Глава 1

Замкнутый круг

Иоанн… Иона… Какое все-таки идиотское имя… Вот уж родители выпендрились.

У Маши возникала единственная ассоциация — с чеховским Ионычем, таким жалким, никчемным… Ванечка вовсе на него не похож. Он весь — стремление, весь — полет, порыв…

Вот он стремительно привлекает Машу к себе, вскидывает на руки… Ноги отрываются от пола, дух захватывает, а в груди такое сладкое, незнакомое томление, восторженное ожидание, которое загоняет глубоко внутрь привычные страхи.

Расслабься, дурочка, прекрати думать о том, как ты выглядишь и прилично ли позволять мужчине целовать себя после всего лишь месячного знакомства… Прилично ли… Он может решить, что… Ой, что люди скажут… А рука поневоле одергивает задравшуюся юбку, натягивает ее на коленки…

Как сильно он прижимает ее… Наверное, сквозь тонкий сарафан он чувствует, как напряглась Машина грудь… И ей неловко, стыдно… Он поймет это как знак ее согласия на дальнейшее, а ведь Маша…

Только рука ее почему-то оставила в покое ситцевый подол сарафана и потянулась вверх, обвилась вокруг его шеи, пальцы зарылись в его волосы, а глаза закрываются сами собой, словно Маша теряет сознание. Свет меркнет, в голове все кружится, и то в жар бросает, то в холод…

Горячее дыхание касается ее щеки, и губы вдруг начинают припухать и чесаться, как после комариного укуса. И унять этот нестерпимый зуд можно только… только… чем? Да! Поцелуем! Разве она сама не знала этого? Разве не чувствовала? Не хотела? Зачем подавлять свои желания, стыдиться их как чего-то неприличного? Только мгновенная неловкость и коротенькая глупая мыслишка: «Он поймет, что я совершенно не умею целоваться…» Однако… он талантливый учитель… или же Маша способная ученица. С каждым мгновением она смелеет все больше и больше, и, когда его язык проталкивается сквозь ее сжатые зубы, Маша осторожно начинает посасывать его в ответ, будто невиданный, изысканный деликатес. У него неповторимый вкус — вкус любимого мужчины…

Ой, да разве Маша влюблена? Разве это чувство замирания, словно ее вышвырнули из самолета, забыв научить пользоваться парашютом, называется любовью? Как это непохоже на то, что описывал Тургенев… Для его героинь любовь — это поэзия, возвышенные мечты, туманное томление… А она… грязная, пошлая. Ей хочется, чтобы рука Ивана-Иоанна коснулась ее коленки, обожгла прикосновением и скользнула выше, к запретному, всегда потаенному, спрятанному от чужих нескромных глаз.

Ах, как это, оказывается, приятно… Словно горячая волна разливается по всему телу. И оно напрягается, как струна… Звонкая, легкая струна изящной певучей скрипки… Кажется, сейчас она зазвучит под его пальцами… Маша всегда стеснялась своего тела, а теперь ей вдруг захотелось обнажить его, чтобы Ванечка мог полюбоваться ее совершенными формами, тонким изгибом бедер, тугой маленькой грудью… Как глупо прятаться под платьем!

Она сама помогает ему срывать с нее сарафанчик, ставший вдруг тяжелыми веригами. И подается навстречу его губам, жадно ищущим крохотный розовый сосок… Голова кружится, но краем глаза Маша успевает заметить, что Иона несет ее к дивану. Сейчас ее спина коснется потертого шелка обивки, и его грудь прильнет к ее груди, и Маша ощутит приятную тяжесть стройного мужского тела… а дальше… дальше…

Она тряхнула головой и поймала себя на том, что скользит ладонью по своему замершему в ожидании телу. Оборки сарафана смяты, лямка соскочила с плеча, а в медном тазу у крылечка веранды пузырится, выкипая, смородиновое варенье. Вот идиотка! Размечталась! Еще чуть-чуть, и пена могла бы залить примус.

Маша судорожно оглянулась по сторонам — не видел ли кто-нибудь, как она тут оглаживала себя, как какая-нибудь шлюшка. Кровь прилила к щекам, слезы отчаяния мутной пеленой застили глаза. Она схватила шумовку и быстро, злясь на себя, принялась вычерпывать пахучую пену в миску.

Что за глупые фантазии! Какая чушь лезет ей в голову! Господи, если бы сейчас кто-нибудь смотрел на нее и сумел ненароком прочесть по ее лицу все эти грешные, грязные мысли! Да Маша просто умерла бы от стыда на месте! Слава Богу, что никто не проходил мимо…

Но помимо этих сумбурных мыслей зудила изнутри еще одна, самая неприятная. Но самая важная, поскольку она являлась открытием и откровением. Ей на самом деле хочется испытать то, что ощущают все нормальные женщины, и единственный, с кем она может это сделать — Иоанн… Иона… Ванечка… Дура проклятая! Что же она наделала?! Ведь это было возможно! Ведь Иона хотел этого, и она сама тоже…

Маша не заметила, что миска уже переполнилась горячей пеной, и та капает с шумовки прямо ей на руку. А когда боль от ожога дошла до сознания, пальцы сами собой разжались, и миска опрокинулась, покатилась по траве, обрызгивая босые ноги мелкими, красными, как кровь, каплями. Маша взвизгнула и бросилась в дом. Рыдания прорвались наружу, судорожные, как у маленького обиженного ребенка. Маша лихорадочно шарила по столу, ничего не видя сквозь слезы. Где-то была баночка с облепиховым маслом… Где же?

Она слизнула с руки сладкую пенку и помазала покрасневшую кожу золотистым пахучим маслом. И тут, как назло, баночка выскользнула из рук и разбилась. И это было уже последней каплей. Маша уткнулась лицом в ладони и заскулила, покачиваясь из стороны в сторону.

«Почему я такая невезучая? За что? Что я делаю не так? — в отчаянии спрашивала она себя. И тут же отвечала: — Так тебе и надо, идиотка! Дура пришибленная! Недоумок! Синий чулок! Другие выходят замуж, детей рожают, а ты сиди одна, недотрога! Еще и в железо закуйся, закажи себе пояс, закрой на замок, а ключ выбрось!.. Мамочка, зачем ты меня воспитала такой недоразвитой? Вот опять все повторяется… Почему со мной всегда так?»

Первый раз такой жгучий стыд и отчаяние Маша испытала, когда ей было шестнадцать. Тогда она была симпатичной выпускницей с пухлыми щечками и такой же длинной косой. Только в косу была вплетена синяя ленточка, а на плечах топорщились оборки черного форменного передника.

Алик учился в параллельном, десятом «Б», и очень ей нравился. Да все девчонки по нему с ума сходили, поскольку к широким плечам и симпатичному открытому лицу у Алика вдобавок было еще одно неоспоримое достоинство: он был победителем всех городских математических олимпиад и гордостью школы.

Всю весну он провожал Машу домой, носил ее портфель, и они беседовали, опьяненные запахом цветущей черемухи, обо всем и ни о чем. Он читал Маше стихи, которых еще не было в школьной программе, завораживая чудным ритмом. Было в них что-то запретное, о чем она могла только догадываться… «Свеча горела на столе… И падали два башмачка со стуком на пол…»

А дальше — ширма, скрывающая от посторонних глаз то, о чем поэт не посмел сказать в стихах…

С математикой у Маши было слабовато — типичный гуманитарий, и Алик пытался объяснить ей непонятные темы, а может, это был только предлог, чтобы оставаться с ней наедине в полумраке пустой квартиры до тех пор, пока не вернется с работы мама. Маша помнит, как они сидели рядом, близко-близко, склонившись над учебником, и Алик вдруг быстро обхватил одной рукой ее плечи, запрокинул голову и впился в губы стремительным, отчаянным поцелуем. А левую грудь словно ошпарило прикосновение дрожащей мальчишеской руки.

Маша инстинктивно крепко сжала губы и изо всех сил рванулась назад. Она еще сама до конца не сообразила, что делает, а ладонь уже взлетела в воздух и со всего размаха запечатлела на щеке мальчишки звонкую оплеуху.

Он отшатнулся, вздрогнул…

Маша до сих пор видит его глаза: обиженные и непонимающие. Но тогда ей не было дела до того, что чувствует Алик, она знала только, что он ее оскорбил, смертельно и непоправимо. Губы горели, как от ожога, а мимолетное прикосновение к груди, казалось, навеки отпечаталось на Машином теле.

— Уходи! — закричала она. — И никогда не подходи ко мне! Никогда!

Алик вскочил, но Маша первой метнулась к двери и выбежала из комнаты. Она не слышала, как он уходил, потому что заперлась в ванной, скинула одежду и встала под сильную струю душа, с ожесточением оттирая тело жесткой мочалкой.

Сама себе она казалась оскверненной, как прокаженная. И жуткая, будто покрытая струпьями язва расползалась по левой груди, там, где сквозь толстый свитер к ней притронулись чужие пальцы. Маша нагнула голову и внимательно осмотрела себя. Как странно… Ничего не заметно, только красный след от мочалки… Эта зараза-проказа сидит глубоко внутри, надо выскрести ее, пока она не стала заметна всем… И она с новой яростью, до боли намыливала и терла свое тело, лицо, губы…

С тех пор, читая любимого Пастернака, Маша всегда с суеверной поспешностью пролистывала то самое стихотворение, боясь заглянуть мысленно туда, о чем не дописано, не досказано, а только подразумевается. Она боялась, что после этого ей вновь будет необходимо отдраивать себя, как психопатке-маньячке, а образ дивного поэта подернется, словно зеркало трещинками, сероватым налетом пошлой грязи.

Встречаясь с Аликом на переменах, Маша боялась поднять глаза, моментально заливаясь краской. Он тоже не подходил больше к ней, не звонил и даже не догадывался, как хочется Маше выбросить из головы тот злополучный вечер, забыть навсегда, чтобы снова было все, как прежде, — красивые разговоры, прогулки «на пионерском расстоянии», осыпающийся цвет яблонь на плечах и дурманящий сладкий запах черемухи…

Но у Машиной памяти было одно зловредное свойство: никогда и ничего не могла она позабыть. Да еще постоянно накручивала себя, думая, что Алик относится к ней как к «доступной», иначе не посмел бы… А все красивые слова — всего лишь обманчивая прелюдия, чтобы усыпить ее бдительность… И ничто на свете не могло бы разуверить ее в том, что он с самого начала хотел от нее только «этого» и воплощал свой план с возмутительной хитростью и коварством.

Ей казалось, что все ребята смотрят на нее как-то по-особенному, что девчонки шушукаются за спиной. И невдомек было, что для мальчишки это нелепое происшествие было таким же шоком, как и для нее.

…Маша отлично усвоила преподанный урок и стала относиться с настороженностью ко всем представителям мужского пола. И едва лишь начинало в ней теплиться к кому-то из них робкое нежное чувство, как она тут же безжалостно пресекала его в зародыше, убеждая себя, что лучше прекратить все, не успев начать, чем потом отдирать по живому со стыдом и мучениями. И вот, кажется, не убереглась. Не заметила, как мужчина со странным именем Иоанн завладел всеми ее мыслями и чувствами. Все повторяется… Жизнь идет по кругу, как поезд по кольцевой линии метро. И все как в первый раз — нежное доверие, тепло, а потом внезапный страх и увесистая пощечина. До сих пор звучат в ушах обидные слова, которые в сердцах выпалил на прощание Иона…

«Ну и пусть! — с отчаянием думала Маша. — Не буду же я его разубеждать! Со своей стороны он совершенно прав. Он же не может даже предположить, что, дожив почти до двадцати семи, я ни разу еще никому не позволила даже того, что сумел заполучить он. Какой же дрянью я ему кажусь! Словно цену себе набиваю, как дешевая проститутка… Вот так я согласна… А это уже стоит дороже… Опомнилась в последний момент! Конечно, он разозлился. Чем же он хуже других? Ведь он думает, что другие наверняка были… Уж если хотела отказать, то надо было делать это раньше. Или же тактично намекнуть, что я не склонна… А, да что теперь! Все кончено. Он больше не вернется. И я его никогда не увижу…»

Маша вытерла слезы и решительно поднялась. Подтерла лужу на полу, собрала осколки банки. Потом сняла с примуса таз с вареньем и принялась зачем-то размеренно помешивать в нем деревянной ложкой.

Круг за кругом, за кругом круг…

Где уж Иоанну понять ее состояние, если Маша сама себя не понимает! Стоит закрыть глаза, как кажется, что он рядом, и она всей кожей чувствует этот волнующий взгляд, дыхание становится прерывистым, а воображение тут же начинает рисовать рискованные заманчивые картины…

Надо признаться себе, что она тоже хотела этого и ждала… Она же не виновата, что сработал вбитый с юности в подсознание условный рефлекс… Или виновата?

Если бы он вернулся, подошел молча, ни слова не говоря — слова сейчас не нужны, — и просто обнял ее, прижал к себе, а потом подхватил на руки…

Она бы больше не противилась неизбежному, а зажмурила глаза и дала произойти тому, что даже в самых смелых мечтах боялась себе представить. И пусть растреплется, рассыплется по подушке туго заплетенная коса девочки-скромницы… Скромницы нынче не в моде, мужчины привыкли, что девушки легко идут на сближение, и значит, нечего Маше быть белой вороной…

Но Иоанн не вернется. Она оскорбила его, и он тоже хотел ее оскорбить в ответ. Маша понимала, что он не из тех, кто умеет с легкостью прощать, как, впрочем, и она…

В груди опять защемила, засаднила подернутая кровавой корочкой ранка. Не верьте, что слова могут ранить только в переносном смысле. Нет, Маша на самом деле до сих пор чувствует эту боль! «Цену себе набиваешь… Чем я хуже?.. Подороже выторговать…»

Круг за кругом… От ложки в тягучей сладкой массе остаются длинные спиральные следы. За кругом круг…

Кто сказал, что любовь — это сладкая мука? Это просто мука мученическая… Семь кругов ада.

 

Глава 2

Затяжной прыжок

— Иона! Возьми трубку!

— Нет меня! — рявкнул Иоанн.

— Пятый раз звонят!

— Так пошли их!

— Извините, Иоанн Алексеевич будет позже, — заворковала в трубку секретарша. — Что значит — видели его машину? У него их пять…

В нагрудном кармане тут же запиликал сотовый телефон, но Иоанн только отмахнулся от него, как от зудения надоедливого комара.

— Лена! — крикнул он секретарше. — Если еще будут доставать, скажи, что клуб закрыт, потому что все самолеты сломались. Если так приспичило, то пусть пишут расписку, что сели в кабину по доброй воле и платят вперед полную стоимость самолета на случай падения.

Леночка фыркнула.

— Вы так всех клиентов разгоните.

— Ну и хрен с ними! Они какую машину засекли?

— Джип.

— Тогда я на «мерседесе».

— А вы куда?

— В Кубинку.

Иоанн с удовольствием сел за руль серебристого, как самолет, автомобиля. Сцепление… газ… и машина рванулась с места, как застоявшаяся лошадка. Еще секунда — и нос начнет плавно задираться кверху, а колеса шасси оторвутся от земли… Но нет. Как ни хорош «мерседес», а «рожденный ползать летать не может».

Иона гнал на пределе, так что спидометр зашкаливало, но совсем не чувствовал скорости. Когда нервы были на пределе, он посылал все к черту и ехал к друзьям из спецподразделения, которые жили и тренировались на Кубинской базе.

Хотя Иона сам собрал прекрасную коллекцию спортивных самолетов, все же в такие моменты никакая «бочка» или «петля Нестерова» не могли снять стресс так, как прыжок под нераскрытым куполом с головокружительной высоты. Он всегда оттягивал до последнего, не дергал кольцо парашюта, словно сомневался, а стоит ли делать это вообще. Ему нравилось рисковать, играть жизнью. Наверное, в нем была непоколебимая уверенность в том, что фортуна никогда не бросит своего любимчика на произвол судьбы и всегда в последний момент придет спасение. А может, Иона хотел доказать фортуне, что его жизнь в его собственных руках и лишь он ее полновластный хозяин…

В небе — да. Но на земле… На земле, покрытой многоцветьем люпинов, среди ровных аккуратных грядок, под резным козырьком веранды с цветными стеклами была совсем другая хозяйка. И там Иона был бессилен. Он привык добиваться того, чего хотел, сметая с бешеным напором все препятствия. Почему же тогда он отступил? Оплеуха остановила или испуганный и отчаянный взгляд Маши? Как у зверька, попавшего в капкан…

Вечер был теплым, но он чувствовал, как подрагивали Машины плечи, когда она ненароком соприкасалась с его рукой. Как она замерла и напряглась, когда Иона мягко обнял ее и привлек к себе… Русая головка, словно в полусне, склонилась к его груди, глаза полузакрыты, а тонкие ниточки губ сами тянутся навстречу его губам.

Разве он неопытный мальчишка? Разве десятки женщин вот так же не льнули к нему, трепеща от ожидания? Он ведь прекрасно знает эти симптомы, умеет читать в прищуренных лукавых глазах молчаливое «Да». И еще ни разу он не встречал отказа… Да и разве он сделал что-то постыдное? Разве был груб, нетерпелив?

Иона с раздражением скрипнул зубами и вытряхнул одной рукой сигарету из спрятанной в бардачке пачки.

Сейчас бы развернуть свой серебристый «мерс», свернуть на петляющую сквозь лесок проселочную дорогу… Полчаса бешеной езды — и он стремительно взлетит по ступеням резной веранды… Стоп, дружок. У тебя разве не осталось ни капли мужской гордости? Тебе же ясно дали понять, что твои ухаживания ни к чему, не раскатывай губищи, этот цветок предназначен другому. Дьявол! Узнать бы, кто этот счастливчик! Ради кого Маша с усилием выдернула себя из сладкой чувственной прелюдии, словно опомнилась? Кому она хранит верность? Ну и что он будет делать, если узнает? Растерзает удачливого соперника? Сотрет в порошок? Он вдруг представил себе Машино лицо, когда она узнает страшную весть. Закричит? Рассыплет по плечам свои пшеничные волосы? Почернеет от горя? И навеки проклянет того негодяя, который посмел лишить ее любимого… И этим негодяем будет он. Иоанн криво усмехнулся и жадно вдохнул сигаретный дым. Он совсем не чувствовал его вкуса. Если он сейчас повернет в сторону Машиной дачи, то на какой прием он нарвется? После всего, что он ей успел в сердцах наговорить, она холодно вышвырнет его прочь, как нашкодившего щенка…

А разве кто-нибудь, оказавшись на его месте, сдержался бы? Иона уже давно позабыл, когда в последний раз так трепетно ухаживал за женщиной. И, черт побери, он же ловил ответные полунамеки, быстрые взгляды из-под опущенных ресниц… Почему же?.. Он и предположить не мог, что за этой показной скромностью кроется такое лукавое коварство!

Не стоит ему туда ехать. Ни к чему это. Надо выбросить из головы и дурацкий эпизод, и эту странную женщину с пшеничной косой. Кто она ему? Просто знакомая, с которой его случайно свела судьба. Свела и развела. Мало ли таких коротких встреч было в его жизни? Пройдет год, и Иона с усмешкой будет вспоминать свое смутное томление в предчувствии близости, и последовавший за этим облом станет забавным анекдотом, который он расскажет в компании друзей с убийственной самоиронией. И приукрасит финал, добавит, что обидчица пожалела о своей глупости и сама пришла с предложением, на шею вешалась, умоляла… Но он был горд и непреклонен. Понимаете, прошла та минута, исчезло желание, и он смотрел на нее совсем другими глазами… И недоумевал, что он находил прежде в этой серенькой глупой курице… Нафантазировал себе, будто она прекрасная принцесса… Да ладно, ребята, вы же сами знаете, чего только не наворочает воображение, когда рядом заманчиво сверкают загаром голые коленки…

Иона резко вывернул руль и выехал на кольцевую бетонку. Домчит до Кубинки, наденет парашют, и эти дурацкие мысли сами собой вылетят из головы, их просто выбьет лихорадочный свист ветра в ушах, когда он камнем понесется навстречу земле… В сборнике поэзии, который он как-то мельком пролистал в Машиной библиотеке, были стихи, с которыми Иона в принципе не мог согласиться. Он тогда еще подумал: ну и дурак мужик! Слабак! Сначала, как и он, готов был укокошить соперника по всем правилам чести, а потом… слюни пустил.

