Секретарь райкома партии Василь Григорьевич с первого взгляда был человек очень обыкновенный. Невысокий, худощавый, скромный, он ничем особенно не выделялся из ряда многих и многих работников. Единственное, что оставалось в памяти после встречи с ним, — это глаза. Спокойные, но проницательные, они будто читали на лицах собеседников то, чего они не смогли или, может, не успели высказать до конца. Тогда Василь Григорьевич, слегка улыбнувшись, взглядом, репликой, улыбкой ставил все на место. Это порой раздражало отдельных посетителей: все зависело от того, выгодна или не выгодна была такая ясность для них.

Будучи человеком одаренным, он все же много занимался, прочел сотни книг научной и художественной литературы. Знание жизни, чтение книг помогли ему во всем, и он говорил ясно, просто, красноречиво. Слушали его всегда с удовольствием, так как он украшал свою речь поговорками, меткими сравнениями. Не чурался и хороших стихов.

И вот он сидит в своем кабинете, просматривает официальные и неофициальные бумаги. Одним словом, занят текущими делами.

«Нет, это название мне не нравится, — решает он. — Вспоминается народная пословица: „Текущая вода не вернется никогда“. Что-то, значит, прошло, протекло мимо тебя, ты хорошо не разглядел, не успел понять, что к чему. А там, глядишь, уже новая волна набегает».

Он даже улыбнулся при этом, но вошла секретарша и доложила ему о приезде Сымона Васильевича.

— Пожалуйста, пожалуйста! С большим удовольствием приму его. Давно не видел!.. Заходи, брат Сымон!

Сымон Васильевич поздоровался с Василем Григорьевичем. Обнялись. Что ни говори, фронтовые друзья, хотя Сымон Васильевич и намного старше.

Василь Григорьевич улыбнулся:

— Знаешь, чем я занимался перед твоим приходом? «Текущими» делами. А знаешь, что это такое?

Сымон Васильевич, немного подумав, ответил:

— Я никогда особенно этим словом не интересовался. «Текущие» и «текущие». Так, как скажем, коса, которой косят, и коса на женской голове. Когда слышу: «Надо отбить косу», не думаю о женской косе. Когда слышу: «Она лентяйка, мать ей до сих пор косу заплетает», не подумаю о той, которой косят.

— Э, брат, в том-то и дело, что на свете больше любителей «наклепать» на женскую косу, чем «отклепать», отбить стальную. Твоя филология как палка о двух концах.

— Конечно, тут есть элемент какой-то быстротечности, спешки. Не зря и на заседаниях «текущие» дела в самом конце рассматриваются, когда все участники устанут, начинают торопиться домой… Может, лучше сказать «мелкие», «обыденные»?

— Как ни назови, а если кто не хочет вникнуть в дело, оно всегда будет оставаться «текущим». Что же, постараемся ознакомиться с твоими делами, сделаем их не «обыденными», а праздничными… Погоди! Чтоб не забыть! Ты мне расскажи, какой это в твоей школе «подпольный» кружок существует, «Желтая акация», что ли?

— Он существует и, можно сказать, не существует. Но должен существовать. Наверно, и я на старости лет вступлю в него.

— Вот как! А что он из себя представляет?

— У нас в школе вообще хорошие ученики. Большинство — отличники. Троечников в старших классах почти нет.

— Без натяжки, честно?

— Без единой натяжки. Объясняется это, вероятно, не только хорошей и добросовестной работой учителей, но и усердием учащихся. Учительский коллектив исключительный — дружный, способный. Каждый любит свой предмет и стремится привить эту любовь ученикам.

— Должно быть, и твоя заслуга в этом немалая? Есть же у нас и молодые учителя? Многие школы жалуются как раз на молодых преподавателей: «Нет педагогического такта… Нет опыта». Наверно, и ты слышал об этом от своих товарищей — директоров?

— Слышать-то я слышал. Но не понимаю их жалоб. Если ты настоящий директор, если ты хороший педагог, помоги младшему, поделись с ним своим опытом. Тут не надо много говорить, бывает достаточно одного доброго, искреннего слова.

— К сожалению, не везде так заведено… Послушай, что мне пишет одна молодая учительница:

На каждый мой урок начал ходить либо сам директор, либо завуч. Приходят с толстыми тетрадями. Не успею я сказать слово ученикам, как он раскрывает свою тетрадь и начинает что-то писать. Ученики перестают слушать меня, а поворачивают головы к «писарю» и стараются угадать: «А что он пишет?» Потом вызывает меня в кабинет, открывает свою тетрадь и начинает отчитывать: «Вы ставили вопрос так, а надо так, вы сказали так, а надо так…» Когда я ответила однажды, что и в учебнике написано так, как я говорила, так он мне ответил: «Учебники написаны для учеников, а не для учителя!..» Когда же приехал к нам в школу инспектор Евстигней Поликарпович Бараболка, побыл у меня, предварительно встретившись с директором, так они вдвоем наговорили мне такого, что у меня пропало всякое желание работать в школе. И я очень прошу вас помочь мне перейти на другую работу, хотя бы продавщицей в сельпо.

