Техника — молодёжи № 5, 1964

Рис. Р. Авотина

 

ПРЕДЕЛЫ ФАНТАЗИИ

Разговор шел на английском языке — из уважения к младшему гостю. Невзирая на то, что этот нищий полу-юноша-полумальчишка, назвавшийся гражданином Соединенных Штатов, был подобран хозяином дома несколько часов назад на Фонтанке.

И молодой князь из рода Одоевских, Рюрикович, бывший познатнее самих Романовых, богач, писатель и философ, чувствовал себя преотлично в застольной беседе с заокеанским побродяжкой, как и третий сотрапезник, провинциальный профессор лет тридцати пяти. Тот, впрочем, больше слушал, с явным удовольствием поглядывая на спорщиков.

— Я утверждаю, — князь, разгорячась, пристукнул по столу мягкой, но сильной рукой, — человеческую фантазию больше всего прельщает неземное! Мистика — потребность человека. Пусть родится из перстня сильфида, пусть привидение неслышно пройдет по обжитым и привычно банальным комнатам. Ах, общение с духами — общая страсть наша! Пусть же читатель встретится с ними если не в жизни, то в книгах.

Американец взял бокал… и неожиданно отставил.

— Что ж, ваш путь, может быть, где-то и пересечется с моим. О, эти тайны неземного! Но думали ли вы, что несравненно больше скрыто в земном? В человеке и в том, что его окружает? Вот ваш чубук, князь… разве вы не отличите его среди тысячи таких же? Вы наложили на него свой отпечаток, вступили с ним в какую-то связь. Так представьте древний род, из века в век живущий в дряхлом замке. Замок стал не только родным. Он проникся жизнью бесчисленных поколений. И в час смерти последнего представителя рода рушится… Или другое… Жена художника должна умереть, когда он положит последний мазок на ее портрет… чтобы жизнь таинственно перешла от человека к изображению. И это еще не все. Раскрыть фантастические глубины души… Я это сделаю, не будь я Эдгар Аллен По из Балтиморы!

Князя явно покоробило. Но он был хозяином. И, смягчая взгляд, он повернулся к их общему слушателю.

— Ну, а вы, профессор, что скажете о нашем споре? Что вы думаете о предмете фантазии?

— Не знаю, что и ответить вам, дорогой Владимир Федорович. Сей предмет довольно далек от меня. Более интересна мне реальность. Сейчас меня занимает вот что. Смотрите, — профессор взял лист бумаги и карандаш, быстро и удивительно точно провел от руки прямую линию, поставил рядом точку, — кажется, через эту точку вопреки Эвклиду можно провести не одну, а по крайней мере две прямые, параллельные данной. А выводы из сего…

— Ну, это уж вы чересчур! — воскликнул американец.

— Хватили, батюшка! — эхом отозвался князь. — О выводах еще говорите! И у фантазии должны быть пределы, господин Лобачевский!

 

НАЧАЛО ОДНОЙ ДИСКУССИИ

Опилки, которыми был усыпан пол кабачка, едва виднелись из-под покрывавших его тел. Еще бы — шел уже третий час пополуночи, а сэр Фрэнсис Дрейк вернулся из Виндзорского дворца, где был принят королевой еще в середине дня. А завтра во главе своей эскадры великий пират и мореплаватель уходил в Вест-Индию.

Пятидесятилетний, он казался не старше своего собутыльника — единственного, кроме Дрейка, кто еще оставался на ногах. Тот был отнюдь не красавец. Его не могли скрасить даже ясные и гордые глаза, выглядывавшие из-под набрякших век. И это в тридцать лет!

— Твоих шуток мне недоставало и в Виндзоре, веселый Билль, — сказал моряк, похлопывая его по плечу. — Жалко, что ты не бываешь на королевских приемах.

Толстяк надменно откинул голову.

— Королева принимает многих, но только короли принимают ее у себя. А я — один из них. Так выпьем, старый морской бродяга, за Вильяма Шекспира, гордость Англии!

— Ай да гордость Англии! Выйдем на улицу, спросим, кто об этой гордости слышал? А кто не знает Дрейка? Пират, распаляясь, продолжал:

— Вот ты умрешь, и кто через десять лет вспомнит «великого» актера? А от меня останутся данные мною имена на карте мира. Спроси у любого школьника, кто открыл мыс Горн! Вторым после Магеллана я проплыл вокруг земного шара. Я воевал в Америке, Испании, Африке и Ирландии, дьявол их возьми! Ты только пишешь и говоришь о путешествиях и войнах, несчастный зазнайка! Вот уже тридцать лет, как я не пишу, а только подписываю, и то только приказы. Вас, писак, хватит, чтобы столетия рассказывать обо мне.

Актер положил руки на стол, посмотрел в глаза довольному моряку и прошептал:

— Ты прав, будь ты проклят, ты прав. Я сам тысячу раз повторял себе все это. Люди делятся на тех, кто действует, и тех, кто пишет о них. Мир, история и женщины предпочитают первых. Фрэнк, ты называл меня своим другом. Возьми меня с собой. Пусть хоть тень твоей славы упадет на мое ничтожество. С тобой и я вырасту. Слушай, вот и стихи об этом.

И, отбивая ритм рукой, актер прочитал:

— Эх, Билль, Билль! Да ты посмотри на себя! С таким ли пузом лезть на мачту! Роль Фальстафа ты ведь написал для себя, старый чревоугодник. Оставайся на берегу, сочиняй стихи и отдавай деньги в рост, домосед!

Флотоводец встал, поправляя роскошный камзол.

— Мне пора на корабль.

Актер схватил его за плечо.

— Фрэнк, мы были друзьями. Что тебе стоит? Вот таку-сенький островок. Или кусочек берега… Все равно где… хоть в Африке… Ты знаешь, актеру тут нечего стесняться — ужасно хочется бессмертия.

— Я думаю! Но остров Шекспира! Чтобы через столетие географы гадали, в честь кого этот остров назван? Смешно! Прощай, «король театра» и «гордость Англии»!

И Фрэнсис Дрейк исчез в дверях.