Карманный секретарь, подключившись к социальным базам и проведя кое-какую аналитику, предложил наиболее приемлемый вариант знакомства. Аркадий Горчаков оказался известен не только как предприниматель и глава попечительского совета фонда, разрабатывающего политические сценарии для Евразийского союза, но также и как частный благотворитель, помогающий детям, страдающим расстройствами речи.

Скачав с Интернета типовой план развития для небольших благотворительных проектов, в обилие расплодившихся под покровительством КПЦ, и переделав его на свой лад, Стрельцов созвонился с Горчаковым и договорился о встрече. На удивление Горчаков согласился его принять после своего приезда из Брюсселя, куда он в скором времени планировал отбыть. Это показалось странным, так как люди, настолько занятые своим делом, обычно весьма организованы, и не имеют лишней возможности лично встречаться со всеми вопрошающими и просящими.

Прошли еще три недели, прежде чем наступил тот заветный день, когда Горчаков должен был вернуться из Европы. Позвонив ему, Федор попал на его управляющую, которая долго и подробно расспрашивал его о целях предстоящего визита. И лишь троекратное упоминание о том, что подробности встречи уже давно оговорены с самим Горчаковым, и что вопрос касается только времени этой встречи, убедило управляющую назначить определенный день и час.

Все это время Стрельцов продолжал ходить по кабинетам с прошением восстановить его на курсе, но ректор и декан избегали встречи, а когда все-таки удавалось поймать их на рабочем месте, прикрывались новыми делами и заставляли его снова и снова переписывать свои заявления, нести копии различных документов и справок. Почему-то все дела, которые происходят по взаимному согласию, протекают быстро и без стопки бумаг. Здесь же восстановиться на факультете оказалось так же сложно, как и похоронить мать.

Отец продолжать пить, а Иван – постоянно выезжать в Петербург на дружеские матчи, после которых приезжал весь разбитый – и морально, и физически – залепленный если не пластырем, то скотчем. Ни одному, ни другому не было никакого дела до того, продолжает Федор учиться в вузе или отчислен. В этом смысле он оказался предоставлен сам себе: готовил себе еду настолько, насколько умел, а дни проводил в непрекращающейся борьбе с вузовской администрацией и встречах с Еленой, которые постепенно начали перерастать во что-то большее.

К тому моменту, когда настал день визита к Горчакову, Стрельцов уже подзабыл, зачем и почему он решился с ним встретиться. Это показалось странным, так как еще полмесяца назад Федор считал ситуацию крайне запутанной, и лишь вовлеченные и знающие люди, такие как Горчаков, достаточно беспристрастные и серьезные, смогли бы этот клубок распутать. Сейчас же, по прошествии некоторого времени, проблема не казалась очевидной и острой, а жизнь вроде даже как наладилась. И под этим «наладилась» он глубоко прочувствовал, что не только смирился со смертью матери, но и даже вроде как простил человека, которого до сих пор обвинял в ее смерти, а саму связь между его словесной эквилибристикой, больше похожей на колдовство, и ее смертью теперь считал чем-то несущественным, малозначащим и надуманным, как и предупреждал его Денис.

Лишь только голос управляющей на том конце провода стих и послышался обрыв связи, Федор отложил свой старый телефон на стол, а затем обхватил голову руками и потряс ее, надеясь привести себя в чувство.

Казалось, словно что-то перещелкнуло в голове, и это уже был не он, а другой Федор Стрельцов, и словно таких в голове было несколько – много! Одни давали обещания, других их не выполняли, третьи терпели боль утраты, а четвертые закрывали глаза на эту боль и делали вид, что ничего не произошло, пятые хотели Елену, а шестые уверяли, что она для них слишком красива и самостоятельна. И весь этот сменяющийся хоровод субличностей, пляшущий у него в голове, продолжал его метания, делая важным постоянно что-то другое, отвлекая от ранее стоящих целей, заставляя грустить о чем-то утраченном, проданном в хороводе теней, который он до сих пор считал собой, своей волей и своим решением.

Невыносимое чувство собственной лживости, которое он ощутил остро и пронзительно, нахлынуло на него вместе с бесконечной тоской по матери. Оно было таким сильным, что Федор в тот день залез в отцовские запасы и достал оттуда бутылку с самым крепким и самым темным алкоголем, какой там только хранился. Он напился так крепко и так неистово, что практически не помнил, как оказался на следующий день перед дверьми квартиры Горчакова с папкой проекта в руках. Возможно, еще одна субличность, растворенная где-то в глубине его мозга, которая никогда не теряла контроль над ситуацией, подняла его обмякшее тело и заставила идти на встречу.

