Тревожная ночь. Комсомольцы — фронту. Контрнаступление. Весть о подвиге панфиловцев. Закалялись в боях полки. Задача особого рода. Соломенные ВПП. 204-я БАД.

Итак, 6-ю РАГ расформировали. Ее штаб и политотдел возглавили только что созданную 146-ю авиационную дивизию. В состав дивизии вошли,: истребительный полк, штурмовой, полк ночных легких бомбардировщиков, а несколько позже — еще два бомбардировочных полка. Внушительная сила!

Генерал А. А. Демидов убыл от нас, его вызвали в Москву и назначили на новую должность с повышением. Командиром дивизии стал его заместитель Л. Г. Кулдин, получивший звание полковника. Меня утвердили комиссаром дивизии.

Взаимодействуя с войсками 50-й армии, наша 146-я авиадивизия работала круглые сутки. Вместе с двумя другими армиями — 13-й и 3-й — 50-я армия входила в состав Брянского фронта и в двадцатых числах октября занимала оборону по реке Оке, прикрывая тульское направление. Войска 50-й обороняли Тулу вместе с истребительными батальонами, ополченскими отрядами и боевыми рабочими дружинами, сформированными из населения Тулы и области.

25 октября танково-моторизованная группа Гудериана прорвала оборону наших войск под Мценском и двинулась к Туле, тесня 50-ю армию на восток. Совместно с партийными и советскими руководителями командование 50-й армии разработало план обороны Тулы, и город поднялся перед врагом неприступной крепостью.

146-я авиадивизия помогала наземным войскам отбивать яростные атаки противника северо-западнее, западнее, южнее и юго-восточнее Тулы. Однажды наш разведчик обнаружил большую вражескую колонну, которая двигалась с юго-запада Тульской области на Михайлов. Командование дивизии решило обрушить на колонну все, что только можно. В воздух поднялись экипажи штурмового, истребительного и среднебомбардировочного полков. Они обрабатывали вражеские войска методически в течение всего светлого времени, а лишь наступил вечер, в дело включились экипажи Р-5. Штурмовка колонны продолжалась более двух суток.

И повторилось то, что случилось с 15-й САД под Кременчугом. Стремясь нанести врагу максимальные потери, мы замешкались с перебазированием штурмового полка на запасной аэродром, и 24 ноября он оказался лицом к лицу с немецкими танками, прорвавшими нашу оборону.

Полковник Кулдин посоветовался со мной и принял решение срочно организовать наземную оборону аэродрома: на дорогах выставили боевое охранение, самолеты Ил-2 развернули в угрожаемом направлении и, подставив под хвосты машин козлы, приготовили пушки и реактивные снаряды для стрельбы по наземным целям. Оборону возглавили командир полка подполковник М. В. Аввакумов и комиссар полка А. И. Репников. Ночь прошла тревожно, никто не смыкал глаз. Но, к счастью, все обошлось благополучно: немецкая колонна остановилась, расчленилась на отдельные группы, приводя себя в порядок после боев. А утром штурмовой полк поднялся в воздух, нанес удар по гудериановским танкам — и был таков.

Не обошлось без тревог и на аэродроме, с которого перелетал на новое место 611-й ночной легкобомбардировочный авиационный полк. После ночной бомбардировки аэродрома большие повреждения получил один из самолетов: у него оказались во многих местах пробиты плоскости, разбит руль глубины, сломан костыль на фюзеляже. Улетая с аэродрома, командир полка приказал инженеру снять с машины наиболее ценное оборудование, оружие, а машину сжечь.

О том, что произошло далее, мне стало известно из рассказа батальонного комиссара Репникова. Узнав, что самолету предписана гибель, лейтенант Д. Е. Олейниченко, летавший на нем, заспешил к месту стоянки машины, упредив инженера. Когда тот с техниками приехал к самолету, летчик уже сидел в кабине.

— Что ты тут делаешь? — обратился инженер к пилоту.

— Хочу взлететь.

— Ты с ума сошел!

— Нет, не сошел. Даже расчалки закрепить ума хватило. Так что не шарахайся от меня, а лучше помоги-ка запустить мотор.

Настойчивость летчика взяла верх, да и спорить времени не оставалось. Он еще раз обошел вокруг машины и, стараясь быть спокойным, сказал:

— Ты прав, на войне без риска не бывает. — И тут же скомандовал: — Подать стартер!..

Самолет взял разбег, оторвался от земли и уверенно стал набирать высоту. Бесславная участь «погорельца» благодаря отваге лейтенанта Олейниченко его миновала.

* * *

То, что выполняла 146-я авиадивизия на подступах к Москве, было частью общей борьбы с врагом на фронте, протянувшемся через всю страну от Баренцева до Черного моря. Тогда, в пору глубокой осени 1941 года, стало очевидным, что прежние наши представления о войне с гитлеровским фашизмом далеко не совпали с реальной действительностью. Уже начальный период войны обернулся для нашего государства разрушением городов и сел, потерей огромных материальных и культурных ценностей, варварским истреблением людей. Не случайно все настойчивее в директивах и других документах партии звучал призыв понять всю глубину опасности, нависшей над страной, выдвигалось требование: «Ни шагу назад!»

Именно на это — на воспитание в сердцах воинов верности воинскому долгу, непоколебимой стойкости перед мощным натиском врага — направлял свои силы политотдел дивизии в ноябрьские дни сорок первого.

В большой степени выполнению этой задачи способствовало использование в работе среди воинов сообщений Государственной чрезвычайной комиссии о зверствах немецко-фашистских захватчиков, о грабежах и насилии на советской земле. Слушая рассказы о кровавых злодеяниях гитлеровцев — о сожженных вместе с людьми деревнях, о рабской судьбе сотен тысяч юношей и девушек, угнанных в Германию, об издевательствах над военнопленными, — многие бойцы не могли сдержать слез, гнев и решительность горели в их глазах, сердца полнились священным пламенем мести.

Комиссары полков, политруки и агитаторы широко использовали в беседах с людьми и доклад И. В. Сталина о 24-й годовщине Октября, цитировали и страшные строки из обращения немецкого командования к солдатам вермахта. «У тебя нет сердца и нервов, — говорилось в том варварском документе, — на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, — убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семьи и прославишься навеки».

Положения доклада Сталина легли в основу разработанной мною лекции, посвященной текущим боевым событиям на Западном фронте. Работая над текстом лекции, я ставил перед собой двоякую цель: во-первых, рассказать авиаторам дивизии о героическом сопротивлении воинов фронта надвигающемуся на Москву врагу, о грозной опасности, нависшей над нею; во-вторых, вызвать в сердцах воинов новый прилив доблести, отваги в предстоящей борьбе с противником, который все ближе подкатывался к стенам столицы.

«Умрем, но не пропустим врага к Москве!» — клялись командиры, бойцы 146-й авиадивизии. И с доброй инициативой, поддержанной политотделом дивизии, выступили наши комсомольцы. Они обратились с боевым товарищеским письмом ко всем комсомольцам и молодым воинам ВВС Западного фронта, в котором писали: «Советский народ ведет героическую борьбу против немецких оккупантов. Красная Армия наносит по ним сокрушительные удары, уничтожая ежедневно тысячи оккупантов, сотни автомашин, много танков и самолетов. Но враг пока еще силен...

Товарищ И. В. Сталин сказал, что одна из причин временных неудач Красной Армии состоит в недостатке у нас танков и отчасти авиации. Поэтому мы, комсомольцы, верные патриоты Советской Родины, считаем своим священным долгом помочь нашей стране скорее увеличить производство танков и самолетов. Мы горячо поддерживаем предложение комсомольцев Челябинского тракторного завода об организации сбора денег на создание танковой колонны имени Ленинского комсомола и со своей стороны призываем добавочно провести сбор средств на строительство противотанковых самолетов — наших славных «илов».

За два дня комсомольцы дивизии собрали на строительство самолетов 25 тысяч рублей!

Да, враг был действительно еще очень силен. Только в полосе нашего, Западного фронта немцы развернули 51 дивизию, каждая из которых была хорошо укомплектована личным составом, безупречно вооружена. Авиация противника (2-й воздушный флот Кессельринга) располагала 670 боевыми самолетами. Они базировались на аэродромах близ Бобруйска, Борисова, Витебска, Орши и Смоленска.

Эти аэродромы мы хорошо знали — теперь уже как боевые цели, по которым наносили мощные удары.

В те дни весь фронт облетела весть о легендарном подвиге группы истребителей танков 816-й стрелковой дивизии: 28 панфиловцев живой стеной встали перед фашистской броней и не пропустили танки врага к Москве у разъезда Дубосеково. Об этих славных героях военкомы, политруки и агитаторы рассказывали авиаторам в своих беседах, политинформациях. По моей рекомендации они использовали и собранный материал для лекций.

* * *

С приближением зимы работать полкам становилось все труднее. Повалил сильный снег. Его покров на аэродромах увеличивался с каждым часом, а под воздействием буранного ветра на летном поле образовывались огромные и плотные волны сугробов. Все силы приходилось бросать на очистку взлетно-посадочных полос и рулежных дорожек. Нам помогало и население близлежащих сел. Едва успеем очистить один участок, как другой, ранее очищенный, уже покрыт новым слоем снега.

А штаб фронта требовал активных действий, в своих распоряжениях подчеркивая, что решается судьба Москвы, Чтобы не допустить остановки боевой работы, мы решили использовать последнюю возможность: взлетать на задания и по глубокому снегу.

