1. Переговоры Саввы Владиславича с молдавским князем Кантемиром. – 2. Сербское освободительное восстание 1711 года под руководством полковника Милорадовича и владыки Данилы I. – 3. Фельдмаршал Борис Шереметев форсирует Днестр. – 4. Царь Петр Великий в Яссах. – 5. Мирные переговоры с Турцией и участие в них Саввы Владиславича. – 6. Поражение и подписание мира.

 

1

6 марта 1711 года царь Петр наконец-то оставил Москву, выступив в поход во главе своей армии. 8 марта он вошел в Смоленск, а оттуда направился в Слуцк и далее в Галицию, куда прибыл в начале апреля. В Ярославле он встретился с польским королем Августом, своим союзником, которому и в этот раз он оказал множество услуг. Пообещал ему военную помощь в случае вторжения шведов в Померанию, а также гарантировал, что Россия более не будет вторгаться в Польшу, и, наконец, оказал ему финансовую помощь в размере 100 тыс. рублей. Взамен польский король обещал царю выделить отряд для участия в общей войне против Турции. По правде говоря, царь на подобную помощь не рассчитывал, хотя Турция и представляла для Польши серьезную опасность, поскольку Карл XII все еще пребывал на ее территории.

Царь в большей степени рассчитывал на помощь «несчастных христиан в Турции, которые все еще демонстрировали ему свою приверженность». В самом деле, все чаще стали поступать сведения о волнениях, которые возникали среди христиан, проживавших в Турции, а также росли симпатии к «православному Царю» и «Царю-освободителю». Особенно были распространены такие настроения среди сербов. Румынские хронисты того времени уже всерьез говорили об этом явлении как о возникновении «панславизма». Особенно часто в этой связи вспоминаются действия патриарха Досифея и Саввы Владиславича. Профессор Никола Йорга пишет, что тогда в Царьграде греки мечтали восстановить на византийском престоле своего базилевса, а высокопоставленные православные священники рассчитывали вернуть былой блеск центру православия в старой Византии, в то время как славяне во главе с Саввой Рагузинским мечтали о приходе сюда славянского царя. Далее Йорга пишет, что даже албанцы считали, что приблизилось время изгнания турок из Албании, и больше всех мечтал об этом Георгий Кастриот, албанский цинцар, служивший адъютантом у валашского господаря Константина Бранковяну.

Прибыв в Галицию, царь Петр первым делом должен был заключить формальный союз с правящими господарями Валахии и Молдавии, с которыми до этого велись длительные переговоры. За несколько лет до этого царь установил контакт с великим князем Константином Бранковяну, назначенным турками губернатором в Бухаресте. Юный молдавский князь Дмитрий Кантемир, который всего за несколько месяцев до этого был возведен на молдавский престол вместо князя Николы Маврокордато, еще до вступления в должность молдавского князя торжественно поклялся царьградскому посланнику Петру Андреевичу Толстому в преданности русскому царю. В остальном же это был писатель и полиглот, получивший прекрасное образование в греческой академии.

Царь Петр назначил Савву Владиславича вести эти переговоры. Именно он стал тем человеком, который «связал царя с Кантемиром». Известный молдавский хронист того времени Аксинт пишет, что 5 июля 1711 года войска фельдмаршала Шереметева уже были на берегах Прута, и что с Шереметевым был царский министр Савва Владиславич, человек «гордый и достойный» (ото mandril i trufa i), которому царь, как говорят, доверил гражданское правление на этой войне. По свидетельству других молдавских хронистов, именно Савва Владиславич решал все вопросы общения Кантемира с царем.

Другой известный молдавский хронист, Амирас, пишет, что, пообещав Кантемиру наследные права на молдавский престол – а это вовсе не воодушевило молдавских бояр, – «Савва Владиславич наряду с канцлером Головкиным, занял в Яссах активную позицию, с тем чтобы успокоить молдавское дворянство, которое, напротив, поддерживало польские идеи». Понятовский, посланник Карла XII, также пишет, что Савва Владиславич был царским эмиссаром в румынских княжествах, и по этой причине султан более не мог затягивать начало войны с Россией. Тем самым роль Саввы Владиславича в создании союза между Молдавией и Россией подтверждается самыми разными источниками.

Переговоры начались немедленно. Уже в первые дни по прибытии князя Кантемира в Яссы из Москвы было послано доверенное лицо, личный врач царя Портокало, грек из Кефалонии, который первым должен был вступить в контакт с Кантемиром и разведать его истинное настроение. Со своей стороны, князь Кантемир послал русским своего логофета Стевана Луку, который был женат на его племяннице, чтобы тот лично передал знаки преданности и от его имени принес клятву верности молдавского князя и его народа русскому царю. Логофет Стеван Лука выехал через Черновцы в Галиции, а оттуда в Луцк и Ярославль, чтобы провести переговоры с Саввой Владиславичем.

Князь Кантемир делал все, чтобы добиться личного расположения царя. Получив ранее от султана право непосредственно и откровенно общаться с Петром Великим, с тем чтобы выведать у него истинные намерения русской армии, теперь он и в самом деле открыто и бесстрашно делал это, не опасаясь, что в Турции его неправильно поймут. Если он от кого и скрывал истинные намерения, то только от своих молдаван.

Кантемир в своем желании продемонстривать свою лояльность царю зашел так далеко, что через своего прихлебателя в Царьграде по имени Яну получал письма от посланника Толстого из тюрьмы Едикуле, после чего пересылал их в русский лагерь Петра Великого. Эта услуга с особой силой уверила русских в верности Кантемира русскому царю.

Князь Кантемир в действительности был скорее кабинетным ученым, нежели господарем или солдатом. Он родился в 1673 году, и ему в то время было соответственно 38 лет. Его отец также был правящим молдавским князем, занявшим престол в 1674 году, однако юный князь не унаследовал ему, поскольку султан не пожелал этого признать. После первых нескольких лет правления без подтверждения султана он отправился в Царьград, где и жил некоторое время, пока султан наконец не признал его молдавским господарем и не вернул в Яссы. Султан пошел на это исключительно по настоянию татарского хана, который не доверял тогдашнему молдавскому князю Николе Маврокордато.

В Царьграде Кантемир пользовался репутацией ученого юноши и писателя. Он был вхож в высшее общество и дипломатические круги, в которых, вероятно, и познакомился с Саввой Владиславичем. Его с удовольствием принимали и при турецком дворе. В первые же дни по восшествии на престол в Яссах, 11 октября 1710 года, князь Кантемир получил письмо от великого визиря. Тот потребовал послать ему денег и построить мост через Дунай для перехода турецкой армии, готовящейся напасть на русского царя. Кантемира возмутило это письмо, особенно требование выслать денег. Позже он напишет в своей «Истории Турции», что счел это требование визиря хамским, и потому, испытывая неприятные чувства, перешел на сторону русского царя. Между тем русский историк Соловьев, напротив, утверждает, что Кантемир сначала вообще не мог решить, чью сторону занять. Он даже советовался с боярами, не зная, что предпринять, а те рекомендовали ему вначале дождаться результатов столкновения, и только в последний момент примкнуть к победителю, а до тех пор затаиться. Он это и сделал, укрывшись в Фалештах. Тем не менее, чтобы угодить туркам, он незамедлительно приступил к строительству моста на Дунае, однако в то же время предложил русским как можно скорее подтянуть войска и сорвать это строительство. Также следует помнить, что султан водворил Кантемира на молдавский престол, прежде всего, для того, чтобы заполучить голову князя Бранковяну и захватить его корону. Этого несчастного князя обвинил в предательстве Карл XII, а на заседании дивана это подтвердил и татарский хан.

Савва Владиславич, как министр и советник при армии Шереметева, а также как глава царской канцелярии по вопросам православного Востока, своим личным авторитетом бесспорно оказывал огромное влияние на переговоры с Кантемиром, возможно и потому, что был отменным знатоком жителей Балкан и их образа жизни. Князь Кантемир уже послал с логофетом Стеваном Лукой проект договора между Молдавией и Россией, а также письмо с заверениями в своей преданности царю. Но главная его цель состояла в том, чтобы склонить Петра Великого к обеспечению независимости Молдавии с сохранением прав на нее рода Кантемиров. Переговоры проходили в Луцке и Ярославле в режиме абсолютной секретности. Из молдаван об этих переговорах кроме самого князя знал, вероятно, только его гетман Ион Некулче, зять логофета Стевана Луки, известный хронист того времени. Следовательно, дело носило исключительно семейный характер.

Соглашение было заключено в Ярославе, а парафировано в Луцке 13/24 апреля 1711 года, после чего в торжественной обстановке подписано русским царем и молдавским князем после прибытия царя в Яссы.

Логофет молдавского князя, прибыв из Ясс с подарком Петру Великому от князя, обнаружил там множество молдавских бояр, прибывших туда прежде его: они хотели предупредить царя, чтобы он не доверял князю Кантемиру, потому как тот по крови самый настоящий турок. Вольтер также писал, что Кантемир, вероятно, чтобы понравиться туркам и татарам, сам говорил, что он по происхождению татарин.

Бояре также донесли русскому царю, что Кантемир лжет, заявляя, что он располагает армией в 10 тыс. солдат, которых, с таким же количеством русских, могло хватить, чтобы воспрепятствовать переправе турок через Дунай. Но царь Петр, удовлетворенный прежними заслугами Кантемира, не захотел прислушаться к этим сплетням. Переговоры были продолжены в обычном порядке, при сохранении полной тайны. Впрочем, договор был заключен и парафирован Саввой Владиславичем и Стеваном Лукой еще до появления бояр в окружении царя, так что никто более не мог помешать его претворению в жизнь. Договаривающиеся стороны были удовлетворены. Кантемир, прослышав про интриги своих бояр, вскоре воспользовался этим: гетманом своего войска он назначил упомянутого Иона Некулчу, верного человека, хрониста и своего родственника, считая это не только уместным, но просто необходимым.

Что же касается соглашения Петра Великого с другим румынским господарем, Константином Бранковяну, князем Валахии (который взошел на престол Мултении, или Валахии, в 1688 году), то там дела обстояли иначе. Валашский князь вступил в связь с царем Петром I еще в 1706 году, то есть за четыре года до начала войны, и это не было секретом ни для кого, тем более для турок. Как свидетельствует один документ, при вступлении на престол Бранковяну послал к русскому царю своего секретаря Давида Корбе (который потом станет в России придворным советником), с тем чтобы тот начал с русскими переговоры о заключении союза. Через Корбе велись переговоры и с венгерским повстанцем Ференцем Ракоши, и с сербскими полковниками венгерской армии, составлявшими военное представительство сербских эмигрантов, причем переговоры велись от имени самого царя Петра. По приказу царя Корбе оговаривал с ними пункты соглашения об организации борьбы с униатством, которое тогда со стремительностью лесного пожара распространялось из Ватикана.

