Поражение Девлет-Гирея и победа русских войск у Молодей, наряду с другими крупными военными событиями XVI века (взятие Казани, поход Ермака), нашли яркое отражение в литературе и устном народном творчестве [7.464–468, 665–667].

Исследователи отмечают, что все песенные материалы, относящиеся к XVI веку, дают картину качественного подъема в области исторической песни [7.29]. Начиная с середины века, создание новых произведений идет беспрерывно, и произведения эти в совокупности образуют единый и последовательный ряд. Ощутимо расширяется проблематика жанра, выявляется большее разнообразие художественных форм, что непосредственно связано с обращением исторических песен к новым сторонам и желанием действительности, с отражением новых политических конфликтов, обострения классовой борьбы и роста исторического сознания народа. Переломный для истории жанра была середина XVI века с центральным для этого периода историческим событием – ликвидацией Казанского ханства, которая воспринималась народом как важнейший рубеж в борьбе с татарами, как окончательное утверждение могущества Московской Руси. В связи с этим новую трактовку получает героико-патриотическая тема в историко-песенном фольклоре. Развитие и характер исторических песен второй половины XVI века определяет, в первую очередь социальная проблематика. Главная коллизия в песнях – народ и царь, народ и бояре.

В XVI веке особенно отчетливо выявляется такая особенность исторической песни, как развитие песенных циклов. Циклы дают возможность более полно и масштабно разработать большую историческую тему, раскрыть различные ее аспекты. Через циклы осуществляется и другая важная задача – изображение и осмысление истории в ее движении. Частным проявлением циклизации следует считать создание версий и редакций одного сюжета. Но движение истории раскрывается и через создание ряда не связанных между собой циклами самостоятельных сюжетов, которые связаны, однако, преемственностью исторического содержания и художественной формы. В результате историческая действительность, как она изображается в песнях XVI века, предстает не в виде застывших, статичных картин, выхваченных из быстро несущейся жизни – она полна движения, и эта способность жанра должна рассматриваться как одно из самых значительных достижений русского историко-песенного фольклора XVI века.

В военно-исторических песнях последней четверти XVI века, связанных с событиями 1572 года – «Иван Грозный под Серпуховым» и «Набег крымского хана» – проявляются сложность и разнообразие тех конкретных путей, какими шло развитие жанра исторической песни. Различный характер проблематики этих произведений во многом обусловил и различные сюжетно-композиционные особенности, а самое главное – принципы отбора и художественного отражения характерных явлений действительности. Случаи нарушения соответствия формы и содержания, подмечаемые в указанных песнях, свидетельствуют, на взгляд ряда исследователей, о том, что основные художественные принципы жанра сами по себе еще не создали в это время достаточно прочной традиции [7.33]. Это касается, в частности, такой существенной сферы жанра, как изображение военных событий, сражений, изображение людей на поле битвы и т. п. В этом плане очень характерна песня «Набег крымского хана» (особый интерес ее заключается в том, что текст записан в начале XVII века). Военно-историческая тема развернута здесь в формах лиро-эпических и не получает сюжетно-повествовательного завершения. В пределах и средствами данной формы основная коллизия выявлена вполне четко: захватническим планам самонадеянных врагов противопоставлена моральная сила Москвы, на стороне которой победа. Связь содержания песни с событиями 1572 года раскрывается не прямо, но путем иносказания, смысл которого должен был быть ясен для современников. Не претендуя на описание самого хода борьбы с набегом крымского хана, песня извлекает из всей этой истории обобщенный смысл.

В песне «Иван Грозный под Серпуховом» начало как будто предвещает развитие военно-героического сюжета о разгроме врага, вступившего на русскую землю. Но никаких батальных картин опять нет. В песне неожиданно главное место занимает острая для того времени тема борьбы с «изменой». Подозрение в измене, падающее на героя, оказывается необоснованным: герой возвращается с победой. Но вся история его подвига, которая могла бы дать сюжет для самостоятельной песни, излагается им самим в нескольких словах. Она составляет второй план песни, который раскрывается лишь в специальном анализе. Первый же, основной план песни, не содержащий увлекательной фабулы, устремлен к тому, чтобы выразить политическую коллизию: вопреки наветам бояр народный герой, совершивший героический подвиг, снимает с себя обвинение в измене и получает награду от царя. Можно думать, что данная коллизия в песне не связана с каким-либо определенным лицом и событием, она развивается в рамках вымышленного сюжета, которому придан характер полной достоверности.