Сымон Васильевич сразу же спросил:

— А какой предмет она ведет?

— Историю.

— Могу взять в свою школу с нового учебного года. У нас Тит Апанасович заболел. Просится на пенсию. Придется отпустить. А он очень хороший педагог. Будет помогать молодой учительнице.

— А что, если она действительно плохая учительница? Ты не боишься?

— Не верю я! Да и припоминаю что-то… Я ее на конференции видел. Хорошая девушка! Еще какая из нее учительница будет! На зависть той самой школе, где ей теперь житья не дают.

— Твое слово твердое? Хорошо, я попрошу, чтоб ее перевели в вашу школу. А как же кружок, как «Желтая акация»?

— Дело это интересное. Наша молодежь растет. Читает. Слушает радио. Бывает на экскурсиях. Начинает задумываться о таких проблемах, о каких мы в свое время, в годы своей юности, и не слышали даже или, если и слышали, не имели ни времени, ни возможности обращать на них должное внимание. Знают они много и делают много. У нас, как и в других школах, около двух десятков самых различных кружков: радио, авто, фото, химия… Есть и юные натуралисты. Юные натуралисты читали и про Лютера Бёрбанка, и про Мичурина, и про Вавилова. Заинтересовались они, понятно, мичуринской теорией, выведением новых культур на нашей почве. Да не только заморских, экзотических, но и своих дикорастущих. Говорят, надо дикорастущие, но полезные растения изучать, улучшать, увеличивать их ценные качества.

— Мысль вообще полезная и здоровая.

— Это нам с тобою так кажется. А вот товарищ Бараболка, оказывается, — я сам об этом недавно узнал — нашел в этом криминал, непотребщину и так напугал Нину Ивановну, что та вычеркнула из плана три нужных пункта.

— Бараболка? Он и про «Желтую акацию» мне говорил.

— Ясное дело, он. Больше некому. Этот Евстигней Поликарпович — удивительный человек.

— Интересно, какие пункты он счел криминальными?

— Она имела в виду собрать описание всех суррогатов, какими люди спасали свою жизнь во время оккупации, и затем собрать полный гербарий тех дикорастущих растений, которые богаты разными ценными веществами и во сто раз полезнее для человека, чем разные суррогаты. Возьмем для примера наш рогоз, или, как его зовут в других местах, пуховку, кугу, киевку. В корневищах этого растения находится до 45 процентов крахмала, 11 процентов сахара и до 25 процентов белковых веществ. Раньше из них пекли хлеб, готовили кисели. Даже печенье выпекали. Этого растения у нас множество. А люди во время войны душились мякиной или другими несъедобными веществами, лишь бы только как-нибудь обмануть свой желудок, дать ему какую-то работу… Таких примеров сотни…

— Черт возьми, я не слышал про это!

— Да как услышишь! Если что и печатают про такие растения, так в научных малотиражных изданиях, да еще название дадут такое, что для рядового читателя оно непонятно.

— Интересные дела!

— Еще какие интересные! Вот желтая акация и та выходит на сцену. Задумались юные натуралисты над тем, как бы ее сделать полезной для человека. Это же бобовая многолетняя культура — кусты. Даже в диком виде она имеет в своих семенах до 35 процентов протеина, больше 4 процентов растительного масла, до 15 процентов клетчатки. Некоторые сорта имеют растительного масла до 12 процентов. «Флора СССР» отмечает, что семена желтой акации являются хорошим кормом для птиц, а в голодные годы использовались людьми. Но одна беда — семена мелкие, стручки сами по себе раскрываются и разбрасывают горошинки куда попало. Захотелось ребятам вывести такие сорта желтой акации, чтоб она при всех своих качествах давала большие стручки и чтоб они держались, пока их люди в руки не возьмут.

— Погоди, погоди! Слушаю тебя, а сам думаю: что-то знакомое! Где-то я читал, что наши ученые какие-то опыты проводят с желтой акацией. Не такое это, значит, криминальное дело, если академики занимаются им!

— У тебя, оказывается, память хорошая. Писали, но не все. В газетах писали, что академик Цицин проводит такие опыты. Под его руководством были сделаны десятки тысяч опылений, переопылений, но положительных результатов они не дали. Об этом пишут другие ученые. Шлыков в своей весьма интересной и капитальной книге «Интродукция и акклиматизация растений» дает другое освещение этого вопроса. У нас эта книга есть, я взял на всякий случай с собой. Могу прочитать несколько строк, если не задурил еще тебе голову.

— Что ты говоришь! Это ж не «текущую водичку» мы с тобой рассматриваем!

