Телефон зазвонил в четверть восьмого. Очевидно, все это время шантажисты надеялись, что Варвара Игнатьевна решится на черное дело.
Старая женщина плотно закрыла дверь, чтобы сын ничего не услышал, и взяла трубку.
- Это ты? - спросил хриплый наглый голос.
- Я! Я, бандюга проклятая! - закричала Варвара Игнатьевна. - Чтоб тебе кишки поскрючивало, чтоб ты, подонок, дизентерией заболел!
- Тихо, бабка! Сбесилась, что ли! - шипел сиплый голос, но Варвара Игнатьевна продолжала кричать:
- Чего ж ты, скотина, сам не приходишь? Трусишь? Ты приди! Я тебе подарочек приготовила! Я твою мерзкую рожу серной кислотой оболью!
Варвара Игнатьевна бросила трубку на рычаг. Грудь ее тяжело дышала. Уже давно старая женщина не испытывала такой ярости.
Но через полчаса она остыла и уже пожалела, что дала волю своим нервам. Может быть, довелось бы поговорить еще раз с мужем…
Как раз в этот момент, словно бандиты прекрасно разбирались в психологии, телефон зазвонил снова. На этот раз звонил Полушеф.
- Я очень сожалею, Варвара Игнатьевна, что так получилось, но мой помощник такой грубый, такой невыдержанный. Иногда он даже меня выводит из себя своими словечками… Но вы должны нас тоже понять… Сколько уже времени мы с вами возимся… Причем, заметьте, гуманными методами… Исключительно гуманными.
- Гуманными! - задохнулась Варвара Игнатьевна.
- Да. Гуманными. Вы разве не видели фильмы про настоящий киппэнинг? А гангстеры…
- Вы хуже гангстеров! - закричала Варвара Игнатьевна. - Те хоть сразу, а вы…
- Ну вот что, - голос Полушефа сделался жестким. - Предоставляю вам последний срок. Десять вечера. Если вы не дадите согласия на похищение Смита, то мы уберем последнюю преграду - вас. Вы меня поняли? И тогда мы останемся один на один с вашим сыночком.
- Ну уж, бандюги, нет, меня вам не убрать! Знайте, проклятые, пузырек с серной кислотой всегда при мне! В квартиру вы не влезете, дверь у меня теперь под током, сразу предупреждаю. А на улице пузырек наготове. Вы меня поняли?
- Это уж, мамаша, не ваша забота, каким способом вас убирать. Как говорится, не учи ученого. Итак, до двадцати двух ноль-ноль.
Ровно в десять затрещал звонок.
- Алло, это ты? - спросил знакомый хриплый голос. - Согласна?
- Нет, гангстер паскудный!
- Ну, ну… потише, божий одуванчик. В одиннадцать узнаешь свой приговор.
- Проваливай, дрянь этакая!
Варвара Игнатьевна положила трубку. Руки ее дрожали, но чувствовала она себя спокойно. Теперь дело касается только ее. Ну что ж, она все вынесет, что бы ни придумали эти взбесившиеся маньяки.
Когда в одиннадцать зазвонил телефон, Варвара Игнатьевна не взяла трубку. Что они нового могли ей сказать? Опять ругаться с этими бандитами? Они и ругани-то не стоят.
Как всегда, Варвара Игнатьевна выпила на ночь два стакана горячего молока с медом (она всегда пила на ночь молоко с медом - это улучшало сон и успокаивало нервы) и стала стелить постель…
А телефон звонил снова и снова. В конце концов Варвара Игнатьевна подняла трубку, решив тут же положить ее обратно, если не услышит ничего нового.
- Варя… - послышался далекий тихий голос. - Это я, Оня… Ты спала?
- Нет… Ты где? - Сердце бедной женщины заколотилось. Надежда судорогой прошла по всему телу. - Тебе удалось…
- Я все у них… - голос у мужа был вялый, тусклый. - Но ты за меня не волнуйся. Они меня кормят и хорошо обращаются. Варя, ты пила молоко на ночь?
- При чем молоко? Ты лучше расскажи о себе…
- Варя, ты пила?
- Как всегда.
- Два стакана?
- Что за чепуху ты спрашиваешь? Скажи, тебе удалось увидеть девочку?
