выйдя на улицу, он, не упуская из поля зрения дверь в корпус, скрылся за черным «Мерседесом», продолжая выглядывать из-за его багажника.
Вскоре появились и те двое, что разговаривали на лестнице. Один невысокий, в черном пиджаке с красным галстуком и белой рубашкой, не лысый и не волосатый, не толстый и не худой, не грустный и не веселый – человек-загадка из русской сказки. В нем Стрельцов сразу узнал того чиновника, что приезжал в префектуру, когда он ходил туда с Еленой. Кажется, Натан Григорьевич? Почему он тогда решил, что он чиновник? Почему ему это не кажется сейчас? Контекст? Роль, удачно сыгранная для всех?
Второй попроще и поопределеннее. Серый костюм свободного покроя, темный с большими залысинами и несколько скошенным черепом. Можно было сказать, что он выполнял функции связного или посредника. Когда же неопределенный человек сел на заднее правое сиденье автомобиля, а тот за руль, показалось, что функции его намного шире, чем привиделось после первого впечатления.
Когда же Стрельцов уже решил, что ему не повезло, пассажир открыл стекло и высунул кисть руки, словно пытался пощупать воздух за бортом.
– План через выполнено если Столетов проявит результат. Вечность не есть дрёмность. Наблюдатель движется во втором времени, и мы, чтобы сохранить двусмысленность ситуации необходимы избегать метапозиции. Определеннность это провал.
Двигатель глухо заревел, и автомобиль медленно покатился к выходу из внутреннего двора в сторону массивных центральных ворот и Ленинского проспекта. Чтобы не выдать себя, Стрельцов в последний момент умудрился скрыться за одну из клумб, откуда с досадой наблюдал за уезжающим автомобилем.
Одна напасть быстро сменила другую, лишь только автомобиль миновал центральный въезд и скрылся за поворотом. Из дверей факультета выскочило семеро «младоцентрят» с тем, что додумались взять в руки: ножками от кресел, обрезками теплопроводных труб, шланг для подачи воздуха в отбойный молоток. Одни в состоянии помешательства кинулись туда, куда глаза глядели, но те, что поспокойнее, осмотрелись по сторонам.
– Вон эта тварь, что на Гену напала!
Тело не подвело Стрельцова. Кровь моментально прихлынула к ногам, чтобы быстрее бежать. Похолодевшими руками он взялся за край клумбы, поднялся, выпрямился и рванул в сторону, противоположную факультету.
– Лови! Лови!! – доносилось сзади.
Но Федор не слушал, только кровь пульсировала в ушах, задавая ритм движения. С каждым ударом сердца он делал два прыжка, равномерно распределяя силы для большой пробежки. Толпа не унималась. Слышалось то озорное улюлюканье, то удары кресельных ножек и цепей по водосточным трубам, то разъяренные крики тех, кто отстал. Они громче всех кричали «мочи!» или «убей!», останавливаясь и прислоняясь к стенам других корпусов, переводя дыхания и хлопая себя в грудь, чтобы продохнуть.
Хотя по логике Стрельцову следовало бежать в метро «Октябрьская», ноги несли его совсем в другую сторону. Сперва он обогнул четвертое строение, затем здание дочернего Института экотехнологий и инжиниринга, а потом резко повернул в сторону парка имени Горького, рассчитывая, что на прямой дистанции он лихо одолеет толпу, которая бежит скопом и мешает друг другу, постоянно локтеваясь.
Удивляясь своей прыти, он с лихвой преодолел два двухметровых забора, проломив один из них своим телом, затем обогнул здание заброшенных гаражей, похожее на шестеренку, и углубился в парк, полный редких деревьев и множества людей, рассчитывающих, что в эти первые октябрьские денечки не случится дождя. В какой-то момент он нашел достаточные заросли кустарника, в которых прятались щебечущие воробьи, упал на четвереньки и заполз по мокрой земле под-внутрь покрова яркой серебряной листвы, скрывшей его от глаз преследователей.
– Куда делась эта гнида?
– Туда побежал, походу!
– За мной!!!
