Капитан Арктика нисходит по трапу на лазурный узорчатый лёд мили смирения. Светящиеся волосы обрамляют его спокойное с внешней стороны лицо. Вслед ему спускаются Госпожа, Жёлтый, Волхов и Юнг; все, кроме Госпожи, с непокрытыми головами. Все, кроме архангела, в праздничных ризах. На Госпоже косынка из лёгкой зеркальной ткани. На капитане старинный белый китель, пробитый и заштопанный в трёх местах поверх сердца — след от трезубца Денницы, память о величайшей битве Верных с Падшими в грозовом облаке библейских небес над ревущим разверзшимся адом.

Попугай, чтобы не нарушать благочиния, оставлен на ковчеге, уселся на рее, провожает ангелов, машет им крылом, посылает мысленно внушение капитану: «мальчика, мальчика спаси».

Иноки шествуют вшестером белой благоухающей вереницей вниз по пологому склону Арарата. На середине спуска Фефил шепчет Петру — в абсолютной тишине шёпот его хорошо слышен и везде, и на вершине айсберга, на звоннице Спаса-на-Краю, где Пётр беззвучно звонит в колокола: «Брат, встречай великого гостя». «Встречаю», — радостно отвечает Пётр, и колокольный звон становится слышен, пышный, протяжный изнутри, с весёлыми трелями, величавыми переливами и чудными перегудами поверху. Громадные привольные волны приветного звона вал за валом перекатываются через возвышенную тишину, то затопляя её полностью, то спадая и открывая её строгие формы.

Схимонахи останавливаются ждать на предгории Арарата. Капитан Арктика приближается к ним, склонив голову. Справа от него идут оборотень и медведь, слева юнга и Госпожа. Сыны Божии в этот необычайный час не повелевают людьми, но сами идут к ним на поклон, к лучшим из них, к почти ангелам, но всё-таки — людям, скитерам Семисолнечной обители. Так через смирение ангелов своих Господь выказывает благоволение грешному роду человеческому.

Смиренно воины Света проходят последнюю милю и предстают перед скитерами.

— Милость нам не по грехам нашим! Радуемся, ибо видим Свет, пришедший от Господа посветить нам в наших потьмах, — приветствует схиигумен архангела и его спутников.

— Здравствуйте, честные отцы, — говорит капитан Арктика.

Семь праведников, отлучившихся в эту белую холодную пустыню молиться за русь, хорошо знакомы архистратигу.

Схиигумен Фефил — мудрый старец, до того чистый, что борода и глаза у него бесцветны, а кожа у него прозрачная: видны через неё кости кистей рук, черепа лицевые кости и оплетающие их ветвистые кровеносные ручейки. Таков же с виду и Зосима, только немного моложе и с глазами лазурными, узорчатыми. Брат Николай не так прозрачен, не так и худощав, даже плотен и улыбчив. В руке книга Исход с картинками, то и дело в неё заглядывает — почитает, порадуется, вокруг посмотрит, всем и всему и на все стороны поулыбается, опять книжку раскроет. Брат Сергий рослый, с капитана Арктика почти ростом, но стар при этом чрезвычайно, старее всех в скиту, прежде Фефила ещё здесь спасается. Он уже почти мёртвый, так стар, вот и не видит ничего, кроме Света, и не говорит ничего, кроме молчания. Ещё два инока не имеют ни имён, ни лиц — до того самоотречены. Петра, который оставлен сегодня наверху при колоколах, архангел не видит отсюда, но помнит: шустрый щуплый монашек в зеркальных солнцезащитных очках, у которого по щуплости его никак не растёт борода, так что из третьего Рима было предписание считать его православным в качестве исключения хотя бы и без бороды, посколько благочестие может и бороду в особых случаях заменять.

Ангелы и люди стоят одни перед другими, отражаясь друг в друге, отбрасывая друг на друга блестящие тени; над ними вздымается ледовая круча, покачивается на плавных волнах утихающего колокольного звона серебряный ястреб, истекают целительным золотым сиянием семь цветущих купольных крестов дрейфующего полярного скита.

— Кому ныне Бог? — вопрошает схиигумен капитана.

— Кому спасение? — вопрошают схимонахи.

— Что ответит? Как он измучен! — думает Госпожа. — Что изречёт дух смятенный?

— Не отступай, капитан! Морякам обещано! Держи же слово, — напряжённо молчит Волхов.

— Велик или «Курск»? Ну, босс, поглядим, как ты теперь покомандуешь, — тянет про себя Юнг.

— Велика, Велика отпусти нам! — мысленно рычит Жёлтый.

— Мальчика спаси, — безмолвно умоляет издалека попугай.

Колокола окончательно умолкают — Пётр, чтобы расслышать ответ архангела, перестаёт звонить; снова немеет всё.