Следовательно, князь Бранковяну был давно и хорошо известен русскому двору. Он имел титул русского князя, а также стал кавалером ордена Александра Невского, высочайшей награды, которой князь Кантемир, будучи союзником России, так никогда и не получил. Царь Петр с самого начала кризиса был глубоко уверен в том, что князь Бранковяну гораздо надежнее в преданности России, нежели молдавский князь.

Великое несчастье заключалось в том, что царь обманулся. Петр не сумел раскусить Бранковяну ни как человека, ни как правителя. Бранковяну прежде всего был прирожденным сувереном, в то время как Кантемир был прирожденным литератором. Бранковяну по характеру был фигурой эпохи Возрождения. Не только талантливый воин и богач, но и автократ и грабитель, образованный и амбициозный. Его обвиняли в свержении князя Щербана Кантакузена, тестя Кантемира, в том, что он отнял у него престол и имение. Между тем благодаря своей ловкости, он в критические времена, будучи турецким губернатором, сумел продержаться у власти четверть века, что в то время казалось просто невероятным.

В соответствии с соглашением царя Петра и князя Бранковяну последний обязался со всем своим войском и необходимыми съестными припасами поддержать христианскую войну. Встреча царя и князя должна была состояться в Фалештах. Когда царь заключил договор с молдавским князем Кантемиром, тот не без горечи узнал, что такой договор уже давно действует между Россией и Валахией: упомянутый Давид Корбе приехал из Киева, чтобы лично сообщить Кантемиру о том, что союз между Россией и Валахией – давно свершившийся факт. Кантемир ненавидел Бранковяну за то, что тот якобы убил его тестя, а еще больше за то, что он отнял имения у его жены Марии, дочери убитого князя. Однако это ничуть не помешало Кантемиру по восшествии на молдавский престол установить добрососедские отношения с соседним господарем как с добрым румыном. Он даже переписывался с ним некоторое время по вопросам взаимоотношений с русским царем.

Но Бранковяну вскоре дал понять, что он вовсе не собирается воевать с турецким султаном. Князь Бранковяну полагал, что если русские орды в союзе с князем Кантемиром победят турок, то захватят всю румынскую землю вплоть до Дуная. А поскольку царь, приехав в Молдавию, не явился на уговоренную встречу в Фалештах, так как после встречи с Кантемиром в Яссах у него на это просто не было времени, то Бранковяну легко нашел повод для вероломства и предательства. Он послал в Яссы своего адъютанта Георгия Кастриота, албанского цинцара, чтобы тот известил царя о том, что Валахия не в состоянии выполнить союзнические обязательства, поскольку сама она окружена турками и татарами.

Теперь все стало ясно и царю, и его окружению. Бранковяну и не думал мобилизовать свои войска. Русским стало известно, что Бранковяну не позволил девятнадцати тысячам сербов, ведомых на помощь русскому царю Богданом Поповичем, перейти из Венгрии через его территорию. Потом, когда царь Петр послал в Валахию несколько отрядов конницы, чтобы принудить Бранковяну выполнить обещание снабдить русскую армию, валашский князь заставил русских отступить под угрозой уничтожения и пленения.

Но интереснее всего то, что эмиссар Бранковяну в Яссах, адъютант Георгий Кастриот, получил еще одно задание, выполнения которого от князя Бранковяну требовал султан Ахмед III: через иерусалимского патриарха Нотараса (Досифей к этому времени уже умер) предложить царю Петру Великому от имени Турции мир.

Турецкое правительство опасалось, что под знамена христианской войны, как это уже случилось в Молдавии, встанут все христиане Европы. Поэтому султан передумал и послал царю обещание в случае заключения мира определить границу между Россией и Турцией по Дунаю. Бранковяну должен был доставить это предложение царю, который находился тогда в Яссах. Конечно, ему очень не хотелось делать этого. Тем не менее царь с этим предложением не согласился, «чтобы турки не осмелели и не стали еще опаснее».

Этот факт отметил и молдавский хронист Некулче, гетман Кантемира, который присутствовал при этих событиях и буквально записал все происходившее, впрочем, как и другие молдавские хронисты. Они и стали для нас главными источниками изучения русской истории этого периода. Русские же, напротив, в атмосфере поражения фальсифицировали факты, свидетельствовавшие об истинном положении дел, так что из Москвы исходили только официально утвержденные сведения. Поэтому факт предложения мира был извращен Москвой. Вольтер в своем труде о Карле XII также сообщает о турецком предложении мира. Между тем валашский хронист Клечеану, человек князя Бранковяну, не говорит об этом открыто, приписывая Георгию Кастриоту роль человека, который всего лишь должен был в Яссах примирить враждующие стороны, ничего конкретного им не предлагая. Наконец, третий молдавский хронист, Афендули, также говорит о предложении султана, причем в тех же тонах, что и Никулче. Дневник, который Никола Норта обнаружил в одном берлинском архиве, полностью подтверждает слова Никулче о том, что Бранковяну по приказанию султана Ахмеда III предлагал России мир.

Для нас, сербов, особенно интересно то, что Бранковяну после этой войны не решился ни примкнуть ни к русскому царю, ни вернуться в подданство к султану, а отважился – в случае победы русских – передать Валахию австрийскому императору! Бранковяну и ранее был известен как большой друг Габсбургов, и даже говорят, что он заключил с ними соглашение, аналогичное договору с русским царем, причем в то же самое время. Вне всякого сомнения у Бранковяну с Габсбургами существовала договоренность о предоставлении ему при необходимости убежища.

Однако в катастрофе христианского войска на берегах Прута не следует винить лишь предательство валашского князя Бранковяну. Ошибка состояла прежде всего в том, что Петр Великий привел на Прут войско в десять раз меньшее, нежели объединенная армия турок и татар. Кроме того, его армия не имела обозов с необходимым фуражом. У нее не было артиллерии. Войсками командовал фельдмаршал граф Шереметев, который не уничтожил вовремя переправу через Дунай, чтобы воспрепятствовать переправе турецкой армии в Молдавию. И, наконец, с русской стороны все делалось небрежно и спустя рукава.

Тем не менее предательство Бранковяну не может быть оправдано ни с военной, ни с политической точки зрения. Петр Великий мог проиграть битву на берегах Прута, но потом началась бы другая война, гораздо более серьезная и тщательнее спланированная, настоящий крестовый поход. После предательства он потерял веру в христианское окружение, а потом и вовсе отказался от его помощи. Для нас, сербов, князь Бранковяну в любом случае остается предателем великого общего христианского дела. Его предательство почти на два столетия скомпрометировало идею сербских и греческих патриотов об освобождении от турецкого ига, идею, которую патриарх Досифей и Савва Владиславич внушили Петру Великому.

 

2

Как мы видели, Савва Владиславич верил, что продвижения русской армии будет достаточно для того, чтобы вызвать многочисленные восстания славянских народов в Турции. Не совсем понятно, верил ли он грекам и болгарам, но бесспорно доверял сербам и албанцам, что отразилось в его военном плане, переданном накануне войны царю. В нем действительно речь шла только о сербах и албанцах, а греки и болгары даже не упоминались. Конечно, он доверял и румынским князьям, хотя понимал, что ими движут в первую очередь династические интересы.

Владиславич очень хорошо знал настроения в сербских землях и потому не мог переоценить силы повстанцев, которые должны были атаковать пограничные гарнизоны султана. Но, что еще важнее, Владиславич был прекрасным дипломатом и потому отдавал себе отчет в том, что единственным серьезным вкладом сербов в эту войну могло стать их участие в мирной конференции, на которой они подняли бы сербский вопрос. Победившая Россия за зеленым сукном дипломатического стола переговоров добилась бы изгнания Турции из Европы в Азию, отвоевав тем самым свободу и независимость для Сербии.

Также можно предположить, что Владиславич в то время старался привлечь в Россию как можно больше сербов, руководствуясь не одним только желанием спасти их от турецкого рабства. Савва хотел создать в России сербскую прослойку, которая в случае освобождения заняла бы главенствующее положение в будущей новой Сербии, о которой он мечтал и над созданием которой работал. Он стал первым сербом, обеспечившим этому делу поддержку русского царя и русской армии. Призыв Владиславича к сербам перебираться в Россию встретил очень широкий отклик.

Сразу после объявления Турцией войны России Савва Владиславич лично приступил к подготовке сербского освободительного восстания под видом помощи православному царю-освободителю. Заручившись согласием царя, он незамедлительно нашел и людей, и средства, чтобы с помощью Москвы вдохновить Черногорию и Герцеговину на восстание. К этому делу Владиславич привлек видного сербского дворянина Михаила Милорадовича, также родом из Герцеговины. Владиславич, похоже, состоял с ним в близких, а возможно, и в родственных отношениях. Савва велел ему отправиться в Цетинье к владыке Даниле и вместе с ним поднять на восстание черногорские и герцеговинские племена, а также попытаться привлечь к нему христианские племена Албании. Сохранилось письмо Саввы Владиславича к Милорадовичу; он пишет: «Ежели добросердечно потрудишься, и такое славное дело, как восстание славянского народа против турок, к доброму концу приведешь, и многочисленные народы против турок поднимешь, то вскорости станешь генералом и превеликой милости добьешься». Далее Савва Владиславич просит Милорадовича, который, вероятно, в то время уже был в армии, написать своему брату Александру, чтобы тот также постарался ради правого дела. Михаил Милорадович несколько ранее (в 1707) побывал с братом Гаврилой в Герцеговине, чтобы посетить монастырь Житомислич, построенный его предками.

Предложение, сделанное Владиславичем от имени царя, отправиться в Цетинье и поднять там восстание, Милорадович воспринял скорее как приказ. Вероятно, он счел это особой для себя честью, потому что был очень храбрым офицером, хотя и несколько тщеславным. Указом от 30 марта 1711 года царь Петр присвоил ему звание полковника, что в царской армии того времени было очень высоким чином. Правда, он был поименован «сербским полковником», что, вероятно, означало присвоение высокого воинского чина только по случаю единственной, хотя и очень важной миссии. Несколько позже, в 1715 году, после возвращения из Черногории, Милорадович станет регулярным «русским полковником» и получит назначение в малороссийский Гадяч.

