«Если спросите откуда Эти сказки и легенды, Я скажу вам, я отвечу…»

Если спросите, откуда Эти сказки и легенды, Я тотчас тебе отвечу: «Не твоё собачье дело». Эти сказки и легенды Из страны дакотов злобных, Из селений ирокезов, И вигвамов добрых сиу. От навахов и апачей, От пуэбло и не очень. От чероки и мохавков Эти сказки и легенды. Могикане и команчи, Черноногие и ханты, Уважали и любили Эти сказки и легенды. Это — песнь о Гайавате, Да, том самом Гайавате — Победителе неверных, Покровителе индейцев. Его прадед Дикий Мерин Был когда-то ирокезом, Но не просто ирокезом, А большим и мускулистым. Мог струёй пробить бизона, На зубах с бобрами дрался, Побеждая регулярно Этих хищников мохнатых. Жён имел он тридцать восемь. И они его достали. Хоть шаман неоднократно Говорил об истощеньи, Обслужив их как-то за ночь, Он заснул опустошённый. Начался некроз мошонки, Не проснулся Дикий Мерин. Лишь одна из жён любимых По прозванию Окапи Несмотря на поздний климакс, Родила ему сынишку. Поздний мальчик был дебилом. Его звали Мягкий Череп. Лёжа в мамином вигваме, Он катал из носа шарик. Только в двадцать из вигвама Он наружу показался. Говорят, совет старейшин От испуга обос…ся. Мягкий Череп левым глазом Постоянно видел звёзды. В то же время правым глазом Видел только кончик носа. Изо рта слюна стекала, До пупа язык болтался, Украшение из перьев Он носил на рыжей щётке. Лишь животные инстинкты Жили в этом организме — Обожраться, отоспаться, Сбросить стул и размножаться. Раз, среди болотных топей, Мягкий Череп кушал клюкву. Вдруг пирога подплывает С озорницей Тонкой Струйкой. Стала та дразнить калеку Всевозможными словами, А потом доху задрала И вареник засветила. Мягкий Череп отвязался И набросился на Струйку, Отдубасил озорницу И опять стал кушать клюкву. Струйка с плачем убежала, Грустной стала, затаилась. Но проходит пятый месяц, Её тушка округлилась. А буквально через месяц Мягкий Череп шёл до ветру, Провалился в яму с гризли, И медведь его покушал. Засвистел по норкам суслик, Распустились почки клёна. На проталине весенней Струйка родит карапуза. И боясь упрёков близких И насмешек злых подружек, Струйка голого младенца Бросила в ручей широкий. Там, средь зарослей кувшинок По теченью он понёсся, Карпы, щуки и сазаны Мотылём его кормили. Так доплыл он до Флориды В племя славных семинолов, И его они назвали За цвет кожи — Оцеолой. Хороша Флорида летом, Светит солнце над Майами, Быстрокрылые колибри Опыляют орхидеи. В этом крае благодатном Быстро вырос Оцеола, Крепким стал, как хвост каймана, И стремительным, как газы. Он ловил с друзьями рыбу, По сезону бил орехи, Ставил снасть на крокодила, Уважал совет Старейшин. Срок пришёл — и он женился. На красавице Онасис, Младшей дочери шамана, Ослепительной блондинке. Вскоре та отяжелела, Но на месяце четвёртом Подняла предмет тяжелый И нарушила процессы. От натуги у Онасис Разорвалась перепонка, И мгновенно наступили Преждевременные роды. К изумлению старейшин Выкидыш сказал: «Спокойно! Заверните меня в шкуры, Дайте спать, курить и кушать». Так родился Гайавата По преданьям и легендам, По стишкам и прибауткам, По частушкам и припевкам. А беда уже спешила: Из-за моря голубого Повсеместно появились Бледнолицые собаки. Стали строить форт за фортом, За бесценок брали шкурки, И, конечно, торговали Всюду огненной водою. И Онасис с Оцеолой Пристрастились к этой дряни, Стали пить её, заразу, Ей же, кстати, запивая. Пусто стало в их вигваме. Лишь пучки сушёной рыбы. Дремлет сизая Онасис, Рядом — голый Оцеола. Малолетний Гайавата Их просил неоднократно Завязать с алкоголизмом И построить светлый цимис. Пукнет лишь в ответ Онасис, Рассмеётся Оцеола, Бросят чем-нибудь в подростка. Зря старался Гайавата. Но развязка наступила. Как-то пьяный Оцеола Возле форта часового Спутал со своей Онасис. Тот напрасно звал на помощь, Оцеола его вжарил, А узнав, что обознался, Застрелил из арбалета. Утром воинские части Окружили семинолов, И потребовали выдать Оцеолу и Онасис. Те, конечно, отказались И для пущего эффекта Показали бледнолицым Окончанья организмов. Схватка вспыхнула мгновенно. Но у белых были пушки, И они одним зарядом Всех почти что истребили. Когда белые