Посовещавшись, в качестве первопроходцев на снежную целину выпустили средние бомбардировщики. Но даже на полных оборотах моторов по взлетной полосе они еле тащились. Еще попытка. И вот по проделанным лопатами колеям одному СБ все же удается вырваться из снежного плена: при разбеге он набирает нужную скорость и отрывается от земли. Эксперимент этот провел со своим экипажем сам командир полка подполковник С. А. Донченко.

— Так что же, можно летать? — с нетерпением спросил я его, когда он вышел из самолета.

— Будем пробовать, хотя и опасно.

...Самолеты на разбеге мучительно долго набирали скорость и отрывались на самом конце летного поля. Учтя опасность врезаться в прилегающий к аэродрому лес, мы решили облегчить полетный вес машин — снизили бомбовую нагрузку, уменьшили заправку горючим. Бомбардировщики один за другим поднялись в подмосковное небо и взяли курс к рубежам обороны, навстречу наступающему врагу. Машины вели лучшие летчики и штурманы дивизии Я. Л. Мизенин, Э. Г. Лехмус, В. И. Зубов, И. Н. Горбунов, Г. Н. Новиков, Г. В. Ванюхин, В. П. Куреев, Н. М. Мещеряков и другие, закаленные в боях экипажи.

А танки Гудериана 26 ноября захватили Михайлов, где два дня назад еще базировалась наша дивизия. Севернее Тулы немцы перерезали шоссейную и железную дороги, ведущие к Москве, и подошли к Кашире, к Оке. К этому времени командование 50-й армией принял генерал И. В. Болдин. По его распоряжению 146-я авиадивизия 27 ноября перебазировалась на полевые площадки под Егорьевск, юго-восточнее Москвы. Отсюда дивизия продолжала наносить удары по мотомеханизированным частям противника вблизи Михайлова, на западной части Рязанской области, а также по скоплениям вражеских войск и техники на дорогах в районе Балабаново на севере Калужской области, Мордвес и Венев в северо-восточной части Тульской области. В сложных метеоусловиях пришлось работать нашим штурмовикам и бомбардировщикам, а вместе с ними и летчикам 20-го истребительного полка под командованием майора А. Г. Старикова.

Особенно мастерски действовали экипажи 1-го СБП, летающие на бомбардировщиках средней дальности. Летчики и штурманы этого полка хорошо изучили район боевых действий и в непогоду, ночью уверенно пользовались инструментальным способом самолетовождения, средствами «ЗОС». Позже, летая на поддержку перешедших в наступление наших войск, они так же умело применяли в ночных полетах комплекс радиосредств, с помощью которого точно находили цели противника и невредимыми возвращались на свои аэродромы.

Во фронтовых условиях мы научились совершать посадки в ночное время и с помощью упрощенной сигнализации, без громоздких прожекторов, демаскирующих аэродром. Световое обозначение старта в полку ограничивалось всего четырьмя фонарями: двумя, обозначающими направление валета, одним, обозначающим заход на посадку, и один фонарь ставился вместо посадочного «Т». При взлете самолета горели только два фонаря — по линии взлета, остальные оставались потушенными. При заходе на посадку зажигались и те, что обозначали направление взлета, и тот, что разрешал заход на посадку. При таком сочетании огней аэродром считался открытым. Если же фонарь посадки не горел, то возвращающийся с задания экипаж знал: где-то рядом самолет противника. А это означало на языке огней: «Аэродром закрыт, уходи в зону ожидания!» Посадка разрешалась открытием фонаря, стоявшего вместо светового «Т». Самолетная фара при этом включалась у самой земли — на высоте 30–50 метров.

Чтобы не привести «на хвосте» вражескую машину, экипажи, возвращаясь с боевых заданий, выходили сначала на ложный аэродром, который располагался западнее действующего. На нем зажигались огни, имитировалась посадка, и только после этого самолет мог уходить на свою базу.

В процессе боевой работы с подмосковных аэродромов мы провели испытания новых бомб, заряженных жидким кислородом. Все по достоинству оценили простоту изготовления и дешевизну нового оружия, позволяющего экономить взрывчатку. Правда, хлопот с оксиликвитными бомбами прибавилось. Следовало всегда иметь запас жидкого кислорода. А когда бомбы были заряжены, то следовало скорее отработать по целям, так как промедление приводило к тому, что бомба утрачивала взрывчатую силу.

Специальная комиссия ВВС Красной Армии высоко оценила труд 1-го СБП и дала «добро» на массовое применение новинки во всех бомбардировочных полках средней дальности.

* * *

В начале декабря случилось то, чего мы так долго ждали, на что надеялись и во что безгранично верили: остановив врага на подступах к столице, Красная Армия перешла в контрнаступление. Однако у нас не было основания считать, что, начиная контрнаступление, мы без особого труда добьемся поставленных целей. Боевая статистика оставалась не в нашу пользу. Группа армий «Центр» в те дни насчитывала 1708 тысяч гитлеровцев, около 13 500 орудий и минометов, 1 170 танков и 615 самолетов. Войска защитников столицы имели: 1100 тысяч человек, 7652 орудия и миномета, 774 танка и 1000 самолетов. Получалось, что немцы превосходили нас в живой силе в 1,5 раза, в артиллерии в 1,4 раза, в танках в 1,6 раза, только по количеству самолетов мы не уступали противнику.

И тем не менее известие о контрнаступлении защитники Москвы встретили с величайшим энтузиазмом. Героически сражались наши пехотинцы, танкисты, артиллеристы, конники. Им нипочем была лютая непогодь, они взламывали рубежи вражеской обороны, стойко отражали контратаки фашистов и, преследуя их, по бездорожью и снежным заметям упорно продвигались вперед.

Активно действовала и авиация. Наша 146-я днем и ночью подавляла узлы сопротивления, бомбардировала и штурмовала колонны, скопления вражеских частей перед фронтом 50-й армии, вела интенсивную воздушную разведку, а с 14 декабря поддерживала и войска 49-й армии, которая перешла в наступление севернее Тулы. На аэродромах царил напряженный боевой ритм. В сжатые сроки готовились самолеты к очередным вылетам. Воины батальонов аэродромного обеспечения расчищали от заносов снега взлетные полосы, стоянки самолетов, без задержек снабжали полки горючим и боеприпасами.

За первые пять дней наступления дивизия вывела из строя 15 танков, более 120 автомашин с солдатами и грузами, 4 бензовоза, свыше 20 орудий, сбила 4 вражеских самолета. Особенно отличились экипажи 232-го штурмового авиаполка. Заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Б. П. Авдонин и стрелок сержант З. С. Хаталейшвили только за один день уничтожили 3 бронемашины, 2 вездехода, 7 автомашин и штабной автобус. Наши полки за эти же дни потерь не понесли.

Из поступающих сообщений мы узнавали об освобождении все новых и новых населенных пунктов. Поздно вечером 30 декабря Совинформбюро сообщило, что после разгрома под Тулой 2-й бронетанковой армии Гудериана войска Западного фронта продолжают решительное наступление, преследуя и громя ее остатки. Германское командование, пытаясь задержать и остановить наступление, спешно перегруппировало свои войска, подтягивая из глубины резервы. В результате последовавших упорных боев на рубежах рек Нары, Протвы и Оки укрепленные позиция 4-й немецкой армии были прорваны во многих местах и оборонявшим их войскам нанесено решительное поражение. После освобождения от противника городов Наро-Фоминска, Алексина, Тарусы, Щекина, Одоева, Перемышля, Козельска, сотен поселков и деревень наши войска взяли Калугу.

Внимание авиаторов в те дни особенно привлекали карты и схемы, отражающие ход наступления. Политорганы и парторганизации дивизии развернули по этому случаю активную пропагандистскую и агитационную работу в частях и подразделениях. Запомнилось, как прилетающие с заданий экипажи вносили на карты измененные в ходе наступления данные, с сияющими лицами вычерчивая новую линию фронта. В эскадрильях политработники проводили ежедневные беседы о героизме воинов всех родов войск, рассказывали о зверствах гитлеровцев, которые становились известны после освобождения городов и сел.

Именно в эти зимние дни из очерка Петра Лидова, напечатанного в «Правде», авиаторы дивизии узнали о подвиге Тани — Зои Космодемьянской. Ученица 10 класса 201-й московской школы, комсомолка, в октябре 1941 года она добровольно ушла на фронт. При выполнении боевого задания в тылу врага была схвачена фашистами в деревне Петрищево под Москвой и после жестоких пыток повешена. Журналист вместе с описанием подвига славной дочери народа поместил в газете фотографии, найденные в кармане убитого фашиста. На них запечатлелись последние минуты жизни Тани, стоящей возле виселицы с непокорной головой. Помещалась с очерком и другая фотография, сделанная журналистом: возле отрытой могилы лежит обнаженное тело партизанки с обрывком петли на шее.

Эти обличающие звериную сущность фашизма публицистические документы вызывали ненависть к врагу, звали к отмщению... А бои гремели круглые сутки — враг отчаянно сопротивлялся, пытаясь приостановить наше наступление. И дивизия ежедневно получала задачи на воздушную разведку, на прикрытие наземных войск, уничтожение объектов. Все мы — от командира дивизии до рядового бойца — горели желанием крушить гитлеровских оккупантов, гнать их от стен Москвы. Но в полках не хватало самолетов. Вся мощь нашей дивизии в начале 1942 года состояла из 24 машин: шести средних бомбардировщиков, пяти штурмовиков, семи истребителей и шести пикирующих бомбардировщиков. Планируя боевую работу, мы делали упор на максимально интенсивное использование техники, но и это не всегда удавалось из-за непогоды. Сильные снегопады, густые и устойчивые туманы не только ограничивали полеты, а часто обрекали эскадрильи на простои целыми сутками.