Иван Грозный под Серпуховом [48.93–97]

Песня содержит отклики на события 1571–1572 годов, со временем совмещенные и переиначенные безымянным автором. Весной 1571 г. крымский хан Девлет-Гирей пришел на Русь. Московские воеводы вывели войска навстречу ему к Оке, а царь с опричниной пошел в Серпухов. Татары сожгли Москву и ушли в Крым. Летом следующего года Девлет-Гирей снова привел татар, но был разбит и бежал. Имеются свидетельства о том, что большую роль в победе над татарами в 1572 г. сыграл князь Михаил Иванович Воротынский.

Первый вариант песни, в первой публикации озаглавленный «Сорочинычки», был записан священником Е. Фаворским в 1840-е гг. в селе Павлово Нижегородской губернии [7.666].

Второй вариант песни («Грозен царь был Иван Васильевич») записан В. Кикотем в станице Умахан-Юртовской Грозненского округа Терской обл. Этот вариант интересен не связанными с событиями 1572 года географическими названиями и именами действующих лиц. В названии Кадарга-река (Кадаргун-река) Миллер видит «отложения кавказские», а в имени Гагарина сибирского губернатора, казненного в 1721 году за злоупотребления [7.666].

Третий вариант песни «При давным-то было» записан С. А. Чернышевым в станице Дурновской и П. И. Кикетевым в станице Пичуженской Астраханской губернии в 1902–1903 годах. Напев записан на фонограф и йотирован А. В. Догадиным. Запись напева схематична, как и большинство в сборнике Догадина, что особенно заметно в партии второго голоса, не говоря о нижних, которые видимо приписаны собирателем.

Все варианты песни носят следы поновления и ярко окрашены пребыванием в казацкой среде. Впрочем, эти казацкие наслоения снимаются без труда, а вольнолюбивая среда способствовала сохранению в песне именно тех намеков на современность, которые изгоняло московское правительство [48.93].

В. Ф. Миллер эту песню связывал с разгромом войска крымского хана Девлет-Гирея в 1572 г. под Лопасней. Основанием для такого приурочения послужили упоминания в двух вариантах Серпухова и рек Оки и Москвы и имя героя – Михайлушка, Мишенька (Михаилом звали князя Воротынского, предводительствовавшего в битве под Лопасней русскими войсками).

Все варианты песни начинаются с указания на подготовление к походу:

У города Серпухова происходит смотр войска (по обычаю повествовательного шаблона):

Все князья-бояре оказались на месте, не случилось только одного:

Здесь – результат казацкого влияния и явной забывчивости. Популярное постоянно встречающееся имя Краснощекова случайно попало в песню.

В песне можно усмотреть и отголоски событий предшествовавшего 1571 г., когда предупрежденный изменниками – боярскими детьми, Девлет-Гирей обошел стоявшее под Серпуховым русское войско и сжег Москву. Тогда Иван IV «говорил об измене, говорил, что бояре послали к хану детей боярских привести его беспрепятственно через Оку: князь Мстиславский признался после… что он навел хана», – пишет СМ. Соловьев.

В песне Иван Грозный также подозревает измену:

Подозрение оказывается ложным, герой возвращается с победой и поздравляет царя.

Однако и «подозрения измены», как и в «переборе» князей-бояр и фельдмаршалов, едва ли можно видеть непосредственное изображение событий 1571 г. Для XVI века это типические ситуации, развиваемые в ряде песен о Грозном. Грозный подозревает измену или ему говорят о ней; подозрения оказываются ложными, и Грозный чествует героя, которого хотел казнить. Таков эпизод с пушкарями в песне о Казани. На этой же коллизии построен сюжет песни о гневе Грозного на сына. Такова развязка в разбираемой песне – герой поздравляет Грозного со славным городом Серпуховым, а Грозный:

Поздравление с новым городом заимствовано из песен начала XVIII в.: оно не может относиться к Серпухову – старому, исконному русскому городу; характер же и взаимоотношения персонажей ведут к XVI в.

