Наша организация росла, словно маслята после дождя. Назрела необходимость создать новые отделы и провести некоторые организационные мероприятия.

Вацлав решил создать второй съезд грибов-городовиков.

Съезд приступил к работе в один из декабрьских вечеров в «Ноевом ковчеге».

Вначале все под оркестр из трех балалаек (других музыкальных инструментов в нашем доме не было) исполнили сочиненный мною гимн ОГГ. Гимн начинался так:

Припев:

Гимн всем понравился, но с припевом я малость просчитался. В исполнении участников съезда он звучал как призывный клич двух десятков племенных жеребцов.

Затем на трибуну, встреченный аплодисментами, поднялся организатор и председатель ОГГ Вацлав Кобзиков. Он помахал нам рукой и сказал:

- Товарищи! Прежде всего почтим вставанием память нашего товарища, безвременно уехавшего в колхоз. Я говорю об инструкторе отдела коммунального хозяйства Андрее Величко.

Все встали.

- Прошу садиться, - махнул рукой Вацлав. - Но этот случай не- должен ввергнуть вас в уныние. Величко пал жертвой собственной неосторожности. Ему, видите ли, захотелось получить значок вуза, в ко тором он учился. Величко по глупости и помчался за ним в отдел кадров. А там горком комсомола вру чает их в торжественной обстановке. Начались рас спросы. Кто, откуда, почему? Величко с перепугу проболтался. Ну, его и сгребли, как миленького. Так что, товарищи, предупреждаю - никаких значков. Ни под каким предлогом не появляться в своих институтах!

- Товарищи! На повестке дня у нас сегодня два вопроса: мой доклад «Задачи ОГГ» и выборы нового состава правления в связи с расширением организации. Будут возражения против повестки?

Возражений не было, и Вацлав Кобзиков приступил к чтению доклада.

- Наши ряды растут, - сказал он. - Финансовые дела тоже неплохи. Пять членов ОГГ удачно зажгли свой семейный очаг и в течение года будут отчислять в нашу кассу, по уставу, третью часть своей зарплаты. Десяток человек вот-вот должны жениться. Кроме того, вступительные и членские взносы.

- Товарищи! - повысил голос Вацлав. - Назрела необходимость иметь освобожденного председателя. С приличным кабинетом, секретарем-машинисткой и телефоном. Пора кончать с кустарщиной! (Аплодисменты.) В дальнейшем, я думаю, мы переведем всех членов правления на профессиональное положение, купим автомобиль и снимем отдельное помещение. (Аплодисменты.)

- Надо послать своих людей в другие города, пусть они проведут соответствующую работу. Мы организуем всесоюзное ОГГ! Не оставим в Советском Союзе ни одной незамужней дочери даже самого маленького начальника! (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Возгласы: «Да здравствует Вацлав Кобзиков! Слава ОГП») Вот такие наши задачи. А теперь перейдем к прениям.

Прения вылились в чествование Вацлава Кобзикова. Все единодушно признавали в ветвраче большой организаторский талант, преданность делу, бескорыстие. Только он должен быть освобожденным председателем ОГГ.

Лишь один Умойся выступил не в унисон со всеми. Он влез на трибуну и заскрипел:

- Никому нет дела до других! Только о себе каждый думает… Инструкторы обленились, забыли о своих обязанностях… Три месяца жениться не могу… Инструктор Рыков совсем не слушается… Крутит моему объекту голову… Думаешь, я не замечаю? Я все замечаю. Кто вчера с ней, запершись в лаборатории, сидел? А? Ответь.

- В чем дело, Рыков? - Кобзиков строго посту чал карандашом по графину.

Я пожал плечами:

- Разве я виноват, что он ей не нравится?

- Кто сказал, что я не нравлюсь? - заныл Умойся. - Рыков сказал… А Рыков заинтересован… Он хочет наиграться и бросить… А мне жениться надо!

- Не надо было надуваться как сыч. Девушки любят, когда им улыбаются, - подал я с места реп лику.

- Ну, вот что, Умойся, - сказал Вацлав. - Мы в твоем деле разберемся в рабочем порядке. Ты что- то действительно в женихах засиделся. Если виноват Рыков, накажем Рыкова. Первая заповедь каждого члена ОГГ - женить товарища, а потом уже думать о себе. Будут еще выступающие?