В один такой метельный день пришла директива ВВС фронта о недостатках в действиях авиации по прикрытию конницы генерала П. А. Белова, ушедшей в рейд по тылам врага и подвергавшейся там ударам авиации противника. Мы ломали голову: что бы сделать наперекор стихии? Сочувствовали командиру соседней дивизии полковнику Мозговому. Его дивизия базировалась под Тулой, южнее нас (мы были в районе Серпухова) и по приказу командования фронта взаимодействовала с конным корпусом. Но свирепствующий циклон и ее привязал к земле.

Несколько раз мы пытались выпускать на задания самые подготовленные экипажи. Однако такие полеты, связанные с огромным риском, мало что давали, Отрываясь от земли, самолеты сразу же скрывались в бушующей пурге, а при возвращении на аэродромы экипажи с трудом их отыскивали — не помогали ни сигнальные ракеты, ни дымовые шашки. Не всегда удавалось завести машину на посадку и при помощи радиосредств, порой вылет завершался самым печальным образом.

Мне как-то доложили о том, что старшие лейтенанты Золотов и Базилевский — пилот и штурман — в один голос с возмущением заявили, мол, начальство не хочет посмотреть в форточку — можно ли лететь пикировщикам в такую погоду. Не выдержали нервы у одного из лучших экипажей. По существу же, летчик и штурман возмущались справедливо: погода не соответствовала никакому «минимуму» ни для машин, ни для экипажей, и журить их за такое «отрицательное» настроение я не стал. В беседе, стараясь ободрить молодых пилотов, предложил:

— Вот распогодится — летим вместе на боевое задание под моим командованием?

Ребята переглянулись между собой, похоже, повеселели, и охотно согласились.

В очередном распоряжении, полученном штабом дивизия, указывалось, что юхновская группировка противника, оказывая упорное сопротивление наступающим войскам, удерживает Варшавское шоссе. Требовалось нанести удар по опорным пунктам врага. Но как?

Самодельными лопатами и досками мы круглые сутки очищали аэродромы от снега, а взлететь было невозможно. Едва ли не каждый час летчики с надеждой спрашивали начальника метеослужбы капитана И. Н. Михайлова: «Ну, как?» И он неизменно отвечал: «Улучшения не предвидится».

И все-таки мы преодолевали стихию. Первым на разведку погоды ушел сам командир 130-го бомбардировочного полка майор И. П. Коломийченко. Вернувшись, доложил обстановку:

— Летать можно, но, как говорится, осторожно. После отрыва от полосы земля не просматривается совсем, никакой горизонтальной видимости.

На задание собирался экипаж младшего лейтенанта Ю. С. Долженко, и, вопросительно глянув в глаза командиру экипажа, Коломийченко спросил:

— Может быть, отставить полет?

— Постараемся управиться, — ответил летчик.

— Ну тогда не торопитесь. Действуйте с исключительной осторожностью. Пробивайте облака, а там легче. За линией фронта облачность в среднем ярусе примерно семь баллов. Ни пуха, ни пера!..

Вот что я узнал потом о боевом вылете из рассказа самого Юрия Долженко. Где-то минут через пятнадцать слепого полета их Пе-2 вырвался из плена непогоды. Под крылом машины взору открылась застланная дымами пожарищ израненная калужская земля. Поиск объекта для атаки оказался коротким. Впереди по курсу показалась большая вражеская колонна, и только решили бомбить, как стрелок-радист сержант Саенко, зорко следящий за воздухом, обнаружил тринадцать фашистских истребителей!

«Мессеры» в одиночку и парами принялись с разных направлений атаковывать наш бомбардировщик. Трассы огня, как молнии, носились рядом с самолетом. Но экипаж решительно и твердо шел на цель. Только тогда, когда бомбы отделились от машины, Долженко начал маневрировать, уходя от атак «мессеров», а штурман экипажа лейтенант П. И. Шолохов в эти мгновения строчил из пулемета. Улучив момент, он взглянул на землю и увидел, как метко легли сброшенные бомбы на гитлеровскую колонну. «Отлично накрыли!» — радостно доложил он командиру экипажа. А в эту минуту послышался возбужденный голос Саенко: «Один «мессер» готов!..»

Снижаясь, уходя от атак истребителей, Долженко поздравил своих товарищей с хорошей работой, но вдруг самолет вздрогнул. Это снаряд угодил в правый мотор — скорость резко упала. Затем — попадания в обе плоскости, в стабилизатор. Немцы, видимо, решили добить машину. В разгаре боя снаряд попал и в фонарь кабины — штурмана Шолохова ранило в голову, но он продолжал стрелять. Два «мессершмитта» еще рухнули на землю...

Неравная эта воздушная схватка продолжалась десять минут. Экипажу младшего лейтенанта Ю. С. Долженко удалось не просто уйти, а выиграть бой, возвратиться домой победителем!

За мужество и высокое мастерство, проявленные в боях под Москвой, Юрий Долженко был удостоен ордена Ленина, Павел Шолохов — ордена Красного Знамени, стрелок-радист Иван Саенко — ордена Красного Знамени.

Помню, когда в полку зачитывался приказ о преобразовании ряда частей Красной Армии в гвардейские, командир этого славного экипажа сказал:

— Такое высокое звание должны заслужить и мы...

Пройдет время — и сказанное осуществится. К великой печали, тогда уже не будет среди нас ни летчика Ю. С. Долженко, ни штурмана П. И. Шолохова, ни стрелка-радиста И. П. Саенко. Вместе с экипажем командира полка майора И. П. Коломайченко они однажды не возвратятся с боевого задания. Гвардейское звание бесстрашные экипажи получат посмертно. Их имена навечно зачислят в списки части.

* * *

Я уже упоминал, что в битве за Москву мастерски сражались летчики 20-го истребительного авиационного полка. Сильный это был, боевой коллектив, и традиции он продолжал славные. Одна, например, эскадрилья еще в 1939 году участвовала в боях против японских самураев на реке Халхин-Гол. В 1940 году полк в полном составе воевал против финнов. Все летчики и большинство технического состава тогда были награждены орденами и медалями. Представители полка вместе с другими воинами Красной Армии приветствовали XVIII съезд ВКП(б).

В Отечественную войну 20-й истребительный вступил с первого дня. В состав нашей 146-й авиадивизии он вошел в ноябре сорок первого, и за два с половиной месяца в боях под Тулой, на рубежах южнее и западнее Москвы полк во главе со своим командиром майором А. Г. Стариковым, военкомом батальонным комиссаром В. П. Кривошеевым и начальником штаба майором А. Ф. Матисовым стал известен не только в дивизии, но и далеко за ее пределами. Мы всячески поощряли мастерство, мужество летчиков-истребителей, гордились ими. Навсегда в историю полка вошли воздушные бойцы капитан А. К. Алексюк, старшие лейтенанты М. М. Дубровский, И. О. Троян, лейтенанты А. С. Кострицын, Ю. И. Кувшинов и другие, сражавшиеся в пылающем небе Подмосковья как настоящие герои.

27 января 1942 года полк понес тяжелую утрату. При отражении налета вражеской авиации на аэродром погиб его командир коммунист майор А. Г. Стариков, незадолго до гибели награжденный орденом Ленина. На митинге у могилы командира полка мы поклялись свято чтить память о нем, нещадно мстить врагу за его смерть.

В эти последние январские дни несколько авиадивизий претерпели переформирования — их передали общевойсковым объединениям и преобразовали в ВВС армий. Наша 146-я авиадивизия вошла в 49-ю армию Западного фронта и продолжала сражаться на юхновском направлении. Признаться, наш с командиром дивизии доклад об укомплектованности полков вызвал у членов Военного совета армии разочарование. Командарм генерал И. Г. Захаркин с иронией заметил:

— Название дали вам громкое — ВВС армии, а самолетов у ВВС — кот наплакал...

Действительно, в четырех полках (1-й СПБ, 130-й БАП, 232-й ШАП, 700-й АП) насчитывалось всего двадцать шесть машин. 20-й истребительный авиаполк перешел в ВВС 50-й армии, и мы остались на некоторое время вообще без истребителей.

Долгожданное пополнение начало поступать лишь с середины февраля. Самолеты 1-го и 130-го бомбардировочных авиаполков к тому времени выработали свой моторесурс, и на смену им прибыли шесть других полков. Они тоже были укомплектованы не полностью, но в той сложной обстановке все же значительно усилили ВВС армии. Во всяком случае, мы получили возможность вдвое увеличить количество боевых вылетов на поддержку частей, сражающихся в тылу противника.

Работая в новых условиях, мы, прежде всего, хорошо наладили связь со штабом и политотделом 49-й армии. Авиационные представители, а часто и сам полковник Л. Г. Кулдин — командующий ВВС — постоянно находились на КП генерала И. Г. Захаркина. В штаб дивизии оперативно поступала информация о положении войск, следовали вызовы самолетов на поле боя к точно указанным целям, заранее нанесенным на специальную кодированную карту. Такие карты были в распоряжении каждого экипажа, и в результате хорошо налаженного контакта летчики имели возможность уверенно обрабатывать днем и ночью ближние позиции и укрепления противника.