Казалось, такое бывает только в кино. Иной раз не понятно: побегать им хочется или все же настигнуть свою цель? Выждав минут двадцать, Стрельцов вылез из укрытия и сел на край бордюра, ожидая, что его преследователи, хотя уставшие и изможденные, нападут на него с любой стороны. Но «младоцентрят» и след простыл.
Он достал из кармана обломки своего старенького смартфона. Именно сейчас он был бы очень кстати. Похлопав себя по карманам, Федор нашел гелиевую ручку. За неимением лучшего варианта, он расстегнул рубашку и прямо на теле написал фамилию, которую услышал от людей, вышедших из ректорской: «Столетов». Доверять карманному секретарю такую информацию он не стал – его ГЛОНАССом отслеживали. А следом номер машины, на которой они уехали – верный ровно настолько, насколько запомнил.
На ум не приходило ничего, что могло бы помочь, но фамилию Столетова он точно где-то слышал. Если этот человек участник некоторых событий, частью которых оказался лектор-фокусник в Доме культуры, все это смахивало на какой-то заговор, в который отказывался верить рассудок. Слишком путанным, нереальным и безвыигрышным он казался со стороны. Одна из тех историй, которую рассказывали агитаторы Могилевского, когда приходили в институт: всемирная паутина зла нависла над страной и готова воплотить свой зловещий план по порабощению, обнищанию и уничтожению народа, жертвой которой частным образом оказалась его мать, не интересовавшаяся политикой, не бедствующая и не замышлявшая зла.
– Столетов. Столетов. – повторял он тихо вслух.
В таком состоянии он и застал себя, когда сознание к нему вернулось.
Меж тем после всех этих испытаний необходимо было решать главные проблемы. А сидение на холодном мокром камне, который к тому же не указывал никаких направлений, не решало ровным счетом ничего.
Стрельцов уже поднялся на ноги и собрался идти в сторону метро, как к нему подошли парень и девушка немного младше него, разодетые в фирменные сине-серебряные футболки и брюки. В руках они несли несколько коробок.
– Здравствуйте! Не хотите узнать о том, как защитить свое здоровье с помощью нового фильтра с ионами серебра? – поинтересовалась девушка.
Что-то внутри, посаженное родителями в детстве где-то глубоко-глубоко вместе с воспитанием и понятиями о порядочности, изо всех сил заставляло его казаться вежливым и выслушать их спич. Что-то другое подсказывало, что отвечать отказом на такую вежливость даже неприлично и в какой-то мере стыдно. А третье говорило, что выслушать их проще, чем ответить внешне немотивированным отказом и мучаться угрызениями совести за то, что обидел вполне доброжелательных людей. Но он все равно отказался, хотя это вышло и непросто.
Эта парочка, словно деталь от какого-то невидимого механизма, который он сломал своим резким «нет», продолжала вращать зубами-зубцами, не цепляясь за такие же зубцы в его душе. Они еще шли за ним какое-то время, расписывая и удобную ручку, и долговечность, хотя Федор не только их не слушал, но и всячески им это демонстрировал. Все, что заполняло его голову в этот момент, сводилось к тому, что он выпал из механизма. Правда он не мог понять когда: когда выпал из цепочки «детсад-школа-вуз-работа-пенсия» или когда узнал о том, что кроличья нора намного глубже, чем казалась. И эта нора – вовсе не серебряный рудник, а нечто другое, более зловещее.
Домой он пришел уставший и совершенно выбившийся из сил. Но это не помешало ему плюхнуться в свое любимое кресло, включить компьютер и начать искать человека в светлом свитере по ключевым словам «август», «ультранормальность» и «лекция». Общий поиск ничего путного не показал, но в разделе поиска по новостям выпало несколько сообщений, относящихся к теме.
Как следовало из новостей, размещенных на непопулярных и сомнительных Интернет-газетах, о которых Федор даже не слышал, лекция «Ультранормальность и бесконечное множество» действительно проводилась. Ее читали в нескольких вузах с интервалом в один день, и посвящена она была ныне покойному европейскому философу Улафу Кенигу, о котором Стрельцов тоже раньше не слышал. Вел лекции Аркадий Горчаков, но он ли является человеком в светлом свитере, Федор не мог определить точно, так как на фотографиях, приложенных к новостям, изображался только переполненный зал, который, возможно, тоже взят из клипарта и не имеет никакого отношения к реальным лекциям.