- Хочу речь сказать, - поднялся Егор Егорыч. - Разве я ништо? Кролика там когда или овощ - всегда пожалуйста. Опять же не для себя стараюсь. Опять же государство в вас деньги вкладывало, учило шесть годов, специальность давало. Зачем же так, а? Вчерась движок мой анжинер смазать забыл, и что получилось? Вода на шестой чердак не пошла - весь овощ завял. Какой же это анжинер, если про смазку забывает? И еще я что скажу. К вам обращаюсь, Вацлав Тимофеев, как к главному грибу. Тину Алексеевну твои грибы не слухаются, дерзят. Кроликов нынче не покормили, а те пол в горнице прогрызли.

- Хватит, Егорыч, - отмахнулся Кобзиков. - Здесь съезд, а не производственное совещание. В рабочем порядке поговорим. А вообще-то ты обнаглел, эксплуататор. Сколько людей на тебя работает! Профсоюз, что ли, на твоем предприятии создать?..

- Ты что! - испугался «король». - Это они сплошь заседать будут. Одно отчетно-перевыборное - дня два. Знаю я, сам в профсоюзе был.

- Кто еще хочет высказаться? Только соблюдать регламент. Будут выступающие? Или вопрос ясен?

- Будут, - сказал Аналапнех, присутствовавший на съезде в качестве почетного гостя.

- Прошу, - Вацлав сделал рукой приглашающий жест. - Это, братцы, чемпион города по классической борьбе Борис Дрыкин. Сейчас он в цирке работает. Оказывает нам значительные услуги.

- Оказывал! Хватит! - Аналапнех взъерошил свой чубчик. - Из-за вас я в тюрьму идти не намерен. Вчера опять двое себе ребра поломали, а третье го чуть медведь не задрал. Зачем его в клетку по несло к хищнику - не знаю. Директор уже мне выговор сделал. «Где, - говорит, - Дрыкин, вы этих тюфяков берете?» Надо было сказать ему, что эти тюфяки все с высшим образованием. Вообще валяете вы дурака, хлопцы, как я посмотрю. Не пойму я вас. Неужели лучше вычищать дерьмо за мартышками, чем работать по специальности? Больше я ни одного огэгэговца к себе в цирк не возьму. Устраивайтесь, где хотите.

Выступление Аналапнеха произвело на участников съезда неприятное впечатление. Чтобы сгладить его, Кобзиков сделал знак музыкантам, и они грянули:

- Ого-го! Ог-э-г-э! Ого-го! Ог-э-г-э! - заржали по-лошадиному участники съезда.

Раскрылись двери соседней комнаты, и три дюжих молодца внесли на подносах жареных кроликов и свежие овощи - подарок «короля» съезду.

Съезд единогласно постановил: избрать Вацлава Кобзикова освобожденным председателем, положить ему жалованье сто двадцать рублей и оборудовать кабинет с мягким диваном, телефоном и секретарем-машинисткой.

Едва я, придя с работы, успел помыть руки, как в дверь постучали. Вошла беленькая, кудрявая, как барашек, девушка и проблеяла:

- Вы будете Рыков?

- Я.

- Вас вызывает Кобзиков.

- Как вызывает? Если надо - пусть сам придет.

- Он принимает у себя в кабинете. - Барашек осуждающе посмотрела на меня.

Умывшись, я пошел искать кабинет председателя ОГГ. Им оказались две смежные комнаты в новой пристройке Егорыча. В первой комнате стояли трюмо, шкаф и висела схема кровообращения лошади. За пишущей машинкой сидела барашек.

- Вацлав Тимофеевич занят, - проблеяла она.

Я не обратил внимания на слова секретарши и направился к двери. Барашек бросилась мне наперерез.

- У него посетитель!

Завязалась борьба. Секретарша наскакивала на меня, стремительная и упругая, как волейбольный мяч. На шум из кабинета выглянул председатель ОГГ.

- Пропустите его, Варя. Проходи, Рыков. Я сей час кончу.

Со стула при моем появлении поднялся зубной врач, нелегально державший бормашину.

- Значит, договорились?

