Юрий перечитал письмо с завода ЖБИ из цеха флотации и регенерации и задумался: «Когда же мы выпустили это из виду? Нет, ни Григорий, ни Клим — никто не виноват, кроме меня...» Он смял листок, но буквы стояли перед глазами:
«Наша бригада коммунистического труда фронтом работ не обеспечена. Мы получаем сборного железобетона сорок пять процентов».
Юрий подошел к столу. Его щеку задело красное знамя. И это прикосновение заставило покраснеть. «Что делать? Лучшая бригада!» И куда смотрит Клим? Он ведь член штаба.
Юрий вышел на улицу. Увидел подъезжающий самосвал, поднял руку:
— Ерема! Подбросишь к ЖБИ?
— А чего ты без шапки, такой горячий? — раскрыл кабину водитель.
Юрий не ответил и спросил:
— По дороге тебе?
— Тут из-за этого ЖБИ наездишься по-всякому, — неопределенно протянул Ерема и тронул машину. — Ты стекло-то подними.
— А почему по-всякому?
— А потому, что меньше всего на стройку...
Юрий высунулся в окно, подставил лицо холодному ветру. Навстречу неслись железобетонные каркасы цехов.
— Чего нахмурился? — обернулся Юрий к Ереме.
Но шофер молчал, потом притормозил:
— Бывай.
— Спасибо. — Юрий спрыгнул на снег, увидел Глеба Бочкова и окликнул его.
— Чего в комитет редко заходишь?
— Зашились тут! — отвел глаза Глеб.
Они входили в цех молча, оттуда сквозь пар продирались простуженные голоса:
— Что за чертовщина, опять арматуры нет!
— Еще «зеленую улицу» обещали!
За несколько дней до этого Элла вскочила ночью к больному ребенку, словно ее подхлестнуло что-то. Кинулась к кроватке, холодея от предчувствия несчастья. Подняла сына. Тельце недвижно лежало на ее руках.
— Гришенька, Гришенька, — шептала Элла, точно звала сына оттуда, куда он уходил от нее навсегда. И руки ее холодели, ловя его гаснущее тепло, будто жизнь, оставляя ребенка, покидала и мать...
Когда горестную могилку засыпали мерзлыми комками, Элла упала на холодную землю, начала разрывать ее руками. Клим пытался увести ее, стряхивая с ее обнаженной головы снег.
А когда он, наконец, привел ее в квартиру, она встала на пороге, онемев: увидела чулочек сына. Не вскрикнула, не заплакала, но так посмотрела, так беззвучно приоткрыла губы, что лучше бы зарыдала, лучше бы закричала.
...На следующий день после приезда на завод Юрия Клим молча стоял перед членами комитета комсомола «Иркутскалюминстроя». Понурив голову, слушал.
Зная о смерти его сына, Юра подытожил виденное на заводе очень осторожно. Но он сумел сказать все:
— Руководитель контрольного поста Глеб Бочков превратился в делягу: кубы одни видит, а на людей не смотрит.
— Я ведь раньше работал на ЖБИ и обстановку там неплохо знаю. Виноват, что не доложил вам обо всем. Стыдно было признаться, что штаб не может своими силами справиться, — не выдержал Клим.
Дверь открылась. С порога кивнул им парторг треста Иван Иванович Хоров:
— Поздно засиделись! — он подошел к столу, тяжело опустился на стул. — Продолжайте, ребята.
По озабоченным складкам на лбу, по прищуренным глазам все поняли, что Хоров зашел не случайно. Все медлили, а он спросил:
— Ну и что решили? — как будто знал, о чем идет речь.
Перехватив движение Клима, вытиравшего пот со лба, парторг сказал:
— Взгрели парня. А дальше? — Хоров обнял за плечи Клима.
Клим вздохнул.
Юрий ответил:
— А дальше с вами надо посоветоваться. Плохо, видно, не в одном цехе на ЖБИ. Назначить комиссию надо, поглубже разобраться.
— Комиссия уже сидит здесь в полном составе, — улыбнулся Хоров. — Потом доложит о результатах парткому треста.
— Иван Иванович! Мы же можем надергать вопросов не очень существенных, да и обидеть можно невзначай, — засомневалась Люда.
