Постепенно жизнь в семье Красиных вошла в более или менее нормальную колею, если можно назвать нормальным, когда мать кормит своего сына в повязке-удавке, дедушка с бабушкой могут видеть внука в сутки всего несколько минут, а отец каждый вечер протаскивает новорожденного младенца стилем «брасс» по ванной.
Однако на всех такое сильное впечатление произвела затея с замуровыванием двери и нашествие шабашников, что явное сопротивление эксперименту было подавлено. Правда, тайное осталось - контропыт «Брешь» продолжался, и, как уверяла Вера, успешно - ей казалось, что в мычании Шурика русские звуки преобладают над английскими, и все надеялись, что через год, когда Шурик заговорит, ученые, обнаружив необратимые примеси, откажутся от эксперимента.
Лишь одна «баламутка Катька» ничего не замечала. Она даже и не делала попыток пообщаться с братом и только морщилась, когда слышала крик Шурика-Смита или разговоры о нем.
- Забили младенцами всю квартиру, прямо дышать нечем, - ворчала она. - Телек некогда посмотреть.
- Ты бы лучше уроки делала, - советовала ей бабушка.
- А зачем? - спрашивала «баламутка».
- Неучем вырастешь - вот зачем.
- Ну и что?
- То Кормить тебя кто будет? Или всю жизнь думаешь на родительской шее просидеть?
Катька фыркала.
- Не я твоя мать, - сердилась Варвара Игнатьевна. - Ты бы у меня попрыгала! Лентяйка! За хлебом ее не выгонишь! Полон дом молодежи, а я за хлебом хожу. Марш в магазин!
- Ух! Этот младенец! - злилась Катька. - Это из-за него все такие дерганые! Как без него хорошо было! Навязался на нашу шею! Ну и семейка подобралась!
И «баламутка», ворча и ругаясь, тащилась в магазин.
Нуклиев, Сенечка и Геннадий Онуфриевич были довольны - эксперимент шел нормально, работали все трое с энтузиазмом. Олег Борисович и младший лаборант доставали все новые и новые пластинки, диафильмы, купили в складчину японский магнитофон. Весь вечер полыхало синим пламенем окно спальни, слышалась музыка и рычание зверей. Ребенок теперь не боялся ванной. Если Шурик-Смит не полный идиот, то через несколько месяцев он должен уже начать проявлять первые признаки идеального человека.
Но тут случилось непредвиденное. Однажды около полудня в квартиру ворвался Нуклиев. Он был бледен.
Постучав в дверь спальни условным стуком (сколько ни пытались подслушать Красины этот стук - бесполезно. Он был слишком тихим и сложным), Олег Борисович скрылся в комнате будущего идеального человека. О чем говорили там ученые - неизвестно, но вышли обедать оба мрачные и не обмолвились ни единым словом.
Потом прибежал Сенечка с портфелем пива. Вся троица закрылась в спальне и долго возбужденно о чем-то говорила по-английски. Чаще всего слышалось слово «No!». Особенно громко выкрикивал «No!» Олег Борисович.
В это время зазвонил телефон. Ирочка взяла трубку.
- Пригласите, пожалуйста, Геннадия Онуфриевича, - сказал властный голос.
- А кто его спрашивает?
- Из института.
Красин взял трубку и долго слушал молча. Потом сказал:
- Это исключено. Нет… На это я никогда не пойду. Делайте что хотите… Это ваше право. Нет… нам не о чем говорить… Да, я не могу отлучиться ни на минуту… Нет… Ничего у вас не выйдет… Только попробуйте… Не ваша забота - проживу как-нибудь… До свидания…
Геннадий Онуфриевич положил трубку и обвел всех - к тому времени семья и соратники Красина столпились у телефона - невидящим взглядом.
- Он? - спросил Нуклиев.
- Он…
- Ну и что?
- Все то же…
- Какой негодяй, а?
Красин промолчал. Только его скулы порозовели.
- Ну и что ты решил?
- Ни за что!
- Молодец. Если трудно будет с деньгами - поможем. Он нас не сломит.
- Я могу ползарплаты отдавать, - сказал Сенечка. - У меня запросы минимальные. Тряпье сейчас в моде - дешевка, чем хуже, тем лучше; девицы предпочитают портвейн коньяку…
- Мы будем приходить каждый день после работы, - сказал Нуклиев. - В крайнем случае я продам машину.
Красин пожал соратникам руки.
- Спасибо, друзья… Мне ничего не надо.