По плану московских организаторов (прежде всего, Саввы Владиславича), восстание Милорадовича должно было начаться параллельно с русскими операциями в Молдавии. Оба фронта должны были сражаться за освобождение сербского народа. Вероятно, никогда еще со времени катастрофы в Косове ощущение близкого освобождения не было так сильно среди народов Балкан, и особенно в Сербии.

Нет никакого сомнения в том, что в русских военных и политических кругах эта инициатива на далеком Адриатическом море выглядела несколько странной, а может, и совершенно беспредметной. Правда, мы уже видели, что еще во время Карловацкого конгресса, в 1699 году, царский посланник в Вене и делегат конгресса Прокофий Богданович Возницын под влиянием Саввы Владиславича говорил царю, что балканские славяне и другие тамошние христианские народы готовы помочь России в окончательном сведении счетов с турецким султаном. Также мы видели, что греки через своего патриарха, равно как и валашский и молдавский князья, поддерживали с этой же целью тайную связь с Петром Великим еще в последнее десятилетие XVII века.

Следовательно, идея сотрудничества с населением Балкан была понятна, по крайней мере в ближайшем окружении царя. А Савва Владиславич со свойственным ему дипломатическим талантом сумел совершенно естественно стать в Москве и при царе Петре Великом не только автором так называемого восточного вопроса во всей его полноте, но и первым поднял вопрос освобождения сербов от Турции. Впрочем, это и было стержнем всего «восточного вопроса».

Во всяком случае, Владиславич прекрасно понимал, что свобода, принесенная на православные Балканы Венецией или Австрией, стала бы очень опасной для сербского православия. Поэтому единственным освободителем сербов мог стать только православный царь Петр Великий, который, потеснив турок у Черного моря, не мог не продолжить их вытеснение с Балканского полуострова. Большая христианская революция на Балканах значительно ослабила бы Турцию в ее противостоянии России. Однако даже обычное восстание на периферии европейской Турции, ограниченной Черногорией, Герцеговиной и Албанией (а эти земли с нетерпением ждали такой комбинации) привело бы Турцию в отчаянное положение. В случае успеха не исключалось восстание других порабощенных турками народов, мусульманских, азиатских и африканских.

Осуществлению этой идеи могло помешать отсутствие должной пропаганды в Москве, а также перенос планов борьбы с Турцией исключительно на Балканы. К сожалению, в России ни до, ни после не приступали к исполнению плана, даже тогда, когда население Балкан было готово наверняка поддержать действия России. Поэтому война Петра Великого с Ахмедом III оказалась всего лишь эпизодом, случайным предприятием, скорее даже авантюрой.

Русские источники утверждают, что Савва Владиславич состоял в дружбе с ключевыми фигурами на Балканах, и прежде всего с молодым черногорским князем владыкой Данилой, исключительно смелым и воинственным человеком. Именно по этой причине владыка вышел в будущей акции на первый план.

Данило был провозглашен князем и владыкой в 1697 году в Цетинье после смерти владыки Саввы Очинича. Он стал первым членом будущей династии Петровичей, родом из Негуша в Герцеговине, благодаря чему пользовался большой популярностью у герцеговинцев. В миру его звали Никола Шчепчевич Негош, именно его величественно воспел на первых страницах «Горного венца» поэт Негош. В сан владыки его в 1700 году возвел венский патриарх Арсений III, черногорец из Баича, который назвал себя Чарноевичем.

Владыка Данило первым установил связь Черногории с Россией и еще в молодости прославился как отважный герой. Но в то же время Данило был правителем с исключительно трагической судьбой. В то время население Черногории активно принимало ислам, а сербское население редело. Все черногорские города находились в руках мусульман. В самом Цетинье три мечети стояли посреди нескольких домов местных жителей. Страна была на грани уничтожения.

Начиная с 1690 года Турция приступила к политике систематического и насильственного распространения ислама. С этой целью в ход пускалось оружие, деньги и лукавство. Чтобы как можно скорее добиться своих целей, турки послали особую армию в Метохию и Санджак по направлению к Черногории. По другую сторону Албании, в Морее, Турция встретила сопротивление Венеции, которая противилась их присутствию на греческих и сербских побережьях. В связи с этим Турция вознамерилась выставить там авангард в лице множества мусульман, которые послужили бы им в качестве бастиона в предстоящей схватке с Венецией. Сулейман-паша Бушатлия из Скадара отличался особым насилием при внедрении мусульманства в среду сербских и албанских христиан. Каждый, кто не желал добровольно отречься от креста, подвергался жесточайшим мукам и казням. Положение сербов было отчаянным. Одновременно и папа, наблюдая, как турецкое насилие распространяется в католических районах Албании, посоветовал католикам принять ислам, но притворно, а на деле, в ожидании лучших времен, оставаться добрыми католиками. К сожалению, большая часть сербских дворянских семей или погибли, или были принуждены перейти в мусульманство.

В один прекрасный день турки заманили в Скадар и молодого черногорского владыку Данилу, после чего переправили его в Подгорицу, где он должен был принять ислам или подвергнуться нечеловеческим мукам. Владыке удалось спастись, откупившись тремя тысячами дукатов, которые с превеликим трудом собрал народ, причем тысячу дукатов пожертвовал сам митрополит требиньский Савватий Любибратич (укрывшийся потом в Саввином монастыре в Боке Которской, после того как венецианцы взорвали знаменитый на все Балканы монастырь Тврдош, построенный около 1500 года).

После возвращения в Цетинье молодой и отважный владыка Данило ответил туркам организацией знаменитой «резни потурченцев». Это случилось накануне Рождества 1702 года, когда вырезали всех ренегатов, отказавшихся вернуться в лоно христианской церкви и принять сербские имена. Эта Варфоломеевская ночь, правда, в несравнимых с прежней размерах, хотя и была суровой и кровавой, спасла Черногорию от дальнейшего отуречивания. Кроме того, об этой резне прослышали все балканские патриоты, а также Савва Владиславич в Москве; он уже достиг такого положения, что не мог не знать обо всех перипетиях современной ему балканской истории. Владиславич, будучи герцеговинцем, прекрасно понимал, каким образом владыка Данило, полководец и князь своей маленькой страны, сумел добиться невероятного авторитета не только среди сербов, но и на всем Балканском полуострове. Его авторитет в своих будущих планах и учел Савва Владиславич, направив владыку на дело освобождения балканских христиан и изгнание турок из Европы.

Когда полковник Михаил Милорадович и офицер Лукачевич, родом из Подгорицы, прибыли из Москвы в Цетинье с царским письмом, в котором объявлялась война туркам с целью изгнания из христианских стран, их встретило радостное ликование черногорцев и герцеговинцев. Владыка созвал на Видовдан народ на Цетиньское поле и выступил с речью, прочитав царскую грамоту, которую царь Петр Великий через него и его брата князя Луку Петровича передал сербским племенам, проживающим на этой обширной территории. Царская грамота, как подтверждают источники, была написана главным организатором восстания – Саввой Владиславичем. Вот текст царской грамоты:

Известно да будет вашим благородным особам и всем народам, почитателям распятого Христа, Бога нашего, чрез его же все надеемся в Царствие его внити, добросердечно потрудившись за веру и Церковь. Понеже турки-нечестивцы, видя наше царское величество христианскому народу доброжелательных и милостию божиею в воинских поступках преуспевательных и возимевши подозрение, будто мы намерены отбирать от них неправедное завладение и христианам, под игом их стонящим, воспомогать, осоюзились с еретиком королем шведским и нашему царскому величеству безо всякой от нас данной причины войну объявили: того ради мы, видя их такие неправды и призирая на гонение христиан, призвав Бога на помощь, принуждены собирать не токмо наши войска и силы, но и прочих потентантов, союзников наших, и сего года имеем намерение идти на них войною, дабы не токмо против бусурмана отпор чинить, но и сильным оружием в средину владения его вступить и православных христиан, аще Бог допустит, от поганского ига освободить. С любезно верными и искусными нашими войсками самоперсонально выступаем против врага, ибо должно презреть страх и трудности за Церковь и православную веру и не только воевать, но и последнюю каплю крови пролить, что от нас по возможности и учинено будет. Притом, понеже известна нашему царскому величеству храбрость древних ваших владетелей, глубина добрых ваших христианских сердец и искусство, которое прежде сего по должности своей чрез храбрые оружия за веру в воинских случаях вы оказывали, как мы удостоверились из книг напечатанных, и во всем свете выхваляются искусства ваших народов, что Александр Македонский с малыми войсками тамошних народов многих царей побил и многие империи завоевал и бессмертную славу в военном обхождении по себе оставил; что Георгий Кастриот, сиречь Скандербег, во всю свою жизнь с немногими войсками вашего ж народа не токмо лютому поганскому зубу не допустил себя терзать, но еще на шестидесяти трех главных баталиях неприятеля наголову побил; и ежели бы прочие деспоты и владетели ваши с такими ж сердцами трудились, то не допустили бы себя в неволю и наследников своих в подданство. В нынешнее от Бога посланное время пристойно есть вам древнюю славу свою обновить, осоюзившись с нашими силами и единодушно на неприятеля вооружившись, воевать за веру и отечество, за честь и славу вашу и за свободу и вольность наследников ваших. Если кто из вас в сей праведной войне потрудится, то от Бога получит благовоздаяние, а от нас милость и награждение, и всякий по заслугам и желанию вашему привилегиями нашими пожалован будет, ибо мы себе иной славы не желаем, токмо да возможет тамошние христианские народы от тиранства поганского освободить, православные церкви тамо украсить и животворящий крест возвысить. Итак, если будет всякий по возможности трудиться и за веру воевать, то имя Христово прославится наивящше, и поганина Магомета наследники будут прогнаны в старое их отечество, пески и степи арапские.

Народ с воодушевлением встретил чтение царского письма и рукоплескал владыке Даниле, полковнику Милорадовичу и офицерам. Наивный народ, который не мог понять всю опасность такого выступления, поверил, что действительно настал день восстановления царства Неманичей, и поклялся сражаться до последнего человека. Милорадович раздал присутствовавшим некоторое количество денег.

Приняв в собственные руки царскую прокламацию, владыка Данило с офицерами и другими грамотными людьми снял с нее несколько копий и разослал их во все соседние герцеговинские и дубровницкие земли. В Гацко до сих пор вспоминают, как некие Владиславичи и Зимоничи с прочими сербами приняли эти послания и тут же на них откликнулись. Сын Дуки Владиславича Живко агитировал в своих краях за восстание, храня на теле царскую прокламацию, и когда Бечир-бег Ченгич обнаружил письмо, то зарубил его над собственным очагом.