— Не надергаете. Разделите между собой участки. Продумайте все. Короче, партбюро вам доверяет. Действуйте, не пожалейте времени.
— Заклинило на ЖБИ, — обронил Григорий.
— Заклимило? — нарочно не расслышал его Хоров. — Так клин Климом вышибают, — он положил руку на голову Климу, потрепал по волосам.
На другой день комиссия в полном составе стояла в кабинете директора ЖБИ Дворина.
«Ну что они суются? Что они, цыплята, понимают? — хмурился Серафим Иннокентьевич. — Только их еще не хватает. Ну пусть пошныряют — поклюют, погоношатся. Пусть». Он положил руку на телефонную трубку, поежился, давая понять, что занят по горло.
«Хорохорься, важничай, насупливай брови, но смотри, как бы не пришлось тебе, Серафим Иннокентьевич, краснеть», — думал, в свою очередь, Григорий Уралов, говоря ему:
— Комиссия, прежде чем ознакомиться с положением дел на вашем заводе, решила просить вас, чтобы вы помогли нам.
«Держи карман шире!» — Дворин погладил трубку.
«Ты еще лысину погладишь», — подавляя ожесточение, подумал Григорий. И сам не знал, чего больше он желал теперь: найти недостатки или удостовериться, что все в порядке и провал только в одном цехе флотации.
— Так мы хотели бы вашей помощи, — не обращая внимания на руку Дворина, которая поднимала трубку, продолжал Григорий, хотя и видел, что Люду директорское движение покоробило, а Клим покраснел, точно это он был виноват. — Мы очень бы хотели как можно лучше подготовиться к докладу на парткоме. Как вы решите, так и будет. Хотите, будем встречаться с вами каждый день и обсуждать детально все вопросы. «Ага, ты поморщился, так я и знал». Хотите, предупредите свой аппарат, чтобы никто не создавал нам препятствий, и мы будем избавлены от необходимости бегать к вам и отрывать вас по пустякам.
Директор поднял трубку с откровенным нетерпением.
— А хотите, звоните любому из нас и вызывайте по любому поводу и позвольте нам звонить вам. Советоваться.
Григорий умолк, изображая саму покорность, но внутренне ожесточаясь.
Директор приложил трубку к мясистому уху:
— Дайте гараж, гараж, говорю! «Дети, мальчишки, ребятня. Да никто не будет вам препятствовать, вы сами запутаетесь». Гараж? Дворин это! Одну минуту, погодите, — и, не отстранив трубки от уха, заявил: — Действуйте. Вы же комиссия, — он не удержался от насмешливой интонации, — комсомолия, вам и карты в руки! Гараж! Что же вы мне опять две машины даете?
Дворин не смотрел, как комсомольцы уходили.
...Комиссия пошла по цехам. Клим, взявший на себя проверку механизмов, исчез среди машин. Люда направилась в гараж, а Григорий занялся сменным мастером Глебом Бочковым.
Серый пар стлался по цеху. И лицо Глеба совсем посерело, когда он оправдывался:
— Я на своем полигоне больше пятидесяти процентов дать не могу. Не могу!
Григорий смотрел на заметенные снегом камеры, давно не знавшие пара, и не прерывал тягостную паузу. Мучительно хотелось, чтобы Глеб оказался прав.
— Значит, не можешь?
Молчание.
— Но по графику ты обязан делать две карнизные панели для электролизного цеха.
— Да что, я графика не знаю? - вспылил Глеб. — Производственных мощностей нет! Тебе легко требовать. Пойдем в контору.
— Ну-ка, вскроем камеры! — сказал Григорий.
Вскрыли.
— Где же карнизные панели? — шепотом спросил Григорий, когда обнажилась пустота камер. — Где?
— Нет, нет у нас форм! — не в силах отвести глаз от Григория, отчаянно оборонялся Глеб, презирая себя за ложь и умоляя судьбу выручить его, не дать упасть до самого дна. Он бы хотел наполнить цех паром, дымом, пожаром, лишь бы не разглядел Григорий те две формы, что стояли в стороне совершенно пустые.
— Куда ты? — он опять чуть не схватил за рукав Григория.
— Так вот они, формы! — Григорию было трудно смотреть в жалкие глаза Глеба: их то ли паром заволокло, то ли слезами; они молили, взывали: «Если можешь, прости!»
