— Фамилия, имя, отчество? — следователь держался сухо, по-деловому.

Сразу от Варламова он привез подозреваемого в Московскую городскую прокуратуру, в свой кабинет.

Сергей был спокоен и слегка ироничен:

— Значит, будем общаться на «вы»? Как прикажете вас называть? Гражданин следователь?

Геннадий парировал:

— Я думал, вы физик, а вы, оказывается, клоун. Только здесь для вас, извините, нет подходящей аудитории. У меня, как на грех, с чувством юмора туговато.

— Я вижу, — хмыкнул Сергей.

— Итак, пишу: Грачев Сергей Николаевич. Правильно?

— А вы как думаете, гражданин следователь?

— Думать придется вам. Очень крепко задуматься. О вашей дальнейшей судьбе.

— Что ж делать, если у меня линии на ладони так расположены.

— А вы знаете, Сергей Николаевич, как квалифицируется совершенное вами преступление?

— Номер статьи не знаю. Не довелось учить наизусть Уголовный кодекс. Это — первое. А второе — совершено преступление не мной.

— Любопытно. Но вы же пришли с повинной, это ваши собственные слова.

Сергея с самого утра, а вернее, с самой ночи, проведенной с Линой, не покидало хорошее настроение. И смешливое к тому же: вон как забавно раскорячился этот крабик, как напрягся. А чего, спрашивается, напрягаться? Ведь желанная добыча уже у него в клешнях.

— Мои слова? — переспросил он и вдруг пропел строчку из романса: — «Ах оставьте, ах оставьте, все слова, слова, слова!» Это Дебюсси, французский композитор рубежа веков.

— Клоун-вокалист — это уж совсем что-то новенькое, — сказал следователь. — Особенно когда на нем висит организованный бандитский налет, ограбление банка, два убийства, сопротивление при задержании.

— Вот последнее — да, с последним я согласен. В этом готов повиниться. Каюсь, вырвался, когда меня скрутили ни за что ни про что. Вот вам и явка с повинной, гражданин следователь.

Дементьев старался не показать виду, что совершенно сбит с толку.

Зачем он сдался, этот непредсказуемый Грачев?

Может, не поладил с сообщниками — слишком большую долю награбленного прикарманил, и те грозятся его «замочить? Вот и решил спасти свою шкуру на тюремных нарах.

Однако он же не дурак, отнюдь не дурак, должен соображать, какой его ожидает приговор. Так что большой вопрос — останется ли цела шкура?

А может… Может, за это время он совершил преступление еще более тяжкое и хочет скрыть это от следствия при помощи явки с повинной? Например, зверская расправа с ребенком. Ведь шестилетнего Ивана Семенова до сих пор не обнаружили. Тогда это статья 102, пункт «г», точно «вышка».

«Было, было у меня подозрение, — нервничал Дементьев, — что взял он мальчишку в качестве заложника. А что, если дело обстоит еще хуже, еще ужаснее? И планирует он теперь: потяну время, признаюсь в предыдущих деяниях, потом откажусь от признания… Дни пролетят, и, когда обнаружат тело, судебные медики уже не смогут назвать точную дату смерти. Может, ребенок слышал какой-то его разговор с подельниками? Стал опасным свидетелем?»

Если бы старший следователь знал в тот миг, как недалек он от истины. Неточность состояла только в том, что фамилию подозреваемого надо было заменить на другую: Варламов.

Сергей же продолжал паясничать:

— Есть за мной и еще один грешок, дорогой мой проницательный Шерлок Холмс.

— Какой? — насторожился Дементьев и приготовился записывать.

— Нарушение правил дорожного движения. Превысил скорость. И представьте, разбил свой собственный автомобиль. Но никто, к счастью, при этом не пострадал.

«Издевается. — Следователь с досадой бросил ручку. — А вообще-то он парень ничего. Мне такие нравятся — не теряют самообладания. Это у Грачевых, видимо, семейное, что у матери, что у сына. И чего ни на грамм у этого слюнтяя Варламова. Что ж, тем интереснее будет работать. Потягаемся, Сергей. Проверим, у кого нервишки крепче. Когда-то, во время пожара, покрепче оказались у тебя. Теперь мой реванш».

— За вами, Сергей Николаевич, числится еще кое-что помимо дорожного происшествия, — произнес Дементьев.