Квартира Горчакова – огромный пентхаус классического здания, в котором ныне располагалась не очень популярная историческая библиотека. Связь Горчакова с библиотекой вызывала у Федора живой интерес. Не то сам Горчаков оказался таким эрудированным и образованным лишь из-за того, что проживал в здании библиотеки и постоянно пользовался ее услугами, или потому испытывал тягу к книжным переплетам, потому что знал истинную цену книге. Сам же Стрельцов бумажную книгу в руках уже давно не держал, и плохо помнил, чем она выгодно отличается от электронного планшета, содержащего объем всей этой библиотеки, но влезающий в самый малый карман рюкзака.

Перед тем как позвонить, он еще раз осмотрел себя с ног до головы и пролистал страницы в серебристой папке с распечатанным проектом. Конечно же, он не планировал запускать никакие благотворительные проекты, но вряд ли какой-то другой повод мог бы заинтересовать человека в светлом свитере. И уж точно не деятельность вредителей языка, о постоянном троллинге телепередач которых твердили в новостях с утра до вечера.

Сверить время можно просто глянув на экран сотового телефона, но по какой-то непонятной причине Стрельцов достал электронного секретаря.

– Мы вовремя?

– До мероприятия осталось шестнадцать минут, – уверенно произнесло устройство.

– А если мы не найдем у него ответа?

– Обратитесь в вашу службу технической поддержки.

Стрельцов фыркнул.

– Я же не робот!

– Если вы считаете, что проблема не решаема, возможно, вы недостаточно внимательно изучили лицензионное соглашение и инструкцию по применению, – невпопад констатировал iSecretary.

Стрельцов спрятал устройство в карман куртки и после некоторого промедления нажал на дверной звонок. Пространство за темной дубовой старинной дверью заполнилось щебетом летных птиц.

Шаги послышались только через полминуты, когда Стрельцов уже собирался уходить, убедив себя, что ошибся не только с дверью, но и с человеком, и с путем решения своих проблем, и, возможно, ошибся даже с собственными убеждениями. Это оказалась девушка лет двадцати пяти в деловом костюме и с необычной короткой стрижкой, окрашенной ассиметрично и даже несколько вызывающе.

– Добрый день, вы к Аркадию Борисовичу?

– Да, я по поводу моего проекта.

– Проходите, раздевайтесь, присаживайтесь. Вас пригласят.

За порогом начинался широкий коридор, ведущий в южную часть квартиры. Здесь было темно, и чтобы компенсировать этот недостаток, стояла светлая мебель – диван, стойка с цветами и небольшой гостевой шкафчик с набором вешалок. А под самым потолком висела плазменная панель ста тридцати дюймов по диагонали, показывающая новостной канал со всеми его атрибутами – от говорящей головы до бегущей строки котировок и информера погоды.

Переобувшись в гостевые тапочки, Федор сел в кресло.

– …после того, как правительственные войска перешли в наступление. – Диктор как на зло сделал паузу и что-то открутил мышкой на своем компьютере-суфлере. – Согласно военным экспертам, официальный Коломбо ставил целью военной операции разделить территорию, которую контролируют «Дети Серендипа», на две части – восток острова со столицей в Баттикалоа и север со столицей в Джафне, и таким образом нарушить снабжение сепаратистов.

Ситуация вокруг неудачного штурма Тринкомале, предпринятого правительственными войсками осложняется еще и тем, что этот город является столицей торговли серебром. Основные игроки на рынке драгоценных металлов поддерживают не только мятежные провинции и тамильских вождей, но и ряд просингальских партий. По некоторым данным и нынешний ланкийский президент – Васагама Перера – ставленник торговцев серебром. По этой причине этнический конфликт становится и остро политическим внутри сингальской правящей элиты.

Диктор исчез, а на экране появилась заставка, скомпонованная из кадров последней недели.

– Далее в программе, – прозвучал уверенный голос за кадром, – хаос и разрушение или культура? Пресс-служба ФСБ поделилась информацией о недавнем штурме call-центра, занимавшегося дозвонами в эфир и срывами теле- и радиопрограмм. Задержанные ими «тролли» не смогли объяснить, кто их нанял и какова цель темных организаторов.

Меж тем звонки не прекращаются. Есть и первые жертвы. На юге столицы пожарные не смогли потушить дом, сомневаясь в значении некоторых русских слов. Погибло тринадцать человек…

Новый сверхзвуковой авиалайнер Ту-244 рейса «Новосибирск-Пекин» разбился под Иркутском. В настоящий момент найден один из бортовых самописцев. Специально созданная лингвистическая экспертиза приступила к расшифровке сообщений. Нам стало известно, что капитан экипажа последние полчаса отдавал распоряжения матом.

Хотя численность населения Земли и достигло восьми миллиардов, его качество падает, считают сотрудники Евразийского института демографии, миграции и регионального развития. За последние сто лет количество народов сократилось на пятьсот и составило около трех тысяч семисот пятидесяти, а количество языков сократилось до двух тысяч. «Что это, если не этноцид и не лингвоцид?» – центральный вопрос традиционного доклада, который институт ежегодно готовит для парламентских слушаний, которые пройдут в конце недели.