Историк Стоян Новакович пишет, что Милорадович 3 июня 1711 года послал личное письмо требиньскому митрополиту Савватию Любибратичу в Боку Которскую, в котором обещал в случае победы сербов подарить митрополиту и его епархиальному советнику хаджи-Стевану дома и лавки Мустафы-аги Чатовича из Требинья, а также все дома и имения Чатовича в селе Придворцы и в других краях. Все это перейдет в личную собственность митрополита и экзарха при жизни, а после их смерти имения отойдут монастырю Святого Успения в Требинье в пользу будущих архимандритов.

Между тем черногорцы поспешили на свои деньги закупить порох и свинец. Закупки делали в Дубровнике, который, исходя из собственных государственных интересов, не был готов поддержать восстание Милорадовича. Поэтому город Святого Влаха снабжал амуницией как отряды Милорадовича, так и турецкую армию.

Венецианские власти в Боке Которской также холодно встретили появление трех офицеров русского царя на Адриатике и чинили им всяческие препятствия. Они также с недоверием восприняли восстание сербов под русским началом, тем более в краях, которые рассчитывали сами прибрать к рукам и с этой целью часто вторгались туда и время от времени подвергали их оккупации.

Весной 1711 года, накануне начала восстания, Милорадович пишет в Москву канцлеру Головкину о скудном вооружении повстанческих войск, о сговоре между «латинянами и венецианцами» не продавать им пороха и свинца, и что его самого никто из них не хотел принимать в своих домах, так что ему пришлось ночевать по церквям. «Латиняне» писали туркам, что следует объявить награду за его голову, а также посылали христианам (сербам) деньги за его выдачу, однако те наотрез отказались от таких предложений.

Из-за такого поведения «латинян» католические христиане в Албании не присоединились к сербскому освободительному движению, особенно после письма, которое им направил барский епископ Винченцо Змаевич, обладатель громкого титула «примаса Сербии», сохранившегося с древнейших времен. Враги освободительного движения даже поставляли туркам сведения о передвижении повстанческого войска, и владыка был вынужден напомнить некоторым племенам о необходимости соблюдать осторожность, «поелику венециане выдают туркам все тайны нашего восстания». Тем не менее восстание началось со всей жестокостью.

Владыка Данило и полковник Милорадович прежде всего атаковали город Спуж, причем оба проявили личную отвагу. После штурма все без исключения пограничные герцеговинские области присоединились к восставшим, сожгли турецкие дома в Оногоште (Никшиче), Подгорице и Жабляке и загнали турок в крепости, откуда те более не смели выйти. Бои велись на широком фронте от Скадара до Требинья. Можно сказать, что широкомасштабное восстание оставляло впечатление хорошо продуманной и тщательно подготовленной акции. Воодушевление сербов было безгранично, а позиционный перевес в то время был на стороне восставших.

К несчастью, именно в тот момент, когда владыка Данило и полковник Милорадович добились максимального успеха и почти принудили турок подписать мир на условиях повстанцев, от царя Петра с берегов Прута пришла весть о том, что он вынужден заключить с ущербом для себя мир с турками, причем уже 21 июня. Извещая об этом владыку Данилу, русский царь предложил ему прекратить сражаться с турками и со всем народом уйти в горы. К сожалению, царь Петр не смог признать тот печальный факт, что в мирном договоре с турками он не упомянул ни сербов, ни их восстание, которое фактически стало первым в борьбе сербов за освобождение. Благородный черногорский владыка Данило, набожный герой, вынужден был удовольствоваться хотя бы тем, что не позволил герцеговинским и албанским мусульманам в массовом порядке выступить против России.

Правительства Венеции и Дубровника с одинаковым удовлетворением восприняли весть о подавлении восстания в Герцеговине и Черногории, потому что исходя из собственных интересов не желали роста авторитета России среди православных сербов. Венецианцы в последнее время открыто выступали против Милорадовича и даже объявили награду за его голову. Подданные Дубровника из Жупы и Конавала, которые всегда помнили, что Дубровник в XV веке купил эти земли и насильно обратил их жителей в католичество, были воодушевлены восстанием братьев в Черногории и Герцеговине. В связи с этим правительство Дубровника послало командира Николу Бучу с целью умиротворить окрестности Дубровника, не позволить их жителям примкнуть к восставшим и тем самым осложнить отношения Дубровника с Портой. Сам Дубровник, который в то время насчитывал всего лишь две тысячи жителей, жил продажей амуниции и тем, и другим, и сумел угодить и туркам, и повстанцам, и Петру Великому, и Венеции. Сенат Дубровника послал к паше в Мостар своего канцлера по вопросам сербского языка Луку Лунина, чтобы тот предложил туркам оккупировать Царину (которая находилась на пути из Дубровника в Требинье), с тем чтобы она не попала в руки повстанцев. Эта просьба успокоила турок, убедив их в том, что Дубровник на самом деле не поддерживает связей с черногорцами. Сенат Дубровника также послал и Юния Растича, чтобы тот успокоил и боснийского визиря Ахмет-пашу.

Полковник Милорадович, по-сербски отважный офицер, но по-русски весьма легкомысленный, называл себя «великим полковником», и вообще любил похвастать. После поражения на Пруте он еще год оставался в Черногории, вплоть до апреля 1712 года; расставаясь с черногорцами на народном сходе, он передал им некое письмо, в котором сулил золотые горы. Как говорится в одном из документов Архива Дубровника, Милорадович вернулся в Россию через Сеньскую Риеку (так дубровчане называли Фиуме) вместе с несколькими членами семьи Владиславича, и путешествие это было тайным, поскольку за ним охотились гусары из Ульциня, в то время пользовавшиеся в нашем Приморье дурной репутацией. Его место занял капитан Ново Црноевич (в действительности – Иван Лукачевич, русский капитан родом из Подгорицы), который прибыл вместе с ним из Москвы в Цетьинье. Повстанцы не доверяли Дубровнику и потому замыслили отомстить городу, ограбив принадлежащие ему летние имения в окрестностях Конавала; но Црноевич, товарищ Милорадовича, по просьбе дубровчан удержал повстанцев.

Печальным последствием поражения русских на Пруте явилась не только неудача первого сербского освободительного восстания, но и две акции, которыми султан жестоко отомстил Черногории и ее несчастному владыке Даниле. Боснийский визирь Ахмет-паша в 1712 году с пятидесятитысячным войском двинулся в Черногорию, где его встретили три черногорских отряда: первый под командованием Янко Бурашковича, на горе Пржник, второй – Буко Мичуновича на холмах Вране, а между ними, в центре, отряд самого владыки Данилы. Началась кровавая схватка, в которой Данило был ранен. В славной битве 29 июля 1713 года на Царевом Лазе, как утверждают, погибло 20 тыс. турок и было захвачено 86 знамен. Это было самое знаменитое сражение в новой сербской истории, правда, его масштабы подвергаются некоторому сомнению, что, однако, никак не отражается на его славе.

Чтобы совершить второй акт мести, султан в 1714 году послал Нуман-пашу Кеприли (Чуприлича), который застал черногорцев, рассеянных по Боке Которской, без достаточных запасов оружия. Это была третья черногорская война за три года! Кеприли-паша разорил дома и церкви, разрушил монастырь Црноевича в Цетинье, увел в рабство детей и женщин и вынудил владыку бежать в Венецию. Из Черногории турецкие войска двинулись в Морею и отобрали ее у Венеции.

Тем не менее восстание Милорадовича сыграло очень важную роль: это был первый контакт православного сербского народа с мощной православной славянской Россией, и в первую очередь контакт Черногории с русским царем. Для сербского народа это означало, что он более не брошен на произвол судьбы, а для Черногории в ее отношениях с Турцией и Венецией – что она вскоре станет важным политическим фактором на Адриатике, в результате чего отношение к ней стало более серьезным и внимательным.

Вспомним и то, что «сербский полковник» Михаил Милорадович вскоре после возвращения из Черногории (1715) получил должность «русского полковника» в малороссийском Гадяче. После этого мы не находим никаких сведений о нем, кроме того, что в этой должности он слишком усердно и не всегда законными методами помогал тамошним сербам. Мы уже упоминали, что Савва Владиславич, посылая его в Черногорию, обещал сделать его генералом, если тот сможет поднять против турок сербов и другие окрестные народы. Однако нет никаких сведений о том, что заслуги Милорадовича в Черногории были как-то оценены в России, и даже после успешного восстания он так и не стал генералом.

Между тем, в сербской литературе существует еще одно упоминание о полковнике Михаиле Ильиче Милорадовиче. Павел Ровинский опубликовал «Цароставник (Древнюю книгу)», которую позже назвали «Рукописным сборником Михаила Милорадовича». В этом «Цароставнике», начиная с сотворения мира, отмечены даты наиважнейших исторических событий в жизни главных народов мира, в том числе и сербов. Над текстом сначала работал Михаил Милорадович, взявший за основу старинную рукопись, хранившуюся в требиньском монастыре Тврдош. После него записи продолжил некий Никола Властели-нович, который жил в Москве, в доме Ивана Свиркова на Покровке, «а то на квартиру господина Михаила Милорадовича, 1715 года 14 януара».

К приписке Властелиновича Милорадович собственноручно добавил следующие слова: «Свершился день, и я ему подписал для большей веры своею рукою, будучи цароставник, ему принадлежащий, и его труд и подвиг, бывший нами вместе на квартиру». Далее он собственноручно приписал: «Царского Величества полковник и кавалер Михаил Милорадович». Ровинский, изучая рукопись, которая, похоже, была прекрасно выписана каллиграфически, сделал вывод, что «Милорадович был не только любителем письменности, но и сам умел прекрасно писать, а это значит, что ему приходилось часто заниматься писанием». Некий Никола Лаинович из Никшича привез этот сборник из Москвы в Оногошт.