Проклятье! Почему мысли все время возвращаются к тому, что сейчас делает Маша? Может, принимает желанного гостя? Тает в чужих объятиях, бесстыдно и с удовольствием занимаясь с ним тем, в чем отказала Ионе?

А ему теперь отведено место приятного знакомого, друга семьи. И в ответ на законный вопрос своего бой-френда, что за тип здесь крутился в его отсутствие, Маша мило пожмет плечиками и скорчит гримаску: «В чем ты меня упрекаешь? Ну, я залечила ему раны, дала пару книжек, в театр сходила… Все было в рамках приличий». Черт бы побрал эти рамки!

…В помещениях базы было пусто. Дежурный сказал Ионе, что все подразделение на аэродроме: собираются устроить показательную тренировку. Очень кстати! До аэродрома всего минут десять езды.

Иона успел как раз вовремя, ребята в полной амуниции грузились в самолет. Он бросил «мерседес» у кромки поля, бегом пересек его, схватил лежавший в стороне на асфальте уложенный парашют и, на ходу затягивая лямки, пристроился последним в длинную цепочку. Его соседом по скамье оказался Сашка, отчаянный старлей, прошедший огонь и воду. Сашка не распространялся о своей предыдущей жизни, но Иона видел в парилке шрамы от пулевых ранений, густо усеявшие мускулистый торс старлея.

— Похоже на автомат, — предположил он тогда, но Сашка только скупо бросил в ответ:

— Точно.

Теперь Сашка перегнулся к нему и, перекрикивая рев двигателей, спросил:

— А где шлем-маска? Какая высота, знаешь? Ребята, есть лишний шлем?

Кто-то передал по ряду потертый десантный шлемофон с резиновой кислородной маской, и Иоанн быстро натянул его на голову.

— Где прыгать будем?

— Пятый квадрат, — нехотя буркнул старлей. — Чтоб по полной программе.

Иона обрадовался. Как раз то, что надо! Чем больше трудностей, тем приятнее их преодолевать.

За что он любил ребят, так это за веселый азарт, риск и авантюризм, и еще за надежность и отвагу. Родственные души. Иоанн не раз пытался переманить кого-нибудь из них к себе в клуб. Прельщал высокими заработками и совершенно несложной для профессионалов работой. Но никто не согласился. Не могли променять свои суровые, выматывающие будни на денежный комфорт. Не хватало им той дозы адреналинчика, который впрыскивает в кровь отчаянная схватка один на один со смертью.

За это Иона их не винил. Пожалуй, если кто-нибудь из них согласился бы перейти в его клуб, он бы с сожалением признал, что перестал уважать перебежчика.

Пятый квадрат славился сложным рельефом. Несколько болот окружал высокий частокол соснового леса, а неподалеку протекала крохотная речка-вонючка, обманчиво узенькая, неглубокая на первый взгляд — воробей перейдет. Однако славилась она неожиданной глубиной и ледяной даже в засушливо жаркое лето водицей. В общем, настоящее «гиблое» место. Зазеваешься, не справишься с управлением, занесет тебя в трясину, или на верхушке сосны повиснешь, или пронижет все тело судорогой непредсказуемая коварная речушка, и потонешь бесславно под тяжестью намокшего парашюта в двух метрах от берега, курам на смех.

Капитан посмотрел на часы, и в ту же секунду раздался пронзительный звук зуммера. На табло зажглась надпись, и все подразделение разом вскочило на ноги, не дожидаясь команды. С грохотом опустился задний шлюзовый люк, и взору открылось белесое, словно обесцвеченное перекисью небо.

— Первый, пошел! — отрывисто бросил капитан.

— Второй, пошел!

Ребята, плотно упершись лбами в спину стоящего впереди, один за другим стремительно покидали кабину.

Иоанн был последним в шеренге. На секунду мелькнула мысль, странное сравнение с клипом некогда модной рок-группы, в котором фигурки людей безропотно падали друг за другом прямо в открытое жерло гигантской мясорубки, перемалывающей все живое.

Сашка вдруг затормозил перед люком, поправляя шлемофон, и пропустил вперед Иону.

Глаза резанула ослепительная белизна… Иона положил руку на кольцо, пружинисто оттолкнулся, чтобы не зацепиться лямкой за корпус самолета, и камнем свалился вниз. Краем глаза он заметил, что через секунду за ним вслед полетел к земле Сашка, а потом и капитан.

«Капитан покидает корабль последним», — подумал Иоанн и улыбнулся. Он расправил руки и ноги, перевернулся вниз животом, чувствуя, как бьется в напряженные мышцы тугая струя встречного воздушного потока. Казалось, что он висит в одной точке, парит, будто птица, купается в этом бескрайнем небе, словно рыба в океане.

— Ого-го! — в полный голос заорал Иона, срывая кислородную маску.

Ровная серая пелена уже маячила внизу. Земля! А следовательно, на этой высоте уже можно спокойно дышать. Он пару раз перекувырнулся через голову, как озорной мальчишка, и снова повис, с интересом глядя вниз.

Земля приближалась стремительно. Как будто кто-то расстелил под Ионой географическую карту, предлагая изучить сложный рельеф квадрата номер пять. И эта карта надвигалась на него снизу, как в кошмарном сне, быстро увеличиваясь в объеме. Вопреки всем законам физики, не Иоанн летел к земле, а она падала на него. Внутри включился профессиональный таймер, отсчитывающий секунды, но Иона лишь азартно закусил губу, пристально вглядываясь в острые сосновые верхушки. У кромки леса, рядом с речушкой, была приличных размеров поляна, на которой уже белели, как гигантские колокольчики, опавшие купола парашютов тех, кто успел благополучно приземлиться.

Несколько несложных маневров, и он тоже прицелился прямиком в центр поляны. Пора раскрывать парашют. Но какой-то чертик внутри уговаривает повременить.

«Еще чуть-чуть… Пять секунд… Досчитаю до пяти — и дерну кольцо». Иона сжал пальцы, ощущая радостный восторг оттого, что играет этими секундами вопреки правилам безопасности, всецело полагаясь лишь на свою слепую фортуну.

«Пять!» Рывок… Глухой хлопок над головой… Лямки впились в плечи, высоко поддернув тело… и тут же ослабли. Иоанн быстро вскинул голову и увидел, как угасает, не раскрывшись, белый купол парашюта. Страха, как ни странно, не было — только азартная горячность.

«Ах, ты так? Отлично! Поборемся! Кто кого?!» Он дернул запаску и тут же подумал, что сейчас стропы перепутаются и запасной купол просто погасится основным. И та секунда, пока тот медленно, будто нехотя, наполнялся воздухом, показалась длиною в целую вечность.

«Ну что, зараза? — выдавил он сквозь сцепленные зубы. — Неужели ты меня? Ну и хрен с ним! Не жалко! Я свое пожил, взял, сколько смог, зато по полной программе… Пусть коротко, но на полную катушку!»

На какое-то мгновение подрагивающие от гуляющего в высоте ветерка верхушки сосен вдруг превратились в разноцветные свечки люпинов. Неужели земля уже так близко? Сейчас он рухнет прямо на этот цветущий луг…

Это уже было… Такая же тишина стояла, когда заглох мотор его допотопного самолетика… И, с трудом разлепив веки, он увидел незнакомку с пшеничной косой…

Нет, не все успел взять от жизни Иоанн Соколов! Одним резким движением он рванул из петли нож и с усилием рассек стропы основного купола. И как раз вовремя. Запаска словно вздохнула полной грудью, с облегчением… и расцвела небольшим тугим лотосом… Символом жизни у народов Востока.

Через несколько коротких мгновений Иоанн коснулся земли. Глухой удар больно отозвался в позвоночнике, даже группировка не помогла: слишком малой была критическая высота.

И все же приземление можно было назвать удачным. Он опустился посреди поляны, живой и невредимый. Вот только мысль, которую он стремился выбить из головы, прочно засела в ней — мысль о русой косе и задумчивых карих глазах…

Черт побери, получается, что она вновь спасла его…

Старлей Сашка плюхнулся на краю поляны. Заметив, что парашют Ионы не раскрылся, он тоже затянул прыжок, стараясь подрулить к нему поближе и попытаться опуститься на одном куполе. Вскочив на ноги, он бросился к Ионе, матеря его таким виртуозным набором ненормативной лексики, что Иоанн только присвистнул восхищенно:

— Ну, даешь, старлей! Просто музыка сфер!

— Козел недоделанный! — рявкнул Сашка. — Ты какой парашют схватил? Мы же его в сторону отложили!

Перемежая слова крепкими забористыми вставками, он пытался втолковать Ионе что-то о «висящих на соплях» стропах, а тот только крутил головой, оглядываясь, и улыбался.

Да ни одна баба на свете не стоит того, чтобы навек отказаться от этого мира! Он чуть не разбился, а она даже никогда не узнала бы об этом. Просто забыла бы своего мимолетного искусителя — с глаз долой, из сердца вон…

Да пошла она! Пусть варит свое варенье, горбится над книжками, щурится, без очков заполняя формуляры в пыльной тиши районной библиотеки. Пусть ждет своего сказочного принца, авось дождется… Только не кусай потом локотки, недотрога, когда он окажется заурядным занудой неудачником. Ты пропустила свой шанс, в буквальном смысле упавший тебе с неба!

И Иоанн ни секунды не сомневался, раззадоренный уязвленным мужским самолюбием, что этим волшебным шансом для Маши был именно он.

 

Глава 3

Земля и небо

— Доченька, посмотри! — раздался от порога радостно-возбужденный голос матери.

Она копошилась в прихожей, стягивая босоножки, среди вороха пакетов и свертков. Увидела изумленное Машино лицо и как-то жалобно протянула:

— Ты только не ругайся… Это же все нужные, очень нужные вещи… Как мы только раньше без них обходились?

— Без чего? — Маша надорвала край самого объемного пакета, и оттуда высунулся край пушистого светло-кофейного пледа.

— Представляешь, как здорово зимой сесть в кресло, укутаться пледиком, включить торшер и читать… читать… — быстро зачастила мать. — И совсем недорого, я на распродаже взяла, всего двенадцать долларов… И еще чайник… Две минуты — и готово. Сам отключается. Теперь, пока умываться будешь, уже и чай готов. А то ты всегда по утрам поесть не успеваешь… — она заискивающе заглянула Маше в глаза. — Я еще микроволновочку присмотрела. Бутербродик с сыром запечь… или подогреть тарелочку… быстренько…

Когда мама волновалась, она всегда начинала прибавлять к словам уменьшительные суффиксы. Машу безмерно раздражало это сюсюканье, она любила речь ясную и четкую и в каждом разговоре ценила логическую нить. Мама же растекалась «мыслью по древу», перескакивая с пятого на десятое.

— Подожди, — остановила Маша готовый обрушиться на нее новый поток слов, — ты откуда на все это деньги взяла?

— Это мое выходное пособие, — заявила мать.

— Какое пособие?! — не сдержалась Маша. — Сама же говорила, что шиш тебе дали в твоем строительном управлении, а не пособие!

— Ну мы же не знаем точно… Может, девочки в бухгалтерии не в курсе…

— Знаем. Это его деньги. — Маша презрительно скривилась. — И их надо вернуть. Мы же договорились, мама. Как же ты могла?..

— С чего ты взяла? Чьи? — Мама сделала изумленное лицо. — Я двадцать пять лет главным бухгалтером отработала… Я знаю, как это оформляется… Это в благодарность… за мои заслуги…

Она лепетала это с таким жалким выражением, что Маше стало стыдно. Она только рукой махнула.

— Ладно. Все равно уже потратила. Давай распаковывать.

В самом деле, зачем убеждать мать в том, что она состарилась и стала никому не нужной в этом СУ, которому отдала половину своей жизни? Зачем бередить рану? Мама — умный человек и сама все прекрасно понимает. Это просто старческое… игра такая, самообман. Раз эти покупки доставляют ей радость — пусть потешится. Она устала жить в нищете, считая каждую копейку.

И потом, может, это Маша занимается самообманом? С чего она взяла, что эти деньги прислал им Иоанн? С какой стати ему выбрасывать такие суммы ради первой встречной? И потом, если мыслить логически, если бы Иона действительно хотел ее «обольстить и купить», он бы не отрицал своего широкого жеста, а, напротив, поддержал с показной скромностью Машину версию.

Возомнила себя Данаей, на которую пролился золотой дождь… Она тряхнула головой и примирительно сказала:

— Ладно, хвастайся… — и подхватила часть пакетов.

Кроме чайника и пледа был еще белоснежный утюг с терморегулятором и отпаривателем, набор суперострых ножей, кружевная скатерть, высокие хрустальные бокалы, новые шторы для окон и целый ворох блузок и водолазок, которые мама по очереди прикладывала к себе, ожидая одобрения.

— Я хотела тебе купить… Такое красное платье… шелковое… Но побоялась…

— Правильно, — сказала Маша. — Красное я все равно не надену.

— Ну сейчас ведь модно яркое… — осторожно сказала мама. — Ты молодая… А носишь какое-то блеклое…

Маша знала, что цветовые пристрастия выдают ее с головой, но ничего не могла с собой поделать. Черно-белую гамму выбирают люди, которые и в жизни делят все на черное и белое, а лилово-сиреневые тона предпочитают те, у кого есть скрытый комплекс неуверенности в себе. Любой психолог, глянув на нее, тут же разложит все по полочкам. Однако Маша упорно придерживалась однажды избранного стиля — сначала от бедности и из-за скудности гардероба, а потом поняла, что комфортно чувствует себя только в привычном наряде.

— Мне ничего не надо, — сказала она. — Потрать на себя, это же твое пособие.

Даже если подозрения насчет Ионы верны, то она уже дала ему понять, что купить ее ему не удастся! Решительно, раз и навсегда! Вот он и пропал навсегда… Обиделся…

Две недели прошло с того памятного вечера, а словно два года. Так медленно тянутся дни, так мучительно знать, что никто не будет ждать ее вечером. А Маше хотелось опять наткнуться на обжигающий взгляд черных глаз, почувствовать на своих плечах его большую тяжелую ладонь…

Они пили с мамой чай из нового чайника с прошлогодним вареньем. Трехцветная красотка Пуся с урчанием терлась у ног, распушив свой роскошный хвост. Вопреки всем законам природы она тоже любила варенье. Маша зачерпнула из розетки полную ложку и положила ей в блюдце.

— Сегодня же пятница! — вдруг встрепенулась мама и пристально посмотрела на Машу. — Ты разве не едешь на дачу?

— Завтра… Сейчас электрички битком.

Как объяснить, что на даче еще тяжелее? Там все напоминает о нем. На этом диванчике он лежал, когда был без памяти… на этой ступеньке сидел… А в поле, покрытом люпинами, чудятся очертания его упавшего самолета.

— Мне еще купить надо… семена… Я быстро… — почему-то сказала Маша. Видимо, почувствовала, что сейчас разговор коснется запретной темы: а где же тот самый молодой человек?

Маму хлебом не корми — дай порассуждать о необходимости серьезного выбора спутника жизни. «Пуд соли съесть… На плечо опереться…» Все поучает и наставляет, словно Маша легкомысленная свистушка, а эти «спутники» так и вьются вокруг нее, как вокруг солнышка.

Вот и стремительный метеорит со странным именем Иоанн на короткое время залетел в зону действия ее притяжения и помчался дальше по своей орбите…

Спутники… метеориты… притяжение планет…

Маша брела по улице бесцельно, краем глаза поневоле отмечая, сколько улыбающихся пар встречается на ее пути. Кажется, с наступлением лета и тепла у людей, как и у птиц и зверей, начинается брачный сезон…

Ей почему-то стало стыдно, что она идет одна. И Маша сделала вид, что безумно торопится, побежала за троллейбусом и вскочила в него, даже не глянув на номер.

Она стояла, прижавшись лбом к стеклу, когда услышала в микрофоне хриплый голос водителя:

— Следующая остановка Планетарий.

Вот и отлично — послушаем, по каким же законам могут перекреститься орбиты небесных тел…

Лекция уже началась, когда Маша купила билет и в темноте заняла свое место в полукруглом зале под звездным куполом.

Несколько минут она не понимала, что именно говорит молодой человек с русой бородкой, тычущий указкой в светлый квадрат, на котором демонстрировались слайды. К астрономии это не имело ни малейшего отношения. Лектор почему-то рассуждал о египетских мифах, показывая картинку со странной парой — девушкой в длинных одеждах и мужчиной с рогатой головой шакала.

— Дева у нас с хлебным колосом — символом возникновения жизни. Она стоит недвижно, а значит, находится вне времени и пространства. Бог подземного царства Анубис, напротив, идет. Это означает, что смерть — явление преходящее и подчинено жизни, потому что он расположен позади Девы и размером меньше ее. — Тут лектор сменил картинку и одним махом перепрыгнул через несколько веков, взявшись за древнегреческую мифологию. — Эта же идея отражена в боге Меркурии, другими словами, Гермесе. Из всего Олимпа он единственный, кому позволено беспрепятственно проходить все три сферы: божественное, земное и подземное царство Аида. Потому и назвали его Гермесом Трисмегистом, трижды величайшим.

Какая-то женщина из зала тоненько спросила:

— А «герметичность» тоже от Гермеса?

Все засмеялись, но лектор обрадованно кивнул:

— Совершенно верно. Но это отдельная тема, мы не будем в нее углубляться. Скажу только, что весь наш мир построен по принципу герметичности. И рожденным под знаком Девы, которой управляет Меркурий, тоже передается эдакая самодостаточность, закрытость…

Маша закрыла глаза. Ей не нравился нудный менторский голос этого молодого зануды, но что-то помимо воли удерживало ее в кресле. Она обратила взор к черному куполу, на котором электрическими бликами светились россыпи звезд, и вдруг… Бархатный купол словно расширился, раздвинулся в пространстве. Неведомая сила подхватила Машу и потащила вверх… И она превратилась в маленькую пульсирующую точку и растворилась среди звезд.

Персефона… Кора… «Дева» по-гречески. Любимая дочь Зевса и Деметры… Римляне нарекли ее более грубым именем — Прозерпина. Но именно под ним она навеки нашла свое место среди астероидов, именно так называют не открытую астрономами предполагаемую десятую планету Солнечной системы, чья орбита пролегает позади Плутона…

Плутон… Аид… И опять она связана с ним навеки, видно, суждено ей неотрывно следовать за ним, быть всегда рядом…

Он налетел внезапно, как тать, когда она с подругами собирала на лугу цветы…

Как она любила медовый запах цветущего убранства земли, спелые колосья хлебов, пьянящий шелест травы под босыми ногами. Через много веков за ее окнами раскинется такой же луг, покрытый многоцветьем люпинов…

Тогда они плели венки, шептали на ушко друг другу первые девичьи тайны, как вдруг земля разверзлась под ногами, и из расщелины сверкнула золотая колесница. Такой ослепительный блеск, ярче, чем солнце…

Чьи-то руки крепко обхватили девушку, подняли на высокую колесницу и… она разом провалилась сквозь землю. Свет померк в глазах, непроглядная тьма вселяла в сердце непреодолимый ужас, а в ушах хрипло звучал довольный мужской бас:

— Ты моя отныне! Моя!

Как хорошо, что в темноте не виден был ее румянец, а похититель не мог разглядеть ее тело, с которого нетерпеливо срывал одежды… Он овладел ею грубо, по-хозяйски, да еще приговаривал, что сам отец, великий Зевс, отдал Персефону ему в жены. Ему, владыке подземного царства, которому чужды и непонятны ее вздохи и слезы по запаху трав и теплу напоенной солнцем пашни… по ее матери — земле.

Она лила жгучие слезы, которые пополняли воды реки, протекающей через царство теней, и их живая соль разъедала раны, которые не могли зажить в сердце Деметры, лишенной любимой дочери.

Мать Деметра тоже тосковала и от горя почернела и высохла вся. Глубокие сухие овраги покрыли ее тело, на корню завяли посевы, опустошающие ветры завывали над землей, стонали и звали:

— Пер-се-фона… Пс… Ф-фф… О-о-о!!!

