Одной из особенностей антисемитской беллетристики (впрочем, как и публицистики) является диффузия одинаковых идей и сюжетов. Не претендуя на оригинальность, творцы повестей и романов о евреях, как и многочисленные "критики" еврейского образа жизни и иудаизма, без зазрения совести заимствовали друг у друга все, что только могли, абсолютно не считаясь с фактом, что они "открывали" давно открытое их предшественниками. Возможно, этим феноменом эпигонства объясняется то колоссальное количество статей и брошюр, книг и томов, которые буквально завалили издательства и полки магазинов. Однако, если "научные труды" конца XIX в.1 вряд ли сыграли главную роль в создании "Протоколов Сионских мудрецов", то беллетристика, несомненно, была в этом деле не только "повивальной бабкой", но и "кормящей мамкой". Вот почему в мифе о "всемирном заговоре" евреев беллетристическое начало занимает по праву доминирующее место, а среди беллетристов конца 90-х годов, подвизавшихся на ролях "ревнителей" и "пророков", пожалуй, главенствует мрачная фигура выкреста и ренегата С.К. Эфрона-Литвина.

Эфрон (Ефрон) родился в 1849 г. в Виленской губернии в весьма набожной еврейской семье и, возможно, приходился родственником одному из издателей энциклопедии "Брокгауз и Ефрон", а, следовательно, находился в родстве с виленским гаоном2. Имя Эфрона до крещения неизвестно. Его дед был раввином. В 12 лет Эфрон поступил в Виленское училище. Глубокое впечатление на юношу оказало польское восстание 1863 г., так что роман "В лесах и в подполье" (СПб., 1893) во многом строился на воспоминаниях автора. Учась в раввинатском училище (впоследствии, кстати, преобразованном в Еврейский учительский институт), Эфрон сотрудничал в "Виленском вестнике". Закончив в 20 лет училище, юноша собирался поступить в Петербургский университет, но, опоздав сдать экзамены, начал преподавать русский язык и арифметику в еврейской школе ("Талмуд-Тора") уездного города Слонима. С 1869 г. Эфрон стал печататься в русской прессе: в "Вестнике Западной России" (№ 9 и 11) появился первый рассказ юноши под названием "Из еврейского быта". В начале 70-х годов он перебрался из Вильны в Петербург и стал вольнослушателем Горного института.

Стремясь к писательству, Эфрон отнес в журнал "Русский мир" (редактор генерал М.Г. Черняев) свой "обличительный очерк", который чрезвычайно понравился Черняеву, хотя тот и обозвал плохо говорившего по-русски автора "наглым жидом". Это не помешало тому, что между прославленным генералом и начинающим писателем завязалась дружба, продолжавшаяся до смерти М.Г. Черняева. Редактор "Русского мира" предсказал Эфрону литературную известность, постоянно поддерживал писателя материально и даже внес деньги за учебу студента. Однако, проучившись три года в Горном институте и так и не закончив курса, Эфрон неожиданно покинул Петербург и поселился у родителей в Вильне. Затем столь же неожиданно он уехал в Москву, надеясь поступить в Императорское Московское техническое училище, но занятия литературой отвлекли его и на этот раз от учебы. Здесь он стал активно сотрудничать в редакции "Современных известий", редактором которых был известный антисемит Н.П. Гиляров-Платонов3.

Скорее всего в конце 70-х или в начале 80-х годов Эфрон крестился, но о неискренности этого шага судить трудно: митрополит Антоний утверждал, что в период их знакомства "крещеный иудей" был последовательным, достойным уважения христианином "из евреев", который сожалел о своих братьях ("израильтянах"), пребывающих в религиозном заблуждении4. Вместе с тем "либеральная болтовня" закончилась для Эфрона в конце царствования Александра II весьма печально: он был арестован по подозрению в "революционной пропаганде", но вскоре освобожден. Отделавшись легким испугом, Эфрон любил подчеркивать, что его либерализм не доходил до требований конституции, ибо он "не желал наступления царства адвокатов и говорунов и всяких других хищников-разночинцев с волчьими аппетитами и покладистою совестью"5. Как бы там ни было, но с этого времени друзьями Эфрона становятся люди только из правого лагеря: обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев, государственный контролер Т.И. Филиппов, славянофилы М.Н. Катков и.С.Ф. Шарапов. Как у многих ренегатов того времени, отступничество Эфрона было двойным – религиозным и политическим, а его путь, по мнению хорошо знавшего Эфрона театрального критика А.Р. Кугеля, был схож с путем другого политического ренегата – Л. Тихомирова6. Вероятно, этим объясняется раздвоенность Эфрона в начале 80-х годов: сокрушаясь о своих "заблудших братьях", он тем не менее опубликовал резкую критическую статью 3. Минора по поводу антисемитской книги И. Лютостанского (см. "Виленский вестник" за 1879 г.), защищал евреев от обвинений в ритуальных преступлениях, публикуя "Алилас дам", "Рассказ деда" (Московская неделя, 1881. № 1-5). Впрочем, и его критика разных сторон еврейской жизни не доходила до крайностей Г. Богрова – например, рассказы "Жертва халицы" и "Развод", опубликованные в "Современных известиях" (1879, № 3, 69, 70-71). Эфрон не отказывался и от встреч с революционерами-эмигрантами, о которых впоследствии писал очерки (см. "Рассказы из быта женевских бунтарей" – Русский вестник. 1889. № 7-8). Он мог одновременно публиковать полный пиетета перед соотечественниками рассказ "Мой дядя реб Шепсел-Эйзер" в еврейском журнале "Восход" под собственной фамилией С. Эфрон и полный злобы и ненависти к ним рассказ "Искупление" в "Историческом вестнике" А. Суворина под псевдонимом С. Литвин.