Непосредственно связан с упомянутыми посулами полковника Милорадовича требиньскому митрополиту Савватию в случае успеха его восстания и некий Павел Аркулей, грек, также бывший русским офицером. По сведениям, полученным мною из Архива Дубровника, Аркулей был русским военным атташе в Венеции и человеком Саввы Владиславича. В этих материалах говорится, что 17 июля 1712 года Аркулей просил о тайной встрече с представителями Дубровника, и такая встреча состоялась на следующий день; там же говорится, что вместе с ним в Сеньскую Риеку отбыла семья Владиславича и сам Милорадович. Что интересно, этот Аркулей, судя по выпискам из русских архивов, был замешан и в восстании полковника Милорадовича. Из документа следует, что этот грек сумел получить от требиньских монахов на нужды восстания Милорадовича 1 700 венецианских дукатов. После поражения восстания монахи так и не получили назад свои дукаты, не произошло этого и после десяти лет ожидания. В 1721 году в Москву отправился сам требиньский архимандрит Леонтий с требованием выплатить долг десятилетней давности. К счастью, в бумагах Милорадовича хранилась расписка Аркулея, в которой говорилось о том, что он взял эти деньги у монастыря Св. Успения «для воинских нужд Е.Ц.Величества». Сам граф Головкин, царский канцлер (Савва Владиславич в то время был русским посланником в Риме) написал владыке Даниле в Черногорию, что он получил от требиньского архиепископа письмо владыки и что Леонтию возвращено 1 000 дукатов, которые занял

Павел Аркулей «без указа и приказания»; и что Леонтия и его людей содержали в Москве за счет царской казны, и за ее же счет возвратили на родину.

Добавим еще один любопытный факт: Леонтий в Москве «со слезами на глазах», уже получив прогонные деньги для возвращения в Требинье, просил выплатить ему оставшиеся 700 дукатов, поскольку «великие расходы за время ожидания отяготили его».

Грек Аркулей действительно отправился в Черногорию не по царскому указанию, и эти 1 700 дукатов выманил у требиньских монахов обманным путем. Из них 400 дукатов он роздал черногорцам, что подтвердил Милора-дович в письме канцлеру графу Головкину от 17 сентября 1742 года. Поэтому Милорадович предлагает не требовать эти 400 дукатов от Аркулея, но остальные 600 дукатов, которые он присвоил, магистрат должен удержать из его жалованья, пока он не вернет долг. Милорадович также предложил вернуть Леонтию 1 000 дукатов, что и было сделано, как о том сообщил граф Головкин; а расписку, которую Аркулей дал требиньским монахам, вернуть ему же.

Ровно столько поведано будет о восстании Милорадовича в 1711 году.

 

3

Вернемся на Прут, чтобы увидеть, что там произошло. Царь приказал Шереметеву быть 25 мая на Днестре и подготовить склады с продуктами питания. Он также объявил ему, что скоро и сам прибудет туда. Он велел фельдмаршалу сразу после перехода границы соединиться с молдавскими войсками, потребовав известить Кантемира о том, что тот сам должен выйти ему навстречу, и добавляет: «Тако ж Саве (Рагузинскому) велите писать с общего согласия с господарем и с Кантакузиным, призывая их, чтоб по обещанию своему к нам пристали». После этого он приказывает Шереметеву разрушить мост на Дунае и послать разведчиков, чтобы те установили, велико ли войско визиря. После выполнения задания ему следует призвать на помощь русским как можно больше сербов и валахов. Однако в Галиции царь расхворался, а после выздоровления стал устраивать у князя Синявского блистательные балы, на которых много пили и танцевали. Было похоже, что царь уже празднует победу. Он действительно уверовал в свой триумф, в молдавское и валашское войско, в восстание балканских народов, в благословенный исход этого крестового похода.

Царь вновь извещает Шереметева:

Господари пишут, что как скоро наши войска вступят в их земли, то они сейчас же с ними соединятся и весь свой многочисленный народ побудят к восстанию против турок: на что глядя и сербы (от которых мы такое же прошение и обещание имеем), также болгары и другие христианские народы встанут против турка, и одни присоединятся к нашим войскам, другие поднимут восстание внутри турецких областей; в таких обстоятельствах визирь не посмеет перейти за Дунай, большая часть войска его разбежится, а может быть, и бунт поднимут. А если мы замедлим, то турки, переправясь через Дунай с большим войском, принудят господарей поневоле соединиться с собою, и большая часть христиан не посмеют приступить к нам, разве мы выиграем сражение, а иные малодушные и против нас туркам служить будут. Господарь молдавский уже присягнул нам на подданство; господарь валахский скоро последует его примеру.

После этого Шереметев наконец двинулся и форсировал Днестр. В соответствии с достигнутой ранее договоренностью князь Кантемир должен был присоединиться к Шереметеву сразу после перехода через реку. Он это и сделал, «вольно или невольно», как пишет историк Голиков, и тем самым открыто и окончательно объявил себя союзником русского царя. Обрадованный Петр Великий приветствовал наступление христиан, «которых вскоре надеюсь лично увидеть», пишет он 4 июня, все еще из Бреславля. Через два дня он приказывает Шереметеву не терять более времени, а как можно скорее отправиться на Дунай и прибыть туда прежде турок. Поздравляя Кантемира, царь пишет о том, что вскоре ожидает подхода князя Бранковяну. Это письмо, датированное 4 июня, было последним оптимистическим письмом Петра Великого во время похода.

Савва Владиславич получил письмо от молдавского князя Кантемира до того, как Шереметев с 30 тыс. солдат форсировал Днестр. По письму можно судить о неприятной ситуации, в которую попала русская армия, вошедшая в Молдавию без продовольствия, обещанного казацкой Украиной, в которой в том году наступил голод. Ни в Молдавии, ни в Валахии в то лето вообще не удалось собрать урожай.

Мы приводим письмо Кантемира Савве Владиславичу. Оно свидетельствует об отношениях молдавского господаря с этим сербом, русским дипломатом, а также о месте, которое занял Владиславич в решительный для русского царства момент. Письмо написано в Яссах 2 июня 1711 года по-гречески, что свидетельствует о том, что Владиславич и Кантемир были давно знакомы и общались между собой, как давние жители Царьграда, на греческом языке. Впрочем, оба они прекрасно знали и итальянский и латинский языки. Владиславич знал шесть языков, а Кантемир – десять, в том числе и словенский (esclavon).

Благородный и Превосходный, письмо Вашего Превосходительства, посланное через бригадира Кропотова, я получил.

За посланные по моему желанию войска Его Царского Пресветлого Величества премного благодарю и верно обещаю служить Его Величеству до конца своей жизни. Сегодня я изготовился перейти Прут и идти с войском Его Величества до Ясс, которые лежат в удобном месте, где есть много воды и травы; и ждать буду там с великим желанием прибытия Вашего Превосходительства. Извольте поспешить как можно быстрее. А что вы мне изволили писать, что вы вскоре с войском прибудете к Пруту на договоренную Чучору, то это превосходно. Если Бог пожелает, и я вскоре со своими отрядами прибуду в это урочище, и тогда мы увидимся и будем долго толковать, как нам поступить с наибольшей пользой. За сегодняшний день и за завтрашний раздал я плату своим воинам, и приказал населению, чтобы вели себя должным образом.

Разослал я приказания по всему своему Княжеству, и приказал народу вооружаться и идти к царским войскам под моей командой до 15-го числа этого месяца; если не придут, у дворян отниму их имения, а простонародье предам суду, и не только суду светскому, но и проклятию церковному.

Нашему любимому брату, господарю мултянскому [64] , послали мы ваше письмо. И со своей стороны писали мы ему обширно, на что ожидаем ответа. Извольте ему и вы вновь написать, дабы и он свои обещания исполнил и с нами соединился, поскольку честь, достоинство и милость Монарха получают со страхопочитанием.

О турецких отрядах имею сообщение, что с 4 числа сего месяца должны прибыть в Сакчи. Если вы и я встретимся, обо всем говорить будем изустно обширнее.

Провиантом, а особо хлебом, земля наша очень скудна и голодна, потому как в этом году не родила; а если что у кого и есть, то берегут для себя. Разве что скотины имеем довольно.

Еще вам сообщаю, чтобы изволили вы, если то возможно, как можно раньше призвать 20.000 пехотинцев. С таким войском битва с турками совсем не опасной будет. Ежели у вас нет намерения дать бой до прибытия Его Величества, то извольте отписать Его Величеству, чтобы изволил поспешить побыстрее, не ради чего другого, едино чтобы мы бой дать могли. Тогда бы и турок было поменее, которые ныне в великом страхе пребывают; их войско еще не собралось, и во внезапной битве проиграть могут. Ежели мы запоздаем, то трава высохнет, и турки ее поджечь смогут, что для нашего войска большой бедой было бы. Чем ранее, то было бы в интересах Его Величества куда как лучше. А ежели, Бог даст, приблизимся мы к Дунаю, тогда войско Его Величество провиантом удовлетворится, поскольку турки на Дунае большие магазины мукой наполнили, овсом, ячменем и прочим провиантом. Не только ныне, но и наперед остаюсь Вашего Превосходительства покорным братом и слугой, князь Димитрий Кантемир.

Между тем Шереметев сообщил царю, что он не в состоянии воспрепятствовать переходу турок через Дунай, потому что их войска опередили его. Он подчеркнуто извещает царя о том, что у русских войск больше нет провизии (они взяли с собой продуктов всего на двадцать дней), а Бранковяну не послал ничего, проявив полное равнодушие. Оказалось, что всю провизию он отослал визирю, а о складах даже не подумал.

Сообщая царю, который 8 июля все еще пребывал в Галиции, о голоде в войсках, Шереметев спрашивает, что ему предпринять. Царь 12 июля выражает Шереметеву свое удивление тем, что тот не выполнил приказ о немедленном наступлении:

О замедлении вашем зело дивлюся, понеже первое хотели из Браславля идти 16 числа (мая), и тако б возможно было поспеть в четыре дни, т. е. к 20 числу; и вы перешли 30 числа, и тако десять дней потеряно, к тому ж на Яссы криво; и ежели б по указу учинили, то б конечно прежде турков к Дунаю были, ибо от Днестра только до Дуная 10 или по нужде 13 дней ходу, на которое дело я больше не знаю, какие указы посылать, понеже обо всем уже довольный указ дан, в чем можете ответ дать. О провианте, отколь и каким образом возможно, делайте, ибо когда солдат приведем, а у нас не будет, что им есть? Сей момент пришли мы с полками к Днестру, где вся пехота стоит; мост будет дни в три готов, а меж тем перевозятся и скоро могут все перейти, только хлеба, почитай, нет, а у Аларта пять дней как ни хлеба, ни мяса. Здесь скоро ожидаем баранов 6000, которые раздав, можем итить, только оные не долго будут. Извольте нам дать знать подлинно: когда до вас дойдем, будет ли что солдатам есть, а у нас, кроме проходу до вас, ничего провианта, ни скота нет. О сем ожидаю немедленного ответа, яко на главное дело и инако невозможное.