— А именно? Издевательство над следователем? Ну это еще доказать надо, гражданин начальник.

— Да нет, не издевательство. Ваш нынешний балаган — это, как говорится, чем бы дитя ни тешилось… Кое-что посерьезнее, гражданин Грачев. Похищение ребенка, Семенова Ивана.

— Ребенка я не похищал, — спокойно, без прежнего ерничества отозвался Сергей. — Я его просто забрал из детского сада. И отвез к своей матери. Ведь у него не осталось родственников.

— Это я знаю, — кивнул Дементьев. — Мы побывали в Мамонтовке. Но мальчик оттуда исчез. Вы не в курсе?

Сергей понял, что пора разговаривать по делу. Перестал паясничать.

— В курсе.

— А где он в настоящий момент, вы тоже знаете?

— Да. Знаю.

— И можете назвать место?

— Нет, не могу. Вернее, не хочу. Не назову, короче. И заставить меня никто не сможет. Даже под угрозой высшей меры.

Он выдержал паузу, во время которой смотрел следователю прямо в глаза.

Ни один из них не отвел взгляда.

И когда Грачев вновь заговорил, тон его изменился: стал искренним, серьезным. Сейчас он обращался к Дементьеву как к равному, на «ты»;

— Если говорить честно, Геннадий, я только из-за этого и сдался. Иначе хрен бы вы меня нашли. Речь идет как раз о судьбе ребенка. О его жизни, понимаешь? Пока настоящий преступник не схвачен, Ивану будет грозить опасность. Поэтому я очень прошу тебя, Геннадий, выслушай меня и сделай над собой усилие, постарайся поверить.

И тот, кто был по другую сторону в этой дуэли, отозвался — тоже на «ты», с неожиданным для самого себя доверием:

— Говори.

Долго, долго сидели они в кабинете. Геннадий уже не по первому разу выспрашивал подробности. А их было до обидного мало.

— Значит, ты говоришь, синий «мерседес»?

— Да, совсем новенький.

— Черт, сколько их в Москве, таких новеньких, синеньких. Как же ты номера-то не посмотрел?

— Да вот, — сокрушался Сергей. — Знал бы, где упадешь, соломку бы подстелил.

— Соломку… Теперь будешь на нарах баиньки, без перин. Лучше бы тогда стелил соломку…

— Ладно, это лирика. Что было, то сплыло. Но был, был «мерс», честное слово! И сразу уехал, когда эти двое вышли. А выходили так поспешно, что аж толкнули меня. Но не бежали.

— Конечно, не бежали. Это было бы подозрительно. Ну-ка, Сергей, напрягись еще раз, попробуй их описать.

— Да я ж говорю — запомнил только одного. Потому что он заметный, альбинос. И брови, и ресницы, и волосы — как перекисью водорода обесцвечены.

— Да это я понял, понял. А второй? Ну хоть что-нибудь!

— Увы.

— Эх, ты. Значит, по-твоему, альбинос — это и есть Негатив?

— Рассуди сам: а как же иначе?

— Похоже. К сожалению, мы можем принять это лишь в качестве рабочей гипотезы.

— Понимаю. Я не в претензии.

— Не в претензии… К суду тоже будешь не в претензии, когда приговор огласят?

— Знаешь, Геннадий… Я почему-то верю, что все закончится хорошо. Глупо, конечно, но вот верю — и все тут.

Дементьев задумчиво глянул на Сергея:

— Очень глупо. Но знаешь — как ни странно, я тоже верю.

Они помолчали и улыбнулись друг другу. И начали все по новой:

— Пожалуйста, Сергей. Еще разок воспроизведи тот телефонный разговор Варламова, который слышал Иван.

— Алло, это ты, сынок? Узнал, надеюсь?

— Ну ни одной, ни единой зацепочки, даже самой малюсенькой, чтобы подтвердить твои слова.

Геннадий ходил по кабинету уже без галстука, без пиджака, весь взмыленный от усталости. Даже фрамугу распахнул во всю ширь, хотя на дворе стоял холодный ноябрь.

Устал и Грачев. С наслаждением вдыхал врывавшийся с улицы ледяной воздух.

— Но ты-то мне веришь? — уже не в первый раз спрашивал он у Геннадия.

— Я-то верю.

— Вот и хорошо. Это главное.