Капитан Арктика, будто виноватый, смотрит себе под ноги, видит: далеко под насквозь прозрачным льдом несколько кряжистых донных дубов машут продолговатой листвой в такт накатам шквалистого восточного течения; меж дубов с ветки на ветку порхают потревоженные летучие скумбрии. Морские коровы, уцелевшие только в здешней заповедной воде, пасутся среди зацветающих водорослей. На какое-то мгновенье коровы как бы задумываются и, как бы додумавшись до чего-то, перестают жевать и пошевеливать ластами и поворачивают гладкие головы налево, на восток. Там, за холмом, поросшим бледными карликовыми кораллами, дно на тысячу миль каменисто и голо; там пустыня, где нет ни растений, ни рыб; оттуда налетают порывы бурных течений, приносящие рыжержавые облака взбаламученной мути. Оттуда надвигается теперь гигантская трёхмерная чёрная тень чего-то хищного, напоминающего преувеличенную акулу из предутреннего кошмара; тревожатся скумбрии, замирают коровы, стынет, как кровь в жилах, крепкая вода в задубелых, тяжёлых полярных морях.

Капитан Арктика поднимает глаза; видит, что все, все, все смотрят на него, ждут ответа. Схиигумен несколько удивлён, что ответ не дан сразу, как бывает всегда, что архангел так долго что-то там высматривает подо льдом. Госпожа, чувствуя нерешительность возлюбленного, осеняет его крестным знамением, Фефил замечает это и начинает удивляться сильнее. Когда юнга от напряжения и нетерпения с каким-то нелепым писком подпрыгивает и закусывает кулак, благочиние оказывается нарушенным уже совсем явно, иноки понимают, что что-то идёт не так, но несуетно продолжают ждать, не подавая повода усомниться в незыблемости заведённого с древности строгого порядка.

Между тем, улыбаясь то глазами, то ртом, архангел всё молчит.

— Не знак ли это молчание? Не гнев ли свой изливает Господь безмолвием посланного к нам? — невольно приходит на ум схиигумену.

Его тревога, хоть и сдержанная твёрдым характером, доносится до братии. Николай переступает с ноги на ногу, Зосима теребит вериги, безликие переглядываются, Сергий поворачивается на восток.

Чтобы вывести из неловкого уже положения себя и всех, отец Фефил повторяет — такое случается впервые — священный вопрос:

— Кому ныне Бог?

— Не положено дважды вопрос задавать по обычаю. Но и молчать по обычаю не положено. Неправильно дело идёт, не туда, — одинаково и одновременно размышляют Пётр и Юнг.

— Кому спасение? — завершает вопрос схиигумен.

— Экипажу подводной лодки «Курск», ста восемнадцати отважным морякам. Мученикам и героям. Им спасение. Пусть восстанут с морского дна, пусть воскреснут. Молитесь, отцы! — отвечает капитан Арктика.

— Ой, — вскрикивает Госпожа.

— Нуууу, — нагло нукает Юнга.

— Правильно, капитан! — вырывается у Волхова.

— Неправильно, капитан! — презрев приличия, каркает с корабля разочарованный попугай.

Жёлтый обхватывает лапами голову.

Фефил поражён и ответом архангела — никто никогда не просил о воскресении — и неподобающим поведением ангелов, которые должны по обычаю во время церемонии лишь почтительно склоняться и не открывать своих мыслей.

— Что же это такое! — расстроенно думает Фефил, но спрашивает холодно и торжественно, пытаясь удержать происходящее в границах пристойности, только то, что спросить требует обычай: — Отчего же им? Отчего же не другим? Разве мало на свете других, кому больно?

— Всякая боль — боль, — уже без паузы, заученно и даже как будто торопясь, как будто спеша поскорее покончить дело, возражает капитан.

Святой отец чует эту суетную спешку, хмурится:

— Воскресить просишь? Не ослышался я?

— Воскресить прошу, — подтверждает капитан.

— Не чрезмерного ли просишь?

— Кто меру знает? Ты? Я? Бог знает.

Давно, долго служит Фефил, но не припоминает ни таких слов, ни таких поступков. Он вглядывается в архангела и ангелов требовательно и искательно, ожидая чего-то от них, что разъяснит или исправит невозможное положение, вернёт к заведённому с допамятных эпох порядку, восстановит благочиние. Капитан, однако, опять вперяется в лёд волглыми глазами, ангелы же так смущены, что кажется, готовы на новые выверты и несуразности. Ничего путного не дожидается схиигумен и произносит:

— Аминь!

После этого тихого слова содрогается океан. Принесённая восточным течением трёхмерная чёрная тень зависает в миле от священного айсберга. Напрягается и — бьётся снизу об лёд. Удар так ужасен, что даже Арарат покачивается, покрывается грозой и громом. Лёд трещит, трескается, из трещин хлещет вскипевшая от удара вода.