Исступленный материнский плач был наполнен таким безысходным отчаянием, что даже небо застыло и вместо теплого дождя засыпало землю холодным колючим снегом.

— Ты с ума сошла! — обрушился на жену небесный владыка. — Все посевы погибли, люди умирают от голода и холода! Прекрати истерику, на то была моя воля!

— Верни мне дочь, — стонала несчастная.

— Не могу. Я дал слово Аиду. Она будет счастлива, ведь теперь твоя дочь — царица…

— Мертвых… — заливалась слезами мать. — А она так любит жизнь…

— Дуры женщины, — проскрежетал зубами Зевс, однако вызвал к себе Гермеса и велел отправляться за Персефоной.

Прощай, постылый муж! Прощай, ненавистное подземное царство! Все ликовало и пело внутри, когда она услышала радостную весть. И Аид-Плутон, кажется, смирился… Или сделал вид, что подчиняется воле ее отца, только пробурчал, что Владыка потакает женским капризам, то дает жену, то отнимает…

— Я ведь люблю тебя, — сказал он Персефоне. Не держи зла, отправляйся к отцу-матери. Давай в знак нашего примирения разломим пополам этот спелый гранат и съедим каждый свою половинку.

Наивная! Она была так счастлива, что не заподозрила подвоха и взяла из его рук свою половину. Всего одно гранатовое зернышко — и в девичьем сердце зародилось новое чувство: долг, ответственность… смирение… Она обнимала мать, радовалась тому, как на мертвой земле пробивается свежая зеленая травка, как покрывается цветами ее любимый луг… Но одна мысль точила изнутри — она должна! Она обязана вернуться к мужу, он тоже любит ее по-своему, тоже скучает. Раз уж ей судьбой суждено — придется испить до конца свою чашу.

— Что ты печалишься, милая? — спросила мать, когда нежным розовым цветом заневестились деревца гранатов. — Смотри, как хорошо теперь вокруг.

Персефона обхватила ее за шею и вздохнула, ощутив знакомый материнский запах спелой пшеницы.

— Не обижайся… Я погощу немного… Дождусь, когда уберут в полях рожь, а потом…

— Ты вернешься к нему? — ужаснулась мать.

Девушка печально кивнула и улыбнулась, как умудренная жизнью женщина:

— Я должна.

С тех пор она так и разрывается между мужем и матерью, полгода проводя в подземном мире, а на полгода появляясь на поверхности. И печальная осень, и лютая зима выдают отчаяние Деметры, а по весне расцветает она вместе с возвращением дочери. Только теперь та уже не наивная девчонка. Теперь Персефона-Прозерпина посвящена в тайны жизни и смерти, она может видеть целый мир в одной капле, а может раздробить на отдельные капли целый океан. Ничто не укроется от ее проницательного взгляда. С горечью замечает она ложь и коварство, тщательно маскируемые приветливыми речами, и с разочарованием покидает земной мир, мудро управляя царством мертвых, но неизбывно тоскуя по жизни.

Это ее орбита, ее замкнутый круг жизни… Далеко позади Плутона, с Земли не разглядеть даже в самый мощный телескоп. Слишком далеко от голубоватой дымки, окутавшей Землю. И смотрит она из космической дали на крохотную точку третьей от Солнца планеты. Где-то там, среди белых облаков, летит совершенно неразличимый отсюда, такой беззащитный, допотопный самолетик. И управляет им черноглазый летчик в очкастом шлеме, полагающий, что именно он является владыкой этого неба… Наивный!

Яркий свет ослепил глаза. Гулко захлопали крышки стульев. Маша удивленно огляделась. В зале планетария, кроме нее, были несколько теток, мающихся от безделья, да парочка экзальтированных девушек, бурно обменивающихся впечатлениями от лекции.

Маша невольно потрогала свое тело. Руки, ноги, лицо… Нормальный человек… Что это ей примерещилось? Или это мифический Гермес протащил ее разом через все три сферы бытия, а потом швырнул обратно на землю?

Маша привыкла мыслить логически и совершенно не была склонна ко всяческим мистическим толкованиям. Вот и сейчас она попыталась разложить по полочкам свое странное видение. Видимо, она просто заснула под монотонный голос лектора, и его слова отозвались в дремлющем сознании, вызвали в мозгу как бы «слайды», иллюстрирующие рассказ. И переплелись с ее собственными грустными мыслями о том, что надо жить, как прежде, потому что просто надо жить.

Что ей до летчика на серебристом самолетике? Прилетел и улетел. У нее свой жизненный круг, своя орбита. Мама, ставшая в одночасье из сильной деловой женщины взрослым обиженным ребенком, дача, на которой надо постоянно работать, иначе они не запасут на зиму ни варенья, ни соленья… Это ее долг, ее обязанность… Не суждено ей порхать под небесами, будто легкомысленная бабочка. Ее удел — на земле.

 

Глава 4

Уравнение с неизвестным

— Маша! Вот так встреча!

Сердце судорожно подпрыгнуло и ухнуло в пятки. Это его голос! Маша узнает его из тысячи! Стоп. Не поворачивайся. Иди, как шла. Хватит с тебя случайных встреч. Надо еще в магазин забежать после работы… Две недели он даже не думал о ней, а здесь «вдруг» повстречал…

Маша гордо вскинула голову, строго глядя прямо перед собой. Она быстро поднялась по ступенькам универсама, но не сдержалась и все же скосила глаза, чуть-чуть, совсем незаметно…

— Ну куда же ты пропала? — возбужденно говорил хрупкой белокурой девушке высокий мужчина. — Маша, Маша…

Он укоризненно покачал головой, и Маша заметила крохотную, тщательно замаскированную волосами лысинку. Фу-ты! Как голос похож… Но вовсе это не Иона, а чужой, толстый зануда, от которого незнакомая девушка не знает как отделаться… Маша облегченно вздохнула и… вдруг ощутила жуткое разочарование. Как жаль, что это не он!

Все эти две недели ей ужасно не хватает Ионы. Ни к чему скрывать это от самой себя. Никогда еще она не пялилась в небо, силясь разглядеть на горизонте крохотную точку самолета, никогда не бросала исподтишка взгляды на встречных брюнетов, смутно напоминающих издалека Иоанна.

Как здорово было бы вот так случайно встретить его на улице, поздороваться как ни в чем не бывало и пойти рядом, чувствуя тесную близость его загорелой руки, вдыхая запах его кожи — странную смесь изысканного одеколона и… керосина.

Маша остановилась перед витриной молочного отдела и никак не могла сообразить, зачем она, собственно, пришла сюда?

— Девушка, вы берете или нет? — раздраженно толкалась сзади толстая тетка с чеком в протянутой руке.

— Нет… Извините…

Словно от толчка, мысли потекли совсем в другом направлении. А почему она сама ждала так долго? Не попыталась объяснить Иоанну по-человечески, что в ее отказе не было стремления оскорбить его, унизить… Просто…

Да, но как она сможет оправдаться, не раскрыв своей постыдной тайны? Маша искренне стыдилась своей «особенности» и в глубине души считала себя уже почти что законченной старой девой. Глупые страхи и болезненная скромность стали уже комплексом неполноценности. Она же урод, а теперь вынуждена открыть свое уродство тому, кого успела безоглядно полюбить…

Ни за что на свете она не решится этого сделать! Лучше умереть! Лучше никогда не видеть его больше, чем заметить в глубине черных глаз насмешливую иронию и… жалость.

Самое страшное, если Ионе станет жалко «бедную дурочку», не умеющую следовать своим естественным инстинктам и панически боящуюся… любви.

Надо придумать другую причину. Можно с умным видом порассуждать о том, что секс — не главное в человеческих отношениях, что для Маши важно в первую очередь духовное слияние…

Жалкий детский лепет. Услышав такое, Иона не то что усмехнется, а откровенно заржет: «Что ты плетешь, девочка? Сначала по роже дала, а потом заявляешь, что я примитивное животное, не воспарившее до твоих высоких духовных запросов?»

Маша всегда считала себя достаточно умной и образованной, но ни в одной из прочитанных книг не было ответа на мучивший ее вопрос. В житейских ситуациях она тыкалась, как слепой котенок, наугад. Перебирала варианты и отвергала их один за другим.

Проклятая рука! Как она не отсохла! Кажется, что ладонь до сих пор горит от той оглушительной оплеухи…

Как она могла ударить Иону?! Маше хотелось нежно погладить его щеку, покрыть поцелуями лицо, легонько прикоснуться к твердым упрямым губам…

Нет, не легонько, а страстно и неистово… А потом… Она чуть не врезалась лбом в вертящуюся стеклянную дверь универсама.

Что за идиотская черта характера? Вечно Маша подозревает в людях самое плохое. Мнительность и подозрительность просто отравляют жизнь.

Вот накрутила сама себя, напридумывала, будто Иоанн настоящий бес-обольститель. А сердце не обманешь — оно-то уверено, что выбрало достойнейшего из достойных. И сердце тоскует в этой вынужденной разлуке, и рвется к нему, и верит в чудо, которое обязательно случится…

Рядом скрипнул тормозами серебристый «мерседес»…

И замерло сердце в радостном предчувствии… И ноги сами собой понесли Машу на обочину тротуара…

Дверца распахнулась… И Маша помимо воли склонилась к машине, заглядывая в кабину…

— Покататься хочешь, детка? — с усмешкой спросил здоровенный бугай, выбираясь из «мерса» и разминая на тротуаре ноги.

В глубине салона ухмылялись еще трое таких же «качков».

— Садись, обожди только, пивка прикупим…

Какие противные сальные улыбки на сытых рожах!

— Невтерпеж? Не боись! Обслужим в лучшем виде!

Маша шарахнулась назад, но бугай со смехом схватил ее за руку.

— Чего испугалась? Мы денег дадим, хоть прикид себе приличный купишь…

— О! Краснеет! Гимназистка…

— Пустите… — шепотом, чтобы не привлекать внимания прохожих, взмолилась Маша. — Пожалуйста… Я перепутала…

— Она думала, это ее машина! — хохотнул сидящий за рулем.

— Я… милицию позову… — Маша с трудом вырвала свою кисть из цепких пальцев, развернулась и без оглядки помчалась по улице.

Слезы застилали глаза, в ушах колотился обидный хамский смех.

— Доченька, что случилось? — всполошилась мама, едва Маша переступила порог.

— А что?

— Ты же плачешь!

— Разве? — Маша с усилием выдавила улыбку. — Просто соринка в глаз попала… Натерла… Столько пыли на улицах, хоть бы дождь пошел!

— Не говори, — тут же подхватила мама. — Даже трава пожелтела.

Маша отвернулась и быстро сказала:

— Надо бы на даче полить… Засохнет все… Пожалуй, я съезжу…

— Зачем? — удивилась мама. — Потерпи до выходных. Куда ж ты после работы ведра тягать? А обратно по темноте ехать?

— Нет! — упрямо мотнула головой Маша. — Сейчас.

Однако она вовсе не на дачу собиралась. Пока светло, она успеет добраться до аэроклуба. Может, застанет там Иону… Пока она совершенно не представляла себе, что скажет ему при встрече. Как получится… Пожалуй, впервые в жизни рассудительная Маша слепо доверилась воле обстоятельств — будь что будет!

 

Глава 5

Первым делом — самолеты

Солнце висело низко над полем, но даже вечером жара была ужасной. Волосы прилипли ко лбу от пота, а под плотной льняной блузкой было душно, как под тулупом.

Маша шла знакомой уже дорогой, нервно сжимая сумочку. Там в потертом кошельке лежало несметное богатство — двести долларов, которые она потихоньку от мамы взяла из ящичка с «пособием». Как истинный бухгалтер, мама перевела свой капитал в надежную валюту.

Как она потом объяснит их исчезновение? Лучше не думать об этом… Стыдно… Мама бы сама дала, но язык не повернулся объяснить, для чего Маше нужны эти деньги.

Кажется, именно такую сумму называл старый сторож сельхозавиации, когда рассказывал ей о забавах богатых…

Нанимают за двести баксов полет, острых ощущений им не хватает…

Вот она и закажет для себя полет в этом аэроклубе. Может, ей тоже захотелось испытать прелесть полета? Они всех обязаны катать, она заплатит! А потом они с Иоанном сядут в кабину, он поднимет самолет, и там, высоко в небе, глядя друг на друга, они… Что?

Он возьмет в свои руки ее похолодевшие ладони, а она тихо улыбнется и скажет:

— Держи штурвал.

— Глупо все получилось, — улыбнется в ответ Иона.

И Маша согласно кивнет.

В небе сами собой сгладятся все земные недоразумения, и обратно на летное поле они вернутся примиренными и счастливыми…

Вход в аэроклуб преграждали массивные, крепко запертые ворота. Маша прищурилась, достала из сумочки очки и водрузила их на нос. Наверное, она выглядела смешно, когда оглядывала сквозь толстые стекла плотно приваренные стальные листы в поисках звонка.

Крошечная красная кнопка оказалась чуть выше Машиной головы. Она нажала ее и вздрогнула: стальная махина ворот бесшумно и легко поползла в сторону, открывая проход.

Ну что она мнется в нерешительности, как робкая просительница?! Она — клиент! И должна держаться уверенно и независимо.

Маша решительно шагнула вперед, и ворота так же бесшумно задвинулись за ее спиной.

Прямо перед девушкой было большое кирпичное здание, за ним стоянка с несколькими иномарками и микроавтобусом, справа, поодаль, белая вышка с флагштоком, а еще дальше длинный небесно-голубой ангар. Наверное, там стоит и тот допотопный самолетик, на котором Иона врезался в землю рядом с Машиной дачей.

Она огляделась: никого, словно вымерло все. Но ведь кто-то же открыл для нее ворота… И Маша направилась к ближайшему зданию, безошибочно определив в нем контору.

Иоанн сидел в вертящемся кожаном кресле и пил коньяк со старым клиентом, почти что приятелем — директором коммерческого банка, в котором он держал свой счет. Собственно, они успели выпить по одной и теперь обсуждали новое постановление Минфина, когда Иона случайно глянул в окно и остолбенел.

Совсем рядом по дорожке медленно и неуверенно шла… Маша. «Тьфу ты, Господи! Уже мерещится!» Иоанн зажмурился, поморгал и опять взглянул за окно. Никого…

— Давай, Петр Иваныч, еще по маленькой, — с облегчением вздохнул он.

Но замер, занеся горлышко над рюмкой… Из приемной отчетливо доносился негромкий девичий голос, который он не спутал бы ни с каким другим.

— Простите, я не поздно? Я хотела…

— Вы кого-то ищете, девушка? — Это ледяной и высокомерный голосок его секретарши.

— Нет! — испуганно. — Нет, что вы! Я хотела купить…

— Вы ничего не перепутали? Это аэроклуб, а не мебельный склад.

— Правильно. Я хочу заказать полет…

Иоанн плеснул в рюмку Петру, а сам стремительно встал и подошел к двери.

Интересно, что стоит за ее визитом? В полет ей захотелось? Чушь! Зачем пришла? К нему? Тогда почему крутит? Внутри закипала непонятная злоба…

Маша растерянно смотрела на высокую ладную девицу, которая по-хозяйски раскинулась в кресле, не выпуская из пальцев длинную черную сигарету.

«Красивая… — с каким-то тайным страхом отметила Маша. — Наверное, она ему нравится… А может, между ними нечто большее?»

Секретарша поглядывала на нее снисходительно и не скрывала удивления.

— Вы себе это… хорошо представляете?

Маша быстро кивнула.

— Ну что ж… — протянула секретарша и подвинула к ней бланк. — Заполняйте заявку. Вам по полной программе?

Маша скользнула глазами по колонке с расценками и ткнула пальцем в строчку, как раз двести долларов.

Холеные ниточки бровей взлетели вверх, однако вышколенная секретарша смолчала.

Иоанн нажал кнопку селектора и быстро шепнул Петру:

— Скажи ей, чтоб пилота не вызывала.

— Лена, пилотам не звони.

— Мне не брать заявку?

— Брать!

Иоанн мерил шагами кабинет, подсказывая Петру ответные фразы. Внутри у него все кипело от возмущения.

Она хочет покататься? Решила унизить его окончательно? Показать, что он обязан выполнять по ее заказу все ее прихоти? Отлично, мадам, вас обслужат по высшему классу… Сам хозяин аэроклуба поднимет вверх такую знатную клиентку…

— «Су» готовить или «Як»? — уточнила секретарша и отключила селектор. — Идите на поле, — велела она Маше и быстро набрала телефонный номер. — Андрей, выводи «Як-52»… Нет, сам хочет подняться…

Машу бил озноб. Может, от кондиционера? Теперь она с наслаждением подставила себя жарким лучам заходящего солнца.

Какое огромное поле… Выжженная трава пересечена несколькими бетонными полосами, как на настоящем аэродроме. Сигнальные огни по краям…

Она видела, как из ангара плавно вырулил самолет. Маша никогда раньше таких не видела: маленький, спортивный, с серо-серебристым корпусом и поблескивающими на солнце стеклами двух круглых кабинок. Такая хищная, обтекаемая форма, словно акула с крыльями…

Маша ужасно боялась всякой современной техники, не понимала, как можно доверять компьютеру, когда гораздо проще и надежнее привычные ящички с картотекой. И при взгляде на это крылатое чудовище ее охватил страх, даже коленки ослабли.

Зачем она сюда пришла? К чему эта глупая затея? Может, убежать, пока не поздно?

Самолет вырулил к началу взлетной полосы, стеклянная крышка передней кабины откинулась, и на бетонную дорожку спрыгнул мужчина в джинсах и футболке.

Даже на таком огромном расстоянии Маша видела, что это не Иона. Она различала даже мелкую россыпь веснушек на носу пилота и темное масляное пятно на коленке… Только вот под самым носом не заметила лежавший на земле провод и чуть не растянулась позорно посреди поля…

Парень дождался ее, смерил оценивающим взглядом и усмехнулся:

— Подождите, девушка, сейчас извозчик явится, — а сам быстро зашагал обратно к ангару.

Иоанн натянул комбинезон и прикрыл лицо шлемом с огромными очками.

Маленькая фигурка в скромной юбочке по колено и простой блузке сиротливо замерла у самолета. Ветер трепал пшеничные пряди, выбившиеся из заколотого сзади пучка…

Ионе вдруг стало стыдно, словно он собирался обидеть ребенка. Но он подхлестнул себя яростным воспоминанием… Какой же у этой скромницы обманчивый вид! Притворяется паинькой, а сама… Думает, люди не видят, не понимают? Да весь ее дачный кооператив знает о ее похождениях!

Иона любил, когда человек откровенен. Даже последняя шлюха, торгующая собой, честнее этого «ангелочка». К чему прикидываться? Зачем дурить голову мужчинам, влюблять их в себя, если она меняет их с такой легкостью?

Он был уверен, что в этом наряде Маша не узнает его, но все равно не рискнул заговорить и только жестом показал на вторую кабину. Он даже не помог ей вскарабкаться по высокой лестнице, с мстительным удовлетворением наблюдая, как Маша пытается поднять ногу и одновременно не дать юбке задраться…

Мамочка… Как жутко… Каким холодом веет от чужого незнакомца. Он в этом шлеме, как инопланетянин, ничего человеческого… Что он так пялится на коленки? Хорошо, что она будет отгорожена от него высоким бортом кабины…

Кожаное сиденье неприятно скользит, а впереди на панели куча непонятных тумблеров и кнопочек… Может, вылезти и убежать отсюда? По крайней мере, инстинкт самосохранения настойчиво советует Маше поступить именно так…

Но поздно! Пилот пружинисто подтянулся и уселся впереди. Не оборачиваясь, показал на наушники. Маша взяла их с панели и надела на голову. Сразу же в ушах послышался громкий треск. Вжжик! И стеклянный колпак накрыл ее… Как крышка гроба… Хрустальный гроб спящей царевны… Не дождаться ей королевича Елисея…

— Приготовились… — раздалось в наушниках. — На всякий случай предупреждаю: связь односторонняя. Вам надо только выполнять мои команды.

Даже искаженный помехами голос был таким знакомым… Неужели?..

Маша забарабанила кулаками по стеклянному куполу. Закричала:

— Я передумала! Остановите! Стойте!