Добрый пример деловой помощи, отзывчивости подавали политотдел армии, сам член Военного совета бригадный комиссар А. И. Литвинов. Они быстро откликались на все наши просьбы, мы получали ясные указания, касающиеся партийно-политической работы, к нам регулярно присылали в авиаполки лекторов, докладчиков. Такой близости и внимания со стороны вышестоящего командования и политоргана, откровенно говоря, я не помнил с тех пор, как мы ушли с Юго-Западного фронта, из-под Киева.

22 февраля, накануне 24-й годовщины Красной Армии и Военно-Морского Флота, в частях и в управлении ВВС армии проходили торжественные собрания, состоялись встречи с делегацией рабочих Москвы. Особо отличившимся бойцам и командирам были вручены награды, подарки, привезенные москвичами.

Но и свой армейский праздник мы отметили не праздным застольем, а фронтовой работой. В ночь на 23 февраля экипажи 700-го авиаполка Д. М. Сумина, Н. Н. Афанасьева, И. Ф. Слабинского, А. П. Забежайлова сделали по несколько боевых вылетов. За месяц же наши полки сбросили на голову врага 150 тонн бомб, пустили по целям около 1000 реактивных снарядов. Дивизия уничтожила или вывела из строя сотни автомашин с войсками и грузами, десятки танков, бронемашин, орудий и минометов, а также самолетов на аэродромах противника, складов с боеприпасами, штабов и командных пунктов. Когда части 49-й армии, подойдя к Юхнову, стали испытывать большие затруднения с подвозом боеприпасов и продовольствия, наши авиаторы успешно транспортировали войскам грузы по воздуху.

Тогда мне довелось проехать на автомашине от Подольска до Кондрово и увидеть следы недавних боев на этом участке освобожденной земли. И вновь я увидел, ценой каких неимоверных усилий, с каким упорством и героизмом наши воины штурмовали вражеские укрепления. Видел результаты работы и авиации. Варшавское шоссе было сильно разрушено. Дорогу преграждали занесенные снегом воронки от взрывов наших бомб и снарядов. Обочины и кюветы во многих местах были завалены подбитыми и сожженными танками, тягачами, грузовиками, искореженными орудиями. То и дело встречались обозначенные предупредительными табличками и опоясанные проволокой минные поля.

Когда-то мирно стоящие здесь вдоль шоссе тихие деревни открывались взору черными пепелищами да нацеленными в небо закопченными остовами печей. Вправо и влево от кондровской дороги чернели развороченные авиабомбами и снарядами дзоты. Вблизи одного дзота лежал наш бомбардировщик Пе-2. Осмотрев его, мы с шофером Андреем Белоусом насчитали на фюзеляже и хвостовом оперении более пятидесяти пробоин, а на поле вокруг машины — двенадцать припорошенных снегом трупов гитлеровских солдат. Как видно, экипаж сел на вынужденную и отстреливался до последней возможности.

У опушки леса, примыкающего к окраине Кондрова, возвышался длинный холм. На нем свежая братская могила. На деревянном, наспех сколоченном из досок памятнике надпись: «Здесь похоронены бойцы и командиры, павшие смертью храбрых при освобождении калужской земли от фашистских захватчиков. Вечная слава героям!» В комендатуре батальона аэродромного обслуживания, куда мы заехали, чтобы узнать расположение своего штаба, нам рассказали, что в могиле захоронено сто сорок воинов-пехотинцев и три авиатора с подбитого Пе-2.

Трудны дороги нашей грядущей Победы...

* * *

До войны мне немало приходилось летать на непритязательном тихоходном самолете У-2. Кто-то прозвал его «кукурузником», — очевидно, потому что летно-технические данные этой машины позволяли взлетать и садиться где угодно, вплоть до кукурузного поля. Не могли и предположить тогда насмешники, что волею судьбы самолету У-2 предстоит войти в легенды.

— Жив курилка! — восклицали бойцы, когда им случалось где-то на перепутьях войны вдруг повстречаться о «кукурузником».

А он уже по-настоящему зарекомендовал себя боевым самолетом. У-2 бомбил передовые позиции и ближний тыл противника, вел разведку, поддерживал связь с войсками и партизанами, возил боеприпасы, продовольствие, разбрасывал листовки.

Такой судьбой жил и наш 700-й авиационный полк, работая в районе Юхнова. Летчики и штурманы летали на У-2 с самых ближних к переднему краю площадок, зачастую под артиллерийским и зенитным огнем. В зимнюю ночь экипажи успевали сделать по 8–10 боевых вылетов с бомбовым грузом на борту до 300 килограммов. При посадке никаких световых обозначений аэродрома они не требовали — довольствовались одним-двумя фонарями «летучая мышь», а когда в небе около места базирования появлялся немецкий самолет, садились и вовсе без огней.

Нелегкая, опасная была работа у пилотов У-2. Но любили они свой «кукурузник», верили в него. Полковые поэты сочиняли добродушные стихи и частушки в его славу, вроде вот таких:

Из множества боевых вылетов экипажей 700-го авиаполка, пожалуй, не найти такого, в котором не проявлялись бы творчество авиаторов, воинская смекалка, настоящая отвага. Нелегкими выдались вылеты на поиск и обеспечение наземных войск, действующих во вражеском тылу весной 1942 года западнее Юхнова. В один из весенних дней заместитель командира эскадрильи старший лейтенант В. И. Дзенов и штурман капитан В. С. Бледных ушли на задание первыми. Знали, что лететь на У-2 за линию фронта в дневное время — дело рискованное, но лететь надо было: самолет с продовольствием ждали войска. А потом еще — разведка.

О том, как проходил разведывательный полет, я узнал от самого Дзенова. Погода по их маршруту после вылета все больше ухудшалась, низкая облачность прижимала к земле, и самолет едва не задевал крыльями верхушек деревьев. Чтобы укрыться от зенитного огня, перед линией фронта старший лейтенант Дзенов повел машину в облаках. Фашисты били на звук мотора наугад — не попали. Долго потом искал своих экипаж У-2, однако нашел и груз благополучно сбросили по назначению. Возвращались же, как и требовалось по заданию, другим маршрутом. Решив опять подняться в плотную облачность, Дзенов потянул ручку управления на себя — и вот тут началось! Машину вдруг резко тряхнуло, управлять самолетом стало трудно. Оказалось, что снаряд разворотил правую верхнюю плоскость. Капитан Бледных молчит. Дзенов спрашивает штурмана: «Что с тобой? Ранен?» Еле слышно штурман отвечает: «Слегка прихватило...» И тут же сообщает, что на машине пробит верхний бак...

Лететь вслепую на поврежденной и плохо управляемой машине стало невозможно, и летчик вышел, точнее, вывалился из облаков. Обстрел сразу же усилился. Раненный вторично, капитан Бледных беспомощно уткнулся в борт кабины.

И все-таки экипаж вернулся на свой аэродром. Четыре прямых попадания снарядов, 138 пулевых пробоин привезла машина — вот тебе и «кукурузник»!

Запомнился мне еще один вылет на боевое задание. Тогда случилось так, что радиосвязь с частями, сражающимися в тылу врага, внезапно прервалась. Из поступивших ранее донесений мы знали, что там, в тылу, наши воины ведут тяжелые неравные бои, но как им быть без связи?..

Вскоре на аэродром привезли девушку-радистку и ее помощника — молодого паренька. При них походная рация, аккумуляторы питания, все как положено. Нам приказали немедленно установить место нахождения окруженных подразделений и доставить связистов в их распоряжение. Посадка на колеса в данном районе исключалась из-за весенней распутицы, поэтому девушку и парня решили сбрасывать на парашютах.

Вылет назначили на раннее утро, с тем чтобы два У-2 пересекли линию фронта в предрассветных сумерках, а поиск места приземления произвели бы уже в светлое время. Выпустить экипажи на задание в назначенный срок не удалось — помешал густой туман. Только в одиннадцать часов появились признаки видимости и самолеты поднялись в воздух.

Шли они севернее Варшавского шоссе на малой высоте. Внизу под крыльями простиралась белесая пелена тумана, а вверху — ясное голубое небо. Старшина П. Н. Афанасьев летел сзади и чуть справа от командира звена старшего лейтенанта А. А. Подкосова. На реке Угре их обстреляли, да так, что от самолетов, как перья, полетела обшивка. Подкосов посматривал за пассажиром: юноша, нагруженный основным оборудованием связи, сохранял спокойствие.

В предполагаемом районе окруженных подразделений не оказалось. Пытаясь найти какие-нибудь следы недавнего боя, экипажи У-2 стали кружить над землей, и вот Подкосов заметил в стороне не то пожар, не то разведенные костры. Пошел на дым, Афанасьев с радисткой — за ним.

Чтобы разобраться, где наши, а где немцы, пришлось пройти над полем боя. Увидев в небе идущие на помощь советским воинам самолеты, фашисты обрушили на них зенитный огонь. Самолеты трясло как в лихорадке. Но вот наконец они выскочили на своих и стали набирать высоту для захода на сбрасывание радистов. Командир звена старший лейтенант Подкосов подал команду «Приготовиться!». Его парашютист сноровисто вылез на плоскость...

— Смотрю на него, — рассказывал потом Подкосов, — а он улыбается. Крикнул ему: «Молодец!» — и тут же подал команду «Пошел!». Парнишка полетел вниз, еще мгновение — и над ним белым облачком замаячил купол парашюта.