- Договорились.

Кабинет председателя ОГГ был обставлен шикарно. Фикус, гардины, репродукции картин. На столе массивный чернильный прибор и колокольчик, в углу диван.

Вацлав в ослепительно белой рубашке и наутюженном черном костюме самодовольно огляделся:

- Ну как? А?

- Ничего. В стиле модерн.

- Знаешь, чего еще здесь не хватает?

- Мухомора-липучки.

- Хватит острить. Я заметил, ты стал много острить. Мне давно на тебя жалуются. Здесь не хватает бормашины.

- Бормашины? - опешил я.

- Да. Я договорился с зубным врачом. Он про даст ее нашей организации почти за бесценок. Поста вим ее вот здесь, рядом с моим креслом.

- Прекрасная получится диван-кровать. Только надо отодрать все зубные приспособления.

- Ну, хватит! - оборвал меня Кобзиков. - Я вызвал тебя вот для чего. Ты почему не явился сразу? Вступил в нашу организацию - будь добр, соблюдай дисциплину.

- Ты прихворнул, что ли? Кобзиков нахмурился.

- Полегче на поворотах, Рыков. Как-никак я твой начальник. Почему ты не женил до сих пор Умойся?

- Тоне он не нравится, и, откровенно говоря, этот рохля ей не пара.

Мои слова совсем не понравились председателю. Заложив руки за спину, он стал прохаживаться по кабинету.

- Пара, не пара - не твое дело. Не забывай, Рыков, что ты всего-навсего инструктор. Правильно говорит Умойся - разбаловались вы. Пора мне заняться дисциплиной. Пока от тебя толку для ОГГ, что от козла молока. Женитьбу Умойся провалил, сам до сих пор не нашел себе объекта. Я вынужден дать тебе последнее испытательное поручение.

- Ваца, да что с тобой?

- Ты думаешь, мы собрались в бирюльки играть? Тебе не приходилось кости от окорока глодать? А мне приходилось. Если мы будем лодырничать - все с голоду подохнем. Надо каждую минуту держать ушки на макушке. Надо быть в курсе горкомовских дел.

- Ишь куда хватанул!

- Да… Надо заиметь там своего человека. Ты, кажется, знаком с этим… как его., инструктором… к вам все с разной чепухой приставал.

- С Иваном, что ли?

- По-моему, парень подходящий для этой цели. Простоватый. Его можно запутать в сети.

- Я с ним едва знаком, да и вообще…

- Опять рассуждаешь? Я тебя не спрашиваю: пойдет - не пойдет. Даю тебе идею, а ты воплощай ее в жизнь.

- Какую это идею?

- Его надо женить на Манке. И тогда он наш.

- На Манке? Ха-ха!

- Опять смеешься? Твое дело - выполнять мой приказ. И вообще, что здесь смешного? Если человеку систематически вдалбливать что-нибудь, он обязательно в это поверит.

- Маша Солоухина - грибиха - была курносая полная девушка. В ОГГ ее никто не принимал всерьез, так как Маша все свои чувства выражала хихиканьем. И кроме того, она писала стихи. Стихи были по преимуществу военного содержания, но это не мешало Маше во время их декламации заливаться жаворонком. Иван и Маша… Только Кобзиков мог придумать эту комбинацию.

Председатель ОГГ нажал кнопку и сказал вошедшей секретарше:

- Оформить приказ. Возлагаю на Рыкова брачный акт Ивана Березкина и Марьи Солоухиной, в скобках - Манки. Всё. Срок - десять дней, включая сегодняшний. И помни: в твоих руках судьба организации!

ПРИКАЗ № О6321

Возлагаю на Рыкова брачный акт Ивана Березкина и Марьи Солодухиной (Манки).

Срок - десять дней.

Освобожденный председатель ОГГ

(В. Кобзиков).

Назавтра я поплелся к горкому комсомола ловить Ивана Березкина. Было пыльно и ветрено. На окнах кухни ресторана «Дон» отчаянно трепыхались, как пойманные рыбины, марлевые занавески и гнали на улицу убийственный запах жареного мяса.