Следователь вдруг посмотрел на него, как на диковинное животное, и заорал:

— А толку-то! Ты что, дурак, не понимаешь, что все твои показания — тьфу! Песнь Песней! Сказки дядюшки Римуса! До тех пор, пока их нечем будет подкрепить.

Коллеги, наверное, очень бы удивились, увидав его таким возбужденным и благосклонным к подозреваемому.

— Нет доказательств! Нет! — потрясал он кулаками.

Сергей коротко бросил:

— Найди.

— Где?

— Твои проблемы. Это ведь твоя работа.

— Тебе хорошо говорить, — огрызнулся следователь и осекся: это ведь Сергея, а не его сразу после допроса заключат под стражу. — Что же делать? — сказал он, остывая. — Эти твои «негативы» даже отпечатков не оставили. В перчатках работали, суки.

— Ты ищи, — сказал ему Сергей. — Я подожду. В тюрьме — так в тюрьме. Видно, и правда линия судьбы у меня такая, извилистая.

— Только учти: фабриковать я ничего не собираюсь, — заверил его следователь. — Меня интересует только правда.

Грачев не откликнулся на эти слова, его мысли блуждали где-то далеко: «…И обернется ложь правдой…» А вслух сказал:

— Интересно, когда и как это произойдет?

«Он переутомился, — решил Дементьев. — Мы оба переутомились. В самом деле: сколько можно повторять одно и то же».

Полез в ящик стола, вытащил термос с чаем и свой привычный сухой паек. Развернул фольгу, там оказались пышные Анжеликины пирожки.

— Угощайся, — предложил Юрий подозреваемому. — С утра ведь не ел.

— Горбушку сжевал у Варламова.

Пирожки были с рисом и яйцом. Вкусные.

— А моя мама делает с яблоками…

— Знаю.

Официальная часть закончилась. Теперь сидели за обеденным столом два приятеля, подкреплялись после трудного рабочего дня.

В прошлом их разделяла взаимная неприязнь. Что ж, всякое бывает. Кто старое помянет — тому глаз вон.

Находились ли они так же, как еще сутки назад, по разные стороны дуэльного барьера?

Вряд ли. Оба были заинтересованы в одном: добиться справедливости. Для Сергея это было вопросом жизни. А для Дементьева… вопросом чести, наверное.

Во всяком случае, докопаться до правды теперь казалось Геннадию важнее, чем добиться повышения в должности и звании.

Он помнил: от исхода этого дела зависит судьба еще одного человека — маленького, шестилетнего, только начинающего жить. Ничем еще не успевшего провиниться, но уже представлявшего опасность для подонка-убийцы.

Адреса, где находился Ванечка, Грачев так и не назвал. Но Геннадий особенно и не настаивал.

Напоследок, когда чай был допит, а от пирожков остались одни крошки, следователь обратился к Сергею с просьбой:

— Ты вот что… Помалкивай о том, что мы были знакомы раньше. Иначе дело передадут кому-то другому. Скажут, что я, мол, лицо заинтересованное.

— Хорошо, — пообещал Грачев.

Геннадий улыбнулся:

— А ведь я, если вдуматься, действительно лицо заинтересованное.

И он протянул Сергею руку. А тот в ответ подал свою, хотя рукопожатие могло причинить ему боль.

«В темницу попадешь…»

Вот и сбылось еще одно предсказание старой цыганки, госпожи Груши.

У многих людей слово «темница» вызывает ассоциации весьма романтические. Старинный замок, сложенный из цельных необтесанных валунов, узкие окошки-бойницы, в которые, возможно, время от времени заглядывает «вскормленный на воле орел молодой». И стражники в тяжелых латах. И подземный ход, который выкапывается годами, а роет его неотразимый узник вроде Жана Марэ в роли графа Монте-Кристо.

Нормальному человеку, с уголовным миром не связанному, и в голову не придет, что «темница» — это то же самое, что «тюряга». Или СИЗО — следственный изолятор. Или он же — ИВС, изолятор временного содержания.

«Временного — это хорошо, — думал Сергей с горькой иронией. — Обнадеживает».

Его поместили в Бутырскую тюрьму, которая снаружи и впрямь выглядела, как старинный замок из красного кирпича, хотя обыватель не имел возможности оценить ее архитектурных прелестей: подследственная тюрьма была расположена во дворе. От шумной, многолюдной Новослободской улицы ее отгораживал универмаг с жизнерадостным названием — «Молодость».