Образ героя демократизирован. Он назван не князем Воротынским, а сыном казачьим по прозванию Краснощековым, т. е. получил имя одного из популярнейших героев казацких песен и наделен теми же чертами, что и удалые атаманы и добрые молодцы; для характеристики его использовано часто употребляемое казаками сравнение с ясным соколом. В терском варианте герой назван Михайлушкой Гагариным. В этом варианте сохранен сюжет, но исторические черты совсем утрачены: дело происходит на р. Кадагре.

В песне использованы и другие общие формулы, например, мотивировка измены – прельстился на злато-серебро, на слова ласковые, на красных девушек, причем формулировка в варианте из с. Павлова почти буквально совпадает со словами крымского хана из песни о князе Пожарском. Общей является также формула «перебора» князей-бояр. Начало песни сходно с другими военно-историческими песнями XVI в., в частности с песней о Казани: Грозный копил «силушку» тридцать лет, а, накопивши, воевать пошел.

Тип сюжета, облик героя, превращенного в казака, и приемы его характеристики, некоторые характерные формулы казацких песен дают основание рассматривать эту песню как казацкую. Это подтверждает и сохранение ее только у казаков.

Данная песня представляет другой, отличный от «Казани», тип исторической песни: историческая действительность изображена в ней обобщенно, посредством общих сюжетных ситуаций и формул; на связь с конкретным событием указывают только имена и географические названия. Именно такой тип песни развивается у казаков.

Набег крымского хана [37.242–248; 48.86–90].

Содержание песни связано с событиями второй половины XVI века, изобиловавшей набегами и нападениями крымских татар. Этими нападениями неоднократно руководили Дивеевы мурзы. В 1572 году Дивей мурза был взят в плен русскими и отправлен в Новгород. Таким образом, просьбу в песне, которую высказывает Диви-мурза сын Уланович, – пожаловать его Новым-городом, – можно истолковать и как скрытую иронию. Из исторических источников известно, что татары во время похода 1572 года заранее расписали и разделили между собой города и уезды Русской земли. В связи с этим становится понятным идейный замысел песни, заключающийся в развенчании захватнических намерений татар и в изображении полного краха их планов.

Заключительный мотив песни – об участии сил небесных в разгроме татар – необычен для фольклора. Можно предположить, что последние три стиха не являются повествовательным финалом, а также входят в «господен глас» и означают, скорее всего, требование «небес» к крымскому хану, чтобы он немедленно уходил с русской землю. Песня была записана для Ричарда Джемса в 1619–1620 годах. Первые исследователи ее – Ф. И. Буслаев и Л. Н. Майков – полагали, что в ней отражено нашествие и разгром Девлет-Гирея в 1572 г. Основанием для этого служило имя хана – Дивий Мурза. В. В. Данилов отверг эту точку зрения. Основываясь на содержании песни, он высказал предположение, что в ней говорится о набеге ногайцев в 1591 г.

В песне действует не сам Девлет-Гирей, уже умерший, а его сын; в ней говорится не о сражении, а о бегстве татар. Так было в 1591 г., когда Казы-Гирей, испугавшись слухов о подошедшем новом русском войске, бежал ночью от Москвы, не дождавшись решительного сражения. Выступая в поход, ногайцы рассчитывали, что Московское государство после смерти Грозного ослабло; на их неоправданные надежды как будто намекают слова песни: «Еще есть на Москве православный царь». Неожиданное бегство врагов было осмыслено как чудо, как божья помощь Борису Годунову. Так же осмысляется событие и в песне. К. Стиф соглашается с В. В. Даниловым в отношении приурочения песни и, основываясь на польских источниках, приводит в пользу этого дополнительные соображения. Он полагает, что песня создана после смерти Девлет-Гирея и говорят о желании его сына Ораслая взять реванш за поражение отца. Возможно, что Ораслай участвовал в походе 1591 г. В понимании же идейного смысла песни В. В. Данилов и К. Стиф расходятся. Данилов считает его политической агиткой, созданной сторонниками Годунова, а Стиф справедливо видит в ней выражение народного патриотизма.