Тем временем Сымон Васильевич достал книгу, открыл нужную страницу:

—  …Не менее показательны попытки скрестить однолетнее травянистое растение горох посевной (писум сативум) с древесным кустарником — желтой акацией (карагана арборесценс): попытки эти оказались безуспешными, хотя оба растения принадлежат к одному и тому же семейству. Неудача объясняется тем, что возникновение родов этих растений отделяют десятки миллионов лет: один из партнеров — реликт мелового периода (70–80 млн. лет), а другой возник где-то на рубеже современной и третичной эпохи, всего вероятнее в неогене (1–6 млн. лет), следовательно, история их становления различна…

— Как это все интересно! — заметил Василь Григорьевич. — Миллионами лет швыряются академики, как волейбольным мячом… Миллионы лет! Да что же могут сделать ребята из Ботяновской школы, когда такой приговор дан этому делу? Надо было почитать им об этом.

— Я читал. А они мне говорят: «Не боги горшки обжигают. Академики пускай делают свое, а мы будем делать свое. Будем соревноваться с ними, будем искать свои способы скрещивания». Они на тополе грушу привили даже.

— И как?

— На трех тополях прививки цветут. Сам смотрел перед отъездом. Осенью будем первые плоды пробовать.

— Все, что ты говоришь, Сымон, необыкновенно интересно. Возможно, эти юноши и девушки не добьются своего с желтой акацией, а преуспеют в чем-то ином, не менее ценном и полезном для нас. Но как приятно видеть и знать, что у нас растет такая славная и способная молодежь! Ты только подумай — наперекор всему, против ветра и грозы выходят на борьбу с самой природой!

— Основной их девиз — слова Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача». Я тебе скажу больше. У нас много разных кружков. Но ни один мне так не нравится, не захватывает меня самого, как этот. То ли на старости лет к земле потянуло, то ли действительно увлекся вместе с ними — не знаю! Я тебе расскажу еще про одно дело, но мне неловко, что я и так много времени у тебя отнял…

— Ничего, ничего! У меня маленькое затишье. Только вот одно… Жена работает, как ты знаешь, в больнице, а моей маленькой хозяйки — Нади — тоже нет дома, она еще в школе. Как придет — позвонит мне, сразу пойдем ко мне, пообедаем и все закончим. А пока рассказывай.

— Если так, начну рассказ о выведении новых сортов растений. Не подумай только, что это легенда какая-то. Самый настоящий факт. Фамилий я тебе не называю, так как они в этом случае значения не имеют. Тем более, что некоторых из участников нет в живых… Так вот слушай. Когда у нас начали делать первые шаги по осушению Полесья, в заграничную командировку-экскурсию поехала (в 1927 или 1928 году) группа наших агрономов-экономистов. Маршрут их пролегал по северной части Западной Европы, по тем местам, где болота осушивались давно, где был собран большой научный материал и, кроме всего, находились хозяйства-имения, опытные станции. Цель была такая: выяснить, как практически проводится осушение и как — это самое главное — используются осушенные земли, что на них сеют. Что они там видели, чему научились, я точно, не знаю. Наверно, были поданы соответствующие доклады и отчеты. Но вот что мне рассказал один из участников этой экспедиции. «Приезжаем на одну опытную станцию в северной части Германии. Все интересно. Обходим поля, смотрим, спрашиваем, пишем. Подходим к одной — стоит стеной горох, да стручистый такой! Мы все удивились. Как известно каждому, горох хорошо растет и плодоносит на суходольной почве. Спрашиваем у хозяина: „Как вы вывели такой сорт гороха? Это же чудо, а не горох — на такой почве, на только что осушенном болоте! Как называется этот сорт?“ — „А это, — говорит хозяин, — ваш белорусский горох“. У нас глаза на лоб полезли. Покраснели мы все, как раки вареные. „Простите, — говорим ему, — но мы такого сорта не знаем“. — „Ничего удивительного в этом нет, — отвечает он. — Дело вот в чем. Во время мировой войны 1914–1918 годов я был офицером немецкой армии. Довелось бывать и в Белоруссии. Поскольку я агроном, меня все интересовало. И вот, проходя через ваше Полесье, я нашел на самой трясине горох. Он меня очень заинтересовал. Я собрал стручки — а дело было по осени — и отправил домой. Когда вернулся с войны, взял и из той горстки семян вывел побольше… Пожалуйста, возьмите, сколько вам надо, и отвезите на свою родину. Это мой подарок, да еще с большой благодарностью“».

— Черт знает что делается на свете! — воскликнул Василь Григорьевич. — Только подумать! А есть ли он у нас теперь, тот самый сорт гороха?

— Вот этого не знаю! Может, даже и нет. Сам знаешь, после войны всё начинали сызнова.

— Слушаю тебя, а сам думаю: не поехать ли с твоей молодежью на Полесье во время своего отпуска, закатать штаны да полазить всюду. Может, и мы с тобой, Сымон, что-то интересное там найдем.

Сымон Васильевич засмеялся:

— Тебя жена не пустит. С медицинской точки зрения: гипертония, гипотония… Да и работа твоя куда обширнее нашей.

Зазвонил телефон. Василь Григорьевич снял трубку:

— Надюша, ты? Пришла?.. Есть захотела?.. Даже очень! Со мной дядя Сымон. Так что накрывай на троих… Собирай свои бумаги и пошли, — обратился он к Сымону Васильевичу.