Голос за кадром и далее продолжал перечислять новости экономики, политики и религии, но Федор с помощью найденного в складках дивана пульта убавил громкость до критического нуля.

Вскоре появилась и управляющая, маяться от безделья не пришлось.

– Проходите, Аркадий Борисович вас ждет.

Стрельцов поднялся и направился следом за девушкой сперва по темному коридору, поворачивающему вправо, затем через светлый зал с большим деревянным столом, покрытом скатертью и оборудованным фарфоровыми тарелками и серебряными приборами на восемь или десять персон. После приемной они прошли в домашнюю библиотеку – большую и просторную комнату, в которой рядами стояли металлические шкафы с автоматическими замками и стеклянными дверцами. Все они были одного размера и достигали в высоту метров трех. С северной стороны помещения, где находилось просторное задернутое плотными шторами окно, стояла клетка с зеленым попугаем таких размеров, каких Федор никогда не видел. Птица молчала, водя из стороны в сторону клювом, разглядывая гостя попеременно то одним глазом, то другим, и даже как бы несколько насмехаясь над тем, кто находился тут совершенно ни к месту.

Выше начинался следующий этаж, представленный в виде балкона, опоясывающего домашнюю библиотеку по периметру. Его украшали темные деревянные перила с узорами в виде львов, а за ними виднелись портреты размером едва ли меньше, чем плазма в коридоре. На них – вдающиеся и приметные лица не то дворянских родственников, не то исторических персонажей, но вполне возможно, что это были одни и те же люди, потому что сам Горчаков не казался простым человеком, случайно нашедшем свое место в истории каких-нибудь десять лет назад.

– Мне сказали, что вы хотели показать какой-то благотворительный проект, так как у вас нет некого causa sine qua non чтобы действовать. В каком-то смысле санкция. Вы с кем-то уже работали? – послышалось из-за книжных шкафов.

Федор скрутил папку в трубочку и решительно направился через стальные книжные ряды, чтобы увидеть благодетеля. Вскоре он нашел его в дальней половине библиотеки, где шкафы уже не стояли рядами, а образовывали вогнутый полукруг метров десять в диаметре. Горчаков стоял на высокой, выше человеческого роста, стремянке и перекладывал увесистые тома с полки на полку, словно выкладывал ими какой-то магический знак. На нем все так же был светлый свитер, хотя в квартире температура находилась на уровне двадцати двух. На шее уже не было того красно-серебристого платка, что Федор видел в префектуре.

Когда Стрельцов открыл рот, хозяин даже не повернулся к нему лицом, продолжая свое занятие.

– Как ваши дела?

– У меня нет дел. В обычном человеке много личностей, и у каждой личности свое дело. Поэтому дел много, и все они идут в разных направлениях. Поэтому мы и говорим: «Как дела». У меня дело одно, и все подчинено этому делу. И оно в порядке. Вы кажетесь мне знакомым.

– Мы виделись с вами в префектуре.

– Едва ли это важно, но я вас помню. Ваша деятельность неординарна в обоих смыслах – и как неорганизованна, и как выдающаяся. Ну, вы меня понимаете? Я правильно полагаю, что благотворительность тут ни при чем?

Федор опустил глаза.

– По тому, как вы держите папку можно догадаться, – продолжил Горчаков.

– То, о чем мы говорили. У меня проблема, но я не знаю, как начать.

– Вербализуйте как-нибудь.

Стрельцов огляделся. Рядом стоял один из тех стульев, что стояли вокруг гостиного стола в предыдущей комнате, а на нем – несколько книг по нарративологии. Он аккуратно спустил книги на пол, и сам аккуратно сел на него, стараясь не привлекать внимание излишним шумом.

– Аркадий Борисович, – Тут он понял, как удачно девушка повторяла раз за разом его имя и отчество в коридоре. – Я подозреваю, что есть люди, которые что-то делают с русским языком. И. они пытаются с его помощью чего-то добиться. Буквально сейчас в новостях я слышал, что они снимают целые call-центры чтобы названивать на разные передачи. И еще я видел в Интернете что они делают. И все это выглядит сперва как шутка, но у этой шутки есть последствия. и в моей семье есть последствия. И меня еще из вуза прогнали за то, что я пытался разобраться, кто это все организует.

Горчаков повернул голову, и их глаза наконец-то пересеклись.

– Я так понимаю, молодой человек, у вас не хватает возможностей, чтобы передать вашу мысль? А у ваших друзей слова были.

– Это непросто. А вы знаете моих друзей?

– Некоторых уже знаю, – произнес он тихо. А потом вернулся к основной теме: – Создаваемый ими язык устроен так, чтобы вы не могли разрушить его силами их собственного языка. В каком-то смысле это шедеврально. Clari viri, с которыми вам приходится находиться в контрагенции, весьма изящны в своем творении. Так же как Марксу не удалось убедительно критиковать Иммануила Канта в его трансценденциях лишь из-за того, что язык Канта не предназначен для критики языка Канта.

