Во время Великой Отечественной войны в этой пуще стоял партизанский отряд. Место тут было удобное, но не совсем. Пуща имеет форму почти правильного четырехугольника. С двух сторон такие болота, которые может пройти только необыкновенно ловкий человек, да и то с риском для жизни. С третьей стороны было тоже болото, то самое, через которое шли наши юные натуралисты из Русич к «Тихой затоке». Через него можно пройти только Оленьей тропой.

С четвертой стороны природного рубежа заслона не было. Тут были самые обыкновенные стежки-дорожки, какими партизаны выходили громить ненавистных врагов. Отсюда доставлялись питание и боевые припасы, а также поддерживалась связь с соседними отрядами.

«Тихая затока» была как бы воротами в эту пущу. Около нее на небольшом возвышении, под сенью вековых дубов, была вырыта землянка, хорошо замаскированная кустарником и зеленью.

Немного поодаль была вторая, замаскированная еще лучше, — склад боеприпасов, взрывчатых материалов, а иногда и оружия. До землянки все это подвозилось, а дальше переправляли люди.

Враг старательно и терпеливо собирал сведения про этот район. Не знал только он про Оленью тропу.

Был составлен план карательной экспедиции.

«Это же проще простого, — рассуждали каратели. — Подходим. Ставим мощный заслон по всей линии четвертой стороны, чтоб никто не удрал. А два отряда прорываются в четырехугольник и на всякий случай закрывают выходы на болото. А потом…»

Потом они намеревались схватить партизан живыми, чтоб излить на них свою лютую злость, да и получить — это значит выбить — как можно больше сведений.

План был продуман, проверен и утвержден большим знатоком подобных дел — немецким генералом.

Но…

Враги в этих планах не предусмотрели одной «мелочи» — партизанского мужества и самоотверженности.

Что правда, то правда — на этот раз враг разработал и подготовил операцию так, что партизаны ничего не знали о ней.

В партизанском штабе предполагали, что рано или поздно, а враг вынужден будет что-то против них предпринять, так как партизаны тревожили его беспрестанно.

В назначенное время, на рассвете, каратели по всем направлениям двинулись к пуще, к «Тихой затоке».

Все благоприятствовало им. Накануне партизаны проводили боевую операцию, устали и ослабили бдительность.

Тогдашний лесник, русицкий житель, официально в партизанах не был, хоть сочувствовал им и помогал, как только мог. Именно в ту ночь он ночевал в Русичах, в семье. Встал рано, направился в лесную усадьбу.

Он первый и заметил необычное движение на дорогах в направлении пущи. Не надо было быть большим знатоком военного дела, чтоб догадаться, к чему все это.

Лесник побежал в усадьбу и поджег здание. Это тем более легко было сделать, что крыша на нем была соломенная.

В землянке спали пятеро партизан, а шестой сидел в дозоре. Дозорный, заметив зарево пожара и увидев лесника, бежавшего к землянке, сразу почувствовал что-то недоброе.

Он быстро поднял на ноги своих товарищей. Сразу встал вопрос: как сообщить в штаб о такой опасности. Хлопцы спросонья немного растерялись.

«А во второй землянке у вас что-нибудь есть?» — спросил лесник.

«Есть! И много».

«Взорвите. Все равно пропащее дело. Как услышат взрыв, сразу догадаются».

Мгновение — и начались взрывы, намного мощнее, чем пушечные выстрелы. И хата лесника уже горела вовсю.

У партизан в землянке был пулемет, автоматы и гранаты.

Отблески пожара, как прожекторы, освещали подступы к затоке, к землянкам. Враги поняли, что их заметили; это их разъярило, и они ринулись в атаку.

Тут их встретил партизанский пулемет. Каратели падали один за одним. Наступление немцев захлебнулось.

Когда все же некоторые каратели прорывались, их глушили гранатами и добивали из автоматов.

Пока немцы стремились продвинуться вперед, партизаны в пуще услышали и взрывы и стрельбу. Увидели они и зарево пожара.

Сразу же все быстро и организованно направились к Оленьей тропе. Взяли с собой оружие, боевые припасы, больных и раненых. Знакомой тропой вышли в соседнюю пущу. Последним было поручено снимать все вешки и уносить с собой, чтоб не осталось никакого следа.

А что же творилось у затоки? Немцы подтянули минометы и огнеметы. В бешеной злобе они залили огнем весь берег «Тихой затоки»…

— Вот она какая… тихая! — вырвалось у одного из юных слушателей, когда Тимох Сымонович рассказывал о том событии.

— Ее надо назвать «Партизанской затокой», — добавила Зося.

Это все, что по крохам удалось собрать о том событии. Больше ничего не было известно про отважных партизан. Думали по-разному: может, их убили на месте; может, схватили и замучили.

И вот теперь с огромным волнением слушают все предсмертное письмо героев-партизан:

Братья родные!

Что можем, делаем. Лесник Сымон поджег свою хату, предупредил нас. Мы взорвали все боеприпасы, так как не было никакой другой возможности дать вам знать. Бьем фашистов как можем, но нас всего семеро, а их — нет числа. Патроны кончаются. Остается мало и гранат. Последние — для нас самих.

Простите, если что не так сделали.

И все поставили свои имена, без фамилий, так как в этот прощальный час боялись выдать свои семьи, если записка попадет в руки врага. Они, наверно, бросили портсигар к затоке, в кусты, а его весенним разводьем занесло в протоку или, может быть, она туда попала сразу — кто теперь точно может сказать об этом. А сом — он, может, вчера или позавчера только проглотил его.

Что же с этой запиской прибавилось нового? То, что лесник помог спасти весь партизанский отряд от гибели.

Значит, они в той землянке и похоронены. Там их могила…

Так закончил свой рассказ Тимох Сымонович, такой вывод напрашивался сам собой после прочтения записки.

— Дядя Тимох! А вы знаете, где стояла та землянка?

— Кто же этого из наших людей не знает.

— Покажите нам, дядя Тимох!

— Пойдемте, дети. Я сам теперь буду иначе смотреть на то место…

Пришли.

Там, где стояла когда-то сторожевая землянка, снарядами наворочало целый пригорок. На нем зеленела трава, цвели осенние цветы, желтые, золотистые, красовался чебрец, разрослись кусты шиповника.

А в изголовье стоял могучий, искалеченный дуб: повреждены, оторваны большие сучья, вырваны куски древесины, пробит пулями и осколками. Но дуб залечил свои раны и шумел-говорил со всей пущей.

Сходили хлопцы за топором, принесли лопаты. Вытесали хорошую пирамидку, вкопали ее, а на ней написали имена героев и эпитафию — надмогильную надпись, которую сложили все сообща:

Дубы шумели, гомонили, роняли свои золотые листья на памятник, на могилу.