«Эх, майор, майор! Что ж ты такой уебищный!» — корил себя майор Человечников, поправляя перед зеркалом выражение лица. Выражение было глуповатым, хоть щурься, как Коломбо, хоть улыбайся застенчиво, как Володя Шарапов, хоть шевели мозгами, как патер Браун. Майор страдал. Он понимал, что не может рассчитывать на взаимность.
Как-то он гулял с младшей дочерью, лет шесть назад, и вслед им прохожая старушка прошипела: «Совсем совести нет. Такую громадную псину ребёнок выгуливает, да ещё без поводка, без намордника! А если этот зверь нападёт на кого? Девчонка-то не удержит! Что тогда? Вон по радио передавали — одной пенсионерке откусили…» Что там такое откусили пенсионерке, Евгений Михайлович не расслышал, но про то, что иногда при определённом освещении бывал похож на коренастого кобеля, знал и сам. Справедливо было и то, что и при всяком другом освещении, и даже в темноте он тоже не очень-то хорошел.
Но неказистостью своей детектив никогда не тяготился — уже говорилось, что город наш населён был далеко не богинями и героями, а так, жмыхом и соломою рода человеческого.
Только ведь и с соломою может разное случиться. И случилось!
Неизвестно, все ли мы умрём когда-нибудь, но что когда-нибудь каждому из нас встретится, если уже не встретилась, главная женщина — это точно.
О главной женщине многое сказано, но многое из сказанного туманно, неверно. Говорили, что она красавица, но многие свидетельствуют об обратном и даже утверждают, что самая совершенная красота лишь отсвет её могучей власти. Она не всегда умна, часто и не умна вовсе; ну так что же с того: что за радость желать и ласкать доктора наук или топ-менеджера. Одних главная женщина настигает в нежном возрасте и не отпускает уже никогда, выращивая из ослеплённых и оглушённых первой любовью мальчиков поэтов и рыцарей. Других подстерегает в середине жизни, уводя от устоявшихся было привычек, от семьи, от любимых детей — в бездну, разверзшуюся по соседству, в которой плоть, воздух, вода и свет новы на вкус. Третьих забирает уже слабыми, перед самой старостью, кружит их напоследок по небу над прожитыми вещами, днями, деньгами и чувствами, показывая, какими они могли быть, но не были и никогда не будут.
Главная женщина не знает, что она главная, но каждый, кто встретил её, знает, что она главная. Потому что она выглядит, пахнет и любит лучше всех других женщин. Она главная, потому что другие женщины неглавные. И всё остальное тоже неглавное.
Радикальные романтики гласят, что главная женщина всего на всех одна и при том никому не доступна, что она идеал, а каждому из нас в реальности является лишь её охлаждённая реплика. Народ попроще и поциничнее полагает, что главных женщин полно, у каждого своя отдельная, а у кого и по две, три; бывает, что и одна на троих.
В любом случае, главная женщина ошеломляет, и любовь к ней возвышается в любой судьбе над всем, что в ней было, есть и будет.
Пришло время и Евгению Михайловичу Человечникову по прозвищу Человек встретить главную женщину. Его случай оказался очень тяжёлым. Ибо женщина эта оказалась умна, красива, богата. Причём не по константинопыльскому счёту, а прямо по гамбургскому. Не уступала, так сказать, зарубежным аналогам, сияла на уровне цивилизованных стран и развитых демократий. В разных местах находятся главные женщины. Эта сидела в автомобиле. «Deus aux mahina», — подумал бы Человек, будь он поначитаннее. Но он не был поначитаннее и ничего не подумал. Просто налетел на неё, как тупой Титаник, получил пробоину мозга и пошёл на хуй ко дну.
В то утро майор Мейер объяснил майору Человечникову, что привёз из Москвы лучшего следователя и что следователю этому нужна его, Человечникова, помощь.
— Ну так проходите, — радушно распахнул двери офиса Евгений Михайлович.
Тунгус прошёл, потоптался, пооглядывался.
Спросил:
— Чем здесь пахнет?
— Пахнет? — спросил Человек.
— Ну да. Воняет. Рыбой что ли? Рыбу жарили здесь? Или ботинки сушили?
— Ботинки? — спросил частный детектив.
— На батарее. Старые ботинки, — уточнил тунгус. — А там что на подоконнике?
— Гортензии, туберозы, — отвечал детектив.
— Пыль что ли? — спросил Мейер. — Не, она здесь разговаривать не будет.
— Она?
— Марго. Следователь. Маргарита Викторовна. Пошли в машину, там пообщаетесь.
Человечников шёл к автомобилю по крякающему снегу через унылый уличный воздух; он ещё не видел её, но вдруг великий страх стиснул его и стеснил, он стал замедлять шаги, стал даже подкрадываться, как будто машина была заминирована.