Самолет вздрогнул и рванулся с места, набирая скорость. Бешено понеслась навстречу бетонная полоса, словно наматывалась на колеса… Будто это хищное стальное чрево сжирало землю, подминало ее под себя…

— Не надо! — изо всех сил крикнула Маша…

И тут сидящий впереди пилот повернулся, приподнял шлем, и на Машу в упор глянули холодно прищуренные глаза Иоанна. А в наушниках раздался насмешливый голос:

— Я не слышу… Что вы говорите? Быстрее? Как вам будет угодно.

 

Глава 6

Высший пилотаж

Спасительная земля осталась далеко внизу. Вокруг, куда ни глянь, только небо…

А самолет поднимается все выше и выше… Корпус его слегка подрагивает, и Маша всерьез опасается, что он развалится на куски…

— Внимание… — предупреждает Иоанн. — В первом пункте вашей заявки «петля Нестерова». Приступаем к выполнению.

— Иона… Пожалуйста… — успела только прошептать Маша, как земля вдруг опрокинулась и стремительно стала надвигаться на нее сзади…

Где верх, где низ — не разобрать… Прямо над головой далекие верхушки деревьев да бескрайнее желто-зеленое поле… Несколько томительных секунд Маша висит вверх ногами в пространстве, пристяжные ремни с силой впиваются в тело… а потом поле неожиданно оказывается прямо перед глазами. Они несутся к нему с бешеной скоростью…

Сейчас будет удар… свет померкнет… дикая боль пронзит все тело… Или не будет боли? Все кончится… Ну и пусть! Скорей бы уже…

Надо зажмуриться, чтобы не видеть этого страшного последнего момента, но глаза широко раскрыты…

Земля словно переворачивается, убегает назад… Самолет выравнивается… А сердце, кажется, остановилось, перестало биться, замерло в груди… И воздуха не хватает, нечем дышать… Словно Маша нырнула на глубину…

«Ну что, голубушка? Как тебе «мертвая петля»? Небось ни жива ни мертва от страха? Так тебе и надо! Это еще цветочки…»

Иона крепко сжал штурвал и усмехнулся. Это тебе не в такси кататься… Сейчас пару кругов для успокоения, а потом покруче загнем… От таких фортелей здоровые мужики начинают панически вопить…

На стеллаже в Машиной библиотеке он видел книжонку со смешным названием «Остановите самолет — я слезу». Читала небось? Тогда должна усвоить, что самолет не телега, на ходу не спрыгнешь.

Он боролся с желанием оглянуться и посмотреть, какой эффект произвела на Машу первая фигура. Но потом решил, что не стоит, а то, чего доброго, пропадет его злой азарт и он не выполнит намеченное…

Маша никогда раньше не летала на самолете. Иоанн не мог даже предположить, что она вообще впервые оторвалась от земли.

«Рожденный ползать летать не может», — с грустной самоиронией говорила себе Маша. Куда уж ей рваться в небо, когда она боялась даже на балкон выйти, если высота была больше пятого этажа. Даже в детстве она в парке никогда не просилась на колесо обозрения, ей вполне хватало каруселей и лодочек. Один только раз подружки уговорили — так Маша крепко вцепилась в поручни, упрашивала всех не дергаться, не вертеться, боялась, что кабинка оторвется от хлипкой железяки и рухнет вниз. Все восторгались прекрасной панорамой, а Маше было не до красот. Она дождаться не могла, когда уже ее опустят на землю… И едва они поравнялись с пандусом, спрыгнула, не дожидаясь полной остановки, и понеслась как можно дальше, ругая себя, что поддалась на уговоры.

С тех пор страх стал не меньше, а еще глубже, просто Маша научилась не демонстрировать его окружающим. Действительно, взрослой даме ни к чему кататься в парке на аттракционах, летать ей никуда не приходилось, да и дорого это. Один раз Маша ездила на юг в пионерлагерь, причем поездом. А с недавних пор самой далекой точкой ее привычного маршрута стала дача.

Зачем она только затеяла эту глупость?! Мало того что поднялась на сумасшедшую высоту, да еще вертят ее во все стороны, так что ориентацию в пространстве теряешь…

Как прекратить этот ужас?! Как остановить Иону? Господи, хоть бы скорее уже ощутить под ногами спасительную землю…

Зачем люди рвутся в небо? Что они забыли в этой пугающей пустоте? Ведь люди — не птицы. Полеты противоречат законам природы…

Самолет плавно накренился, описывая над полем широкий круг. У Маши уже в голове шумело, а в глазах все кружилось, будто она перекаталась на карусели. Липкий холодный пот покрыл все тело… Наушники железными тисками сжали виски, к горлу подкатывал противный комок тошноты…

Слава Богу, они поворачивают к аэроклубу… Осталось чуть-чуть потерпеть…

В уши резко ударил громкий голос Ионы:

— Приготовиться… Заходим на следующую фигуру.

Почему не на посадку?! Зачем испытывать этот кошмар еще раз? С Маши уже достаточно… Она бессильно сцепила кулаки и закусила губы. Как нарочно, Иона не слышит ее! Она просто бессловесный балласт за его спиной…

Сейчас, пожалуй, лучше всего подойдет «бочка». Ей должно понравиться — так необычно чувствовать, как тебя стремительно закручивает вокруг своей оси… Закручивает, заморочивает, вертит в безумном вихре… Она тоже заморочила ему голову, закрутила, хвостом покрутила… Теперь он повертит ею, как хочет!

Иоанн покачал крыльями и быстро начал набирать высоту. Отдышалась? Не расслабляйся, лицемерка, сейчас ты получишь новую порцию удовольствий…

Спортивный самолет взвился вверх, выровнялся и вдруг начал заваливаться набок…

Огромная тяжесть неожиданно навалилась на Машу, вдавила в сиденье. Все поплыло перед глазами, завертелось стремительным вихрем. Земля опрокинулась навзничь…

Или это они покинули зону земного притяжения? Ничего не видно… наверное, это открытый космос…

«Где я? Кто я? — успела подумать Маша. — Я уже умираю…»

Мгновенная слепота даже не испугала ее. Лучше не видеть ничего… Только в наушниках слабо звучал размеренный голос Иоанна:

— Раз-два-три… раз-два-три… — словно он танцевал в небесной вышине жуткий предсмертный вальс…

А потом вслед за зрением пропало и сознание. И Маша внезапно провалилась в разверзшуюся перед ней черную пропасть…

— Раз-два-три… — шептал сам себе Иона, отсчитывая равномерные промежутки, через которые он переключал рукоятки приборов, выписывая в поднебесье сложные виражи.

Да, это вальс… Это его музыка, его внутренний ритм, без которого ни один летчик не сумеет правильно рассчитать выполнение фигуры.

Правое крыло… крен… вираж… левое крыло… выровнять машину…

— Раз-два-три…

И опять штурвал вправо… крен… раз-два…

Самолетик кувыркался в воздухе и с земли был похож на беззаботного дельфиненка, резвящегося не в водном, а в воздушном океане…

Пять оборотов… Пожалуй, достаточно на первый раз… А теперь для дорогой клиентки подарок от фирмы — сверх программы…

Иона упрямо прикусил губу и прямо из «бочки» перешел в рискованный стремительный «штопор». Он несся к земле, и она словно засасывала его в себя, как дьявольская воронка… Потерять такт, ошибиться на долю секунды… и амба, как в старой дворовой песенке…

А потом жалостливое, на взрыде гитарной струны:

Ну нет! Иона не ошибется! В задней кабине сжалась от страха в комок маленькая коварная женщина, и он доставит ее на грешную землю в целости и сохранности.

— Пам-пара-бам-пам-па… Старый калейдоскоп… ый калейдо…

Стоп! Штурвал на себя… Выше нос! Умница, «якушка», не подкачал! Полетели… Над полями да над чистыми… Эгей!

…Он плавно зашел на посадку и коснулся колесами бетонной дорожки. Заглушил двигатель, стянул с головы шлем и откинул крышку кабины.

Он был горд и доволен собой. Показал класс. Все чистенько и точно, на «пятерочку». Знай наших! Жаль только, что его спутница не в состоянии по достоинству оценить его мастерство…

Иона оглянулся с видом победителя…

И увидел на заднем сиденье бессильно обмякшее тело Маши.

Она лежала немного наискось, и русая прядь вилась поверх съехавшего набок шлемофона.

Идиот! Кретин! Что же он наделал?!

Иона вытащил девушку из самолета и бережно положил на траву. Перестарался, дурак! Довыпендривался… А что, если у нее от страха и перегрузок просто сердце остановилось? Ведь говорят, что человек, упавший с большой высоты, чаще всего погибает именно от разрыва сердца, не успев долететь до земли.

Он встал на колени и прижался щекой к Машиной груди.

«Маша, Машенька… Очнись… Открой глаза… Вздохни… Посмотри на меня, отругай меня… Я заслужил. Только приди в себя, вернись из этого черного жуткого провала…»

Такой тихий, слабенький стук… будто робкая маленькая птичка бьется в тесной клетке… Слава Богу, жива!

Иона подложил свой шлем Маше под голову, запрокинул ее лицо и склонился к нему. Дыхания совсем не слышно…

Иоанн ненавидел себя за глупость. Пустое мужское бахвальство! Что он ей хотел доказать? Какой он крутой ас? Ведь прекрасно помнил, как совсем недавно после такого же полета накачанный мальчик, эдакий бычок с толстой шеей, позорно блевал на травку и клялся, что больше никогда не переступит порог их идиотского аэроклуба.

Тогда Иона презрительно потешался над слабаком и чувствовал горделивое удовлетворение. Теперь же он в панике суетился вокруг Маши, а сердце сжималось от жалости при виде голубоватых кругов под закрытыми глазами и страдальчески сжатых в ниточку губ…

Месть оказалась несоразмерно жестокой. Как он осмелился переступить невидимую грань?! Нет ему ни прощения, ни снисхождения…

 

Глава 7

На разных языках

Обними меня крепче… Прижми к себе…

Сильные жесткие руки обхватывают плечи… Горячие губы полностью закрывают рот, у них такой необычный солоноватый вкус… Нечем дышать… В голове гудит… И тут сквозь стиснутые зубы врывается внутрь знойный вихрь… Поток воздуха наполняет легкие…

Почему он отстранился? Еще… пожалуйста…

Маша силится открыть глаза, но густая черная пелена не желает исчезать. Конечно, ведь она спит… Это сон… Только откуда она знает, что над ней склонился именно он? Какая разница? Знает — и все! Чувствует!

Разве может она представить на его месте кого-то другого? Бред. Да, бред, горячка… Озноб по спине и нестерпимый жар на губах… Это он обжигает их поцелуями…

И постепенно горячая волна начинает разливаться по телу: сначала вспыхивают щеки, шея, потом грудь… Сладкий волнующий огонь спускается ниже и сводит ноги непонятной, но ужасно приятной судорогой…

Маша больше не в силах сдерживаться. Порывистый вздох вырывается из груди, а губы с трепетом возвращают поцелуй…

Ах, какой замечательный сон! Она чувствует все как наяву… Пусть он длится и длится, бесконечно долго…

Как ей нравится этот новый мир — незримый, но такой чувственный! В нем нет красок, нет звуков, нет ароматов, а есть лишь вкус, осязание, прикосновения… И только так, не отвлекаясь ни на что другое, Маша может до конца ощутить его полноту.

Но что это?! Словно кто-то протирает влажной тряпочкой запотевшее стекло… Свет возвращается медленно и неуверенно, становится все ярче, все насыщеннее…

Сквозь подрагивающие ресницы Маша видит склонившееся над ней лицо. Ясно и отчетливо, до мельчайших деталей различает каждую черточку, каждую морщинку вокруг глубоких черных глаз.

Иоанн смотрел на нее, еще не до конца осознавая, что устремленный на него взгляд становится осмысленным…

Первой радостной мыслью было: слава Богу, очнулась! А второй — что вместе с сознанием вернулась и память. И эта мысль испугала. Пока он старался, как умел, сделать Маше искусственное дыхание, он не задумывался над тем, что это так похоже на поцелуи. А теперь вдруг запаниковал. Что она подумает? Что он, словно воришка, воспользовался ее беспомощным состоянием?

Именно поэтому он резко отпрянул и выпрямился. Сказал с усмешкой, пряча за ней свою растерянность:

— Не думал, что ты в обморок грохнешься…

— Видимо, тебе вообще не свойственно думать, — моментально отозвалась Маша.

Да, память вернулась, а вместе с ней пришло понимание, что это и не сон был вовсе… что она действительно лежала перед ним, и млела от прикосновения его губ, и дрожала от желания… И он чувствовал эту дрожь! Он знал, отчего она… Но не останавливался, а будил в Маше все новые и новые инстинкты… И подло торжествовал, что она так откровенно откликается, безотчетно следуя не спящему разуму, а живому чувству…

Да он просто подлец! Маша увидела его кривую усмешку и сразу же представила себе сальную ухмылку, с которой он властно и настойчиво прижимался к ее губам…

Кровь бросилась в голову. Стыдно… провалиться бы сейчас сквозь землю… Она метнула на Иону яростный взгляд и с трудом приподнялась на локте.

— Тебе… помочь? — Он не дерзнул вновь прикоснуться к ней.

— Обойдусь! — процедила Маша.

— Перестань. Дай мне руку…

— Не трогай меня! — взвизгнула она.

Иоанн поднялся на ноги и отступил на шаг.

— Как угодно.

Маша быстро одергивала юбку, приглаживала волосы… Руки суетливо заправляли выбившуюся блузку… Она не могла стоять перед ним такой растрепой. Только приведя себя наскоро в порядок, Маша вновь ощутила уверенность.

Она уже успела раскаяться в том, что вообще сюда пришла, что разрешила поднять себя на этом чертовом самолете, крутить, как куклу, а потом тискать на траве будто… будто… резиновую женщину…

Наивная! Она-то думала, что обидела Иоанна отказом, ругала и ненавидела себя за это, хотела объясниться… Да человека с такой наглой самодовольной усмешкой ничто не может задеть и оскорбить! Он привык брать то, что хочет. А мораль и приличия для него лишь пустые фразы!

Самое противное то, что он получил реванш. Не мытьем, так катаньем, не с согласия, а как гнусный вор!

Конечно, он доволен! Удостоверился в ее податливости, потешил свое грязное мужское чувство… Мол, как ты ни трепыхайся, ни строй из себя святошу, а против природы не попрешь: она сама взрывает твои глупые рамки условности. Что и требовалось доказать.

— Прости… — начал было Иона и запнулся, столько ледяного презрения было в прищуренных глазах Маши.

— Дорогое удовольствие… — отчетливо процедила она. — Но оно того стоит. Благодарю.

Почему он не остановил ее, когда маленькая фигурка медленно шла по огромному летному полю к воротам? Почему не схватил за руку, не попытался объяснить, что не хотел… Как глупо!

Если бы Маша стала кричать, обвинять его, осыпать упреками, было бы легче. Но она поблагодарила его за урок… Иона в сердцах швырнул шлем на землю и пнул ногой туго накачанное колесо шасси, будто поджарый спортивный «Як-52» тоже был виновен с ним наравне.

Он стоял, как истукан, пока Маша не скрылась за металлической громадой глухих ворот, а потом вдруг бросился бегом к стоянке машин.

Еще не поздно! До станции далеко, он успеет догнать Машу за поворотом. Он посадит ее в «мерседес», силой затащит, если не согласится сама, и все-таки скажет, что не может оставаться в ее глазах последней сволочью, что его поступки имеют другое объяснение… И причина — в ней.

Серебристый «мерс» послушно рванул с места и через несколько минут уже повернул на петляющую через поле дорогу.

Иоанн зажмурился и помотал головой — что за чертовщина? Далеко вперед была видна асфальтовая лента шоссе, по бокам покачивались едва начавшие желтеть колосья, синели васильки у обочины дороги, низко носились стрекозы… Вот только не видно было знакомой фигурки упрямой школьницы… Маша исчезла, как сквозь землю провалилась.

Не сбавляя скорости, Иона домчался до станции, хотя сам понимал, что это глупо: не могла же Маша добраться туда быстрее, чем он. Она ведь едва шла после обморока…

Однако Иона тщательно осмотрел пустую платформу и повернул назад. Теперь он ехал медленно, пристально вглядываясь в стоящие стеной посевы…

Бесполезно. Маши нигде не было, словно она вышла за ворота аэроклуба и сразу же растворилась в воздухе, растаяла в светлых сумерках, как видение…

…Маленькая божья коровка неспешно ползла вверх по длинному стеблю. Острый сладкий запах свежего сена щекотал ноздри. Размеренно поскрипывали колеса… Телегу слегка встряхивало на каждой кочке неровной проселочной дороги.

Маша полулежала на куче сухой травы, с удовольствием ощущая легкое покалывание.

Высоко в небе плыли облака, у горизонта багровела полоска заката, а прямо перед ней, у самых глаз, упрямо карабкалась вверх божья коровка.

Маша подставила палец, и жучок переполз на него.

— Божья коровка, полети на небо… — тихо шепнула Маша. Свободной рукой она нашарила сумочку и на ощупь открыла, чтобы достать очки… И тут только поняла, что видит все ясно и отчетливо: и крохотные черные точки на красном панцире, и мягкие серые подкрылки, которые «коровка» медленно, словно нехотя, расправляет, готовясь взлететь…

Еще никогда в жизни Маша не видела так хорошо, как теперь! Она поморгала, закрыла глаза… Потом вновь осторожно открыла их, опасаясь, что знакомая расплывчатая пелена, как всегда, размоет очертания предметов…

Нет! Каждая травинка была видна, и даже тонкие усики божьей коровки, замершей на ее пальце…

Не может быть! Это просто чудо! Проклятая дальнозоркость внезапно пропала! Маше больше не надо носить уродливые огромные очки, делающие ее похожей на лягушку!

Она вспомнила, что так же отчетливо видела перед собой каждую ресничку вокруг глаз Иоанна, когда очнулась от забытья. Тогда Маша не придала этому значения…

Значит, потеря зрения после перегрузки в бешено крутящемся самолете обернулась совершенно неожиданной стороной…

— Ну давай, принцесса! Не ленись!

Сидящий на козлах впереди старик лениво стегнул лошадь кнутом. Старая доходяга скосила глаз и тяжело вздохнула. Может, в пору жеребячества она и была похожей на принцессу, а теперь это казалось насмешкой.

— Не гоните, — вступилась Маша. — Засветло успеем.

Эта груженная сеном телега как раз тащилась мимо, когда Маша выбралась за ворота клуба. Дед ехал в Дятьково, там тоже была станция, и Маша решила, что лучше сделать крюк, прокатившись на заманчиво пахнувшем сене, чем топать ногами несколько километров.

Они свернули с асфальтового шоссе на местный «кишкотряс» и медленно покатили вдоль лесозащитной полосы как раз в тот момент, когда Иона торопливо заводил свой «мерседес».

Маша слышала, как вновь лязгнули за ее спиной ворота, как помчалась по шоссе машина…

Да пусть он едет куда угодно, к кому угодно! Короче, пусть катится! С ветерком! Попутного ветра! Какое ей дело до этого наглеца? Было горько, что она в нем обманулась… Впрочем, сама виновата! Он обычный самец, такой же, как все. Могла бы и раньше это понять…

— Машенька, не надо обижаться. Я понял, что был не прав… Дай мне шанс, и я докажу тебе…

— Поздно. Я готова признать, что испытывала к вам некие чувства, но теперь — нет!

— Подожди, не уходи! Я умоляю тебя…

— Перестаньте. Не разочаровывайте меня. Я не могу видеть, как унижаются мужчины…

…Нет, не так! Слишком выспренне, как в слащавых дамских романах.

— Маша, я не смог сдержаться, потому что люблю тебя…

— А что вы называете любовью? Разве вам знакомо это чувство? Вы путаете его с сексом. Вам лишь одно нужно… Всем вам!

Стоп! С какой радости он будет признаваться ей в любви? Он хочет ее — это правда, это Маша чувствует и сама… Но не надо фантазировать: Иона не давал для этого повода… А жаль…

— Я грубое животное, мной владела похоть… Только сейчас я понял, что ты заслуживаешь другого отношения…

— Я рада. Ха-ха! Но теперь мне все равно.