Тень, отступив почти до самого дна, разгоняется, разлетается и ещё раз таранит узорчатую лазурную твердь. Ледяные осколки, искристые брызги взмывают гремящими кучами выше монастырских стен; лёд океана бугрится, взрывается, вода из-под него ревёт и рвётся на шипучие вихрящиеся куски, рвётся вверх. Лёд и вода смешиваются вверху со свечением крестов и куполов в пурпурную одноцветную радугу.

Под эту высокую радугу как под триумфальную арку, в бурлении света и воды, во взрывах льда, в оглушительном грохоте рухнувшего воздуха вплывает из глубины, выступает из собственной чёрной тени торжественно и грозно легендарная могучая субмарина. Это — «Курск».

Из вспоротой боевой махиной тишины сыпятся, возвращаются в мир все привычные звуки: слышатся ветер и ястреб, и трепет флага над Арктиком.

Вода оседает и успокаивается в пробитой полынье, только белёсый туман остаётся медленно клубиться над ней; сквозь туман виден великий крейсер: гребной винт обмотан длинной липкой тиной, из расшибленного носа изливается горькая морская пена, широкие ожоги ржавчины и неподвижные стаи растопыривших шипы морских ежей опоясывают в нескольких местах прочный корпус. Крейсер красив страшной красотой израненного неукротимого воина. Его капитан, такой же внушительный, появляется у ограждения рубки; за ним на верхнюю палубу один за одним выходят моряки. Они мертвы; из-под фуражек и бескозырок, из рукавов кителей и бушлатов струится вода, замерзая на полярном морозе, покрывая лица и руки зеркальной коростой. Они строятся в две шеренги, командир командует «смирно!»; строй натягивается как стальная струна. Подводники смотрят на ангелов и монахов с требовательной надеждой, суровой мольбой. Серебряный ястреб на триумфальной радуге, распахнув воинственно крылья, победно кричит.

Архангел подзывает Волхова и Юнга, отдаёт краткий приказ; те бегут обратно на Арктик, там проворно скачут с мачты на мачту, поднимают приветственные вымпелы и флажки; монахи кланяются морякам, живые встречают мёртвых.

— За них просишь? — спрашивает схиигумен, кивая на «Курск».

— За них, — отвечает капитан Арктика.

— Дело новое, неслыханное, — от волнения прозрачная кожа о. Фефила слегка алеет.

— На всё Его воля, — шепчет архистратиг.

— Так. Так. Помолимся, братия, о воскресении славных моряков, — поворачивается Фефил к братии, приглашая их взойти на вершину Арарата и оттуда пропеть в небо Господу прошение архангела.

Иноки, смиренно крестясь, тянутся за ним, бредут медленно в гору.

— Что ты наделал, капитан! — всё-таки не удерживается от упрёка солидный и рассудительный обычно медведь. — Что ты наделал!

— Как тебе не стыдно! Постеснялся бы хоть при мёртвых! — набрасывается на медведя Госпожа.

— Да ты же точно так же думаешь! — огрызается Жёлтый.

— Приказы надо выполнять.

— Мне никто не приказывал молчать!

— Голосовать надо было в тот раз правильно, а что теперь причитать!..

Пока они продолжают в таком духе, капитан Арктика стоит как стоял, прикрыв глаза, не замечая ссоры своих соратников.

Но схимонахи всё слышат, останавливаются, глядят с недоумением на бранящихся ангелов.

— Нехорошо, — шепчет Фефил.

— Нехорошо, — вторит один из безликих.

— А это кто там? — показывает книгой далеко на юг Николай.

— Где? — щурится схиигумен, понимая, что всё сегодня не так, не быть уже, видно, никакому благочинию; не случилось бы какого окончательного конфуза, а то и бесчестья!

— Там, там, — тычет в юг Николай.

— Кого-то, кажется, черти несут, — посмотрев куда надо, кричит со звонницы отец Пётр.

— Черти? Чертей нам ещё не хватало! В такой-то день! По грехам, по грехам нашим! — сокрушается Фефил.

— Не последние ли времена наступают? — открывает книгу Николай.

— Да это же отец Абрам! Точно, так и есть! Он! — доносится с колокольни голос Петра.

— Какой ещё Абрам? — поражается схиигумен.

— Да нормальный Абрам, православный, брат наш… бывший…

— Это тот-то пьяница и богохульник?!

— Тот самый. И с ним ещё кто-то. Оба мёртвые. И точно, на чертях верхом, на самых настоящих чертях! — возвещает Пётр.

— Что ж, отцы, Господь испытывает нас. Повременим, дождёмся. На всё воля Божья, — провозглашает Фефил; ему, наконец, становится и любопытно.