Вдруг дверь заскрипела, и в комнату вошел Геннадий Онуфриевич, держа за руку бледного мальчика, одетого в кримпленовый темно-серый костюм, остроносые лакированные туфли и кружевную рубашку. Наряд мальчика дополняли синий галстук и белый платочек, торчащий из кармана пиджака.
- Что здесь происходит? - удивился Геннадий Онуфриевич.
- Good afternoon! - вежливо сказал юный джентльмен и склонил аккуратно подстриженную голову.
Все молча таращили глаза на вошедших.
- Мы немного задержались, - Геннадий Онуфриевич осторожно поднял ногу, пропуская поток кваса в сторону Федора Ивановича. - Не рассчитали с электричкой. А вы уже бьете посуду?
Федор Иванович поднялся с пола и стал выжимать хлюпающие коленки.
- Лес рубят - щепки летят, - почему-то ответил он русской народной пословицей.
- Она хочет хека под маринадом, - сказала Вера и тоже встала с колен.
- Какого хека? Ничего не понимаю, - мотнул головой Геннадий Онуфриевич. - Смит, Please take your seats. Ну что, леди и джентльмены, начнем, пожалуй. - Ученый снял очки, протер их платком.
- Сейчас, я подотру только, - засуетилась Варвара Игнатьевна.
Ирочка подошла к бывшему мужу, протянула руку:
- Здравствуй, Гена… Ты прекрасно выглядишь…
Геннадий Онуфриевич подслеповато прищурился на бывшую жену.
- Ах, и ты здесь, - сказал он рассеянно.
- У вас очки, как в бинокле, - сказала Лора. - Вы в них похожи на рака.
- В самом деле? - удивился Геннадий Онуфриевич. - На рака? Мне этого еще никто не говорил…
- Они боятся. А я никого не боюсь.
- Лора!
- И еще у вас пух в волосах. Что, вам некому зачинить подушку? Вы холостяк?
- Какая раскрепощенность! - донесся восхищенный шепот Нуклиева. Маститый ученый подошел к бывшему коллеге, взял его за локоть. - Забудем все. А?
Красин надел очки.
- И вы здесь?
Ирочка между тем несмело приблизилась к сыну.
- Шурик… здравствуй… Ты меня помнишь? Я твоя мама… Боже мой… какой большой стал… Совсем взрослый… Дай я тебя обниму… Иди ко мне, мой дорогой…
- Он не понимает по-русски, - вздохнул Геннадий Онуфриевич.
- Не понимает? - удивилась Ирочка. - Ах да… твой эксперимент… Но разве ты не закончил?
- Давно. Теперь вот учу русскому, но дело идет плохо. У него оказались плохие способности к языкам. Сейчас я его устроил в русскую школу при английском торгпредстве.
- Объясни, что я его мать! Шурик, боже мой! Неужели это ты, моя кровинушка?
Ирочка заплакала. Геннадий Онуфриевич сказал что-то сыну по-английски. Шурик-Смит протянул матери руку с вежливой улыбкой:
- Pleased to meet you.
- Шурик! Это же я, твоя мама! Иди ко мне!
Юный Красин обернулся к отцу.
- What was it she said?
- Шурик! - мать бросилась к сыну, прижала его к себе. - Милый мой Шурик! Каким же ты стал большим!
Шурик-Смит слегка отстранился от матери:
- We should like to have an interpreter. Speak slowe: slower, please. What languages do you know?
- Боже мой, настоящий иностранец! Катя, Катенька! Подойди к нам! Шурик, это твоя сестра! Катя, твой брат не понимает по-русски. Скажи ему что-нибудь по-английски. Ты же учишь английский.
«Баламутка» усмехнулась.
- Hello… kid… - выдавила она, не меняя позы.
Шурик-Смит оживился.
- О! Do you understand me?
Катька опять усмехнулась.
- Three, - сказала она. - Болван! - Катька отвернулась.
- What does it mean? - переспросил Шурик-Смит.
Ему никто не ответил. Подошел какой-то знакомый Онуфрия Степановича уже под градусом.
- Меня зовут… Петр… Петр Семенов… Как это по-вашему?.. Allow me to introduce myself. Я во время войны был капитаном в Архангельске… Встречал ваши конвои… Как это по-вашему? Дай бог памяти… I have wanted to visit England.