— Я не знал, что ты не такая, как другие…

— Почему? Я тоже хочу быть любимой. Я хочу стать женщиной… Но не так, как привык ты… Ты умеешь только брать, не считаясь с чувствами другого человека!

— Почему ты меня отталкиваешь?

— Ищи себе другую игрушку!

Ах, как хотелось Маше найти точные язвительные слова, чтобы гордо бросить их в лицо Ионе! Как хотелось услышать униженные слова раскаяния…

Воображение рисовало все новые и новые сцены, но все они были похожи друг на друга… И все придуманные диалоги упирались в тупик. Она уходила, а он оставался. Они говорили на разных языках.

Маша горько усмехнулась: как всегда, сильна задним умом. С самого начала следовало вести себя совсем не так. Что заставило ее забыть осторожность? Зачем поддалась она глупому желанию вновь увидеть Иону? Ведь знает уже по собственному горькому опыту, что время лечит, позволяет забыть тех, кто когда-то волновал ее неопытные чувства. И через год-другой Маша уже с удивлением думала, как могла она вообразить себе, что ее привлекал этот никчемный человек?

Она ворочалась ночами с боку на бок и раскладывала по полочкам все достоинства и недостатки и с каждым разом находила все больше отрицательных черт в том, кто казался прежде прекрасным принцем.

Она закрыла глаза и попыталась проделать привычную «вивисекцию» с Ионой.

«Начнем с внешности… Он слишком высок, я едва до плеча ему достаю. Это минус… Чей? Пожалуй, все-таки мой. Это я недомерок, а у него самый нормальный для мужчины рост… Руки… волосы… Гм, не к чему придраться. Вот если бы у Ионы были грязные ногти или щетина на щеках… Ладно, следующим пунктом род занятий. Летчик высокого класса, а тратит свое мастерство на катание богатеньких клиентов. Мог бы найти ему более достойное применение… Ага, опылял бы поля ядохимикатами, травил все живое… Лучше было бы?.. Лучше было бы, если б Иона был глуп, туп, никчемен и безобразен! Не умел шутить, не мог двух слов связать, чтобы я с легким сердцем могла вынести ему свой приговор… Да неужели у него совсем нет изъянов? Думай лучше! Так не бывает. Самый главный недостаток, конечно, характер. Самомнение и самодовольство. Брызжущая через край мужская сила… Именно она внушает страх. Но разве плохо быть сильным? Разве можно представить, что Иоанн похож на хилого слизняка Антона? Бр-р…»

Маша открыла глаза. Опыт не удался. Странно, что вместо обвинений она сама начинает его оправдывать. Можно подумать, что он само совершенство! Как бы не так! Мстительный, похотливый задавака и лицемер. Прикидывался таким интеллигентным, деликатным, а сам…

Лучше вообще о нем не думать больше, а то опять начинает звучать в ушах его голос… Низкий, с чувственной хрипотцой…

— Я хочу тебя. Зачем играть в кошки-мышки? Все леди делают это. Не бойся, не дрожи, это приятно. Попробуй, сама убедишься…

— Нет…

— Подожди, я сейчас поцелую тебя… Губы пахнут земляникой… Я голову теряю… Какая тонкая нежная шейка…

— Нет…

Зачем она его слушает?

— Разве ты хочешь навеки остаться синим чулком?

— Нет!

Откуда он знает о том унизительном подарке?

— Приехали, барышня.

Телега остановилась у околицы деревни. Маша спрыгнула с воза и размяла затекшие ноги.

— Спасибо.

— Вон в ту улицу и прямо. Дойдешь до путей, а станция правее.

Дед хлестнул лошадь и покатил дальше.

 

Глава 8

С глаз долой — из сердца вон

Да неужели на свете мало баб? Что я, как последний пацан, слюни распустил? «Ах, не дала… ах, прогнала…»

Не одна, так другая. Все они, по сути, одинаковы. Все ломаются, строят из себя непорочную невинность, сопротивляются для вида… А у самих в глупых головках одна куцая мыслишка: не перестараться бы, не переломать комедию… А то и в самом деле поверит и оставит попытки…

Хватит о ней думать! Я уже становлюсь похож на размазню. Скоро ребята начнут покровительственно хлопать по плечу: «Ну ты даешь, мужик! Совсем сбрендил? Ну-ка встряхнись! Водки дерни или телку заломай. Дело верное — сразу полегчает». Сам не раз вот так же говорил, не думал, что и я могу обломаться…

К чертовой матери! Сейчас действительно шарахну водки и… К кому бы закатиться на вечерок? К Любе? К Свете? Давненько я своих девчонок не навещал…

Кстати, странно, но до сих пор даже мысль об этом в голову не приходила… Двухмесячное воздержание, это ж с ума сойти! Совсем мужиком перестал быть. Коленку трону — и тащусь, как шестиклассник. Еще чуть-чуть — и на ромашке гадать начал бы: любит — не любит, плюнет — поцелует, к сердцу прижмет — к черту пошлет…

Послала уже. «Она другому отдана и будет век ему верна»… Ну и хрен с ней! Что я в ней нашел? Объективно говоря, до сих пор девочки как на подбор были, не стыдно и показать кому… А здесь влип. А ведь ничего особенного, не поймешь, чем взяла. Просто наваждение… Затмение нашло.

Так что кончай эту дурь, Иона! Полистай записную книжку, ткни пальцем в небо… Неужели никого из них видеть не хочешь?

Элька кривляка… У Надежды опять истерика будет… Ей замуж хочется, не оправдываю я Надеждиных надежд… Катюха…

Да ну их… Сейчас самое время в бар закатиться, а уж там как Бог даст. А он мне всегда давал, ни разу не отказывал… Вот только с этой…

М-да, хреново свыкаться с мыслью, что ты пустое место. На пупе извертелся, а тебя не оценили. Втюрился, а взаимностью не отвечают…

Ничего, мы-то знаем, что такое любовь и как с ней бороться!

Двадцать баксов за вход, сразу выпивки на полтинник… Бармен приветливо улыбается, узнал…

— Что-то давно не были, Иоанн Алексеевич…

— Дела… — и ручкой этак важно и неопределенно…

Он понимающе кивает. А на соседнем стуле вертится смазливая егоза, быстро стреляет глазками в мою сторону.

— Позвольте вас угостить?

— Ах, я не пью… Мне сок, пожалуйста…

Получи свой сок, детка. Только мне уже неинтересно. Я твою фальшь насквозь вижу. У, какой взгляд разочарованный! Даже со стула привстала… Неужели следом увяжется? Нет, поняла, что дядя серьезный… С глупой малолеткой дяде ску-учно…

Хорошо, что с моего столика прекрасно видно всех посетителей… Да не закидывай ты ногу на ногу, не дергай юбку… Я на тебя случайно посмотрел. Я вообще красный цвет не люблю, так что в этом платье у тебя нет шансов.

За блондинкой в красном — брюнетка в зеленом… Фу-ты, просто светофор! Вон та мордашка ничего, только слишком много курит. Терпеть не могу, когда после бурных ласк дама сразу же за сигаретой лезет.

А вот это уже интереснее… Правда, со спины… Может, повернется — крокодил крокодилом? Нет, честно говоря, даже красивая…

Да, это я на тебя смотрю. Почувствовала? Идешь ко мне? Ха, милочка! Да вокруг же полно свободных мест! Так что не смотри таким отсутствующим взглядом сквозь меня на стенку…

— У вас свободно?

Голосок приятный, чуть низковат… но это даже пикантно.

— Да, пожалуйста…

Я тоже смотрю сквозь нее. Я очень погружен в свои мысли… Она, пожалуй, чуть выше Маши…

Теперь она молча цедит через трубочку коктейль. Кажется, сухой мартини. Могу поспорить, что глаза она поднимет точно, когда в бокале останется половина.

Пять минут… Музыка играет, а я в такт барабаню пальцами по столу. Семь минут прошло… Я на часы не смотрю — у меня профессиональная привычка, такой внутренний таймер. Пора…

— Простите, вы музыкант?

Соизволила наконец!

— Нет, я летчик.

— Правда? Как интересно!

Удивление неподдельное, и это приятно. И реакция не бурная, а как раз в меру… А волосы у нее тоже пшеничного цвета… Может, крашеные?

Теперь твердая полуулыбка и открытый взгляд в глаза. Она не отвела свои. Хорошо… значит, продолжение следует. Глаза голубые… Кажется, я ожидал увидеть карие?

Пара дежурных фраз, и ее стакан опустел как раз вовремя.

— Позвольте, я повторю?

Она очаровательно дернула плечиком.

— Да, пожалуй…

Официант принес нам новую порцию, и беседа логически перетекла к знакомству.

— Иоанн.

— Марина.

— Вы актриса или манекенщица? — грубо льщу я.

Марина в ответ чуть заметно усмехается:

— Я дизайнер.

Гм, тоже модная профессия… Хотя одета со вкусом, может, не врет?

Бьюсь об заклад, что этот бокал она не допьет.

— Здесь слишком шумно…

Это уже намек. Конечно же я готов проводить. Марина садится в «мерседес» и называет адрес.

Вот и все. Как просто…

Она мне нравится. Она красива, прекрасно сложена. Холеная кожа, высокие стройные ноги… Она знает это, она привыкла к мужскому вниманию. Она не может не нравиться, это противоестественно. Тогда, черт побери, что меня останавливает?!

В комнате полумрак. В тонких рюмках дорогой коньяк. Я уже битый час так сижу, как истукан. Развожу бодягу… а девушка начинает нервничать… Вот она встала, прошлась передо мной, что-то переставила в шкафу… Ах, какая неловкость! Задела локтем рюмку, и она опрокинулась прямо на платье… Нашла повод переодеться. Интересно, она любитель или профессионалка? Сразу о цене не условилась, следовательно, просто искательница приключений… Ого! Хороший халатик! Коленки и грудь приоткрыты ровно настолько, чтобы захотелось продолжить. Теперь самое время хватать ее и начинать грубо, по-хозяйски мять это холеное тело. Ей должно понравиться такое отношение…

Что это я опять торможу? Может, заболел? Или выпил лишнего? Вместо нормального мужского желания — отвращение. Да я в самом деле терпеть не могу таких самоуверенных самок! Она ведь думает, что это она сняла меня, выбрала из толпы, чтобы удовлетворить свою похоть. Да еще полагает, что осчастливила этим!

Наверное, мой взгляд отражает мои чувства… Она замерла и растерянно спросила:

— Что-то не так?

Ты мужик или нет?! Продолжай, раз уж начал!

— Все нормально. Раздевайся. Я люблю смотреть.

Это Марине понятно. Ей нравится демонстрировать себя. Здесь я угадал. Она становится совсем рядом со мной и начинает медленно расстегивать крошечные пуговки.

Другому на моем месте это уже душу вымотало бы… Одна… вторая… третья… Халатик ползет с плеч, открывает высокую грудь в кружевном французском лифчике, потом тонкую талию, золотистый от загара живот и крошечные трусики…

Совершенно не могу себе представить, чтобы Маша вот так же стояла перед мужчиной и бесстыдно раздевалась, пытаясь его завести…

Марина смотрит мне прямо в глаза, а сама изящно закидывает руки за спину. Щелчок… И лифчик отброшен в сторону. Две тугие груди совсем рядом, я даже чувствую запах тела, смешанный с тонким ароматом «Мажи нуар». Марина сама возбуждается оттого, что на нее смотрят. Грудь вздымается вверх-вниз, дыхание учащается, в голубых глазах появляется туманная поволока…

Но я не спешу. Для меня она пока что — кукла, картина… Все равно что эротика на видике…

На лобке у нее крутые завитки золотистых волос, аккуратный треугольник, все остальное чисто выбрито. Ее пальцы скользят по бедрам, и она слегка раздвигает ноги…

Вот теперь я чувствую себя полным идиотом! Надо было уйти раньше.

— Ну… — нетерпеливо стонет она.

Ее рука обхватывает мою, тянет вверх, кладет на грудь. А другой рукой Марина мягко, но настойчиво начинает расстегивать мне брюки…

Елки-палки, Иона! Ты должен! Ты же не импотент!

Марина вздрагивает всем телом, ногти впиваются мне в спину…

А я вижу Машу… Перед глазами пшеничные волосы… Они рассыпались по ковру… Желто-красные узоры, как цветущие люпины на дачном лугу…

— О! Еще…

Милая… Ты моя… Наконец-то я счастлив…

— Ты просто зверь…

Да, именно это я хочу тебе доказать…

— Подожди… — слышится прерывистый шепот. — Перевернись на спину… Открой глаза… Смотри на меня… Смотри…

Гибкое тело тугой струной откидывается назад, тонкие руки вскинуты за голову, на губах блуждает ведьмовская шальная улыбка…

Чужое лицо… чужое тело… откровенное и порочное, с обманчиво чистыми изящными линиями… Она оседлала меня, словно жеребца. Прекрасное приключение… Да совсем недавно я был бы горд и доволен: покорил очередную красотку…

Не то… Все не то. Не та! Противно… Я сам себе противен, будто в грязи извалялся. И почему-то скребет душу смутное чувство вины. Перед кем? Перед Машей? Разве я давал ей обет верности? Я ей не нужен… Я должен жить своей жизнью, а она у мужчины не бывает без таких пикантных моментов. Я ведь не евнух…

Вот теперь она закурила. Долго же держалась… Прошлась бесстыдно передо мной абсолютно голая с сигаретой в подрагивающих пальцах. Спросила спокойно:

— Ты пойдешь в ванную?

— Нет.

— Налей себе выпить, я скоро.

Марина подхватила халатик и неспешно скрылась за дверью. Она уже потеряла ко мне интерес. «Мавр сделал свое дело, мавр может уходить…»

Пожалуй, впервые в жизни я посмотрел на обнаженную красотку с отвращением. Кого я ненавидел больше: ее или себя? Надо было бы ненавидеть ту, из-за которой я оказался в этой квартире, пытаясь клин клином вышибить. Но… не получалось. Злость — да. Обида, даже ярость… А ненавидеть за что?

Может, Маша была права, что не захотела связываться с таким грязным чудовищем? Знала, что я могу цинично использовать женщину, не испытывая к ней абсолютно никаких чувств… Только не понимала, что она — исключение.

Я подхватил свои манатки, разбросанные по ковру, быстро оделся и стукнул в дверь ванной.

— Открыто! — сквозь шум душа крикнула Марина.

— Я ухожу.

— А… Тогда пока! Замок сможешь открыть?

— Чао, детка! — фривольно пробасил я из-за двери. — Ты была неподражаема.

Начал лгать, так ври до конца. Просто она хотела услышать нечто подобное, а разве мне трудно сказать? Язык не отсохнет.

В кабине стоял чужой резкий запах духов. Я опустил стекла, чтобы проветрить, и бессильно откинулся на спинку сиденья. Как будто меня выпотрошили, выжали, как лимон… Зверски хочется выпить. Может, вернуться в бар?

Ага, тебе одной мало? Хочешь продолжить развлечения? Вот уж повеселишься, просто до слез… Лучше завернуть в Столешников и взять… Джин? Коньяк? Да просто бутылку хорошей водки, чтобы выпить пару стаканов и отключиться. Чтобы память отшибло и даже воспоминания не осталось о пшеничных волосах и девушке по имени Марина… нет… Маша…

 

Глава 9

Старая дева

Я недоразвитая. Каждый раз, когда я краем уха слушаю девчонок, поневоле заливаюсь краской. Тогда голову пониже, уткнуться носом в формуляр, сделать вид, что с головой ушла в работу… А на самом деле жадно ловить краем уха обрывки фраз, стараясь ничего не пропустить.

Как легко они щебечут на эти темы! А я завидую. Мне бы эту легкость и непринужденность!

У Сашеньки очередной хахаль. Ее просто распирает от желания поделиться. Как она может? Это ведь сокровенное… запретное… Я бы никогда не отважилась вынести на всеобщее обсуждение то, что происходит между двоими… Да мне и выносить-то нечего… А Саша возбужденно рассказывает Ларисе:

— Как пристал с расспросами! Кто до меня был? Расскажи… Ужас просто!

— А ты? — Лариса оглядывается и понижает голос.

— Ха-ха… Я ему: ты что?! Я ангел просто…

— А он?

— Не верит! Говорит: опытная… Ну, я губы надула. Говорю, не попрекай ошибками молодости. Был один козел, даже вспоминать не хочу… Вот ты — другое дело!

— Ага! — кивает Лариса. — Им польстить — так веревки вить можно.

— Нет, ну это же просто кошмар! — кипятится Сашенька. — Ведь главное, каждый вот так допытывается. Сами нашляются, а от нас требуют, чтоб себя для его светлости берегла. А правду скажешь — так глаза как полтинники: ах, ты гулящая! Лицемеры! А представь, если б я ему девочкой досталась? Небось тут же в сторонку свалил бы…

— Почему?

— Так если до него никому не понадобилась, так и ему не нужна, — резонно замечает Саша.

Да… у каждого свои проблемы. Я вот добереглась… И расстаться боюсь с таким сокровищем. А после того как девчонок наслушаюсь, так еще страшнее становится. Это уже на болезнь похоже: чем дальше, тем хуже.

Говорят, что с возрастом это сделать все труднее. Организм не может перестроиться. От боли можно сознание потерять.

Девчонки рассказывали о какой-то женщине, которая в тридцать наконец решилась. Так ей даже врача пришлось вызывать… прямо к брачному ложу… Господи, стыд-то какой! Вся «скорая» со смеху умирала…

А мне скоро двадцать семь. А вдруг и у меня так же? Уж лучше и не пытаться…

И потом, Сашенька, пожалуй, права. Мужчины ведь как рассуждают? Раз никого не было, значит, никому и не понадобилась. Не было желающих… Так сказать, второсортный товар… Это в молодости естественно. А я уже… старуха. Нет, правда… Помните у Лермонтова? «Она была уже старухой. Ей было двадцать шесть…» Теперь, когда я хорошо вижу, могу разглядеть в зеркало предательские морщинки в уголках глаз. Это оттого, что слишком много читаю…

Я вообще в последнее время боюсь зеркал. Мне кажется, что это не я, а незнакомая старая женщина, печальная и скорбная… Наверное, я скоро стану такой же, как она… с противно поджатыми тонкими губами, подозрительным взглядом и морщинистой шеей… У нее на лице написано, что ей ни разу не было дано узнать любовь, что она не стонала в мужских объятиях, не носила под сердцем дитя… Скоро это станет заметно и по моему лицу… Девчонки хихикают над нашей начальницей Верой Петровной, когда та начинает взахлеб рассказывать о своей кошечке. Дескать, мужика бы ей завести, а не киску тискать… А я молчу про свою Пусю. И про то, что вяжу крючком салфетки и что развожу рассаду… Типичный джентльменский… нет, стародевский набор.

Как у Сашки глазки заблестели, когда Иона встречал меня у библиотеки! Так и стреляла, как снайпер! А потом полдня шепталась с Ларисой и посматривала в мою сторону. И во взгляде ясно сквозило уважение! И я… я гордилась… Да, мол, и у меня есть… Просто я этого не афиширую… Это я напоказ скромница, а на самом деле — ого-го! Огонь! В тихом омуте черти водятся! Мне хотелось, чтобы они думали именно так.

А теперь интерес у девчонок угас. Конечно, красивый брюнет уже целый месяц не заглядывает. Наверное, они решили, что он сбежал от меня, как черт от ладана. И наверное, они на его стороне. По их мнению, мы слишком разные. Земля и небо… Вот уж удивлялись: что он во мне нашел? А я и сама не знаю.

Самое обидное, что девочки правы. Только у меня не хватает смелости открыто это признать и эдак легонько заметить в разговоре — да! сбежал! поматросил и бросил… Незачем им знать, что до «матрошенья» у нас так и не дошло…

Представляю, как Сашенька глаза бы выпучила! А Лариска со стула бы упала, если б я рассказала им все откровенно. Точно решили бы, что у меня не все дома. От своего счастья отказалась — ну, просто ненормальная! Клинический случай!