– Так вы их знаете?

– Лично мы не встречались, но их деятельность мне знакома и понятна, – несколько обреченно произнес Горчаков, продолжив расставлять книги.

– И вы знаете, как им помешать?

– Вы полагаете, им стоит мешать?

– Но ведь гибнут люди! У них есть мужья, жены, дети. сыновья.

– Если бороться со смертью, вы не добьетесь особого успеха, уверяю. – Горчаков поставил тяжелый том на полку, пригляделся, и переставил его правее. – Cessante causa, cessat effectus. Необходимо искать причины, чтобы не было негативных эффектов. А причины вы не поймете, потому что не понимаете до конца механику их машины, той самой, что они строят. Я могу вам сказать, что конечная цель это власть, но для вас это окажется непонятным. Дело ведь не в президентстве или министрах. Все эти должности ничего не значат, если машина, которую они все собирают и строят, в определенном смысле, гниет в гараже истории.

Федор заерзал на стуле, хотя тут же поймал себя на мысли, что это нервное.

– Боюсь, я не совсем понимаю. Разве захват власти не является самоцелью?

– Случайная власть ненормальна, и она быстро уходит из рук, если ты живешь в современности. Те, кто заинтересован остаться в истории на века и передать свою власть не случайному неподготовленному к этому сыну, а продлить владение ею через поколения, тот должен покончить с современностью в себе и вернуться в историю, приступить к историческому творчеству и ставить загоризонтные цели, которые переживут и его, и его детей, и внуков. Сейчас у нас нет никакой цели. Дракон четверть века собирал ресурсы для мобилизации и прорыва, но так и не предложил никакой цели для страны как архитектурного сооружения и для нас как для общества. Разумеется, nil inultum remanebit, и мы будем наказаны за ошибки и нерасторопность Дракона. Но это же и разумная возможность предложить выход. Ну вы знаете, хак. Так же как слово «хакер», но в изначальном значении. Найти вероломное и прямое решение для сложной инженерной проблемы. В нашем случае – социально-инженерной.

– А причем тут русский язык? Лекции? И эти дозвоны?

– А сами вы что считаете?

Стрельцов сперва инстинктивно пожал плечами, словно встал в защитную стойку, но спустя секунду уже решил, что это лишнее, автоматика. Ведь он думал об этом последние месяцы и даже самонадеянно посчитал, что знает ответ.

– Я не уверен, но у меня есть версия.

– Какая?

– Недавно мне в руки попал iSec моей матери. Там с ним что-то не в порядке. И он постоянно делает вид, словно я такое же устройство. Машина, если хотите.

– Очень хорошо.

– Мне, конечно, плевать какой ерундой его прошили, но это навело меня на мысли. Нехорошие, – Федор сделал паузу, чтобы перевести дух. Он чувствовал, что если не выскажет то, что скопилось у него в голове, он навсегда утратит плоды своих размышлений. Словно иллюзия, случайный морок слов перестанет иметь значение, как только он забудет порядок этих самых слов. – Словно мы все думаем, что мы живые люди, и что у нас есть своя воля. Но на самом деле это обман. Это может странным показаться. Но человек это автомат. И если бы были какие-то разумные существа, и если бы они взглянули на нас сверху вниз, то увидели бы, что мы, словно камни, подчиняемся каким-то законам природы, а сами по себе ничего не решаем. И даже решили бы, что на Земле нет разумной жизни.

– А язык? – уточнил Горчаков, перекладывая двухтомник поздних публикаций Абрагама ибн-Изра.

– А если человек машина, то язык – его программный код. Как в компьютере. Нельзя вставить какой-нибудь тэг в блог, которого не существует в компьютерном языке. Компьютеры его просто не поймут и сочтут мусором. Так же и человек, как машина, может понимать только коды языка. И если в языке нет каких-то слов, то и понятий, которые они скрывают, не существуют. А если в языке есть коды явлений, которых нет в природе, они все равно существуют у человека в голове.

Горчаков второй раз повернулся к нему лицом, но ничего не ответил. Только пристально посмотрел ему в глаза и улыбнулся неожиданной и несколько снисходительной улыбкой.

Федор не знал что говорить, но потом он почувствовал в себе силы и продолжил проговаривать все, что в нем накипело, и чем он не мог поделиться ни с кем из своей родни. Даже с отцом, хотя тот и был по образованию лингвистом.

– А если у человека все равно, что в голове – реальность ли, иллюзия ли – он все равно может действовать только теми каналами, которые проложены его языком, а то, о чем не сказано ни слова, он мыслить не может. – Федор оторвал глаза от пола и поднял их на Горчакова, который уже перестал складывать книги и, казалось, весьма вдумчиво разглядывал его. – И эти люди создают новые каналы в наших головах, а может даже и вычеркивают те, которые им не нужны, чтобы мы думали так, а не этак.