Шереметев на это отвечал царю, что не отправился с Днестра к Дунаю, как ему царь приказал, потому что либо князь Кантемир перекинулся к туркам, либо они его уничтожили. Шереметев добавляет, что его войско на своем пути не встречает даже воды. Конные полки давно остались без хлеба. Если бы он даже и поспешил от Днестра к Дунаю, то все равно не смог бы помешать туркам перейти в Молдавию. Сообщает, что приказал молдавским боярам продать ему за деньги 10 тыс. голов скота; первые 5 тыс. они теперь собирают, а вторую половину соберут вскорости.

Ситуация была ужасная. Что делать? Царские генералы Галлард, фон Энсберг, Остен, Бергхольц и Ренне собрали военный совет. Последний, немец по происхождению, настаивал на продвижении вперед. Они продолжали верить, что «христиане» восстанут и придут на помощь царю. Молдавия уже поднялась. А что может случиться, если маршал Шереметев вдруг оробеет и отдаст приказ об отступлении русской армии?

13 июля царь пишет Шереметеву:

Когда я сюда с гвардиею пришел, то обрел зело мало провианта, а именно только на пять дней; того ради немедленно просим дать ведать, а именно в три дни, и от сего числа, есть ли у вас на всю пехоту, буде не хлеба, то хотя скота, недель на шесть, а буде хотя теперь нет, однако ж надеетесь конечно получить; и когда сие получим, то тотчас пойдем к вам; буде же не можете на всю пехоту сыскать, то дайте знать, на коликое число можете сыскать, такое число и пошлем к вам пехоты, дабы, ведчи, не поморити. Паки скорого прошу ответа, ибо не можем здесь долее быть, не имеючи ничего.

Но 16 июня царь получил столько провианта, что ему хватило бы его до Ясс. К тому же и Шереметев обещал ему прибавку в продуктах. После этого царские полки двинулись вперед. В ночь на 24 июня царь Петр вышел к Пруту, и в тот же вечер, оставив армию, прибыл в Яссы, столицу молдавского князя Кантемира.

Царь приказал Шереметеву выслать в Валахию отряд регулярной конницы в 3 тыс., а если потребуется, то и нерегулярной.

… пишите с ними от себя, тако ж Саве (Рагузинскому) велите писать с общего согласия с господарем и с Кантакузиным, призывая их, чтоб по обещанию своему к нам пристали; а меж тем велеть купить провианта, и буде провианта не могут весьма получить, то хотя и скота по последней мере на все войска недели на две или сколько возможно, ценою не гораздо дорогою, для чего с ними послать денег. Буде же станут мултяны отговариваться, что не могут пристать, то объявить, что мы из того увидим их самое неприятельство, и велеть в таком случае тому командиру, посылая, брать самим в Мултянской земле хлеба и скота, сколько могут получить безденежно, только чтоб ничего не грабил.

Савва Владиславич в эти дни написал графу Апраксину, генерал-адмиралу и губернатору Азова, отчаянное зашифрованное письмо:

У нас в армии очень мало хлеба, и мы уже страдаем от голода. Все-таки я купил в Валахии, еще до прибытия Государя, 10 тыс. волов и 30 тыс. овец, ими ныне и питаемся.

В валашскую землю послали мы за провизией, и более ни за чем; и если не получим ее, то не сможем дать генеральное сражение; и принуждены будем, не дай Боже, отказаться от плана генерального сражения, и только хлеба просить будем, чтобы войско не пропало.

Татары на нас нападают; хотя никакого ущерба нам нанести не могут, все же мешают фуражированию и прочему. Между тем, по милости Всевышнего до дня сегодняшнего армия наша все же марширует в порядке, и мы теперь находимся в 120 верстах от Дуная и визиря.

Дела наши в Польше мы завершили исключительно. Поляки, хотя и никогда не желали нам добра, обещают даже воевать с нами против турок, хотя и весьма рады, что могут остаться нейтральными. От них никакой помощи против турок не будет. В Померании не только шведский корпус сдержан будет, но и беспокоить его будут войска нашего верного союзника короля датского и гуляки (!) Августа; а это в полном интересе Царского Величества, его прибыток и радость.

Генерал Шидловский [65] сидит за стенами караула. Вчера хотел я его пыткам подвергнуть, но всемилостивейшая Царица со слезами на глазах просила не мучить его некоторое время. Впрочем, обида на него не из-за чего другого вышла, а только за то, что он воспротивился. Сегодня многие от его имени появляются, о чем я скорблю. Ежели бы мог ему помочь, то уже давно бы это сделал от всей души, хотя ему ни от кого, кроме как Бога и Государя, помощи ждать не следует. Царское Пресветлое Величество, по милости Всевышнего, здоров и весел. Часто вспоминает Вашу особу, с большой милостью и уважением; а я, где только могу, возвращаю свой долг перед вами, чему Бог свидетель.

Сообщаю вам доверительно, что Его Величество не сердится, но зело ругает господина вашего брата Петра Матвеевича, особливо из-за его бумагомарания старым образом: более титулов, нежели дел. Извольте его в будущем в том урезонивать, и велите ему писать о делах действительных; и то с покорностью, как ты то делаешь; а не по старому обычаю, привычным бумагомаранием. А меня, во имя любви Христовой, прими под защиту, и сохрани это письмо в тайне. Далее вашему брату ничего не пишите, чтобы никому от этого ущерба не было. Я вашему дому превелико обязан, но все ж всякую тайну всякий готов себе на пользу оборотить. И на будущее сможем один другому помочь и спастись от случайных опасностей, коими все подвержены. Мои господа министры часто промеж себя ругаются, потому как один другому ничего не спускают.

 

4

Как мы уже видели, фельдмаршал Шереметев 30 мая перешел Днестр у года Сороки, а уже 5 июня прибыл в Чучоры на реке Прут. Он привел 30 тыс. солдат и нескольких генералов, в том числе и Долгорукого, которого царь послал со специальным заданием подгонять старого фельдмаршала. «Как только Кантемир узнал о форсировании Днестра, он тоже двинулся в поход, ведя с собой гетмана Иона Некулчу и великого казначея Стевана Луку, чтобы встретиться с Шереметевым и “синьором Саввой”, посредством которого были уговорены дела между Кантемиром и русским царем», – пишет молдавский хронист Аксинт. Далее этот автор говорит о Владиславиче: «Этот Савва был из Дубровника… Человек гордый и достойный (omu mandru i trufa i)».

Другой молдавский хронист того времени, гетман Ион Некулче, пишет о Савве следующее:

Фельдмаршала Шереметева сопровождал один из царских министров, синьор Савва Рагузинский, родом из Дубровника, турецкой провинции. Его считают очень влиятельным боярином и членом дворцового совета в Москве, который знает много языков. Царь выделил ему много денег для нужд войска; и этот министр дал князю Димитрию (Кантемиру) 100 кошелей денег, чтобы тот смог в Молдавии поднять войско более чем в 10.000 людей. Обещал дать еще больше, если будет надо. Савва имел право выдать единовременно каждому полковнику молдавскому по 100 рублей, каждому офицеру по 30 рублей, каждому интенданту и унтеру по 10 рублей, а простому солдату – 5 рублей. Это на личные нужды; а если бы кто захотел и далее в войске остаться, то получал бы регулярное жалованье. Министр Савва получил 30 кошелей, для того чтобы купить в Молдавии скотину, по 4 лея за голову для пропитания войска. Тот же министр привез царские письма дворянам и народу молдавскому, приказывая всем им оседлать лошадей и вступить в войско наемниками; а те, кто не вступит в войско, когда станут русскими подданными, будут лишены имения (земли). Крестьянам велит доставлять провизию в войска, которые с ними рассчитаются на месте.

Князь Кантемир распространил эти вести по всей стране, и мало кто не отозвался. А когда еще услышали про плату, явились не только кметы, но и сапожники, портные, скорняки и корчмари. И слуги оставили своих бояр. Но войско было безоружное; за 15 дней собралось 17 полковников и 170 офицеров со знаменами. Но не спешно. Вокруг каждого знамени собралось не более 100 человек, поскольку времени не хватало….

Ровно столько пишет гетман Некулче о войске своего князя и царского союзника, а также о роли в этом Саввы. Добавим и мы, что за три недели перед самым сражением предательство Бранковяну стало очевидным. И, пожалуй, только царь верил в то, что Бранковяну в последний момент сдержит данное им слово.

Другой молдавский хронист, Аксинт, так описывает эти события:

В субботу 24 июня на Прут у Чучора прибыл император из Москвы со своим штабом. Тут его встретили молдавский митрополит Гедеон и губернатор Иордаки с другими боярами, потому что князя Кантемира не было в Яссах, поскольку он отбыл в лагерь фельдмаршала Шереметева. Митрополит благословил царя крестом и окропил святой водой, прочие же бояре целовали ему руку. В их сопровождении царь отправился вперед. Случилось так, что один из царских шутов утонул в реке, пытаясь развеселить государя своими шутками на волнах Прута. Его конь плыл, а он стоял в седле, возможно, пьяный, и оба они утонули. Поскольку собрались уже все бояре, царь со свитой оставил Прут и отправился в Яссы вечером того же дня, и прибыл во дворец молдавского князя. Его жена, царица Екатерина, приехала только на следующий день утром. Несколько позже прибыл и князь Кантемир. В низу лестницы, во дворе, он встретился с Императором, который возвращался из ванной. Царь поцеловал его в чело, обнял и приподнял, поскольку князь Кантемир был невелик ростом, а царь был настоящим колоссом. Княгиня Кассандра, жена Кантемира, дочь покойного князя Щербана Кантакузена, ушла навестить царицу, которая подарила ей ожерелье из золотых монет с цепочкой и драгоценным камнем, и повесила ей на шею.

В воскресенье, 25 июня, князь Кантемир дал большой обед в честь царя и всех генералов, сколько их там было. Хронист гетман Некулча сообщает, что сам он также присутствовал за столом. Царь не хотел садиться во главе стола, и посадил туда канцлера Головкина, рядом с ним – Долгорукого, затем Михаила Голицына, затем «министра Савву», затем министра финансов Шафирова, затем генерала Ренна, затем Вейсбаха, затем Тому Кантакузена (родственника Бранковяну), и, наконец, сына фельдмаршала Шереметева (сам фельдмаршал на обед не остался, отправившись в лагерь на Чоре с бригадирами и полковниками). Когда царь поднялся, его окружили бояре, и он каждому в отдельности протянул бокал вина. В это время царица была в малом доме за столом, где тоже обедали.

Хронист Аксинт, описывая обед в честь царя, говорит, что царь поставил Кантемира на стул так, что тот оказался выше его, а когда тот решил сесть, то поцеловал царю руку, и царь ответил ему поцелуем в лоб. Затем, после первой чаши, поднятой Кантемиром, они обменялись поцелуями.