Они бы зубами и ногтями пытались удержать такого, как Иона. Я бы… тоже пыталась… если бы знала, что нужна ему, что он меня любит. А так… Лучше забыть. За месяц он обо мне даже не вспомнил. Если бы хотел видеть, нашел бы. И дачу знает, и домашний адрес, и библиотеку… Ведь сам разыскал, когда надо было… Теперь, значит, не надо… Легкой победы не получилось, а к трудностям такие баловни, как Иона, не привыкли. Да и кому нужны лишние сложности? Да — да. Нет — нет. И разошлись, как в море корабли.

Сиди, дуреха, со своей «проблемой», пока окончательно не завянешь. Другие небось сговорчивее…

Я без конца анализирую то, что произошло между мной и Ионой. Уже полный сумбур в голове, не разобрать, кто прав, кто виноват. И даже посоветоваться не с кем. Не с мамой же делиться вопросом взаимоотношения полов. А подруг у меня нет. Так, знакомые… У нас хорошие ровные отношения, можно книгу обсудить или политические события. Иногда у меня совета просят, любят, что я «раскладываю по полочкам»… А вот откровенности, интимной доверительности нет. Помните, как Наташа Ростова с Соней своими чувствами делилась? Нет у меня такой Сонечки. Да, честно говоря, и не сумею я требовать от подруги сопереживания.

Раньше всегда наоборот было. В школе я всегда всем помогала, выполняла функцию жилетки. Контрольную дать списать, посуду помочь помыть или в магазин вместе сходить, а потом часами выслушивать жалобы и глубокомысленно давать «умные советы». А вот в кино или на танцы всегда без меня бегали. Если у кого-то компания собиралась, то тоже без меня. Скучно, наверное, им со мной было. Какая радость, если кто-то сидит в уголке и глаза поднять боится. Все по углам целуются, а я как соглядатай… Наверное, дело не в девственности, а в чем-то другом, а это уже следствие первоначальной причины. Даже в детском саду я была сама по себе, играла в сторонке с куклой или в песочке копалась. Воспитательницы меня тоже как будто не замечали. Вспоминали только, если надо было смыться из группы, чтоб покурить или потрепаться. Тогда меня выволакивали из укромного местечка и ласково уговаривали: «Иди сюда, Машенька, иди, умница. Почитай детишкам книжечку». Я единственная из всех уже в пять лет бегло читала…

Как-то так само собой получилось, что я везде чувствую себя «чужой девочкой». Вот и Сашенька с Ларисой повернутся в мою сторону только за пару минут до начала обеда и то потому, что чай обычно завариваю я. Я запасаю мяту, мелиссу, чабрец, липовый цвет, сушу в тени на чердаке, раскладываю по коробочкам, колдую над чайником…

Ага… Лариса оглянулась.

— Маш, сейчас закрываем.

И я топаю в подсобку, включаю электроплитку, достаю свои припасы. Сегодня я даже на тортик расстаралась, у нас заведено перед отпуском устраивать маленький сюрприз. Правда, домашнее таскаем только мы с Верой Петровной, а девчонки предпочитают в палатке рулетик купить.

За чаем Саша, словно невзначай, интересуется:

— Ты одна в отпуск поедешь или?..

Я неопределенно пожимаю плечами и напускаю на себя загадочный вид.

— А куда собрались? — оживляется Лариса.

Если я скажу, что три недели, как сыч, буду сидеть на своей даче, то все это время мои сослуживицы будут усердно перемывать мне кости. Лучше опять таинственно промолчать.

— В Ялту? Или в Анталию?

— Какая Анталия с нашими доходами?

— Ну… если есть кому повезти… — наперебой судачат девчонки.

И тут Вера Петровна вдруг пристально смотрит на меня и удивленно спрашивает:

— Маша, а где твои очки?

Слава Богу, недели две прошло, как я не ношу свои огромные уродины, а они только заметили!

— Мне они больше не нужны.

— Неужели операцию сделала?

— Ты что?! После операции читать нельзя.

— Маш, ну расскажи, что за чудо такое?

— Вовсе не чудо. Просто я делала специальные упражнения, — скромно отвечаю я. — Каждый день по десять раз.

— А… — девчонки скучнеют. — И долго?

— Долго.

Все, что требует усердия и постоянства, их мало интересует.

Потом я мою чашки и слышу, как Лариса громко шепчет Саше:

— Как ты думаешь, она действительно с этим брюнетом собралась?

— Вряд ли, — хмыкает Сашка. — Я по глазам вижу. Нашу Машулю ни один мужик дольше часа не вынесет. Со скуки сдохнет.

Лариса фыркает и добавляет:

— Неужели она сама не понимает, что абсолютно несексуальна?

— Ну не дано человеку… — снисходительно говорит Саша.

Странно, что мне даже не обидно. Я ведь сама понимаю, что не дано. Другие под мужскими взглядами расправляются, хорошеют, а я скукоживаюсь, начинаю сутулиться, прятать грудь и совершенно не знаю, как себя вести. Мне кажется, что меня оценивают, словно товар на витрине, а потом обязательно поставят самый низкий балл.

Если бы случилось невозможное и я отважилась улечься с кем-нибудь в постель, то и там думала бы, правильно ли себя веду, как выгляжу, не считает ли он, что я позволяю слишком много…

И только ночью, во сне, я совершенно свободна от этого зажима. Ночью я вижу его… Уже несколько недель почти один и тот же сон. Иона ласкает меня, целует, а мне не стыдно, а приятно. И сладкая дрожь сводит ноги вроде судороги… Совсем как тогда, на летном поле…

Я твердо решила больше не вспоминать о нем, но над снами я не властна. А этот сон никогда не станет явью…

 

Глава 10

Все на продажу

Помидоры уже наливаются сочным красным цветом. Глаз радуется, когда каждый день отмечаешь, что тугие круглые бока их стали еще ярче. Солнце такое горячее и ласковое, что все живое торопится вобрать в себя его живительное тепло.

Маша привычно таскала тяжелую лейку, поливая по утрам и вечерам свой огород. Но обычного восторга оттого, что плоды ее усилий дают такие прекрасные всходы, не было в ее душе. Наоборот, все из рук валилось.

Иона так давно не появлялся, что мальчишки сочли «контракт» оконченным, забрав трех пушистых котят. Только Маша вкалывает, как лошадь.

Кому это нужно? Почему она приковала себя к этой даче, как каторжника к галерам? Что, она не может купить эти чертовы помидоры на рынке? И куда им с мамой вдвоем столько варенья? Вон прошлогоднее еще не доели. А цветочное буйство на клумбе просто вызывало раздражение. Маша даже перестала срезать букеты, и пышные головки георгинов и флоксов теперь вяли на корню. Маше казалось, что, ставя их в вазу, она словно сама себе цветы в подарок преподносит. Унизительно…

Дни в одиночестве тянулись медленно, и она уже с нетерпением считала, когда же кончится отпуск.

Мимо ее участка целый день топали по тропинке к пруду загорелые мальчишки и разморенные жарой дачники. Маша тоже загорела на огороде, но ходить купаться в грязной, взбаламученной множеством тел луже ей даже в голову не приходило.

Дачная жизнь стала тяготить, как обуза… А может, тому причиной было сознание того, что всего в каких-то двадцати километрах от их «Солнечного» расположен аэроклуб. И человек по имени Иона поднимается оттуда в небо, пролетает прямо над ее головой и смотрит на Машу сверху… вернее, свысока… И нет ему дела до россыпи крошечных дачных домишек, они для него не больше спичечной коробки… А люди как муравьи… И она, Маша, тоже не больше муравья… Не больше… Копошится на своих грядках в подтверждение вечной истины, что рожденный ползать летать не может…

— Мери, пойдем окунемся. Ты скоро совсем зачахнешь на своей фазенде.

Антон в белых шортах, с перекинутым через плечо полотенцем небрежно облокотился на ограду. Масленый взгляд блуждал по Машиной фигуре, будто забирался под тонкий сарафан.

Маша резко выпрямилась и метнула на Антона гневный взгляд.

— Проходи, не задерживайся.

— И с чего это мы такие злые? — протянул Белецкий с издевкой. — От тоски бесишься? Между прочим, от одиночества иногда с ума сходят.

У него еще хватает наглости как ни в чем не бывало разговаривать с ней! Как будто это не он наговорил гадостей Иоанну?! Кто, кроме Антона, мог выдумать такую пакость?

«Все соседи знают…» — выпалил тогда ей Иона. А подобное «знание» могло зародиться только в воспаленном воображении одного-единственного соседа.

Но если дать ему понять, что ей известно о наговоре, то Антон только обрадуется, что сумел ей насолить.

— Тебя от самого себя случайно не тошнит?

— Мери, я мужчина, приятный во всех отношениях. Одна ты этого не замечаешь. — Антон даже не обратил внимания на ее выпад, словно это цикада протрещала.

Маша отвернулась и снова склонилась к грядке. Но Антон был расположен продолжать беседу.

— А я вот с Кубы вернулся. На симпозиуме парился, — небрежно бросил он. — Ты скучала?

— Даже не заметила твоего отсутствия, — не поворачиваясь, отрезала Маша.

— У меня есть настоящий ром и куча интересных побрякушек, — небрежно протянул Антон. — Зашла бы в гости…

— Нет уж, спасибо.

— Тогда к себе пригласи.

Маша не ответила и демонстративно ушла в дом, плотно прикрыв за собой дверь.

Белецкий постоял у забора, потом хмыкнул и направился к озеру, насвистывая сквозь зубы. Маше он напомнил паука, который расставил сети и уверенно ждет, когда бедная мошка окончательно запутается. Тогда он отбросит церемонии, улыбочки, пассажи вокруг да около, а просто набросится на свою жертву…

Бр-р! Машу даже передернуло от отвращения.

И как Иона мог поверить ему? У Антона на физиономии написано, что он гнусная сволочь, бабник и трусливый мстительный гаденыш. А впрочем, это она сейчас видит, пообщавшись с Белецким пару лет. А сначала он даже обаял Машу обходительным ухаживанием и умными речами. Хорошо, что она привыкла держаться настороже с малознакомыми мужчинами. И, ничего не добившись, Антон отбросил маску и показал, каков на самом деле, — пошлый циник.

И что он так запал на нее? Никак не оставит в покое. Ведь Маша видела не раз, каких девочек привозил Белецкий к себе на дачу провести уик-энд… Настоящие супермодели в дорогих фирменных шмотках… Они расхаживали по участку в одних купальниках и подавали Антону в гамачок джин с тоником… А он развалился, как султан, и гордо поглядывал по сторонам: все ли видят, как приятно оттягивается господин Белецкий?

Маша выглянула в окно и, убедившись, что он ушел, вышла на веранду. Провела рукой по резным перилам, окинула взглядом свой ухоженный участок, на который положила столько сил… Ведь когда она вступила в наследство, здесь был затоптанный пустырь, с оставшимся от строительства мусором…

Жалко расставаться со сказочным теремком, будто специально созданным для принцессы Несмеяны. Жалко отдавать в чужие руки этот кусочек собственной, личной земли… «Что за мысли?! — одернула себя Маша. — С какой стати расставаться? Из-за того, что какой-то человек провел здесь пару дней, а теперь пролетает где-то в небесах? Слишком много чести!».

И тут же ответила себе: «Да, именно поэтому. Его нет, а как будто незримо присутствует… Куда бы я ни глянула — везде чудится. Так я просто с ума сойду, скоро начну с пустотой разговаривать».

— Ты с ума сошла?! — патетически воскликнула мама. — Продать дачу?! Отцовскую дачу! Нашу единственную память?

— Мама, ты же все равно туда не ездишь. Сама говорила, что глаза б твои ее не видели.

— Только через мой труп! — всхлипнула мама. — А впрочем, мне все равно… Я же ничего не решаю… Это твое… наследство…

Маша опустила голову. Даже через четверть века после развода, даже после его смерти мама продолжает любить отца… И пытается скрыть это от дочери, а может, и от самой себя…

Наверное, это похоже на ее чувство к Ионе… Он исчез из Машиной жизни, все равно что умер или ушел к другой, а для нее прошлое продолжает быть настоящим и все так же волнует.

Для мамы в резном деревянном тереме незримо присутствует отец, а для Маши — Иона…

— Мне просто надоело, — нарочно резко сказала Маша. — Что я, как старуха, на грядках копаюсь? Ты же там куста не посадила. Вот езжай и живи, если хочешь!

— Я не хочу! — тут же встрепенулась мама.

— Я тоже!

Они пристально посмотрели друг на друга.

— Лучше ремонт в квартире сделать, — грубовато продолжила Маша. — А потом поехать в Анталию. Хоть мир посмотреть…

У мамы мелко затряслись губы, и Маше стало мучительно жаль ее. Но себя тоже было жалко.

— Перекати-поле… — тихо сказала мама. — Вырви с корнем… все вырви… все продай…

Она молча встала, ушла в свою комнату и хлопнула дверью. Маша, стиснув зубы, слушала, как оттуда раздаются приглушенные рыдания и упреки. Какую безжалостную и бессердечную дочь она вырастила… ничего святого… все на продажу…

«Продается дача. Срочно. Недорого. Звонить по телефону…»

Маша прилежно оклеила листочками каждую станцию электрички, привокзальную площадь, да еще дала объявление в газету «Из рук в руки». Теперь она сидела дома и ждала звонков.

Мама демонстративно молчала, выходила только налить себе чаю и тут же уносила чашку в свою комнату. А оттуда громко говорила, словно сама с собой:

— Жара-то какая! Небось уже все цветы завяли… А помидоры давно ободрали да потоптали… — и вздыхала.

Маша пыталась читать, но буквы никак не хотели складываться в слова. Она по нескольку раз перечитывала страницу и не улавливала смысл. Мысли все время возвращались к покинутой даче и к Ионе.

Первый звонок раздался поздно вечером. Мама тут же вышла в большую комнату и села у телефона, слушая Машин разговор.

— Двенадцать соток? — бубнил в трубке мужской голос. — А гараж есть? Нет? Жаль, придется строить… И дом деревянный? Без канализации? Ну, это же перестраивать надо…

Маша представила себе, как рушится резной терем, как урчит бульдозер, сравнивая его с землей, и как вырастает на его месте уродливая махина с претензией на особняк…

— Нет, — жестко отрезала она. — Вам я не продам. Почему? Потому что!

Мама сухо кивнула:

— Уж лучше сжечь до головешек.

Еще через день позвонили с предложением снять дачу на месяц для семейства с четырьмя детьми.

— Я подумаю, — пообещала Маша.

Больше никто не интересовался. Телефон молчал. Конечно, кто хотел, купил в самом начале лета. Да и предложения сейчас явно превышают спрос. Всем нужны деньги, и мало у кого они имеются. Поэтому, когда через неделю женщина, хотевшая снять дачу, перезвонила, Маша тут же согласилась показать ей участок. Встретиться договорились прямо на станции у утренней электрички. Маша решила выехать накануне, привести все в порядок, а то пыли уже, поди, накопилось, сорняки осмелели…

То, что по участку будут носиться дети, даже радовало Машу. Пусть пообрывают ягоды, полакомятся помидорами, а резной сказочный терем им наверняка понравится. То-то у Белецкого глаза на лоб вылезут, когда вместо Маши он увидит за оградой громко вопящее семейство. А если у какого-нибудь самолета вновь случится неполадка в моторе, то на помощь ему бросится хлопотливая мамаша и куча детишек с облупленными носами.

 

Глава 11

Олух царя небесного

Горячий воздух с терпким сосновым ароматом стоял в бане.

Серега плеснул на каменку ковш воды, и густой пар с шипением рванулся вверх, обжег легкие, ошпарил кожу. Несколько мужских глоток разом выдохнули воздух и ухнули. В парной моментально стало нечем дышать.

— А кого веничком отхлестать? — весело поинтересовался Костя, окуная свежий дубовый веник в шайку с кипятком. — Тебе, Иона, припечатать?

— Валяй…

Иона растянулся на полке, предоставив ему свою спину для экзекуции. Костя размахнулся и шлепнул с оттяжкой, оставив на распаренной коже длинный красный след.

— О! — Иона крякнул. — В одно место не лупи. Сбоку теперь…

— Не учи ученого!

Костя охаживал его спину со знанием дела, не спеша, каждым новым ударом зажигая внутренний огонь в новом участке тела. А Серега, добавив парку, забрался на самый верхний полок и уткнулся лицом в отполированные телами доски.

Иона терпел до последнего, чувствуя, что еще немного — и он превратится в круто сваренного красного рака… а потом вскочил и с воплем вылетел из парной. Он с разбегу нырнул в вырытый рядом с банькой пруд и размашисто поплыл. Холодная вода будто иголками впивалась в кожу, омывая разгоряченное тело.

— У-у-у! — заорал за его спиной Серега и плюхнулся в пруд, взметнув вверх тучу брызг. Следом вылетел Костя и в изнеможении рухнул в воду.

— Что орешь как ошпаренный?

В ответ в прозрачном вечернем воздухе раздались виртуозные «народные выражения».

— Соловей! — хмыкнул Иона.

Вдоволь наплававшись, друзья выбрались на берег и голышом растянулись на мягкой траве, лениво выясняя, кому тащиться к холодильнику за пивом.

Пошли все вместе. Сначала по очереди влезли под прохладный душ, потом завернулись в махровые простыни и разлеглись под голубоватыми елками, словно римские сенаторы. В большом чугунном мангале тлели угли от сосновых поленьев. Костя споро нанизал на шампуры крупные куски свежей, чуть примаринованной свинины, сбрызнул белым вином и уложил на мангал.

Ну и запах… С ума сойти… Особенно если горло холодит ледяное пенистое пиво, а ему вдогоночку тут же отправляется крупная, приправленная укропом и лаврушечкой, уже очищенная креветка…

Иона больше, чем собственным клубом, больше, чем машинами и удобным домом, гордился вот этой банькой, поставленной на окраине его владений, прямо у опушки соснового леса.

Это была настоящая русская парная, а не какая-нибудь доходяжная сауна. Ее из отборной корабельной сосны ставил старый сибирский мастер, за которым Иоанн специально отправлял самолет. А просторный предбанник он конструировал сам, предусмотрев все, что только сможет пожелать душа, разнеженная хорошим парком. Там вокруг овального стола стояли мягкие кожаные диваны, огромный холодильник мог вместить пива на целую дивизию, а современная электроплита и микроволновка за считанные минуты гарантировали прекрасную закуску.

Но летом Иона с друзьями всегда выбирался на поляну, где рядом с мангалом они расстилали скатерть, а вокруг бросали надувные матрасы. Еще успеют насидеться под крышей в дождливую осень и снежную зиму. Даешь природу!

Солнце плавно опускалось за кромку леса, удлиняя стелющиеся по траве тени. Креветки сами таяли во рту, с молниеносной скоростью исчезая с большого мельхиорового блюда. За пивком пришла очередь водки, запотевшей в морозилке, острых маринованных перчиков, малосольных огурчиков и сочащихся алым соком крупных помидоров. А к ним и шашлык подоспел, розовато-коричневые куски аппетитно млели на шампурах, словно изнемогали от желания и умоляли о счастье быть немедленно съеденными…

Разлили по первой, сдвинули высокие серебряные стопки, крякнули от удовольствия…

Иона лениво жевал огурец, думая о том, что правильно сделал, позвав сегодня ребят попариться и расслабиться. Иначе сидел бы один, в телевизор пялился, или опять понесла бы нелегкая на поиски приключений…

Черт, до встречи с Машей нормальная жизнь была, не приходилось судорожно думать, чем занять вечер, чтобы не одолевали злые тоскливые мысли. Жил человек себе легко, вольно, свободно… а теперь словно подменили.

Как водится, после бани и водки разговор плавно свернул от обсуждения дел и самолетов к не менее важной и животрепещущей для каждого мужчины теме — женщинам.

— Ну облом так облом! — с возмущением рассказывал Серега. — Главное, я ж купился, как пацан! Такой прямо ангел с крылышками. Я ее по кабакам ночным вожу, букеты в корзинах с утра присылаю, а она глазками хлоп-хлоп, из машины выпрыгнет — и домой. Вроде, на «динамо» не похоже, звонка ждет, видит меня, аж сияет вся. Я думаю, малолетка неопытная, приручаю понемногу… А тут днем мимо ехал, ну и заскочил. — Серега выпил и, не морщась, раскусил острый жгучий перчик. — Она дверь открыла, покраснела, глазки забегали… Я ее плечом отодвинул, в комнату… а там парниша, биточек такой… брюки натягивает… А моя фея под халатиком тоже в чем мать родила… И диван у них разложен…

— Я бы врезал, — возмутился Костя.