— Что замерли, Евгений Михайлович? — нетерпеливо позвал тунгус, приглашая садиться на левое заднее сиденье.
Евгений Михайлович смутился, хотел было вернуться в офис, обуть вместо тапочек туфли, но не вернулся. «Поздно», — стукнуло в голове почему-то. Застегнул куртку, про которую подумал: «Наверное, тоже пахнет жареной рыбой; или ботинками; блять, и пуговицы нижней нет; блять, и верхней». Отщипнул немного снега от придорожного сугроба, пожевал, чтоб отбить вкус сигареты; сел в машину. Заметил, что вкус сигареты не отбился, а стал ещё гаже. Посмотрел направо.
Так он и думал, так он и думал, так всё и было! Ярче тысячи лун сверкало в темноте её лицо, ярче тысячи солнц.
Он смотрел на неё и не мог толком рассмотреть: виднелась только её красота, черты же её в этой красоте растворялись.
Но кое-что он как опытный сыщик уяснил: «Рост около ста восьмидесяти, а у меня сто шестьдесят восемь… пальто чёрное, дорогое, воротник из меха дорогого какого-то… а у меня куртка без пуговиц, ботинками пахнет, а у неё духи какие-то такие… а шея у ней какая, а подбородок, а зубы вот какие… а у меня… пломба мне нужна, пломбы, много пломб… а шея у меня, ну разве это шея! — у меня… эх, майор, майор…»
— Маргарита, — представилась она.
[С Моисеем бох говорил раскатами грома. Если он хоть раз говорил со мной, то точно голосом женщины.]
— Можно просто Марго, — она протянула ему холодную узкую ладонь, вынув её из перчатки, как кинжал из ножен.
Он тоже протянул руку, но не посмел даже коснуться её пальцев. И всё же ему показалось, что он поранился: «двадцать семь лет? Может быть, двадцать пять, а мне…»
— Следственный комитет. Прокуратуры. Специальное управление. Отдел номер ноль. Сложные случаи. Засекреченные операции. И всё такое. Уже знакомый вам майор Мейер мой помощник. Можете не представляться. Я знаю, кто вы такой. А вы знаете, кто вы такой? — свет её голоса достигал его не сразу. Он доходил до него с безмерной высоты её недосягаемости, по пути остывал, замедлялся, обожествлялся.
— Кто такой, — повторил он за ней.
— Вы — последний в этом городе честный милиционер. Вот так. Единственный, да и тот в отставке. Что скажете?
— Нууу… это… — сказал майор.
— Я тоже честная. Только не милиционер. И не из этого города. Вы нам поможете?
— Поможет, — не дождавшись ответа окончательно впавшего в ступор Человека, отозвался за него с водительского места тунгус.
— Окей, — сказала Марго. — Вы были хорошим оперативником, уважаемым командиром. У вас есть дети. Вам нужны деньги. А нам нужны вы. Мы охотимся на одного ублюдка. Он называет себя Драконом. Вернее, мы называем его Драконом. Он похищает людей. По одному человеку каждые три месяца. Зимой, весной, летом, осенью. Уже восемь лет. Никто из похищенных не найден ни живым, ни мёртвым. Ни один.
Через какое-то время после исчезновения очередной жертвы на её доме появляется надпись. Или на тротуаре возле дома, на столбе. Иногда на отделении милиции, куда родственники обратились с заявлением о пропаже. Два иероглифа. Мелом или краской. Означающие «след дракона». По-китайски. Шутит он так. А может, хочет, чтоб мы его поймали. С такими и так ведь бывает.
Ничего вроде бы особенного. Но есть одно но. Все похищенные — дети. Мальчики десяти лет. Что он с ними делает? Или сделал? Подумать страшно! Каждые три месяца. Вот и посчитайте.
— Тридцать два, — наконец, заговорил, посчитал майор. — Слышал. Про него писали. И по телевизору было. Он в Москве орудовал.
— И в Подмосковье.
— А у нас что ищете?
— Его ищем. Он теперь здесь.
— Не слыхал.
— И никто не слыхал, кроме нас. Дети на окраине и в окрестностях вашего города уже два года, как исчезают. Один в три месяца. Зимой, весной, летом. Осенью. Иероглифы. Только милиция местная вначале вообще от дел этих отмахнулась. Ну пропали два мальчишки из бедных семей. Ну — пропали, ну и что! Есть ведь дела поважнее. С кетчупами дружить, потом с ними же воевать; торговые центры строить, дороги. В Жкх вот управляющие компании появились, надо ведь и ими кому-то управлять. До оперативно ли розыскной деятельности тут, до допросов ли, экспертиз, протоколов!
