– Я рад, что ты нашлась. В какой-то момент я начал переживать, ты пропала надолго, – взволнованно произнес Федор, когда она наконец-то разомкнула свои объятья.

– Нашлась?! Сам-то где пропадал? Я тебя искала в вузе, искала в интернете. В социальных сетях молчишь.

– Может, отметим встречу?

Елена слегка стукнула его по ключице, а потом обняла снова.

– Мерзавец.

Она проживала в достаточно престижном доме для этого микрорайона, хотя и говорила, что приехала учиться из Пятигорска. Для дочери военного и секретарши она оказалась слишком уж состоятельна.

– А у меня вот что есть! – Федор вынул из внутреннего кармана бутылку вина.

Так себе вино, с нижних полок, но этикетка, выполненная добротно, скрывала этот маленький недостаток.

Серебренникова втащила его в квартиру и отобрала бутылку.

– Переобувайся, а я открою.

Она исчезла на кухне и, почему-то, даже закрыла за собой дверь, оставив Стрельцова один на один с самим собой.

Сняв кроссовки и надев первые же попавшиеся на глаза тапочки, которые оказались на два размера меньше, чем нужно, он прошел по коридору в сторону большой комнаты – в противоположную от кухни.

– Одна живешь?

– Ну что ты, нет. Мы с подружкой снимаем. – донеслось из кухни.

– А она где?

– Сейчас в универе. С друзьями часто задерживается. Иногда даже по ночам приходит. Представляешь, даже стучалась как-то к соседям. Дверь перепутала!

Федор рассмеялся, но скорее из вежливости.

Он прошел в большую комнату и обнаружил, что из нее двери ведут еще в две комнаты. В каждой, судя по всему, жила одна из девушек, а эту использовали вместе. Достаточно расточительно по современным меркам: хозяева часто сдают каждую комнату отдельно, чтобы получить максимум выигрыша от счастливой случайности оказаться владельцем жилплощади в столице.

Девушки знают некоторые легкие способы заработать много денег чтобы жить в столице и не испытывать никаких тревог, но Серебренникова не походила на них, и казалась уважающей себя. Впрочем, все они так хорошо маскируются, что их грязные тайны становятся известны очень нескоро, Федор и по себе это знал.

– А за жилье много платите?

– Что?

– Платите много? – повторил Федор громче.

Елена немного помолчала, а потом приоткрыла дверь с кухни.

– А, это интересно получилось. Мы давно сняли квартиру, когда у нас еще третья была подруга. И вот уже пять лет снимаем. А хозяйка у нас экономически безграмотная. Что такое инфляция вообще не знает. Так что мы еще по старым ценам платим – как за двушку – и подруга давно от нас съехала. Какого-то взрослого мужика подцепила, у него теперь живет.

Сделав петлю по центру комнаты, Федор развернулся и направился неторопливым шагом в сторону кухни.

– Ты где? Чего не проходишь?

– Иду, иду.

На кухне недавно сделали ремонт, и все еще пахло свежей штукатуркой и затиркой для керамики. В центре просторного помещения стоял круглый стол, окруженный по сторонам тремя стульями из разных комплектов, а на столе – салат, миска с круглыми маленькими свежими булочками и откупоренная бутылка вина, распространяющая вокруг себя запах винограда. Ароматизатор, во всяком случае.

Он взял бутылку и разлил по бокалам.

– За что выпьем, красотка?

– Даже не знаю.

– Все-таки за встречу? Или может за тебя?

– Можно и за меня, – Елена рассмеялась. – но лучше за то, что мы с тобой встретились. Даже не знаю, как бы я это все вынесла в одиночку. Папа всегда любил говорить, что скука – первый симптом безделья, но сейчас у меня другая скука. По нему. Он всегда веселый был.

Не чокаясь, она выпила половину бокала и приложила свою кисть к губам, словно пыталась и отереть губки и укусить себя, приводя в чувство.

– Я видел его.

– Кого?

– Того человека из ДК. Мы столкнулись с ним в минкульте.

– И ты молчал?

– Я молчал, чтобы ты не волновалась, – неуверенно произнес Федор. – Но дальше я молчать не намерен. Я расскажу всему миру кто он такой, что они такое. И они все будут наказаны. Это группа, и их цель – захват власти. Но я им не позволю! Я соберу большую пресс-конференцию. И расскажу все про их деятельность. Все, что узнал за последний месяц. И они больше не смогут прятаться в тени! Всех их настигнет какое-нибудь правосудие. Я знаю.

Федор поднес к губам свой бокал и сделал пару глотков, воодушевленный в своей справедливости и грядущем успехе.