— Да ну… — Серега усмехнулся. — Она лепетать начала, что ревность в своем бугае будила… А во мне ей машина нравилась и дорогие развлечения… Короче, я для души, а парниша для тела.

— Это что! — подхватил Костя. — Я не рассказывал, как полторы штуки баксов в борделе оставил?

— Ты где ж такой дорогой нашел? Или зараз по всем прошелся?

— Да в Италии сдуру ребята шепнули, что там по спецзаказу девственниц предлагают.

— А ты что, целок не ломал? — хмыкнул Серега.

— Да представь, не тянуло раньше. С опытными проблем меньше. А тут думаю, надо же все в жизни попробовать, что ради такого полторы штуки жалеть? Это ж у нее раз в жизни…

— Ну… — подбодрил Серега.

— Про сухой секс слышал?

— Слышал.

— Ну вот. Типичный случай. И стоны, и слезы, и кровь, все как положено. Классика. Дрожит, боится… Ну я себя просто орлом почувствовал. Еще сверху ей дал три сотни. Короче, понравилось. Через несколько дней опять туда пошел. И что вы думаете? Меня снова к ней приводят.

Серега заржал:

— Хорошая подстава.

— Ага. Ну я ей на смеси французского с нижегородским объяснил, что к чему. Она, оказывается, специальными травами так стерилизуется, что как терка вся шершавая внутри, а мужикам кажется, будто они и вправду первопроходцы. А остальное — спектакль. У них это бешеным спросом пользуется.

Иона слушал ребят и молча пил стопку за стопкой. На свежем воздухе после очищения баней хмель совсем не брал, голова была на удивление ясной.

— Я тоже недавно… — начал было он и запнулся.

Перед глазами встала Маша. Она смотрела на него широко раскрытыми испуганными глазами… Только что он прижимал к себе ее упруго напряженное тело, а потом вдруг она с силой хлестнула его по щеке…

Нет, это невозможно… Такого просто не бывает… Это Иона хватается за соломинку… Почему не бывает? Трудно сохранить такое сокровище до двадцати семи? Господи, идиот! Какое простое объяснение всему — и ее робости, и неподдельному страху в глазах, и смущению, и взглядам украдкой… А как она боялась дотронуться до его тела, когда ухаживала за ним… Иона до сих пор чувствует легкие прикосновения прохладных пальчиков, которые Маша тут же, словно обжегшись, отдергивала…

А эта привычка ходить, чуть ссутулясь, постоянно одергивая юбку… Будто прячет себя от нескромных взглядов… Ему и в голову не могло прийти, что у Маши просто не было еще в жизни мужчины, с которым она стала бы близка… Конечно, привык, что любая соплюшка уже имеет немалый опыт… А ведь она стесняется этого! Иначе сказала бы, объяснила свою реакцию… Но Маша ведь приходила к нему, заказывала полет… Для чего? Может быть, хотела объяснить? А он, как последний дегенерат, укатал ее до потери пульса!

Если бы он только понял это раньше! Тогда не полез бы под юбку, как молодой кобель, жадно и нетерпеливо… Он просто отпугнул этим Машу. Она не может довериться первому встречному, она бережет себя для единственного… И им мог бы стать Иона, если бы не повел себя, как самоуверенный, самовлюбленный идиот!

Ребята вгрызались зубами в сочные куски мяса, с нетерпением ожидая продолжения истории. Иона поглядел на них и вдруг улыбнулся.

— А я полный козел, мужики, — сказал он. — Сижу с вами водку пью, а должен быть совсем в другом месте.

Действительно, почему он до сих пор не нашел ее, не захотел все выяснить сам? Может быть… нет, наверняка… Маша ждет его…

Иона пружинисто вскочил.

— Ребята, вы не спешите. Пейте, ешьте… — Он нажал кнопку портативной домашней рации: — Семен, уберешь на поляне и постелишь Сереге с Костей наверху в гостевых.

— Понял, — послушно отозвался Семен, выполняющий функции и охранника, и домоправителя одновременно. — А вы уезжаете, Иоанн Алексеевич? Ворота запирать?

— Да, — сказал Иона и тут же отругал себя за самоуверенность. Может, Маши нет на даче? Может, после всего она вообще не захочет его видеть? Но отступать он не намерен. — Приготовь мне серый костюм и выведи «мерседес», — велел он.

Как странно устроена человеческая память. Она безжалостно стирает болезненные воспоминания, блокирует к ним доступ, и только случайно одного толчка оказывается достаточно, чтобы все минувшее вновь ясно и четко встало перед глазами. Как будто лишь вчера это произошло…

Ионе тогда было ровно в два раза меньше, чем сейчас. Ему пошел шестнадцатый год, и он казался сам себе ужасно взрослым и самостоятельным. А если учесть, что за высокий рост, широкие плечи и безудержную смелость в потасовках он был допущен в компанию местных «королей», то можно себе представить, насколько Иона тут же вырос в собственных глазах.

Одно смущало — новые друзья постоянно бахвалились своими победами над слабым полом, причем порой приписывали себе неслыханные подвиги. А Иона все никак не мог решиться… И вот однажды случай представился, судьба улыбнулась ему. Красивая девушка Катя, которая в их компании славилась безотказностью, шепнула, что ждет его вечером, предков дома не будет. Катя была на три года старше, опытнее, и именно это тянуло к ней Иону.

Полдня он слонялся в ожидании вечера, ощущая смутную дрожь внутри, предвкушая первое интимное свидание и рисуя в воображении картины одна заманчивее другой. Чтобы хоть как-то убить бесконечно тянущееся время, а еще для храбрости и куражу Иона купил бутылку портвейна и выпил ее прямо из горлышка в заброшенной беседке, заедая яблоком.

Он до сих пор помнил, как шуршали под ногами опавшие листья, когда он шатался по скверу, не замечая осеннего холода, и думал о Кате, которая встретит его в полумраке своей квартиры и, не включая свет, поведет прямиком в спальню… И там она станет мягкой и податливой, позволяя Ионе делать с собой все, что ему заблагорассудится… и только ее тихий, словно мурлыкающий, смешок будет раздаваться в темноте… А потом он перейдет в долгий протяжный стон, она вскрикнет, прижмет Иону к себе и выдохнет восхищенно:

— О! Ты гигант! Я так и знала… Ты лучше всех!

Кровь горячими толчками пульсировала в висках, ладони почему-то стали мокрыми, а листья все шуршали, словно брошенный ему под ноги шелковый халатик… Иона посмотрел на часы. Еще долго, ужасно долго ждать назначенного часа… Он посчитал остатки денег и взял еще «бомбу» дешевого плодово-выгодного. Он пил его большими глотками, но дрожь не проходила, только желудок сжимался, словно судорогой… Иона решил, что от голода, но не мог себя заставить поесть. Кусок в горло не лез, наоборот, при мысли о еде начинало тошнить.

Как ни странно, он совсем не опьянел, хмель не брал, а нервы оставались взвинченными до предела. И голова работала ясно и четко, поэтому все, что произошло потом, навсегда врезалось в память.

Лучше бы и не помнить ничего, не соображать в хмельном угаре… Ровно в условленное время Иона позвонил в Катину дверь. Она открыла, дразня манящей улыбкой, отступила назад, взяла его за руку и повела за собой.

— Ты замерз, что ли? Весь дрожишь…

Иона кивнул.

Вся его отчаянная храбрость куда-то вмиг улетучилась, он слова не мог вымолвить.

— Выпить хочешь? — спросила Катя.

Он помотал головой и нетерпеливо схватил ее обеими руками.

— Подожди… — она отстранилась и засмеялась. — Какой быстрый!

Но Иона видел, что ей нравится его напористость… И на ней действительно был шелковый халат, и он шуршал, когда он дрожащими пальцами развязывал пояс, одновременно тычась губами в ее теплую тонкую шейку с завитками белых, как лен, волос. За Катиной спиной была расстелена широкая кровать… розово-оранжевые пальмы на простыне… приглушенный свет ночника золотит ореол тонких, летящих волос… Он разом опрокинул Катю на эти пальмы. Она прикрыла глаза, подставляя всю себя под его разгоряченные губы… Под распахнувшимся халатиком больше ничего не было, и Иону просто ослепило ее обнаженное тело с оставшимися после летнего загара белыми полосочками на груди и животе… Он с такой силой сжал эту неправдоподобно белую грудь с крошечным коричневым соском, что Катя вскрикнула:

— Потише! Больно же… Не так… глупый…

Она взяла его руку и принялась водить ей по своему телу, опуская все ниже и ниже, пока пальцы Ионы не коснулись других волос, жестких и курчавых… Там, куда они скользнули, было горячо и влажно, и Катины бедра раздвигались призывно, приглашая приступить к тому, ради чего он, собственно, и пришел…

Иона с трудом оторвался от заманчивой ложбинки и трясущимися руками принялся стаскивать джинсы. Как назло, они плотно обтягивали ноги, просто прилипли к ним, и он путался в штанинах, как детсадовец, злясь на себя за нерасторопность. Он так хотел ее, что каждая лишняя секунда казалась целым веком… А когда наконец справился с одеждой и рухнул сверху, вмяв в розовые пальмы мягкое теплое тело Кати, то понял вдруг, что… не может… Тело не подчинялось его приказам… Еще пару минут он отчаянно елозил по ней, чувствуя, как сжимают его бока ее голые коленки, как нетерпеливо постанывает в его объятиях Катя… и был готов расплакаться от досады.

— Ну… — хрипловато выдохнула она. — Ты что?

Иона резко поднялся и сел на постели, отвернувшись в сторону. Его колотило, словно от озноба.

Катя приподнялась на локте и разочарованно хмыкнула:

— И это все? Ну, герой…

Ее мурлыкающий смех был таким обидным… Иона сжался в комок, нашаривая на полу джинсы.

— Ладно… — она протянула руку и погладила его по ноге. — Не хнычь. Давай я помогу…

Прохладная ладонь скользнула по его паху, затеребила по-хозяйски… но от этого стало еще хуже. Удушливой волной поднялась брезгливость, и Иону вдруг затошнило. Он вырвался, схватил джинсы и бегом умчался в ванную. Желудок сжимался от боли, когда его выворачивало наизнанку, а в паху словно засела острая игла. Все плыло перед глазами, розовые пальмы почему-то скакали по белому кафелю… Он умылся, надел штаны, осторожно приоткрыл дверь… и наткнулся на насмешливый Катин взгляд.

— Убегаешь?

— Д-да… мне пора… — пролепетал Иона.

И тогда она презрительно скривила красивые губы и зло припечатала:

— Слабак. Импотент!

Эта стерва раззвонила по всей округе о его позорном фиаско, и парни теперь встречали Иону громким гоготом:

— Эй, Казанова! Какой ты импо…зантный!

Пару раз он дрался с бывшими дружками, потом, сцепив зубы, проходил мимо, стараясь не реагировать на насмешки, а потом словно с цепи сорвался. Иона стал доказывать всем и себе, что может воистину стать Казановой. Он даже не помнил, как звали его первую женщину. Встретил ее на улице, целый вечер они таскались по подъездам, он целовал ее и чувствовал, что она согласна… А потом взял быстро и дерзко прямо в подъезде у мусоропровода, кайфуя не столько от близости, сколько от риска быть застигнутым в самый ответственный момент. И понесся калейдоскоп лиц и имен: Даши, Кати, Оли… Он испытывал к ним только физическое влечение и моментально забывал, добившись своего.

И всем им он мстил за тот издевательский смех, за те упреки и насмешки… Все они, грязные, гнусные, продажные, должны были компенсировать, замолить своей покорностью его обиду. И ни разу почему-то не встретилась ему непорочная девушка. А может, он сознательно выбирал таких? Но почему-то Иона вбил себе в голову, что их просто не бывает, вымерли, как динозавры, и становятся опытными искусительницами прямо с пеленок. Теперь дружки называли его Казановой уже уважительно, он всех их переплюнул по числу бестрепетных побед.

Сколько за эти годы у него было женщин? Иона даже сам затруднился бы сосчитать. Шатенки, брюнетки, блондинки… Высокие, низенькие, худенькие, полные… И законченные дуры, и умницы-разумницы… Он доставлял им радость, они — ему… И больше никаких обязательств. Иона просто выбрасывал их из головы, как ненужный мусор. Есть много других забот: бизнес, клуб, самолеты, парашюты, друзья… А женщины не стоят того, чтобы тратить на них свою умственную энергию.

И только к Маше постоянно возвращаются мысли…

Он чувствовал себя полностью защищенным от женского влияния и вдруг влип… Это чувство обрушилось, как лавина, внезапно, с первого взгляда… Говорят же: «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…» И Иона оказался совершенно не готов к такому испытанию. И, словно защищаясь, мерил ее старыми привычными мерками: расчетливая, лживая, коварная… А она оказалась так непохожа на всех остальных… Он оскорбил ее, обидел и теперь представляется ей таким же чудовищем, как и остальные мужчины вроде ее скользкого, противного соседа…

Да как он мог поверить этому Антону?! Идиот! Самому разве глаза застило? Вот уж олух царя небесного! Поднебесного… Бросился искать утешения в голубом просторе, а надо было спуститься на грешную землю и исправлять свои ошибки.

«Ничего, еще не поздно… — думал Иона, заводя «мерседес». — Господи, хоть бы не было поздно!»

 

Глава 12

Тау-квадрат

— Ну куда ты на ночь глядя? — не выдержала мама. — Нарвешься на неприятности…

— А! Кому я нужна? — беспечно махнула рукой Маша.

Она быстро собирала сумку, не отдавая себе отчета в том, что рвется на дачу, просто минуты лишней не может дома усидеть. Однако причина для столь спешной поездки была уважительная. Утром встречать арендаторов, так что ей всю ночь придется мыть и чистить дом. Не может же она допустить, чтоб резной терем-теремок предстал перед чужим критическим взором в жалком, неприглядном виде!

— Ой, Маша, — вздохнула мать. — Может, лучше все-таки с утра? Что-то на сердце неспокойно.

— Ну сама подумай, что со мной может случиться? Волки съедят? — пошутила Маша. — Там же дачи кругом, люди допоздна гуляют, молодежь на мотоциклах гоняет…

Она примирительно чмокнула мать в щеку. Узнав о том, что продажа откладывается, мама заметно повеселела. Вот, ругала отца, проклинала эту дачу, а чуть с ума не сошла, поняв, что ее может больше не быть… Да и Маша хоть и лелеяла свое решение, а словно камень с души свалился… Продать — предать. Это самое легкое, и все равно ее проблему этим не решить. Что она сбежала, как трусишка? Надо встречать трудности с гордо поднятой головой. Надо учиться жить без Ионы, зная, что он рядом, но она его никогда не увидит… Так, как мама жила все эти годы в нескольких кварталах от новой отцовской семьи.

…Маша выскочила из метро и быстро глянула на электронное табло. До ее электрички еще оставалось время, можно не спеша купить билет и спокойно пройти по перрону в первый вагон. От последнего идет к их кооперативу широкое асфальтированное шоссе, по нему стремглав носятся местные «рокеры», но к Машиной крайней даче ближе от первого, через небольшой лесок, по тропинке. Она всегда так ходит, только маме не говорит, чтоб не волновать.

Маша встала в очередь к кассе и тут только заметила между киосками в углу знакомого астролога с компьютером. Надо же, Пикассо опять на своем месте. А ведь поздно, в метро уже все лоточники по домам разошлись… Впрочем, у него самая работа — в пятницу вокзал забит людьми, все торопятся на дачи, вон парочка внимательно выслушивает, что им вещает Пикассо. Небось убеждает, что сами звезды предназначили их друг другу… Ему же за это деньги платят.

Она не удержалась и словно невзначай заглянула в монитор. Опять картинка в стиле абстракционистов с двумя наложенными друг на друга кругами, исчерканными красными и синими линиями. Пикассо поднял глаза и встретился с Машей взглядом.

— А, старая знакомая… — весело сказал он. — Ну что, рискнете попытать судьбу?

Маша смешалась:

— Зачем? — пролепетала она. — Я про себя и так все знаю.

— Ну вы же думаете, что это шарлатанство…

— Вовсе нет… Просто…

— А хотите, я докажу? Просто ради принципа, бесплатно? Я ведь вас не знаю. А всю правду расскажу.

— Не надо! — быстро отказалась Маша. — У меня сейчас электричка…

— А это быстро. Всего пару кнопочек нажать. Когда у вас день рождения?

— Десятого сентября… — почему-то сказала Маша.

Интересно, поймет этот электронный Пикассо по своим кружкам и линеечкам, что происходит сейчас в Машиной жизни? Записано в его компьютерной программе то, что сейчас происходит в ее душе? Выделен там день, который перевернул всю ее жизнь? Конец мая… сильная гроза… падающий самолет… Ее вдруг охватил азарт, словно она приготовилась сразиться с этими бездушными кубиками и треугольниками. Ну-ка, кто кого?

Услышав Машин год рождения, Пикассо не сумел скрыть удивления, и Машу это обрадовало. Не так уж плохо она выглядит, если незнакомый парень искренне сообщил, что она похожа на школьницу, а не на взрослую даму.

— Конечно, — словно оправдываясь, тут же залепетал он. — Надо было предположить… Это Меркурий…

— И Прозерпина, — не задумываясь, ляпнула Маша всплывшее в сознании слово.

Он посмотрел с каким-то подозрением.

— Вам, наверное, уже кто-то делал гороскоп?

— Нет-нет, — быстро заверила Маша. — Просто сейчас столько об этом пишут… Вот Плутон, например…

— Плутон — планета смерти и трансформации, — словно учитель, сообщил Пикассо. — Он отвечает за массы, катастрофы и секс.

Маша густо залилась краской. Она хотела было тут же уйти, но на экране возникла странная, напоминающая звездочку, картинка. Красные и зеленые черточки делали ее немного зыбкой, как бы не до конца проявленной.

— Интересно… — пробормотал парень, и она замерла рядом, словно ребенок, заинтригованный непонятной игрушкой, вслушиваясь в странную магию слов: — Венера в Деве, подавлена Меркурием, да в конъюнкции с Плутоном… Ого! — Он пристально посмотрел на Машу. — А сегодня у вас все было в порядке?

— А что?

— У вас транзитный тау-квадрат на Плутон. От Венеры и Марса.

— Ну и что?

— Могут быть нападения, денежные потери, опасности насилия…

— Абсолютно все в порядке! — сообщила Маша с тайной гордостью, что может опровергнуть эти компьютерные расчеты.

Пикассо смущенно замолчал и опять посмотрел на картинку.

— Нет, точно сегодня… Может, просто с кем-то поругались? — предположил он.

— Наоборот, помирились. И избежали непоправимой потери. Раздумали дачу продавать.

— Ну вот! — тут же нашелся Пикассо. — Отказались от запланированных денег… Возможно, от наследства умершего…

— От наследства, — подтвердила Маша, и астролог обрадованно закивал, найдя наконец подтверждение своим словам. — Только не отказались, а сохранили.

Пикассо выглядел таким растерянным, что Маше стало жаль его. И чего она так панически боялась, будто он сумеет раскрыть все ее тайны? Это же просто элементарная психология: человек ждет, что ему расскажут о его проблемах, и сам поневоле выдает их, кивает, комментирует сказанное астрологом, подсказывает ему своими реакциями, что именно хочет услышать, а потом восхищается, каким точным получился его портрет. Портрет работы Пабло Пикассо… С ухом на подбородке и глазом, размазанным по щеке… Теперь, развенчав его «науку», Маша сжалилась и бесстрашно поинтересовалась:

— Так что вы мне хотели сказать насчет «классического типа»? Помните?

— Да-да, — заторопился он. — У вас еще есть время? Пять минут до электрички? Тогда в двух словах… Ваши чувства подавляются разумом, но вы очень сексуальны… Такой, знаете ли, тип Катюши Масловой…

Маша не выдержала и расхохоталась. Прямо пальцем в небо! Ну, Лев Толстой, ему бы романы писать! Когда ей дарили синий чулок и фаллический кактус, почему-то никому в голову не приходило, что она сексуальна, как проститутка…

— Я сказал что-то смешное? — растерялся Пикассо.