– Чтобы что-то забылось, потребуется целое поколение.

– Да, может так показаться. Но когда началась революция в Черноруссии, мы как-то очень быстро забыли, что мы и чернорусы – братские народы. Достаточно новости посмотреть: разгром, гражданская война, русские националисты едут воевать против их лидера, другие говорят, что он истинный националист, а против него ведет войну Запад. Мой брат даже собирался ехать воевать. Герилья. националистический интернационал. Да и то, что мы братские народы, возможно, тоже. социальный конструкт.

– И что?

– Я думаю как в потоке внешних раздражителей, среди которых обычно воспринимается лишь те, что укладываются в уже имеющихся у меня или у вас путях слов; не потерять остальную информацию. Ту, что обычно бессознательно отбрасывают. Я думал, что достаточно прозорлив, чтобы мной не могли так безбожно манипулировать, а меня огрели самым бессовестным способом, еще и убив родных. Я в тупике. Не знаю куда идти. Кого спрашивать.

Аркадий Борисович неторопливо спустился по лестнице вниз, взял ее за поручни и потянул вправо. Сперва это казалось незаметным, но лестница крепилась к рельсам внизу и наверху полукруглого книжного стеллажа, которые позволяли перекатывать ее по всей площади получать доступ практически к каждой из полок и каждой из книг.

Передвинув ее на два метра по кругу, Горчаков снова взобрался на нее еще выше обычного и, после непродолжительных поисков, вынул небольшой коричневый томик, который отдал Стрельцову.

– У тебя есть редкое свойство, которое я не наблюдал довольно давно, – по-отечески тихо и спокойно произнес он. – Да, на восприятие влияют привычные структурные клише, установки, оценки, чувства и конформизм по отношению к общепринятым взглядам и мнениям. Но для того чтобы видеть plus ultra. ну то есть дальше предела. нужно нечто большее, чем просто наблюдательность.

– Дедукция?

– Едва ли это дедуктивность. Не думаю, что наша цель в reductio ad absurdum. – Горчаков снова спустился, передвинул лестницу и взобрался по ней на самый верх, почти до самого балкона второго этажа. – Дедуктивность основана на том, что частное положение логическим путём выводится из общего. А то, о чем мы говорим. Некоторые считают, что это серендипность. Умение по частностям восстанавливать общую картину путем откровения. Вы ведь понимаете, о чем я говорю?

Стрельцов сперва на автомате отрицательно покачал головой, и лишь пару секунд спустя почувствовал, что начинает постепенно улавливать смысл. Во всяком случае, то странное чувство, словно звон в голове, которое появлялось у него накануне странных даже для него самого заключений, уже не казался причудой психики или даже ненормальностью. И Горчаков оказался единственным человеком, с которым можно было обсудить все это, хотя едва ли его можно назвать доброжелателем, не то что другом или сторонником.

– …хотя я не очень люблю термин «серендипность». Будем считать это моим частным предрассудком. Sic volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas. Хотя для моей позиции есть достаточное основание, основанное на заключениях, обсуждать которые нет ни смысла, ни времени. Если бы вам было интересно, как я бы назвал этот, как вы говорите, «путь слов», то я назвал бы его «ультранормальностью». Возвышающе-предельной нормальностью, если с латыни. И этот принцип действует в обе стороны, если вы понимаете.

– Се-рен-дип-ность, – произнес вслух Федор Стрельцов. – Никогда не сталкивался, хотя отец водил меня как-то к психотерапевту.

Аркадий Борисович рассмеялся.

– Психотерапия ни при чем! – Человек в светлом свитере кивнул в сторону книги, что Федор продолжал держать в руках, даже не удосужившись разглядеть.

Она представляла собой средних размеров печатное издание с непривлекательной обложкой без картинки и крупным невыразительным заглавием «Шарле Нодье. Вопросы литературной законности», выполненном подозрительно неаккуратным топорным шрифтом, каким часто делали заголовки в советское время. Во всяком случае, именно такие книги заполняли шкафы в кабинете его отца, и казалось странным, что он вообще проявляет к ним какой-то нерыночный интерес.

Открыв по закладке, он натолкнулся на притчу о трех принцах из Серендипа, в которых не то по какой-то программе, внедренной родителями и отложившейся у него в голове, не то по своему наитию узнал себя и своих братьев.