Не останавливаясь на достигнутом, он подлил и себе и Елене еще немного вина.

– А какой будет информационный повод? – уточнила Елена.

– Что, прости?

– Пресс-конференцию нельзя собрать просто так. Нужен какой-то информационный повод, интересная тема. Если ты заявишь в пресс-релизе, что хочешь разоблачить тайное общество, вряд ли кто-нибудь придет тебя послушать. В Интернете этой теорией заговора все блоги забиты, а под выборы так вообще – лавина! Ты не думал над поводом?

– Честно говоря, я плохо представляю себе, что такое пресс-конференция и как она проводится.

– Я же на журналистику учусь.

– Серьезно?

– Ну надо же, – наигранно воскликнула Серебренникова. – Ты в гостях у девушки, и даже не знаешь, чем она занимается?! Что за нравы пошли! Я бы к себе домой не пустила парня, если до конца не уверена в нем.

Федор рассмеялся.

– Я же будущий металлург. а людей привлекает все, что блестит. Так что справлюсь я как-нибудь и с этим твоим «информационным поводом».

Елена хихикнула и протянула бокал, он поднял свой.

– Чин-чин! – произнесла она звонко.

Немного помедлив, Федор ответил:

– Gesundheit!

От соприкосновения стекла со стеклом родился тонкий, но мелодичный звон, моментально наполнивший всю кухню и даже отразившийся в воздуховоде и дренажной трубе раковины.

Они отпили немного и почти синхронно поставили бокалы на пол. Стрельцов взял одну из ароматных булочек, что лежали в миске, подкинул вверх на полметра, поймал и, не мешкая, надкусил.

– Расскажи мне о своей маме. – неожиданно произнесла она.

– У нее были рыжие волосы и очень добрые глаза, – произнес Федор. Это первое, что он о ней вспомнил. – А еще, она практически всегда знала наперед, будет ли дождь в этот день или нет. Сейчас бы она сказала, чтобы я зонт взял.

Первые серебряные капли упали на подоконник, но из-за стеклопакета их шелест слышался приглушенным и ненавязчивым. Вот уже и горизонтальные царапины расчертили окно от угла к углу, и город, что виднелся за стеклом, медленно терял свои очертания.

– А мне тут историю интересную рассказали, – невпопад произнесла Елена, перебив Стрельцова, словно почувствовала, что задела очень больное место совершенно некстати, не в той атмосферы и совершенно без всякого умысла или цели. – У моих друзей большой зеленый попугай. Как-то он отравился лаком, когда стол лакировали. И они вызвали орнитолога. Представляешь, приходит такой весь из себя такой Мистер Бутово-2023, в куртке «Адидас», в штанишках «Адидас» с лампасами, туфлях с длинным носком, такими свинцовыми гайками, покрашенными под золото, с изображенными черепами птиц. Вытащил попугая из клетки, положил на пол. А птичка не шевелится. Он садится рядом на корточки и говорит такой: «Семки есть?». Ты представляешь, а у попугая как раз целая миска семак стоит!

Приличия диктовали Стрельцову смеяться над ее шутками, хотя ему самому они не казались остроумными. В компании Мешкова он, скорее всего, не стал бы делать ничего подобного, но явный интерес девушек часто заставлял его совершать и не такие глупости. К тому же это отвлекало его от смерти матери, трагедии, которая висела над ним все эти дни и обострила и без того сильное чувство вины, что он был ей дурным сыном за двоих – за себя и за бестолкового брата-близнеца.

– Я лучше историю расскажу.

– Тебе не понравилась моя?

– Не в этом дело, – несколько раздраженно произнес он. – Мы как-то с Денисом шли по улице. Это друг мой. ну ты его видела. а нам навстречу какой-то кавказец. Говорит: «Новым ай-секом не интересуетесь?» – и нам показывает такой же, как у меня. Я хотел пошутить, сказать, что, мол, о, это же мой! Но потом решил, что еще свинорезом в ребро ткнет – и поминай, как звали.

– Не очень весело, – констатировала она.