Иван Иванович появился на горкомовском крыльце ровно в пять. Он глубоко втянул своими большими, похожими на телефонные мембраны ноздрями мясной запах и коротко о чем-то задумался. Но тут налетел вихрь, подхватил тщедушного Березкина и помчал его вдоль улицы. Инструктор лишь правил огромным портфелем, словно рулем.

Я догнал Березкина через два квартала. Иван не удивился, увидев меня.

- Привет, Пряхин! - крикнул он сквозь свист коричневого ветра. - Как жизнь?

- В норме. Приехал в командировку. А как у тебя? Выселил институт в колхоз?

Иван Иванович безнадежно махнул портфелем, и его рвануло от меня ветром. Я схватил инструктора за рукав.

- Может, посидим за стаканчиком?

Березкин поколебался, но желание излить душу взяло верх.

Мы понеслись по улице. Возле забегаловки с напыщенным названием «Восточная заря» я сделал Березкину знак. Он поставил свой портфель поперек ветра, и нас внесло в зал, длинный и низкий, как пенал, уставленный высокими мраморно-бетонными столиками, напоминающими по форме макеты атомных взрывов.

В кафе стоял гул, какой обычно бывает в подвыпившей компании. Однако на столах возвышались лишь бутылки с ситро. Мы нашли себе укромное местечко за фикусом. Я взял по бифштексу и бутылку крем-соды для маскировки. «Перцовка» была припасена заранее.

- Бюрократы у вас в институте, - сказал Иван Иванович, грустно глядя на бифштекс. - Все обговорили бы вроде, утрясли, доказал я им целесообразность… Да… А потом на объединенном заседании всех комитетов один возьми да и ляпни: «А где же мы в этом колхозе столы будем ставить? Ведь у нас их тысяча тридцать штук». Я засмеялся, а они замахали на меня руками и пошли всерьез обсуждать эту проблему. Ну, так все и разбилось об эти столы. Вялые все какие-то стали, не соберешь, не раскачаешь.

- Ты не отчаивайся, - сочувственно сказал я, пододвигая Березкину бифштекс. - Ешь. На мертвеца похож стал.

- Ладно, черт с ними! Сейчас мне другое поручение дали. Насчет тех, кто по специальности не работает.

Я сделал незаинтересованное лицо.

- Ну и как?

- Нудное это дело! За каждым бегай, каждого упрашивай, уговаривай-… А он ломается, слезы льет, как будто его на каторгу посылают. С утра до ночи по городу мотатось. Играем в кошки-мышки. Припутаю одного в- парикмахерской - смотришь, завтра он в кинотеатре разнорабочим. Совсем замотался!

Иван Иванович взмахнул вилкой так сильно, что кусок бифштекса сорвался с нее и шлепнулся прямо на тарелку пьяницы за соседним столиком. Тот съел его с полнейшим равнодушием.

- Пора кончать! Подниму архивы в институтах за пять лет, составлю списки, соберу фотокарточки и пойду по всем учреждениям подряд. Да… Один не справлюсь. Придется внештатную комиссию создать.

На слове «комиссия» Березкин увял. Он схватил стакан, хлебнул «перцовки», поперхнулся и грустно свесил голову.

Мне стадо жаль Березкина. В этот момент я даже не думал, что такая активная деятельность может выйти для грибов боком.

- Может, не будешь создавать? Иван Иванович мотнул головой.

- Надо, Пряхин… Без комиссий нельзя.

- С каких учреждений думаешь начать? - спросил я, вспомнив об ОГГ.

Я не слышал, что ответил Березкин. Я увидел Катю.

Ледяная принцесса шла по кафе в сопровождении двух мужчин. Она была в белой шапочке и в черном пальто в талию.

Вот хорошее место. Я отступил за фикус.

- Вы что будете есть, Катерина Денисовна?

- Салат, бифштекс и блинчики. Я ужасно проголодалась!

Они с деловитостью солидных денежных людей стали загромождать столик тарелками. Один из спутников Кати, толстый, краснощекий, вынул из черного портфеля бутылку «Столичной» и стал разливать ее содержимое по стаканам. Как я понял из разговора, они «обмывали» утверждение сметы на строительство новой школы в Сосновке. Толстяк, по всей видимости, был областным товарищем. Второй, худощавый, высокий, седой, напоминающий артиста, - директор школы. Он почему-то сразу не понравился мне.