А вот Афанасьеву с радисткой не повезло. Девушка со своей рацией не сумела выбраться из кабины — за что-то зацепилась. Раненный в руку и в ногу летчик сделал несколько кругов, чтобы дать ей возможность выпрыгнуть из самолета, но прыжок так и не состоялся.

На аэродроме связистка плакала горькими слезами, ругала себя за свою нерасторопность. Отказалась даже от предложенного ей обеда и только твердила одно: «Я должна лететь туда! Я должна выполнить задание!..»

Пришлось провести с нею короткую тренировку, убрать из кабины все, что могло бы ей помешать. Второй полет с радисткой выполнял заместитель командира эскадрильи лейтенант П. В. Сизов — все обошлось благополучно. Не успел Сизов возвратиться — связь с нашими окруженными подразделениями уже была восстановлена.

700-й авиаполк под командованием майора Н. Т. Топольского и сменившего его майора И. С. Яхниса наравне с другими нашими полками сражался за овладение юхновским плацдармом. О командирах этого полка, о батальонном комиссаре А. Г. Галкине, о начальнике штаба старшем лейтенанте Б. С. Каменском — мужественных, неутомимых людях — у меня сохранились самые теплые воспоминания. В мае 1942 года 700-й полк перешел в непосредственное подчинение ВВС Западного фронта, пришлось расстаться со славными пахарями неба.

В дальнейшем мне не раз приходилось слышать о героических делах этого полка, и я всей душой радовался, когда узнавал, что 700-й полк стал гвардейским, что ему присвоено почетное наименование Юхновский, что он награжден орденом Кутузова III степени.

Весной того же года в состав ВВС 49-й армии вошел 179-й истребительный авиаполк, вооруженный английскими самолетами «Хаукер-Харрикейн». Летчики и техники полка только что закончили переучивание на одном из тыловых аэродромов и о своих самолетах, их боевых достоинствах высказывались очень осторожно. Такое пополнение вызвало у всех вполне понятный интерес — мы до этого с зарубежными самолетами «в контакт не вступали».

Посмотреть на заморские машины приезжали командиры, летчики, инженеры и техники из других частей. Они расспрашивали прежде всего о летно-тактических данных и особенностях английских машин, ощупывали их со всех сторон, придирчиво сравнивали с нашими истребителями.

— Так что же из себя представляют эти самые «Харрикейны»? — спросил однажды и я у командира полка майора Д. К. Кузового.

Прежде чем ответить, комполка помолчал, а потом как-то неуверенно ответил:

— Лучше, чем ничего...

Рядом стоял и улыбался военком полка батальонный комиссар К. Н. Крылов.

— Прошу меня правильно понять, — добавил Кузовой. — Летному составу я говорю прежде всего о положительных характеристиках «Харрикейнов», в частности, о его вооружении...

— Дмитрий Кузьмич, не волнуйтесь. Я вовсе не собираюсь упрекать вас в осторожной оценке полученных самолетов. Повоюем, увидим. Лучше скажите, как летчики овладели боевым применением машины? Как ее освоили техники, механики?

— Овладели неплохо, а вот в бою все еще чувствуют себя, словно не в своей тарелке...

Хоть и говорят «дареному коню в зубы не смотрят», но мы смотрели, тщательно взвешивали, на что способен самолет союзников по войне. На это имелись все основания. Во фронтовых авиачастях к тому времени почти уже не осталось истребителей устаревших конструкций. Наша боевая авиация получала на вооружение не только новые МиГ 3, но и новейшие ЛаГГ-3, Як-1. Возвращаться назад никому не хотелось.

Сравнивая «Хаукер-Харрикейны» с нашими новыми истребителями, летчики за основу брали способность машины завершить атаку в воздушном бою предельным сближением с противником, с тем чтобы с малой дистанции бить по противнику и иметь возможность боевым маневром выйти в новую атаку. Огневая мощь английского самолета сомнений не вызывала: оружием его оснастили, что называется, «до зубов». Но не слабые «браунинги», а грозные реактивные снаряды советского производства стали основой силы зарубежного самолета. Это неизбежно увеличило лобовое сопротивление, полетный вес, ухудшило и без того невысокие летно-тактические характеристики машины.

Но как бы там ни было, а 179-й истребительный сразу же включился в ритм боевой страды. Воздушная обстановка в те дни оставалась весьма напряженной: враг подтянул на московское направление свежие авиационные части, усилил удары по наземным войскам и аэродромам, над линией фронта то и дело воровски шныряли группы «свободных охотников».

У нас же «истребительная проблема» продолжала стоять на повестке дня. Давал себя знать низкий уровень подготовки молодых пилотов на самолетах ЛаГГ-3, а летчики, летающие на «Харрикейнах», при всем их старании и изобретательности, не могли сближаться с самолетами противника на догоне, выполнять выгодные маневры в бою — они вынужденно открывали огонь с больших дистанций, из случайных положений. Словом, английская машина явно отстала от требований современного боя.

В 179-м истребительном принялись за усиленную теоретическую и практическую учебу. Командующий ВВС армия полковник Л. Г. Кулдин лично контролировал подготовку летчиков. Однако реально ощутимых результатов достичь так и не удалось: полк своих самолетов терял больше, чем уничтожил вражеских. С досадой и иронией летчики полка называли новые машины «аглицкими утюгами», потом потеряли в них всякую веру.

Через некоторое время командование ВВС фронта вывело 179-й авиаполк из состава 146-й авиадивизии и использовало его в дальнейшем для прикрытия с воздуха фронтовых объектов. Расчет делался на то, что «Харрикейны», как мощные летающие батареи, смогут на встречных курсах наносить сильные удары по вражеским бомбардировщикам, рассеивать их, срывать бомбометание по намеченным целям.

В 1942–43 годах фронтовая судьба дважды сводила меня с этим полком. Он придавался вновь сформированной 204-й бомбардировочной авиационной дивизии для прикрытия аэродромов базирования. Но нужда заставляла использовать их и для сопровождения, и для прикрытия идущих на боевые задания Пе-2, Заканчивая разговор о заморских машинах, добавлю, что с «аглицкими утюгами» пришлось помучиться всем, кто с ними имел дело. Их тихоходность вынуждала даже бомбардировщиков ходить на уменьшенной скорости. Ведущие групп Пе-2 — в сопровождении «Харрикейнов» — лишались возможности нормально маневрировать, опасались столкновения между собой и даже срыва в штопор из-за потери скорости. Что говорить, нелегко было летчикам, управляющим «Харрикейнами».

В октябре 1943 года личный состав 179-го истребительного с большой радостью встретил решение командования о перевооружении полка на новые отечественные самолеты-истребители. Переучивание прошло организованно и быстро. Полк снова прибыл на фронт, но уже на самолетах отечественной конструкции — А. С. Яковлева. За отличия при овладении польским городом Ярослав этому полку было присвоено почетное наименование Ярославского, а в мае 1944 года ему вручили высокую награду Родины — орден Суворова III степени.

* * *

В битве под Москвой мне, как политработнику дивизионного звена, в разное время пришлось иметь дело в общей сложности с восемнадцатью авиационными полками. В ходе боев одни приходили, другие уходили, в составе соединения всегда оставался «прожиточный минимум» — три-четыре части. Наряду с одиннадцатью полками, которые прославились высокой боеспособностью, были полки посредственные, а то и просто слабые. В большинстве своем они состояли из молодого летного состава — вчерашних курсантов летных школ, не получивших достаточной тренировки и плохо владеющих новой материальной частью. Не от хорошей жизни посылали мы в бой молодых пилотов. Это объяснялось необходимостью прикрывать нами наземные войска. Но мы старались готовить и вводить их в строй с наименьшими потерями.

Сейчас, когда пишу эти строки, вспоминая трудное для нашей страны время, невольно подумал; «Да стоит ли ворошить все те ошибки и недоработки, те просчеты, с которыми приходилось сталкиваться, особенно в начале войны?» И решил, что стоят. Историю нельзя приукрашивать бантиками — она не прощает любования, заигрывания с нею. Да и перед памятью павших можем ли мы скрывать правду войны?..

Я хорошо помню, когда к нам в состав ВВС 49-й армии прибыл 431-й истребительный авиаполк. В начале марта сорок второго в его составе числилось тринадцать самолетов, из которых пять находились в боевом строю, четыре — на вынужденной посадке за пределами полка, четыре — в ремонте. Конечно, командование соединения, политотдел сразу же уделили ослабленному полку самое серьезное внимание, организовали наземную подготовку летного и технического состава, отработку элементов воздушного боя. Летчики полка горели желанием сражаться с врагом, но одного желания оказалось мало. Никакой пользы от того, что полк «преждевременно» попал на фронт, мы не получили.

Весной 1942 года слабо проявил себя в боях и 188-й истребительный авиаполк, вооруженный хорошими по тому времени самолетами Як-1. Причина та же: недоученность летного состава, неумение вести бои, незнание тактики действий авиации противника. Полк в короткое время потерял много летчиков и самолетов.

В числе многих задач, решаемых ВВС 49-й армии, стояла задача особого рода — пропагандистского характера. Я имею в виду распространение с воздуха листовок, предназначенных для солдат и офицеров немецкой армии, а также для находящихся под оккупацией советских граждан.

Эта важная агитационная и пропагандистская работа велась политорганами непрерывно с самых первых дней войны. На авиацию возлагалось разбрасывание листовок, исчисляемых десятками миллионов экземпляров. Разбрасывали листовки и истребители, штурмовики, разведывательные и связные самолеты, но первенство в этом деле принадлежало, конечно, бомбардировщикам: у них и кабины попросторнее, и бомболюки вместительные, да и грузоподъемность большая.