- Варя, я должен тебе… Варя… Это я во всем виноват… Но я не знал… Я разболтал, как дурак… Что ты… Что ты пьешь молоко на ночь…
Голос у Онуфрия Степановича прерывался, старик с трудом произносил слова, будто глотал их, а они были большими и сухими.
- И вот теперь… и вот теперь… - В трубке послышались сдавленные рыдания.
- Оня, ты пьян?
- Ни глотка… ни глотка…
- Тебе плохо?
- Слушай, Варя… Варечка…
Давно, ох как давно он не называл ее Варечкой, Может, с того, на заре жизни сенокоса, когда они по любили друг друга. Тот сенокос навсегда остался в ее жизни, и лучше его ничего, наверно, не было. Огромная луна над темным лесом сразу за сверкающим, как озеро, жнивьем; копна сена с дурманящим запахом; пофыркивание лошадей возле застывшей раскрытыми ножницами косилки; воздух, пахнущий и земляникой, и тиной от близкой речки… И его губы, горячие, страстные… «Варюша… Варечка…»
- Да говори же, что случилось?
- Молоко было отравленное…
В первое мгновение она не восприняла его слов, не поняла их значения.
- Какое молоко? Зачем отравлено?
- Я не знаю, как они сделали. Наверно, подсунули пакет, когда ты брала в самообслуживании… Или когда зашла за хлебом и оставила сумку на контроле… Да, да, наверно, тогда… Скорее всего тогда… Они выведали, что ты каждый день пьешь на ночь молоко… Ах я дурак… Если бы ты в десять часов согласилась им помочь, они сказали бы тебе, что молоко отравленное… Варя! Скорей вызывай «Скорую»! Слышишь? Немедленно! А пока пусть тебя вырвет. Съешь что-нибудь, чтобы тебя вырвало… Или пальцы в рот… Подождите, еще минутку… Умоляю… Я не попрощался… Слышишь, Варя? Проща…
Связь оборвалась. Варвара Игнатьевна долго держала возле уха попискивающую трубку, потом осторожно положила ее на рычаг. Она подождала минут пять, не зазвонит ли телефон, но он не зазвонил.
Варвара Игнатьевна вышла в кухню и постояла там, прислушиваясь к себе. Нигде не было больно, только внизу живота ощущалось какое-то неудобство. Затем Варвара Игнатьевна достала из мусорного ведра пустой пакет из-под молока и осмотрела его. Пакет был как пакет. С сегодняшним числом… Варвара Игнатьевна понюхала его. Ей показалось, что изнутри идет какой-то лекарственный запах.
Вдруг резкая боль, почти судорога, заставила старую женщину охнуть, согнуться. Боль началась в животе, прошла по всему телу и закончилась в сердце. Она представилась старой женщине зигзагом молнии, какую изображают на линиях высокого напряжения.
Осторожно, чтобы не вызвать нового удара, Варвара Игнатьевна доплелась до кровати и легла на спину. Значит, все-таки добрались… Варваре Игнатьевне не было страшно. Она думала о сыне, муже, о внуках… Вдруг неожиданная мысль поразила ее. Ведь будет расследование…
Торопясь и прислушиваясь к тому, что происходит у нее в животе, Варвара Игнатьевна дошла до стола, взяла лист бумаги, карандаш, и тут ее настиг второй удар. На этот раз боль прошла поперек живота и осталась внизу, словно змея, свернувшаяся в клубок. Подождав, пока змея уляжется поудобнее, Варвара Игнатьевна написала крупными корявыми буквами: «ЭТО Я САМА. ПРОШУ НИКОГО НЕ ВИНИТЬ».
Расписалась, перевернула лист обратной стороной. Потом шаг за шагом, боясь потревожить змею, старая женщина дошла до кровати и легла. Змея словно ждала этого момента. Длинными кольцами она стала извиваться и биться в животе. Варвара Игнатьевна легла на кровать и закрыла глаза…
…Она не знала, сколько так пролежала, может, пять минут, может, час. Очнулась от крика сына:
- Мать! Ну куда ты там запропастилась! Где чистые штаны? (Шурик-Смит вырос из пеленок и уже спал в штанах.)