Дальнейший поиск в Интернете по словам «Аркадий Горчаков» вывел его на серию фотографий, на которых отображался тот самый человек, с которым он мельком общался в префектуре, но выглядел он намного моложе и свежее. Тут же ссылки на биографию, из которой Федор почерпнул только то, что он известен в определенных политологических и философских кругах и имеет некоторое отношение к тому, что строится в стране последние тридцать три года. Что-то вроде гуманитарной инженерии, дизайна человека. Настолько далеки были планеты, с которых они пришли – он, московский студент в отставке из средней ныне неполной семьи хронически безработных, и Горчаков, человек, который разбирается в том, как утроена машина человеческого сознания, появившийся словно какой-нибудь масон из далекого Нового времени, затерянного в глубинах истории. Достаточно темного, чтобы не раскрывать свои тайны.
В тот момент, когда он сохранял картинки в отдельную папку на рабочем столе, в комнату без стука вошел брат-близнец. Он плюхнулся на кровать, и Федор боковым зрением увидел, что тот прижимает к правому виску компресс из мокрого кухонного полотенца, а левой потирает ушибленные ребра с левой стороны. Почему-то ему не хотелось знать, откуда у Ивана новые ушибы.
– Короче, когда менты берут, ты главное пасть не полощи. Вообще! – Брат попытался учить Федора тому, что ему вряд ли пригодилось бы, явно продолжая внутренний прерванный диалог с самим собой. – У них там телеги есть как личность в мусарнях устанавливать! А если преступление шишовое, а личность с ходу не установить, то они помурыжат и отвалят, разбираться по понятиям не будут. Ширата запашут и – в гноево.
– Мне последнее время кажется, что мы находимся в одной большой западне, сплетенной из слов. – произнес отвлеченно Федор.
Иван повернул голову и уставился на брата, но тот все еще смотрел в монитор, продолжая постить картинки из сообщества в социальных сетях к себе на стену, словно ничего в этом мире его не касается.
– Я пытался подумать о том, для чего нет слов, но не смог. Мои мысли ползут по нейронам только там, где есть дорога из слов. Это как поехать в другую страну, о которой ты никогда не слышал, куда нет дороги, куда не ведут указатели, о которой не напечатаны брошюры туроператорами, и вообще не знаешь, есть она или нет. Я пытался представить себе абстрактное дерево, но вспоминал какое угодно, только не абстрактное. Сперва я вспомнил дерево с дачи, потом из книжки по биологии за пятый класс, потом логотип «Ecosystems». Может мы и правда живем в какой-то сети, из которой нельзя выбраться, так как ее невозможно даже осознать. Ловушка таких масштабов, что ее немыслимо охватить разумом. И делаем, соответственно, только то, что можно сделать, хотя нам и кажется, что есть выбор. Если бы пришельцы посмотрели на нас из космоса, они наверняка решили бы, что мы – неживая материя, а не живые существа – просто потому что мы действуем по программе, подчиняясь законам природы так же как камни или ветер.
Брат-близнец отнял от головы компресс и приподнялся на локтях над кроватью.
– Что за дурь ты сегодня курил?
– Да ничего я не курил, – печально ответил Федор, – просто мы говорим с тобой на конкретном языке. Мы называем его русским или даже национальным. Но что такое русский национальный язык? Я тут зашел в Интернет и собрал кое-какую информацию. Русский язык – это то, что считает русским языком Национальный комитет по русскому языку. По большому счету, это один из русских диалектов, который описали, расписали правила, внесли в кодекс языка, отбросили все лишние смыслы у разных слов. И вот, не что-то живое, а вполне себе мертвый механизм, с помощью которого мы вполне конкретно выражаем точные мысли. Но кто решает, что подразумевать под каждым словом? Отнимая у нас дополнительные значения слов, эти люди крадут у нас возможность мыслить в других направлениях.
– Ты спятил что ли? Русский язык развивался тысячелетиями! Это великое наследие нашей нации!
