Утром фотонолёт «Мисхор» начал торможение, и к полудню огромный чёрно-жёлтый диск Ядовитого Мну закрыл полнеба. Все участники акции возмездия собрались в кают-компании и прилипли к иллюминаторам. Стало так тихо, что было слышно, как печень Ихи Еврюжихи обезвреживает принятый накануне алкоголь. Не выдержав нервного напряжения, астроном Панибрат вытянулся в струнку и чистым детским голосом запел: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна». Обстановка разрядилась. Все заговорили, перебивая «друг друга, причём выделялся бас Скабичев-кого, который доказывал доктору Фишеру, что жёлтый цвет планеты обусловлен большим количеством дисперсного золота во взвешенном состоянии. Фишер несколько переполовинил оптимизм рыцаря науки, сказав, что это может быть не мелкодисперсное золото, а крупнодисперсный кал.
— Сами вы кал, — обиженно сказал Скабичевский, но тут Аванес Попян постучал «Паркером» по графину и объявил:
— Соратники! Мы у цели. Слушайте ближайшую и отдалённую задачи — шапки долой! Первым на пробный облёт планеты отправится глиссер-вездеход «Свободный труд» с двумя добровольцами на борту. Так как, судя по лицам, желают все, полетят самые достойные, то есть навигатор Монц и практикант Маховлич. Ваше задание — выбрать безлюдное лесистое место для приземления недалеко от столицы. В контакты не вступать, себя не обнаруживать, постоянно находиться на связи. Почему вы плачете, Маховлич?
— Я не могу лететь — у меня самоотвод, — сквозь слёзы прогнусавил стажер.
— Онанизм — не есть веская причина, — строго сказал Попян. — Гордитесь! Вы, может быть, умрёте молодым.
Навигатор Монц был спокоен — за ним было шесть судимостей и два «мокрых» дела на Язике, так что на прощение он не рассчитывал, и потому, беспечно посвистывая, отправился в шлюз для глиссера. Рыдающий Маховлич обречённо поплёлся за ним, вспоминая свою бабушку, которая всегда хотела, чтобы он стал закройщиком.
Через пять минут в динамике раздался весёлый крик Монца:
— Пошла, гунявая!
И глиссер «Свободный труд» плавно отвалил от бор а «Мисхора». Все смотрели на экран — глиссер приближался к плотным слоям атмосферы.
— Монц! Это Попян! Как слышите? Как обстановка?
— Это Монц, слышу тебя, Попян! Обстановка отвратительная. Стажёр Маховлич обгадился в скафандре — вонь нестерпимая. Вижу землю. Имеет место скопление пунктов сельского типа, вдали горы. Курс прежний
— Так держать, — приказал Аванес и устало закурил. Глиссер скрылся в облаках.
— Все свободные от вахты могут отдыхать, — сказал Олива и сразу заснул.
Группа Золтана Вдуича моментально стала играть в «панаса», учёные отправились в виварий, а доктор Фишер — подглядывать за изнурительными тренировками супругов Асс-Бабич.
— Попян, это Монц, — раздалось в наушниках, — записывай координаты. Квадрат 0,5–0,8, угол Бромзича — 45°. Место — пальчики оближешь: кудрявый лес, зеркальный пруд, небольшое лесничество и дочь лесника. Зовут Барбара. Как поняли? Повторяю по буквам Борис, Арон, рубль…
— Какой «рубль», что ты мелешь? — заорал Попян. — Зачем нам лесничество?
— Это наоборот удобно, — возразил Монц, — к леснику привыкли и можно не опасаться проверок.
— Об этом после, — вздохнул Аванес, — как там Маховлич?
— Спит, — коротко ответил Монц, — но воняет по-прежнему.
— Рекомендую возвращаться на базу, — приказал Попян и вдруг в наушниках раздался характерный треск крупнокалиберного пулемёта — связь сразу стала односторонней. Попян слышал Монца, а Монц не слышал Попяна.
— Мессеры! — истошно вопил Монц, — эй, ты, скунс, включай силовое поле!
Его голос заглушали разрывы зенитных снарядов.
— Не могу, я прилип, — стонал стажёр, — прыгай, я прикрою!
В радиосвязь неожиданно внедрился незнакомый лающий голос: «Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!»
— Монц! Я — Попян! Монц! Я — Попян! — скороговоркой бубнил Аванес.