– Зато это натолкнуло меня на некоторые мысли, – продолжил Федор. – Например, на то, что город – это автомат. И все вокруг – словно транзисторы одной большой материнской платы. А мы лишь программы, написанные определенным кодовым языком, выполняем в нем разные функции. Все эти гипермаркеты, дороги, транспорт, системы образования, здравоохранения, развлечения – все это автоматика, которая возит тебя, лечит, кормит, развлекает, не приводя в сознание. Как-то я попробовал проверить свою гипотезу. Стоял на Сухаревской. Подошел к краю Садового кольца, и тут же ко мне подъехал человек и спросил: «Куда едем?». Я сказал, что никуда не едем, я просто дышу воздухом и любуюсь видами. Он разозлился и уехал. Я отошел от края, а через пять минут снова подошел. Снова подрулил какой-то Nissan, выглянул чувак и спрашивает: «Куда едем, командир?». Я ему: «Я тут просто воздухом дышу». Он ляпнул что-то вроде: «Понаехали тут козлы» – и уехал тоже. Я и третий, и четвертый и пятый раз подходил к проезжей части. Постоянно кто-то останавливался и злился, когда я нарушал автоматику города.

– Как-то у тебя все заморочено, – протянула Елена, едва улыбнувшись захмелевшей улыбкой.

– Дальше хуже. Смотри. Ты выходишь из дома, и тут же какой-то гастарбайтер метет улицу. Как к человеку у тебя нет к нему претензий. Ты готов даже мириться с ним, если он будет жить там у себя в Чуркестане. Но тут он для тебя не человек, а машина по уборке улицы. Когда русские националисты бунтуют, это никого не волнует, они свои права, якобы, защищают. А бунт мигрантов это страшно. Это фактически восстание машин, технокалипсис какой-то. Они не имеют морального права бунтовать. Мне как-то так брат прямо и сказал. Почему не могут? Люди же? Нет. Не могут. Потому что они – часть городского автомата. Мы довольны тем, как вычищены улицы, но презираем их как людей. Для нас они должны просто сделать свое дело и спрятаться в бокс на подзарядку. А если они шляются по городу и портят своим видом наши среднерусские красоты, то всё, это сбой автоматики, самое время злится, негодовать, вопить, ругать правительство и что-то там требовать. А требовать не получится. Машина работает на правильно написанном программном коде и на топливе, а не на заклинаниях и оппозиционных зикрах на площадях.

– И в чем проблема?

– Проблема в том, что мы написаны на испорченном коде. Поэтому вся наша страна-автомат работает в полуавтоматическом режиме, иногда скатываясь на ручной. И она никогда не станет полноценным автоматом. что думаешь?

– Думаю, что уже поздно! – воскликнула она, наливая по третьему бокалу вина. – Тебе стоит остаться, а то на улице тебя убьют злые роботы-гастарбайтеры.

– Шутишь все?

– Нет, – вполне серьезно ответила она. – Сегодня ты останешься.

Федор немного выждал, чтобы услышать легкий смех неудачной шутки, но не дождался его. Чтобы сбросить наваждение, а может, чтобы наоборот, нагнать его на себя, он отпил еще немного из бокала и едва заметно кивнул в ответ.

Здание, где располагалось информационное агентство, находилось на Тверской, неподалеку от пересечения с Садовым кольцом. Медиа-холдинг владел только последним, шестым этажом старого советского завода, белого и ребристого, словно фигурно склеенного SD-принтером кубика из термосмолы. На его крыше стояли железными клетками рекламные конструкции, которые в былые дни светились красочным неоном, а теперь, из-за кризиса, мрачно сгрудились черными балками индустриальной паутины, среди которой уже не разглядеть товар, который они предлагали.

Подобраться к зданию оказалось не таким уж простым делом, так как вокруг него столпился двухтысячный митинг, который, словно блатант, на разные голоса выкрикивал свои требования. Здесь кучковались и левые в красных куртках движения «Время вперед», и радикалы со знакомыми черными пауками на белых флагах, среди которых его брат видел истинных русских богатырей и освободителей нации от коррумпированной власти, и даже «Свидетели Иеговы».

Все пространство вокруг здания оцепляли отряды полиции, поэтому Стрельцову пришлось приложить немало усилий, чтобы попасть за ограждение, убедив охранников правопорядка, что он не очередной демократ или неравнодушный представитель гражданского общества, которых в такие времена плодится немало, а участник пресс-конференции в здании напротив митинга.

Единственные, кто казались здесь не к месту – трое людей в строительной спецодежде, которые замазывали высказывание Никиты Воротилова, известного последнее время оппозиционера, выполненное в виде граффити там же – на здании информагентства. «Я не гей, все геи сидят в Кремле!»

Внутри помещение больше соответствовало современности: новая мебель, стеклянная полупрозрачная стойка ресепшн, выполненная в виде логотипа агентства, многочисленные фотографии участников мероприятий, развешанные в креативном порядке на неотремонтированных стенах, удобные кожаные кресла и диваны по периметру основного, достаточно просторного коридора, чтобы в нем могли без стеснения разместиться пятнадцать или даже двадцать человек.