Сергей хорошо знал каждый тупичок и закоулок там, снаружи.

Неизвестно, как на ладонях, но уж в жизни-то линии судьбы точно сходятся в одних и тех же точках пространства.

Дом, где жили Катя с Ванечкой, находился отсюда метрах в тридцати — через дорогу, рукой подать. Прямо напротив клуба ГУВД. В этот милицейский Дом культуры они прошлой зимой водили Ванечку на елку. У Деда Мороза была, помнится, дрессированная утка. Номер заключался в том, что она шагала на своих перепонках туда-сюда по сцене и крякала довольно выразительно.

«Катя… Была бы ты жива — принесла бы мне передачку. Но тогда бы я не сидел здесь. Кати нет, а Лина не может прийти ко мне, ей нельзя себя расшифровывать.

Она охраняет твоего сынишку, Катя. Ты не волнуйся, ей можно доверять. Она парень что надо!

Парень? Нет… женщина. Моя женщина.

Катюш, я так хотел бы вас познакомить, — мысленно он обращался к однокласснице так, будто та могла его слышать. А кто знает, может, она и слышит. — Мне кажется, вы бы нашли общий язык, хоть вы и разные. А когда у нас с Линой родится ребенок, ты научила бы его пеленать…»

Боже, о чем он. Какой ребенок? Они ведь с Линой провели вместе одну короткую ночь.

Размечтался, дурак.

А сам-то лежит на жестких нарах, «в этой плохо проветренной камере.

Какая там темница — тюряга!

Вот тебе и «не зарекайся». Попер на рожон, герой. Вдыхай теперь эти ароматы.

Запах — вот что здесь было самым мучительным для Сергея. Глаза-то можно закрыть. И представить себе, что ты, к примеру, Емельян Пугачев. Он ведь тоже был заключен императрицей Екатериной II в этот тюремный замок. Красиво звучит, да? А ведь и тогда это была всего-навсего тюряга. И воняло тут, наверное, так же. Ну, Емелька-то, впрочем, был крестьянин, его вряд ли донимали запахи. А вот взял и царем назвался, самозванец.

Но ведь и Сергей Грачев был в своем роде самозванцем. Он занимал здесь не свое место, а варламовское.

И его, возможно, также ожидала казнь. Если, конечно, Геннадий не откопает нужные доказательства.

Только здесь, в тюрьме, Сергей вдруг осознал, как он соскучился по своей работе. Причем не только по компьютерам, датчикам и прочей аппаратуре, но и по тем странным людям-чудикам, которые его окружали в НИИ биоэнергетики, и по тем необъяснимым, загадочным явлениям, которые там изучались.

Особенно остро он почувствовал, как ему всего этого не хватает, во время унизительной процедуры «игры на пианино», то бишь снятия отпечатков пальцев.

Какая все-таки разница: здесь берут отпечатки для того, чтобы человек не мог скрыться, чтобы его в любой момент сумели опознать.

А там… Для чего там?

Зачем изучать линии ладони?

Зачем человеку знать свое будущее?

Говорят, гадание — грех. Мол, если некто знает, что его ждет, то он будет рабом предсказания. Лишится свободы выбора.

А может быть, как раз наоборот? Заранее предупрежденный об опасности, человек сумеет к ней подготовиться, и его труднее станет застать врасплох.

Предупрежденный о счастье — не проморгает его, не пройдет мимо. И тогда ни у кого на свете, ни при каких обстоятельствах рыжий конь не проскачет стороной.

Знать о своем грядущем хорошо еще и потому, что можно попытаться вступить с судьбой в схватку. А в любом поединке всегда есть пусть крохотный, но шанс победить.

Фу, как неприятно пахнут руки от этой специфической краски. В институте биоэнергетики используются совсем другие составы.

«Вот выйду отсюда, — мечтал Грачев, — и нашу технологию еще более усовершенствую».

Он не будет относиться к работе формально. Как он мог быть таким дураком — не верить в пророчества. Ведь совершенно очевидно, что они сбываются.

Отпечатки, отпечатки… Знак судьбы. Предначертанность.

А может, это знак и свободы? Так хотелось бы.