«Три принца, покинувшие пределы своих владений, прибыли в государство, которым правил могущественный император по имени Бехрам. На пути в столицу империи они встретили погонщика, который потерял одного из своих верблюдов; погонщик спросил принцев, не видели ли они случайно пропавшее животное? Юные принцы, которым попадались на дороге следы, похожие на верблюжьи, отвечали, что видели, причем для вящей убедительности старший из принцев поинтересовался, не кривой ли тот верблюд, второй, перебив брата, сказал, что у верблюда не хватает одного зуба, а младший добавил, что верблюд хром. Погонщик узнал своего верблюда, поблагодарил принцев и, обрадованный их словами, отправился на поиски по дороге, которую они ему указали. Он проехал целых двадцать миль, но верблюда не нашел. Опечаленный, двинулся он в обратный путь и назавтра снова повстречал принцев; они отдыхали под чинарой близ живописного источника. Погонщик пожаловался, что долго искал, но так и не нашел потерянного верблюда. „И хотя вы назвали мне все его приметы, – сказал он, – я не могу отделаться от мысли, что вы посмеялись надо мной“. Старший из принцев отвечал ему: „По названным приметам вы сами можете судить, собирались ли мы смеяться, над вами, а чтобы у вас не осталось сомнений, я спрошу у вас, не гружен ли ваш верблюд маслом и медом?“ – „А я, – вступил в разговор второй брат, – скажу вам, что на вашем верблюде ехала женщина“. – „И что женщина эта в тягости, – добавил третий брат, – судите же сами, обманываем мы вас или нет“. Услыхав эти речи, погонщик подумал, что принцы украли его верблюда.

Он решил обратиться за помощью к судье и, как только принцы въехали в столицу, обвинил их в краже. Судья приказал взять их под стражу и начал разбирательство. Император, узнав, что обвиняемые – юноши благородной наружности и, судя по всему, знатного происхождения, повелел привести их к себе; призвал он также и погонщика, чтобы услышать от него, как было дело. Погонщик рассказал все, что знал, и император, сочтя принцев виновными, обратился к ним с такой речью: „Вы заслуживаете казни, но я милосерден и подарю вам жизнь, если вы вернете украденного верблюда, если же вы этого не сделаете, вас ждет позорная смерть“. – „Государь, – отвечали принцы, – мы странствуем по свету, дабы узнать обычаи и нравы разных народов; мы начали с вашей страны и на дороге встретили погонщика, который спросил нас, не видали ли мы случайно верблюда, которого он потерял. Хотя мы не видели верблюда, мы в шутку ответили, что видели, а чтобы погонщик поверил, перечислили ему приметы потерянного животного. Не найдя верблюда, погонщик решил, что мы его украли, и потому мы оказались в тюрьме. Вот, государь, как было дело, и если это ложь, мы готовы умереть самой позорной смертью“. Император, не в силах поверить, что принцы могли так точно угадать приметы верблюда, сказал: „Вы не колдуны, и раз вы так точно назвали шесть примет верблюда, значит, вы его украли; выбирайте одно из двух: либо вы вернете верблюда, либо умрете“. Сказав это, он приказал отвести принцев в тюрьму и закончить разбирательство.

Тем временем сосед погонщика нашел заблудившегося верблюда и привел его к хозяину. Погонщик очень обрадовался верблюду, но устыдился, что юноши страдают без вины из-за его навета; он бросился к императору и стал умолять его отпустить пленников. Император тотчас отдал приказ об их освобождении; призвав принцев во дворец, он сказал, что рад убедиться в их невиновности и очень сожалеет, что обошелся с ними так сурово. Затем он пожелал узнать, как удалось принцам так точно описать животное, которого они никогда не видели. Старший сказал: „Я понял, государь, что верблюд крив, потому что скверная трава по одну сторону дороги, которой он шел незадолго до нас, была вся выщипана, а гораздо более густая и сочная трава по другую сторону дороги осталась нетронутой; вот я и решил, что у верблюда только один глаз, иначе он никогда не променял бы хорошую траву на дурную“. Средний принц прервал его. „Я, государь, – сказал он, – понял, что у верблюда не хватает одного зуба, потому что он на каждом шагу оставлял непережеванные пучки травы, по длине совпадающие с зубом этого животного“. „А я, – сказал третий брат, – понял, что верблюд хром, потому что следы от одного из копыт не такие глубокие, как от остальных“. Ответы принцев пришлись императору по душе; ему стало любопытно узнать продолжение истории. Старший принц сказал: „Я понял, государь, что верблюд гружен маслом и медом, потому что справа вдоль дороги сновало множество муравьев, лакомых до жира, а слева летали тучи мух, обожающих мед“. Средний продолжал:' „Я, государь, понял, что на верблюде ехала женщина, потому что в том месте, где верблюд опустился на колени, остался след женской туфельки и маленькая лужица; по резкому неприятному запаху женской мочи я догадался, откуда она“. „А я, – сказал младший, – решил, что женщина эта в тягости, потому что заметил на песке отпечатки ее ладоней – только очень располневшая женщина будет, вставая, опираться на руки“. Император обласкал принцев, пригласил их погостить в его стране подольше, поселил их во дворце и всякий день виделся и беседовал с ними».