Над входом в большой конференц-зал висела бегущая строка, отражающая заголовки новостей, что висели на сайте агентства. «Кандидат в президенты Михаил Порохов: „Митинги в столице – это проявление гражданского самосознания, а не оплаченное Западом хулиганьё“: „Филологический троллинг становится национальным бедствием. Спор вокруг слова „воз-вращаться“ стал причиной крушения самолета под Брянском“: „Наши главные приоритеты в культуре, социальной политике и защите традиционных христианских ценностей – председатель партии КПЦ Арсентий Зубцов“: „Военные готовы к любым беспорядкам, которые ожидаются перед выборами. Некоторые части передислоцированы поближе к столице – заявил министр обороны“. Была среди них и новость об их мероприятии: „Пресс-конференция: какие силы стоят за выборами президента и участившими случаями медиа-вандализма“». Так себе тема, но лучше Елена ничего не могла придумать.

Федор опустил глаза с бегущей строки и огляделся, ища знакомые лица. Мешков не пришел, да и не обещал, «младоцентрят» тоже не было, хотя в пресс-релизе написано, что один из участников пресс-конференции будет таковым, и, по идее, им следовало бы искать его именно здесь и сейчас. Особенно Гене, у которого к нему были, видимо, личные счеты.

Вокруг ресепшена толпился народ: заправские журналисты. Даже две камеры приехало: одна съемочная группа с Первого канала, другая с радиостанции «Серебряный дождь». Теперь и радио выкладывает на сайте видеоролики, стерлась грань между телевидением, радио, газетой и сетевым новостным порталом.

Горчаков появился не сразу, спустя минут пять или семь. Он вышел вместе с женщиной важного вида из комнаты, на которой висела серебряная табличка с черными травлеными буквами «Редакторская». На нем был замшевый пиджак поверх клетчатой рубашки, которая смотрелась на нем, тем не менее, солидно и нисколько не безвкусно, нос украшали продолговатые очки.

В отличие от Федора, он не сразу заметил своего протеже. Окинув толпу пришедших безразличным взглядом поверх очков, он направился к стойке сразу же за ресепшенем, на котором стояли большой чайник для кофе-брейков, лежали печенья, расфасованные по тарелочкам и бутерброды, подойти к которой сам Стрельцов с непривычки постеснялся.

– Аркадий Борисович! – позвал он Горчакова.

Тот поднял глаза на стену прямо перед глазами, постоял так немного, словно прислушиваясь, но не поворачивая головы, а потом снова вернулся к пластиковой кружки, куда насыпал растворимый кофе, но еще не положил сахар.

Федор подошел ближе и повторил Горчакова по имени. Тот повернулся и еще некоторое время смотрел на Стрельцова отсутствующим взглядом.

– А, это вы. – произнес тот наконец, словно ожидал прихода кого-то другого.

– Спасибо, что смогли все это организовать.

– Да, стоило все это не дешево, feci quod potui. К редактору подходили?

– Да, мне сказали ждать. Еще пятнадцать минут до начала. И еще какие-то участники ожидаются.

– Я решил, что ваш голос надо усилить, позвал кое-каких политологов. Давай куда-нибудь отойдем?

Федор утвердительно кивнул.

Вскоре они оказались за кулисами: их пропустили в редакторскую, где стояло два стула, множество монтажных компьютеров и рабочий стол, покрытый бумагами и компакт-дисками.

– Вы должны понимать, какая на вас ложиться ответственность, – начал разговор Горчаков, сев на край рабочего стола редактора.

Федор пристроился на табурете у монтажного стола.

– Если вы неправильно рассчитали силы и не все взвесили, то все ваши усилия окажутся напрасными.

– А что я мог не рассчитать?

– Вы новичок во всей этой теме, поэтому вряд ли осознаете, что вы уже усвоили, а что еще нет. Здесь плавает очень крупная и очень опасная рыба, и они никогда не простят вам, если вы испортите их magnum opus, великий труд, главное дело. И вы со своей sancta simplicitas, неведением, основанным на вере, можете очень легко поскользнуться, а то и свернуть шею. Поэтому я спрошу прямо. Все ли вы взвесили и все ли рассчитали?

Еще находясь дома, в своей постели, проснувшись с утра, Федор сомневался о том, стоит ли продолжать это дело, но потом вспомнил материны блинчики. Ради блинчиков можно было кинуться в пропасть, очертя голову. В общих чертах он представлял, о чем будет говорить, но конкретного плана не заготовил, надеясь на свою способность к импровизации.