— Так почему же ты не даешь изделий?
— Вы знаете, — незаметно для себя переходя на «вы», лихорадочно затараторил Глеб, — знаете, мы делаем дорожные плиты.
Глаза Григория расширились.
— Плиты? Какие плиты? Твоя задача — карнизные панели. Без них не пустить электролизный цех.
— Объем большой, трудозатраты маленькие. В графике это есть.
— Откуда есть? — и тут Григорий начал вспоминать. — Ну да, есть, но там же им отведено всего несколько процентов.
— А план мне надо выполнять? Вот я и делаю через день по две панели и каждый день по двадцать восемь плит. График по валу перевыполняю. Это же заказ совнархоза — для автострады. У меня тут второй график.
— Кем же он утвержден? Где он?!
— Начальником цеха утвержден.
— Какой второй график? Мы сорвем пуск электролизного цеха. Ты соображаешь или нет, что ты делаешь?
— Мне приказывают.
— А ты сам за что-нибудь отвечаешь? Мы тут бьемся, ищем, куда утекает железобетон, сроки срываются. А ты видишь и молчишь?
— Что это вы? — спросил подошедший к ним старичок.
В шапке, забрызганной известкой, он был точно гриб-мухомор.
— Младенский! Ну Младенский! Ты здесь! — никак не мог сдержаться и все старался не выругаться Григорий. — Ну и шкура ты! Второй график откуда?
— Ну, закури, Григорий Николаевич, ну, закури! — старичок выгреб из бокового кармана телогрейки пачку папирос, раскрыл ее. — «Гвардейские»!
— Я тебе закурю, ты не виляй! Я тебя знаю. Диву даюсь, как ты сюда попал. Кто дал право на двойные графики?
Пачка папирос захлопнулась. Младенский забыл опустить ее в карман:
— Главный инженер Буранов, директор товарищ Серафим Иннокентьевич Дворин приказали. Они велели. А я что? Я всего лишь старший мастер.
Григорий готов был ударить и Младенского и Глеба, но больше всех он «впаял бы» себе. Он поспешно отвернулся и вышел. «Сам, сам я шляпа! Куда смотрел? Времени не хватает. А теперь до чего докатились! Как этот мухомор несчастный сюда пробрался?»
Он вышел из цеха на мороз, вспоминая, как Младенский любил «обмыть» получку новичка, приписать и поделить приписанное. «Миримся, миримся, а потом отзывается это! А хорош Серафим Иннокентьевич! Кого подобрал! Нет, тут, видно, здорово мы увязли!»
К Григорию спешила Люда.
— Замаскировано тут с машинами тонко. Только мне по секрету все открыли и даже график выписали.
Весь измазанный машинным маслом и копотью, подошел Клим.
— Слышь, Клим, — продолжала Люда, — из затребованных пяти машин Дворин ежедневно отправлял... Ежедневно — слышите, ребята? — ежедневно отправлял три машины с грузами в совхоз и другим заказчикам. Вот за два месяца путевки.
— А главная жалоба у Дворина на транспорт! — вспылил Клим. — Намылить ему шею за этот обман!
— Погоди, — вразумил Григорий. — Мы решили разобраться с железобетоном, с ним и будем разбираться. А о транспорте, об этих махинациях, пока промолчим. Есть же у него совесть. Он сам должен на парткоме признаться. И нам важно не утопить Дворина, а помочь ему выправить дело.
...Шли дни. Работа комиссии завершалась. Но встретиться с Двориным так и не удалось: все некогда ему. Несколько раз приглашали его, собирались, ждали. Ничего не скрывали и от секретаря партийной организации завода ЖБИ Ползунова. Тот кивал, соглашался с ними, а потом шел к Дворину и рассказывал тому новости. Дворин отмахивался:
— Чепуха! Повозятся, запутаются. Ничего не изменится. Комиссии приходят и уходят, а железный бетон остается. А ты не соглашайся с ними.
— Напрасно вы так обо мне думаете, Серафим Иннокентьевич! Не соглашаюсь и не соглашусь! А все-таки, Серафим Иннокентьевич, может, перед парткомом встретиться бы вам с ними?
— С этими сопляками? Нет мне времени с ними «гули, мои гули» распевать.