Соображение Данилова и Стифа относительно исторической основы песни достаточно убедительны и подтверждаются ее содержанием. Но нельзя не отметить, что характер песни позволял по-разному ее истолковывать. Для изображения татарских набегов имелась готовая форма; ею и воспользовался певец, создавший песню о крымском хане. В ней, как и в других песнях XVI в., говорится о сильном московском царстве и московском царе, но построена она аналогично песне о Шелкане, самой ранней из известных исторических песен; крымский хан уже заранее делит между своими родственниками и приближенными русские города. Мотив дележа городов можно было наполнить разным содержанием, по-разному конкретизировать; так поступили и в данном случае. Концовка песни – описание бегства врагов – связывает ее с былинами; аналогичные концовки есть и в древних исторических повестях (например, «Задонщине» и др.). С письменной литературой сближает песню и введение чуда. Религиозная фантастика русским историческим песням почти не свойственна, но в некоторых ранних исторических песнях она встречается: в песне о Щелкане, смерть которого изображается как наказание свыше (исключение составляет песня из сборника Кирши Данилова, отличающаяся историческими подробностями), в песне об осаде Пскова Стефаном Баторием.

Тексты песен о Молодинской битве

Тексты песен о Молодинской битве

По содержанию песня о крымском хане напоминала произведения периода борьбы с татарским игом, и это сделало возможным использование их мотивов и образов. Но в XVI в., особенно после ликвидации Казанского и Астраханского царств, сюжет о татарских набегах в его старой форме был уже анахронизмом.

История обретения в России этого интересного литературного источника достаточно интересна.

Академик И. Х. Гамель, собирая старинные сведения о России и пересматривая для того рукописи в Ашмолевом музее в Оксфорде, открыл среди них собственноручные записки естествоведа Джона Традесканта, который приезжал в Россию с целью изучения растений и животных в 1618 году вместе с посольством сэра Додлея Диггса, отправленным Английским королем Иаковым I к Царю Михаилу Федоровичу. Последнее было ответным на посольство к королю Царя, посылавшего ряжского воеводу Степана Ивановича Волынского с дьяком марком Поздеевым для устройства займа денег в Англии. Найденная Гамелем рукопись признана была им за автограф Традесканта [40.1].

С содержанием и значением открытой рукописи Традесканта акад. Гамель подробно познакомил ученую публику в особом мемуаре, напечатанном им в 1845 году. Русский перевод означенного труда акад. Гаме ля вышел значительно позднее под заглавием «Англичане в России в XVI и XVII столетиях» [40.11].

Посольство, о котором было упомянуто выше, отплыло 3 июня 1618 г. из Гревзенда. Диггс и Традескант плыли на корабле Диана; вместе с ними, но на другом корабле, возвращался из Англии в Россию и СИ. Волынский. 16 июля корабль Диана прибыл в Архангельск.

Как только царь Михаил Федорович узнал о прибытии туда Диггса, он отправил для его встречи из Москвы, через Вологду и Устюг, дворянина Федора В ладим. Уварова, которому и было поручено сопровождать посла до Москвы. В наказе, данном Уварову, значилось: «Лето 7126 (1618) августа 20. По Государеву и В. Князя Михаила Федоровича веа Руи Указу память Федору Володимеровичу Уварову. Идет ко Государю Царю и Великому Князю Михаилу Федоровичу всеа Руси от аглинскаго Якуба Короли Посол его Дудли Дике, а ним королевских дворян шесть человек, да людей посолских и дворянских тратцатъ пять человек, а по Государеву Указу велено Послу постоять на Устюге великой и Федору ехати от Москвы до Вологды и до Устюга великого и где встретит аглинсково Посла, а приехав на Устюг, обослатися англинсково Посла с приставом, которой с ним пристав идет от Архангельсково города, чтоб про него сказал Послу, что он прислан к нему от Царского Величества…» [40.III].