- При чем здесь Англия? Он русский, - сказал Геннадий Онуфриевич.
- Русский? - удивился бывший капитан. - Почему же он не говорит по-русски?
- Так получилось.
- Ин-те-ресно… - пробормотал Петр Семенов. - Значит, он знал английский… еще там…
- Почти что.
- М-да… - обронил пораженный капитан, отошел в сторону и задумался, положив в рот палец, совсем как маленький.
- I am thirsty. Cold water, please, - сказал юный Красин.
- Может быть, приступим к делу? - спросил Геннадий Онуфриевич и поправил очки. - У ребенка режим.
- Да чего ж вы стоите? - засуетилась Варвара Игнатьевна. - Иди, Шурик, садись…
- We gladly accept your invitation, - машинально ответил уже успевший о чем-то задуматься ученый.
- Прямо клуб аристократов на Пикадилли-стрит, - пробормотал Нуклиев.
Все расселись вокруг стола. Ирочка села между бывшим сыном и бывшим мужем. Она была явно взволнована. Щеки женщины горели. Какие-то мысли бороздили ее нахмуренный лоб. Ирочка постоянно порывалась заговорить с родным Шуриком, но наталкивалась на вежливый непонимающий холодный взгляд и тут же сникала. К тому же ее постоянно сбивал с толку захмелевший Геннадий Онуфриевич. Ученый выпил за здоровье родителей подряд две большие рюмки водки, его разобрало. Геннадий Онуфриевич стал еще больше рассеянным и забыл, что Ирочка уже давно не его жена.
- Куда ты все время пропадаешь? - говорил ученый, гоняясь вилкой за непослушным грибом. - Я совсем замучился со Смитом. Никто его не понимает… В садике постоянные недоразумения… В магазин не пошлешь… Во дворе с ним никто не играет, дразнят Джоном Булем… Хорошо, что добился наконец… в русскую школу… при английском торгпредстве… Но они дают лишь поверхностные знания…
- Я уже давно не твоя жена, - пыталась внушить Ирочка бывшему супругу. - Я уже несколько лет как Нуклиева.
- Не жена? Вот как… Странно, - ученый поднял на нос спавшие очки. - Очень странно… Ну ладно, не имеет значения… Я тебе как бывшей жене скажу… У ребенка слабая нервная система… Их там в английской школе знаешь как по русскому гоняют! Он даже во сне стал русские слова выкрикивать. В основном неприличные. Наверно, ребята научили. А еще иностранцы называются…
Ученый дотянулся до графина и выпил еще одну рюмку.
- И потом… Я тебе по секрету скажу… Как бывшей матери… Ты только никому… Уж очень они на манеры там всякие в этой самой школе нажимают… Уж такой вежливый стал… Ну прямо сил никаких нет… Встать просит разрешения… Сесть просит разрешения… В туалет, прошу прощения, просит разрешения…
- Боже мой, ты как был не от мира сего, так и остался… В наше время такой ребенок на вес золота. На него молиться надо!
- Давай выпьем, старуха, а? Что-то мне как-то не по себе. Сложно… Много сил трачу… Устал я, что ли?
- Подожди, - Ирочка отстранила наливающую руку. Лицо Нуклиевой пошло красными пятнами, она что-то лихорадочно соображала.
- Па-па… Can I have a veal cutlet? - Шурик-Смит вежливо дотронулся до локтя отца.
- Что? Ах, котлету? Мама, у нас есть котлеты? Только телячьи.
Варвара Игнатьевна виновато стала хвататься за различные блюда.
- Телячьи котлеты? Сынок… Что же ты раньше не сказал?.. Куры вот, пожалуйста… Жареная баранина…
- О! - понял юный Красин. - Мати… баран… Карашо… Give one portion mutton.
- Бери, сынок! Выбирай любой кусочек. Кушай на здоровье.
- Thank you.
- Хлебушка хочешь?
- No. With my roast mutton I shall have mashed potatoes, carrots, french beans, cauliflower, peas.
- Что он говорит, Генюша?
- Вали все в кучу. В этом торгпредстве его приучили ко всякой чепухе… пардон… разнообразному гарниру…
Шурику-Смиту навалили в тарелку всего, что было на столе, и тот приступил к трапезе, осторожно действуя ножом и вилкой. От него не исходило ни одного звука, в то время как на противоположном конце стола Лора капризничала, чавкала и разбрасывала еду, как молодой нахальный поросенок.