– Если бы он «развивался», – Федор согнул пальцы «кавычками», – то почему он так изменился? Ты пробовал читать что-то на древнерусском? Я попробовал сегодня. Ничего не получилось! Во-первых, раньше каждая буква была как иероглиф: «аз», «буки», «веди». Не буква, а слово и образ! Сейчас весь алфавит стандартизирован до простых знаков, не означающих ничего, кроме самих себя. Многозначность утрачена в пользу точности передачи сообщения. Во-вторых, в языке появилось много того, чего никогда не было. Например, глаголы! Это руины языка. Мне говорили, но только сейчас я понимаю значения этих слов. То, что означает только само себя – мертво.
Иван поднялся с кровати и зашел за спину Федору, глянул, что такое он рассматривает в мониторе, и остался нависать над ним, упершись руками в бока.
– Походу это какая-то западная пропаганда.
– Пропаганда? – уточнил Федор.
– Чтобы развалить русскую нацию и испортить наш великий язык. Ты себя-то слышишь? Как вообще тебе в голову эта чушь могла прийти? Тебе мозги что ли где-то промыли? Когда национальное сознание русских пробудилось перед революцией, жиды то же самое говорили, чтобы уничтожить и споить русских!
– Ничего мне не промывали. Сам подумай! – продолжил Федор. – Когда я говорю какое-нибудь диалектическое слово, мне ставят двойку в школе. Это санкция. За что? За то, что я говорю на другом русском языке? Да. Нации не нужно, чтобы я вносил разносмыслицу в сказанное, и она меня наказывает. Но я ведь говорю по-русски! Можно ли вообще говорить неправильно? Если я что-то говорю, и если меня понимают, значит, коммуникация работает, я все сделал правильно, говорил правильно. А если так, то имеет ли кто-то право учить меня как говорить?
– Коверкая русский язык, ты предаешь свой народ!
– Можно ли предать народ? Допускает ли русский язык такую конструкцию? «Предать» это однокоренное слово слову «дать», «продать» и «отдать». А совершить эти действия можно только с вещественно-конкретным предметом. А народ предать нельзя. Это воображаемый объект.
Федор не видел Ивана, но спиной чувствовал, что у того нет никаких весомых аргументов, и он очень злится. Даже участилось дыхание, и стало весьма шумным, как перед нападением.
– Нация – не воображаемый объект!
Федор открыл одну из закладок в браузере. На странице Интернет-магазина висела книга Бенедикта Андерсена «Воображаемые сообщества».
– Я думал об этом, искал, и нашел эту книгу. Вот автор считает, что нация как воображаемый объект. И национальный язык – воображаемый объект. И национальная культура. И национальная история. И что до восемнадцатого века вообще не было никаких наций! Но было придумано слово, и нация появилась, и все вокруг как с ума посходили. Они убедили себя, что нации были всегда, чуть ли не с каменного века, что нация определяется по крови, что очередность углерода и кислорода в молекуле уже само по себе определяет какой ты нации. И все вокруг уверены, что так будет вечно. Ты хоть представляешь себе, какую власть получает человек, который может создавать и разрушать такие вещи? Он может щелчком пальцев отменить и нацию, и язык, и историю, и культуру. И ничего не будет!
– Да пошел ты нахер! – брякнул Иван.
Он не сильно толкнул Федора в затылок, развернулся и вышел из комнаты, оставив своего близнеца один на один с компьютером и невыносимой болью, симптомом того, что он не может поделиться этим ни с кем другим.
Выждав некоторое время, Федор вынул из стола старый сотовый телефон, настолько древний, что еще с кнопками, вставил туда свою sim-карту из смартфона и поставил на зарядку. Несколько минут хватило, чтобы трубка отображала готовый к набору номера интерфейс. Открыв другую закладку браузера – с нелегальной адресной базой – он быстро нашел адрес и телефон Аркадия Горчакова.
Сперва никто не поднимал трубку, потом послышался щелчок, и знакомый голос человека в светлом свитере произнес приветливое «Слушаю.». Стрельцов сбросил звонок.
Когда восторг от находки его отпустил, он снова включил сотовый телефон, открыл адресную книжку и нашел в ней номер Елены. Перед ним открылись новые возможности, которые он не хотел упускать.