– Я начну с того, что расскажу свою историю, а потом про русский язык. – попробовал Стрельцов выстроить какую-то конструкцию.

– Продумайте каждое слово. Вы не владеете русским языком, и это de facto делает вашу позицию уязвимой.

– В смысле – не владею?

Горчаков покачал головой.

– На базовом уровне все владеют русским языком. И вы, и ваша родня, и миллионы таких же граждан. Но здесь нужен особый, продвинутый курс, чтобы выйти за пределы ограничений, которые язык накладывает на ваше мышление и на ваше выражение собственных мыслей. Эти ограничения были введены специально, и их не так легко обойти, пользуя столько выхолощенный и ненадежный инструментарий, как конвенционный язык.

– Я думал, кроме группы никто не стал бы вредить язык. Кто мог наложить эти ограничения? – уточнил Стрельцов.

Горчаков задумался, рассчитывая как лучше подступиться к этой теме.

– Кому принадлежит язык?

– Нам всем.

– Кому всем?

– Людям.

– Язык такая же форма собственности, как и магазин, квартира или машина, – продолжил Горчаков. – И у него тоже есть хозяин, который обладает всеми правами на язык. Это касается и русского языка. Возможно, в будущем право пользования языком будут лицензировать, как сейчас сертифицируют уровень его владения. Но пока что язык находится в широком употреблении не вопреки, а при попустительстве его владельца. Вы пользуетесь языком quantum satis, я им пользуюсь – все мы используем то, что принадлежит не нам. И я уверен, что владелец русского языка тебе известен.

Федор хотел было автоматически пожать плечами не подумав, но вовремя спохватился и задумался.

– Президент? – неуверенно произнес он.

– Ну конечно же нет.

– Нация?

– Нация! – кивнул Аркадий Борисович. – Национальное правительство действует от имени нации, чтобы управлять языком, внося туда новые значения и выбрасывая старые в интересах оптимизации управления. Я как-то хотел рассказать вам про одно интересное слово – «мир». То, что пишется через «и» с точкой. Русский народ, каким мы знаем его сейчас, это недавний конструкт, которому едва ли будет сто пятьдесят лет. Во времена Российской империи он представлял собой кучу разнородных общин, отличающихся друг от друга иной раз больше, чем москвичи от чеченцев. Но и слово «община» они тоже не использовали. Это слово – поздний креатив историков. Сами члены общины использовали в отношении себя слово «мир».

– Через «и» с точкой?

– Да. Отсюда такие выражения как «на миру и смерть красна», «с миру по нитки», и тому подобное. И этот «мир» ограничивался самыми дальними землями, какие община может вспахивать в течение дня. Каждый такой мир обладал огромной автономией – либо формальной, либо неформальной – и даже имел право на самооборону. Ubi bene, ibi patria. Разумеется, эти миры как единицы самоуправления всегда представляли опасность для централизованной империи. Государство всегда с ними боролось, но победить смогло только ближе к двадцатому веку и не без помощи языка. Реформы Витте и Столыпина по облегченному выходу из общины и введения права частной собственности на землю стали самой удачной операцией против общины. Они ее окончательно подорвали. Помочь стереть ее из истории им помог новый инструмент – возможность выкинуть слово «мир» через «и» с точкой через реформу языка, ибо silentium est aurum. Мир с тех пор означает ойкумену – неведомую и абсурдную бесконечность, то, что означало слово «мир», превратилось в безликое «община», под которое подпадает все, что угодно, включая колхоз, который никакой автономии не имеет вообще. И родина – она тоже превратилась из узколокального ландшафта в анонимную протяженность всей страны, которая неожиданно вся стала для каждого родина. Что чушь полнейшая и с исторической, и с онтологической точки зрения. Но очень удобная в управлении людьми, потому что некоторым не хватает возможностей выйти за пределы понятия «родина» и отказаться за нее умирать.

– И что это может означать? – уточнил Федор. – Они не могут действовать по указке правительства. Не думаю, что у правительства есть такая цель – устроить в стране бардак. Это только мой брат думает, что кругом масоны, и что министров хлебом не корми – дай над собственным гражданами поиздеваться. Явно группа действует против интересов большинства. Но почему тогда им такое позволяют? Почему эти ограничения, о которых вы говорите, сомнут меня, а их не тронут?