В литературной критике творчество С. Эфрона-Литвина было оценено по-разному: одни – С. Гинзбург и Ю. Гессен7 – отказывали ему в писательском таланте, зато другие превозносили его дар. Так, Д.В. Туткевич неоднократно цитировал С. Эфрона-Литвина, считая, что в "отношении психологии еврея Крестовский значительно слабее…"8, а В.В. Розанов отмечал (по поводу рассказа "Искупление") при идейной отчужденности от него кровную связь писателя с иудейством, ибо как "у серьезного человека, дар автора – серьезен")9. Все произведения С. Эфрона-Литвина построены по известному шаблону. Обычно, по мысли автора, лучшие представители еврейства (чаще всего женщины) начинают сомневаться в истинности иудаизма и решают перейти в христианство. Кагал, естественно, изо всех сил преследует отступницу (реже, отступника). Счастливая или же несчастливая концовка, в зависимости от желания автора, одинаково возможна: так, в повести "Замужество Ревекки" дело заканчивается крещением и браком с "благородным гоем"; зато в повести "Жертвоприношение" (повесть удивительно напоминает роман Крестовского "Тьма египетская") девочка-отступница, преследуемая фанатиками, кончает жизнь самоубийством10.

В 1897 г. в Петербурге появилась книга С. Эфрона-Литвина "Среди евреев", названная так по первой из помещенных в ней повестей, впервые опубликованной в 1896 г.11.

Как это стало ясно спустя 10 лет, в основе сюжета повести оказалась литературная версия похищения "Протоколов Сионских мудрецов".

Некий еврей "коммерции советник" Моисей Борисович Бердичевский предложил безработной учительнице место гувернантки в его семье, состоящей из двух дочерей 10 и 8 лет, жены и ее отца-миллионера Бобруйского. Кстати напомним, что фамилия Волка (Желябова) в романе Б. Маркевича "Бездна" также была Бобруйский. Убедившись в совершенном знании немецкого языка будущей гувернантки, Моисей Соломонович ставит перед ней непременное условие: русская учительница обязана представиться семье в качестве курляндской еврейки. По словам Бердичевского, отец, человек старого закала, не может пустить в свой дом иноверку. Хотя такая роль и претила молодой учительнице, она из-за материальных трудностей все же приняла предложение.

Совершенно очаровав старого еврея, Пеша (как стали именовать учительницу) в качестве секретарши проникает в тайны кагала: тщедушный еврей оказался "всего-навсего" главой мирового заговора.

При встрече со старым Борухом Пеша почувствовала (повествование в повести "Среди евреев" ведется от первого лица) неординарность личности героя: "Последние слова он произнес с такой силой и с таким глубоким сознанием своего могущества, что, как мне казалось, совершенно изменился, превратившись из хилого, плюгавого старичка в крепкого духом и мощного телом, в какое-то чуть ли не высшее существо, способное уничтожить на своем пути всякие препятствия какими бы то ни было средствами, ни перед чем не останавливаясь, никого не страшась… Да, я вполне сознала, что передо мною был жид сильный и такой же мстительный и грозный, как и Иегова, которому он поклоняется" (33).