- Нет, нет! Идея общая - общие и трудности, - сказал Нуклиев. - Что мы за друзья, если бросим тебя в беде?
- Но пасаран! - крикнул Сенечка и выбросил вверх сжатый кулак.
У Геннадия Онуфриевича показались на глазах слезы.
- Я никогда не забуду… Конечно, опыт остается по-прежнему коллективным…
- Тебе решать, - скромно потупился Нуклиев. - Мы теперь сбоку припека…
- Общий. Осталось не так уж много. Шесть лет и девять месяцев…
- Ерунда, - сказал Нуклиев.
- Я могу всю зарплату отдавать, - заявил Сенечка. - Я очень нетребовательный. Могу на пиве и тараньке хоть сколько существовать. А девицы… Они сейчас сами хорошо зарабатывают.
- Друзья! - воскликнул Геннадий Онуфриевич. - Я этого никогда не забуду! Я готов отдать пальму первенства… Я могу стать даже где-нибудь в сторонке…
- Ты что имеешь в виду? - спросил Нуклиев.
- Памятник.
- Ты верный, настоящий друг, - воскликнул Олег Борисович. - Когда все кончится, я напишу про тебя книгу. Воспоминания. Твой сын будет, конечно, идеальным человеком, но ты уже идеальный человек!
- Это уж слишком, - пробормотал растроганный Геннадий Онуфриевич.
- Да! Ты великий! Ты не Жан-Жак Руссо! Кто тебя прозвал Жан-Жаком Руссо? Ты Галилео Галилей! Вот ты кто!
- Друзья…
- Я по воскресеньям могу ходить разгружать вагоны, - сказал Сенечка. - А девицы… Бог с ними… Я могу некоторое время обойтись без девиц.
- Держись! Помни, что ты не один! - Нуклиев обнял друга. - Мы побежали, у нас актив… Да, вот еще что… Этот фанатик грозился, если ты не согласишься, пойти на крайние меры…
- Что он имеет в виду?
- Не знаю, но от него всего можно ожидать.
- Я никого не боюсь, - гордо сказал Геннадий Онуфриевич.
- Все это так… Но береженого бог бережет. Лучше не пускай его в квартиру. Наверняка он заявится к тебе. - Нуклиев повернулся к домашним, которые, раскрыв рты, со страхом и изумлением слушали непонятный разговор ученых. - Если придет небольшой такой дерганый человек… Курдюков Федор Иванович… гоните его в шею. Поняли?
- Это он сейчас звонил? - спросила Ирочка.
- Он.
- А что случилось?
Нуклиев махнул рукой.
- Все в порядке, не волнуйтесь. Помните, что мы всегда с вами. Ну, пока! Если потребуются деньги… Или просто физическая помощь…
Ирочка побледнела.
- Разве… разве… нам угрожает что-то серьезное? Прошу вас…
- Муж вам расскажет.
Красина вышла проводить гостей. На лестничной площадке она задержала Олега Борисовича.
- Нуклиев, - сказала она. - Вы единственный из всех, кто кажется мне благоразумным. Скажите честно, что случилось? Только честно…
- Ваш муж…
- Мой муж ничего толком не скажет. Вы же его знаете… Закроется в спальне и будет молчать… Я вас умоляю…
Олег Борисович посмотрел на Ирочку, колеблясь, потом сказал:
- Собственно говоря, здесь никакого секрета нет. Вы бы все равно узнали рано или поздно. Дело в том… дело в том, что вашего мужа… уволили…
- Уволили? - не поняла Ирочка. - Откуда?
- Из института, - пожал плечами Олег Борисович.
- За что? - изумилась Красина.
- Ну… строго говоря, не уволили, он сам уволился, но это одно и то же. Ему предложили переменить тему, то есть прекратить эксперимент и взять что-либо другое. А пока ездить на работу, читать лекции.
- И кто это?
- Заместитель директора по научной части. Тот самый, с которым вы только что разговаривали. Ваш муж, естественно, отказался менять тему.
- Это так неожиданно, - сказала Ирочка.
- Для нас тоже. Коварный ход. Старикан дождался, когда мы все втянулись в эксперимент, и вдруг нанес удар из-за угла.
- Но зачем?
Олег Борисович пожал плечами:
- Ну это просто. Он хочет быть соавтором.
- Так возьмите его соавтором! - вырвалось у Ирочки.
Завкафедрой усмехнулся.
- Он требует пересмотра всей программы эксперимента. Добивается введения преподавания клинописи. Причем как ведущего предмета.