О количестве и тематике разбрасываемых листовок я обязан был сообщать в каждом политдонесении отдельным пунктом, указывать, какие полки и экипажи наиболее старательно справляются с такими поручениями.

Из показаний пленных гитлеровцев нам стало известно, что правда войны до немецких солдат не доходит, их командование скрывает свои поражения, искажает в агитационной работе с ними фактическое положение дел на фронтах. Поэтому Военные советы фронтов, все политорганы считали работу по разложению войск противника важным партийным делом.

Как-то нам предстояло разбросать за линией фронта листовки на немецком, французском, румынском, итальянском языках с текстом постановления Советского правительства «О положении военнопленных». В постановлении разоблачалась ложь о расстрелах, издевательствах и невыносимой жизни немцев в русском плену — военнопленным, напротив, гарантировались жизнь, нормальные условия существования, как это было предусмотрено Гаагской конвенцией 1907 года и Женевским соглашением 1929 года. Задание все экипажи выполнили успешно.

Позже, летом 1943 года, самолеты 2-го и 6-го бомбардировочных авиаполков дважды целиком загружались листовками с выдержками из директивы начальника Генштаба Красной Армии от 11 июля 1943 года, в которой говорилось о льготах для добровольно сдавшихся в плен немецких солдат и офицеров, а также листовками, озаглавленными «Привет на родину». В последних помещались фотографии военнопленных, их письма к своим семьям о жизни в плену, о пагубности войны для немецкого народа.

Сравнивая наше отношение к немецким военнопленным с отношением гитлеровских палачей к советским военнопленным, хочу сказать о содержании еще двух документов, с которыми политорганы были ознакомлены в самом начале войны. У немцев была целая программа массового варварского уничтожения советских граждан — директива «Об особой подсудности в районе «Барбаросса» и особых мероприятиях войск», принятая еще в мае 1941 года. Директива эта требовала быть безжалостными к советским людям, подвергать их массовым репрессиям, уничтожать всех партизан и подозреваемых в содействии и сочувствии им, расстреливать без суда и следствия на месте каждого, кто окажет хоть малейшее сопротивление. Для тех, кто оказался в плену, была разработана система мер по их уничтожению путем создания режима издевательства, изнурения, путем голода и террора.

В том же году, за несколько дней до нападения на СССР, в войсках вермахта была распространена и «Инструкция об обращении с политическими комиссарами», которая требовала немедленно после взятия в плен истреблять каждого политработника Красной Армии.

Всякий раз, выступая перед личным составом частей и соединений, я старался довести до сознания наших бойцов эти варварские документы. Этого же требовал и от подчиненных политработников.

В листовках, предназначенных для советских людей, томящихся в фашистской неволе, как правило, содержалась информация о положении на фронтах, в стране, описывались зверства оккупантов, печатались призывы к активному сопротивлению фашистам. Политотдел дивизии дал указание полкам: ежедневно собирать прочитанные центральные газеты и разбрасывать их вместе с листовками над городами и селами за линией фронта.

О листовках для гитлеровских войск ходили разные толки. До разгрома немцев под Москвой летчики относились к ним весьма скептически. Многие не верили в их действенность, и поэтому связки листовок иногда залеживались на самолетных стоянках.

Как-то в начале марта 1942 года мне довелось стать участником довольно спорного разговора в одном из полков. Был зачитан приказ по ВВС армии, в котором объявлялись благодарности экипажам, активно занимающимся распространением листовок. Те, кто явно сомневался в пользе пропагандистской литературы для немецких войск, и завели разговор.

— Убеждать фрицев сдаваться, бросать оружие надо не бумажными листками, а беспощадным огнем, — в сердцах высказывался бесстрашный воздушный боец сержант Романенко. — Фашисту наши листовки что свинье губная помада...

Младший сержант Забиякин, обращаясь к товарищам, поддержал его:

— Разве их уговаривать надо за горе и слезы, за нечеловеческие издевательства над людьми, за разоренную и поруганную родную землю? Нет, мстить! Беспощадно мстить палачам!..

У Забиякина, как у многих из нас, были все основания мстить фашистам: война отняла у молодого воина отца и мать — их замучили эсэсовцы.

— Правильно, Кузьмич! — согласился с боевым другом сержант Конопелькин, имеющий на своем счету три сбитых «мессера». — Надо вдребезги разгромить это нечеловеческое отродье, а потом уж с ними разговаривать!

Спокойней и более рассудительно высказался коммунист старший сержант Петр Семухин:

— Было время, захватчики на «блицкриг» надеялись. Украинским салом поганую утробу свою набивали, девок, и баб наших насиловали. Тогда, конечно, листовки у них вызывали смех. Теперь другие времена настали. Перелом. Теперь надо разобраться. Немецкому солдату сейчас есть над чем призадуматься.

Семухина поддержал флагманский стрелок-радист старшина Протасов. Я не спешил кого-то останавливать, поправлять. Каждый по-своему был прав. А в конце беседы высказал свое мнение, говорил о том, что листовки — те же бомбы, которые хотя и не разят насмерть наших врагов, но выводят из строя морально, разрушают у противника ранее сложившиеся представления и убеждения. Мне было известно, что число перебежчиков, случаев группового перехода немцев на сторону Красной Армии с каждым днем росло.

Под рукой у меня оказался, помню, номер «Красной звезды», в котором помещались выдержки из писем убитых немецких солдат, адресованных родным и знакомым в Германию. Я зачитал эти письма авиаторам — в них обнаженно звучало чувство обреченности, подавленности солдат вермахта, испытавших на себе сокрушительную мощь Красной Армии. Таким-то, начинающим понимать, что обещанного «блицкрига» не получится, что гитлеровцы обречены на верную гибель в жестокой и истребительной войне, и предназначались разбрасываемые нами правдивые и убедительные листовки.

К слову говоря, в конце мая 1943 года в политотдел дивизии поступила большая партия листовок с Манифестом национального комитета «Свободная Германия», основанного видными немецкими коммунистами и антифашистами, находящимися в Советском Союзе. Манифест призывал развернуть борьбу за спасение немецкой нации от катастрофы, к которой ее вели Гитлер и его подручные. В нем, в частности, говорилось: «Кто из страха, малодушия или слепого повиновения продолжает идти вместе с Гитлером, тот поступает как трус, тот помогает толкать Германию к национальной катастрофе...»

Мы в тот же день специальным рейсом трех бомбардировщиков отправили этот ценный груз по назначению — в тыл немецких войск. Вскоре из показаний военнопленных стало известно, что Манифест немецкими солдатами и офицерами был встречен как политическая сенсация.

Так в боевых буднях сорок второго года мы вели агитационную и пропагандистскую работу. Со 2 февраля по 8 марта наша 146-я авиадивизия произвела 2215 боевых вылетов. Вместе с бомбами мы послали на землю 5 миллионов 700 тысяч листовок.

* * *

В марте 1942 года из штаба ВВС армии в штаб дивизии поступил приказ НКО СССР и директива ГлавПУРа о развертывании в частях технической пропаганды и учебы, а также приказ командующего ВВС Красной Армии о более совершенном овладении летным составом воздушными стрельбами. Разумеется, такая работа проводилась у нас и раньше, но не так активно и целеустремленно, как этого требовали полученные документы.

Для развертывания работы в свете новых указаний командиры и военкомы полков использовали паузу, вызванную весенней распутицей. В меру возможного в полевых условиях быстро подготовили учебную базу. Для проведения занятий, тренажей, чтения лекций и докладов привлекли самых опытных в боевом отношении командиров, политработников, инженеров и техников. В частях тщательно готовились и с большой пользой проходили технические конференции. На них фундаментально разбирались самые насущные вопросы боевой деятельности экипажей, технических специалистов, получали выяснение те стороны работы, где наиболее часто случались различные неполадки и ошибки.

А весенняя распутица сорок второго создала для нашей боевой работы чрезвычайные сложности. Быстро выходили из строя грунтовые площадки, полеты прекращались, и самолеты ставили на прикол.

Там, где поблизости от аэродромов оказались гравийные карьеры, инженерно-строительные батальоны начали ускоренное сооружение полос из гравия. Мы такой возможностью располагали только в одной точке. Тогда специалисты штаба ВВС Западного фронта предложили другое: продлить срок взлетов и посадок боевых машин на лыжах путем снегозадержания. Батальоны аэродромного обслуживания и полки приступили к покрытию снежных взлетно-посадочных полос соломой, древесными стружками. Попробовали взлететь. Однако сильное торможение лыж о стружки и солому не позволило работать нашей технике и от затеи пришлось отказаться. Мы пошли по пути ускорения просушки грунта. Дни и ночи отводили от полос талые и дождевые воды, вычерпывали ведрами образованные в низинках «блюдца» воды, затем засыпали их сухим грунтом. Работали упорно, без устали, непрерывно. И труд не пропал даром: уже в последних числах апреля, намного раньше намеченного срока, наши самолеты поднялись в воздух.

Через несколько дней после этих событий, в начале мая, мы провожали к новому месту службы нашего командира полковника Л. Г. Кулдина — его назначили заместителем командующего ВВС Западного фронта.

Расставание с близким человеком всегда несет в себе отпечаток грусти. Последнюю ночь мы с ним долго не могли заснуть. Обговорили все, что волновало нас обоих, вспомнили вместе пережитое в минувшие месяцы войны.