Царь удивил молдавских бояр мягким и вовсе не гордым поведением. Он вместе со слугами обошел пешком все церкви и монастыри. Всюду он демонстрировал свою симпатию к Кантемиру, который был в полном восторге и старался всячески услужить, то и дело бросаясь к нему в объятия. Царь также целовал его в щеки, в глаза, в волосы, как отец целует сына. Некулча добавляет: «Вдруг к царю подошли бояре и принялись клеветать на Кантемира, требуя себе другого князя, которого пожелает народ. Царь же, разобравшись в их намерениях, дал указание Головкину и Савве Владиславичу пригласить бояр к себе и объяснить им искреннее желание царя освободить их от турок, ничего для себя не требуя взамен. Так они и поступили, отказав завистникам».

Потом царь с царицей вернулись из Ясс на Прут. На следующий день была годовщина Полтавы, и произведена была стрельба из 40 пушек, и пили до потери сознания. 28-го числа царь дал обед в честь Кантемира и всех присутствовавших бояр. Здесь бояре подписались в том, что принимают Кантемира в качестве пожизненного господаря с правом наследования. Румынский хронист сообщает, что все они остались там ночевать. Но никто из них не избежал кражи – русские солдаты отобрали у кого пистолет, у кого уздечку, у кого плащ, причем не только у бояр, но и у их слуг, говорит Некулча. Несмотря на это, соглашение с русскими было всеми искренне принято.

Князь Кантемир и Савва Владиславич на следующий день уехали в Яссы и собрали там бояр, которые накануне не были на Пруте. Вместе они отправились в княжескую церковь на молитву, после чего зачитали Договор о союзе, который все бояре приняли и подписали, не возражая против условий царя.

Молдавский хронист, которого мы упоминали, Никола Мусте, также вспоминает Савву Владиславича как человека, который сумел выговорить у царя право наследования для Кантемира:

Воевода Думитрашко (Кантемир), придя на княжество, хотел, чтобы царь подтвердил его избрание, и тот так и поступил; и послал ему свою парсуну с драгоценными каменьями, кою он после носил на груди с правой стороны. Князь однажды призвал бояр вместе с синьором Саввой в церковь, сел на престол как господарь, а бояре сели насупротив. И тут логофет прочитал договор пункт за пунктом, а князь каждый раз спрашивал: «Хорош ли он?», а они отвечали: «Хорош!»

Вот изложение пунктов русско-молдавского договора, подписанного царем и князем:

1) Молдавия получит старые границы свои до Днестра, включая Буджак. До окончательного образования княжества все укрепленные места будут заняты царскими гарнизонами, но после русские войска будут заменены молдавскими. – 2) Молдавия никогда не будет платить дани. – 3) Молдавский князь может быть сменен только в случае измены или отречения от православия; в таком случае будет избран в преемники ему один из сыновей или братьев его; престол останется навсегда в роде Кантемира до совершенного его прекращения. – 4) Господарь никогда не сможет лишить боярина его положения, кроме как в случае, если кто из них будет обвинен в преступлении. – 5) Подати от городов и доходы от соли принадлежат князю, господарю, но он не имеет права претендовать на любую другую подать. – 6) Монастыри и бояре целиком сохранят свои земли и крестьян. – 7) Страна во все время войны будет держать под ружьем 10 000 человек, которых будет содержать царская казна. – 8) Русские никогда не получат права занимать должности в княжестве. – 9) Русские не имеют права покупать имения в Молдавии. – 10) Русские не имеют права жениться на молдаванках. – 11) Князь никогда не накажет боярина, как бы ни была велика его провинность, без приговора собрания всех бояр и без подписи митрополита под сим приговором. – 12) Титул господаря Молдавии должен быть таким: Пресветлый Господарь (Князь) Молдавии, Самодержец и Советник Российской империи. – 13). Царь не будет заключать мира с Турциею, по которому Молдавия должна будет возвратиться под турецкое владычество.

Так гласил основной договор между царем Петром Великим и князем Кантемиром, составленный Саввой Владиславичем вместе с господарем. Однако, кроме этого договора Кантемир заключил с царем еще одно, особое соглашение, которое в случае военного поражения гарантировало убежище и содержание в России как самого князя, так и его двора. Вторая редакция договора отличалась введением ограничений княжеской власти и его доходов, в то время как пункты текста, напечатанного в «Полном собрании законов», составлены в противоположном смысле. Историк Соловьев полагает, что в пунктах, составленных в Молдавии, поименно говорится о боярских правах, чтобы их можно было боярам продемонстрировать; а в пунктах, которые Кантемир представил царю, ничего не говорится о правах бояр, а только о правах князя. Царь, по Соловьеву, в любом случае обязуется не заключать с турками такого мира, по которому Молдавия могла бы вернуться под власть Турции. В случае если военное счастье окажется не на стороне русских, то царь, по особому договору с Кантемиром, обязался: во-первых, если русские принуждены будут заключить мир с турками, дать Кантемиру два дома в Москве и поместья, равные ценностью тем, которыми он владеет в Молдавии; кроме того, Кантемир получит ежедневное содержание для себя и для членов своей семьи, и получать будет его из казны царской; в-третьих, если Кантемир не пожелает остаться в России, то будет волен избрать другое местопребывание.

Во время визита царя в Яссы отношения с Кантемиром стали совершенно определенными: несмотря на хорошо подготовленный договор об этом союзе, от молдавского князя не следовало ожидать сколько-нибудь серьезной военной поддержки, равно как и снабжения провиантом. Тем не менее у царя о Кантемире осталось впечатление как об умном человеке и добром советчике, не умеющем, однако, справляться со своими боярами и неспособном собрать необходимое войско.

В отношении Бранковяну тоже не следовало питать никаких иллюзий. Он предал царя, окончательно перейдя к туркам. Даже его родственник, гетман Тома Кантакузен, воспользовался возможностью первым в Яссах открыть глаза на факт предательства. Он сказал царю, что весь валашский народ на стороне русских, за исключением одного человека – валашского князя. О себе он сказал, что тайком пробрался в Яссы, чтобы повидать царя и сообщить ему об этом.

После этого в Яссы прибыл специальный посланник от Бранковяну с тем, чтобы подтвердить печальное известие; это был Георгий Кастриот, адъютант валашского князя, который перед самым сражением, прежде чем царь смог бы заключить пристойный мир, открыто заявил, что Валахия не может исполнить принятые на себя обязательства.

Царь, наконец, понял, что потерпел поражение. Ему противостояли 119.665 турок, а в тылу обретались 70 тыс. татар, в то время как русских было всего 38.246. Противник не только в семь раз превосходил царя в живой силе – у него было в десять раз больше артиллерии! И что хуже всего – русские остались без хлеба. Чтобы получить хоть какую-нибудь провизию, он послал отряды генерала Ренна занять Браилу, в которой были продукты, что и было сделано; однако вскоре он был вынужден вернуть Ренна, поскольку узнал, что окружен со всех сторон. Военные советы не дали никаких результатов, ситуация была безнадежной. Импульсивный царь Петр неожиданно приказал войскам отступить от Прута на более выгодные позиции, к местечку Станилешты, где, кажется, и славный Собесский проиграл однажды сражение.

Тем не менее русская армия продемонстрировала храбрость и дисциплинированность. В турецкой же армии, напротив, после сообщения о падении Браилы начались беспорядки. Ружейная и пушечная стрельба началась по всему фронту, и первые атаки были невероятно кровавыми. Затем наступило короткое перемирие. Янычары подняли бунт: их буквально скосили во время атаки, 7 тыс. их было убито. Однако царю и в голову не могло прийти, что визирь чувствовал себя намного хуже его. Балтаджи-паша по природе своей вовсе не был воином, он даже готов был вступить в переговоры, во что русские сначала никак не могли поверить. Но на четвертый день сражения обе стороны уже не могли говорить ни о чем ином, кроме как о мире.

В трагическую ночь с 9 на 10 июля царь вызвал к себе в шатер Шереметева и отдал ему приказ на рассвете атаковать неприятеля по всему фронту. Далее он приказал, чтобы до этого времени никто не смел входить к нему в шатер. Тогда же он написал письмо к Сенату в Москву, чтобы тот в случае его гибели или пленения выбрал царем того, кто покажет себя наиболее способным.

Между тем, Шереметев, Шафиров и Владиславич, посовещавшись в узком кругу, отказались от идеи атаковать. Говорят, царица Екатерина сумела той ночью все-таки проникнуть в шатер к царю и уговорить его начать мирные переговоры, сделав по совету Саввы Владиславича уступки, дав обещания и, прежде всего, подкупив турок деньгами и другими подарками.

После этого фельдмаршал Шереметев направил к великому визирю своего горниста с известием, что русские не желают кровопролития, а если такового не хочет и визирь, то они готовы начать мирные переговоры. На это послание Великий визирь даже не ответил, что вызвало страх в русской верхушке. Шереметев послал второе письмо, потребовав, чтобы визирь, если он не желает отвечать, принял незамедлительное решение. На это визирь ответил, что он не бежит от мира.

Ошибаются те, кто считает, что на Пруте вообще не было никакого сражения. Во время отступления от Прута к Станилештам русских по пятам преследовали турецкие войска. Сам визирь возглавил отряды янычар; у него было 470 пушек; янычары атаковали русских семь раз; русские, оставшись без провизии и фуража, так косили янычар, что в итоге обратили их в бегство. Князь Кантемир в своей «Истории Турции» пишет, что непрерывный и жестокий бой длился три дня. Пишет и о себе, как он сражался во главе молдавских отрядов, помогая генералу Янусу отступить. Он говорит, что бился с 60 000 турецких и татарских всадников «и имел честь отразить их».

Узнав о том, что визирь не исключает мира, царь немедленно отправил на переговоры трех делегатов: министра Шафирова, сына фельдмаршала графа Шереметева и Савву Владиславича. Участие Саввы подтверждают, прежде всего, молдавские хронисты из окружения князя Кантемира, в первую очередь гетман молдавского войска и лучший историк этого похода Ион Некулча, который пишет: «Министры Шафиров и Савва и сын Шереметев отправились на переговоры с визирем о мире, требуя, чтобы для России определили границу по Дунаю, поскольку несколькими днями ранее князь Бранковяну по приказу султана предлагал такое условие через Кастриота». Присутствие Саввы на переговорах подтверждает и русский историк Голиков. Особенно важно свидетельство царицы Екатерины I, прозвучавшее в указе о возведении Владиславича в графское достоинство (1725); она объявила, что тот заслужил его и во время мирных переговоров на Пруте.