– Не уверен, что в правительстве вообще есть кто-то, кто понимает то, о чем мы говорим, – рассмеялся Горчаков. – Нет, они все – части одного механизма, который вращает жернова истории. Им не надо приходить в сознание, чтобы чинить вам лично какие-то препятствия. Даже больше скажу, vice versa, они не знают вас, и никогда не узнают. Когда вы начали стучаться во все двери, не понимая, как работает система, вы привлекли слишком много внимания, и теперь вся система настраивается так, чтобы исключить из нее все ваши усилия. Они делают то же самое. Но они в тени, а вы – на свету. И сейчас, когда сядете за стол, вас увидит вся страна.

– Думаете, они захотят от меня избавиться?

– От вас избавятся не они. От вас избавится механизм. Если кто-то и причинит вам вред, то это будет последний мент или последний алкаш, который даже не поймет что натворил.

Вскоре в дверь постучали, а потом и открыли. Это была та самая женщина, с которой Аркадий Борисович вышел из редакторской в прошлый раз. Планшетный компьютер в ее руках сверкал различными цветами, словно она не работала, а играла в какую-то аркадную игру, но в глазах отражалась нервозность и напряжение.

– Вас повсюду ищут, Федор Александрович! Что это такое? – возмутилась она.

Стрельцов поднялся со своего табурета у монтажного стола и направился за ней следом в зал для пресс-конференций, оставив Горчакова в помещении одного.

В коридоре оставалось только двое политологов – мужчина и женщина – о которых говорил Горчаков, да один представитель партии КПЦ, но не «младоцентренок», а гораздо серьезнее и опытнее. Журналистов уже попросили пройти в зал, и их веселые шутки и гул доносившиеся оттуда, нисколько не успокаивали взвинченного Стрельцова.

Федор быстро растерял всю уверенность в своих силах, пока шел от редакторской до конференц-зала. Сразу вспомнились и страх выступать перед аудиториями, даже скромными, в пять-шесть человек, вывалились из головы все заготовленные фразы, никак не приходило то, с чего следовало бы начать свое выступление, а руки охватил легкий тремор, который Федор иногда видел у Ивана после ночных запоев с друзьями.

Помещение вмещало около пятидесяти посадочных мест, но заполненными оказались чуть меньше половины. На первых рядах и вокруг прохода между двумя рядами разместилась основная масса журналистов – видимо, кто поопытнее и посмелее. Подальше – в основном студенты и практиканты одного с Федором возраста. Во главе всего – большой стол, выполненный, как и стойка ресепшн, в виде логотипа информагентства, на ней – пять или шесть микрофонов, расставленных вперемешку с бутылками негазированной воды. Позади – большой щит, на котором размещались название агентства и его адрес в Интернете.

– Прошу, проходите. – Редактор указала жестом на места для выступающих.

Федор нашел свое место, напротив которого красовалась табличка с его именем. Другие заняли свои места, а редактор – сбоку от стола, на специальном месте.

Несколько секунд она сверялась с планом выступления, а потом включила микрофон и нарочито кашлянула, как часто делают перед выступлением.

– Добрый день, дамы и господа, – произнесла она уже другим, более деловым голосом. – Перед выборами кандидаты очень часто применяют так называемые «грязные» технологии, выступают с различными сомнительными предложениями и пользуются услугами PR-агентств с дурной репутацией. Гражданские активисты, изучая архивы Интернета, нередко находят на них компромат, порочащие высказывания и фотографии. Каждый раз выборы превращаются в битву компроматов, и каждый раз звучат заявления, что это были самые грязные выборы за всю историю нашей страны. Сегодня мы обсуждаем тему «Выборы и честность». Есть ли перспективы на честные выборы после ухода Дракона? Может ли кандидат быть честным, и всегда ли на него найдется компромат? Кандидаты: марионетки или личности? Кто дергает за нитки? Все эти вопросы мы обсудим с нашими гостями, политиками, экспертами, гражданскими активистами.

Сперва их представили по статусу, Федора назвали последним, сделав ошибку в отчестве. Нарекли активистом благотворительных проектов, что совсем, на взгляд Стрельцова, не соответствовало теме пресс-конференции и выглядело нелепо. Но никто не обратил на это внимания. Потом начались выступления.

Первым слово взял самый статный, седой политолог. Конечно же он не являлся никаким политологом, просто имел свое мнение о политике, а сам преподавал в одном из крупнейших вузов страны политическую историю Отечества. То, что сам он влез не в свою шкуру и прекрасно это понимал, Федор догадался по той еле заметной улыбки, которая появлялась на его губах, лишь только его называли политологом.

Выступал он много и содержательно, используя много специальных слов. Рядом с его словарным запасом те одиннадцать фраз Горчакова, что позволяли Федору сидеть за этим столом с этими людьми, выглядели младенческим бормотанием. Его сосед же использовал все богатство языка для того, чтобы убедить остальных, что он в этой теме свой, и что ничем другим свою компетенцию ему доказывать не надо.