- Клинописи! О господи! - воскликнула Ирочка. - Еще этого только нам не хватало! Лучше уж английский! Это даже сейчас модно.
- Вот именно. Потом он хочет при изучении искусства нажимать на скифскую и древнеегипетскую культуру. В общем, все это сложно. Да вы не отчаивайтесь, - Нуклиев крепко пожал руку молодой матери. - Мы все равно вырастим идеального ребенка. Без клинописи! Уверяю вас - идеальным человеком можно быть и не зная клинописи.
Однажды поздно вечером в квартиру Красиных позвонили.
- Кто же это может быть? - удивилась Варвара Игнатьевна. - Неужто от кого телеграмма?
За дверью стоял человек-коротышка.
- Здрасьте, - сказал человек-коротышка, переступая порог и толкая впереди себя чемоданчик с чем-то позвякивающим. На коротышке было замызганное пальто с остатками каракулевого воротника и картуз с полуоторванным козырьком.
- Позвольте, молодой человек, вам кого?
- Из ЖКО, - сказал коротышка. - Насчет труб.
- Каких труб? - неприветливо спросила Варвара Игнатьевна.
- Вообще…
- Газовых, что ли? Так у нас недавно проверяли.
- В основном водопроводных. Бульканье слышится?
- Слышится, - буркнула Варвара Игнатьевна.
- Плохо, - сказал человек из ЖКО и нахмурился.
- Но не всегда, - поспешила поправить положение Варвара Игнатьевна. - Забулькает и перестанет.
- Совсем плохо, - сказал коротышка, снял свое пальтишко с остатками каракулевого воротника и повесил на крючок. Туда же он поместил драный картуз.
Человек из ЖКО сразу не понравился Варваре Игнатьевне. Во-первых, он был весь какой-то нервный, во-вторых, у него бегали глаза и, в-третьих, водопроводчик имел сугубо профессорскую бородку. Эта бородка зародила первое подозрение у Варвары Игнатьевны. Однако работник ЖКО так уверенно открыл чемоданчик, с таким знанием дела лязгнул выуженным изнутри разводным ключом, что пожилая женщина устыдилась своего подозрения и повела мастера-коротышку на кухню. На кухне водопроводчик зачем-то положил разводной ключ назад в чемоданчик, затем с деловым видом прошел в ванную, тщательно вымыл руки с мылом, нахально вытер их новым махровым полотенцем и направился к спальне.
- Эй! - застучал он в дверь. - Геннадий Онуфриевич, открой. Это я, Федор Иванович.
- Какой Федор Иванович? - грубо спросил изнутри молодой ученый.
- Я! Какой еще?
В комнате послышалась торопливая возня, упал стул. И тут Варвару Игнатьевну словно осенило. Это же тот, о котором предупреждал Нуклиев. Негодяй пробрался в личине водопроводчика!
У старой женщины оборвалось сердце. У Геннадия Онуфриевича находился как раз Олег Борисович.
- Сейчас открою.
По спальне снова кто-то торопливо пробежал, опять упал стул.
- Послушайте, - сказала Варвара Игнатьевна. - У нас трубы все в порядке. Так и передайте в свое ЖКО.
Мнимый водопроводчик не обратил на ее слова никакого внимания. Он нетерпеливо крутил ручку двери.
- Я же сказала, - Варвара Игнатьевна потянула наглеца за рукав. - У нас все в порядке. До свиданья!
- Отстань, старуха! - нагло ответил «водопроводчик» и нетерпеливо застучал кулаком в дверь.
- Степаныч! Степаныч! - закричала Варвара Игнатьевна.
- Что случилось? Иду! - послышался сонный встревоженный голос - Онуфрий Степанович уже давно мирно почивал, пропустив стаканчик «Портвейна-72».
Не дожидаясь помощи мужа, Варвара Игнатьевна собственными силами сгребла в охапку коротышку и поволокла в сторону входной двери. «Водопроводчик» мертвой хваткой вцепился в дверную ручку. Несмотря на хилый организм, у него оказались удивительно цепкие пальцы.
Но силы оказались неравны, когда на помощь подоспел Онуфрий Степанович. Ничего не спрашивая, он молча навалился на Полушефа. Ученый тут же был оторван от спасительной ручки и, спеленатый крепкими крестьянскими руками, медленно двинулся к выходу. При этом заместитель директора ругался, как настоящий водопроводчик.
В этот критический момент дверь спальни распахнулась и на пороге появился Геннадий Онуфриевич.