Стрельцов заложил страницу с притчей, закрыл книгу и отложил ее в кучу с другими, расположенным рядом с тем стулом, на котором он сидел. Серендипность? Ультранормальность? Философия Улафа Кёнига? Все это ему, человеку с металлургическими наклонностями, казалось далеким и непривычным, а по большому счету, и ничего не говорящим. Больше всего его волновали люди, которые могли использовать в своих утилитарных целях то, о чем он только догадывался, а его собеседник только насмехался.

Федор взглянул на Горчакова. Тот продолжал перекладывать книги с полки на полку, меняя их порядок по одному ему известной схеме. Впрочем, теперь книги стояли плотнее и выглядели весьма изящно.

– Аркадий Борисович, а что с теми людьми?

– А вы сами как думаете? – ответил тот вопросом на вопрос.

– Я думаю, что они скрываются.

– Очень хорошо!

– Но не просто скрываются, – продолжил Стрельцов. – Они скрываются у всех на виду. Потому что.

– Почему?

– Потому что нет слова, чтобы назвать их одним сообществом!

От неожиданной догадки Федор даже подскочил на своем стуле, а потом инстинктивно закрыл рот руками чтобы, видимо, не сказать лишнего, чего он сам еще не успел додумать.

– То есть сообщество существует, если его можно назвать. «Секта», «масоны», «корпорация», «партия». Но если названия нет, то ни они сами, ни кто-то другой не могут назвать их одним словом, и потому они как бы даже не существуют. Словно никто не может дать на них ссылку – как в Интернете. Никто не подает знак, а значит, никакой знак не может быть истолкован так, словно они существуют как сообщество, у которого есть состав, язык, цели, планы и ресурсы. и они не индексируются коллективным сознанием, как не индексируются в Интернете сайты, на которые никто не ссылается!

– Можно же назвать любым произвольным словом тогда? – провокационно заметил Горчаков, отрывая от пола «Критику чистого разума».

– Нельзя. Потому что. Потому что новое слово будет ничем не лучше других, а потому ничего не будет значить.

От некой туманности в рассуждениях Аркадий Борисович сморщился, а потом, после некоторых раздумий, просто пожал плечами и поставил книгу на одну из полок.

– Твое выдающееся свойство позволило тебе понять главное, – после некоторой паузы произнес Горчаков. – Язык это первоструктура. И человек видит только то, о чем может сказать, а, как известно, описать неописуемое нельзя. И оно не существует в пределах этого мира. Разве что в виде какого-нибудь чуда. Tertium non datur. А чудо есть не что иное, как проявление законов другого мира в пределах нашего. Реальная власть – это взаимодействие с первоструктурой. За каждым измененным словом идет целая волна изменений, затрагивающих самые разные стороны нашего общества. И потому тот, кто обладает реальной властью, не может не владеть какими-то инструментами работы с первоструктурой.

Человек в свитере поднес руку к одной из книг, помедлил немного, а потом толкнул ее указательным пальцем, после чего она наклонилась и толкнула другую книгу, а та следующую, приводя в движение огромный механизм, который раньше не замечал Федор. Книги толкали следующие, словно костяшки домино, принимая другое положение – где-то горизонтальное, где-то наклонное – сохраняя и передавая импульс движения. Когда последняя книга повалилась на бок, оказалось, что так, в состоянии хаоса и беспорядка полки с книгами выглядят намного внушительнее и сокровеннее, чем когда они находились в порядке.

– Люди, с которыми ты столкнулся, нашли возможность получить в руки очень мощный инструмент. Не думаю, что кто-то еще в нашей стране владеет чем-то подобным. И заметь, это не армия и не флот, не космические войска, не террористы-фанатики, не группа известных политиков и не интеллигенция. Они вообще никто. – Горчаков спустился по лестнице на уровень пола, а потом скрестил руки на груди и прислонился спиной к алюминиевым ступенькам. – Я не знаю, как они его получили. Можно сказать, этот инструмент sui generis. Этакий диск из Небры или даже антикитерский механизм. Набрели они на него случайно или получили от тех, кто потратил всю свою жизнь в тайных поисках истины – мне не ведомо. Неизвестно мне и то, можно ли противопоставить что-то их усилиям или нет. Но если ты считаешь, что их необходимо привести к ответу за нечто, я помогу тебе.

– А зачем тогда все это? – Федор развел руками, но правой указал все же в сторону коридора, откуда еще доносились сообщения новостного канала. – Зачем названивать по телеканалам и срывать передачи?

– Возможно, они считают, что строить параллельный язык и «пересаживать» на него людей слишком долго, – Горчаков заложил руки в карманы, словно пытался нащупать там новые идеи и догадки. – Электоральный цикл подходит к концу. Проще разрушить уже имеющийся язык, а потом предложить им новый, который все примут как спасение. Ведь стоящего на месте проще обогнать, чем бегущего. Вот они и останавливают. Зато когда Дракон уйдет вместе со старым языком, новый язык позволит создать новую политическую реальность, где не будет этих старых советских пережитков вроде «решить вопрос», «подготовить предложение», «согласовать с общественностью». Сейчас мы живем на обломках старого советского языка. Новый не написан, потому мы не видим будущего – не можем им это будущее выразить. И это понятно. Сказка заканчивается только сейчас.