— Слышу, что не Иванов, — на секунду прорезался голос Монца и раздался оглушительный взрыв.
Аванес увидел на экране, как из жёлтых туч вылетел, охваченный пламенем глиссер и, заваливаясь на левый бок, медленно подлетел к шлюзу «Мисхора».
— Аврал! Готовность № 17! — распорядился Попян и бросился в камеру дегазации.
Опаленный и искореженный «Свободный труд» уже окружили ребята Вдуича и сбивали ватниками пламя с дизеля. Вока Немудрак натянул защитные очки и вырезал люк лазером. В полном молчании доктор Фишер багром вытащил из кабины тело навигатора Монца. Его с трудом достали из расплавленного скафандра и положили внутрь универсальной лечебно-диагностической машины «Доктор Гааз». Пока машина обрабатывала информацию, удалось обнаружить каловый оттиск стажёра Маховлича — сам он, по-видимому, испарился. Находчивый Талисман залил оттиск гипсом и через десять минут все обнажили головы перед трагическим монументом — стажёр Маховлич в стремительном порыве драит зад серпантином и лицо его при этом напоминает рабочего с антикварного плаката «Даёшь!»
Тем временем из «Доктора Гааза» выпал рецепт с рекомендациями, Фишер прочитал, сильно охая: «Ожог парами окислителя сто два процента тела. Лизис бурого жира. Перелом основания черепа с признаками диффузии содержимого в открытый космос. Жизненный индекс — сто семьдесят по Ито Соесима. Рекомендуется прощание с друзьями и кремация».
Олива несильно потряс навигатора за плечо и тихо сказал: — Монц, дружище, брось лепить горбатого — ты не на допросе.
Навигатор на секунду открыл глаза и с трудом прохрипел:
— Не суетись, Фрум, помирать буду. Слушай. Это очень важно. Дочь лесника зовут Барбара — она. за нас…
— Откуда ты знаешь? — спросил Попян, но Монц вдруг стал очень строгим и затих.
— Шутки кончились, — сказал вечером Аванес, открывая поминки, — нет с нами Монца и Маховлича, но ответ наш будет ужасным — Ядовитый Мну навсегда исчезнет с карты звёздного неба!
— Помянем, Аванес Рубенович, помянем, — приговаривал Ихи Еврюжихи, который, пожалуй, единственный из личного состава не знал, что такое поминки и думал, что это приблизительно праздник Той — его любимый праздник на кольцах Сатурна.
— Приказываю всем спать, — объявил Попян, — завтра посадка.
Фрум Олива был совершенно спокоен. «Высадка, выгрузка, какая разница?», — размышлял он, сидя в капитанском кресле, — найду себе фашисточку, набью трюмы икрой и пушниной, продам и всё пропью. А там снова полетать можно». Золтан Вдуич тоже не волновался — это был его две тысячи пятьсот сорок седьмой десантный выход. «О пенсии думать рано, — думал он разглядывая в зеркало свой чудовищный трицепс, — я теперь директор спецшколы и это сразу почувствуют гитлеровские недобитки». Неспокойно было в группе учёных, к которым примкнул колеблющийся Фишер.
— Вот увидите, нет там никаких товаров первой необходимости, шлёпнут нас, вот и всё.
— Никуда отсюда не выйду, — решительно заявил Скабичевский, — я и так уже без волос.
— А вы как считаете, коллега Еврюжихи? — спросил Фишер у полиглота.
— На ужин нам подавали сладкие баккукоты… — улыбаясь, ответил Ихи — он после двух не боялся ничего.
Леонид Посыпай боялся больше всех и поэтому отчаянно хвастался своим орденом «За, юркость». Этот орден он украл у папы, но это было так давно, что Лёня думал, что это правда. Вока Немудрак лениво перебирал струны мандолины и задушевно пел «Синий платочек».
В общей каюте космодесантников спали все, кроме Ози Бассеншниллера и неистовых Асс-Бабич. Ози писал очередное звуковое письмо тёте, но на этот раз заменял нецензурщину криком «Ап!» и поэтому письмо начиналось словами: «Тетя, Ап!», а заканчивалось горестным криком «Апатулечки!». Могучий Боб Нисневич видел во сне венгерский шииг и широко улыбаясь в темноте. Экипаж спал. Стояла темная ночь в созвездии Рака.