— Простите. Просто у меня хорошее настроение, — ответила Маша. — Вопреки вашим квадратам. А теперь я правда спешу.

И она помчалась на платформу, оставив Пикассо, который озадаченно уставился в свою картинку.

«А вообще, в чем-то он прав, — думала Маша, трясясь в битком набитой электричке. — Я всегда стараюсь себя контролировать. Но разум здесь ни при чем, это происходит помимо моей воли, само собой. И может быть, эти странные сны, которые начали меня буквально преследовать, сны, в которых я с радостью позволяю Ионе то, чего так боюсь наяву… может, это выплескивается из подсознания либидо, как говорит Фрейд? Основной инстинкт? А какими умными словами это ни назови, все просто… Просто я тоже живая, тоже женщина… И не стыжусь этого, а радуюсь».

Маша поймала себя на том, что мчится на дачу, словно там у нее назначено свидание… После пикировки с астрологом настроение стало — высший класс. Она всегда обожала загнать собеседника в тупик острым словечком или неожиданным поворотом в диалоге. Он сам нарвался, загрузил ее непонятными терминами… Впрочем, она ведь ни капли не соврала. Тау-квадрат… Грозные тучи над головой… Страшилки для слабонервных. Человек впечатлительный поверит и действительно сам накличет на себя беду. Если ждать плохого, оно и исполнится.

А Маша почему-то ждала хорошего. Ей казалось, что сегодня она обязательно должна увидеть Иону. Она даже чувствовала, как он торопится к ней… Может, он встретит ее на платформе, молча обнимет, попросит прощения и произнесет слова, которых еще никто ни разу в жизни ей не говорил?

А почему этого не может быть? Глупо верить в сказку со счастливым концом? Нелогично? Тогда долой логику! Да здравствует абсурд и хаос!

На Машиной станции вышло несколько человек. Она из-за астролога так и не успела дойти до первого вагона. И теперь толкалась вместе со всеми на платформе и… искала глазами… Кого? Вот мужчина встретил жену и взял у нее сумки… Вот двое ребят обняли сошедших с электрички девчонок…

С чего она взяла, что Иона должен ее встретить? Как глупо… Маша побрела через всю платформу к своей тропинке. Все остальные пошли по освещенной трассе… Как пусто, темно и одиноко… Неужели предчувствие обмануло ее?

Маша спустилась по железной лесенке с насыпи и растерялась. Ничего не видно, деревья сплетаются в сплошную черную полосу, а тропинка едва угадывается под ногами. Ничего, здесь недалеко… Она же не маленькая, чтобы бояться темноты. И Маша, подбадривая себя, шагнула в сумрачную пугающую тень, в черное, подрагивающее от ветерка, колышущее ветками чудище… Вблизи она хорошо различала стволы деревьев и чуть заметно белеющую тропинку, а дальше все сливалось в сплошную непроглядную жуть. Раньше было наоборот — Маша под носом ничего не видела, зато вдали — до мельчайших деталей. Она еще не успела привыкнуть к перемене своего зрения и потому не сразу заметила густые заросли дикой малины. Сбилась с пути? В трех соснах заблудилась? Глупейшее положение! Где тропинка? Куда теперь, вправо? Влево? Главное, до дачи рукой подать…

Кто-то вдруг резко дернул ее за сумку.

— Пусти! — громко сказала Маша, а сердце ухнуло в пятки. — Я закричу! А-а-а!

Невидимка не пускал. Он вцепился в сумку… подкараулил… обокрасть хочет… Да кто мог заранее знать, что она здесь пойдет? Маша быстро повернулась… Никого. Просто ремешок сзади зацепился за ветку. Все логично, никакого абсурда…

Она отыскала тропинку и медленно пошла дальше. Вон уже виднеются за деревьями огоньки дачного поселка… Здесь тропинка свернет вправо, запетляет через луг, чтобы выбежать к пруду… Значит, Маше чуть левее, вдоль крайних неосвоенных участков… Она подходила все ближе, и все сильнее колотилось в груди сердце. Не может быть! Ей показалось… Нет… Показалось… Точно. Это свет на веранде… И в нижней комнате… Это свет! На ее даче! Значит, Иона все-таки пришел! И ждет ее…

Гундос, Еж и Колян хорошо затарились в сельпо и весь день киряли на берегу пруда, изредка освежаясь в мутноватой водичке. Дачники уволокли своих детей подальше от их жизнерадостного гогота и ненормативной лексики. Ну и славно, никто не мешает, не цепляется с нравоучениями… Однако стемнело, и закуска кончилась… И тут Коляну пришла в голову идея пошарить по дачкам.

— Ты че, вик-энд ведь… Щас людей в каждом сарае, как мух… — отговаривали дружки.

Но Колян присмотрел крайний нехилый домишко с резным крылечком, смотревший темными окнами прямо на луг. Хороший домик, главное, на отшибе… Хозяева, видать, в Москве оттягиваются, не ждут дорогих гостей… А калитка-то! Проволокой к ограде прикручена… Только от кошки и запирать! Даже возиться долго не пришлось.

— Картошки подкопай! — велел хозяйственный Еж, но Колян нашел грядку с помидорами и издал радостный вопль.

Спелые сочные помидорины просто умоляли, чтобы их сорвали. Пожелтевшие кустики клонились под тяжестью огромных плодов. Колян нарвал полный подол майки, а остальное потоптал. Просто так, от нечего делать. Гундос разбил стекло на веранде, смешное такое, разноцветное… и они влезли через окно в дом.

Ну, нормально хозяева им тут приготовили… Весь шкаф забит вареньем, пачка макарон, несколько банок тушенки… А выпить у них еще есть. Хоть залейся! То-то будет пир горой! Они открыли тушенку, высыпали в миску помидоры, а Еж пошел шарить по дому в поисках стаканов. Свои, пластиковые, они у пруда бросили. Вернулся злой. Ну и дача! С виду богатая, а ни видика тебе, ни телика, ни мебели приличной… Так еще и стаканов нет! Одна дурацкая чашка в горошек.

Делать нечего, пришлось пить по очереди. Только настроение с каждой новой дозой становилось все хуже и хуже. Какие козлы здесь живут? Даже взять нечего… Колян предложил поколотить на фиг все эти варенья-соленья, раздолбать цветные стекляшки в окнах, в общем, оттянуться как следует. Он выволок откуда-то огромный медный таз, обхватил, как барабан, и поискал, чем бы стукнуть, чтоб зазвенело и загудело… Как вдруг на веранде послышались чьи-то шаги…

Маша еле передвигала ноги, постепенно замедляя шаг. Чем ближе к даче, тем больше ее охватывала робость. Она замерла у калитки, поглядела на сорванную проволоку… Сквозь освещенные цветные стекла веранды в глубине дома виднелся чей-то силуэт… Высокий мужчина… Ну что она стоит?! Зачем оттягивает этот миг? Всего-то надо взбежать по крылечку, распахнуть дверь и…

Маша перевела дыхание, быстро подколола растрепавшийся пучок на затылке и одним махом, почти не касаясь ступеней, взлетела на крыльцо, не в силах сдержать глуповатую счастливую улыбку… Она распахнула дверь… И тут же шарахнулась, оглушенная неожиданным гулким грохотом. Это высокий юнец с противной пьяной рожей лупил поварешкой в медный таз.

Она сразу не поняла, кто это. Что они делают в ее доме? Только выхватила одним быстрым взглядом кучу деталей: пустые бутылки, растоптанные по полу окурки, консервные банки на служившей столом шахматной доске… И еще двух не менее омерзительных типов, которые, увидев ее, медленно начали подниматься навстречу…

— Что здесь происходит? — придя в себя от неожиданности, строго сказала Маша. — Ну-ка выметайтесь! Я милицию позову!

— Зови… — осклабился Колян, бросил таз и шагнул к ней. — Только громче кричи, а то не услышат.

— Ты вовремя, хозяйка, — хихикнул Гундос. — Мы как раз не знали, чем заняться…

Потные цепкие руки крепко схватили Машу, дернули вперед и захлопнули дверь.

— Помогите! — Изо всех сил крикнула она в отчаянной надежде, что услышит кто-то из соседей. — Помо… ги…

Тяжелая ладонь зажала ей рот, и Маша оказалась прижатой спиной к высокому… а прямо перед ней возвышались еще двое… И довольные сальные улыбочки сияли на прыщавых физиономиях…

Антон Белецкий досматривал по видику свежий боевичок и пил холодное пиво. На экране стреляли, орали, машины взрывались и переворачивались в воздухе… И вдруг откуда-то со стороны Машиной дачи донесся слабый далекий крик…

— Помогите…

Антон остановил фильм и выглянул в окно. Тихо. Может, показалось? Надо бы выйти, посмотреть, кто кричал… А собственно, чего идти? Он что, крайний? Если кого-то грабят или убивают, чем он защитит? Голыми руками? Только себе неприятностей заработает… Может, звякнуть ментам? А что он скажет? Слышал звон, да не знаю, где он? И потом, другие дачи рядом… Соседи, если надо, пусть выходят, вызывают… Да почти наверняка это кто-то балуется! Какой-нибудь молокосос зажал подружку, а она орет, дразнит его… Антон зевнул, закрыл окно и вернулся к фильму.

На соседних дачах никто вообще ничего не слышал. Слишком далеко. Да и окна закрыты, чтоб комары не налетели. И телевизоры орут, так что рядом друг дружку не слышно… Да тут еще чей-то припозднившийся сынок вернулся с гулянки на своем драндулете, вспорол рычащим мотоциклом сонную разморенную тишину… Некому приходить на помощь в престижном профессорско-академическом кооперативе «Солнечный»… Да разве кто-то звал?

 

Глава 13

Незваный гость

Иона гнал «мерседес» по глухому проселку, на глазок сокращая путь. Елки и березы на обочине сливались в сплошную полосу, а ему казалось, что машина едва плетется. Почему нельзя летать на самолете, куда и когда вздумается? Почему обязательно соблюдать выделенный «коридор»? Сейчас бы рвануть на себя рукоятку штурвала и взмыть ввысь… и всего через несколько мгновений увидеть сверху теплый уютный огонек в окнах Машиной дачи… Все-таки скорость — понятие относительное. «Птица-тройка»… — писал Гоголь. — Какой русский не любит быстрой езды?..» И мчались лихачи, рвались вперед горячие кони, ветер свистел в ушах… А максимальная скорость, которую может развить лошадь, всего сорок километров в час. Иона как-то ради смеха попытался проехаться со скоростью «птицы-тройки»… Просто издевательство над современным человеком!

Современный… значит, шагающий в ногу со временем. Иона всегда считал себя таковым. А вот Маша… Она как будто опоздала родиться. Ей бы жить в прошлом веке, собирать с девушками ягоды, плести венки, следить за хозяйством в отдаленной деревенской усадьбе, читать французские романы и ждать своего единственного, которому с благословением вручат ее родители. И она «будет век ему верна»…

Интересно, что она сейчас делает? Пьет чай с вареньем и читает книгу? А может быть, спит уже? Ведь она встает очень рано, с первыми лучами солнца… Или просто лежит на своем потертом диванчике, закинув руки за голову, смотрит в темноту широко открытыми глазами и думает… о нем.

Все-таки они с ребятами много выпили. Иона чуть не прозевал поворот, реакция замедленная, надо бы сбросить скорость. Но вместо этого он еще сильнее выжал газ.

Надо бы найти заранее слова, которые он скажет Маше. Ведь она может встретить незваного гостя гневной тирадой, да просто выставит его вон и будет совершенно права… Но Иона никогда не умел планировать и рассчитывать, действуя наобум и полагаясь на то, что кривая вывезет…

Рядом с шоссе загудела электричка, вынырнула из-за леса, пронеслась мимо. Застучали колеса, замелькали огоньки вагонов… Последняя… Иона глянул на часы. Неужели уже так поздно? Раньше время тянулось бесконечно, а сейчас, когда он решил объясниться с Машей, оно словно спрессовалось и несется с необъяснимой скоростью.

Ничего, лучше поздно, чем никогда… Никогда — это, значит, пустота и бессмысленность, тоска, которую не залить водкой, не заполнить податливыми подругами, и даже полеты не дают привычной радости… Без нее — все ничто.

Наконец-то показались впереди сбившиеся в кучку дачи кооператива «Солнечный». Он одним махом проскочил через весь поселок, свернул на боковую улочку… Фары выхватывали из темноты знакомый зеленый штакетник, через который перегибались, свешиваясь на улицу, пышные ветки малиновых и облепиховых кустов. Они тихонько скрежетали по стеклу, словно старались удержать Иону.

В окнах первого этажа горел свет. Иона заглушил мотор, тихо вышел, стараясь не хлопнуть дверцей, и подошел к калитке. Хорошо, что Маша не спит… Только… кажется, она там не одна. Он явился некстати…

За ситцевыми шторками угадывались мужские фигуры. У Маши гости… И один из них, похоже, прижимает ее к себе…

Кровь ударила в голову. Иона зло стиснул зубы. Нафантазировал, идиот! Девушка из прошлого века… тургеневская героиня… А видно, ее мерзопакостный сосед был все-таки прав! Он знал, о чем говорил. Эта тихоня развлекается под покровом ночи, пока все спят, и думает, что все шито-крыто…

Он повернул было к машине, но тут же остановил себя. Неужели он будет спасаться бегством? Оставит позиции без боя? Нет уж! Он войдет сейчас туда, где его не ждут, и посмотрит в ее лживые глаза. Ах, как она смутится, растеряется… может быть, зальется краской… Притвора! Она так умеет краснеть, как будто по-настоящему…

— Какая приятная компания, — скажет он спокойно. — Познакомь меня со своими друзьями, Маша.

А она захлопает глазками, затеребит косу, неловко оттолкнет этого фраера, который облапил ее своими ручищами, и примется быстро поправлять сползшую с плеча лямку сарафана, якобы скромница… Или не заходить? К чему испытывать очередное унижение? Разве Маша давала ему обещания, разве он обладал ей, чтобы теперь предъявлять претензии?

— Ты не вовремя, — скажет она. — Не помню, чтоб я тебя приглашала.

И ему останется только повернуться и уйти, как оплеванному. Иона вернулся к машине, но не удержался, глянул еще раз на ее окна. Что у них там, танцы? Толкутся посередине, вплотную друг к другу. Тогда почему не слышно музыки? Только неразборчивые и, судя по интонациям, пьяные мужские голоса доносятся через плотно прикрытые рамы. Ругаются? Выясняют отношения? Может, у нее одновременно встретились сразу три соперника? В таком случае только его там и не хватало…

В лицо пахнуло удушливым перегаром. Машу чуть не стошнило от отвращения. Липкие, потные руки больно стиснули грудь, над ухом раздался короткий смешок… Она резко дернулась, изо всех сил пытаясь вырваться из этого отвратительного плена, но Колян крепко зажал ей рот ладонью.

— Держи крепче, — сопя, бросил ему Гундос.

Он вплотную подступил к Маше и рванул на себя блузку. Пуговицы градом посыпались на пол, полы распахнулись, открывая взорам пьяных подонков простенький белый лифчик. Маша инстинктивно вскинула руки, чтоб загородиться от чужих взглядов, но Гундос быстро перехватил их и до боли сжал запястья.

— Не дергайся, киска, — хрипло хохотнул он. — Давай по-хорошему.

— Желание гостя — закон, — подхватил Еж.

Он вдруг нагнулся и оторвал от пола Машины ноги, вскинул их вверх, одновременно разводя в стороны. Маша повисла между ними, извиваясь всем телом, выгибаясь в тугую струну, чтобы помешать этим чужим рукам задирать узкую юбку.

Отчаяние и ужас совершенно парализовали волю. Только глухие стоны и мычание прорывались из крепко зажатого рта. Прямо перед собой она видела налитые кровью, нечеловеческие глаза…

— На пол клади, — выдохнул Гундос.

— Я там диван видел…

Они перетащили ее из кухни в комнату. Жесткий диванный валик уперся в шею, а сверху тут же навалилось сопящее чудовище. Кто-то больно вывернул назад руки, рванул книзу растрепавшиеся волосы.

— Не дрыгайся, сучка, хуже будет!

Юбка сбилась в комок вокруг талии, от сильного нетерпеливого рывка лопнула резинка трусиков…

— Не… нет… — отчаянно сопротивляясь, замычала Маша, чувствуя, как сильные колени расталкивают в стороны ее ноги…

И вдруг тот, кто был сверху, отлетел в сторону от мощного толчка.

— Чего пристроился? Я первый…

— Ты держи…

— Сам держи, козел!

На какую-то секунду рука, зажимавшая Маше рот, отпустила ее, чтобы дать корешу в зубы. Она быстро заглотнула воздух, пружинисто подтянула колени и со всей силы пнула ногами того, что был ближе, и крикнула что было мочи:

— Спасите!

— Не ори, курва!

Насильники вновь объединились. Мощный удар впечатался в скулу. У Маши в глазах потемнело. Еще один удар под дых остановил дыхание. И последняя коротенькая, безысходная мысль возникла и угасла вместе с меркнущим сознанием: «Вот и все… Конец… Иона! Где же ты?!» Она увидела его напоследок так ясно и четко, как наяву, и свет исчез…

Она уже не чувствовала, как три пары рук разворачивают ее обмякшее тело, торопливо сдирая остатки одежды…

Иона сел в машину, протянул руку к стартеру и последний раз бросил взгляд на освещенные окна дачи. И вдруг отчаянный крик прорезал ночную тишину. Хрипловатый, переполненный нечеловеческим ужасом, но такой знакомый голос.

— Спасите!…

Это кричала Маша!

Иона одним прыжком выскочил из машины, в одно мгновение миновал короткую дорожку и взлетел на крыльцо. От сильного удара плечом дверь едва не сорвалась с петель. В ярком электрическом свете он моментально «сфотографировал» жуткую картину происходящего.

Трое пьяных подонков выкручивали бесчувственное тело Маши. Они собирались изнасиловать ее…

Дикая животная ярость мощным толчком поднялась откуда-то изнутри, и Иона взревел, словно раненый зверь. Он бросился на них, расшвыривая в стороны и нанося удары направо и налево. Бац! И стриженный под ежик верзила захлебнулся кровищей из расквашенного носа. Второго коленом в мошонку и одновременно мордой о бедро… Третий попытался сопротивляться, замахал ручонками и тут же скрючился, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Не помня себя, Иона колотил их, не давая опомниться, с такой жестокостью, которой сам от себя никогда не ожидал. Они что-то лепетали, пускали кровавые сопли, пытались отползти от обрушивающихся на них ударов…

Иона бил их до тех пор, пока подонки не затихли на полу, невнятно постанывая и плюясь выбитыми зубами. Тогда он перевел дыхание, пнул напоследок под ребра длинного, который тужился встать на четвереньки, и тот снова рухнул как подкошенный.

— Получили, суки? — яростно процедил Иона.

Теперь за шкирку, как кутенка, и со всего размаха прочь, так, чтоб он вышиб лбом дверь и посчитал мордой ступеньки. И второго следом. Третьего, самого тяжелого, он протащил по полу, оставляя на половицах грязный кровавый след, и швырнул сверху на распластанных у крыльца дружков.

Они извивались на земле, сжимая ладонями отбитые причинные места. Ничего, надолго отпадет охота искать развлечения.

— Следующий раз с корнем оторву, — пообещал им Иона. — А теперь дуйте отсюда. Или помочь?

Цепляясь друг за друга, его противники с трудом поднимались на ноги, снова падали, отползали к калитке, подальше от этого сумасшедшего…

В пылу драки Иона совершенно забыл о Маше. Он видел перед собой только гнусные рожи и с яростью наносил удары, думая только о том, чтобы уничтожить их, стереть эту пакость с лица земли. Он с трудом остановил себя, чтобы не убить их. И только сейчас осознал, что все это время Маша неподвижно лежала на диване, не подавая признаков жизни…

Господи! Они убили ее! Иона бросился к дивану, затряс ее за плечи, прижался ухом к груди… Ну, сволочи! Если она сейчас не откроет глаза, вам не уйти далеко. Возмездие настигнет вас. И оно будет страшным…