Варвара Игнатьевна хотела встать, но руки и ноги отказались ей повиноваться. Она хотела отозваться на зов сына, голос тоже пропал.
- Мать, заснула, что ли? - Геннадий Онуфриевич вошел в комнату с брезгливой гримасой, держа в вытянутых руках мокрые штаны.
- Нет… сынок… не заснула, - прошептала бедная женщина.
- Ты заболела? - впервые на лице сына мать заметила испуг.
- Нет… ничего…
- Больно где?
- Уже прошло…
Боль в самом деле исчезла, но тело одеревенело. Она совсем не чувствовала его, словно вдруг стала бесплотной. Достаточно напрячь волю, и можно летать по комнате, летать быстро, упруго, как когда-то бегала в молодости, а тело останется лежать там, на кровати, старая, желтая, сморщенная оболочка…
- Мама, ты меня слышишь?
- Да…
- Я вызову «Скорую».
- Не надо… потом…
- Что значит потом?
Варваре Игнатьевне не хотелось разговаривать, что-то объяснять.
- У тебя сердце? Дать корвалол?
Мать закрыла глаза. Сын нерешительно положил ей руку на лоб. У него была сильная горячая рука… Как он давно до нее не дотрагивался… Целую вечность… да… да… Она вспомнила… Он не дотрагивался до нее с детства… С семи лет… В семь лет он перестал ее обнимать и целовать на ночь. Еще когда пришел из армии, неловко прижал к себе и прислонился губами к щеке. Но то было прикосновение не родное, прикосновение чужого человека… И вот теперь на ее лбу его ласковая, заботливая рука…
- Подержи так…
Ей было хорошо. Мысль о том, что должно была сейчас произойти, казалась ей совсем не страшной, естественным продолжением приятного ощущения от прикосновения руки сына на лбу.
- У тебя все хорошо, сынок?
- Я пока не знаю, мама… Меня в последнее время гложет неуверенность. Он до сих пор не сказал ни одного слова. Представляешь, ни одного слова. Только мычит. А ведь давно пора.
- Так бывает иногда, сынок… Молчит, молчит, а потом враз и заговорит. Может, он стесняется…
- Стесняется? - удивился Геннадий Онуфриевич. - Чего?
- Ну… русский он… а заговорит не по-нашему.
- Да откуда он знает, что русский? Скажешь же, мать! Словесный же вакуум. Да и не под силу ему это сообразить.
- А кровь, сынок? Кровь-то, она без слов говорит.
- Ну это уже антинаучно, мать, - сын снял руку со лба матери.
- Да ты не переживай, - заволновалась мать. - Ты у меня в два годика лишь заговорил. Из хитрости. Давно все понимал, а молчал. Так ведь выгоднее. Меньше нервов тратишь. Я по глазенкам вижу, что понимаешь. Ну молчи, думаю. Молчи. А потом однажды, уж очень тебе погремушку захотелось, ты не выдержал да и заговорил…
- Ненаучно, мать, - вздохнул ученый.
- Так ведь в старину не было никаких наук, сынок, а люди все равно рождались и говорить умели. Я помню, мой дедушка…
Варвара Игнатьевна не успела закончить фразу. Резкий длинный звонок в прихожей заставил обоих вздрогнуть. Варвара Игнатьевна сделала попытку вскочить, но ей удалось лишь немного приподнять голову.
- Сынок, не открывай, - прошептала она. - Это они…
- Кто они?
- Бандиты…
- Какие еще бандиты?
- Шурика хотят… Они и деда… Я тебе не говорила…
- Деда… А что с дедом?
- Потом…
Второй звонок прозвучал еще длиннее и резче первого.
- Успокойся, мать. Я спрошу кто…
- Рубильник… За вешалкой рубильник выключи… Дверь под током…
Геннадий Онуфриевич вышел в прихожую, зажег свет и с изумлением уставился на дверь. Несколько дней он не выходил из квартиры и теперь не узнавал своей двери. На ней было три замка, задвижка, две цепи, и, кроме того, дверь была бронирована - обшита толстой листовой сталью. По стали пробегали искры. Иногда где-нибудь в одном месте искры скапливались, и там сияло чистое голубое пламя. Слышалось ровное сильное гудение.