ворвались К Оцеоле и Онасис, Те уже от мармулета Ничего не соображали. Оцеола понял: «Вилы», И сказал: «Одну секунду». Бахнул стопку на прощанье И ударил по тротилу. Гайавата выжил чудом, Потому что был он лёгкий, И его взрывной волною Унесло в леса Канады. А Канада пахнет лесом, Пахнет шишкой и смолою, Пахнет шкурою бобровой, Пахнет племенем гуронов. Над Онтарио и Эри Золотистые восходы, Над суровым Мичиганом Идентичные закаты. Но и тут уже повсюду Появился бледнолицый, Ост-Индийская контора По пушнине выступает. И индейцы — дети леса Им несут бобра и белку, Лося, волка и енота, Пуму, выдру и тапира. Первым делом Гайавата Заколбасил водосвинку, И из кожи её прочной Сшил себе вигвам просторный. В нём торжественно поклялся Отомстить он бледнолицым. За папаню Оцеолу, За красавицу Онасис. «Маниту — отец родимый. Помоги достать винчестер», — Ныл в вигваме Гайавата, Жиром тело натирая. «А зачем тебе винчестер?» — Вдруг раздался тихий голос. И у мстителя от страха Шевельнулся в попе волос. Видит воин краем глаза, Чует воин крайней плотью, Слышит воин краем уха, Ходит кто-то под вигвамом. Гайавата с томагавком Пулей выскочил наружу. Там его тотчас огрели Стоеросовой дубиной. От удара Гайавата Стал немного нестандартным, Стал чуть-чуть несимметричным И длиной всего полметра. Но одним усильем воли Он своё расправил тело. Присмотрелся и увидел — Перед ним стоят гуроны. Впереди силач их главный По прозванью Гойко Митич. Поплевав себе на руки, Гайавата принял вызов. Он не стал тянуть резину, И ударом в позвоночник Выбил Митича из перьев, Из мокасин и из скальпа. Племя дружно засвистело, И поднялся Макимоте, Опытнейший вождь гуронов, Хотя сам был могиканом. (Так случается и ныне: Поднимается Полянкер — Вождь узбеков и таджиков, Хотя в общем-то… понятно). И промолвил Макимоте: «Я узнал тебя дружище, Ты — могучий Гайавата — Покровитель всех индейцев». «Да, старик, я Гайавата, — Отвечает Гайавата, — Расскажи мне поскорее, Что тут можно уничтожить?» — «Уничтожить можно много, Но потом построить трудно», — Объявил Вонючий Буйвол, Но его никто не слушал. «Километрах в двух отсюда Городок есть Саунд-сити, И ковбои-негодяи Нас всё время обижают». — «Нас в салуны не пускают, — Голосил Балык из Ваты, «В нас бросаются посудой», — Хныкал щуплый Бинго-Бонго. Гайавата поднял руку, И сказал: «Прошу заткнуться! Завтра в полночь выступаем, Всем одеться поприличней». Ночь окутала поляну, Тишина, лишь филин свищет, Лунный луч скользит тихонько, Спят гуроны перед боем. Гайавата над рекою Курит глиняную трубку, В голове его клокочут Стратегические планы. «Мы пойдём на них «свиньёю, А потом ударим с флангов», — Мыслил тактик Гайавата, На песке рисуя стрелки. В полночь все одновременно Подскочили на матрасах. До зубов вооружились И построились по росту. «Братья, — крикнул Гайавата, — Внутрь зайду я с Бинго-Бонго, Вы окружите весь город И начнёте ждать сигнала. Как увидите два дыма, Начинайте наступленье. Всё что движется — мочите. Что шевелится — стреляйте». — «Раух!» — крикнули гуроны. «Хек!» — ответил Гайавата. И отряд с задорной песней Поскакал на Сауид-сити. (Если мы перенесёмся Из Америки в Европу, То увидим, что такое, Там мочалил Сенька Разин). В помещение салуна Гайавата входит важно, Рядом щуплый Бинго-Бонго, Цвета «электрик» от страха. Гайавата взял «столичный», Триста и мясное блюдо. Бинго-Бонго на халяву — Два по триста и напиток. Они стали молча кушать, Наблюдая за салуном. А в салуне в это время Начинался крупный покер. Квакер Билл и кнакер Готлиб Проиграли всё, что можно, Даже волос из подмышек, Двум заезжим из Техаса. И тогда в отчаяньи Готлиб Указал на Бинго-Бонго И сказал: «Я ставлю это Против бритвы и монокля». Билл кивнул на Гайавату И сказал: «Вот эту штуку Ставлю против зажигалки, Пистолетов и патронов». Два заезжих из Техаса Их, конечно, обыграли. Голый Билл и голый Готлиб Направляются к индейцам. Гайавата вытер губы, Положил на стол салфетку, Щёлкнул по лбу Бинго-Бонго И помчался им навстречу. «Краснокожая мартышка! Мы тебя продули в карты, Ты счас будешь пылесосом Под столом у этих граждан». Первым делом Гайавата Готлибу сломал ключицу, И почти что без разбега Выбил Биллу оба глаза. Ловко «маятник качая», Он стрелял «по-македонски», В пианиста и бармена, По светильникам и люстрам. Начался всеобщий хаос. Все кричали и стреляли, Кто-то с криком: «Смерть фашизму!» Разорвал гранату в зале. Группа женщин на эстраде С громким писком разбежалась, А одна из них накрыла Своей юбкой Бинго-Бонго. От испуга Бинго-Бонго Сразу выстрелил навскидку. Вы представили, конечно, Ощущения артистки. В это время Гайавата Двух заезжих из Техаса Обездвижил табуретом И освободил от скальпов. Скальпы вынес он на воздух, И поджёг посредством спички. И гуроны, как цунами, Накатилися на город. С минимальною потерей Город предан был пожару, А погиб лишь Бинго-Бонго — Он под юбкой задохнулся. С богатейшею добычей В своё стойбище вернувшись, Макимоте Гайавате Передал бразды правленья. А во всех местах досуга Появились объявленья: «Зо поимку Гайаваты — Миллион одной бумажкой». Но он был неуловимым, Как меконий между пальцев. Поселенцы и солдаты Постоянно жили в страхе. То найдут миссионера, В стрелах, как дикообраза, То почтовую карету Обнаружат без начинки. То пропал шериф с печатью, То печать и все бумаги. То падёж вдруг у баранов. То у свинок размноженье. Как с ним только ни боролись: И бизонов истребляли, И с метиловым канистры Оставляли на стоянках. Пробовали слать шпионов, Но обратно получали От шпионов «помидоры» И записку: «Извините!» И тогда хитрец и злюка Генерал Уильям Айзек На конгрессе в Вашингтоне Гениальный план придумал. В своё время хитрый Айзек С целью полученья данных К ним забросил попугая, Какаду, по кличке Нестор. У гуронов поселился Нестор возле Гайаваты, На бамбуке у вигвама. И, естественно, всё слышал. Щипан, правда, был он часто, Пару раз крыло ломали. Но, вернувшись, рассказал он Любопытнейшие вещи. Нестор так дышал активно И мочил такие звуки, Что Уильям догадался — Гайавата не женатый. «А раз так, — прикинул Айзек, — Мы ему найдем невесту, Да не просто, а с сюрпризом, Типа СПИДа или хуже». Как-то едет Гайавата И поёт казачьи песни. Вдруг из зарослей агавы Плач девичий раздаётся. «Это что ещё такое?» — Удивился Гайавата И предельно осторожно Ветви цепкие раздвинул. На камнях лежит блондинка, В попу вбит колючий кактус. Первый раз наверно в жизни Гайавата растерялся. Говорит блондинка тихо: «Ради бога, помогите, Мне всё время что-то колет, Я пожалуй, умираю». Гайавата вынул кактус, Йодом раны все помазал. Дал попить с походной фляги И спросил: «Ты кто такая!» — «Я бедняжка Мэри Поппингс, Ехала к больному дяде И везла ему таблетки, Он болеет диабетом. Вдруг бандиты налетели, Говорят: «Отдай таблетки». Я конечно отказалась, Остальное вы видали». Со скупой мужской слезою Гайавата Мэри поднял, Посадил рядом с собою И привёз в свой главный лагерь. Долго девушка болела, Её травами лечили, Колдуны лизали раны, А шаманы в бубен били. Через месяц к Гайавате Её знахари подводят. Говорят: «Она здорова, Что с ней будем делать дальше!» — «Посоветуюсь с богами, — Отвечает Гайавата, — В мой вигвам её доставьте И натрите козьим жиром». «Маниту! Что мне с ней делать?» — Крикнул в тучи Гайавата. «Показать!» — сказали тучи, И раздался громкий хохот. Не трещали в чаще сучья. Не ревел кабан противный. Этой ночью Гайавата Наконец-то стал мужчиной. Он устроил с бедной Мэри Брачный танец по-гуронски, А потом по-делаварски, По-черокски и пуэбло. И растроганная Мэри, Обнимая Гайавату, Разрешила даже в поппингс Потихоньку отдубасить. «Будешь ты моей женою» — Объявил ей Гайавата. «Очень верное решенье», — Тихо Мэри отвечает. Только утром он забылся, Ему снился Оцеола, Дуб приснился суковатый И красавица Онасис. Вдруг раздался крик: «Тревога!» Все возле костра собрались, Только нету Мэри Поппингс. И всё понял Гайавата. Через год у Гайаваты Появилась сыпь и слабость, И шаман сказал печально: «У тебя синдром Калоши». Чтоб не умереть от СПИДа Гайавата застрелился. Из папашиного лука Он стрелу направил в сердце. По преданию последним, Что сказал герой индейский — «Я прощаю тебя, Мэри, Это всё подстроил Айзек». И гуроны Гайавату Отнесли к горам скалистым, Чтоб он видел свои земли На рассвете и закате. А уже через неделю Снова все взялись за ружья. Их вперёд вели два брата — Виннету и Зоркий Сокол.