Между тем разговор за столом опять пошел о воспитании - уж больно противоположные дети сидели друг против друга: с одной стороны холодный, выдержанный, предельно вежливый джентльмен, с другой - темпераментная, предельно невоспитанная поросятина.
- Вы посмотрите на них и сравните, - проводил свою теорию Нуклиев. - У одного комплексы полностью подавлены. Он действует как запрограммированный автомат. Все его желания, мысли, чувства бьются под железной маской условности. Да, не скрою - на него приятно смотреть. Но ведь это хорошо для нас, а не для него. А это ребенок! Ему хочется двигаться, прыгать, скакать, безобразничать! Он же стиснут в стальном корсете.
- Но он вос-пи-тан, - горячо возражала ему Вера. - Много ли в наше время встретите воспитанных людей? А среди детей - тем более! Посмотрите на мою басурманку! Зачем она кинула в общее блюдо кость? Ну скажите, зачем?
- Она бросила кость потому, что ей так захотелось, ее комплексы полностью раскрепощены. Раскрепощенность - естественное состояние всего главного. Только одно в мире существо забыло это. Человек!
- Спасение в прошлом, - гнул свое Полушеф. - Древние знали все. Нет ничего нового и не будет. Если мы до конца расшифруем клинопись… Только кто ее будет шифровать?.. В мире с каждым годом все меньше и меньше людей знают клинопись… Нужна смена, а ее нет… Ошибка Красина в том, что он не провел свой эксперимент в области клинописи. Если бы мы доказали, что человек с рождения может знать клинопись… О! Что бы мы тогда сделали! Мы бы засыпали мир удивительной информацией из тьмы веков! Тогда не надо было бы заново изобретать велосипед и строить ракеты. Может быть, древние могли путешествовать по планетам лишь усилием воли. «Мир в нас», - говорили древние. Как они были правы!
- Дуги, - говорил, не слушая никого, глядя в стакан с «Портвейном-72», Онуфрий Степанович. - Парень он хороший, но от дуг нос воротит. Умру, кто дуги гнуть будет? В районе один я остался. В могилу ремесло унесу…
- Дом на него записали, - вторила мужу Варвара Игнатьевна. - Да разве ему нужен наш дом? И сад, и огород какой пропадет… А так он внучек хороший, душевный. Не поймешь только ничего.
- Со словарем-то можно понять, - сказал Онуфрий Степанович.
- Ну уж это конечно…
Геннадий Онуфриевич поднялся, пошатываясь.
- Тост! Я хочу сказать тост! I wish to propose a toast to… Mr. Chairman! Ladies and gentlemen! Прошу засвидетельствовать! Я дурак. Их бин дурак!
Ученый плюхнулся на свое место и заплакал. Плечи его задрожали. Бывшая жена погладила его по голове.
- Успокойся, - зашептала она. - Все будет хорошо. Знаешь, что мы сделаем? Давай меняться детьми. Ты мне Шурика, а я тебе Катьку. Мужа я уговорю… Зачем тебе Шурик? Диссертацию ты защитил, сейчас он тебе обуза. А мне очень он нравится. Все знакомые лопнут от зависти. Давай, а, Гена! Тебе же легче будет. Катька, конечно, не сахар, но хоть по-русски понимает. Ну?
Геннадий Онуфриевич продолжал плакать. Сын, перестав есть, удивленно смотрел на пьяного отца. В его глазах было осуждение.
- Па-па… - раздельно сказал он. - Where is the gentlemen's lavatory here?
- He туалет, а уборная! По-русски уборная! Сортир! Понял? Сколько тебе твердить, иностранная твоя рожа! Отхо-же-е мес-то! Вот сколько названий! И не мужской и женский! А общий! В огороде! Два шага налево, три шага направо - там и увидишь плетеное сооружение. Адью! I am tired and sleepy!
- Мы его проводим, - сказала Ирочка. - Нуклиев, пойдем с нами, посветишь фонариком.
- I would like a drop of whisky. То бишь водки! Вот черт! И сам скоро по-русски разучусь говорить.
Геннадий Онуфриевич дотянулся до бутылки и налил себе рюмку.
- Итак, майн клайн геноссе старики! Many happy returns of the day!
- Пойдем, сынок, я покажу тебе туалет, - Ирочка взяла Шурика-Смита за рукав.