А когда поняли, что тема серьёзная, что сам Дракон в ваших краях объявился, побоялись показать, как первые случаи прозевали и элементарного не сделали, улик не собрали, свидетелей не искали, ничего не сделали, что должны были, — тут испугались. Стали дела эти замалчивать, вести врозь, хотя их, конечно, в одно надо объединять, в одно с московским делом. Думают, потянем пока, а там, глядишь, переберётся Дракон в другие места… и что противно, все силовики ведь под ними здесь — и мои коллеги, и Фсб, и суды, все под этими оборотнями. Не пробиться с правдой сквозь них.
— Зря вы так про нашу милицию, — перебил вдруг Евгений Михайлович. — Там и хорошие ребята есть. Чечню прошли, много дел раскрыли, многих спасли… Пашут…
— Ну да, мотыжат, понимаю. Но начальник над ними Кривцов…
— Так снимите Кривцова!
— Я из другого ведомства…
— Так посадите.
— Не имею поручения. А имею поручение поймать Дракона. И поскольку сотрудничество с хорошими милиционерами генерала Кривцова невозможно в силу отрицания ими версии о серийном убийце, мы хотим сотрудничать с вами.
— Чем я могу?..
— Вы знаете город. Вы хороший специалист. Вы поможете мне проводить независимое расследование как частный сыщик. Вы знаете почти всех местных милицейских начальников, потому что они были когда-то вашими подчинёнными. Вы поможете узнать то, что известно им на самом деле. Может быть, кто-то из них, из тех, что почестнее, тоже поможет нам. Неформально. Моё руководство пробовало работать с ними официально. Результат — полный саботаж, поэтому меня прислали сюда. Инкогнито. Никто из здешних чиновников не знает о нашей миссии. Мы с Мейером прибыли приватным образом. Как туристы. Сколько стоят ваши услуги?
— Рынка нет. Ничего не стоят. Не было прецедента. Пиво ещё как-то идёт, а сыск не котируется.
— Тысяча рублей в день, — предложил тунгус.
— Окей.
— Окей.
— Окей.
Все трое сказали окей. И Человек, хотя ему хотелось сказать, что для прекрасной Марго он готов сразиться с Драконом совершенно бесплатно.
— Вот мой телефон, — тунгус дал майору крохотную картонку с цифрами. — Постарайтесь что-то узнать в ближайшие дни у ваших бывших сослуживцев.
— Только аккуратно. Не спугните, — подсказала Марго. — И про нас ни слова.
— Вот задаток. Пять тысяч, — улыбнулся Мейер.
— Наступило время зимней жертвы. Дракон будет действовать. Когда и если в городе пропадёт ребёнок, немедленно сообщите нам. Важно перехватить расследование у ментов или хотя бы встрять в него с самого начала, чтоб они не успели его завалить и загадить так, что потом не разберёшься, — приказала Марго.
— Если вы понадобитесь, мы вас найдём. Будьте на связи круглосуточно, — добавил Мейер.
— Когда пропадёт мальчик, если действовать быстро, у нас будет шанс спасти его. До нас не был спасён ни один. Хотя в Москве следствие вели лучшие оперативники. Мы должны сделать то, что не получилось у них. Мы сможем. Мы лучше лучших! Скажи, тунгус, — произнесла Маргарита Викторовна.
— Лучше лучших! — воскликнул тунгус.
— Евгений Михайлович, я уже сказала, что меня нужно звать Марго. А можно ли вас как-то покороче? Женя слишком легкомысленно. Может быть, Че? Коротко, но в то же время солидно. По-боевому и романтично.
— Да, почему нет.
— Тогда пока, Че, — сказала Марго.
— Пока, Че, — сказал тунгус.
— Пока, — сказал Че.
— Ну, — выждав паузу, произнёс тунгус, обращаясь к Че.
— Что? — спросил тот.
— Пока. Мы сказали пока.
— А! — хлопнул себя по лбу майор, забывший выйти из машины. — Пока, — и вышел; не хотелось ему выходить.
Снаружи, где начинало было кое-как светать, опять почернело от наползших с болота мраков и туч. Машина уехала. Майор смотрел вслед и видел восход. Над его плоской судьбой, над его пониженной жизнью — восход сверкающей женщины, лучами которой впору было бы освещать игры богов, ристания ангелов и золотые россыпи, и самый Эдем. А освещаются: он в куртке без пуговиц, его грошовая детективная лавочка, его нелепый город, построенный угрюмыми людьми от нежелания жить.
Кто любил, тот знает, что любовь действует, как эфедрин: подкрашивает реальность праздничными тонами. Бревенчатый офис майора стал от любви довольно мраморным, а серая его куртка — ослепительно серой. Стало веселее и в то же время много страшнее на душе. Всё выше восходила Марго, всё яснее становилось вокруг, и всё яснее становилось майору, что не достичь ему, не дотянуться. Вот почему корил он теперь себя перед зеркалом.