Все трое скоро захмелели и наперебой стали вспоминать смешные эпизоды из истории «выбивания» сметы. Катя хохотала громче всех. Щеки ее раскраснелись, волосы постоянно выбивались из-под шапочки, и она поправляла их лениво, красивым движением.

Я заметил, что директор школы не спускает с нее глаз.

- А Самсон-то Фроймович как топнет ногой, да как закричит на него, а вместо баса - петух! - смеялась Катя, сияя глазами.

- Ха-ха-ха! Я ему: «Подпиши!» А он: «Не подпишу!» - вторил ей громовым басом толстяк.

Директор школы сдержанно улыбался и все гладил, все гладил взглядом Катино лицо.

- Я ему: «Подпиши!» А он мне: «Не подпишу!» Га-га-га-га! Тогда я ему говорю: «Пойду к самому Безручко!»

Очевидно, это был самый смешной эпизод, потому что все трое так и покатились со смеху. Катя даже поперхнулась. Седой протянул стакан с ситро и на секунду задержал ее руку.

И тут мы встретились глазами. Я постарался усмехнуться как можно многозначительнее. Ледяная принцесса холодно отвела взгляд, как будто она меня не узнала. Седой заговорил весело о чем-то, заглядывая ей в лицо.

- Вань, - сказал я, - видишь женщину вон за тем столом? Хочешь, познакомлю? Интересный чело век. Известный в области географ. Излазила все Карпаты, Казбеки и Гималаи.

- Гималаи, - повторил Березкин заплетающимся языком. - Организовать бы там трудовой оздорови тельный семинар…

Катина компания собиралась уходить. (Седой то и дело поглядывал на часы.) Катя так ни разу и не посмотрела на меня. Когда они проходили мимо, я сказал:

- Екатерина Денисовна, можно вас на минутку?

- Что такое? Взгляд поверх головы.

- С вами хочет познакомиться товарищ из горкома комсомола.

- Здравствуйте! Катя.

- Иван Иванович.

Березкин поспешно принял начальственный вид. Он. стряхнул с костюма крошки, посуровел лицом, правая рука его потянулась под стол и ухватилась за портфель.

- Ну, мы пошли, Екатерина Денисовна. А то опоздаем, - сказал седой.

- Идите, идите… Послезавтра увидимся.

- До встречи!

Они попрощались тепло. Очень тепло. Я бы сказал, даже чересчур тепло.

- Как живете, Екатерина Денисовна? - спросил я.

- Спасибо.

- Не за что.

- Школу будете строить?

- Да.

- Новый директор?

- Ага.

- Хороший?

- Мне нравится.

- Очень?

- Почти.

- Туманная формулировка.

- Ты такие любишь.

- Угадала.

- Знаю точно. Тебе нравится всякая неопределенность.

- Конкретная неопределенность лучше абстрактной определенности.

- Разговор все глубже заходил в «подтекст».

Ивану Ивановичу Березкину стало скучно. Он прокашлялся и изрек:

- Шесть комиссий лучше, чем пять.

Катя вздрогнула.

- Ну, я пошла.

- Всего хорошего. Проводить?

- Не надо.

Я усмехнулся. Я умею усмехаться. Все-таки хорошо, что она не успела отвести взгляд. Я отомстил себе за фразу о провожании.

Я поставил чемодан на запорошенную только что выпавшим снегом траву. На остановке был лишь один пассажир - пожилой мужчин» с незапоминающимися чертами лица, в фуфайке и в новых калошах.

- Ну, выпил, - сказал он мне - А что, нельзя?

За парком, на правом крутом берегу белел город. Мне больше нечего делать в этом городе-. Я еду на целину. Судя по газетам, целина - хороший край, веселый… А может, я уеду на Кавказ. Буду работать в винограднике. Или в Архангельск - ловить рыбу. Все равно. Какой поезд первый - туда и поеду. Я вольный казак. Что бы там ни говорили, а когда ты никому не нужен - здорово.

- Нет, ты скажи! Нельзя?.. Нельзя за свои трудовые гроши? - загорячился мужчина с незапоминающимися чертами, налезая на меня.