Войдя в доверие к старику, Пеша попадает в тщательно скрываемую от посетителей дома комнату (комната напоминала сарай, но с зарешеченными окнами, а в одном из углов стоял громадный железный шкап, крепко прикованный к стене) и узнает от Боруха: "Все тайны Израиля сосредоточены здесь… не пройдет и часа, и ты будешь посвящена в эти тайны… Тут вся моя тайная корреспонденция из всех концов мира… Вот письма из Вены! Вот из Берлина!.. Вот из Парижа!.. Вот из Лондона!.. Вот из Нью-Йорка!.. Вот из Константинополя!.. Вот из Иерусалима!.. Вот из Мадрида!.." (45). Далее гувернантка сообщала: «Он сортировал свои письма, продолжая именовать различные города разных стран света, откуда они получены. Письма, которые были написаны на древнееврейском языке, он отодвинул подальше, а на европейских языках разложил передо мною. "Видишь, сколько благочестивых евреев заняты борьбою с неверными и уделяют свое время и свои капиталы… Борьба идет не на жизнь, а на смерть! И победим мы, потому что с нами Бог, давший нам Тору на горе Синай, поставивший нас в челе всех народов, возвысивший нас над всеми и обещавший нам в наследство весь мир! Мы, народ царственный, всех победим, поработим и будем владычествовать над, всеми языками. Нечестивые народы погибнут от страстей своих, которыми наделил их сатана, а мы победим добродетелями, которыми наделил нас сам Бог-Цаваоф…"» (74, 79-80).

Секретарша работала часа два и среди различных второстепенных бумаг обнаружила письма весьма странного содержания: "Были эти письма совершенно иного характера, в которых передавались различные тайны разных правительств и подробно сообщалось о готовящихся законопроектах и мероприятиях величайшей важности. Первые требовали противодействия, а вторые надлежало всеми мерами поддержать. Излагались целые программы, с указанием, как нужно действовать относительно правительства того или иного государства. Читая эти письма, мне стало ясно, какая страшная сила сосредоточена в руках евреев и как они пользуются ею во вред всего человечества! Рассеянные по всему земному шару, они крепкой сетью опутали все государства и, подобно пауку, высасывают все здоровые соки из своих жертв без остатка. Общность интересов евреев всех стран соединила их воедино на борьбу с остальными народами! Они, без сомнения, хозяева всего мира и, во всяком случае, таковыми сами себя считают. Знакомясь далее с содержанием сообщений корреспондентов… я пришла к заключению, что всеми государствами правят евреи!.. Но что меня больше всего возмущало, – это та страшная ненависть и то высокомерное презрение, которыми были проникнуты эти послания ко всему нееврейскому!.. Кто бы мог подумать, что он, этот безграмотный жидок, держит в своих руках все нити европейской политики, что ему известны все тайны европейских правительств, что он… представлял собою одного из выдающихся деятелей сильнейшей в мире организации, именуемой всесветным кагалом! Кто бы мог подумать, что известные на весь мир политические и финансовые деятели обращаются к этому ничтожному жидку с величайшим почтением и благоговением, дают ему поручения величайшей важности, спрашивают его советов и указаний. А между тем это было все так… Но Бог с ними, с этими европейскими корреспондентами… которые сообщали ему, как еврейство подкапывается под нравственность, благосостояние и религию чуждых мне государств и народов; но каково было мне узнать, как орудует всесветный европейский кагал во вред моего Отечества?! А между тем письма из Вены, Берлина, Парижа, Лондона и других больших центров сообщали, какие меры были приняты евреями, чтобы провалить наш последний, внешний заем; как при этом орудовали сообща кагалы всех значительных центров Европы и заставили даже Ротшильдов, вопреки их желанию, предложить русскому правительству ультиматум: содействовать этому займу только в том случае, если оно согласится даровать евреям равноправие! И какими средствами обладали эти подпольные деятели, эти кроты, работающие в своих норах и щелях!.. В какие-нибудь два-три часа я узнала так много еврейских тайн, так близко ознакомилась с подпольной работой еврейских кагалов, что все нити их интриг оказались в моих руках" (81-83).

Конечно, женщина, от лица которой ведется рассказ, была авантюристкой. С одной стороны, ее положение внушало ей страх, ужас и смятенье, а с другой – старик, внушавший ей эти чувства12, притягивал ее и заставлял преклоняться перед собой: "Я была польщена его доверием и внутренне гордилась тем, что страшный жид, перед которым всё трепещет… приблизил меня к себе и обращается со мной как с равной… К этому примешивалось и угрызение совести: я сознавала, что служу орудием страшного зла и помогаю старику в его гнусной деятельности в ущерб человечеству. Тем не менее я продолжала аккуратно заниматься с ним в его кабинете и с непонятным для самой себе рвением прониклась его интересами, входила в его дела и из всех сил старалась заслужить его одобрение" (85). Однако, опасаясь мести старика в случае своего разоблачения (напомним, что Пеша – мнимая еврейка), гувернантка сняла копии с некоторых важных документов и похитила ряд подлинников. Затем она передала свою добычу доверенному лицу в Петербурге (93).