Комиссия, выясняя положение на заводе, успела кое-что наладить. Все машины теперь перевозили железобетон к цеху флотации, и поставка арматуры улучшилась. Выдирали и выдрали у совнархоза эту арматуру с боем! Увеличили подачу бетона, механизмов.
Когда Дворина перед парткомом начали знакомить с некоторыми документами комиссии, он их недосмотрел:
— Почему со мной не согласовали?
— Так вас приглашали, просили, ждали.
— Ладно! Партком разберется.
На заседании комитета Юрий поддержал Григория: о транспорте пока не говорить.
— Но, зная Дворина, — добавил Юрий, — думаю все же, что он не признается. Однако очень хочу ошибиться.
...Парткабинет был заполнен до отказа. Партийный и комсомольский актив, лучшие производственники, представители постройкома.
Дворин встал одетый в черный костюм с галстуком, в накрахмаленной рубашке с пронзительно белым отутюженным воротничком, снисходительно повел взглядом по рядам, четко и бодро доложил о положении дел на своем заводе.
— План перевыполняется, — сказал он в заключение, — хотя завод постоянно испытывает нужду во многом. Конкретно скажет об этом главный инженер Буранов.
Тот, как и директор, упомянул о перевыполнении плана и заметил:
— Правильно сказал товарищ Дворин: нет многого. Не хватает цемента, недодали его, не хватает арматуры. Плохо, очень плохо с автотранспортом.
При последних словах главного инженера Люда сунула руку в карман и зашелестела бумажками с подсчетами. Теми самыми бумажками, на которых было записано, куда уходили машины. Люда едва не вытащила эти бумажки, чтобы уличить главного инженера. Но перехватила взгляд Григория.
Давая Люде взглядом понять, чтобы она молчала, Григорий встал, вынул из папки пачку подсчетов, документов, выписок, накладных.
Дворин насмешливо прищурился: «Давай, давай критикни!»
— Многое, о чем я вам расскажу сейчас, знает товарищ Ползунов. Но, видимо, должность старшего инженера, на которую он ни по опыту своему, ни по образованию не имеет права, ему дороже, истины, хотя от этой истины зависит пуск алюминиевого завода. А ради этого завода сюда приехали десятки, сотни, тысячи людей. Они оторвались от своих родных мест, они обживают этот край не для того, чтобы их здесь водили за нос. И со мною сейчас выступают все те, кто работает на стройке, и если я буду слишком резок, мне это простят, а если я заслужу, то пусть меня обвинят хотя бы в одном слове лжи. Со мною выступают и те, кто сейчас в цехах. От их имени говорю.
— Ты демагогию не разводи! — одернул его Дворин. — Ты без увертюр, ты начинай оперу.
Григорий расстегнул воротник. Рука не слушалась, ток тревоги пронизывал все тело, слова прилипали к гортани.
— Я буду говорить конкретно! — и он умолк, беспомощно взглянув на своих товарищей. Взгляд метнулся к Люде. В ее расширенных страхом и растерянностью глазах он увидел себя, свое состояние. Руки отодвинули графин и стакан.
— Я буду говорить конкретно!
— Да что ты буксуешь! — съязвил Дворин и, взяв стакан, поднес его к уху, как телефонную трубку. Потом спохватился и поставил стакан на место. Это нелепое движение подействовало на Григория успокаивающе.
— Я буду говорить конкретно!
— Да что ты заладил!
— Да, заладил, товарищ Дворин! Да, трудно мне говорить, потому что каждое мое слово будет тяжким обвинением для вас.
— Я попросил бы без личностей! — бросил Ползунов.
Хоров постучал карандашом о графин.
— Начнем с тех, кто стоит у руководства цехом флотации. Младенский! У него ни опыта, ни знаний, потому что перелеты с одного участка на другой лишили его квалификации, а водка лишает совести. Но все же ее хватило, чтобы признаться: директор завода товарищ Дворин ведет двойную игру.
— Выбирайте выражения! — возмущенно крикнул Дворин.