Прощаясь с Леонидом Григорьевичем — радостно возбужденным, подтянутым, с уверенным взглядом карих глаз, — никто из нас не мог и подумать, что видим своего командира в последний раз. Через несколько дней он погиб в воздушном бою под Малоярославцем. Выполняя задание с группой молодых летчиков, Кулдин первым вступил в бой и до последней возможности отбивался от наседающих «мессершмиттов». Из его машины уже вырывалось пламя. Падая на землю, летчик воспользовался парашютом, но опоздал: не хватило высоты...

* * *

Весной 1942 года во фронтовой авиации произошли организационные изменения, которые вплотную задели и наше соединение. Все началось с упразднения штатной структуры «ВВС общевойсковой армии» и введения за счет этого отдельных авиационных дивизий. Из Кондрова, где располагался наш КП, управление соединения перебралось в деревню Адуево, стоящую у Варшавского шоссе в десяти километрах восточнее Медыни, чтобы возглавить 204-ю смешанную авиационную дивизию.

На новом месте штаб еще не успел и развернуться, как поступил новый приказ, во исполнение которого офицеры штаба и политотдела срочно направлялись в подмосковную Кубинку на укомплектование управления тоже 204-й дивизии, но уже не смешанной, а бомбардировочной.

Тогда на Минском шоссе, у отворота дороги на Кубинку, я распрощался с начальником своего политотдела М. А. Лозинцевым. Получив назначение на должность военкома 233-й штурмовой авиадивизии, он направлялся к новому месту службы — ближе к линии фронта. Потом мы с ним часто встречались в штабе и политотделе воздушной армии. Последний раз — в политотделе 1-й воздушной армии 4 февраля 1944 года. Сидели, как всегда рядом, разговаривали, рассказывали друг другу новости. Перед вылетом с армейской площадки обменялись крепким рукопожатием. Говоря на прощанье «До скорой встречи!», я, конечно, не мог знать, что жизнь моего боевого товарища оборвется через несколько минут. Самолет, на котором Михаил Алексеевич поднялся в воздух, неожиданно атаковали два истребителя ФВ-190. Полковник Лозинцев, сидящий во второй кабине, получил смертельное ранение. Его похоронили в Смоленске, у стены древнего кремля.

...А война продолжалась, предъявляя к нам, живым, новые требования. В командование 204-й бомбардировочной авиадивизией наше управление вступило 29 мая 1942 года. В самом начале дивизия состояла из трех полков: 2, 6 и 130-го, а несколько позже в нее влились еще два — 38-й и 261-й бомбардировочные полки. До этого мне приходилось служить в смешанных авиасоединениях, иметь дело о разнотипными машинами, базироваться близко к линии фронта — в пределах слышимости артиллерийской канонады. Став бомбардировщиками и очутившись в нескольких десятках километров от переднего края, каждый из нас почувствовал себя едва ли не в глубоком тылу. Впечатление это, однако, оказалось ошибочным. Война доходила и сюда. Уже в конце первой недели базовый аэродром подвергся налету четырнадцати «юнкерсов», в результате чего дивизия недосчиталась одного пикирующего бомбардировщика.

Здесь, на новом месте, я впервые встретился с известным тогда в ВВС летчиком полковником В. А. Ушаковым, принявшим командование 204-й дивизией. Считаю большой удачей, что во главе соединения в те дни стал именно такой командир. Он хорошо знал специфику подготовки экипажей, подразделений и частей бомбардировочной авиации, отлично летал сам. В его характере гармонично сочетались решительность, принципиальность с вдумчивостью и обоснованной осторожностью, что в сложном деле сколачивания дивизии сыграло важную организующую роль.

В первые же дни мы с полковником Ушаковым быстро и обстоятельно ознакомились с состоянием полков, выяснили уровень подготовки летчиков, штурманов, стрелков-радистов, технического состава и штабных офицеров. Из пяти полков только два имели опыт боевых действий на самолетах Пе-2, но и в них большинство составляли молодые, еще не обстрелянные экипажи. Поэтому мы особое внимание уделяли организации их тренировок, повышению боевых и технических знаний у летного состава, инженеров, техников, механиков.

Как известно, основные события на военном театре летом 1942 года развернулись на юге. Войска фронтов центрального направления, в том числе и Западный, проводили отдельные наступательные операции, стараясь сковать резервы противника и не допустить их переброски под Сталинград. Наша авиадивизия включилась в боевую работу 1 июня и в течение первого месяца вела разведку на полный радиус действия самолетов, уничтожала авиацию противника в местах ее базирования. В последующем мы работали по поддержке наступавших войск 16-й и 61-й армий, вели бои на ржевском направлении.

С июня по август дивизия произвела свыше 2000 боевых вылетов, в сентябре участвовала в воздушной операции по уничтожению авиации противника на аэродромах, проводимой штабом 1-й воздушной армии. Налеты на аэродромы, железнодорожные узлы и воздушная разведка, как правило, сопровождались противодействием истребительной авиации противника, нередко усложнялись неустойчивой погодой.

В двухдневной операции в районе Жиздра, Людиново (юго-запад Калужской области) экипажи дивизии 300 раз вылетали на различные задания, провели двенадцать воздушных боев и обили двенадцать Ме-109 и Хе-113. Причем, истребители сопровождения прикрывали бомбардировщиков только над объектами ударов, а на маршрутах туда и обратно приходилось рассчитывать на свои силы.

Чтобы избежать напрасных потерь, полки развернули самую интенсивную боевую учебу. Время для учебы выкраивали между вылетами, в вечерние часы, в дни непогоды. Летной тренировкой молодых экипажей занимались лично командиры полков и эскадрилий.

В учебе, в приобретении профессиональных навыков и мастерства авиаторов дивизии активную помощь оказывали главный штурман армии полковник Алехнович и его заместитель подполковник Зырянов — бывший штурман нашего соединения. Нередко они сами водили группы на бомбардировку целей, обучали летчиков бомбометанию с пикирования. Так приобретались драгоценные крупицы опыта боевой работы. В ходе соревнования экипажей росло число снайперов воздушной стрельбы и снайперов-бомбардиров, увеличивалась бомбовая нагрузка на самолеты. Начали с 600 килограммов, а вскоре подвешивали и брали в люки до 800 килограммов на каждый самолет. По примеру опытных командиров майоров М. И. Мартынова, В. И. Дымченко, капитанов Г. М. Маркова, А. А. Лоханова, Д. И. Буткова многие летчики стали брать по 900–1000 килограммов бомб и больше!

В два-три раза сократили время на подвеску бомб и дозарядку боекомплектов оружейники — теперь они укладывались в девять рекордных минут. Техники и механики самолетов И. Н. Хирный, В. П. Лебедев, А. М. Громов и другие подготавливали машины к очередному вылету всего за 15–16 минут. Хочется подробнее рассказать, как родился один из таких рекордов.

Служил в 130-м полку оружейный мастер сержант Джандалы Тенисбаев. Среднего роста, чернявый, скромный и дисциплинированный воин. Свои обязанности по службе он выполнял, как говорится, без сучка и задоринки. Техник-лейтенант А. С. Паршин не раз ставил сержанта в пример другим подчиненным.

— С таким помощником, — весело говорил Паршин, — воевать можно! С бомбой «соткой» орудует, как циркач с двухпудовой гирей!

Не жаловался на службу и сам Тенисбаев. И вдруг он подает по команде рапорт с просьбой о переводе его на должность воздушного стрелка на самолет или пулеметчиком в наземные войска. «Хочу своими руками бить оккупантов», — написал он в рапорте. В тот же день состоялся разговор сержанта с командиром эскадрильи капитаном А. А. Лохановым. Комэск спросил:

— А разве вы не участвуете в схватках с врагом?

— Конечно нет! — недоумевая, ответил оружейник.

— Но если бы вы, оружейники, не вооружали самолет, летчики не смогли бы уничтожать врага, — пытался убедить сержанта в его неправоте командир эскадрильи.

— Понятно, товарищ командир, но дело в другом. После войны земляки спросят: «Сколько ты уничтожил фашистов?» А их я только в кино видел.

Капитан задумался.

— Да, такой вопрос задать могут. Но вы не беспокойтесь, у вас найдется что ответить: все победы, весь боевой счет эскадрильи, полка — это и ваши победы, и ваш личный боевой счет.

Тут Тенисбаев нерешительно достал из кармана гимнастерки сложенное треугольником письмо и протянул его капитану.

В полку мне показывали это письмо из далекой Киргизии. В нем любящая сержанта девушка сообщала о домашних делах, о жизни в селе. Но в конце, как бы между прочим, дописала: «Я выполняю производственную норму на 200 процентов. Напиши, сколько ты уничтожил фашистских гадов...» Эти-то последние строчки письма и привели оружейника в замешательство, все перевернули в его душе.

На другой день перед строем эскадрильи каштан Лоханов зачитывал письмо, адресованное родителям Тенисбаева. В нем командир рассказывал об уничтоженных эскадрильей и полком фашистских стервятниках, выражал благодарность родителям за воспитание сына настоящим бойцом, вклад которого в общее боевое дело так весом и так необходим Родине. Это происходило в моем присутствии. Я видел, как стоящий в строю сержант волновался, как его лицо озарялось доброй улыбкой. В этот день, готовя самолет Пе-2 к вылету, техник-лейтенант А. С. Паршин с оружейным мастером Д. Тенисбаевым подвесили бомбы и пополнили боекомплект за восемь минут! Такого рекорда в полку еще не знали. Политработники постарались, чтобы имена авиаторов-рекордсменов стали известны во всей дивизии, а их опыт взят на вооружение в других эскадрильях.