Сперва он начал рассуждать о выборах, что наступает новый электоральный цикл, и что теперь все станет по-новому. Больше свободы он не обещал, но то, что будет передел собственности и заказных убийств, подчеркнул отдельно. После он поделился предположениями, что партия КПЦ, которая до сих пор исправно обслуживала интересы Дракона, уже будет не нужна, на улицах власть в свои руки возьмет протестное движение, которое возглавит какой-нибудь Никита Воротилов – с либеральными взглядами и подозрительной сексуальной ориентацией, появится какой-нибудь охранитель наследия Дракона, но он будет слаб и невнушителен, и быстро растратит все материальные и идейные активы Дракона, проиграв демократической оппозиции в стратегической борьбе за власть в государстве.

Следом выступала женщина. Ее Федор узнал сразу, так как она не сходила с экранов телевизоров за все время выборов. Представили женщину как директора гражданского комитета «Наблюдатель», но для верности добавили, что она к тому же тоже – политолог.

Ее тема выступления касалась грязных технологий. Стрельцов никогда не слышал о таких формах накрутки голосов за того или иного избирателя. И если бы не постоянные возгласы в духе: «Да как же народ будет верить после этого Дракону?!» – можно сказать, что оно получилось содержательным.

Третьим взял слово человек из КПЦ. Первым делом он начал критиковать и первого, и второго выступающего, обвиняя их то в продажности, то в необразованности, то в некомпетентности, то в получении денег от Запада. Иногда переходил на крепкие выражения, хотя и в рамках приличия. На его табличке красовалась гордая фамилия «Зубцов». Это Олег Арсентьевич, сын председателя правления партии КПЦ, также член ее правления, как и его младший брат и сестра, и возможный преемник.

Их семейную историю Федор, как безродный натурал, знал хорошо, в отличие от остальных тонкостей политической сферы страны, так как именно ее приводил в пример, оправдывая существование надпиленных карьерных лестниц, по которым ему никогда не достичь успеха. Об этом седой политолог тоже говорил, когда прогнозировал превращение классических политических партий в частное дело или даже семейный подряд.

Федору досталось выступать последним. Когда редактор передала ему слово, он уже кое-что накидал в блокноте в виде тезисов, хотя, как начать свое заявление он так и не придумал.

– Добрый день, дамы и господа, – начал он традиционно. – Это первые выборы президента, на которых я буду голосовать. потому что мне двадцать три. но я уже ходил на выборы с отцом, когда был маленьким, и он часто мне рассказывал как все происходит. и я даже за него ставил галочку один раз – за Дракона.

В зале прозвучал сдавленный смешок, а кто-то нетерпеливо кашлянул.

– И в этот раз все по-другому. Наверное, потому что Дракон уходит. И я столкнулся с тем, что есть люди, которые угрожают нашей стране. Вы знаете, что сейчас идут какие-то. – Федор попробовал подобрать подходящее определение, и ему это удалось, – вандальные дозвоны. И что спецслужбы уже накрыли два call-центра. В общем, я столкнулся с тем, кто их нанимает и все организует.

Федор стих, чтобы перевести дыхание. Зал напряженно слушал.

– Есть группа людей, которая разрушает язык, чтобы люди не могли нормально общаться. Уже есть первые жертвы.

– Я вижу, – сказал кто-то из зала. Его поддержал легкий смешок кого-то с задних рядов.

– Нет, я не про себя. хотя.

Федор чувствовал, как в нем пробуждается злоба на то, что он не может простые идеи выразить простым языком. В каком-то смысле он злился и на себя, на свою ограниченность, на самонадеянность, на то, что переоценил свои силы и на то, что не тренировал речь у зеркала. Глянув в блокнот и вспомнив главное, он продолжил.

– Есть группа людей, которая никак себя не называет. Они поставили цель разрушить русский язык и русскую цивилизацию, потому что цивилизация – это язык. И только языки с высокой долей абстракции способны быть пригодными для того, чтобы строить империи. И они делают все, чтобы уничтожить нашу цивилизацию.

Один из журналистов захлопнул свой планшетный компьютер, встал и тихо вышел из зала, двое других начали собираться. Еще один спросил, не поднимая руки:

– План Даллеса что ли?

Об этой известной советской подделке Федор слышал от своего брата, который, крайне уверенный в ее истинности, даже вывешивал цитаты о планах уничтожения русских даже на кухне и в туалете, за что мать его всегда ругала. Мать, всполохом загоревшаяся в его памяти, спутала все мысли, и Стрельцов снова уперся носом в блокнот, чтобы изъят из него свое сообщение.