- Прошу вас, Федор Иванович, проходите, - сказал молодой ученый вежливо. - Извините за то, что не открыл сразу, - я уже спал. Отпустите Федора Ивановича!
Крестьянские руки распались, как парализованные змеи. Шеф тряхнул плечами и гордо проследовал в спальню. Хлопнула дверь, щелкнул замок. Варвара Игнатьевна приникла к замочной скважине.
- Олега Борисовича-то нет в комнате! - ахнула она.
- Куда же он делся? - удивился Онуфрий Степанович и тоже заглянул в скважину, оттеснив супругу.
Перед освещенным настольной лампой столом, на котором громоздились расчеты и графики, стояли Геннадий Онуфриевич и Полушеф. Нуклиева, действительно, в комнате не было. Неужели залез под кровать?
Начало разговора старики пропустили.
- Ну хочешь на колени перед тобой стану? - услышали изумленные родители слова заместителя директора.
- Мне не нужны ваши колени, Федор Иванович. Вы санкционировали эксперимент, а теперь отменяете его. Это нехорошо, Федор Иванович, нечестно и даже подло, - отвечал Геннадий Онуфриевич.
Полушеф присел на стул, закрыл лицо руками.
- Ты пойми, Красин. Для меня это последний шанс. Если я никому не привью любовь к раскопкам под деревней Синюшино, то вся моя жизнь, значит, была ненужной.
- У вас есть сын, вот ему и прививайте.
- Сын… Вы знаете современную молодежь… В детстве я упустил момент, а сейчас… Для него день прошел, и ладно. Иногда с друзьями он мне помогает в выходные дни копать. Не безвозмездно, конечно. Ставлю им ящик водки… Как в старину купцы… Вы бы послушали, как они насмехаются над раскопками и над кувшином, который мне посчастливилось найти. Я их не виню. Это их беда, а не вина. Мы им не сумели в детстве внушить любовь к прошлому. А теперь уже поздно. Всему свое время. И среди школьников никого не завербую… Все стремятся в инженеры, журналисты, космонавты, а в костях и черепках копаться желающих нет… А ведь клинопись… Эх, да что там говорить! Вы знаете, сколько человек в мире знает клинопись? Считанные единицы… А таких, чтобы знали с пеленок, нет… Понимаете, Красин, нет! Ваш сын будет первым! Первым после того, как вымерли древние египтяне! Решитесь, Красин!
- Нет, - сказал Геннадий Онуфриевич.
Федор Иванович вскочил со стула и забегал по комнате.
- Я от вас многого не требую, Красин. Три года. Разрешите мне заниматься с ним в вакуумной ванне три года, а потом делайте что хотите. Только три года, Красин, и он будет знать клинопись как свои пять пальцев! А английский от вас никуда не уйдет. Ну что такое в наши дни английский? Сейчас его зубрят всюду: в кружках при ЖКО, в детских садах, прикованные к постели больные изучают… Это на нас свалилось, как грипп…
- Моя цель - не английский.
- Знаю, знаю. Идеальный человек! Это прекрасная цель, Красин. Но скажи мне, разве плохо, если идеальный человек будет знать клинопись и любить прошлое? А, плохо? Скажи? Молчишь? Сам знаешь, что клинопись - лишняя грань идеального человека.
- Нет, - сказал Красин. - Вы его можете утащить с собой в глубь веков.
Глаза Федора Ивановича блеснули, но он быстро опустил их, чтобы не выдать себя. Очевидно, Геннадий Онуфриевич попал в точку.
- Нет, нет. Он останется с вами в настоящем. Но я буду умирать со спокойной совестью - после меня кто-то будет копать. Ведь это самое главное, Красин, - если после тебя кто-то продолжит твое дело. Для этого мы живем.
- Вот я и хочу оставить после себя идеального человека, без завихрений.
- Значит, ты считаешь, что клинопись - завихрение.
- В известной степени…
- Ну, знаешь! - Полушеф забегал по комнате еще быстрее. - Это твое последнее слово?
- Да.
- Завтра я отдаю приказ о закрытии вашей темы. Если ты не выйдешь на работу, то будешь автоматически уволен.
- Ну что ж…
- А на что жить будешь?
- Это моя забота.
Федор Иванович подошел к двери и взялся за ручку. Старики отскочили от замочной скважины.