Сюжет повести Литвина, ставший известным русской публике в 1897-1898 гг., удивительным образом предвосхищал версии похищения "Протоколов Сионских мудрецов", появившихся в начале 1900-х годов, а "документально" подтверждаемая "письмами" к Боруху тактика и стратегия "всесветного кагала" – тексты самих "Протоколов".

Не случайно Г. Шварц-Бостунич, редактор нацистского листка "Мировая служба", называл впоследствии Эфрона-Литвина важным свидетелем их "подлинности" и "истории" "Протоколов"13. Вполне вероятно, что "бывший раввин" мог бы в департаменте русской полиции оказаться одним из их редакторов…

Через несколько лет после издания повести "Среди евреев" разразился скандал, связанный с постановкой пьесы "Сыны Израиля" ("Контрабандисты"), написанной Эфроном совместно с известным переводчиком пьесы Лессинга "Натан Мудрый" и не менее известным антисемитом В.А. Крыловым. Полковник Пирамидов, начальник охранного отделения, присутствовавший в театре, заметил: "Нет, это не демонстрация, а настоящая революция"14. Подобным образом охарактеризовал пьесу и критик А.Р. Кугель: "Это не была еще увертюра революции, конечно… это была настройка инструментов перед увертюрой"15.

В то же время известно, что Эфрон-Литвин читал реферат в защиту пьесы в редакции черносотенной газеты "Свет" (впрочем, он сам был в течение многих лет секретарем редакции газеты), а экземпляр пьесы "Сыны Израиля" преподнес актеру П.Н. Орленеву (дата на автографе – 20 апреля 1901 г., т.е. спустя несколько месяцев после постановки 23 ноября 1900 г.)16.

Через пять лет после скандала в Суворинском театре, Эфрон писал своему соавтору, знакомством с которым был обязан редактору "Исторического вестника" С.Н. Шубинскому: "Вам как природному русскому простят то, чего мне никоим образом не простят… Вы могли по незнанию так написать… Меня же будут ругать и обвинять в клевете и будут правы…"17.

Особо следует сказать о плагиате, оставшемся незамеченным многочисленными критиками всех лагерей. Дело в том, что в августе 1899 г. в "Историческом вестнике" появились воспоминания М.П. Межецкого, в прошлом офицера, а затем судебного следователя, под названием "Контрабандист. Сцены из жизни на западной границе". Описываемые в воспоминаниях действия происходили на русско-прусской границе в 1856-1857 гг.18. В рассказе Межецкого есть все, что затем оказалось в пьесе: евреи-контрабандисты, неподкупный русский следователь, выстрелы с обеих сторон, торжествующая справедливость и наказанный порок. Со 139 авторы, дабы не быть пойманными с поличным, дополнили умеренный антисемитизм Межецкого фантазиями "а ля Крестовский".

О дальнейшей судьбе С. Эфрона известно мало. Приняв монашество, он после революции оказался в Югославии в монастыре святой Параскевы (Шабацкий округ), где жил с 7 июня 1921 г. до 23 июня 1925 г. На его смерть откликнулись как еврейские газеты и журналы19, так и монархическая пресса.

Характерно, что газета "Двухглавый орел" сообщила своим читателям, что умерший Савелий Константинович Ефрон (Литвин) был однажды вызван в департамент полиции для перевода захваченных у евреев документов, в сравнении с которыми "Протоколы Сионских мудрецов" выглядят безобидными.

Автор статьи "Тайные акты иудаизма" сетовал на то, что евреям удалось выкрасть столь обличительные свидетельства их "зловредности". Правда, С. Ефрон составил отчет о содержании документов и самолично его передал в 1918 г. Пуришкевичу. Однако этот отчет, в свою очередь, был также украден секретарем главы черносотенцев20.

Монархическая логика "безупречна": то, что могло быть украдено у евреев, естественно, могло быть украдено и у неевреев. Следовательно, дело вовсе не в наличии или отсутствии документов, достаточно, что "изобличительные материалы" были когда-либо и кем-нибудь описаны. Поэтому, для дальнейшего "следствия" по "всемирному еврейскому заговору" становилось возможным использовать не только литературные версии их "подлинности", но и утверждения авторов этих версий в качестве свидетельства их подлинности. Круг замкнулся.

Отныне между "литературой" и "действительностью" не существовало различий: то, что было придумано беллетристами, могло быть объявлено "документом", который, в свою очередь, становился основой для нового беллетристического повествования. При этом, естественно, ни ссылок, ни объяснений этим "широко известным фактам" не требовалось.