- Это фирма «Заря»… сделала… Рубильник, - донесся из комнаты тихий голос матери. - Триста шестьдесят вольт…
С испугом, косясь на дверь, Геннадий Онуфриевич полез за вешалку, зацепился за нее плечом, сверху скатилась его соломенная шляпа, ударилась о дверь и ярко вспыхнула. Ученый кинулся ее затаптывать.
Опять зазвонили. Геннадию Онуфриевичу наконец удалось справиться со шляпой. Он отключил рубильник. Гудение прекратилось. Дверь стала медленно остывать, потрескивая.
- Кто там? - спросил Геннадий Онуфриевич.
- «Скорая помощь»! - послышалось из-за двери.
Ученый с удивлением оглянулся в сторону комнаты, где лежала мать.
- Мама, ты успела вызвать «Скорую помощь»?
- Это не… Это не… - Варвара Игнатьевна вскинулась, хотела закричать, но голос совсем отказал ей, и бедная женщина лишь хрипела.
В дверь теперь уже стучали кулаками.
- Откройте скорей! Отравление!
- Вас кто вызывал? Какое отравление?
- Варвара Игнатьевна Красина здесь живет?
- Здесь…
- У нее острое отравление! Скорее! Острое отравление… - Геннадий Онуфриевич, обжигаясь, стал торопливо крутить ручки замков, срывать цепи…
В прихожую ввалилась целая бригада людей в белых халатах. Двое из них держали носилки.
- Где больная?
- Там…
И вдруг Геннадий Онуфриевич замер. Сзади в белом халате, с саквояжем в руках стоял Полушеф. Несколько секунд ученый с ужасом смотрел на своего учителя, потом опомнился и бросился назад, к спальне.
- Мама! - закричал он со страхом, совсем как в детстве. - Мама!
«Санитары», топоча сапогами, побежали за ним.
- Заходи справа! - нервно командовал Полушеф. - Подножкой его, подножкой!
Кто-то выставил сбоку тяжелый солдатский сапог. Геннадий Онуфриевич хотел перепрыгнуть через него, но зацепился, машинально обхватил за шею бегущего рядом «санитара», и они оба повалились на пол. Путь к спальне был открыт.
- Вперед! - закричал Курдюков.
И тут случилось невероятное. Парализованная старая женщина вскочила с кровати, схватила тяжелую хрустальную вазу и метнулась к дверям в спальню, загораживая ее своим хрупким телом.
- Не подходи! - тяжело дышала она. - А ну сунься кто!
Толпа нападающих замешкалась.
- Чего смотрите? Бабки испугались? - закричал Федор Иванович тонким голосом. - За мн-н-о-ой! - Расталкивая всех, Полушеф рванулся вперед, но лежащий на полу Геннадий Онуфриевич успел схватить его за ногу, и его бывший начальник растянулся впереди него. Бежавший следом «санитар» споткнулся о тело своего предводителя и рухнул сверху, сильно ударившись лбом о галошницу. Послышался резкий дребезжащий звук: в галошнице Варвара Игнатьевна хранила пустые бутылки из-под кефира, но нападающий не знал этого, подумал, что это разбилась его голова, и, обхватив ее руками, с тихим стоном потерял сознание. Образовалась «мала куча». Между тем Варвара Игнатьевна, размахивая тяжелой хрустальной вазой, теснила похитителей от спальни.
- Свет! Гаси свет! - кричал Полушеф снизу, из-под навалившегося на него обморочного «санитара». Он пытался выбраться наверх, чтобы лично руководить боевыми действиями, но Геннадий Онуфриевич крепко, как бульдог, вцепился в его ногу.
«Мала куча» пополам перегородила коридор. Один бандит с носилками, отрезанный «кучей» от остальных, растерянно топтался у порога, не имея возможности принять участие в боевых действиях.
Двое, загипнотизированные круговыми движениями хрустальной вазы, уставились на Варвару Игнатьевну. Один из них наконец услышал призыв Полушефа выключить свет и стал растерянно озираться в поисках выключателя, но в это время Геннадий Онуфриевич, изловчившись, кинул в него платяной щеткой и угодил точно между глаз. Налетчик без звука сполз на пол.