- Ну хорошо, - сказал Полушеф с угрозой. - Я все равно своего добьюсь. Терять мне нечего - скоро на пенсию, поэтому заранее предупреждаю, Красин, что я не остановлюсь ни перед чем, чтобы заполучить материал.
- Что вы имеете в виду под словом «материал»?
- Твоего сына.
- Ах, вот что… Значит, будете красть?
- Последний раз спрашиваю. Идешь на клинопись?
- Нет!
Полушеф так быстро вышел из спальни, что Варвара Игнатьевна едва успела убежать на кухню. Федор Иванович надел свое пальтишко, уронил с вешалки картуз с полуоторванным козырьком и с ненавистью подфутболил его правой ногой. Картуз полетел и сам собой наделся задом наперед на голову не успевшего скрыться Онуфрия Степановича. Онуфрий Степанович стал похож на блатного из фильмов тридцатых годов.
Федор Иванович саркастически фыркнул и исчез в дверях.
Едва захлопнулась дверь за Курдюковым, как из дверей спальни пошатывающейся походкой вышел Олег Борисович. Лицо его было осунувшимся, белым, под глазами образовались синие мешки.
- Спать, - прохрипел он. - Постелите где-нибудь. И кусок мяса. И стакан чая.
Пока Нуклиев вяло, о чем-то задумавшись, жевал мясо, пил чай, появился Геннадий Онуфриевич. Красин, наоборот, был весел и бодр.
- Ловко я отбился от этого жучка, - довольно потер он руки. - Ишь чего захотел! Клинописью младенцу мозги забивать. Пугает нас. Как бы мы его самого не испугали! Правда, Олег Борисович?
- Ага, - вяло ответил Нуклиев, жуя буженину.
- Нам бы лишь первые результаты получить. Правда, Олег Борисович?
- Ага…
- Кстати, куда ты его спрятал? - спросила сына Варвара Игнатьевна.
- Ха-ха! Никогда не догадаешься, - хохотнул Геннадий Онуфриевич. - В платяной шкаф.
Старики побледнели. В платяном шкафу с вечера сидела Ирочка.
- Не задохнулся, надеюсь? - обратился Геннадии Онуфриевич к коллеге.
- Нет, - пробормотал Олег Борисович, не отрывая глаз от тарелки.
- Только возился ты там здорово. Я боялся, как бы этот тип тебя не засек.
- Трудно было стоять… Ноги затекли…
- Сел бы.
- Садился…
- Вообще-то, конечно, трудно торчать в платяном шкафу. Как в классическом анекдоте. Ха-ха-ха! Моей жены только не хватало. Если бы он тебя увидел - вылетел бы ты с кафедры, как пробка. Но ты молодец, продержался.
- Ага…
- Кстати, где Ирочка? - Красин был очень оживлен, очевидно, доволен итогами разговора с бывшим начальством.
- В ванной. (Крестьянская смекалка. Варвара Игнатьевна пустила в ванной воду.) Ты бы покушал, сынок.
- Пожалуй, - согласился Геннадий Онуфриевич, уловив носом запах буженины. - Только не ходите в спальню. Смит только что заснул.
- Пусть себе спит, - сказала торопливо Варвара Игнатьевна.
Ученые налегли на буженину, а Варвара Игнагьевна кинулась в спальню, открыла шкаф.
- Выходи. Свободно, - шепнула она.
Ирочка вышла, пошатываясь, бледная, в мятом халате, с растрепанной прической.
- Боже мой! Какой ужас! Чтобы я еще раз согласилась…
- Он к тебе приставал? - тревожно опросила Варвара Игнатьевна.
- Ну что вы… Когда он залез в шкаф и наткнулся на меня, то потерял сознание. Я так испугалась… думала, что он умер… Привалился к стенке, хрипит, потом рухнул на дно. Хорошо, у меня валидол в кармане был…
- А потом что?
- Ничего… Я его уложила на свою постель, а сама все время простояла в углу на коленях. Щупала пульс… Он хороший человек, между прочим… Мы много разговаривали с ним…
- Как же вы могли разговаривать?
- На ухо друг другу.
- Пошли ко мне в комнату, - шепнула Варвара Игнатьевна. - Здесь опасно.
По пути Варвара Игнатьевна выключила воду в ванной.
- Я его, признаться, раньше ненавидела, - сказала Ирочка, почти упав в кресло. - Он мне казался самовлюбленным фанатиком. А на самом деле… он несчастный человек… Сам себе стирает носки… Носки ведь в стирку сдавать стыдно, вот он и стирает… Представляете - заведующий кафедрой стирает носки!