— Выбираю, но только смягчаю. Итак, Дворин потому и поставил на пост старшего мастера цеха Младенского, что Младенский, по сути, бессловесен. Стал покорным и руководитель комсомольского поста инженер Глеб Бочков, который сперва был энтузиастом, брался за все, но потом увидел, что тех, кто дает дутые цифры, директор хвалит, а тех, кто стремится к правде, директор выживает с завода, тем он не дает заработать. И, в то время когда настоящие комсомольцы боролись, сменный мастер Бочков сделал своим девизом молчание. А молчание в данном случае попахивает преступлением. За Бочкова, как за комсомольца, мы отвечаем. Это наш недосмотр, и нас за это уже взгрели и еще нам дадут. Но я снова возвращаюсь к основной теме своего сообщения. Директор Дворин нашел себе шестнадцать заказчиков, снабжал их. А электролизному цеху все время недодавал железобетон, не выдавал карнизные панели, потому что эта работа трудоемкая, потому что она требует не сидения у телефона, не покрикивания на рабочих, а конкретного знания дела. Но товарищу Дворину показалось, что легкий путь — лучший путь, что он сможет втирать очки и руководству трестом и государству. И не только втирать очки, но, заваливая сроки сдачи нашего главного объекта, заваливая сдачу электролизного цеха, еще и получать премии!
Да, вот они, документы! Ведь завод выполнял и перевыполнял план по валу, а по номенклатуре, именно по номенклатуре, он все время давал все меньше и меньше. Вот почему срываются сроки. А Дворин обманывает, лжет и прикрывается громкими словами.
— Это диверсия! — вскочил Дворин. — Это диверсия против руководства! Кому вы, товарищ Хоров, даете выступать? За всю свою многолетнюю практику, за все долгие годы работы я не получал ни одного замечания. И тут от кого? На каком основании?
Главный инженер Буранов встал, молча поддерживая своего начальника. Ползунов тоже поднял голову, хотя внутренне уже сжался в ожидании удара... В зале зашевелились, загудели.
— Ну ладно, сядьте, Серафим Иннокентьевич! — с мягкой властностью попросил Хоров. И когда Дворин сел, когда вслед за ним опустился на стул главный инженер и склонил голову Ползунов, парторг треста продолжал: — Пока мы выслушали только одного Григория Николаевича Уралова. Полуторамесячное тщательное обследование работы завода ЖБИ направлено на выяснение недостатков и на их устранение. Послушаем остальных членов комиссии. У вас все, товарищ Уралов?
Григорий кивнул.
— Пожалуйста, — Хоров посмотрел на Клима. — Вам слово.
Клим начал резко. Без всяких вступлений:
— Комиссия в своей работе обнаружила факты головотяпства. Машины многие — вот они, номера, — стоят и ждут ремонта. За короткий срок сменилось тридцать шесть человек только из инженерно-технического состава. Отменены ремонтные бригады, которые должны поддерживать непрерывную работу машин. Вроде на словах ты за экономию, когда распускаешь ремонтные бригады, а на деле, когда из-за поломок машин по твоей милости не сотни, а тысячи рублей улетают в воздух и план рушится, на деле ты вредишь работе. Твои три слесаря халтурщики: только и делают, что лежат под сломанными машинами. И это вопиющее безобразие ты прикрываешь словами о снижении себестоимости. А как организована охрана труда? Окна разбиты, сквозняки. Рабочие простужаются, болеют, нет в цехе даже питьевой воды. О технике безопасности забыли! Есть травмы. А твоего мастера Младенского с его образованием четырехклассным надо гнать с этой должности.
Встал главный инженер Буранов и начал обещать:
— Наладим, все наладим. «Ведь снимут, если скажу, что не наладим, не сможем наладить!»
— Как наладим, да ты что? — оборвал его Дворин. «Сказать или нет о транспорте? — думал он. — Если накроют, плохо будет!»
Главный инженер Буранов тянул:
— Нам трудно, очень трудно, очень. Во всем нехватки. Вот, в частности, автотранспорта не дают.
Ложь главного инженера ошеломила Григория. Он вскочил, выхватил у Люды бумаги и ударил по ним ладонью.
— Жалуются на автотранспорт, а изо дня в день из пяти машин три отправляли налево своим заказчикам, а для электролизного цеха только две оставляли! И лгут! Позор!
...Партком решил поставить перед совнархозом вопрос о возможности пребывания товарища Дворина на должности директора ЖБИ и товарища Буранова на должности главного инженера этого же завода. Обоим дали строгий выговор с занесением в личное дело.