- Брось вазу, бабка! - прохрипел оставшийся бандит, потихоньку продвигаясь к Варваре Игнатьевне. - Брось, божий одуванчик, кому говорю, а то пришью ненароком! Не хочу грех на душу брать!
Старая женщина на миг оцепенела. Она узнала голос, который слышала по телефону. Воспользовавшись ее растерянностью, налетчик рванулся вперед.
- Поддай, братцы! - крикнул он гнусаво.
Но бандит Мишка сделал промашку. Ему не надо было подавать свой простуженный голос. Ненавистный голос придал силы бедной женщине.
- Не подходи! Зашибу! - крикнула она и еще сильнее завращала вазой.
Бандит отступил.
Перевес стал медленно склоняться на сторону хозяев. Два налетчика валялись без сознания, трое были блокированы.
Но тут случилось событие, которое решило исход битвы.
Топтавшийся у дверей, как видно, туповатый грузчик наконец-то нашел способ, как прийти на помощь товарищам. Он набросил на «малу кучу» брезентовые носилки и пополз по ним, пыхтя и отдуваясь. Находившийся в самом низу Геннадий Онуфриевич не имел возможности ни ударить его, ни схватить за ногу. Бандит успешно форсировал «кучу», аккуратно скатал носилки, прислонил их к стене и поспешил на помощь своему загипнотизированному товарищу.
Бедная женщина уже устала размахивать вазой. Амплитуда колебаний вазы становилась все меньше и меньше. По мере того как она уменьшалась, загипнотизированный Мишка сантиметр за сантиметром приближался к Варваре Игнатьевне. Наконец, услыша за собой пыхтение подоспевшего на помощь товарища, он сбросил с себя чары вращающейся вазы, нагнул голову и прохрипел сиплым голосом:
- Ну, одуванчик, держись! Пропал твой щенок!
- Сам ты псина вонючая! - крикнула в ярости Варвара Игнатьевна и кинула в бандита вазой.
Ярость - плохой советчик. Ваза, пущенная изо всех сил, но слишком поспешно, а потому неточно, просвистела мимо головы врага, ударилась в стену и разлетелась на мелкие дребезги. Бандит нагло захохотал. Исход битвы был решен. Безоружная старая женщина стояла одна против двух здоровенных лбов.
Сомкнувшись плечами, бандиты двинулись к Варваре Игнатьевне.
Но тут произошло еще одно событие, которое на некоторое время отсрочило падение спальни.
Полушеф, у которого были скованы лишь ноги, достал что-то из кармана и все это время возился, кряхтел под навалившимся на него бессознательным телом. Геннадию Онуфриевичу казалось, что он слышит чирканье спичек о коробок и чувствует запах серы, но он не придал этому значения - может быть, подумал он, от волнения Федору Ивановичу захотелось закурить.
Но вот Полушефу удалось что-то там такое сделать, он высвободил правую руку из-под тела, размахнулся, насколько ему позволяло лежачее положение, и кинул какой-то предмет в спальню. Послышалось шипение, и вонючий желтый дым стал заполнять квартиру.
Это была дымовая шашка!
Оба налетчика, шедшие на штурм спальни, оглянулись, услышав за своей спиной шипение, и удивленно уставились на ползающую по полу шашку. На какое-то время растерялся и Геннадий Онуфриевич. Он ослабил хватку щиколоток Полушефа, и тот не замедлил этим воспользоваться. Маститый ученый рванулся сразу двумя ногами, прытко вскочил и закричал:
- Скорей в спальню! На штурм! Хватай младенца!
От этого крика очнулся даже оглушенный щеткой бандит. Шатаясь и мотая головой, он поднялся на ноги. Встал и ударившийся лбом о галошницу. Теперь вся шайка была в сборе.
Через несколько секунд все сбились у двери в спальню. Геннадий Онуфриевич встал на колени и закрыл глаза. Все было кончено.
И тут произошло чрезвычайное событие. Дверь в спальню заскрипела и медленно открылась. На пороге, чихая и кашляя, показалась маленькая фигурка в коричневых штанах, цветастой рубашке и с клеенчатым подгузником.
Это был Шурик-Смит!
- How do you do? - спросил он.
Все застыли. В комнате наступила мертвая тишина. Только слышалось шипение шашки, заполнявшей квартиру ядовитым дымом.