Есть известие, что Диггс, наслушавшись рассказов о нахождениях поляков, которые бродили в разных направлениях, так был запутан, – что, еще не дожидаясь встречи с Уваровым, самовольно возвратился из Холмогор в Архангельск и уехал в Англию; выполнение же своей миссии в Москве он перепоручил Томасу Финчу и тогдашнему агенту Фабиану Смиту (Фабину Ульянову). Таким образом, Ф. В. Уваров встретил и потом сопровождал заместителя посла, Финча, секретаря посольства Томаса Лика, священника Ричарда Джемса и четырнадцать человек других лиц, от Вологды до Москвы, где все посольство было встречено с почетом 19 января 1619 года и размещено в Китай-городе на Большом Посольском дворе. 16 марта посольство было принято Царем Михаилом Федоровичем. После прощальной аудиенции 15 июля оно в сопровождении пристава Ивана Фомича Сытина 20 августа того же года выехало из Москвы в Архангельск. По виду позднего времени года, когда английский корабль, на котором следовало посольство ехать в Англию, уже отплыл, а последний купеческий корабль потерпел крушение недалеко от устья Северной Двины, – Финч и Лик с двумя спутниками уехали в Англию сухим путем, а Г. Джемс с остальными принужден был всю зиму провести в Холмогорах, и только весною следующего 1620 года эти последние возвратились на родину [40.III–IV].

Ричард Джемс, ученый и весьма трудолюбивый оксфордец, находившийся при только что упомянутом посольстве в качестве священника, а может быть и переводчика, оставил после себя множество рукописей, большей частью текстов, проповедей, стихотворений и проч. И богословского и вообще духовного характера. Академик Гамель сообщал, что он разыскивал в Бодлевской библиотеке в Оксфрорде, где хранятся все бумаги и труды Р. Джемса, составленное им описание всему, что он видел в России в 1618–1619 годах. Вероятнее всего, что рукопись эта была вскоре затеряна, так как уже в каталоге 1697 года у № 43 Джемсовых бумаг отмечено, что его недостает, а судя по Таннерову каталогу – описание русского путешествия как раз должно находиться в этой связке. Нельзя не пожалеть б этой важной утрате, потому что, без сомнения, Джемс описал торжественный въезд митрополита Филарета в Москву и воспоследовавшее вскоре посвящение его в патриархи, – события, очевидцем которых ему привелось быть.

Но зато Гамелю посчастливилось найти среди бумаг Джемса принадлежавшую ему записную книжку. «К сборнику этому в Холмогорах сделан был кожаный переплет с узеньким ремешком, которым книжечка, будучи свернута, обматывалась» [40.IV–V]. Содержимое означенной книжечки представляет собою драгоценные памятники русской народной поэзии и языка XVI–XVII столетий. Дело в том, что тут нашлись шесть великорусских исторических и лирико-эпических песен, записанных русским хорошо грамотным, а может быть даже и книжным человеком и переданных в полной их свежести и непосредственности, а также собрание русских слов с обозначением значения их на английском языке» [40.IV–V].

Ричард Джемс родился в Ньюпорте около 1592 г., по окончании курса в оксфордском университете, около 1615 года он сделался священником. Умер он в декабре 1638 года около 46 лет от роду и был похоронен в церкви св. Маргариты в Вестминстерском аббатстве. После смерти его рукописи достались его приятелю Фоме Гривсу и были им подарены Бодлевской библиотеке. Большую часть их составляют проповеди, но кроме них были… русский словарь и заметки о стране, правах и обычаях, сделанные в России в 1619 году. Эта последняя рукопись бесследно исчезла и вероятно давно, не позднее 1697 г. От него также осталось несколько английских стихотворений и около 31 тома различных заметок [40.Х].

Песня не дает иллюстрации к исторической действительности, а сосредотачивает внимание на неудаче похода крымцев, вводя элемент нравоучительный в духе бого– и царепочитания.