– Нет, не план Даллеса. Они прячутся, так как не хотят быть обнаруженными. Для этого не используют никаких имен, никаких знаков, и даже никак себя не называют, пока ты не будешь посвящен в их круг.

– Масоны что ли? – спросил с легкой издевкой журналистка справа.

– Да нет же. Они, – он снова принялся перебирать слова, чтобы хоть как-то определить их род деятельности.

– Тогда может быть блоггеры Пентагона? – поддержал кто-то еще.

– Скорее вежливые люди, – добавила сидящая рядом с ними девушка, вспомнив эпизод десятилетней давности.

– Не совсем. – произнес Федор, – они. – Он не придумал ничего лучше, чем сказать самое близкое, что пришло в голову: – Лингвисты.

Раздался нескрываемый дружный смех. Еще двое, хватаясь за животы, покинули пресс-конференцию. Смеялись уже и те, кто сидел с Федором за одним столом. Женщина даже наклонилась к седому политологу и тихо, но недостаточно тихо, чтобы не услышал Стрельцов, спросила: «Надо будет спросить Горчакова, зачем он нас пригасил в этот цирк».

Стрельцов терял контроль уже не над залом – зал он сразу потерял как открыл рот – он терял контроль над собой. Не видя никакого выхода из глупого положения, он уже собирался встать и бежать из зала, забыть все как дурной сон и никогда не лезть в политику, простить убийцу и выкинуть из головы все слова Горчакова, самого Горчакова, Столетова, всю эту шайку лингвистов-радикалов, а может быть даже и Елену с ее покойным отцом, за которого он тоже неосмотрительно пообещал отомстить. Но что-то приковывало его к стулу, и бежать он не мог, мог только бормотать нечто маловразумительное.

– Нет-нет, вы не понимаете. Это все очень серьезно. Они занимаются политическим шантажом!

Девятая фраза из списка Горчакова снова привлекла всеобщее внимание и временно остановила массовую эмиграцию из зала. Кое-кто сел обратно на свое место, кто-то, уже значительно продвинувшись в сторону выхода – на чужое.

– Я вам расскажу, как они узнают друг друга! – не сдавался Федор. – Они используют слово «мы» только в отношении членов своей группы, а со всеми остальными говорят «я и ты».

Смех в очередной раз заглушил его неуместных монолог.

Федор Стрельцов так и не закончил свое импровизированное выступление. Журналисты сперва уходили по одному, а потом этот процесс превратился в лавинообразный. И вот уже не только они, но и приглашенные гости, отягощенные явной маргинализацией своей миссии, и даже редактор покинули зал, оставив его одного за пустым столом в пустом помещении.

Он сложил блокнот, iSec и кое-какие заметки в рюкзак и медленно, пораженный и подавленный, двинулся на выход. Там его попробовал задержать Горчаков.

– Ничего страшного, – произнес он, – просто они не могли не назвать то, что не может быть определено. А слова для этого не существует. И смех – это просто аварийная программа, с помощью которой они могли выйти из этого кризиса.

В какую-то секунду Горчакова даже хотелось предать дефенестрации, но благоразумие не отпускало Стрельцова, как разгневанный дух, вселившийся в тело и овладевший им. Стрельцов его просто не слушал. Даже не повернулся в его сторону. Просто прибавил шаг, – и вот уже бежал вниз по ступеням очертя голову, стараясь навсегда покинуть это место и забыть все, что произошло за последние два часа.

В тот день Федор так и не решился идти домой. Он купил бутылку водки, забрел в случайный двор где-то между Петровкой и Большой Дмитровкой. Сел в тени опадающего каштана и в одиночку принялся злоупотерблять. Возникали у него мысли наведаться к Лене, посетить Дениса или даже позвонить Горчакову и высказать про него все, что думает. Но Елена едва ли оценит его состояние и расстроится, Денис может и поддержит, но начнет ныть, что он его предупреждал, а Горчаков. Горчаков найдет объяснение и этому. Так он всегда делает.

Солнце только перед самым закатом выглянуло из-за туч и осветило верхние этажи соседнего здания. Его стекла в лучах света засверкали золотом, словно его молчание, словно молчание всех, кто в этот день для Федора умер. В одиночестве, оторванный от средств коммуникации, Интернета или телевидения, он воображал, что сейчас, в этот миг показывают его пресс-конференцию, и вся страна выливает на него звонкое серебро смеха.