- Goddam you! - прошепелявил Шурик-Смит и чихнул, разгоняя рукою дым.
Налетчики с ужасом смотрели на младенца.
Первым опомнился Геннадий Онуфриевич. С побелевшим, трясущимся лицом бросился он к сыну, растолкал налетчиков, прижал мальчика к себе.
- О господи! Наконец-то! Поистине happy end!
Из глаз многострадального отца текли слезы.
- Как ты себя чувствуешь, малыш? Тебя разбудили? Пойдем в кроватку, - бормотал Геннадий Онуфриевич по-русски, забыв, что сын не понимает его.
- Па-па… - вдруг раздельно сказал младенец тоже по-русски. (Вот они, результаты контропыта!)
- Что? Нет, нет, я не папа. Я father. Откуда ты подцепил это слово? Говори по-английски, понял?
- Big bear, - сказал младенец, показывая пальчиком на стоявшего рядом бандита.
Бандит таращил на него глаза, ничего не понимая. Потом Шурик-Смит ткнул пальцем в сторону родной бабушки.
- Meat bird.
После этого плод эксперимента помолчал, нашел глазами бледного Федора Ивановича и указал на него.
- Blue jay.
Полушеф побледнел еще больше. Шашка заполняла комнату желтой дрянью все больше и больше, но никто не обращал на нее внимания. Все словно потеряли на некоторое время разум.
Вдруг Курдюков дернул плечами, хотел что-то сказать, но поперхнулся, сморщился и отвернулся.
- Пошли, ребята, - выдавил он наконец. - Нам тут больше нечего делать.
Полушеф подошел к своему сопернику, взял его вялую руку и пожал ее.
- Ты победил. Поздравляю.
- Спасибо, - пробормотал Геннадий Онуфриевич. - Well.
- Huskies!, - сказал юный Красин, показывая на бандитов.
Топоча и поглядывая на младенца, налетчики потянулись в коридор. Один из них поднял шашку и аккуратно выбросил в форточку.
- Просим прощения… Наследили мы вам тут, - буркнул он смущенно.
- Деда и внучку вам сейчас доставят, - сказал Полушеф. Он снял белый халат, скатал и старался засунуть в карман брюк.
- А как же я? - спросила Варвара Игнатьевна растерянно. - Я же отравлена…
- Отравленные люди не дерутся… как жеребцы, - сказал Федор Иванович, махнув рукой. - Ерунда все… Никого мы не травили.
- Но мой живот…
- Психологическая атака, бабка, - буркнул Федор Иванович. - Самовнушение… Пройдет…
Налетчики ушли. Хлопнула дверь.
- Броня у них… - донесся до Красиных уважительный голос с лестничной клетки.
- Под напряжением. Я сразу заметил.
- Могли бы обуглиться…
- Здорово они за него…
- Ценный ребенок, еще бы. Вон как по-английски шпарил. А я своего два года мордой в учебник тычу, и хоть бы что.
- Наука…
- А как же теперь насчет магарыча?
- Пусть ставит… Нам какое дело… Договор дороже денег… Пусть ящик ставит… Слышь, Мишка, пусть твой отец ящик все равно ставит… Досталось еще похлеще, чем с пианиной на восьмой этаж бежать.
- А чего он мальца не взял?
- Английским оказался. Дипломатическая неприкосновенность.
- Ну и что? Мало ли…
- Международное отношение. Может, он от посла какого…
Голоса стихли. Наступила тишина.
- Господи! Дыму-то… дыму… - Варвара Игнатьевна бросилась открывать форточку. Потом фартуком стала разгонять желтый чад. Сделав дело, старая женщина села за стол и заплакала. Плечи ее содрогались от судорожных рыданий.
- Неужели все… господи… неужели конец?.. - бормотала она.
Постепенно старая женщина справилась с собой и пошла в спальню, чтобы спросить, не надо ли чего сыну. Геннадий Онуфриевич спал на кушетке, поджав ноги, и прижимал к себе Шурика-Смита. Лицо у ученого было старым, измученным. Мать осторожно накрыла отца с сыном одеялом, перекрестила. Геннадий Онуфриевич зашевелился, крепче прижал к себе маленькое тельце.