Я отвернулся от него и вздохнул. Прислонившись к телефонному столбу, стояла ОНА и в упор смотрела на меня. Та, которая звала меня в ветреные ночи.

- Нельзя, так забирай! На, бери! Вот он я! Вы пил - так забирай! Веди в дружину!

…Она была в серой шубке и стояла, прижавшись к столбу, поэтому я не сразу ее заметил. Подошел трамвай. Она вошла в него.

- Не поведешь, так я сам тебя отведу! - заявил мужчина в новых калошах и ухватил меня за рукав.

Я с трудом оторвался от него и вскочил на подножку.

- Поднимитесь в вагон, - сказала кондукторша сердито, гремя мелочью в сумке.

Я поднялся и очутился прямо перед ней - Снегурочкой из сказки. На ее плечах, как пушистый воротник, лежал снег. Серая шубка, белые ботинка, красные варежки. На горячем румяном личике таяли снежинки. Прядь волос, выбившаяся из-под шапочки, словно мелким бисером усеяна капельками воды. Черные глаза с любопытством уставились на меня.

- Гражданин, пройдите в трамвай. Вы мешаете обилечивать пассажиров! - выкрикнула кондукторша.

Почему-то меня не любят трамвайные кондукторы. Они всегда подозревают мою особу во всех грехах, какие только могут быть у пассажира. Почему я лезу на голову людям (хотя люди лезут на голову мне)? Почему я еду без билета (хотя я взял билет, едва только успел войти)? Почему я ввалился в трамвай пьяным (хотя я трезв, как рыба)?!

В ответ на все оскорбления я обычно отмалчиваюсь, ибо каждое мое слово приводит кондукторов в ярость.

Но на этот раз я не выдержал. Уйти - значит потерять ее, ибо в трамвай набилось много народу.

- Мне и здесь хорошо, - сказал я.

Это была роковая фраза. У кондукторши, как у старого боевого коня при звуке трубы, стали раздуваться ноздри. Вагон оживился, предчувствуя скандал.

- А ну, пройди, кому говорю! - деланно спокойным голосом прошипела кондукторша.

- Занимайтесь своим делом. Я сам знаю, что мне…

Кондукторше этого только и надо было. Подбоченившись, она закричала пронзительным голосом:

- А еще в шляпе! Залил глазищи бесстыжие! Хоть бы людей постеснялся!

- А еще в платке, - сказал я ей в тон. . - Не распускайте свои нервы по трамваю!

- Хам! Шпана безбилетная! Выходи, или сейчас трамвай остановлю!

Она подскочила ко мне и схватила за рукав, как будто я собрался убегать.

- Товарищ милиционер! Товарищ милиционер!

- В чем дело? - осведомился случайно оказавшийся в вагоне старшина милиции, похожий на артиста Филиппова.

- Напился, хулиганит, обилечивать мешает, билета не берет! - перечисляла кондукторша торжествующим голосом.

- Остановите трамвай! - приказал милиционер.

Девушка в серой шубке смотрела на меня сочувственно. Проходя мимо, я уловил запах апельсина. Девушка, пахнущая апельсином!

- Я не виноват! - рванулся я назад. - Спросите у людей!

На улице шел снег, и кругом было пусто, как в поле. Сквозь колышущийся белый занавес смутно проступали очертания деревьев и каких-то редких построек.

- Сядешь на ходу - заберу, - сказал милиционер, прикуривая в ладонях.

Потом он вскочил на подножку.

Из-за стекла я поймал ее взгляд. Взгляд был чуть-чуть сожалеющий. И поэтому, а может, потому, что мне нечего было терять, я крикнул:

- Приходите в субботу в восемь к «Спартаку»!

- Обязательно приду, - обернулся милиционер.

Этак, наверно, никто еще свиданий не назначал, но я был почему-то уверен, что она придет. Разве может она не прийти, если я искал ее всю жизнь?

Откуда-то взялся мужчина с незапоминающимися чертами лица и полез ко мне:

- Ну, выпил. А что, нельзя?

Но теперь почему-то он был в длинном пальто и без калош.

- Наконец-то я тебя нашел… - сказал я вслух.

- Вот и я говорю! - обрадовался мужчина.