Надо сказать, что политаппарат в частях дивизии работал оперативно, дружно. Военкомы полков батальонные комиссары Ф. П. Плахоття, Г. М. Новоселов, старший политрук А. Г. Невмержицкий выступали инициаторами и организаторами многих добрых дел, борьбы за примерность коммунистов и комсомольцев в учебе, в бою, в поведении.

Прибывший на должность начальника политотдела дивизии полковой комиссар Ю. Т. Еременко тоже оказался человеком энергичным, опытным политработником. Юрий Трофимович поставил дело так, что под его руководством все работники политотдела ежедневно и ежечасно помогали командованию мобилизовать воинов на учебу, участвовали в обобщении и распространении опыта отличников и новаторов ратного труда. Их всегда можно было встретить в труппах, изучающих самолеты и оружие, среди экипажей, готовящихся к вылетам, и на разборах полетов после выполнения боевых заданий.

Мне доставляло настоящее удовольствие работать рука об руку с Юрием Трофимовичем Кременко. Думая о повышении действенности партийно-политической работы в соединении, мы завели порядок: на полковых партийных собраниях и общих собраниях личного состава обязательно должен присутствовать кто-либо из руководящего командно-политического состава дивизии. Такой порядок давал возможность своевременно реагировать на предложения коммунистов, устранять недостатки в работе того или иного подразделения.

В дивизии, в период ее боевого крещения и становления, важное значение приобретала морально-боевая закалка воинов, и командиры, политработники при каждом удобном случае выступали перед личным составом частей с политобзорами, политинформациями. Неизгладимое впечатление у воинов оставляли коллективно прочитанные статьи и очерки известных советских писателей М. А. Шолохова, А. Н. Толстого, И. Г. Эренбурга. В эти дни фронтовая газета «Красноармейская правда» поместила материал о чудовищных зверствах фашистов, учиненных над военнопленным советским летчиком Спиридоновым. Во всех полках мы провели митинги, на которых наши воины клялись отомстить за мученическую смерть верного патриота Родины.

— Фашистские головорезы думают запугать нас этим. Но мы не из робких, — говорил на митинге штурман эскадрильи капитан В. И. Солдатенко. — За каждого убитого и замученного летчика мы уничтожим в бою десятки и сотни гитлеровских пиратов!

Еще дружнее, слаженнее и старательнее стали работать экипажи и обслуживающий технику персонал. В многонациональных подразделениях дивизии поддерживались прочные товарищеские отношения, взаимная помощь и выручка. Так, с помощью боевых друзей в короткое время отлично освоился с обязаностями стрелка-радиста мордвин старший сержант Семенов. Коммунист карел старшина Курганов — механик самолета, содержавший свою машину в образцовом состоянии и постоянной боевой готовности, стал хорошим наставником для многих молодых авиаторов разных национальностей. Политрук одной из эскадрилий, помню, помог казаху сержанту А. Утепову овладеть не только русским языком, но и специальностью механика самолета.

Заслуженно считался одним из лучших агитаторов чуваш сержант Тенюков. Его беседы с бойцами я с удовольствием слушал не раз. Настоящими запевалами всей политико-воспитательной работы выступали коммунисты, их в дивизии в июне сорок второго года насчитывалось 436 человек. Не только словом, но и делом коммунисты вдохновляли на ратные подвиги своих однополчан, товарищей по оружию.

Всем запомнился эпизод на одном из аэродромов, в котором воинскую доблесть и мужество проявил коммунист техник-лейтенант Т. М. Сизов. При бомбардировке аэродрома нашего полка «юнкерс» поджег самолет Пе-2. А под плоскостями и в люках самолета — бомбы. Рядом — другой, готовый к вылету бомбардировщик, тоже с бомбами, за ним — следующий. Взрыв одного Пе-2 мог вызвать взрыв других — это быстро понял Сизов и, не раздумывая, бросился к стоящему возле полыхающего Пе-2 бомбардировщику. С помощью техников Якушина и Усова он запустил моторы, и буквально из-под пламени горящего Пе-2 отрулил самолет в конец летного поля. Взорвавшаяся следом машина не повредила другие. Отвага и находчивость техника-лейтенанта Сизова послужила хорошим примером для молодых авиаторов.

Бои в воздухе в те дни, как и бои на земле, носили тяжелый, упорный характер. Для прикрытия от нападения с воздуха на ржевские укрепления (на этом направлении действовала наша дивизия) враг сосредоточил в городе и на подступах к нему большие силы разнокалиберной зенитной артиллерии и с достаточной точностью обстреливал самолеты на любой высоте (от 700 до 6000 метров). Редкий вылет проходил без воздушных боев. Дивизия несла потери. Но еще большие потери нес враг. С помощью авиации наземные войска штурмовали вражескую оборону, уничтожали долговременные сооружения. Справедливо писал поэт, имея в виду этот трудный период сражений под Ржевом:

Ржевская земля с воздуха выглядела так, словно переболела оспой: поля густо испещрены воронками от снарядов, мин, авиабомб; во многих местах — обломки от сбитых самолетов, сожженные и искореженные останки боевой техники.

Вспоминая те кровопролитные дни, листаю потемневшие страницы своих дневниковых записей, останавливаюсь на фамилиях славных товарищей по оружию, которым не суждено было дожить до победного майского дня 1945 года, которые остались навечно лежать в многострадальной ржевской земле. С некоторыми из них крыло в крыло я летал на боевые задания, увеличивая свой боевой счет.

Военком эскадрильи 38-го бомбардировочного авиаполка старший политрук Чернов. Помню, как летал с ним к Ржеву бомбить танковую колонну «тигров», обнаруженных нашими разведчиками. Тогда в левый мотор нашей «пешки» попал снаряд. Машина начала терять скорость. Кричу Чернову (он у меня был за штурмана), что выходим из строя, но полет к цели продолжаем: «Будь наготове!..»

Над целью с пикирования сбрасываем бомбы, разворачиваемся на обратный курс и уходим. С торжествующей яростью набросились на подбитую нашу машину вражеские истребители. Предвкушая легкую победу, три «мессершмитта» насели на Пе-2, поливая нас огнем из пулеметов. Отбиваемся от атак, но самолет загорается. Надеясь пересечь линию фронта, пытаюсь увеличить скорость. В этот момент наш стрелок-радист сержант К. Ф. Фролов меткой очередью разит «мессершмитт» и тот, теряя управление, врезается в землю. Фашистского стервятника подбивает и штурман Чернов, но тут же получает тяжелое ранение сам. Тогда я приказываю покинуть самолет и вижу, как из машины вываливается стрелок-радист. Кричу опять:

— Чернов, прыгай!

И покидаю горящий Пе-2 уже над своей территорией. На земле сходимся со стрелком-радистом. Раненый же штурман из горящей машины выпрыгнуть не смог. Ударившись о землю. Пе-2 взорвался. Так не стало в наших рядах политрука Чернова. На другой день мы с Фроловым добрались до своего аэродрома.

— Если меня собьют за линией фронта, то живым в плен не сдамся, — заявил на траурном митинге летчик младший лейтенант А. С. Зубов, летавший обычно со штурманом младшим лейтенантом Н. А. Молевым и стрелком-радистом К. Ф. Фроловым. И этому суждено было сбыться.

В начале августа экипажи 6-го бомбардировочного летели бомбить вражеские укрепления под Ржевом. Немцы встретили их ураганным зенитным огнем. На высоте полета рвались сотни снарядов, а тут еще и истребители навалились. Самолет младшего лейтенанта А. С. Зубова загорелся. Тогда летчик вывел горящую машину на объект, заданный для бомбометания, и почти отвесно врезался в него.

Вскоре мы потеряли и замечательного политработника — летчика, военкома 261-го бомбардировочного авиаполка батальонного комиссара Г. М. Новоселова. Его Пе-2 зенитки подбили над самой целью. Продолжая управлять поврежденной машиной, комиссар не сошел с боевого курса и точно поразил цель. В этот миг от прямого попадания второго снаряда самолет разрушился в воздухе.

Такой же геройской смертью погиб командир 38-го полка майор М. М. Свинарев.

Пройдет совсем немного времени, и эти героические имена впишут в историю. А в те дни, помню, в одной из политбесед группа летчиков и штурманов 2-го бомбардировочного авиаполка обсуждала вопрос: «Что такое патриотизм и в чем он проявляется на фронте?» Кто-то из выступающих сравнил патриотизм с хорошей землей, которая родит героев, их мужество, отвагу. А командир экипажа сержант Ф. Г. Янов, не прибегая ни к каким сравнениям, сказал о патриотизме по-своему и, на мой взгляд, довольно точно:

— Когда-то в школе мы затрагивали этот вопрос. Суть его представлялась мне смутно, расплывчато. Можно признаться, что я не понимал этого великого чувства, не ощущал его в своем сердце. Теперь своими глазами увидел страдания народа, увидел, как фашистские разбойники жгут и разрушают на своем пути все, мучают, пытают людей. И мне стало ясно, что значит быть патриотом. Это значит не только любить Родину, свой народ, но уметь постоять за них. Это значит в беспощадном бою громить врага, не жалея для освобождения родной земли даже самой жизни...

Так понимал патриотизм сержант Янов, так понимали его и все мы, бойцы 204-й бомбардировочной авиадивизии.