Песня начинается с описания похода:

Крымский царь, как и подобает татарскому хану в исторических военных повестях вполне убежден в победоносном походе Он говорит:

Уверенность в победе настолько велика, что остановясь у реки Оки, т. е. в том месте, где им было нанесено поражение, крымцы заранее подробно делят между собою всю русскую землю:

С таким предложением обращается крымский хан к приближенным. Ответ ему дает «диви-мурза сын уланович»:

В этом месте находится какой-то пропуск или путаница, отмеченная в свое время академиком Ф. Е. Коршем [48.88]. Можно думать, тем не менее, что здесь намекается на судьбу того самого дивия-мурзы, который попался в плен. В. Ф. Миллер указывает на то, что «Диви-мурза сын Уланович» просит крымского царя пожаловать его Новгородом потому, что он действительно попал туда, но не в качестве владетеля, а в роли пленника [48.88], о чем уже было сказано выше.

Песня не сохранила собственным имен ханских приближенных. Она совершенно обошла молчанием не только перипетии боя, но даже и самый факт столкновение. Рассказ непосредственно после слов дивия-мурзы переходит к описанию поражения, которое с провиденциально-поучительной точки зрения рассматривается как небесная кара за хвастовство и самоуверенный дележ русской земли:

Отрывочными стихами выражена здесь уверенность, как могут крымцы даже думать о завоевании, когда Московское царство находится под покровительством сонма угодников, заступников перед престолом Всевышнего, и кроме того есть в Москве православный царь, богобоязненный и любимый Богом (о нем, ведь, говорит глас господен). Посягать на такое хранимое Богом царство – задача безрассудная, и «дума» крымцев о разделении земли уже этим самым обречена на неудачу. Более, того именно об этом говорят и официальный источник событий, Новгородская летопись – «и пособи Бог».

Действительно, крымцы бегут от этого божия гласа.

Песня ни слова не упоминает о князе Михаиле Ивановиче Воротынском. Обаяние православного царя, который может величаться заступничеством Божиим, здесь выдвинуто на первый план. Поспешный уход крымцев песня тенденциозно приписывает судьбе, благоволящей царю и Московскому государству, а не личному мужеству и военным дарованиям определенного лица, как было на самом деле.

Иван Грозный любил слушать песни о событиях своего царствования. Олеарий передавал о специальных песнях по поводу успехов русского оружия. Приводя то же свидетельство Олеария, академик В. Ф. Миллер прибавляет: «эти придворные песни, слушавшиеся Иваном Грозным за веселой пирушкой, действительно развлекали его, щекотали его самолюбие и тщеславие» [48.90]. Песни, певшиеся в присутствии самого царя, естественно, должны быть хвалебными, торжественными. В этих придворных песнях личность «прозрителя»-царя выступала с чертами панегирика: он «вывел порфиру из Царьграда», храбро предводительствовал ратью под Казанью, он – грозный, но справедливый владыка. Поэты и певцы должны были изощряться в одах XVI века, отклоняя все неприятное и выдвигая положительные стороны характера и образа правления властелина.

Стрельцы и дворянская конница в бою под Казанью. Миниатюра из Царственной книги

С. Шамбинаго считает, что часть исторических песен времен Ивана Грозного, включая и «Набег крымского хана», отражают эти взгляды придворной среды [48.90]. Придворным значением этих песен и объясняется, почему в них не фигурирует имени настоящего виновника победы над Девлет-Гиреем. Князь Михаил Иванович Воротынский находился в опале, постигшей его вскоре после победы.

При таких взаимоотношениях царя и воеводы нечего было думать о сохранении имени полководца в песни.

С. Шамбинаго в своем исследовании задает риторический вопрос. Попала ли основная песня в царский дворец без имени Воротынского уже в самом основании, или же это имя было выкинуто благодаря, так сказать, цензурным соображениям? С. Шамбинаго считает, что изначально имя Воротынского в песне было [48.92–93].

Стрельцы стреляют из туров. Миниатюра из Царственной книги