– Они должны ответить! Надо их как-то разоблачить.

– Можешь попробовать, но у меня нет языка для их разоблачения. Уверен, и у вас его тоже нету. Да и для начала их надо как-то назвать. А назвать их можно только после того, как концептуализировать. Это интересная задача. Выборы-то через три месяца. Потом они обретут власть над всем, включая и политический дискурс. После этого ваши разговоры о заговорах никому не будут интересны, так как о заговоре и так все узнают. И даже не станут считать таковым. Как вы сами заметили, человек это машина, а язык – программный код. Поэтому нормально это то, что функционирует согласно предписанному коду, даже если это какое-то социальное извращение. Начнете поднимать вопрос не вовремя и без цели, окажетесь в лучшем случае в дурдоме. Хотя, если человека машина, вряд ли ему нужен психолог, скорее тогда уж инженер. А для починки языка необходим техник.

– Но должны же быть слабые места! Если они не называют себя никак, как же они называют друг друга?

Горчаков рассмеялся.

– Кстати, они эту проблему решили очень изящно. Вы правы, самоназвание важно чтобы сохранять идентичность, но как сохранить идентичность, не выдав себя самоназванием? Они начали называть друг друга «мы», и используют это слово только в этом значении. Когда им необходимо подчеркнуть связь себя с кем-то не из их круга, они говорят «я и вы». Таким образом соблюдается идентичность, но произнесенное ими «мы» для постороннего человека ничего нового не скажет, и уж тем более – об их криптоединстве. Но это всего лишь causa privata, а не преступление. Ничто не может быть решено.

– Но вы понимаете, что это неправильно?

– Это правильно настолько, насколько и неправильно. Просто таково положение вещей. Их дело я понимаю, и их мотивы мне понятны, но оно противоречит моим целям, поэтому я вам помогу, – решительно произнес Горчаков. – Вы ведь за этим пришли? За помощью. А я, так уж получилось, знаю как вам помочь.

– Я всего лишь безродный натурал. Едва ли я смогу справиться один.

– Подчеркивая это, вы лишь показываете, что понимаете вашу основную проблему. У вас нет влиятельных родственников, то есть вы не принадлежите к какой-то политической или экономической корпорации, а то, что вы натурал, означает, что неродственными связями вы с этими корпорациями тоже не связаны. И это понятно. Человеку, не вовлеченному в определенные среды, тяжело обрести общий язык с теми, кто мыслит другими, как вы говорите, «путями языка». Я свяжу вас с нужными корпорациями, дав вам язык. Ну не язык, так, парочку заклинаний.

Он отошел от лестницы, передвинул пару книжек и извлек из глубины шкафа небольшой планшетный компьютер. Он быстрыми движениями открыл его, ввел код и ловко застучал пальцами по планшету, набирая короткие предложения. Федор так и не решился подойти и заглянуть на экран, но внутренне он чувствовал, что хотя бы полдела сделано: двери, которые казались наглухо запечатанными, теперь заскрипели.

– Во-первых, я пришлю вам ключевые фразы того языка, на котором вы сможете говорить с теми, кто знает о происходящем больше нас с вами. Как только почувствуете, что утрачиваете понимание, вставляйте ситуативно одну из них, и восстановите презумционное единство.

– Спасибо.

– Своими каналами мы распространим информацию о том, что вы внебрачный сын замминистра Сивцова. Это Минкульт.

– Его в новостях часто показывают.

– Думаю, эта иллюзия поможет вам хотя бы примкнуть к определенным кругам. Но не упорствуйте. Если обман раскроется, последствия будут печальны. Поэтому все должны быть заинтересованы, чтобы воспринимать status quo, а не рыться в грязном белье. Если начнете избегать разговоров об отце, остальное сыграет вам на руку. Вы даже не представляете, сколько дверей открывает «Хава нагила» на рингтоне. Так что держитесь уверенно и дайте мне ваш идентификатор.

Стрельцов вынул из внутреннего кармана куртки электронный секретарь, включил его и ввел адрес с клавиатуры. Горчаков переписал номер и утвердительно кивнул головой.

Буквально через секунду на экране секретаря появились заветные десять фраз, которые, по словам Горчакова, дадут ему язык для разговора не только с партийными боссами и префектами, но и даже самим Столетовым:

Без комментариев.

Это вопрос перераспределения полномочий между федеральным центром и регионами.

Это неотъемлемая часть нашей культуры.

Решим вопрос согласно установленной процедуре.

Мы действуем строго в правовом поле.

Это вызовет недовольство определенных кругов.

Мы подготовим публичное заявление.

Не может не вызывать озабоченность.

Заниматься политическим шантажом.

Мы призываем к диалогу.