Однако переговоры шли с большими трудностями. В лагере визиря находился шведский генерал Понятовский, поляк по происхождению, которого мы уже видели в Царьграде, когда он от имени короля Карла XII интриговал против заключения мира с Турцией, на котором так настаивал царь Петр после Полтавской победы. Три русских делегата получили от царя полномочия пойти на условия, скорее напоминающие жалкую капитуляцию: 1) вернуть Турции все города, захваченные во время предыдущей войны; 2) если шведы потребуют для себя концессий, то вернуть им все завоеванные на Балтийском море земли, за исключением Ингрии на севере; 3) если возникнет вопрос соперничества между королем Августом и Станиславом Лещинским, то пожертвовать другом царя Августом; 4) и если визирь согласится вообще не поднимать шведский вопрос, то с радостью с ним согласиться, пообещав ему денег и другие подарки. Прежде всего, на подкуп визиря: 150 тыс. рублей, с тем чтобы из этих денег визирь оставил лично для себя 60 тыс.; а затем передал янычарскому are (командиру) 10 тыс. рублей; и, наконец, 10 тыс. рублей любому другому командиру. А также второстепенным чиновникам обещать хорошие подарки.

Однако Шафиров вернулся с плохими новостями: турки вообще не желают мира, а только стараются выиграть время. Тогда царь решился на более серьезные уступки: 1) вернуть Турции Азов и только что построенный Таганрог, а также пушки с крепости Каменный затон; 2) обещать, что Россия никогда больше не будет вмешиваться в польские дела; 3) предоставить туркам свободу торговли; 4) навсегда отозвать русского посланника из Царьграда; 5) позволить Карлу XII вернуться в Швецию, как только он пожелает; и, наконец, 6) забыть старую вражду.

Как только царь принял все турецкие условия, мир был немедленно заключен. Среди непомерных турецких условий были два, особенно интересные для нас: визирь требовал, чтобы ему в руки были живыми переданы князь Кантемир и Савва Владиславич, по происхождению турецкий подданный, с тем чтобы увезти их в Царьград и там предать суду. Визирю и в голову не могло прийти, что один из переговорщиков и был Савва Владиславич собственной персоной.

 

5

Падение русского престижа на Пруте должно было привести в отчаянье балканских христиан. Сам царь Петр отправился с Прута в Москву с намереньем как можно быстрее начать более тщательную подготовку к новой войне с Турцией. Возможно, и Владиславич с князем Кантемиром поверили, что поход на Прут был не поражением, а уроком, поскольку Турецкая империя после поражения под Веной в 1683 году и потери Венгрии со своими слабыми султанами, режимами фаворитов, интригами иностранцев и господством евнухов пришла в окончательный упадок.

Но, к несчастью, после всех серьезных войн между Москвой и Царьградом, случившихся после Прута, на первый план русской политики никогда более не выходила война за освобождение христиан. Спустя несколько лет после заключения Ништадтского мира со Швецией, царь после восстания 1720 года в Персии двинулся туда и занял несколько провинций на Каспийском море. Со смертью императора Петра Великого в 1725 году Россия вообще прекратила воевать, и, как говорили, едва перевела дух после непрерывной череды сражений. Вскоре она забросила и свою армию, и свой флот. В России наступила эпоха правления придворных авантюристов, иностранных карьеристов, любовников императрицы, и на престоле воцарилось бессилие. Только при Екатерине II Россия начала оправляться от потерь, понесенных в результате смерти Петра Великого, величайшего монарха своего времени.

Но вернемся еще раз на Прут. Пока царь увозил с собой в Россию несчастного молдавского господаря Кантемира, турки увели к себе в Царьград скованного валашского князя Бранковяну и бросили его в темницу, знаменитую Едикуле. Вслед за арестантом прибыла из Бухареста его жена с четырьмя детьми, и их тоже заключили в Едикуле. Князь Бранковяну был обречен; главная вина, по всеобщему мнению, была в его богатстве, которым хотели овладеть турки. Бранковяну и его четырех сыновей приговорили к смерти, после чего им публично отрубили головы: отца казнили последним. Муфтий предложил султану сохранить жизнь Бранковяну в том случае, если он примет ислам, однако тот отказался. Казнили их в Едикуле, где когда-то погиб и Оттоман II и где в то же самое время все еще томился русский посланник в Царьграде Петр Андреевич Толстой. Так трагически завершился поход на Прут.

Между тем русский Сенат пришел к единодушному мнению, что мир на Пруте был заключен скоропалительно и что по этой причине следует начать новую войну против Турции. Причем немедля, уже весной 1712 года. С этой целью царь Петр издал указ незамедлительно запастись провизией и амуницией в необходимых количествах. Лишь в последнее мгновение граф Петр Апраксин и фельдмаршал Шереметев сумели поколебать царя в его намерении. Потом явился из Азова и второй дядя царя, адмирал-генерал Федор Апраксин, который также голосовал против войны с султаном.

Наконец, призвали в Сенат и Савву Владиславича, специалиста по восточному вопросу, который согласился с мнением братьев Апраксиных: невозможно начать войну с Турцией, не завершив дела со Швецией. Сенат доложил об этом царю в форме своего окончательно сформулированного мнения по этому вопросу. В конце концов царь принял эту точку зрения. Правда, как утверждают многие, он согласился скрепя сердце, поскольку до самой смерти не отказывался от намерения начать войну с султаном и изгнать Турцию из Европы. Тем не менее этот эпизод также показывает, как высоко ценилось мнение Саввы в самые судьбоносные моменты.

Похоже, Савва Владиславич также надеялся, что война с Турцией начнется, как только закончится явно затянувшаяся война со Швецией. В 1715 году он встретился с владыкой Данилой, который прибыл в Москву вскоре после страшного нападения Кеприли-паши на Черногорию. Владиславич и в этом случае выступил в роли автора новой гарамоты черногорцам, но, к сожалению, по тексту этой грамоты видно, что Россия рассталась с мыслью начать новую войну против Турции, и дело освобождения Сербии вновь угасло. Ниже мы приводим текст письма Владиславича к черногорцам от имени русского царя. Этот текст важен для нас тем, что им завершаются дальнейшие попытки Саввы вновь подтолкнуть Россию к борьбе за освобождение Балкан. Оно важно и тем, что с его помощью окончательно устанавливаются тесные дипломатические отношения Черногории и России, определяются размеры будущей помощи черногорскому князю и его стране, помощи, которая не прерывалась едва ли не до конца обеих монархий, России и Черногории. Оба письма принадлежат перу Саввы Владиславича.

Нетрудно заметить, что грамота, которую мы приводим ниже, не исключает ни новой войны с Турцией, ни обширной помощи Черногории с целью перевооружения, однако эти действия не рассчитаны на ближайшее время.

Божиею милостию мы, Петр Первый, царь и самодержец всероссийский и проч. и проч. и проч.

Преосвященным митрополитом, превосходительнейшим и почтеннейшим господам губернатором, капитаном, князем и воеводам, и всем Христианом право славно-греческого, такоже и римского исповедания духовного и мирского, чина в Сербии, Македонии, черногорцам и приморцам, герцеговцем, никшичам, баняном, пивляном, дробняком, гачаном, перебиняном, кучам, белопавличам, пипером, васейвичам, братоножичам, Климентам, граховляном, руцинаном, поповляном, зубу ем наше царского величества благоволение.

Понеже нам, великому государю, нашему царскому величеству известно, как в прошлом 1711 году, когда против нас салтан турецкий без всякие от нас данные причины войну начал, вы по нашему желанию и к вам писмянному напоминанию чрез полковника нашего Михайла Милорадовича и капитана Ивана Лукачевича от Подгорице, которые от них вручены преосвященному Даниилу Счепчевичу Пегошу, который своею ревностию и вашею христианскою и ради единоверия и единоязычия с нами и подражая древние славы предков ваших словенского единоплеменного с вами народа, вооружившеся всенародно, показали воинские против того общего христианству неприятеля храбрые и славные действа, за что потом, когда тот салтан турецкий паки с нами мир возобновил, прислал в провинции ваши турецкие свои войска, которые многих из ваших народов порубили и мучительски умертвили, иных же по каторгам развезли, монастыри же и церкви пожгли и церковные утвари и ваши пожитки разграбили, о чем мы как из посторонних ведомостей, так и чрез присланных ваших ко двору нашему известилися и по христианской должности соболезнуем. И повелели во всем нашем православном царствии в божиих церквах и монастырях за оных пострадавших за веру христианскую и венчавшихся мученическим венцем соборне бога молить и поминовение творить. Вам же, в животе оставшимся ратоборцам, мы, великий государь, наше царское величество восхотели чрез сию нашу грамоту вам тот с начала оной войны ревностной по христианству и единоверию с нами подвиг и оказанные воинские действа всемилостивейше похвалить и за показанные в тот случай к нам, великому государю, и ко всему нашему империю вспоможения возблагодарить, и хотя за нынешнею долгопротяжною с еретиком королем швецким войною, на которую многие иждивения употреблять мы принуждены, дабы оную как наискоряе окончать, не можем мы по достоинству и по заслугам вашим вам награждения учинить; однако ж во знак нашия к вам милости посылаем ныне с преосвященным Даниилом Негушу Счепчевичем, митрополитом скендерийским и приморским чиноначальником вашим, 160 золотых персон наших да денег пять тысяч рублев на вспоможение разоренным людям и большей в той случай труд понесшим, да ему преосвященному митрополиту, на расплату долгов его в сем случае полученных и на созидание разоренных в митрополии его церквей и монастырей пять тысяч рублев. А впредь, когда мы мир благополучный получим и от претяжких воинских иждивений освободимся, не оставим за вашу верную службу нашею царскою милостию вяще наградити. И понеже мы имеем ныне с салтаном турецким мир, и с нашей стороны желаем оной ненарушимо содержать. Сего ради советуем и вам иметь с ними мир, ежели ж бы оный паки на нас и на государство наше войну (чего в нынешнее время не чаем) всчал, и в таком случае желаем от вас паки по единоверию и единоязычию оружию нашему помощи и обнадеживаем вас всякою нашею царскою милостию и награждением, которая наша милость от вас всех никогда и впредь неотъемлема будет. Впрочем, объявит нашу к вам милость бывшей здесь, при дворе нашем, преосвященный Даниил, митрополит скендерийский. Дан в царствующем нашем граде Санкт-Питербурхе лета от рождества Спасителя нашего 1715, июля в 9, государствования нашего 34.